Ловушка Пандоры (СИ)

Глава 2. Жизнь без боли (часть 2)

Осенняя ночь подморозила асфальт, покрыв его тонким слоем льда. Машина рычала и подпрыгивала, мчась по еще пустым улицам, как реактивный бомбардировщик. Повизгивала на поворотах.

Еще бы мигалки сзади подцепить — вообще было бы кайфово погонять с ментами наперегонки. Мусора ни за что бы его не догнали на своих древних ведрах.

Илья смутно видел дорогу. Он вдавливал газ, то и дело прикладываясь к стоящей рядом бутылке виски. В салоне гудела музыка, в уши забивались удары басов:

Не подходи сюда, слышишь?

Я мертв, будто молодой Вишес.

Она говорит: «Я хочу на тот свет,

Ведь лишь там с тобой снова увижусь»…

Он проворонил поворот. Запоздало надавил на тормоза и выкрутил руль. Гелик опасно дрифтанул. Колеса потеряли сцепления с дорогой.

… Ты бежишь в тепло, я с холодом на ты.

Холод и есть я, из-под ребёр дым…

Машину занесло и криво поволокло юзом в сторону обочины. До затуманенного сознания медленно докатилось, что нужно вновь переставить ногу на газ, но машина была слишком тяжелой и больше ему не подчинялась.

Поздно. Удар. Забор. Скрежет металла.

Я замораживаю всё.

Всё, к чему я прикасаюсь. (…).[1]

Илью сильно дернуло на ремне и долбануло лицом об раскрытую подушку безопасности. Все съежилось и потемнело.

Очнулся. Открыл глаза. Облизал солоноватые губы. Машинально провел ладонью по лицу. Пальцы окрасила кровь.

От хлопка раскрывшейся подушке безопасности в ушах стоял гул, Илью как будто слегка контузило.

Он выкарабкался из машины на свежий воздух. Оглядел изрядно пострадавший Гелик. Триплекс был весь в трещинах и местами осыпался в крошку. Вся бочина разбита вдрызг.

Обходя автомобиль, случайно увидел в боковом окне свое отражение. Из носа струилась кровь, заливая лицо и куртку от Balenciaga. Кроме того, он умудрился обо что-то раскроить себе лоб.

Илья брезгливо вытащил из раны кусок металла. Достал из кармана салфетки, осталось всего две. Рука слушалась плохо, вполне возможно, что перелом или трещина. Рана на лбу глубокая, скорее всего придется накладывать шов, машинально отметил он.

Задрал голову, зажал одной салфеткой нос, а другой порез. Кровотечение приостановилась.

Снова залез в машину на пассажирское сидение. Пошарив в бардачке, нашел пластырь, наскоро заклеил лоб. Усмехнулся. В целом легко отделался. На такой скорости ему легко могло бы сломать все лицо о подушку безопасности. Да и вообще всякое могло быть…

Он поморщился. Придется вызвать такси и эвакуатор для этой груды металла.

Илья подумал, что купит себе, наконец-то, новенькую А8-ую, однако тут же вспомнил мать и понял, что, скорее всего, это будет все-таки Volvo.

Позвонил знакомому, попросил организовать ему эвакуатор так, чтобы тот как можно быстрее и тише зачистил следы. Пообещал хорошенько отблагодарить. На том конце провода недовольный сонный голос сразу взял услужливую тональность, заверяя, что все сделает в лучшем виде.

Вызвал такси. Закурил. Посмотрел в еще темное небо и пустил в него харчок. Тот, описав дугу, приземлился в подмерзшую лужу.

Крутанулся на льду, в найках было холодновато, и не прикрытые короткими джинсами голени задеревенели. Он снова глянул на небо и показал ему фак.

Такси приехало быстро — в пять утра дороги еще пустые.

Илья сел на заднее сидение. Таксист испуганно на него покосился и заглушил мотор.

— Эээ, парень, может скорую? — начал он, нерешительно поглядывая то на пассажира, то в окно, на разбитый гелик.

— Нет, обычная ссадина. Let’s go.

