Лубянская ласточка

Часть третья РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

Еще не сказано ни единого слова, еще только встретились взглядами мужчина и женщина, а все уже предрешено и предначертано, если верить астрологии. Но барон не верил в сию науку Он решил, что лишь Великий господин случай помог ему сделать правильный выбор…

Жан-Мишель с удовольствием окунулся в приятные воспоминания:

– Мы с полковником поровну делили все тяготы и невзгоды детства…

«Тяготы и невзгоды… Да что он знает о настоящих трудностях в жизни», – зло подумала Натали.

– Наши отцы – большие друзья – с равным энтузиазмом надирали нам наши юные задницы за школьные проказы, – заметив пробежавшую по лицу Натали тень, поддержал друга де Вольтен.

– Ничего не могу сказать о полковнике, а вот тебя, Жан-Мишель, пороли недостаточно усердно, – с притворной строгостью заметила мадам Легаре.

Жан-Мишель поддержал ее игривый тон.

– Ты, как всегда, права, дорогая. Результат налицо: Морис делает блестящую карьеру в НАТО, а я, вопреки семейной традиции, стал человеком – увы! – штатским. Так, дизайнер… – посетовал знаменитый на весь Париж архитектор с притворной скромностью.

Барон тут же энергично запротестовал:

– Военным может стать каждый среднестатистический мужчина, а вот призвание и талант художника – это от Бога, от этого убежать невозможно. Они обязательно вырвутся наружу и проявят себя. Лучшее доказательство – ваш замечательный салон, мадам. То, что я успел увидеть, – это прекрасная комбинация стратегического планирования, – де Вольтен сделал галантный полупоклон в сторону Натали, – и блестящего искусства исполнителя, – барон сделал легкий кивок в сторону Жан-Мишеля.

– Ну что ж, если вам так нравится военная терминология, полковник, то я предлагаю совершить рекогносцировку всего театра военных действий, – приняла вызов Натали и пригласила приятелей пройти вместе с ней на второй этаж – там находился ее кабинет и небольшой зал, где мадам Легаре принимала только близких людей. Очень близких…

Сидя в кресле напротив Жан-Мишеля и Натали, Морис считал гончих на роскошном гобелене, занимавшем половину стены, и делал вид, что внимательно слушает все, о чем в два голоса стремились поведать ему хозяйка салона и архитектор.

– Этот талантливый деспот совершенно меня замучил. Мне приходилось с ним ездить повсюду, чтобы удовлетворять его художественные капризы. Он таскал меня за собой выбирать шпалеры для английской гостиной и шторы в испанский зал, – жаловалась Натали.

Затем разговор плавно перешел в обсуждение последних парижских новостей и сплетен. Морис откровенно скучал. «Великий Боже, – подумал он, поймав на себе острый и лукавый взгляд хозяйки, – ну какое мне дело до приобретения новой яхты колбасным королем или приема у маркиза де Лякруа!» Как истинный военный, Морис презирал парижскую суету – суету мира, ставшего ему чуждым. На улицу Мозар он пришел только из чувства солидарности с приятелем да еще из мужского любопытства – увидеть женщину, о которой его друг говорил с таким безнадежным восторгом. Возможно, даже подсказать потом кое-что Жан-Мишелю. Хотя, конечно, вряд ли он мог сказать что-либо нового по части женщин этому известному парижскому бонвивану Как мужчина он, конечно, оценил женственность, красоту и обаяние хозяйки салона. Но эти светские разговоры…

Однако он не мог не обратить внимания на то, как мадам умело перевела разговор со сплетен на более серьезные темы: экономическую ситуацию в стране и связанные с нею дебаты в Национальном собрании. Барон перестал скучать и уже не на шутку заинтересовался беседой.

«Гм, она не только необычайно хороша, но и вовсе не глупа», – подумал он и, не выдержав, включился в разговор. Морис оценил и ее тонкий юмор, и точные и лаконичные определения, и меткие замечания по поводу знакомых ему персонажей. В ее речи чувствовался легкий, едва заметный, но чрезвычайно пикантный акцент, выдававший в ней иностранку. При этом де Вольтен с неудовольствием отметил – это так бросалось в глаза! – абсолютную подчиненность Жан-Мишеля Натали: архитектор во всем с ней соглашался. «Да, в этой спарке ты, мой друг, – ведомый», – подвел итог Морис. Ему стало жаль приятеля: похоже, у Жан-Мишеля нет шансов стать властелином дум этой дамы. А подобные взаимоотношения между мужчиной и женщиной Морис не признавал категорически. По его глубокому убеждению, подчиняться – удел женщины. И никакого равенства! Равенство – ложная витрина лицемерных буржуазных семей.

