Литературная Газета, 6602 (№ 24/2017)

Это война за человека будущего

Это война за человека будущегоВыпуск 10 (19)

Спецпроекты ЛГ / Муза Тавриды / Книжная полка

Теги: Сергей Юхин , проза , Крым

О романе Сергея Юхина „Имя твоё“

С первых абзацев романа крымского писателя Сергея Юхина (на фото) «Имя твоё» мгновенно влюбляешься в авторский язык, который одновременно воспринимается очень современным и уводит в те времена, о которых написан роман.

Нет, даже немного позже, как будто это писал человек, сам переживший эти события, но уже лет через 20–30 после, сумев перенести и переосмыслить их. Удивительное ощущение – будто автор лично знаком со своими героями, пережил то же, что и они, но сумел выжить, чтобы рассказать об этом нам. Совершенно не ощущается «выдуманность» сюжета, фабулы, основной идеи, экзистенциального ядра и формы, в которую это всё облечено.

Очень хороши начальные абзацы. Стилистическая сила и необычность слога буквально захватывает читателя, его будто берут рукою за рубаху и ведут за собой – ощущение прямо физическое. Стиль Юхина чем-то напоминает Бабеля – тот тоже умел «хватать» сразу; и одновременно Платонова – с живой, текучей, пульсирующей образной системой – но без свойственных последнему «чересчурных» напластований. Напротив, здесь мало «наворотов», зато очень много жизни – в самом прямом, животном, смысле этого слова. Но не отрицательном, как не может быть отрицательна по сути своей сама природа – даже в самых жестоких своих проявлениях. Естественно каждое слово, и в то же время – они удивляют: «Жалобные деревья», «сердито спал пёс» и др. Вроде бы просто и обыденно, а картина получается объёмной, выпуклой, видимой и ощутимой. Одним словом, те, кто способен испытывать наслаждение от языка произведения, в начале книги получают свою вкусную наживку, и…

И уже на второй-третьей странице понимаешь, что эта книга написана не для наслаждения. И говорить о языке произведения, которое настолько невыносимым щемом берёт тебя за душу, становится очень сложно. Даже как-то кощунственно обсуждать литературные достоинства книги, написанной не ради них. Конечно, не ради. Они появляются и проявляются сами, чтобы подчеркнуть сюжет и внутреннюю суть героев, иногда возникает ощущение, что они – формальные приёмы – стыдятся самих себя – в особенно острые моменты будто прячутся, уходят в тень, чтобы снова ярко засиять в минуты просветления и надежды в жизни героев.

Очень глубоко проникает автор во внутренний мир героев, причём не только и не столько в движения душевные, сколько в «телесные», в мир подсознания, животных инстинктов. Ведь основное чувство, живущее в душах персонажей, – страх. «Я лежал в тёмной прокуренной комнатушке, и тело моё немело от ужаса этого понимания неизбежности… и пытался нащупать в своей прежней жизни что-то живое, что помогло бы мне перетерпеть это утро»; «вспышки ярости от бессилия рвали мышцы и надували сердце до размеров грудной клетки».

Страх вмещает в себя всё, подчиняет себе мир. Но удивительно: герои даже это совершенно звериное чувство умеют переживать благородно. А всё потому, что благородство у них в крови, и именно оно определяет их мышление и поведение. Страх подчиняет – благородство определяет. Одно выводит из другого. Внутренняя ситуация, история души, первобытная экзистенция – держит в напряжении сильнее, чем сюжет, которого – фактического, действенного – в общем-то особенно и нет.

Эта история, как уже говорилось, о Гражданской войне. О бывших царских офицерах, совсем недавно – молодых, наивных и возвышенных юнкерах. И из этого эфира с романсами и прекрасными княжнами юноши брошены сначала в войну, где им сразу пришлось командовать, брать на себя ответственность за человеческие жизни и судьбу страны, а то и других стран-союзников, а затем – и очень быстро, рывком – в революцию, пространство грубого «пролетариата», мир совершенно новый, со своими законами… которые могут показаться страшными даже нам. Но здесь дело не в том, что страшно, жестоко, бесчеловечно. Для главных героев Савелова и Милича основное противоречие-разрушение в том, что всё новое совершенно несовместимо со старым, с прежними представлениями о чести и бесчестии, благородстве и подлости, справедливости и несправедливости, – и самое главное – о неравнодушии человека к человеку. О сострадании, человечности. Именно она, «вечная ненависть к равнодушию», и держит героев на ногах до последнего. Заставляет совершать поступки истинно личностные, даже не в собственную пользу, думать не только о выживании, но и… Странно, что в такой ситуации можно думать о чём-то, кроме выживания, но им – удаётся.

