Ловцы жемчуга

Глава I

А Саффар действительно направился на юг, но совсем не за господином Бабелоном.

Крики, которые в течение двух дней доносились из душной камеры, где он был заперт, были последними криками Саффара-ребенка. И следующей ночью, когда из отверстия под крышей потянуло свежим воздухом, Саффар окончательно успокоился и стал обдумывать что-то…

На следующий день он распределил свой дневной рацион воды, и несмотря на то что в полуденные часы его ужасно мучила жажда, воды ему хватало до самого вечера. Он также решил, что днем он будет спать, а бодрствовать будет ночью, когда легче дышится и легче думается. Ему удалось и это. Сначала его мысли были заняты тем, как выбраться из этого жаркого пекла, и он придумывал десятки безумных проектов, при помощи которых мог бы очутиться на свободе. Он знал, что здесь про него просто-напросто позабыли, что никакого суда не будет и что он и так уже осужден.

Когда он ясно понял это, ему снова захотелось кричать, чтобы хоть криками выразить гнев и отчаяние, царившие в нем.

Но он справился с собой и отбросил все мысли, которые считал вредными и ненужными.

Он понял, что опутан невидимыми цепями, и поэтому перестал впустую отчаиваться, кричать и ждать от кого- то помощи. Он правильно решил, что самое главное — сохранить здоровье и силу, особенно душевную силу.

Потом он попробовал трезво оценить положение, в котором очутился. И как всякий человек, лишь недавно научившийся логически мыслить, он начал с самого начала.

А началом всех его размышлений был факт, что все происшедшее с ним в ту памятную ночь было следствием каких-то причин… Каких, же?

Сначала он нашел во всем лишь волю аллаха. Но, продолжая размышлять в ночной тишине о проявлениях воли аллаха, свидетелем которой ему довелось быть, он снова пришел к тому же выводу, о котором он уже пробовал намекнуть Гамиду: воля людей значила гораздо больше, чем воля аллаха.

Зачем двоим белым понадобилось потопить «Эль-Рих»?

Длинная цепь размышлений привела его к выводу, что они потопили его не для того, чтобы просто потопить корабль, не для того, чтобы уничтожить его экипаж, нет, им надо было уничтожить Азиза… Но зачем же им понадобилось делать это ценой еще пяти жизней?

Потому что он, Азиз, был наследник Али Саида.

И мысли его снова вернулись к тем жемчужинам, что были причиной смерти Ауссы и несчастья Раскаллы… Ауссу не хотели вести к врачу, чтобы не терять день лова; когда же в его руке нашли жемчужину, то немедленно возвратились в Джумеле. И Раскалле обрубили руку лишь для того, чтобы напомнить ловцам о наказании, которое ждет того, кто скроет жемчужину. И клятву они нарушали лишь для того, чтобы извлечь из жемчуга побольше денег. И во всем этом они находили волю аллаха. А если бы ловцы знали, что это не воля аллаха, а жадность и хищность тех, кто стоит над ними, начиная от серинджа и кончая самим Али Саидом?

Вот перед этим-то вопросом и остановился Эль-Сейф после трех ночей размышлений.

Ночью к тюрьме прибегали стаи шакалов и выли, вытянув свои морды к луне, словно молясь ей и распевая свои псалмы. Саффар слушал их вой и снова начинал приходить к выводу, что во всем воля аллаха. К нему и должен обращаться человек, как вот эти звери обращаются к луне. Его надо просить о милости, как они просят луну о чем-то своим жалобным воем. Потому что если во всех событиях не воля аллаха, то тогда можно было бы найти выход и Раскалле, и всем остальным, которые вовсе не хотели искать жемчуг, а хотели бы иметь лодку и мирно жить продажей рыбы…

Но вот шакалы перестали выть, и снова настала тишина. Потом месяц медленно стал опускаться к горизонту и, наконец, заглянул в камеру Саффара сквозь отверстие под крышей… и свет, который залил стены камеры, казалось, осветил и душу Эль-Сейфа. В голове возник ответ на вопрос, который так мучал его.

Эль-Сейф нашел выход, и он был таким простым! Удивительно простым!.. Он выпрямился во весь рост и рассмеялся. Огромная детская радость наполнила его тело, и он плясал в своей камере, залитой потоками лунного света. Он плясал и пел. Он знает, как найти выход! Он будет счастлив, будет очень счастлив! У него будет жена, будет вдоволь рыбы, которую он поймает своей сетью! Он будет свободен, и больше он не будет нырять за жемчугом! Аллах акбар! Аллах велик!

Так Эль-Сейф снова вернулся к аллаху, но уже не как раб его воли. У него была своя воля, и он благодарил за это аллаха. И за рыбу, которую он поймает собственной сетью и которую ему испечет его жена…

Но вдруг он вспомнил, что находится в тюрьме, и понял, что надо бежать отсюда, даже если это будет стоить ему жизни…

На следующую ночь кто-то тихо стукнул в дверь его камеры, и Эль-Сейф услышал знакомый голос. Это был Гамид.

Известие о беде, в которую попал Эль-Сейф, дошло до него, и он поспешил к своему другу. Гамид был уже совсем здоров. Он спросил Эль-Сейфа, чем он, Гамид, смог бы помочь ему. Саффар попросил принести ему какой- нибудь острый предмет. Гамид понял, что Эль-Сейф хочет бежать, и сначала испугался.

— Куда? — спросил он его.

— Молчи и не расспрашивай, — отвечал Эль-Сейф. — Скажи только, пойдешь ли со мной.

И Гамид поклялся, что пойдет. Страх его исчез так же внезапно, как и появился. Казалось, уверенный голос Эль- Сейфа успокоил его. Это было удивительно: узник наполнил надеждой и отвагой сердце человека, находящегося на свободе!

На следующую ночь Гамид принес ему и бросил через отверстие в крыше большую металлическую скобу, которую употребляют для того, чтобы скреплять деревянные балки. Это было как раз то, что нужно. Сухая известь под ударами превращалась в порошок, и пробить в стене отверстие было так легко, что Эль-Сейф удивился, как это никто до него не додумался до этого. Впрочем, все его предшественники в этой камере полагались лишь на волю аллаха.

