Ловушка для олигарха

Глава четвертая

Не так легко лежать на дне. Человеку, как и подводной лодке, лежащей на грунте, нужно производить меньше шума, иначе тут же нащупают сонарами вражеские миноносцы, шарахнут по тебе глубинной бомбой — и амба, кранты, сушите весла.

Учитывая характер Банкира, можно представить, что его шестерки из подмосковной преступной группировки, которые то ли ему держат крышу, то ли он им держит крышу, рыскают по городу в поисках меня. Правда, в ту мою квартиру, около которой они меня чуть не подстрелили, проникнуть они не пытались и тем самым сберегли себе кучу здоровья и нервов,

Между тем работа не ждала, Нужно было вплотную браться за выполнение заказа Кухенбадена, а на досуге наконец решить, что делать с Банкиром. Легче всего, конечно, устроить ему небольшие похороны, скажем, в результате скоропостижной смерти от инфаркта миокарда — у меня есть способ сделать это, и ни одна охрана ему не поможет, потому что я знал, как это сделать, приложив минимум времени и усилий. Но меня с детства учили бережно относиться даже к зловредной флоре и фауне.

Я сидел на диване и смотрел телевизор. Не то что я люблю его смотреть. Но в этом кривом зеркале интересно наблюдать, как общество погружается в какую-то темную пучину. Через него я пытаюсь уловить извращенную логику происходящих вокруг событий. Через хаос понять хаос.

По третьей программе показывали передачу «Про то самое». Ее вела мулатка Хатаманга — помесь китаянки с негром, при некоторой примеси ирокезской крови. От этого адского коктейля получилось чудовище. Родители ее, африканские политэмигранты, жили в России, она же несколько лет назад умотала в Штаты. Выдернули ее оттуда, когда нужно было чем-то необыкновенным и экзотичным огорошить потихоньку привыкающего ко всему телезрителя. И в какой-то мере это удалось.

«Наша мартышечка» — ласково называли ее телевизионщики.

В письмах же телезрители именовали ее то распоясавшейся обезьяной, то мастурбирующей мартышкой, но чаще секс-символом и очаровательной шоколадкой, и умной, и обворожительной, и даже, сейчас упадете, мудрой!

«Мартышка» проходила в досье как близкая связь (только не интимная, тут родство духовное) Михаила Зубовина. Он, якобы, и прилетел в США, где та жила без смысла и без толку, и предложил ей «тряхнуть порнухой по телеящику». Она согласилась. Так появился шедевр отечественного телевещания, после которого уже ничего не страшно…

Передача только начала осваивать дневной прямой эфир со звонками телезрителей, и Хатаманга умудрялась стыдливо тупить круглые навыкате очи и осуждающе качать головой, когда звонки были особо неприличными.

— А теперь звонок телезрителей, — произнесла она. — Слушаю,

— Ой, я действительно дозвонилась, — послышался девичий голос.

— Действительно дозвонились.

— Лина, семнадцать лет. Скажите, можно ли забеременеть от собаки?

— Нет, разный набор хромосом. Так что дерзайте…

Все, пора работать. Я выключил телевизор и уселся за компьютер. Пробежал пальцами по клавиатуре. Извлек из лазерного диска, который мне передал Кухенбаден, запись «Стриптиза души» месячной давности — ее делали как раз перед тем, как кумир публики исчез на два дня.

На ток-шоу Михаил Зубовин пригласил нервного молодого человека, который поведал под ухмылки зала историю, как его дядя оставил наследство в пятьдесят тысяч баксов проститутке с Тверской, которую прихватывал пару раз для досуга — в свои девяносто он был еще о-го-го! И теперь озлобленные родственники пытаются с ней судиться.

— Ну да, мой дядя самых честных правил, как говорил Байрон, — обнажил лошадиные желтые клыки Михаил Зубовин.

— Вы хоть знаете, кто такой Байрон? — неожиданно сорвался обделенный родственник, которому осточертело это ток-шоу.

— Ну конечно, я знаю, кто такой великий французский поэт Байрон, — поучительно произнес Михаил Зубовин.

— Что же это такое? — воскликнул молодой человек. — Вы что делаете с классиками, скажите?

— Господи, — всплеснул руками Михаил Зубовин, — Классики? Ну кому нужны эти трухлявые столпы? Эти замшелые булыжники, которыми вымощена мировая культура? Мы вместе со «Стриптизом души» глядим в завтрашний день.

По его честному лицу было видно, что он говорит искренне и откровенно. От всей души.