– Вы надолго в Париже, Морис? – нарушила ход мыслей барона Натали.

– Смотря что значит «долго», мадам. На этот раз у меня недельная командировка. Мне осталось провести в столице еще два дня. Затем возвращаюсь к месту службы. – И неожиданно для себя добавил: – В следующем месяце у меня отпуск – часть его проведу дома, в Париже.

– А где находится это место службы, если не секрет?

– В Баварии, в небольшом невзрачном городишке недалеко от Мюнхена.

– Вы летчик или моряк?

– Ни то и ни другое. Я артиллерист. Точнее, ракетчик.

– До недавнего времени Морис под руководством американцев самозабвенно планировал ракетно-ядерные удары по России, чтобы окончательно покончить с коммунизмом, – съехидничал Жан-Мишель. – Но неожиданно в нем проснулись рыцарские чувства, унаследованные от славных предков, и гражданская ответственность за судьбу Европы…

Натали, казалось, пропустила эту реплику мимо ушей.

– У меня на родине говорят, что артиллерия – бог войны, хотя все мальчишки в нашей школе мечтали стать летчиками или моряками. Ну а уж мы, девчонки, выбирали себе симпатии среди тех, у кого, по нашему мнению, была самая красивая форма. Я жила в центре Москвы, недалеко от здания Генерального штаба. С раннего утра из ближайшего метро толпами выходили военные, направляясь на работу, и мы быстро научились различать рода войск по форме и звания по звездочкам на погонах… Я так и не решила, на чьей стороне мои симпатии…

Натали вызывающе посмотрела на Мориса.

– В будущем выбирайте только ракетчиков. – Морис поразился, как легко его спровоцировала эта удивительная женщина.

– Вам наверняка идет военная форма, полковник. Буду рада, если в следующий раз, когда мы встретимся, а я надеюсь, что это произойдет очень скоро, – Натали откровенно посмотрела в глаза Морису, – на вас будет форма артиллериста.

– Хорошо, только моя форма – форма подполковника. Жан-Мишель по дружбе немного повысил меня в звании.

– Я переживу, – улыбнулась Натали. – Ведь вам все равно суждено стать генералом.

– Вы что – обладаете даром провидения? – с иронией спросил Морис. – В таком случае скажите: когда меня вновь командируют в Париж?

– Если бы решала я, то вызвала бы вас немедленно – завтра. – Натали открыла изящную золотую визитницу. – Позвоните, когда вернетесь.

Протягивая Морису свою визитную карточку, она внимательно смотрела на него. Выражение ее лица было одновременно и серьезным и насмешливым. Серо-зеленые глаза «заискрили». Морис молча выдержал атаку этой знающей себе цену красавицы, и Натали, моментально почувствовав, что такой откровенный напор здесь не пройдет, мягко, почти просительно добавила:

– Буду ждать вашего звонка, Морис. Очень…

Она встала с дивана, давая понять, что пришло время возвращаться к остальным гостям.

Барон, никак не ожидавший такого поворота событий, с досадой подумал, что мадам Легаре поставила его в чрезвычайно неудобное положение: он явился свидетелем и более того – причиной ее бестактного отношения к другу.

Он искоса посмотрел на приятеля, который невозмутимо направился к столику с напитками: «Тебе кальвадос или коньяк, Морис?» Жан-Мишель делал вид, что ничего особенного не произошло и ему ровным счетом безразлично откровенно вызывающее поведение его возлюбленной. Однако Морис слишком хорошо знал своего экспансивного и легко ранимого друга, чтобы поверить в искренность его поведения.

«Стерва, самоуверенная наглая стерва». Барону захотелось побыстрее уйти из этого дома.

Под предлогом занятости Мориса – с утра надо быть в министерстве – друзья покинули салон, поблагодарив хозяйку за прекрасно проведенный вечер. Они решили немного пройтись и вначале шли молча, каждый ощущал некоторую неловкость. Морис злился на себя за незаслуженное чувство вины перед товарищем. А тот – за унизительное поведение мадам Легаре.

Первым нарушил молчание Жан-Мишель.