Через два часа он был уже на свободе: он работал, не боясь поднять шум, так как сторож был глухой, как пень, да к тому же крепко спал.

Гамид принес с собой немного еды, кувшин с водой и рыболовные принадлежности. Захватив все это, друзья направились к гавани.

Эль-Сейф не раз спрашивал Гамида, не знает ли тот лодки или барки, которую можно бы было использовать для побега. Гамид не знал, да и вообще он считал, что на суше можно скрыться легче. Но сейчас он тоже бежал к морю, он всецело был во власти воли Эль-Сейфа; еще бы, ведь он, Гамид, был ему обязан жизнью!

У причалов пристани они нашли лодку-хури, привязанную к кораблю. Это была «Красавица» господина Бабелона. Но Эль-Сейф так спешил, что не обратил на это никакого внимания.

— Мы возьмем эту лодку, — сказал он. — Но я не хочу начинать то, что задумал, с кражи лодки. Напиши, — попросил он Гамида, — что мы вернем лодку или заплатим за нее хозяину.

— У меня нет бумаги, — отвечал Гамид.

Эль-Сейф осмотрелся по сторонам и подал ему обломок доски, валявшийся у его ног.

— Нечем писать.

Саффар поднял с земли кусок угля.

— Пиши!

— Я напишу покороче, — ответил Гамид и вывел:

«С вашим хозяином мы рассчитаемся».

— Подпиши: Эль-Сейф.

Гамид нарисовал кривой меч. Потом отвязали лодку, а к свободному концу веревки привязали доску с этой двусмысленной надписью. В лодке нашлось весло, и вскоре друзья были уже далеко от берега.

— Куда? — спросил Гамид Эль Сейфа, когда лодка вошла в открытое море.

— К полуострову Бурь, — отвечал Эль-Сейф. — Надо навестить ловцов жемчуга.

Когда утром матросы с «Ямиле» обнаружили пропажу лодки и с трудом прочли надпись, они не сразу поняли, кто виновник всего этого. И лишь тогда, когда они узнали, что Саффар бежал из тюрьмы, все стало ясным: господин Бабелон посадил Эль-Сейфа в тюрьму, Эль-Сейф убежал оттуда и направился на поиски господина Бабелона, чтобы отомстить ему.

Нахуда сообщил это начальнику порта, а тот написал письмо в Джибути, которое, как уже известно, так испугало господина Бабелона.

Потом «Ямиле» вышла в море, пытаясь настичь беглецов. Но увидев на горизонте парус, Эль-Сейф скрылся в лабиринте прибрежных островков. «Ямиле» возвратилась ни с чем.

На третий день беглецы приблизились к месту лова жемчуга. И лишь тогда-то Гамид понял, что затеял Эль- Сейф, и он обещал помочь ему; он и вправду целиком был во власти его несокрушимой воли.

Глава II

Ловцы искали жемчуг почти на том же самом месте, где двадцать лет назад погиб Аусса. Старый «Йемен» был заменен новым кораблем; судном «Хеджаз» командовал молодой и самолюбивый нахуда по имени Омар, который заменил покойного хаджи Шере. Серинджем по-прежнему был Бен Абди со своим неизменным скребком из рыбьей кости; многих ловцов Эль-Сейф знал лично, и среди них был данакилец Шоа.

Ловцы еще спали на песке, а нахуда и сериндж — в каюте корабля, когда Эль-Сейф и Гамид высадились на берег, вдыхая знакомый запах гнили. Два мальчика уже хлопотали у костра, который только что разгорелся. Они с изумлением вытаращили глаза на пришельцев, но молчали; они не хотели начинать разговор раньше, чем это сделают старшие.

Подойдя поближе, Эль-Сейф узнал в одном из спящих Шоа и разбудил его.

— Я вернулся, Шоа, — сказал он ему. — Я принес вам радостную весть. Ты еще не забыл меня?

Шоа молчал. Он ничего не понял и лишь переводил свой взгляд с лица Саффара на нож, который тот держал в руке, и обратно… Потом кивнул головой:

— Я помню тебя.

— У серинджа есть винтовка? — спросил его Эль-Сейф.

— В каюте, — снова кивнул Шоа.

— Хорошо! — засмеялся Эль-Сейф. Вместе с Гамидом он поднялся на корабль, привязанный канатом к береговому утесу и крикнул:

— Вставайте, сериндж и нахуда! Сейчас час собх, и я принес вам радостную весть! — Он зашел за каюту, так что можно было видеть только Гамида.

Ловцы на берегу начали просыпаться.

— Кто кричит? — спросил нахуда Омар.

— Я, — отвечал Гамид. — Я прибыл из Массауа волей аллаха. И Омар и Бен Абди соскочили с корабля на берег, а Эль-Сейф встал между ними и трапом.

— Идите к ловцам! — приказал он. — Сейчас я все вам объясню! — Бен Абди узнал его и сделал резкое движение… Но слова Эль-Сейфа остановили его:

— Я тоже умею владеть ножом, о Бен Абди!

Нахуда Омар недоуменно оглянулся. Он решил, что на них напали разбойники, и не понимал, почему он видел только двоих.

Он направился к толпе ловцов, которые уже встали. Бен Абди тоже шел туда; он был изумлен не меньше чем нахуда, да к тому же напуган: он узнал шрам на лице Эль-Сейфа.

Эль-Сейф двинулся к ним.

— Я принес вам счастье, ловцы жемчуга! крикнул он, и голос его напоминал звон металла, потому что в нем была надежда и вера. — Я принес вам свободу! Вы — хозяева этого корабля!

— Али Саид — хозяин! — возразил нахуда, от волненья позабыв, что Али Саид мертв.

— Нет больше Али Саида! — напомнил ему Эль- Сейф. — Нет Абдаллаха. Нет и Азиза. Корабль теперь ваш, о люди!

