Ловушка

* * *

К вечеру Бриде начал жалеть, что не расспросил Иоланду подробнее. Так часто случается при хороших известиях. Боясь обнаружить в них сторону менее радостную, о них не осмеливаешься говорить. Он был освобожден, но, ожидая, он по-прежнему находился здесь. "Она хотела сказать, – подумал Бриде, что мое освобождение подписано, что официально я свободен, но мне следует ждать, пока будут закончены формальности".

Прошла неделя, а он не получил ни малейшего известия о своем освобождении. По лагерю по-прежнему ходили самые разнообразные слухи. Некоторые как приходили, так и уходили, но другие оставались, разрастаясь новыми противоречиями. Среди таких слухов был один, который без конца возвращался под разным видом. Совсем неподалеку, в Бове, был убит один офицер высокого звания, некоторые говорили даже, что генерал. Другой, если речь шла не о том же самом, был убит еще ближе, в Клермоне. Жители обоих городов не могли больше покинуть свой город. Более того, им было официально запрещено запирать на ночь двери. При таком положении вещей, участи заключенных лагеря Венуа можно было почти что завидовать. "То ли еще будет", – говорили некоторые. Ничто так не чревато опасностью, чем ситуация, когда заключенные по воле немыслимого стечения обстоятельств оказываются в положении более выгодном, чем население.

Бриде пытался успокоить себя, рассуждая, что если и будут назначать заложники, то он не будет включен в их число, потому что лагерное начальство, пусть оно не приводило в исполнение приказ о его освобождении, наверняка его получило. Это предположение, однако, его не удовлетворяло. Если они пренебрегут приказом, что он сможет сделать? С этим он уже столкнулся в Виши. Даже допустив ошибку, они никогда ее не признают. Назначение заложника вещь слишком серьезная, чтобы допускать отмену, к тому же это предполагало назначение замены.

Прошло еще несколько дней, за время которых заключенные не узнали ничего нового. Был даже такой день, когда об убитом немецком офицере ни разу не вспомнили. Но неожиданно возобновились прежние слухи, уже с гораздо большими подробностями. В Клермоне, той же ночью, были убиты немецкий полковник и простой солдат. Если в течение двадцати четырех часов виновные не признаются, будут отобраны и расстреляны пятнадцать заложников.

Эта новость произвела на Бриде такое воздействие, что он почувствовал, что бешеная злоба на Иоланду охватила его. Эта женщина была настоящей преступницей. Это по ее вине он здесь находился. Почему, раз уж она полагала, что он был свободен, она не занялась им, не ускорила выполнение формальностей? А ведь он не скрывал от нее той опасности, которой подвергался. Он тут же написал ей письмо, но позволил себе столько отступлений, что не решился доверить его почтовой службе. По совпадению, некий Боме, которому посчастливилось больше, чем Бриде, поскольку им, по крайней мере, занимались, должен был покинуть лагерь в тот вечер. Бриде передал письмо ему. Он попросил его встретиться с Иоландой, поговорить с ней, рассказать про то, что происходило. Вложенные в уста незнакомца, его слова произведут большее впечатление.

Вторая половина дня показалась бесконечной. Разговоры шли только об этом списке заложников. Если брали пятнадцать, то у каждого был примерно один шанс из двадцати оказаться в их числе. Часов в пять ему представился случай распить с товарищем бутылку вина. Не было ли преувеличения во всех этих слухах? С той поры, как лагерное руководство объявило, что никогда не прибегнет к выдаче заложников, прошло не так много времени. Они не могли так быстро отречься от своих слов. И потом, может быть это только предположение, что этот офицер был убит, поскольку он был немцем? Судя по некоторым разговорам, он был убит мужем некой женщины, с которой того застал. На самом деле речь шла о любовной драме. Не могли расстрелять пятнадцать человек из-за того, что муж убил любовника своей жены. Что касается солдата, то тот был пьян. Это на следующий день после драки между немецкими солдатами его труп нашли перед Альказаром.

Бриде лег на кровать. Все его товарищи по комнате были на месте. В этот час они играли в карты, но в этот вечер они только и говорили. Бриде хотелось бы побыть одному, никого не видеть. Он еще не верил, что заложники будут назначены, но в тридцать седьмом, он точно так же не верил, что начнется война. Он скрестил руки под головой. Очень жаль, что нельзя было закрыть уши так же, как глаза. Ему доставляло мучение слышать, как повторяли без конца то, что он слушал целый день. Самое удручающее в трагические моменты жизни – это замешательство среди окружающих. Нам удается, силою воли, изгнать из нашего сознания все то, что могло вызывать у нас страх. И вот мы оказываемся окружены людьми, которые не сделали этого усилия. Бриде не мог их больше слушать. Он пошел уединиться за бараком. Через полчаса, когда он вернулся, он встретил Боме. "Я не еду", – сказал тот, возвращая письмо Бриде. Он был бледен. Его руки слегка дрожали. Ему только что объявили, что его отъезд отложен.

Эта новость так поразила Бриде, что несколько минут спустя, когда он стал искать письмо, не сразу его нашел. Оно было сложено вчетверо и провалилось на дно кармана. Кольцо сжималось. Если приостанавливался отъезд человека, у которого все бумаги были в порядке, на какое освобождение мог рассчитывать Бриде. Приказы явно исходили извне. Капитан Лепелетье и его лейтенанты были теперь лишь исполнители.

Но потрясения, подобные этому, нас просветляют. Когда мы осознаем, что можем быть лишены жизни, мы возвращаемся к самим себе и понимаем, что только одно может дать нам силы встретить такое испытание – это действовать в полном соответствии с нашей совестью. Вечером, в кровати, Бриде охватил стыд за то, что он говорил и на что надеялся в течение дня. Он утверждал, что немецкий полковник был убит ревнивым мужем. Но в глубине души, если бы на карту не была поставлена его жизнь, он отлично знал, что сказал бы совсем другое. Он бы, наоборот, утверждал, что немец был убит патриотом и что следовало бы перебить всех немцев. Он надеялся на освобождение. Какая низость! В тот момент, когда предстояло умереть французам, он бы согласился уехать, он бы бросил своих соотечественников.

Около девяти утра стало известно, что к руководству лагеря с очень ранним визитом явились офицеры из Комендатуры города Бове. Их сопровождал один штатский. Говорили, что это был генеральный секретарь супрефектуры Клермона. Служащие лагеря передали ему более ста восьмидесяти личных дел. Эти дела находились теперь в Министерстве внутренних дел.