Ловцы жемчуга

Глава I

Недомогание Гамида было серьезное. Оно не прошло и в Массауа, где было вдоволь чистой воды. Понос не проходил… В Массауа у Саффара не было другого жилья, кроме палубы «Эль-Сейфа», а у Гамида была своя комнатушка на окраине города. Туда Саффар и перевез его, там и остался, чтобы ухаживать за ним. Корабль стоял на причале, и матросам было нечего делать, потому что господин Попастратос был занят своими делами, связанными с жемчугом.

А у Саффара появилась крыша над головой, и он был рад этому. Кто же еще смог бы присматривать за Гамидом? Кто бы смог держать его в чистоте, носить ему чудодейственные амулеты и не менее чудодейственные лекарства, которые помогали даже тогда, когда от больного отказывались знахари? Никто. Почему? Чему учит коран? Здоров — благодари аллаха. Болен — воля аллаха. Умер — мир аллаху.

Но в последнее время в голову Саффара все чаще приходила мысль о том, что воля аллаха не так уж могущественна, и что воля других существ тоже что-то значит. Это было тогда, когда он вспомнил Ауссу и кровь, которая стекала на песок и впитывалась в него. Он попытался сказать об этом Гамиду, но ему показалось, что Гамид или не понял его, или не захотел понять. Гамид считался с волей аллаха. Он был слаб и немощен, и он считал, что вера поможет ему. Тогда Саффар намекал ему, что может он, Саффар, лучше уйдет, потому что ведь Гамид с помощью аллаха выздоровеет сам. Если же умрет — иншаллах!.. Но едва он направился к двери — это он сделал только для вида — как Гамид окликнул его. Гамид боялся оставаться наедине с аллахом. И Саффар улыбался. Он перерос своего учителя…

Болезнь Гамида была такая же нечистая, как и вода Ходейды. Другой бы уже покинул его, но Саффар остался. Он любил Гамида, как брата. Часто он думал и об этом и, наконец, обнаружил причину. Он пришел к выводу, что его тянет к себе не тело Гамида, а душа его. Гамид пробудил и его, Саффара, душу. А сам Гамид лежал в своей хижине, смотрел на небо сквозь крохотное окошко, молясь аллаху, и надеялся только на Саффара.

Это казалось непонятным. Он египтянин, человек со светлой кожей, он, кормчий двадцатипятитонного корабля, вглядывался в этого нагого чернокожего сомалийца, бывшего ныряльщика, почти раба, с клоком спутанных волос на голове, с набедренной повязкой и худыми ногами. Он глядел на него снизу, потому что он, Гамид, лежал, а Саффар стоял.

Но это было не все, совсем не все. Разница между ними была более глубокая, дело было не только в положениях их тел. Разница была в том, что Саффар рос и разгибал свою спину, а Гамид оставался тем же.

Он все еще стоял на том месте, где оказался после того, как научился читать и писать. Тогда он казался себе таким важным и ученым, что ему и в голову не приходило, что надо учиться дальше. Он читал коран и понимал его. В то время и Саффар уже знал коран, читал его наизусть, понимал его, но внутренние связи явлений были ему непонятны. Он напоминал ребенка, который бормочет непонятное ему стихотворение: мысли исчезают, потому что они слишком сложны для него.

Но потом Саффар двинулся в путь, разогнался… и вот он уже обогнал Гамида. И сейчас он сам мог бы учить Гамида, потому что проник в область, которая для его учителя была недосягаема. Он попытался сделать это еще тогда, когда завел с Гамидом разговор о воле аллаха, которая не объясняет всех поступков. Это был первый серьезный спор между ними. Правда, тогда Саффар избегал произносить богохульства, а сам Гамид остерегался спора на такую тему. Но семя было брошено, и теперь оно ждало только благодатной влаги…

В конце третьей недели болезни Гамида Саффар пришел к выводу, что больному не помогают ни чудодейственные амулеты, ни лекарства и заклинания, и лишь обычный рисовый отвар творит чудеса. Он выбросил амулеты и стал лечить больного тем, что образованный человек назвал бы «рисовая диета». Видя, что Гамид быстро выздоравливает, он потерял всю веру в чудеса, которую носил в себе еще с детских лет.

Но в это время господин Попастратос, очевидно, вспомнил о своем судне и однажды красный и запыхавшийся прибежал в гавань; Саффару пришлось оставить Гамида. И ни он, ни Гамид, и никто другой не подозревали, что этот рейс станет развязкой, что приближается туча, из которой хлынет благодатная влага.

Глава II

В Массауа узнали о смерти Саида в тот самый день, когда в Джумеле его хоронили.

Когда господин Попастратос получил это утешительное известие, он щелкнул пальцами, закурил сигарету и улыбнулся. Наконец-то! А там наверху этот идиот Абдаллах, и надо поскорее набить его до отвала кнатом до… до…

До каких пор — этого господин Попастратос не знал. Но это не имело никакого значения. Главное это то, что сейчас он поедет с Абдаллахом на Дахлак, за жемчугом. И зря смеялся господин Бабелон, этот старый чурбан:

— Счастливого пути! — Bon voyage!

С такими приятными мыслями господин Попастратос встал и медленно поднялся наверх.

Абдаллах сидел на коврике, скрестив ноги, и веки его дрожали. Он был совершенно трезв, но уже развязывал трясущимися руками новую вязанку кната, которую ему только что принесла старая Рифа. Рифа все еще стояла в дверях.