Бен Абди хрипло засмеялся:

— Если вы возьмете корабль, это будет кража!

— Сто раз уже заплатили за него! — выкрикнул Эль-Сейф. — Корабль стократ наш! Все, кто владели им, мертвы! Он наш! Мы были рабами, но теперь мы никогда не будем ими, если не захотим! Мы ныряли на дно моря, а жемчуг доставался Саиду…

— …который давал за это деньги! — подхватил нахуда.

— Да. Но только вам. Вы заставляли нырять нас! Почему нам не достается жемчуг?

— Иншаллах, — отвечал Бен Абди. — Волей аллаха.

— Нет на это воли аллаха! — вскричал Эль-Сейф. — Нет и никогда не было!

— Слышите! Он отступник! Он богохульствует над могуществом всевышнего! — закричал нахуда.

— Молчи! — прервал его Эль-Сейф, и голос его дрожал. Слова нахуды задели его самое больное место, то, что еще недавно было исключительным содержанием его духовной жизни, его учителем и наставником, его страхом и поэзией — его веру. Вера эта жила в нем, и он мог отрешиться от нее, да и не хотел, потому что боялся, потому что все вокруг — земля, на которой он жил, воздух, которым он дышал, люди, которые окружали его, все это связывало его с ней.

— Молчи! — снова вскричал он. Он снова взял себя в руки. Он знал, что на его стороне правда, и это придало ему силы.

— Лжешь! Я верю! — сказал он убежденно. — Я верю, и я никогда не лгал, читая святую молитву фатхи, как ты, проклятый! А сейчас я принес людям правду. Слушайте ее! — Он простер руки к небу. Глаза его сверкали. Он медленно заговорил:

— Аллах хочет одного — чтобы мы жили. Для этого он создал нас. И чтобы мы были счастливы. Для этого он создал нас. По его воле мы ощущаем голод, если не едим, но не по его воле — умираем с голоду. Все, что мы сделаем хорошего — это воля аллаха, это станет волей аллаха. Наши поступки…

Бен Абди, сжавшись, как пружина, прыгнул вперед. Но Эль-Сейф был еще проворнее, и его кулак настиг серинджа в воздухе, когда тот пробовал вскочить на палубу корабля. Бен Абди мешком свалился на землю.

— Свяжите его! — приказал Эль-Сейф; он смотрел на Шоа в упор. Шоа подчинился.

— Вот, — начал Эль-Сейф. — Я ударил его, и такова была воля аллаха. У вас есть руки, берите себе корабль — такова воля аллаха.

Минуту стояла тишина. Нахуда побледнел.

— Я подчиняюсь, — сказал он. — Делайте что хотите.

— Мы не хотим быть втроем в хури! — крикнул кто-то.

— И даже вдвоем в хури! — поддержали его. — Мы больше не хотим искать жемчуг!

— Вы и не будете! — выкрикнул Эль-Сейф. — Жемчужины несут смерть, а на это нет воли аллаха. Нам не нужно жемчужин. Никому они не нужны. Мы возьмем корабль и уплывем на нем к далеким берегам. Там мы выстроим себе хижины. Узнав об этом, и другие ловцы присоединятся к нам. Мы будем ловить там рыбу, и мы будем счастливы…

Он говорил, и голос его звенел, как металл. Он говорил то, к чему так стремился Раскалла, этот баркале, бедняк. Он говорил то, во что верил ото всей души. Ловцы внимательно слушали его. Они вдруг увидели этот далекий берег, сети и хижины на нем, своих жен, хлопочущих у огня…

Детская радость охватила их. И ко всему этому еще присоединялось ощущение своей силы, опьяняющее ощущение того, что они — хозяева корабля, хозяева самих себя и своей судьбы, и они понимали, что все их желания могут быть выполнены.

И снова в их глазах появилось удивление — как тогда, когда погиб хаджи Шере и был так испуган Бен Абди, но удивление быстро сменилось страхом. И они подняли головы, с трепетом ожидая суда аллаха… Но небо было чистое, и лишь семь белых птиц кружилось в нем.

— Аллах акбар! — закричали они.

И, окончательно поверив в совершившееся, начали петь о блаженных берегах, где они заживут счастливой жизнью, о рыбной ловле, о своих женах, о своей силе и доблести. А Эль-Сейф взошел на корабль, взял винтовку серинджа и, сломав ее, бросил в море:

— Оружие нам не нужно. Ведь не станем же мы стрелять рыб из ружья! — рассмеялся он. Он был счастлив — его мечты начинали осуществляться.

— Мы будем ловить рыбу все вместе, как наши предки. И когда поймаем, поровну разделим ее. То, что съедим — съедим. Остальное будем продавать…

— И я с вами! — крикнул вдруг нахуда Омар.

Все смеялись, плясали и пели. И сам нахуда и египтянин Гамид. Потом они перестали плясать и направились к Эль-Сейфу.

— Ты наш господин, — сказал Гамид и поклонился ему. Он, египтянин! И сейчас он уважал Эль-Сейфа так же, как и тот уважал когда-то Гамида за то, что он умел читать и писать.

— Я ваш брат! — возразил ему Эль-Сейф.

Потом Шоа начал читать вслух слова молитвы собх, о которой они забыли. И ловцы склонились к земле, омылись песком и принялись славить аллаха. Правда, молитвенных ковриков у них не было, но нахуда принес свой и расстелил его перед Эль-Сейфом. И они начали новую жизнь чтением святой молитвы фатхи, которая у правоверных мусульман начинает всякое доброе дело.

Больше они уже не искали жемчуг. Они ловили рыбу и пекли ее на костре. Потом опять плясали и пели, бесконечно довольные и счастливые, и вечером легли спать, беззаботные, как дети.

Глава III

Проснувшись утром, ловцы обнаружили исчезновение серинджа Бен Абди и лодки, в которой Эль-Сейф приплыл с Гамидом. Они долго искали веревку, которой был связан сериндж, и, наконец, Шоа нашел ее у самой воды, куда ее выбросил прибой. Концы веревки были ровно перерезаны ножом. Эль-Сейф взял ее и связал руки нахуды.