— Не, парень, не пойдет, не повезу! Выходи! Ты вот тут окочуришься, значит, а я, значит, потом хлопот не оберусь, — ворчливо забормотал себе под нос таксист, упрямо демонстрируя нежелание трогаться.

Илья, не скупясь, сунул ему, припасенную для таких случаев наличку, и водила дал по газам, не заботясь более о здоровье своего пассажира.

У подъезда Илья понял, что забыл ключи в машине. Он набрал номер квартиры на домофоне, послышались монотонные гудки.

— Кто? — наконец, раздался сонный женский голос.

— Я.

— Кто, я? — недоверчиво переспросила женщина.

— Илья.

Домофон звякнул, дверь открылась. Консьерж мирно посапывал, сложив голову на руки.

Лифт медленно тащил Илью наверх. То и дело темнело в глазах, но боли, как всегда, не было. А так хотелось порой ощутить боль…

Механический голос лифта объявил: «тридцать второй этаж — пентхаус».

Их с матерью квартира занимала два верхних этажа башни небоскрёба в центре. Размеры жилища позволяли Илье не пересекаться с матерью, что устраивало обоих. Илью еще больше устроило бы жить отдельно, но мать категорически не соглашалась. Из чистого упрямства, конечно. Слишком вжилась в роль образцовой мамаши. Илье же было плевать — есть она или нет, поэтому он особо не настаивал.

Мать, хмуро скрестив руки на груди, с откровенной неприязнью разглядывала входящего сына. Как только она разглядела Илью получше — раздражение и недовольство сменились тревогой.

— Что опять случилось?! Тебе нужен врач! — начала она, идя следом за Ильей через огромную гостиную, увешанную картинами. — Я позвоню, Олег, приедет!

— Справлюсь. Просто потерял много кровушки, ща зашьюсь, — устало отмахнулся Илья.

— Илья, ты… Ты же знаешь… Ты болен, — попыталась уговорить она сына. — Ты не можешь оценивать все, как нормальный человек.

— Да, вообще изи! Если ты помнишь, я учусь на врача, — отстраненно заметил он.

Илья зашёл на кухню, тщательно вымыл руки, снял пластырь, промыл порезы и ссадины на лице. Потом взглянул в зеркало. Вокруг глаз наметились два синяка, так называемый эффект очков. Присмотрелся к зрачкам — это было нелегко, потому что глаза у Ильи были такими черными, что контуры зрачков едва намечались.

— Илья, это не то! Тебе же говорили, как опасно твое заболевание?.. Ты же помнишь, что мы с тобой пережили? Я звоню Олегу!

Мать схватила телефон. Илья подошел к ней, отобрал трубку и положил обратно.

— Не чувствовать боль — не болезнь. Болезнь, когда люди боль чувствуют. Даже слова однокоренные боль и болезнь. Я не хочу слушать нотации твоего Олега, тебя хватает.

— Самая ужасная болезнь — жить без боли, ты словно бы уже мертв…

— Сотрясения нет. Легкие ссадины и ушибы. Небольшая кровопотеря. В целом состояние не опасное. Назначу себе железосодержащие препараты. И придется наложить шов на лоб, — монотонно констатировал он, доставая аптечку. — Кажется, останется шрам. Мне пойдет?

— Ты похож на отца. Тебе все пойдет, — автоматически сказала мать, садясь за стол.

Она потёрла переносицу, и уставилась невидящим взором на телефон, словно надеясь, что тот зазвонит или даст совет. Так ничего и не дождавшись, раздраженно выпалила:

— Если твое состояние в норме, тогда потрудись объяснить, что опять с тобой приключилось?! Где ты все время шляешься?! Не нагулялся по своей Европе?!

Она соскочила со стула и стала мерить просторную кухню шагами. Остановилась у панорамного окна и грустно посмотрела вниз.

— Я попал в аварию. Разбил машину…

— От тебя же смердит за версту! Ты опять пьяный за руль сел?! — закричала она.

Руки у матери мелко задрожали, но она продолжала смотреть на то, как из-за горизонта медленно показывается краешек солнца.

— У меня со слухом порядок, — спокойно ответил Илья. — Нет, садился я обдолбанный, а пил уже в машине.