Но господин Попастратос даже не заметил ее, он слишком торопился.

— Позволь мне первому поздравить тебя, — начал он важно, поклонившись по пояс маленькой фигурке, сидящей на цыновке. — Ты — Господин Жемчуг. О душе твоего отца уже заботится сам дьявол.

Вязанка кната выпала из рук Абдаллаха. Его блестящие глаза закатились куда-то под лоб, так напряженно смотрел он на губы Попастратоса.

— Твой отец Али Саид умер, — объяснил господин Попастратос, думая, что Абдаллах не понял.

И тут внутри у Абдаллаха что-то дрогнуло. Сухая ветвь, которая поддерживала его тело, надломилась. Послышались рыданья… Тело медленно поникло на циновку. Тюрбан потомка пророка развязался, и можно было видеть бритую голову продолговатую, как яйцо.

Настала минута тишины. Господин Попастратос ждал, когда Абдаллах придет в себя, ведь это было для него так неожиданно. Но Абдаллах не шевелился, и мужчина беспокойно склонился над ним.

Абдаллах уже не дышал. Сердце у него слабое, у этого хилого сына Саида, и эль-кнат погубил его.

Секунду казалось, что господин Попастратос упадет рядом с Абдаллахом. Кровь отхлынула от его лица, он был бел как снег. Потом на лице его появились какие-то бурые пятна; он с недоумением смотрел на тело, лежащее у его ног…

А потом, заломив руки, закричал:

— Пес! Пес! Пес!

Старая Рифа накрыла лицо Абдаллаха и вышла. «Пнул, — шептала она, — и в голосе ее слышался ужас, — пнул мертвого»!..

А голос разъяренного хозяина поднял на ноги весь дом. Испуганные слуги разбежались. Один из них, состоявший на жалованье у господина Бабелона, направился прямо к нему.

Излив свой гнев, господин Попастратос спустился в кабинет, бросился на тахту и стал так яростно грызть ногти, что из пальцев текла кровь, и он с окровавленными губами напоминал в эту минуту вампира или вурдалака.

Таким и застал его слуга, который бегал к господину Бабелону и выгодно продал тому известие о смерти Абдаллаха.

— У меня важная новость, господин, — произнес он робко. — Она стоит много серебра…

— Вон! — бешено рявкнул Попастратос.

Вот как случилось, что лишь в полдень он узнал то, что мог бы узнать раньше: господин Бабелон рано утром с попутным ветром отплыл на Дахлак.

Теперь уже господин Попастратос не кричал и не бесился. Молча устремился к гавани. Через полчаса корабль был уже готов. У Саффара не было времени даже попрощаться с Гамидом. Меч на носу рассекал волны, как топор. Вскоре на горизонте показались паруса корабля, на котором плыл господин Бабелон.

Попастратос торжествующе засмеялся и принялся бегать по палубе, словно пытаясь этим увеличить скорость корабля.

— Быстрее! — кричал он. — Быстрее, или я повыбрасываю вас в море, вас, проклятых негров! Быстрее!

Саффар-Эль-Сейф стоял у руля с глазами, устремленными на этот небольшой четырехугольный парус впереди. Нахуда приказал поднять все паруса, какие только могли быть подняты. Корабль, склонившись под тяжестью парусов, мчался, как птица.

И когда туманной полоской на горизонте показались берега острова Эль-Кебир, «Ямиле» было уже хорошо видно. Но нужно было еще обогнуть остров, потому что Джумеле лежит на берегу, противоположном Массауа.

Нахуда мгновение колебался: с какой стороны обогнуть остров, с юга или севера? Господин Бабелон направился к северу, и нахуда кивнул Эль Сейфу, приказывая преследовать его.

Но вблизи острова вдруг безжизненно повисли паруса «Эль-Сейфа», зато «Ямиле» легко неслась вперед. Этим маневром господин Бабелон снова получил преимущество… Однако в конце концов «Эль-Сейф» с Эль Сейфом у руля стал нагонять его. К пристани в Джумеле оба судна подошли одновременно. Солнце еще не село, и господин Попастратос мог считать, что он установил новый рекорд по трассе Массауа — Джумеле. Но ему было не до этого. Он выскочил на берег и злобно глянул на господина Бабелона, который в эту минуту раскрывал свой зеленый зонтик.

— Добрый день — или сейчас уже вечер? — приветливо улыбнулся господин Бабелон. — Надеюсь, и вы идете навестить нового Господина Жемчуга, Азиза?

Глава III

Карлик Азиз сидел во дворе своего дома и щелкал орехи, выплевывая скорлупу себе на одежду. В доме не было никого, кто мог бы принять гостей, и Бабелон с Попастратосом, которые одновременно подошли к воротам, вместе вошли и во двор.

— Салям алейкум, Азиз, — поклонился господин Бабелон. — Или ты уже настолько возгордился, что и не замечаешь нас? — Азиз насупился. Со времени последнего визита Попастратоса и его фокуса с монетой ему казалось, что все потешаются над ним, и это очень злило его.

— Я не хочу слушать ваши глупые шутки. — Уходите! — Господин Бабелон чистосердечно рассмеялся:

— Азиз! Неужели это правда, что ты ничего не знаешь? — Тогда и господин Попастратос понял в чем дело.