– Ну что скажешь? – И, не дожидаясь ответа, заговорил о своей пассии: – В этом вся Натали. Ей чужды любые условности и правила приличия. Она всегда делает то, что ей хочется. Это не значит, что она не умеет хитрить, лгать и лицемерить. Она просто всегда выбирает самый короткий путь к цели. Безошибочно. Моих чувств она решила не щадить… Морис молчал, давая возможность другу выговориться.

– Знаешь, я ведь давно уже понял, – признался Жан-Мишель. – Она мне не по зубам… – Он сделал паузу. – Похоже, ты произвел на нее сильное впечатление, Морис, – настолько она была откровенна и настойчива. – Жан-Мишель вновь замолчал, в напрасном ожидании реакции приятеля. – Как говорится, все, что ни делается, – все к лучшему. Даю тебе слово – в будущем никаких обид. – Он горько усмехнулся.

Наконец заговорил Морис:

– Ты совершенно прав, Жан-Мишель: Натали действительно необычная женщина. Но твое решение оставить ее – верное. Тебе пора жениться, а мадам вовсе не та женщина, которая сделает мужчину счастливым в браке. По крайней мере, тебя. Полагаю, она должна быть исключительно хороша как любовница. Но как жена!.. Уволь. Мадам, наверное, может быть и неплохим товарищем, однако никак не другом. А во врагах ее лучше не иметь. Если говорить обо мне, у меня сейчас нет времени на интрижки. Хотя признаюсь, что при других обстоятельствах я бы не отказался от такого соблазнительного романа.

Жан-Мишель кивнул и вздохнул. Остаток пути он говорил исключительно об успехах старшего брата, Кристофа, избравшего военную карьеру.

Поздним вечером Натали, проводив гостей, поднялась на второй этаж и, закутавшись после душа в махровый халат, уютно расположилась в кресле. Она до мельчайших деталей восстанавливала в памяти встречу, и особенно беседу.

«Итак: подполковник, ракетчик, служит в НАТО. Местонахождение службы – небольшой городок близ Мюнхена. На вид – типичный штабист – я на таких насмотрелась в детстве. На сегодня у меня нет никакой дополнительной информации, кроме данных о благородном происхождении и хорошем воспитании. По реплике Жан-Мишеля можно предположить, что у Мориса есть какие-то политические взгляды, отличные от принятых среди офицеров НАТО. Ну что ж, вполне достаточно для того, чтобы заинтересовать КГБ. Надо до отъезда в Москву несколько раз встретиться с ним. Нужно будет разговорить и „покопать“ его. Выяснить, что это за взгляды, чем он конкретно занимается. Время еще есть. Я уверена, что барон скоро объявится», – подвела черту Натали.

Однако время шло, а, вопреки ее ожиданиям, де Вольтен так и не объявился… Почему-то вдруг исчез из поля зрения и Жан-Мишель, как раз с того памятного вечера… С одной стороны, Натали это мало беспокоило. Она давно решила окончательно прекратить близкие отношения с архитектором. Его навязчивость, попытки контролировать, где, когда и с кем она встречается, разговоры о браке и тому подобная чепуха стали слишком обременительны. Но совсем терять Жан-Мишеля она не собиралась – в ее планы входило как можно деликатнее предложить ему «остаться добрыми друзьями». Как бы то ни было, сейчас Жан-Мишель – единственная ниточка, которая приведет ее к Морису. «Будем действовать через него. Ничего другого не остается», – решила мадам Легаре.

Но что-то такое еще навязчиво беспокоило Натали. Ей не хотелось признаться в этом даже себе. Она была уязвлена. И уязвлена страшно.

Перед уходом друзей из салона она явно дала понять Морису, что хочет его видеть. И без Жан-Мишеля. Не было в ее жизни случая, чтобы подобный прием не сработал. Даже самые занятые мужчины или мужья-подкаблучники мечтали найти время для встреч с ней, если она сама того желала. Но барон так и не появился… А желание встретиться с ним росло с каждым днем.

«Что же это такое? Стремление вновь принести что-нибудь для комитета – горяченькое в клювике? Тщеславие и потребность в адреналине? В какой-то степени – да. Но…» – Вот это самое «но» Натали не нравилось категорически.

Морис откровенно игнорировал ее… Натали и допустить не могла, что подполковник просто забыл о ней. Нет, здесь что-то другое… И мадам Легаре не собиралась отпускать происходящее, а точнее, не происходящее на волю судьбы.

«Все будет именно так, как я задумала – решила она. – Никуда не денешься, барон…»

Наутро она позвонила Жан-Мишелю.