Нахуда Омар долго молчал. Но потом он начал кричать:

— Вот она, свобода, о которой ты говорил, Эль-Сейф! Так ты платишь мне за то, что я согласился подчиниться тебе? Так ты платишь невинному, который может поклясться в своей невиновности как угодно? Ты хочешь иметь меня своим врагом, Эль-Сейф?

Но Эль-Сейф ничего не ответил и отошел от него. А нахуда Омар продолжал кричать, все чаще обращаясь к аллаху и к справедливости:

— Вот она, свобода! Смотрите, люди, разве это свобода, если руки невинного связаны за спиной?

Так кричал нахуда Омар, и его пронзительный голос был слышен далеко вокруг.

— О, ангел свободы! — продолжал он. — Твой плащ — голубой, как небо, в котором летают птицы! Твоя рука так нежна и ласкова! О свобода, твое лицо так приветливо, но этого не знает Эль-Сейф, иначе он не решился бы так поступить!

И Эль-Сейф, которому надоело слушать эти вопли, приблизился к нему и перерезал веревки. Но нож у нахуды он все-таки отобрал.

— Спасибо, о Эль-Сейф! — глубоко поклонился нахуда.

Но Эль-Сейф не отвечал; минуту он стоял задумавшись, а потом крикнул:

— Эй, люди! На корабль! Отплываем!

Ловцы столпились вокруг него.

— Куда? — спрашивали они. — К счастливым берегам?

— Да, — кивнул он.

— А где они? — настаивали ловцы.

— Вы сами найдете их, — с улыбкой отвечал он. — Вы свободны, и вы сами хозяева своей судьбы.

Они долго молчали, вспоминая что-то, и, наконец, один из них, ловец из племени варсангели, выкрикнул название залива Бейлуль.

— Туда надо плыть! — кричал он. — Мой отец ловил там рыбу, когда я был еще мальчиком! Я собирал там раковины, выброшенные морем, и, прикладывая их к уху, слушал таинственный шум…

— Этим шумом ты сыт не будешь! — прервал его Расул, ловец из племени афар — не слушайте его, люди! Он сам не знает, что говорит. Надо плыть на юг, но не до Бейлуля, а еще дальше, в пролив Баб-эль-Мандеб. Там, на острове Барам растут огромные пальмы, из которых получают ладан. Мы сделаем на коре надрезы и будем смотреть, как вытекает в кувшин золотистая смола! Так делал мой отец, и отец моего отца…

— Ладаном тоже сыт не будешь! — воскликнул Эль- Сейф; почему-то в этот момент он вспомнил Раскаллу, и сердце его заныло. Он поднялся на ноги:

— Мы будем жить ловлей рыбы, а не добычей ладана. Об этом и думайте, выбирая, куда плыть.

Стояла тишина… потом заговорили все вместе, и каждый твердил свое. Солнце уже начало опускаться и нужно было приниматься за ловлю рыбы, ибо от вчерашней добычи уже ничего не осталось.

Потом снова пекли рыбу, пели и танцевали, чувствуя себя счастливыми; не нужно быть «втроем в хури», не нужно быть «вдвоем в хури», и вообще не нужно было искать жемчуг. По песку носились тени ловцов, пляшущих у костра, а египтянин Гамид показал своим товарищам танец с ножами. Его танец так понравился, что ловцы сложили о нем песню и прославляли его, как Отца танцев. У обоих мальчиков, хлопотавших у огня, лица были вымазаны жиром; в эти дни впервые они стали наедаться вдоволь.

Потом все легли спать, и небо над ними было усыпано звездами.

Проснувшись и прочитав молитву собх, они снова принялись гадать, куда им направиться, где найти счастливую землю. Но они никак не могли прийти к соглашению, потому что самым подходящим местом каждый считал то, где он провел детство и вырос; и не было среди них и двух, происходящих из одного племени.

Эль-Сейф отошел в сторону и задумался. Потом медленно побрел по берегу.

Ноги его вязли в песке, изредка встречались нагромождения камней… и вдруг он увидел могилу Ауссы. Он не искал ее, не думал о ней, просто она сама попалась ему на глаза. Песок на ней был точно такой, как и тогда, когда они с мальчиком галлой обкладывали ее камнями. И берег был все тот же, и скалы… казалось, что ничего не изменилось здесь за долгие годы и, пожалуй, ничего не изменится. Но Эль-Сейф знал, что это только кажется. Разве он сам не изменился, разве он не превратился из Саффара в Эль-Сейфа?

Крики за его спиной становились все громче, он мог уже разбирать отдельные слова. Эль-Сейф хотел было уже возвратиться… и вдруг увидел у своих ног груду камней, тоже напоминавших могилу Ауссы.

Где же настоящая могила? Он не знал. Аусса мог быть похоронен и там, и здесь, а пройдя немного дальше, он обнаружил еще одну могилу. Может быть никакого Ауссы и не было? Может быть были тысячи Аусс, и все они похоронены где-то здесь?

Эль-Сейф опустился на каменную плиту. Тишина, в которую врывался только шум прибоя, не мешала ему думать, к мысли текли одна за другой…

Долго сидел Эль-Сейф на том месте, которое может было, а может и не было могилой Ауссы. Большие белые птицы летели так высоко над ним, что шума их крыльев не было слышно. Но Эль-Сейф не замечал их. Он думал над тем, что же делать.

Когда он вернулся к кораблю, он никого не застал там; все уехали ловить рыбу. Довольные, возвращались ловцы:

— Был богатый улов, Эль-Сейф! — кричали они.

Он не отвечал. Он следил за солнцем, которое клонилось к горизонту, красное, как гранат.

— Решили, куда мы поплывем?

— Да, да, — отвечали ловцы.

Лишь Гамид покачал головой.

— Куда же? — спросил Эль-Сейф.