— Абдаллах, сын Али Саида, мертв, — пояснил он. Наследник Али Саида ты, Азиз! Я пришел сказать тебе это и рассчитываю на твою благодарность, ведь я первый принес тебе эту радостную весть.

Орехи посыпались из рук Азиза, и он ошеломленно уставился на Попастратоса. И его поза так напоминала позу Абдаллаха сегодня утром, что Попастратос на секунду замер в ожидании, что это известие убьет и Азиза. Но Азиз перенес это потрясение; сердце у него было здоровое, хотя он и был стар.

— Поклянись именем аллаха! — потребовал он взволнованно.

— Клянусь именем аллаха! — поспешил ответить господин Бабелон, хотя он и был христианином. — Волей аллаха Абдаллах мертв. Он умер сегодня утром.

Только теперь Азиз поверил. Его маленькие глазки забегали по двору, но господин Бабелон знал, что Азиз осматривает не этот тесный двор, а весь остров Эль-Кебир, простор моря вокруг него и десятки кораблей на нем — наследство Али Саида.

— И жемчужины, — добавил господин Бабелон, угадав мысли Азиза. — Я, Азиз, не забыл про тебя. Я пришел купить их, и я хорошо тебе заплачу…

— Я тоже, — взволнованно прервал его Попастратос. — Я заплачу тебе больше, Азиз. И я не хочу ждать!

Видение огромного наследства, которое аллах подарил ему, старику в грязном бурнусе, исчезло, и глаза Азиза, побегав по лицам гостей, остановились на Попастратосе:

— Говоришь, ты дашь больше? Сколько?

Господин Попастратос без колебания назвал цену.

— Мало, — усмехнулся Азиз. — Ты дашь больше? — обратился он к господину Бабелону.

— Я думаю, что никто не сможет дать больше, — произнес господин Бабелон и попробовал улыбнуться.

— Хорошо, — злобно усмехнулся Азиз. И, протянув руку к Попастратосу, он медленно произнес:

— Они твои… волей…

Но не успел он произнести последнее слово, как господин Бабелон согласился прибавить.

Он мог бы поклясться, что так или иначе Азиз не произнес бы этого последнего слова, но он не хотел рисковать. Слишком велика была ставка.

Но господин Попастратос прибавил тоже. Оба они все еще стояли, Азиз не считал нужным пригласить их сесть. Он усмехался, показывая пальцем то на одного, то на другого. А они, как заводные, выкрикивали цифру за цифрой.

Азиз ухмылялся. Это была его месть за то, что они пренебрегали им раньше. Тогда он был смешной, безумный старик. Сейчас он Господин Жемчуг. И теперь ты, чужеземец, который умеет вытаскивать золотые монеты из бороды, плати! Что с тобой станется? Засунешь руки в бороду и вытащишь золотую монету!.. И ты, старик в очках и с зонтиком! Раньше ты не навещал Азиза, не приходил поклониться ему, потому что рядом жил Али Саид. Хорошо, стой же и набавляй! А теперь оба помолчите!

Азиз наморщил лоб, словно глубоко задумавшись о чем-то… И соперники замолкли, ожидая его решения. Как игрушки, у которых кончился завод…

Господин Бабелон был пристыжен до глубины души. За все время его пребывания на побережье Красного моря и вообще на Востоке, никто так не издевался над ним.

— Послушайте, ведь безумец издевается над нами, — шепнул он Попастратосу по-французски. — Оставим его и подождем, пока он образумится. Больше не прибавляйте! Обещаю вам тоже…

— Теперь ты! — указал Азиз на Попастратоса.

— Довольно! — решительно сказал Попастратос. — Хватит! Оставайтесь со своим жемчугом!

— Да, — подтвердил господин Бабелон. — Оставайтесь! Мы не привыкли к такой торговле!

Азиз заморгал и машинально поднес ко рту орех.

— Я уже старик, и я не хочу от вас больше, чем стоит жемчуг. Пойдемте в дом Саида, и я покажу вам товар. Он встал и хлопнул в ладоши, требуя оседлать мула.

Господин Бабелон заскрежетал зубами. Было ясно, что старик хочет разжечь их видом жемчужин и, таким образом, заставить их раскошелиться… Он сказал об этом Попастратосу.

— Это жалкий, противный древоточец! — возмутился тот. — Но я не бревно, я не бревно!

Наконец, Азиз уселся на мула и начал подниматься по каменистой тропинке к дому Саида. Он даже не пригласил своих гостей следовать за ним и не предложил им мулов. И они добрались до усадьбы покойного Али Саида измученные, так как мул двигался быстро. Он бежал даже рысью — так погонял его Азиз. «Погонщик мулов — вот он кто», — подумал о нем господин Попастратос.

У ворот никого не было. А на дворе стояла толпа невольников, которые низко кланялись Азизу. Они уже знали о смерти Абдаллаха; эту весть сообщили им матросы «Эль- Сейфа».

Азиз соскочил с мула и бросился прямо в комнату Саида, где стоял старинный йеменский сундук.

— Башир! — кричал он на бегу. — Башир!

Но Башир не появлялся, и Азиз сам вошел в пустую комнату.

— Башир! — крикнул он еще раз и попробовал поднять крышку сундука. Крышка легко поддалась.

Мгновение он стоял неподвижно, словно раздумывая о чем-то.