– Салют, дорогой. Куда ты исчез? Мне необходимо с тобой срочно посоветоваться…

– О чем, cherie? – с деланным холодком в голосе спросил архитектор.

– Хочу поменять интерьер в большой гостиной замка. И вообще, мы давно не виделись. Разве нам не о чем поговорить? – промурлыкала Натали.

– Да нет, как раз – есть о чем, – с подтекстом произнес Жан-Мишель. – Давай пообедаем «У Франсиса». Встретимся в 12.30. У меня будет часа полтора-два. Идет? – Голос Жан-Мишеля звучал непривычно странно: не ощущалось обычной готовности немедленно бежать по первому ее зову. И бежать – куда угодно.

– Прекрасно! – поспешно согласилась Натали. Она обрадовалась, что ей не придется принимать Жан-Мишеля у себя. Архитектор перевел бы часть разговора в спальню. А такой расклад мог нарушить четко продуманный ею план.

…Натали всегда отличалась пунктуальностью и требовала того же от других… Зная это, Жан-Мишель пришел на встречу в ресторан заблаговременно. Тем более что ему хотелось какое-то время посидеть одному и подумать о предстоящем разговоре. Он взял рюмку перно, добавил немного воды, отчего в рюмке образовалась субстанция молочного цвета. Он любил вкус этого напитка. Перно действовал на него успокаивающе, напоминая детство, когда мать по каждому поводу и без оного пичкала его анисовыми каплями. Мельком взглянул на часы. Золотой брегет, подаренный ему Натали на день рождения, показывал ровно 12.30. И буквально через мгновение в ресторане появилась Натали.

«И как ей это удается?» – подумал Жан-Мишель. Не мог ведь он знать, что когда-то Натали была четко выдрессирована своим первым куратором из КГБ. С тех пор точность во времени вошла в ее плоть и кровь. На всю жизнь. И, кстати, превосходно помогала в бизнесе!

– Заранее ты прийти можешь, но только для того, чтобы проверить обстановку вокруг, – повторял ее наставник в Москве. – На место встречи должна выйти точно в назначенный час. Береги свое и чужое время. Это железное правило конспирации…

Жан-Мишель наблюдал, как Натали шла к столику. Элегантна. Безукоризненный «естественный» макияж. Строгий деловой костюм, изящные туфли «классик» на высоком каблуке. Светло-кремовые перчатки из тончайшей лайки и – в тон – сумочка из крокодиловой кожи завершали ансамбль.

«Божественно хороша! Жаль, черт возьми, что я – не герой ее романа».

– Добрый день, дорогая. Счастлив видеть тебя! – Жан-Мишель поднялся из-за стола и расцеловал Натали в обе щеки. Он с удовольствием перехватывал восхищенно-завистливые взгляды посетителей ресторана, многие из которых уставились на Натали, едва она появилась на пороге зала.

– А кто тебя лишал такого счастья столь долгое время? – ласково упрекнула Натали архитектора.

– Дорогая, ты знаешь, как я к тебе отношусь… – Голос Жан-Мишеля предательски задрожал. – Для меня нет большего счастья, чем быть возле тебя постоянно. Но, увы, не судьба. Ну что мы обманываем друг друга, делая вид, что все в порядке? – Он выдержал короткую паузу, словно набираясь решительности, и втайне надеясь: вдруг Натали начнет возражать… Но она только улыбалась. – Я решил больше не встречаться с тобой. Во всяком случае, не так, как всегда… ну ты понимаешь, что я имею в виду. Сегодня – наш прощальный обед.

Последнюю фразу Жан-Мишель выпалил залпом, отрезая себе дорогу к отступлению.

Натали и мечтать не смела о подобном повороте дела. Она приготовилась к изощренной дипломатии, и вдруг – такой сюрприз! Жан-Мишель с самого начала расставил все точки над i, и похоже, это выстраданное им окончательное решение. Она все оценила. Бедняга значительно упростил ей задачу.

– Милый, ты, как всегда, прав, – с наигранной грустью сказала Натали. – Действительно, последнее время у нас что-то не клеилось. Возможно, ты был чрезмерно требователен и ревнив при моей умеренной легкомысленности. Но разве это моя вина?..

«Воистину чисто женская интерпретация вины и ответственности», – горько усмехнулся про себя Жан-Мишель.

– Верно. Тебе не в чем себя упрекнуть.