Ловцы снова начали выкрикивать одно название за другим, но Эль-Сейф движением руки остановил их:

— Раз вы не можете решить, решать буду я. На рассвете мы отплываем.

Ловцы не возражали, потому что голос его был тверд.

Спать легли рано; Эль-Сейф приказал всем хорошо отдохнуть. И снова тысячи звезд вспыхнули над ними. Но все еще стоял запах мочи и гнили, напоминая о тех временах, которые уже никогда не вернутся.

Глава IV

Еще до восхода солнца корабль был готов к отплытию. Эль-Сейф назначил Шоа серинджем, Гамида — кормчим и объявил курс, которого следовало держаться: на юг, к Сомали.

Но прежде чем поднять якорь, он созвал всех на палубу и объявил:

— Есть пять вещей, которых мы должны остерегаться, потому что они — грех. Я долго об этом думал, и знаю, что говорю. Самый большой грех это жемчуг; об этом написано и в коране, где говорится про «драгоценности и золотые украшения». Второй грех — хамр[8], в том числе и эль-кнат. А третий, четвертый и пятый грехи это подлость, жадность и зависть. Этого всего мы должны избегать. Но главное, мы всегда должны держаться вместе, и мы должны защищать свой корабль, ибо без него мы опять станем рабами. И если мы встретим саладина, мы встретим его с оружием в руках, потому что в нем одном заключены все пять грехов вместе.

Ловцы смеялись и опять пели. Им совсем не хотелось встречаться ни с какими саладинами.

И вот «Хеджаз» отплыл на поиски берегов счастья. Эль-Сейф хотел плыть на юг, потому что ветер дул туда, но нахуда Омар утверждал, что там много мелей и подводных скал, и в конце концов Эль-Сейф заколебался: он не понимал карт и не знал этих мест. Корабль повернул к западу, чтобы обогнуть опасные места, и до полудня лавировал против бокового ветра.

В полдень на севере показались два паруса.

Тогда Эль-Сейф повернул корабль к югу, и на этот раз нахуда уже не возражал.

Ветер был попутный, и корабли вдали начинали уже догонять «Хеджаз». Вот уже можно было различать надстройки, фигуры людей на палубе… Уже можно было узнать и один из кораблей.

Это была «Массауа», корабль Али Саида. Второе судно никто не знал, но оно тоже неотвратимо приближалось.

Эль-Сейф подозрительно посмотрел на нахуду Омара, но тот, положа руку на сердце, торжественно воскликнул:

— Я с вами! Что бы ни случилось, я с вами! Вам нечего меня бояться…

— Мы никого не боимся! — прервал его Эль-Сейф. — Мы сильны своей правдой, и аллах спасет нас.

— Аллах спасет нас, — поддержали его ловцы. Лица их были суровы и решительны.

А корабли сблизились уже настолько, что можно было различить лица людей, стоящих на палубе.

На мостике «Массауа» стояли сериндж Бен Абди и каид из Джумеле, тот самый, с янтарными четками и в очках с оправой из жести, который осудил Раскаллу. На другом корабле находилось несколько вооруженных винтовками людей, и среди них — человек воинственного вида; это был йеменец Джам, брат Зебибы, вдовы Али Саида, и дядя Абдаллаха, который приплыл в Джумеле за получением наследства.

Увидев серинджа, каида и вооруженных людей, ловцы поняли, что их ждет неравный бой.

— Верьте в себя, в меня и в аллаха! — ободрял их Эль-Сейф. — На нашей стороне правда! Мы вооружены правдой, а кроме нее, у нас есть ножи.

Он сжимал рукоятку своего клинка, пылающими глазами следя за Бен Абди, своим самым лютым врагом. Ободренные его словами, ловцы почувствовали себя увереннее; сила Эль-Сейфа передалась и им.

Между тем погоня приближалась.

— Покоритесь! — крикнул каид с палубы «Массауа».

— Нет! — отвечал за всех Эль-Сейф. — Мы ничего не сделали…

Голос его умолк: нахуда Омар набросил на него петлю и сбил его с ног.

— Предатель! — выкрикнул Шоа.

Ловцы с ножами бросились на него…

Но в этот момент раздался ружейный залп, и мальчик- сомалиец упал, обливаясь кровью.

— Это гнев аллаха! — раздался крик Бен Абди.

На мгновение ловцы с «Хеджаза» заколебались, раздумывая над этими словами, и мгновение это решило их судьбу.

Чужой корабль борт о борт стал с ними рядом, и молчаливые вооруженные люди соскочили с него на палубу «Хеджаза». И ловцы отложили ножи в сторону, потому что против винтовок они ничего не смогли бы поделать. Эль-Сейф все еще пробовал освободиться от петли, наброшенной на него, но двое вооруженных людей свалили его на палубу, и нахуда связал Эль-Сейфа. Потом он сам связал руки Шоа, язвительно величая его «серинджем», и Гамиду — «кормчему».

Так свершился один из грехов — подлость и предательство. Гамида, Эль-Сейфа и Шоа швырнули в трюм «Массауа». Загремел железный засов. Гамида охватило отчаяние.

— Я несчастен! — кричал он. — Зачем я не умер раньше, в Ходейде?

— Молчи, — отвечал ему Эль-Сейф. — Думай, что говоришь!

Но Гамид продолжал кричать, и тогда к нему подошел Бен Абди и пнул его ногой.

— Иншаллах, — шептал удрученный Шоа.

— Нет! — отвечал ему Эль-Сейф.

Плавание продолжалось долго. К удивлению, им давали и пищу и воду, словно зачем-то старались сохранить их силы. На третий день их вывели на палубу.

На палубе был Бен Абди, незнакомец из Йемена и каид из Джумеле, неторопливо перебиравший четки. Он первый начал вслух читать фатхи, и Бен Абди с йеменцем присоединились к нему. Потом каид обратился к узникам:

— Вы осуждены, — сказал он. Вы хотели властвовать, будете властвовать. Вам нужна была земля, она у вас будет. Мы предоставим вам целый остров.