Потом вместе с господином Попастратосом и господином Бабелоном заглянул внутрь. И вздохнул с облегчением — хрустальный сосуд светился в темноте.

— Смотрите! — вскричал он, хватая его.

— Смотрите! — подхватил язвительно господин Бабелон. — Смотрите! Он пуст!

Глава IV

Сосуд был пуст. Его наполняла лишь прозрачная дождевая вода. Несколько мгновений Азиз стоял неподвижно, словно не в состоянии осмыслить свершившееся, словно надеясь, что жемчужины вот-вот. найдутся, что они вновь появятся в сосуде.

— Черт побери! — выругался господин Попастратос.

И только после этих слов Азиз поверил своим глазам.

Он бережно, словно от этого что-то зависело, поставил сосуд в сундук и пошел к выходу.

Но у двери он остановился.

— Башир! — крикнул он снова. Голос его звенел. — Башир!

Вокруг стояла молчаливая толпа черных слуг.

— Где Башир? — спросил Азиз, обращаясь к ним.

И слуги склонились ниц, и один из них проговорил:

— Он приказал никому не говорить, где он, но ты наш господин…

— Где Башир? — яростно прохрипел Азиз.

— Он уплыл сегодня в полдень на корабле Саида.

— Куда?!

— Этого он не сказал. Но корабль направился к югу… Азиз ничего не отвечал. Он повернулся и выбежал за ворота. О своем муле он забыл.

Господин Бабелон и господин Попастратос шли за ним. Им ничего не оставалось, как направиться к гавани.

— Если он не найдет себе корабль, он попросит один из наших, — задумчиво произнес господин Бабелон. — Согласимся ли мы?

Попастратос молчал. Он в ожесточении грыз ногти.

— Башир безумец! Как Азиз сможет найти его, если тот уплыл неизвестно куда, — промолвил он в конце концов.

Господин Бабелон кивнул. Он держал зонтик в руке и вращал его. Зонтик напоминал пропеллер первого самолета, который недавно опустился в Массауа.

— Лучше иметь дело с безумцем, чем с этой выжившей из ума обезьяной, — сказал он.

— Значит, вы считаете, что не стоит давать корабль? Но на вопрос Попастратоса можно было не отвечать; берег открылся их взору, и они увидели фигурку Азиза, спешащую к небольшой парусной лодке, качающейся на волнах рядом с «Эль-Сейфом». Это был «Эль-Рих» — «Ветер». Али Саид часто пользовался им для поездок в Массауа. Пяти матросов достаточно для нее, и она была очень подвижной.

— Гм, — произнес господин Бабелон. — Значит, он сможет обойтись без нас. К сожалению, мы не сможем обойтись без него…

Они остановились, глядя, как Азиз кричит на матросов.

— Черт бы его побрал! — выругался Попастратос.

— Успокойтесь! — обратился к нему господин Бабелон. Он уселся на большой камень. Солнце склонялось в море, и его диск, похожий на большой апельсин, отражался в голубых стеклах. Казалось, что у господина Бабелона огромные огненные глаза.

— Садитесь! — пригласил он своего соперника. — То, что должно случиться, то случится — такова воля аллаха. Господин Попастратос уселся.

Солнце село, но в полумраке можно было еще видеть, как мчался по волнам «Эль-Рих» — «Ветер». Потом опустилась темнота, но тут же на небе показался серебряный серп месяца, и паруса «Эль-Риха» дрожали в лунном свете, как платочек, которым машут прощаясь. «Эль-Рих» мчался на юг.

Оживленно о чем-то беседуя, Бабелон и Попастратос подошли к пристани.

Господин Бабелон, не поднимаясь на палубу «Ямиле», приказал своему нахуде ждать здесь до утра, а утром плыть в Массауа. Сам же он поднялся на палубу «Эль- Сейфа» — «Меча».

«Эль-Сейф» вышел из гавани и направился к югу в погоне за «Ветром», паруса которого все еще белели вдали. У руля встал Саффар — Эль-Сейф.

— Ты можешь пока отдохнуть! — обратился к нахуде господин Попастратос; он стоял на корме рядом с господином Бабелоном, который вглядывался в туманную даль моря. — В полночь ты будешь нужен.

Нахуда кивнул. Он понял хозяина: сейчас плаванье безопасно, а в полночь месяц зайдет, и корабль будет вблизи Ханфилы, на мелководье. Он показал Эль-Сейфу звезду, по которой надо ориентироваться, и спустился вниз. Остальные матросы тоже улеглись у себя в кубрике, и Саффар один остался у руля.

Ночь была величественная. Ветер дул порывами, поднимая множество мелких волн, которые называются «дикими»; это не те волны, которые катятся прямыми длинными рядами, нет, они поднимаются то тут, то там, вздымая тучи брызг. Нрав у них буйный, и поэтому у рулевого должны быть крепкие руки и зоркие глаза.

Эль-Сейф знал это. Чувства его были обострены, и ему не приходилось делать усилий, чтобы заставить себя быть внимательным: его мысли текли ровно и размеренно, а не неслись, как у человека, который много думал, видел и пережил. Он смотрел на путеводную звезду и на нос корабля, который ритмически поднимался и опускался, словно отсчитывая время. Он слышал за своей спиной шепот этих чужеземцев, но он не обращал на него никакого внимания: они говорили на непонятном языке.