— Ты болен! Тебе нужен психиатр! Давай мы тебя пролечим. Может Швейцария?

Она повернулась и умоляюще посмотрела на сына.

— Истеришь постоянно ты, а психиатр и больничка нужны мне. Лолка.

— Я так устала за эти годы, Илья. — Мать подошла к нему почти вплотную, и, развернув к себе, попросила: — Взгляни на меня.

Илья равнодушно, с высоты своего роста — он был выше на две головы — смерил мать оценивающим взглядом.

Вид у неё был, действительно, изможденный. В ней еще угадывалась былая красота, но на этой красоте лежала тень: блондинистые от природы волосы потускнели, под большими серыми глазами залегли черные круги. На лице проступила мелкая сеть морщин и четко очерченные губы были безжизненно белыми.

— Лучше бы ты родился без ног, чем то, чем ты родился… — бросила она.

— Выглядишь, рили, не очень. С твоими деньгами эт стремно. О пластике не думала? Мне как раз скоро нужна будет практика.

— Иногда я хочу, чтоб ты умер, — прошептала мать, голос ее чуть дрогнул, она заглотнула воздух, желая еще о чем-то сказать, но, передумав, отвернулась и нетвердой походкой зашагала прочь из кухни.

— Надо было сделать аборт, — усмехнулся ей вслед Илья.

Он вдел нитку в иголку. Саморассасывающиеся нитки Илья приобрел в Германии, швы снимать не придется. Внимательно посмотрел в зеркало, и, уверенной рукой сдвинув края кожи, стал зашивать рассеченный лоб.

Закончив, Илья критически осмотрел свою работу: стежки были безупречно-ровными. Не зря ему прочили большую карьеру хирурга.

Он удовлетворенно кивнул и пошел в спальню отсыпаться.

***

Сидеть на кухонной табуретке, покрытой вязаным ковриком, было тепло и спокойно.

На плите посвистывал чайник.

После ванны на мокрые волосы им накрутили полотенца, от чего все трое выглядели как арабские султанчики из сказок про Али-Бабу.

Баба Люся накормила жареной картошкой с салом и лучком, напоила вкусным травяным чаем.

Вадик уснул прямо за столом, мило свесившись на стуле.

Пошли стелить постели.

Баба Люся показала, где взять белье. Аня с тревогой, шепотом, призналась, что Вадик по ночам не держит мочу.

— Да не волнуйся ты так, деточка, у меня там где-то с дачной теплицы остатки полиэтилена лежали, постелите, и делов-то.

Баб Люся взяла полотенце и пошла в душ.

Аня подставила стул и достала с антресолей чистое постельное бельё и полиэтилен, передав все в протянутые руки Арины, спустилась со стула.

— Странная бабуська, — тихо хихикнула Арина.

— Не странная, а добрая. Она нам очень помогла.

— Да! А картофан-то какой вкусный с салом!

— Стели простыни, а я беру на себя пододеяльники, — улыбнулась Аня.

Как всегда заправить с первого раза у Ани не получилось, ей пришлось до половины залезть в прорезь, чтобы изнутри разровнять непослушное одеяло.

Ане вспомнились мамины пододеяльники с правильными дырками посередине и особенным запахом.

Арина, глядя на Аню, хихикала.

— Неумеха!

— Как ты смеешь смеяться надо мной, маленькая девочка?! Проси пощады! — замогильным голосом протянула Аня, раскинув руки на ширину пододеяльника и изображая приведение.

— Ни за что, я уже большая! — гордо вздернув подбородок, возразила Арина.

— Ах, так!

Аня прыгнула на Арину, повалив на матрас, и стала щекотать её. Девочка задыхалась от смеха, но пощады не просила.

— За твою стойкость, так и быть, пощажу тебя! — первой сдалась Аня, отпуская Арину.

Кое-как выправив одеяло, растрепанная и раскрасневшаяся Аня вылезла наружу.

— У тебя все волосы в перьях, — снова прыснула Арина.

— Это потому что я ангел, — нарочито зазнайским тоном парировала Аня.

— Да, наш ангел! — не стала возражать Арина.