Подошел официант и с торжественным видом вручил каждому кожаную с золотым тиснением папку – меню.

– Думаю, по такому случаю мы закажем шампанское. – Натали подняла глаза на Жан-Мишеля. – Ты не против?

Официант, застыв в позе, выражающей абсолютное внимание и почтение, ожидал, когда клиенты сделают заказ. Он откровенно любовался красивой парой.

…Шампанское появилось на столе в мгновение ока. Официант с видом совершающего священнодействие жреца откупорил бутылку, наполнил бокалы, и бывшие любовники, подняв их, внимательно посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Жан-Мишеля был наполнен страданием и нежностью. Натали же приветливо улыбалась…

Подали груши в сиропе. Жан-Мишель, под влиянием шампанского, впал в сентиментальное настроение и сожалел, что им не суждено быть вместе. Однако, добавил он, это не лишает его права хоть изредка видеться с ней.

Натали изобразила восторг от подобной идеи:

– Жан-Мишель, милый, естественно, мы остаемся добрыми друзьями – ведь так и должно быть между воспитанными современными людьми…

– В моей дружбе, дорогая, ты можешь не сомневаться и полностью и всегда рассчитывай на мою помощь. Правда, исходя из личного опыта, полагаю, что такая необходимость вряд ли у тебя возникнет… Если только при смене очередного интерьера в одной из твоих квартир, – с горечью добавил он…

– Кстати, об интерьере. – Натали с радостью ухватилась за тему. – В гостиной замка все слишком современно, и я готова последовать твоим рекомендациям. Я знаю – лучшего художника не сыщешь во всем Париже, – льстиво закончила Натали. Хотя при этом нисколько не лукавила. – Так вот, через две недели будет проходить аукцион старинной мебели на авеню Монтень. Ты не составишь мне компанию? Выберем что-нибудь для замка…

Поговорив еще какое-то время о пустяках, Натали, как бы невзначай, подвела Жан-Мишеля к разговору о де Вольтене.

Архитектор стал с воодушевлением рассказывать Натали о «добрых старых временах» и совместной учебе в частной школе.

– Я так и не пойму: понравилось барону у меня или нет? – во время одной из коротких пауз вставила Натали.

Жан-Мишель прервал свой «увлекательный» рассказ о совместных проделках в юности, а затем с недоумением спросил:

– Постой, а разве Морис тебе не звонил?

Натали отрицательно покачала головой.

– Странно… Твой телефон у него есть – ты сама дала ему визитку, – удивленно продолжил архитектор, будто лично его оскорбляло невнимание приятеля к предмету его обожания.

– Нет, не звонил. Барон занятой человек, ну а я, вероятно, не произвела на него достаточно сильного впечатления, – с равнодушней улыбкой констатировала Натали.

– Насчет впечатления, поверь мне, ты ошибаешься. Вот относительно занятости – правда. Он ежедневно навещает своих многочисленных родственников и старых друзей семьи. Таковы уж обязательства у аристократов – последователей «старой школы». Опять же, насколько я знаю, завтра вечером у него ужин в ресторане на Эйфелевой башне – традиционная встреча ребят из его выпуска в академии, – сообщил Жан-Мишель.

Поболтав еще немного, они вышли на улицу. Каждый остался доволен собой.

Натали ворвалась в квартиру, бросилась к справочнику «Весь Париж» и начала лихорадочно листать страницы пухлой книги.

«Да где же это, где?!» Она чуть не рвала листы, пока, наконец, не нашла нужные номера. Их оказалось два. Не раздумывая, по какой-то необъяснимой причине она набрала из них второй.

«Вы позвонили в ресторан „Эйфелева башня – Высота 95“, —сообщил записанный на пленку женский голос, —пожалуйста, не вешайте трубку – вам вскоре ответит оператор». – Голос был поразительно нежный и призывный, явно рассчитанный на клиентов-мужчин. Затем в трубке зазвучала музыка и, наконец, подключился оператор.

– Я вас слушаю… – На этот раз голос был мужской, не лишенный знаменитого галльского шарма.

– Простите, мне бы хотелось на завтра на вечер заказать два места. Пожалуйста, сделайте так, чтобы наши места были вблизи стола, который у вас на это время зарезервирован для большой компании военных… Да, да, правильно, выпускников Ecole Militaire[31]. Мой брат один из участников этого мужского застолья, он не знал, что я тоже приеду в Париж. После ужина мы вместе едем к маме… – с рассчитанной наивностью в голосе добавила Натали, чтобы как-то объяснить причину своей необычной просьбы. – Есть места? Прекрасно! Также на девять часов, пожалуйста. На имя мадам Легаре. Все в порядке? Благодарю вас, вы очень любезны, мсье.