Он сросся с кораблем и от этого чувствовал себя счастливым: его душа и тело жили напряженной жизнью, а не дремали, как это было раньше. Вглядываясь в залитое лунным светом море, он увидел невдалеке паруса «Ветра». Они были все ближе и ближе.

— За ним! — шепнул ему сзади господин Попастратос. — За ним, чего бы это ни стоило!

Эль-Сейф засмеялся. У него было пылкое сердце, и быстрый полет судна по волнам опьянял его и радовал больше, чем простое сознание того, что «его» судно лучше другого, что у него нет соперников в этом море.

Он еще крепче сжал штурвал, но так, чтобы «чувствовать» волну. Покачиваясь под ударами волн, «Эль-Сейф», ведомый искусной рукой, несся вперед. И вел его Эль-Сейф, матрос Эль-Сейф и бывший искатель жемчуга Эль-Сейф, который сейчас стоял у руля.

«Эль-Рих» оказался плохим соперником — вскоре оба судна плыли рядом. Их разделяла лишь узкая полоска воды.

— Возьми поближе к ним, мне надо сказать им что-то, — обратился к Саффару господин Попастратос, держа в руке рупор.

Саффар — Эль-Сейф взялся за штурвал. «Эль-Сейф» скользнул туда, где сквозь полотнище паруса просвечивала яркая звезда. Суда медленно сближались, но Саффар был спокоен: судно слушалось руля, а он всегда успеет повернуть. Стоп! Он закрутил штурвал в другую сторону.

И тогда случилось непонятное.

— С ума сошел! — закричал господин Попастратос и страшным ударом свалил его с ног.

А господин Бабелон схватился за руль и стал поворачивать его к «Эль-Риху»; он смотрел вперед, туда, где сквозь парусину мерцала звезда. Все это заняло несколько секунд. Потом донесся крик ужаса с палубы «Ветра», и не успел он смолкнуть, как могучий толчок потряс «Эль-Сейф» и одновременно что-то хрустнуло. Пальцы Бабелона, изо всей силы сжимавшие руль, были синими.

Все было кончено, только за кормой темнели какие-то неясные фигуры. Да еще ветер донес несколько невнятных слов. Все было кончено. «Меч» рассек «Ветер».

Господин Бабелон, с довольной улыбкой вытер вспотевший лоб. И Эль-Сейф видел эту улыбку, как видел и все остальное.

Да, он видел все, потому что, хотя удар господина Попастратоса и свалил его с ног, глаза его оставались открытыми. Он видел движение, которое сделал господин Бабелон, вставая у руля, видел блеск спиц штурвала, видел спокойное выражение на лице господина Бабелона, то спокойное выражение, которое так поразило его, Саффара. Казалось, с лица господина Бабелона спала маска — исчезло выражение участливости и добродушия и обнажился хищный оскал зверя, готового прыгнуть и растерзать…

Да, недаром на носу «Эль-Сейфа» был укреплен меч, тот меч, который разрубил «Ветер».

На палубе появились темные фигуры матросов.

Эль-Сейф поднялся на ноги. На лице его было написано удивление.

— Болван! — набросился господин Попастратос на Эль-Сейфа — Бездельник, ты потопил судно Азиза! Ты пьян?! Сошел с ума?! Свяжите его!

— Так и должно было быть, раз у руля стоял негр, — произнес поучительно господин Бабелон. — Теперь неприятностей не оберешься… Шесть человек утонуло, — обратился он к подбежавшему нахуде. — Неправда! — воскликнул Саффар. — Он сам это сделал…

— Замолчи, негодяй! — вскипел господин Попастратос и ударил Эль-Сейфа по лицу. — Свяжите его, говорю вам! Свяжите его!

— Да, да, я свидетель! — подтвердил господин Бабелон. — Негр виноват, и негр должен быть наказан.

Эль-Сейф поднял голову. Он знал, что ничто не заставит судью усомниться в правдивости двух богатых европейцев. Он посмотрел на господина Бабелона. Было темно, и он видел лишь светлое пятно вместо лица.

Было темно, и господин Бабелон не видел его глаз. Но он уловил движение, которым Эль-Сейф вскинул голову, и испугался. Голова негра всегда должна быть опущена, так велит аллах… И у господина Бабелона были все основания испугаться.

Эль-Сейф не вырывался, когда ему скрутили руки; он знал, что это бесполезно.

Его повели в каюту.

— Это неправда, — повторил он. — Это сделали они. Матросы смотрели на него с недоумением:

— Зачем это им нужно? Шайтан замутил тебе голову, Эль-Сейф. Ты будешь наказан.

У руля встал нахуда. Он стал объяснять Попастратосу, что они должны вернуться в Массауа и объявить о происшествии. Нельзя потопить чужой корабль и спокойно плыть дальше.

— Он прав, — согласился господин Бабелон. — Конечно, это неприятно, Башир и так далеко обогнал нас, но мы должны исполнить свой долг. Только после этого мы сможем продолжать погоню.

Так и решили. Судно повернуло к Массауа, которой и достигли к утру. Господин Попастратос и господин Бабелон передали Эль-Сейфа портовым чиновникам, дружески побеседовали с начальником порта (он тоже был когда-то приглашен к Попастратосу на именины короля) и вернулись на корабль.

Выходя из конторы порта, господин Бабелон поймал взгляд Эль-Сейфа и вздрогнул; ему показалось, что этот взгляд — не взгляд забитого чернокожего, а взгляд человека, уверенного в своей правоте и силе.