— Те девочки в школе по-прежнему тебя обижают? — невзначай, будто между прочим, спросила Аня, вытаскивая из волос белые перышки и складывая к себе в ладошку.

— Нет, я теперь невидимка, — вздохнула Арина, сразу поникнув и съежившись.

— Я тоже была невидимкой, — покачала головой Аня и накидала на волосы Арины вытащенные перья. Та заулыбалась и изобразила руками крылышки. — И знаешь что? — Аня, хитро глянула на сестру. — У невидимок есть своя супер сила.

— Какая, например? — иронично спросила Арина.

— Их никто не видит, а они — они видят всех, — подмигнула Аня. — Давай ложись.

Арина быстро легла. Аня, взмахнув одеялом, накрыла Арину с головой. Присев, убрала одеяло с лица девочки, чмокнула её в щеку и пожелала спокойной ночи.

— И тебе, — уже сонно пробормотала Арина.

Аня пошла на кухню и, осторожно взяла Вадика на руки. Отметила, каким он стал тяжелым.

Стараясь не потревожить его сон, присела и положила Вадика на матрас. Он что-то забормотал в полусне, она прикрыла его одеялом.

— Спи, Вадик, — поцеловала брата в щеку Аня, пригладив его ершистые, еще влажные после ванны волосы. Всколыхнулась щемящая нежность, а за нежностью вздох, что нужно выкроить время и подстричь опять уже слишком отросшие волосы.

Аня погасила свет, остались гореть только аппликации зеленых фосфорных звездочек на потолке В их призрачном свете она сидела и задумчиво смотрела, как мирно и сладко спали дети, будто и не бегали весь вечер от разъяренного отца.

Аня поражалась, как спокойно и привычно реагируют Вадик с Ариной на те ужасы, которые им приходится переживать. Для них это все стало обыденностью.

Аню по этому поводу терзали сомнения, вдруг она делает что-то неправильно? Вдруг она ошибается, и это так искалечит детей, что они выберут тот же жизненный сценарий, что и родители? Может быть, для ребят детский дом стал бы лучшим приютом и, самое главное, более безопасным, а Аня поступает, как эгоистка не в силах отпустить их от себя?

Может и так. Но сегодня думать об этом и мучиться, у нее не осталось сил.

Из ванной вышла баба Люся. Аня прошла с ней на кухню.

Просидели полночи: пили чай, разговаривали.

Баба Люся вязала носок и рассказывала о своей жизни. Аню вопросами особо не донимала, но незаметно для самой Ани, все о ней выведала.

Обычно замкнутая, неразговорчивая, Аня раскрылась. Ей захотелось довериться поделиться, хотя бы с кем-нибудь.

— Ты, милая, знай: когда видишь у отца глаза мутные, серые и буянить он с минуты на минуту хотит, — тихо наставляла бабушка, — ты, значит, на этот случай заначку держи и подлей ему в рюмочку еще водочки. Он и уснет у тебя за милу душу.

— А хуже не будет? — спрашивала Аня.

— За папку не боись, выпивохи — они живучие. Я от своего разве что в другой город с сынишкой убежать смогла. Как одумалась что, то — не жизнь, так и убежала. А он до сих пор живехонек и до сих пор с бутылочкой не расстается.

— А где ваш сын?

— Сынок военным служит. В другой город его распределили. Я и внучика своего видела-то один только разочек. Одна совсем. Так что забегайте, коль нужда будет. А деток никуда сдавать и не думай, любят они тебя, а любовь ничем не заменишь.

Так они и сидели: две женщины, разделенные годами. У одной все впереди, у другой все в прошлом. Но толстая нить схожего жизненного опыта связывала их взаимопониманием.

Наконец легли. Сон к Ане не шел, хотя и вымоталась, хотя и спать хотелось, а сон не шел. Все вспоминала лицо Вадика, который сегодня серьезно так сказал отцу: «Когда вырасту, я тебя убью». Четко так сказал, не споткнулся ни на одном слове, и от этого они прозвучали еще более жутко.

Аня перевернулась на другой бок.

Прежде отец Вадика не трогал, а теперь и до него руки дошли. Что же теперь делать?

Перевернулась на другой бок.