— Это вырезать, — обернулся телеведущий к режиссеру передачи.

Наверняка вырезали. Я ведь просматривал рабочий материал…

Внизу ухнуло так, что дом тряхнуло. Потом раздался чей-то протяжный визг.

Я выглянул в окно и скучающе зевнул. Из окон казино «Реал» в доме напротив густо повалил дым, послышались крики. Через минуту донесся вой милицейских сирен. Опять разборка. Все одно и то же. Центр города. Люди живут насыщенной жизнью.

Вернемся к работе.

Я вывел на экран компьютера последнюю передачу Зубовина, посвященную отношению в обществе к зоофилам.

— Мы такие же любители природы, как зеленые, — говорил нахальный тип в майке с изображением крокодила. Он ощущал себя не только хозяином положения, но и хозяином жизни.

Это веяние времени. Раньше извращенцы были тихие. Теперь нахальные. Годы гонений они терпеливо копили это нахальство, которое теперь вырвалось наружу, как вода из пробуренной артезианской скважины.

Шутки телеведущего звучали в привычной манере. Как всегда, он путал и перевирал цитаты классиков, и когда я слышал это, то «душа моя страданиями уязвлена становилась» (смотри Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву»). Но мне показалось, что Зубовин действительно держался скованно. Как-то деревянно. Хотя слишком уж большой разницы с его прошлыми выступлениями я не видел и не понимал, чего это люди лезут в петлю. Может быть, не хватало полета души, той лихой развязности, которая заставляла балдеть его поклонников и поклонниц.

Я оторвался от экрана. Прикрыл глаза. Какой-то оттенок, отголосок неоформившейся мысли гулял в моем сознании, но я никак не мог с этой мыслью встретиться.

Запиликал пейджер.

«Послезавтра. 11. 30, Борюсик».

Отлично. Послезавтра запись очередной программы «Стриптиз души».

А завтра мне нужно сделать несколько визитов…

Спал я крепко. Проснулся только один раз, когда ровно в три часа ночи кто-то диким кавказским рыком огласил центр Москвы:

— Я твою маму, шакал вонючий!!!

… Две девчонки сидели на груде труб, вкушая мороженое «Лакомка». Вид у них был, как у обыкновенных беззаботных девчонок, радующихся жизни и солнцу. Еще несколько девиц торчали то тут, то там во дворе. Сидя на земле, скучала пара томных юношей с серьгами в ушах — гомики и по виду, и по повадкам, они были выкрашены в насыщенный голубой цвет. Всех этих людей роднила форма одежды — майки, у них были значки или в руках они сжимали фотографии с одной и той же вечно мято-неумытой, но где-то даже обаятельной физиономией Михаила Зубовина. Это были фаны. Они жаждали увидеть своего кумира. И ждали, судя по всему, уже давно.

Это был двор солидного девятиэтажного дома с арками, архитектурными излишествами, рядом шумел машинами Ленинский проспект. Когда-то в доме жили архитекторы сталинской поры. Сейчас живут все, кому не лень.

Во дворе тянулась своя дворовая жизнь. В песочнице рядом с трансформаторной будкой двое ребят, один смуглокожий, кавказистый, другой белый, что первый снег, сосредоточенно, молча и злобно таскали друг друга за вихры. Их юные мамаши сплетничали, сидя неподалеку. У одной в зубах была настоящая сигара. Огромный бультерьер лежал у их ног, мрачно оглядывая окружающих, будто продумывая, кем он закусит сегодня. Негр в белой рубашке мыл из ведра машину «Альфа-ромео», напевая под нос «Ой, цветет калина». Землекоп копал — в центре двора яму, с уханьем выкидывая землю.

— Натах, — спрашивала сидящая на трубах девица с заколкой в виде медузы в волосах. Она доела «Лакомку» и теперь барабанила ладонями по портфелю, на котором было яркое изображение Тома и Джерри. Ей было лет четырнадцать. — Ты бы Зубовину отдалась?

— Ага, — мечтательно произнесла ее подружка, по виду совсем сопливая и тощая, облизнув со смаком мороженое. Ее взор затуманился.

— А Люська сказала, что он из голубых.

— А ты что ей сказала? — лениво спросила Натаха.

— А я ей портфелем по башке. По башке!

— Жалко, в портфеле гантельки не было…

— Ничего. Ей хватило.

— Вообще-то он правда голубой, — вздохнула Натаха.

— Ну, я бы и с голубым. А, не бывает, чтобы весь голубой был… Я бы… Я бы все отдала… Он такой красивый, пусть страшненький, но все равно красивый, да?