Господин Бабелон заставил себя улыбнуться: негр уверен в своей силе! Великий боже!.. — он шел и усмехался. Но на душе у него было неприятно — его мучил страх.

Глава V

Начальник порта перебирал четки и раздумывал, как поступить с Эль-Сейфом. Конечно, думал он, его надо посадить, пока не выяснены все обстоятельства. Потом он его отпустит, ведь и господин Попастратос тоже виноват, незачем доверять руль неопытному человеку. И он будет оштрафован за это, думал чиновник. А после этого, парень, я тебя отпущу.

Эль-Сейф пробовал все рассказать ему, оправдаться, поклясться именем аллаха. Но по знаку начальника его увели.

Его увели за город, туда, где начинались пустыри, где стояла пустующая тюрьма. Это было небольшое здание, в котором раньше помещалась бойня. Теперь ее охранял глухой стражник в турецкой феске. Узника бросили в камеру.

Массауа — одна из жарких местностей в Африке, а эта камера без сомнения самое жаркое место в Массауа. Окон в ней не было, а узкое отверстие под крышей не спасало от жары. Но скорпионам здесь нравилось, и они вылезали из многочисленных щелей нежиться в душном воздухе камеры.

Не успел еще Саффар пробыть здесь и двух часов, как весь он был мокрый от пота, словно только что вынырнул из воды.

Его мучила жажда, но он тщетно просил у сторожа воды; тот либо не слышал, либо не хотел слышать.

— Воды! Дайте мне напиться! — кричал он. — Я не виноват! Это они, два чужеземца! Они нарочно утопили «Эль-Рих»! Аллаху это известно! Аллах акбар!

А на другой день он кричал еще пронзительней; он умирал от жажды и отчаяния…

На третий день он умолк.

К этому времени господин Попастратос вместе с господином Бабелоном приближались к Ассабу.

Они бросили там якорь, но, не найдя и следа Башира, направились к Баб-эль-Мандебскому проливу. Они так спешили, что чуть не потерпели крушение.

Это произошло невдалеке от Обока. Было раннее утро, и над морем еще висел туман, когда корабль тряхнуло значительно сильнее, чем во время столкновения с «Ветром». Корабль накренился…

Господин Попастратос почти нагой соскочил с постели. Поднявшись на палубу, он обнаружил, что судно наскочило на мель и никакая опасность ему не угрожает. Но меч «Эль-Сейфа» так глубоко зарылся в песок, что не было никакой надежды на скорое освобождение.

К счастью, в тот же день мимо плыла арабская сембука[7], нахуда которой согласился довезти господина Бабелона и Попастратоса в Обок.

Оказалось, им повезло, потому что Башир покинул Обок всего тридцать шесть часов назад: он отослал обратно корабль Саида и пересел на судно, которое возвращалось из Джидды — порт поблизости от святого города Мекки — и везло оттуда богомольцев.

— Куда оно поплыло потом?

— В Аден.

— Гром и молния! Кажется, этот проклятый скопец собрался бежать в Индию! — возмутился господин Попастратос. Это было очень вероятно, потому что много мусульман из Индии едет в Мекку и оттуда возвращается домой.

— Увидим! — пожал плечами господин Бабелон, и его тон означал, что он готов следовать за Баширом хоть в Индию.

Господин Попастратос выругался и закурил сигарету. Им не удалось отплыть из Обока в Аден; сначала пришлось переправиться через пролив и попасть в Джибути, где они смогли бы найти или нанять корабль.

Было воскресенье, и французские чиновники важно прогуливались по улицам, обсаженным пальмами. На них были длинные белые брюки, белые тропические шлемы, напоминавшие огромные грибы, и твердые белоснежные стоячие воротнички. Они напоминали восковые фигуры, которых одели зачем-то в это странное облачение.

Господин Бабелон внимательно разглядывал эти белые фигурки. Они напоминали ему Францию, ту Францию, о которой он так тосковал. А пальмы на набережной в Джибути напоминали ему Ниццу на Лазурном берегу, о котором он так часто вспоминал…

Господин Бабелон забыл про все, и мысли его сейчас были там, на Лазурном берегу. Тогда он не носил ни синих очков, ни красной фески, ни зеленого зонтика. Он был тогда совсем другим; в легком фланелевом костюме, с цветком в петлице пиджака, с изящной тростью, украшенной серебряным набалдашником; только большая жемчужина на булавке, которой был заколот галстук, и связывала его с этим проклятым Массауа. Да, какие это были времена! Но ничего, скоро он навсегда покинет эти места, и уже никогда не вернется сюда…

Вот о чем думал господин Бабелон. А когда, нанимая корабль, господин Попастратос потянулся за кошельком, Бабелон под влиянием своего настроения вдруг неожиданно для себя обратился к нему:

— Разрешите, дружище, мне заплатить в этот раз. Вы любезно помогли мне добраться в Обок — теперь моя очередь. — Господин Попастратос вежливо поклонился.

В этот же день корабль вышел в море, а следующим утром он уже пробирался в лабиринте скал и островков, напоминающих вершины затопленных гор.

Бурые и алые, как кровь, скалы отбрасывали зеленовато-синие тени, и волны, набегая на них, разбивались на мириады капель. А над утесами летали стаи птиц, и лишь их пронзительные крики да шум прибоя нарушали тишину. Аден был близко.