— Чего вошкаешься, поди жестко на голом полу? Могла бы хоть одно одеялко себе подстелить, а то все деткам отдала, горемычная.

— Да, просто думаю, что мне делать?

— На силу нужно отвечать силой, милая.

— Что это значит?

— А ты держи под рукой сковороду, — зевая, посоветовала баба Люся, — и покажи, что в случае чего не побоишься в ход ее пустить.

— Я дома почти совсем не бываю, да и как же я ударю отца сковородкой, ведь убить можно?

Аня перевернулась на спину. Стала разглядывать фосфорные звездочки. Они уже едва светили: три огромные, семь среднечков и три совсем малепусенькие.

«…и того, чертова дюжина», — сосчитала она.

Завтра рано вставать. Нужно будет домой зайти переодеть детей. Вадика увести в садик, Арину отправить в школу. Хоть на парах спокойно отсидеть получится, не дергаясь, как там брат с сестрой одни дома.

Обычно Аня строго настрого наказывала детям после школы и садика быстро заходить в свою комнату, закрываться на шпингалет и открывать только ей. Но теперь задвижка выворочена. Нужно утром попытаться вкрутить обратно, но если отец смог вырвать её один раз, то сможет и еще.

Как она завтра воспитательнице объяснит синяк? Они и так за садик задолжали. Рината Валерьевна уже не маскирует неприязнь к Ане. И все бы ничего, но воспитательница срывает злость на Вадике.

Сколько там время? Через три часа уже вставать.

Аня лежала, стараясь не крутиться, чтобы не разбудить бабу Люсю и детей. Когда лежать стало совсем невмоготу, поднялась и тихонько прошла в ванную. Она видела на полочке многоразовый бритвенный станок — то, что нужно. Аня раскрутила его и освободила лезвие. Села на ванну и подняла ночную рубашку, которую дала ей баба Люся. Обнажила бедро. Белыми полосками на белой коже показались знакомые шрамы.

Аня понимала, что это плохо, что она уже взрослая для такой ерунды, но ничего не могла с собой поделать, только так получалось справиться с тревогой. Она провела лезвием по ноге, кожу защипало, проступили первые капельки крови.

Аня смотрела, как кровь тонким браслетом обнимает ногу. Вместе с кровью, она выпускала часть своих бед, страхов и боли.

Стало легче.

Промыла ногу, нашла аптечку и заклеила порезы пластырем. Осмотрела ванну, чтобы не оставить следов, закрутила станок и пошла обратно в комнату. Дети и баба Люся мирно посапывали.

Аня легла, укрылась одеялом. Надо уснуть.

Она перевернулась на бок, поджала ноги и забылась тревожной дремотой.

Не успела закрыть глаза, как ее старенький кнопочный телефон сообщил, что пора вставать.

***

Свет ударил через сон. Кто-то открыл жалюзи, и дневное солнце проникло в комнату. Илья застонал, открыл глаза. Над ним нависало испуганное лицо матери.

— Илья! Проснись! Вставай скорей! — встревожено повторяла она.

— Что опять от меня нужно? — щурясь на свет, спросил Илья.

— Там тебя из полиции спрашивают! Что ты сделал?! — в голосе матери послышались истерические нотки.

— Nothing, — вставая с кровати, буркнул Илья под нос.

— Я спрашиваю, отвечай мне сейчас же, что ты сделал?! По-человечески, а не на своем тарабарском! — схватив его за грудки пижамы, выдохнула она.

— Ничего я не сделал. Убери руки, please, ты затрудняешь мои способности к передвижению… — монотонно отрезал он.

— Если ты что-то сделал, ты сядешь, я тебя отмазывать не буду! — с ненавистью крикнула мать и сделала несколько шагов в сторону, пропуская его.

— Ок, — вздохнул Илья, мельком глянув в зеркало, и, поправив волосы, вышел из комнаты. Не спеша спустился вниз.

Мать последовала за ним.

В гостиной мялся мужчина в форме. На вид лет сорок, среднего роста, полноватый. Лицо выглядело так, будто все черты стерли ластиком. Приплюснутый нос в порах, маленькие, хотя и цепкие глазки, создавали поразительный эффект совершенной обезличенности. Можно смотреть на такое лицо хоть весь день, а утром — ни за какие деньги не вспомнить.