Лишь тогда они огляделись по сторонам. Корабль стоял на якоре у небольшого острова. Прибой с шумом набегал на торчащие из воды скалы. Узкий проход между скал вел внутрь острова. Над островом летело несколько пеликанов, держа в клювах рыбу. Пленники молча переглянулись. Они узнали страшный остров Омоному, что означает Мать Комаров.

В этот самый момент господин Бабелон покидал Джибути, а в городе Бендер-Аббас на берегу Персидского залива была найдена жемчужина жемчужин, та самая, которой было суждено замкнуть ожерелье Бабелона.

Глава V

Она была большая и круглая, но больше напоминала мраморный шарик, которым играют дети, потому что поверхность ее была неровная и тусклая.

Больной моллюск породил ее, и тот, кто ее нашел, тут же разразился проклятиями, а люди вокруг стояли и хохотали. Многих заставила она улыбнуться, и персидских купцов на Бахрейнских островах, где ее нашли, и купцов в Ормузе и в Бендер-Аббасе. Когда ее взвешивали, купцы подшучивали:

— Ого, да это Мать Жемчужин! Сколько? Пятьсот туманов и она твоя.

Так она путешествовала с весов на весы, пока не попала на те, которые держал в своей руке Ибрагим, купец из Бендер-Аббаса. Купец, который предложил ее, смеялся, как безумный. Ибрагим тоже смеялся. Но когда остался один, он вооружился лупой и стал тщательно осматривать жемчужину. Был он долговязый верзила с большим носом, который придавал его лицу выражение ужасной меланхолии, с пучком редких волос под носом и на подбородке; руки у него вечно тряслись, потому что он употреблял чересчур много наркотиков.

Потом он отложил жемчужину и взял в руку бритву. Иногда случается, правда, очень редко, что моллюск заболевает только тогда, когда жемчужина в нем уже достаточно велика. Внутренность такой жемчужины здоровая, и лишь тонкий слой на поверхности мутен и шероховат. Но искусный ювелир может осторожно соскрести поврежденную поверхность — словно снять кожуру с луковицы — и восстановить красоту жемчужины. Именно это и намеревался сделать Ибрагим; он хорошо знал свойства жемчуга.

Но руки у него тряслись, и он испугался, что может непоправимо погубить жемчужину. Ибрагим на минуту задумался, а потом позвал своего слугу, который присматривал за его домом, сопровождал хозяина в поездках, носил за ним зонтик и товары, купленные хозяином. Ему едва исполнилось двенадцать лет, и из глаз его постоянно сочился гной; он был болен распространенной на Востоке болезнью, которой заражают людей мухи, высаживающие свои личинки в уголках глаз человека. Его звали Исса, и у него не было ни отца, ни матери.

Ибрагим позвал Иссу, усадил его так, чтобы солнечные лучи падали прямо на жемчужину, и, вложив ему в руки лезвие бритвы, велел осторожно очищать поверхность жемчужины прикосновениями, легкими, как дуновение. Исса был понятлив и ловок, но движения у него были осторожные и медленные. Он плохо видел. Гной сочился из его глаз, а от яркого света глаза к тому же слезились, и слезы капали на жемчужину.

Первый день Исса смог поработать только два часа, и ему удалось соскрести лишь тоненький слой с части поверхности. Но результат первого дня обнадежил Ибрагима: можно было ожидать, что внутренность жемчужины здоровая.

Ибрагим ликовал. Его друг в шутку швырнул ему на весы горсть золота.

Он дал Иссе лепешку с медом и велел ему отдохнуть, с тем чтобы на следующий день снова приняться за работу. Но на другой день глаза у Иссы болели еще сильнее, и снова большие слезы, смешанные с гноем, падали на жемчужину.

Тогда Ибрагим принес ему еще одну лепешку с медом и кусок полотна, и Исса принялся за работу, время от времени прерывая ее, чтобы вытереть мокрые глаза. Но после полудня он стал уже совсем плохо видеть и был вынужден делать большие перерывы для отдыха. За весь день он снова соскреб лишь тонкий слой, и Ибрагим был недоволен. На этот раз он уже не дал ему лепешки с медом.

И на третий день Исса с утра до вечера согнувшись сидел над жемчужиной. Глаза слезились, и тряпка, которой он вытирал их, вся была в бурых пятнах, но Ибрагим кричал на него и заставлял работать. Он боялся только, как бы Исса не испортил жемчужину.

Медленно появлялись контуры будущей жемчужины жемчужин. Целую неделю Исса потратил на то, чтобы снять тонкий слой со всей поверхности… Прошло две недели, прежде чем он соскреб еще такой же слой. Ибрагим по-прежнему сидел рядом с ним и следил за его движениями.

Третий слой Исса уже не смог одолеть. Он почти ослеп. Глаза у него налились кровью, веки набухли, и уличные ребятишки толпами бегали за ним и кричали:

— Краб! Краб!

Потому что у крабов такие же выпученные глаза.

Это его злило. Но еще больше беспокоило его то, что он почти ничего не видел. Глаза беспрестанно сочились гноем, и в конце концов Ибрагим выгнал Иссу. Он уже нашел к тому времени другого мальчика, у которого были зоркие и здоровые глаза.

И вот с жемчужины был снят третий слой, но оказалось, что надо снять и четвертый. Наконец, был снят и четвертый. И жемчужина засияла во всем своем великолепии, словно прозрев после долгих лет слепоты, словно сам Исса подарил ей свое зрение: он ничего не видел, а с жемчужины спало бельмо.

Тогда Ибрагим наполнил кулечек из бумаги пылью, полученной из расколотых раковин, положил в него жемчужину и перевязал его бечевкой. Кулечек он привязал к палке, и новый мальчик слуга, сидя на корточках, крутил палку; кулек описывал в воздухе круги, а к жемчужине возвращался ее матовый блеск.