А после полудня показался и сам Аден — громада больших каменных зданий у подножья высокой горы. Два английских миноносца дремали на зеркальной глади залива, синей и неподвижной; ничто не двигалось, и лишь огромные орлы парили в светло-синей вышине и исчезали за вершиной горы.

Охотники за жемчугом Али Саида сошли на берег.

— А теперь, — с улыбкой обратился господин Бабелон к Попастратосу, — теперь, друг мой, каждый из нас самостоятельно должен искать свое счастье. Мне кажется, что Башир все еще здесь, в Адене. Посмотрим, кто из нас раньше найдет его.

Господин Попастратос согласился. Ему самому хотелось предложить то же самое, но он не знал, как начать.

Он уселся в пролетку и приказал везти себя к центру города. Господин Бабелон задумчиво следил за ним… а потом тоже нанял экипаж, но поехал в противоположном направлении.

Глава VI

Путь его лежал вдоль берега залива к цепи скал, которую Аденский полуостров протягивает к морю, словно щупальцы. Каменные дома остались позади, и лишь ряды низких бараков тянулись по обочинам дороги. Потом окончились и бараки, экипаж остановился перед изгородью из колючей проволоки. Сойдя с него, господин Бабелон протянул свою визитную карточку часовому-англичанину. Вскоре его пригласили за колючую изгородь, и через коридоры здания провели в канцелярию полковника Ходжеса.

Полковник Эдвин Ходжес был в рубашке цвета хаки с расстегнутым воротом, в галифе и желтых кавалерийских сапогах. Он был краснолицым мужчиной средних лет, под носом у него топорщились жиденькие усики, а левая рука висела на перевязи — но это не была рана, полученная в сражении; он сломал руку, упав с лошади. Над головой его качалась индийская пунка — большой круглый веер, свободно висящий на веревке; тонкая бечева тянулась от нее вдоль стены и уходила за дверь; там сидел мальчик-туземец, который, дергая за веревку, раскачивал пунку.

Ходжес встал, приветствуя господина Бабелона:

— Хэлло! Кого я вижу на берегах этого Красного Ада?

— Вы правильно заметили, — отвечал господин Бабелон, вытирая пот, струящийся по лицу; он говорил на правильном английском языке. — Действительно, не существует Красного моря, а есть только Красный Ад, который к тому же не красный, а синий. Так что название вдвойне неправильное, да и вообще мне эти места надоели.

Ходжес засмеялся:

— Надоели? Вам?

— Да, — подтвердил господин Бабелон. — Я думаю, что после смерти обязательно попаду в ад, и поэтому мне совсем необязательно проводить в нем и эту жизнь.

— Вы говорите так, словно пришли попрощаться, — заметил полковник, щуря глаза; комнату заливали потоки света, отражавшиеся от прибрежных скал.

— Я пришел… — начал господин Бабелон, — меня привели сюда более важные причины. Я ищу некоего евнуха Башира и надеюсь, что вы мне поможете отыскать его…

— Евнухами я сыт по горло, — пробормотал полковник.

— Но, кроме этого, — продолжал господин Бабелон, — я привез с собой господина Попастратоса, купца из Массауа…

— Гм? — вопросительно кашлянул полковник.

…— и его настоящее имя вы, возможно, слышали, — невозмутимо продолжал господин Бабелон. — Это Эрик Леб.

— Гм! — снова кашлянул полковник — Леб? Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — рассмеялся господин Бабелон и сунул руку в карман…

…А дальше события развивались с молниеносной быстротой. С такой быстротой, что когда английские полицейские, сопровождаемые господином Бабелоном, ворвались в караван-сарай, где остановился Башир, времени у него было лишь ровно столько, сколько нужно для того, чтобы прикрыть мешочек с жемчугом полами своей одежды. Что касается господина Попастратоса, который прибыл туда лишь через десять минут, то он был так поражен, что не смог ни протестовать, ни защищаться.

Казалось, он предвидел такой исход. Он сунул руку в карман, не затем, конечно, чтобы вытащить револьвер; револьвера у него не было. Он просто не знал, что ему делать со своими руками, так это все его ошеломило. Выходя, он, как гипнотизированный, смотрел на господина Бабелона, словно видя его впервые.

— Bon voyage! — крикнул ему вдогонку господин Бабелон. Но Попастратос не ответил ему.

— А когда-то он был таким веселым человеком… — покачал головой победитель.

— Что с ним теперь сделают? — трясясь спросил Башир.

— Повесят.

— За что?

— За то, что он совершил много грехов, — объяснял господин Бабелон. — За то, что он продавал оружие там, где это не разрешалось, например бедуинам в Аравии. За то, что собирал чего нельзя было собирать — военные сведения. И передавал туда, куда не нужно было их передавать — немцам и туркам. И вообще за то, что совал нос куда не следует.

У Башира затряслась борода.

— Но как это все узнали?

Минуту господин Бабелон пристально смотрел на него.

— Узнали, потому что я рассказал им об этом. Они мои старые друзья, а он плохо ко мне относился. — Господин Бабелон быстро наклонился вперед. — Да и ты тоже, ты, отец тухлых яиц!

Рот Башира приоткрылся, но из горла донесся только какой-то непонятный звук.

— Молчи! — крикнул на него господин Бабелон. — Не ты ли украл жемчуг Али Саида?