Новый мир воспринимается бесчеловечным совершенно. Сухим и холодным. Только представители мира старого – «недобитые дворянчики», священники – кажется, способны в нём на доброту. Может быть, это сознательно утрируется автором, что доброта героев «красного» мира выглядит какой-то лицемерной, презрительной, свои «благородные» поступки (« Я на тебя не донесу. Не пойду на подлость ») они совершают как бы свысока, красуясь, будто подачку бросают. Совсем иначе выглядят акты человечности со стороны героев мира «белого» (хоть и вынужденных ради выживания скрываться под чужими именами и изображать из себя (по-другому не скажешь) красных командиров). Кто бы ещё, как не они, подумал о судьбе безумного мальчика, валяющегося в пыли, – и это в ежедневных приступах страха за собственную жизнь и неимении элементарной опоры? Кто бы ещё, как не они, переживал о судьбе захваченных «мятежников»: «Так их расстреляли?» – зная, что обвинение в контрреволюции на этих людей сфабриковано, – переживал, опять же, даже ценой опасности для себя. Кто бы…

И эта человечность – «уже не наша», отжившая, атавизм – почему-то воспринимается как слабость. И не только в самом романе героями-антагонистами, но и современным читателем. И так остро, поскольку и наш мир давно уже «не дружит» с человеколюбием, состраданием, искренностью, и у нас над всем этим смеются, учат изживать в себе… И сейчас немало среди нас тех, о ком в романе «Имя твоё» говорит главный герой: « Ты от скуки решил убивать людей. Тебе просто… стало скучно. Ты захотел новых приключений. Такие как ты и есть главные виновники произошедшего, всего этого ада, всего, всего – смертей, пожаров, голода, банд... Не солдаты, уставшие от войны, не рабочие, которые хотели повышения жалованья, нет. Зажравшиеся студентики, ожиревшие поэты, ленивые помещики, сытые, сытые развалили всё. Скучающие извращенцы. Вы готовы уничтожить всё и вся, лишь бы не скучно. Лишь бы ежедневно не исполнять свой долг ». Не будем проводить параллелей с нынешней ситуацией – они и так ясны, чтобы ещё и говорить о них в литературоведческом ключе. И без того видно, что подобные книги с яростным желанием переосмыслить прошлое, понять законы, причинно-следственные связи всего, происходящего тогда, – редко когда появляются во времена спокойные и ленивые. Чувствуется, что обострённый внутренний мир писателя задет за живое именно личными, а не книжными или музейными, впечатлениями.

Однако о психологической актуальности для нашего времени и нашего человека этого пронзительного произведения не сказать нельзя. Оно затрагивает и душу, заставляя не просто сопереживать героям, а внутренне умирать вместе с ними и за них. Серьёзно задумываться, а какой бы выбор сделал ты на их месте. Задевает и разум, многие цитаты из романа современны настолько, что окажись они в книге о жизни нынешней, не показались бы неорганичными. Приведу некоторые, особенно затронувшие. Видно, что многие из них и для автора – ключевые. И пусть они противоречат друг другу, взяты, так сказать, из уст самых что ни на есть противоположных персонажей, сознательно не стану привязывать их к именам и характерам, ибо такова книга – её читатель делает собственный выбор.

Не очень ясно окончание романа, где Александр Савелов погибает из-за того, что его друг Милич вёл дневник, в котором писал правду о них, их происхождении и жизни под чужими именами, о неприятии нового мира. Этот дневник найден красными, «офицерик» идёт под расстрел. В последние минуты жизни он думает о том, какую глупость совершил его уже покойный друг с этим своим дневником, потребовав его сохранить, не уничтожить, как невольно предал его. У меня же возникло ощущение, что сделано это было сознательно. Чтобы избавить. От лжи, бесконечного страха, вечного бегства, постоянных потерь, трагедий, смертей близких и любимых – и всего этого уже настолько много, что от самого количества тупеешь и уже не способен даже воспринимать… От непонимания происходящего, от невозможности «пережить, переждать эту несправедливость». Таково чёткое ощущение от концовки романа. Радуешься, как это ни кощунственно, за героя – что в смерти он вышел из того чудовищного, неостановимого колеса, которое изматывало его душу, перемалывало тело и разум. Из того мира, в котором ему нет места.

Но ощущения, что этот мир победил, не остаётся. Он хрупок и шаток в своей зверской силе. Тот, кто сегодня расстреливает со снисходительной улыбкой, завтра может оказаться на месте своей жертвы. Это человеческие джунгли, каменный век, борьба за выживание – без борьбы за жизнь. Попытки бороться именно за жизнь – обречены.

Но именно они – эти попытки жить «по образу и подобию Божию», несмотря ни на что, – и остаются в памяти по прочтении романа «Имя твоё». Он короткий и острый, таким и не нужно быть длинными, иначе бы всё смазалось и «ушло в воду», как нередко происходит в эпопеях, пусть даже самых талантливых. А так – яркие вспышки разума, духа, сердца на фоне первобытного варева – запечатлеваются в тебе навсегда.

Хочется читать другие произведения этого писателя. Хочется ждать новых.

Мария Макарова