Много дней сидел так мальчик, и когда рука у него начинала болеть, он перекладывал палку в другую руку, продолжая свой бесконечный, однообразный труд; точно так же за дверью полковника Ходжеса сидел другой мальчик и целыми днями раскачивал пунку, чтобы полковнику не было жарко. Наконец, Ибрагим вынул из кулька жемчужину и сразу понял, что он богач. Но он не пошел с ней на базар. Он не хотел, чтобы об этом знал кто-либо из его друзей, и хотел предложить ее какому-нибудь заезжему купцу.

Как раз к этому времени Мукалла наскучила господину Бабелону.

Мукалла — очень живописный город с большой белой мечетью и бурыми домами, с грядой скал, тянущихся за городом, за которыми находится Хадрамаут, один из таинственных уголков земли.

Но что делать там скупщику жемчуга? Исследовать Хадрамаут? Зачем? Жемчуга там нет, там только бедуины, которые раскрашивают свое тело индиго, и множество селений со звучными названиями Сеюм, Шимбан, Хаджарен и странными домами в несколько ярусов. Но зачем это все купцу, который ищет жемчужину жемчужин?

И, не осмелившись вернуться в Массауа, господин Бабелон решил осмотреть места лова жемчуга в Персидском заливе. Он быстро собрался в путь. Целью его поездки были Бахрейнские острова, Линга, Ормузский пролив и Бендер-Аббас… Да, ему действительно везло, хотя он и не согласился с этим, утверждая, что счастье — это только плод ума.

Глава VI

Эль-Сейфа, Гамида и Шоа высадили на острове Омопому. Скалы, обрамлявшие его, напоминали красивую рамку безобразной картины. Внутри острова расстилались зловонные топи. Камыши, растущие по краям топи, имели тысячи воздушных корней, висевших, как плети, иногда уходивших в землю, торчавших в воздухе, словно ноги чудовищных птиц. И этих кошмарных ног было множество, они переплетались между собой, образуя вокруг болота непроницаемую стену; на болоте сидели пеликаны, и казалось, они смеялись. Смеялись, когда их странные клювы были широко раскрыты, смеялись и тогда, когда клювы были сжаты. Смешные уродливые мешки висели у них под клювами, и чем старше был пеликан, тем уродливее был у него мешок.

Других живых существ здесь не было.

Каид из Джумеле с четками в руках, сериндж Бен Абди со скребком из рыбьей кости и йеменец сопровождали вместе со стражей осужденных. На берегу каид перерезал веревки у Эль-Сейфа, Гамида и Шоа и сказал:

— Ну, вот вам счастливый берег! Владейте им!

Йеменец прищурил глаза, оглядываясь по сторонам; он никогда не слышал об этом острове.

— А где же комары? — спросил он.

— Они появятся после захода солнца, — ответил ему Бен Абди и с усмешкой подал Эль-Сейфу свой скребок:

— Возьми. Он тебе еще пригодится.

Потом они направились к лодкам, но в это время появился нахуда Омар, который не смог удержаться, чтобы не поиздеваться над Эль-Сейфом.

— Извини, о владыка, что я оставляю тебя одного, — гримасничая проговорил он. — Но я обещал ловцам, что не покину их, и не покину. Не покину! Аллах свидетель, что не покину!

И отплывая от берега, он все еще продолжал выкрикивать «Не покину!» Он был очень самолюбив, и его угнетало, что он был вынужден так унизиться перед Эль-Сейфом и даже предложить ему свой молитвенный коврик.

Корабль отплыл от берега и начал описывать большой круг вокруг острова.

Трое людей остались одни, и у них не было ничего — ни одежды, ни пищи, ни воды, ничего, кроме скребка серинджа. Солнце нещадно палило скалы. Гамид снова предался отчаянию и начал жаловаться и стонать, пока не спугнул пеликанов, дремавших в зарослях.

— Молчи! — потребовал Эль-Сейф. — Птицы спать хотят, — попробовал он пошутить. Потом Эль-Сейф спустился к морю и начал искать устриц, чтобы хоть немного утолить голод. После этого он начал искать воду, но не нашел ничего, кроме нескольких зловонных луж, поросших по краям камышом.

Шоа мрачно улегся в тени, но Гамид уселся с ним рядом и принялся проклинать свою судьбу. Шоа, которому его вопли надоели, поднялся и отошел от него. Он хотел в одиночестве дождаться смерти. Он отказался и от устриц, которых предложил ему Эль-Сейф, считая, что жить ему незачем, поэтому незачем и питаться.

Когда солнце начало опускаться к горизонту, из зарослей поднялись огромные тучи насекомых, хотя до захода солнца было еще далеко. Тучи становились все гуще и темнее, и это были полчища комаров, в честь которых и был назван остров.

От них можно было укрыться только в воде. И Эль- Сейф лег на отмели; волны перекатывались через его тело, а он раздумывал о своей судьбе.

— Что он сделал, чтобы быть так наказанным?

Ответ у него был готов: он дал своим товарищам корабль, а другим ловцам пример, которому они могли следовать.

Но в чем он ошибся, и почему наступил такой конец? Неужели из-за того, что он сломал винтовку и выбросил ее в море? Он понимал — это мало что изменило… Он не должен был позволить Бен Абди бежать, не должен был верить нахуде Омару, не должен был задерживаться на том месте! Да, это были большие ошибки, но ему казалось, что он еще что-то сделал не так.

— Но что же? Что?

К нему приблизился Шоа и тоже лег в воду; он хотел умереть, но не от бесчисленных укусов насекомых.

— Убежал от комаров, — пояснил он. — Их много, и аллах дал им мечи, чтобы колоть нас.

— Да, — вздохнул Эль-Сейф, но тут же возразил:

— Нет, нет! Это не так! Их не много!

— Их много, — настаивал Шоа. — Их столько, сколько воинов у пророка.

Но Эль-Сейф имел в виду не комаров; он говорил о тех, которые захватили его и осудили; да, у них были мечи, но их было не много!..

Наступила ночь, и комаров появилось еще больше.

— Хорошо лежать в воде, — произнес Шоа. — Тело ослабнет, и душе будет легче покинуть его.

— Нет, — возразил ему Эль-Сейф. — Я хочу жить!