— Я не украл его, — проговорил, наконец, Башир. — Саид еще давно наказал мне, что в случае его смерти я должен отплыть от берега и бросить жемчуг в воду. Он не хотел, чтобы жемчуг достался Абдаллаху! Клянусь тебе…

— И ты бросил его в воду? — спросил господин Бабелон, откидывая край его одежды.

— Я не мог это сделать, — прошептал Башир. — Такие жемчужины…

— И ты хотел продать их моему врагу, да? — иронически спросил господин Бабелон.

— Вот они! — взмолился Башир. — Купи ты их у меня!

— Дай сюда! — сказал господин Бабелон. Он принялся считать их. Несколько минут стояла тишина.

— Сто шестнадцать, сто семнадцать, сто восемнадцать! В чем дело? Этот скряга достал еще одну?

— Да, — кивнул Башир. — За неделю до смерти…

— Хорошо, — прервал его господин Бабелон, ссыпая жемчужины в мешочек. Потом он засунул его в карман. — Какими деньгами тебе заплатить? Английскими, французскими, турецкими?

Но, прежде чем Башир ответил, господин Бабелон сказал:

— Пожалуй, я ничего не стану тебе платить, потому что сейчас англичане придут и за тобой.

Лицо Башира сразу стало бесформенным. Евнух, который раньше сидел, скрестив ноги, теперь как мешок повалился на землю.

— Я ничего не сделал! — закричал он, словно уже видя себя осужденным. — Клянусь!..

— Ты много наделал дел, — прервал его господин Бабелон. — Ты общался со шпионом, и у тебя много денег. Не покажется ли полиции это подозрительным? — господин Бабелон поглаживал свой карман, где находился мешочек с жемчугом. — Конечно, лучше всего тебе бы убраться отсюда… Но как это лучше сделать, я не знаю. Гм…

Башир внимательно слушал его.

— Гм, — размышлял вслух господин Бабелон. — Я думаю, что лучше всего было бы, если бы ты уехал в Джибути. Там у меня корабль, и англичане верят мне… А в Джибути мы договоримся об остальном — во всяком случае ты будешь не беднее, чем при рождении.

И господин Бабелон усмехнулся, глядя сквозь стекла очков на евнуха, который, очевидно, не понял его остроты.

— Согласен? — спросил он Башира.

Башир кивнул. Потом встал.

— Нет, — остановил его господин Бабелон. — Если мы выйдем вместе, это будет подозрительным. Собери свои вещи и через два часа будь в порту. Я буду ждать тебя там. — Башир заколебался.

— Могу ли я верить тебе? — спросил он. — Ты не обманешь?

— Башир, Башир, неужели ты не знаешь, что я за человек? Ведь я человек слова, и все это знают! — Господин Бабелон снял синие очки и взглянул на собеседника.

Башир глянул ему в глаза… и господин Бабелон вышел.

Конечно, он и не собирался ждать Башира, тем более, что через час за тем явилась полиция. Полицейские хотели проверить утверждение Попастратоса, что тот приехал в Аден ради жемчуга. Правда, это была пустая формальность, так как немного позднее Попастратоса «повесили за горло, пока не умер», как было записано в коротеньком протоколе. Но так могущественен был взгляд господина Бабелона, что Башир, когда его выпустили поздно вечером, бросился в гавань, нисколько не сомневаясь, что его ждут. Не найдя там никого, он бросился на камни и закричал:

— Жемчужины! Дети луны! Жемчужины!

К сожалению, господин Бабелон не слышал его. Когда начало светать, он был уже недалеко от Джибути. Он стоял, опираясь на поручни корабля, и составлял в уме телеграмму, которую он пошлет своей фирме. Сначала он хотел сообщить лишь, что возвращается в Европу с денным товаром. Но в Джибути он, поразмыслив, сделал дополнение; он просил также выслать в Массауа заместителя, которому мог бы передать все дела, ибо сам хотел остаться в Европе.

Ожидая почтового парохода, идущего в Массауа, он остановился в гостинице и первым делом решил оценить жемчуг Али Саида, высыпав его на стол и пробуя составить из жемчужин ожерелье.

Там было сто восемнадцать жемчужин, они были разных размеров, но все совершенные, и казалось, сам аллах искал их в морских глубинах и вкладывал в руку ныряльщика так, чтобы ожерелье было воплощением великолепия; их можно разложить парами одинаковой величины, и величина жемчужин убывала от пары к паре, пока всю цепочку не замыкали две жемчужины, которые были меньше всех остальных. Но, к сожалению, в середине был разрыв. Не хватало одной жемчужины которая соединила бы обе нитки и закончила ожерелье. Какая жалость! Какая непоправимая жалость! Ведь эта жемчужина должна быть больше всех остальных, но кроме того, белой, совершенно круглой и блестящей. А господин Бабелон знал, что такой жемчужины нет во всем мире…

В это же время он получил письменное сообщение из Массауа о том, что Саффар-Эль-Сейф бежал из тюрьмы и направился на юг, за ним, господином Бабелоном. Это известие так испугало его, что на некоторое время он даже позабыл про свои жемчужины.

И когда на следующий день в Джибути остановилось судно, плывшее в Мукаллу, порт на южном берегу Аравии, т. е. в противоположную сторону от Массауа, он нисколько не колебался и еще через день, стоя на палубе, следил за стаями летающих рыб, проносящихся над бескрайними просторами Индийского океана.