— Я торчу.

— Ну, где же он? Сколько ждем! — девчонка с портфелем шмыгнула обиженно носом. — Может, он совсем пропал?

— Ты чего ? — покрутила пальцем у виска ее подруга.

— Я тогда… Я тогда, если что с ним… Я не знаю, что я сделаю!

— Вспомни, как он пел, — Натаха задрыгала ногой и заголосила:

— Мат, шмат, хват, сват.

Подружка подпела ей:

— Это слово-о-о!

Двое голубых, тоже ждущих кумира, стали целоваться взасос.

— У, нахалье, — крикнула им сверху толстая тетка.

— А пошла ты, — привычно крикнул, отвлекшись от партнера, голубенький и вернулся к своему занятию.

Я побродил по двору, въезжая в ситуацию. Так как я позаботился о своем маскараде и по одежке не сильно отличался от молодняка, а лицо у меня совсем молодое, то вполне мог сойти за своего, И сошел. Ко мне подошел бритоголовый юнец, у которого на макушке осталась длинная косичка — ей он обвязал голову, и осведомился тоскующе;

— Фетиши нужны? Недорого.

— Какие? — спросил я.

— Как какие? Зубовские!

В руках он держал большую синюю сумку. Вжик — оттянул молнию, сумка раскрылась, он положил ее на землю и получился небольшой прилавок.

Чего там только не было. Значки с портретом кумира. Майки с портретом кумира на спине и на груди. Шорты с портретом кумира прямо на заднице. Брелки с головой кумира. И даже гипсовая фигурка кумира, выражение на лице ее почему-то было зверским.

— И видеозаписи есть? — спросил я.

— Есть.

— Могу обменять. У меня редкие записи, — брякнул я, с усмешкой представив, какой бы фурор произвели здесь материалы из лазерного диска.

— У меня почти все есть, — парень все-таки заинтересовался, — Если что-то новое, необычное..

— Потом поговорим.

— Я всегда здесь.

— Где его окна-то? — спросил я.

— Вон, — показал парень.

Стеклопакетные окна шли в ряд на шестом этаже. Они были зашторены плотными шторами Михаил Зубовин занимал семикомнатную квартиру. Фотографии ее убранства были на лазерном диске. Пошлая роскошь. Мебель ампировая, производство Италии, дорогая и совершенно несуразно расставленная, стулья на гнутых ножках, огромное бюро, гигантская кровать, на которой он неизвестно с кем забавлялся, на потолке — зеркало. Я бы не хотел жить в такой квартире. Она не для жизни. Она для того, чтобы было куда деть деньги и было бы перед кем выпендриться.

— Хочу, чтобы мне все завидовали, — сказала однажды мне жена одного очень нового русского.

Это желание, чтобы тебе завидовали другие беспозвоночные, свойственно представителям этого вида.

Я купил у торговца фетишами значок размером с ладонь с ликом кумира.

— Давно самого нет? — осведомился я у торгаша.

— Да за месяц только один раз появился. Недели две назад вышел из машины в сопровождении качков. Прошел в подъезд. Утром уехал. Но бизнес идет. Люди каждый день приходят. Вон, Вика и Танька, — он кивнул на девчушек на трубах, — почти каждый день здесь.

— Может, он другую хату снял?

— Может. Хотя вряд ли.

— От поклонников прячется?

— Тоже вряд ли.

Тут я ощутил непорядок. Почувствовал легкий озноб. Как обычно бывает — будто обруч сдавливает несильно. Это означает опасность.

Я потянулся за сигаретами. Как бы невзначай огляделся.

И понял, чей взгляд только что буравил меня. Мрачный, одетый в джинсы и клетчатую рубашку мужчина появился во дворе. Он отвел глаза, чтобы не встретиться взглядом со мной. Знакомые навыки. Что-то выдавало, что этот человек сейчас на работе. И работа у него схожа с моей.

Это был наблюдатель. И что плохо, я попался ему на глаза. Я ощутил, что он «сфотографировал» меня глазами. И, возможно, фотографировали меня не .только глазами.

Нутром я ощутил, что вокруг стало чуть-чуть теплее, И что-то мне подсказывало, что это тепло может скоро превратиться для меня в адский жар…

— Ну, пока. На неделе загляну, — я потряс руку мелкого барыги. Тот закивал.

Теперь надо быть настороже, чтобы ко мне не привязали хвост. Я же человек, а не обезьяна. Мне хвост ни к чему. Мы хвосты рубим умело и резко.