Ловушка

Глава 15

Бриде, против обыкновения, очень недолго продержали в участке. Сперва его повели на опознание, но там возникла какая-то бюрократическая распря и никто не хотел заниматься рутинными формальностями. Было видно, что новый правовой порядок несколько сбивал с толку чиновников. Бриде свысока наблюдал за их дискуссией. Каждый раз он спрашивал их с деланной серьезностью: "Что я должен делать? Мне подождать?" Они не отвечали ему, совершенно позабыв, что имели дело с заключенным, настолько были захвачены спором.

В конце концов, его провели по очень чистому и освещенному электричеством подземному переходу в огромный зал со стрельчатыми сводами. Сплошная деревянная скамья, украшенная резьбой, шла по всему периметру. Человек пятьдесят, ожидавших решения своей участи, переговаривались группами.

Через час за Бриде пришли два инспектора. Все трое снова уселись в "Симку" и вскоре доехали до тюрьмы Де-ля-Санте. По ходу маршрута, проезжая по улице Сен-Жак, Бриде увидал угол бульвара Пор-Рояль, дом, в котором он, прервав учебу и с шумом оставив Национальную адвокатуру ради занятий живописью, снимал ателье.

Двустворчатые ворота тюрьмы, с вделанной в одну из створок дверью, не выглядели так уж внушительно. Это напоминало вход в какое-нибудь милое здание в районе площади Звезды. Сверху, безжизненно, несмотря на свои яркие краски, свисал трехцветный флаг.

Бриде пересек подобие двора, крытого стеклом и обнесенного, словно клетка, решетками. Охранник открыл одну из таких решеток. В огромной галерее выстроились странные застекленные кабинки, крытые, хотя над ними выше простирался стеклянный навес.

Бриде протолкнули в комнату без какой бы то мебели, но сплошь заставленную вешалками. Вскоре открылась дверь. Служащий канцелярии суда, появившийся в проеме, не походил на безобидного чиновника. Он принадлежал к тюремной администрации и, пребывая в этом чине, не всегда довольствовался одной лишь писаниной.

– Вы расположены пройти?

– Ну да, – сказал Бриде.

Его ввели в огромную комнату, голую и чистую, в которой вкусно пахло жженым деревом, как в классе, где только что сделали уборку и натопили печь. Его попросили очистить карманы. Два инспектора все не уходили. Один из них подошел к Бриде, чтобы убедиться, что тот ничего не оставил. Он ощупал его, не только в области карманов, но вдоль всех штанин. Затем он обошел его и возобновил обыск. Вдруг, потрясая пачкой бумаг, он воскликнул:

– А это?

– Что это? – спросил Бриде.

– Я вас об этом спрашиваю.

– Не знаю.

Инспектор передал бумаги своему коллеге, который роздал их работникам судебной канцелярии.

– Это листовки, – сказал один из них.

– Листовки? – воскликнул Бриде.

– Нет, образы Матери-Богородицы, – бросил инспектор с красиво очерченным носом.

Он повернулся к Бриде и, впервые перейдя на "ты", сказал:

– Ты не сказал нам, что ты коммунист…

Бриде молчал. Если бы на карте не стояла его свобода, он бы из вызова ответил "да".

– Не с неба же они, в самом деле, свалились!

Бриде по прежнему молчал.

– Скажите еще, что пока вы были здесь, мы вам их подложили в карман.

– Я никого не обвиняю.

Все продолжали передавать друг другу листовки, стараясь принимать их кончиками пальцев, словно боялись запачкаться, и не осмеливаясь подолгу задерживать у себя, чтобы не показаться заинтересованными.

– Это манифест Торе, – сказал чиновник.

– Ах, этот! – воскликнул другой.

– Послушайте это, нет, вы только послушайте, – воскликнул писаришка, который оставался сидеть за столом и, похоже, имел репутацию насмешника, – "Франция хочет жить свободно и независимо. Никогда такой народ, как наш, не смирится с рабством. И именно в народе живет великая надежда на национальное и социальное освобождение. Именно вокруг класса отважных и пламенных рабочих сплотиться свободный фронт".

– Вы не собираетесь читать эту мерзость до конца, – рассерженно перебил инспектор с тонко очерченным лицом.

Писаришка, который очевидно не без удовольствия воспользовался возможностью произнести вслух несколько истин, немедленно замолк. Он посмотрел на своих коллег, взглядом, каким муж смотрит при людях на свою жену. Те отводили глаза. Настроение тюремной администрации заметно отличалось от настроения в полиции.

– Меня пытаются подставить, – заорал Бриде. – Но это так просто не пройдет.

– Уймитесь.

– Посмотрите мне в глаза, – продолжил Бриде так же громко. – Вы прекрасно знаете, что это вы подложили мне их в карман. Вы это прекрасно знаете, и если вы скажете обратное, то будете бессовестными негодяями.

Инспектор в свою очередь перешел на крик. Он располагал фактом. Он не входил в детали. Бриде обратился к его помощникам.

– Вы-то, в конце концов, вы все видели. Вы знаете, что у меня не было листовок. И вы молчите. Это позор.

На какое-то мгновение все смутились. Затем поднялся ропот.

– Ну, довольно, уже хватит, вы начинаете нам надоедать, вы знаете, не стоит умничать, если вы будете продолжать в том же духе, это вам дорого обойдется, мы пытаемся быть любезны, но не стоит принимать нас за идиотов, вы все объясните судье, мы же, мы выполняем свою работу, и это все.

Между тем, главный надзиратель, в той самой мрачной форме персонала тюрьмы, чьи нашивки, вместо того, чтобы блестеть позолотой, окрашены в тоскливый синий цвет, вошел в комнату. У него были закрученные усы и всклокоченная шевелюра. Шутки ради, он щелкнул каблуками и отдал гитлеровское приветствие. Это и верно было шуткой, потому чувствовалось, что он смутно сожалел, что это не было французским приветствием. Это производило гораздо большее впечатление, этот стук каблуков и вскинутая рука, чем раскрытая ладонь у козырька фуражки.

– Вы не в Берлине! – выкрикнул инспектор при этой выходки.

– Что будем делать? – спросил, погодя, один из работников тюрьмы.

– Составлять протокол, нужно составлять протокол. Вы же видите, мы только и ждем, чтобы начать.

– Это действительно необходимо?

– Я вас уверяю, что это необходимо.

Служащие переглянулись. Перспектива быть замешанными в эту историю внушала им явное отвращение. Но, поскольку инспектор продолжал настаивать, они стали опасаться, как бы их не заподозрили в тайной симпатии к коммунистам.

И протокол был составлен.