— Здравствуйте. Майор Птичкин Пётр Алексеевич, — показывая документы, представился следователь на удивление приятным мягким голосом. — Вы Илья Михайлович Лакунин.

— Да, это я.

Илья сел в кресло и кивнул следователю, приглашая сесть и его.

— У меня к вам пара вопросов по делу Лилии Карасевой, — следователь покосился на белый кожаный диван и так и остался стоять. — Мы опрашиваем свидетелей. Хотя картина уже совершенно ясная, для отчета нужно собрать материал.

— Лиличка? А что с ней? — удивилась женщина.

— Вчера утром в районе четырех утра девушку нашли мертвой. Дело очевидное — передоз. Но для порядка мы опрашиваем свидетелей. Ваш сын по свидетельствам очевидцев один из последних, кто с ней контактировал.

— Лиличка… — губы женщины побелели. — Только не её… — она заплакала, — какая хорошая светлая девочка была и любила тебя… — Только не ее…

— О чем это вы, Мария Анатольевна? — насторожился следователь, пристально разглядывая женщину.

Вместо ответа она повернулась к сыну и наотмашь ударила его по лицу. Рука, хлестанув по щеке, зацепила губу, та лопнула, потекла кровь. Однако Илья даже ухом не повел, равнодушно пожал плечами.

— Хватит устраивать спектакль, — попросил мать Илья.

— Ты ее убил, эту девочку! Я знаю! А еще Вову и Колю! Их смерти — тоже на тебе! Они были твоими друзьями. Хотя, нет! У тебя никогда не было друзей! Ты не способен иметь друзей! Ты и меня убиваешь! Я тоже умру!..

— Совершенно необоснованные обвинения. Вова покончил жизнь самоубийством, а Николай умер от передозировки. И — да, друзьями мы не были. Я не имею к этому никакого отношения. Думаю, тебе следует отдохнуть, мама, — вытирая платком губу, вкрадчиво произнес Илья.

Он исподтишка наблюдал за реакцией следователя, который в свою очередь пристально следил за реакцией Ильи. Взгляды их встретились. Стало ясно, что расслабленное состояние мента сменилось на подозрительное.

— И вы с этим ничего не сделаете! — не обращая внимания на сына, истерично засмеялась женщина. Она вцепилась в руку следователя и заглянула ему в глаза. — Он… Он не человек даже, я не верю, что это мой сын… — она отпустила Птичкина и побрела наверх, всхлипывая и бессвязно бормоча. — Он не мой сын, я не могла…

— Как вы заметили, мать у меня не в себе. Ей требуются покой и отдых, поэтому давайте закончим с этим побыстрей.

— Возможно, стоит вызвать женщине скорую, если она не в себе? — обеспокоенно заметил майор.

— Камон, от истерик еще никто не умирал. Насчет вчерашнего я, рили, в ту ночь проводил время с Лилией Карасевой, мы потанцевали, потом у нас была близость, а потом я ушел, было около четырех утра.

— Ясно, — сухо хмыкнул следователь. — То есть не отрицаете, что вы последний, кто видел её живой?

— Не знаю, когда я ушел, она была жива, — пожал плечами Илья.

— Вам её не жаль? — сузил и без того маленькие глазки мужчина уже с откровенной неприязнью вцепившись взглядом в Илью.

— А это как-то относится к делу?

— Судя по моей практике, это как раз больше всего относится к делу. У девушки в результате принятого наркотического средства случился инфаркт. Сейчас я не исключаю возможности, что кто-то намеренно вынудил девушку принять наркотики, чтобы потом воспользоваться её беспомощным положением. Думаю, если там имело место насилие, наши эксперты докопаются до истины.

— Ок, это ваша работа думать и докапываться. А еще быть объективными и беспристрастными. Еще вопросы?

— Пока нет, но уверен, что еще появятся, поэтому будьте так добры, не покидайте город. И если что-то вспомните, вот моя визитка. Берегите свою маму — она у вас одна.

— Как скажете.