— Ты можешь хотеть только то, что хочет аллах, — отвечал ему Шоа.

— Но аллах хочет, чтобы я жил! — выкрикнул Эль- Сейф. — Для этого он и создал меня! — Эль-Сейф встал. В голове у него проносились вереницы мыслей, и снова перед ним замелькали туманные картины, как тогда, когда у него не было нити, на которую можно было бы нанизать их.

Он побрел к берегу, но в темноте споткнулся о Гамида, который тоже лежал на отмели и дремал. От толчка Гамид пришел в себя и закричал:

— О проклятый! И здесь ты не даешь мне покоя! Зачем только я помог тебе бежать из тюрьмы, зачем не оставил тебя в той горячей духовке? Ты споришь с аллахом! Зачем я верил тебе…

— Гамид! — наклонился над ним Эль-Сейф. — Брат, возьми себя в руки! Не против воли аллаха выступил я, а против воли людей, против злой воли. И если я виноват, то только в том, что не знаю, в чем моя ошибка, в чем ошиблись мы все. Вот что меня мучает. Не комары.

Его мучали и комары, но он не обращал на них внимания.

Перед восходом солнца комары исчезли, но когда солнце взошло, оно сразу же начало немилосердно жечь. Кожа у всех была, покрыта тонким слоем соли, но казалось, что соль проникает внутрь их тел, потому что их мучала ужасная жажда, словно они наелись чего-то пряного.

Но они ничего не ели, и даже чувства голода у них не было, только жажда.

В полдень Гамид взобрался на скалу и, стоя там, принялся выкрикивать страшные проклятия, обращаясь к парусам корабля, маячившего вдали. Он кричал весь день, но к вечеру обессилел и принялся молиться, опустившись на колени и протянув руки к недоступным парусам.

— Как ты можешь так себя вести, если ты умеешь читать и писать! — укорял его Эль-Сейф. — Мудрость это не только уметь читать и писать, мудрость — это уметь быть человеком…

И лишь Шоа молчал. Он лежал в тени, лицом к скале и не шевелился. Он жаждал смерти, протягивая к ней самого себя, как Гамид протягивал руки к далеким парусам.

Этой ночью Шоа уже не спустился к воде. Он остался там, где был, потому что воля его была окончательно сломлена. Движение это признак жизни. А Шоа уже был мертв, хотя он еще дышал.

Зато Гамид вошел в воду по горло, продолжая то проклинать, то просить… пока не закричал, что видит свет, что видит приближающуюся лодку. Потом ему показалось, что лодка приближается чересчур медленно, что она остановилась… и он бросился ей навстречу, крича:

— Вот я! Вот я! Подождите!

Он плыл долго, потому что долго еще доносились его крики. Потом он замолк.

К утру тело Шоа опухло и было покрыто тысячами мелких язв. Эль-Сейф склонился над ним и окликнул его. Но Шоа не отвечал, хотя сердце его билось.

И Эль-Сейф вдруг почувствовал себя таким одиноким, что бросился бежать вдоль стены камышей, стремясь увидеть хотя бы пеликанов, увидеть хоть какое-нибудь живое существо, слышать хоть щелканье их клювов. Но пеликаны сидели неподвижно и ему казалось, что они улыбаются. Они показались ему похожими на саладина, о котором ему рассказывал Раскалла, и он принялся швырять в них камни, крича:

— Убирайтесь отсюда! В вас заключены все грехи!

Но тут он опомнился и понял, что начинает сходить с ума, как Гамид. Он сел на камень и задумался… Потом он сделал попытку перелезть через стену камышей в надежде найти гнезда пеликанов и утолить голод сырыми яйцами. Но он был настолько слаб, что это ему не удалось; это надо было сделать вчера.

И он снова предался отчаянию и стал рвать на себе волосы, крича:

— Я виноват! Аллах дал мне голову, но я не смог ею воспользоваться! Они, они пользуются своими головами…

Вдруг он остановился. Долго стоял он и смотрел на пеликанов… Потом направился к Шоа:

— Шоа, — шептал он, — их не больше, просто они умнее нас. У них много голов, а мысли у них одни… словно все их головы растут из одного тела…

Но Шоа не отвечал, хотя сердце его билось.

Эль-Сейф сел рядом с ним. Он был спокоен. Он все понял… От жажды трескались губы, он едва ворочал во рту распухшим языком, но он не замечал этого.

— Шоа, — шептал он. — Моей головы не хватило… Но у нас будет еще много голов, и все из одного тела…

Потом он замолк, потому что язык отказывался служить ему. Собрав все силы, он вскарабкался на скалу. Это заняло у него много времени и сил, и он даже не смог уползти в тень и так и остался на самом солнцепеке.

Он смотрел вокруг себя. Море было словно большая бледно-голубая чаша, в центре которой лежал он, Эль- Сейф, и умирал. После захода солнца у него уже не было сил спуститься к воде… Он лежал в центре огромной чаши. Его голова с шрамом, напоминавшим изогнутый меч, и с копной черных волос покоилась на камне. Он смотрел вверх, на звезды. Слышался тонкий писк комаров.

Он слышал этот писк, но уже не чувствовал их болезненных укусов. Он думал о том, что он сказал, обращаясь к Шоа, о том, что было скорее мечтой, чем мыслью… Море под ним светилось, как в ночь перед смертью Ауссы…

На другой день «Массауа» пристала к острову, и каид, нахуда, сериндж и несколько матросов высадились на берег, чтобы похоронить осужденных, как это велит пророк.

Шоа был мертв, они долго искали Эль-Сейфа и, наконец, нашли его на вершине утеса. Он еще дышал.

Каид наклонился над ним. И — словно блеск янтарных четок на минуту пробудил его к жизни — Эль-Сейф открыл глаза и улыбнувшись прошептал:

— Нас будет больше…

Каид удивленно заморгал глазами. Потом посмотрел на него и сказал:

— Умер. — Помолчав, он добавил:

— Иншаллах. Воля аллаха.