Захлопнув за следователем дверь, Илья кинул визитку в мусорку и стал медленно подниматься по лестнице. Со стороны материной половины слышалась печальная музыка. Мать опять терзала свое пианино, долбя по клавишам с такой энергией, что было удивительно, как инструмент выдерживает этот напор.

Илья прислушался. Конечно же, Рахманинов «Вокализ». Без скрипки композиция растеряла всю гармонию звучания, а в истеричном исполнении матери казалась ему еще большей какофонией, чем обычно.

Он, морщась, прошел дальше в свою комнату.

Илья понимал, что опасаться ему нечего. У Птичкина на него ничего нет, и не будет. Но все же ему не хотелось иметь недруга в полиции. Особенно сейчас, когда лишнее внимание ему вообще не нужно. Придется осторожничать.

Застыв на пороге, он внимательно осмотрелся. Помещение, оформленное в стиле модерн, выглядело идеально. Дизайнер сделал всё по вкусу Ильи, в комнате не было ни одной лишней детали — все четко на своем месте и все функционально оправдано. Черно-белые тона, строгие формы, выверенные пропорции. Повсюду царил безупречный порядок, и лишь измятая постель выбивалась из общего вида и говорила о том, что здесь все-таки обитают люди.

Илья заправил постель. Он, как всегда, проспал приход уборщицы. Та обычно заявлялась по утрам, хотя он и просил мать изменить этот режим, но толку от его просьб было мало.

Раздумывая не вызвать ли уборщицу сейчас, Илья придирчиво осмотрелся, провел пальцем по прикроватной тумбочке, не обнаружив пыли, удовлетворенно кивнул и прошел в кабинет.

Кабинет, выполненный в том же минималистическом стиле, что и комната, выглядел таким же идеально пустым.

Он сел в чёрное кожаное кресло за белый письменный стол. На столе был только MacBook. Илья крутанулся в кресле, оказавшись лицом к панорамному окну. Существенным плюсом этой квартиры было то, что город просматривался, как на ладони, со всех комнат.

За окном хмурый осенний день. Люди сверху кажутся мелкими точками. Экзистенциализм их бытия скучен и бестолков. Они лишь пища, лишь ресурс, лишь цифры статистики, и все эти попытки гуманистов разжалобить, обрядив эту толпу в иллюзорный фантик страданий, вредили прогрессивному обществу. Обществу, где выживать должен сильнейший, а не самый жалкий и слабый.

Илья задумчиво покрутил маленький ключик. Потом развернулся к столу, наклонился, вставил ключ в замок и выдвинул нижний ящик. Ящик показал содержимое: пару шприцов и ампулы. Илья смочил ватку спиртом и тщательно протер ею стол.

Он приготовил инъекцию и поднял рукав, открыв исколотые вены на забитой татухами руке. Обработал поле. Затянул жгут, нащупав вену, вставил иглу, потянул поршень на себя, сделав контрольку, ослабил жгут и медленно выдавил поршень.

Введя дозу, Илья подошел к огромному зеркалу в полстены и внимательно посмотрел в свои черные глаза. Черная радужка пульсировала. Она то сужалась, открывая под собой синюю радужку, то вновь надвигалась, поглощая синеву. Наконец, пульсация закончилась тем, что в последний раз черная радужка сузилась, растворившись в зрачке. Глаза из черных окончательно сделались синими.

— Чертово аниме…

Илья опустился на колени, оперся лбом о холодное зеркало, надолго застыл в этой позе. По щекам текли слёзы.

Он выдохнул и с силой стукнул кулаком по зеркалу, из горла вырывался хриплый надрывный стон, стекло пошло трещинами. Он ударил еще и еще раз, пока окровавленные осколки со звоном не рухнули на пол.

Илья схватил осколок и попытался вскрыться, но рука замерла в миллиметре от цели. Он застонал. По лицу катился крупный пот, костяшки побелели, осколок прорезал ладонь, но рука не двигалась с места.

Илья нервно засмеялся. Со стороны было ощущение, что он борется сам с собой и, кажется, проигрывает.

— Я все равно прикончу тебя, ублюдок! — бессильно простонал он и, отключившись, рухнул на пол.

[1]Pharaon «Омертвление»