Уфф… Значит, не нужно звонить в ресторан «Жюль Берн». Рестораны «Высота 95» и «Жюль Берн» пользуются большой популярностью. Когда стемнеет, оттуда открывается потрясающая панорама ярко освещенного города, мириады мерцающих огней…

Натали ничего не могла с собой поделать – ее с неодолимой силой влекло к Морису де Вольтену. Она чувствовала: это не просто стремление к новому сексуальному партнеру. В чем-чем, а в амурных жанрах Натали разбиралась. Она прекрасно умела ловить момент чувственного, животного вожделения, который порой заканчивался так же быстро, как и возникал. Коротких сексуальных «схваток» в жизни Натали было в сотни раз больше, чем романов. Да, этот мужчина притягивал ее как личность – силой, уверенностью и независимостью. Натали хотелось сблизиться с ним… Из любопытства, да и для дела – так, по крайней мере, она объясняла себе.

Заблуждений, что аристократы – это нечто особое, голубая кровь и другая подобная чушь, Натали не испытывала. Ведь она совсем недавно прекратила интимные отношения с изрядно надоевшим ей Жан-Мишелем – ярким представителем французских аристократов. Талантливая размазня, выполнявший все ее прихоти, мужчина-мальчик, которым она могла командовать, как ей только заблагорассудится. «Удобно, но жутко надоело». Жан-Мишель сам шел к ней в руки. Морис – другое дело. Он – «дичь», достойная усилий и изобретательности. Трофей, который стоило добыть. Красивый в своей суровой мужественности, умный и независимый представитель мужского племени. «Забавно, – думала Натали, – я собираюсь совращать и уламывать его, как девицу! Ставлю свой „ягуар“ против „запорожца“ – со стратегией и тактикой в постели у него полный порядок. Что же меня смущает? В чем дело?» – Натали недоумевала. Совращение мужчин – ее призвание еще со времен арбатской юности, а «работа» с бароном обещала быть исключительной…

Натали почему-то вспомнила, как, выполняя одно из первых своих «пикантных» заданий, она попала в таинственный «Американский дом» в Москве. Так называли небольшой кирпичный особняк на Метростроевской набережной. У входа в особняк, как и у любого из посольских зданий, находилась будка с милиционером. Она олицетворяла пограничный пост на государственной границе, за черту которой ни один простой советский гражданин не имел права перейти.

Об этом островке западной цивилизации ходили невероятные слухи. Бывалые фарцовщики рассказывали, что там можно было отведать настоящее шотландское виски или загадочный джин с тоником, вдоволь напиться «Кока-колы» – манящего и недоступного символа американской культуры и, вдобавок ко всему, насладиться музыкой. Лучшие джазовые мелодии, «вечно зеленые» стандарты, песни из мюзиклов и фильмов, записанные на больших диковинных долгоиграющих пластинках, в ярко раскрашенных глянцевых конвертах стопками лежащих у радиолы… Распоряжался всем этим богатством чернокожий бармен.

К своему удивлению, Натали увидела в баре «Американского дома» спокойно сидящих там со своими иностранными эскортами нескольких знакомых из числа «центровых» девочек. Она часто видела их вертящимися у интуристовских гостиниц или в ресторанах. Тогда-то Натали и догадалась о существовании под надежным прикрытием КГБ целой стаи «ласточек», одной из которых она уже стала. Многие из них по тем или иным причинам «спалили» свои крылья и разбились о безжалостные утесы жизненных реалий.

«Полет» же Натали, начавшийся десятилетие тому назад, несмотря на бесчисленное множество преград и ловушек, оставался не прерванным до сих пор.

Барон не укладывался ни в одну из категорий мужчин, на которые Натали делила весь сильный пол. Как и в юности, так и сейчас она сортировала мужчин на «мужиков» и «евнухов».

Морис де Вольтен, разумеется, подходил под первую категорию, но почему-то чары мадам Легаре не заставили его потерять голову. Что и разжигало ее азарт охотницы.

Натали догадывалась, что Морис считает невозможным и недостойным затеять интрижку с женщиной – пусть и бывшей – своего друга. Тем более что барон прекрасно знал: чувства Жан-Мишеля еще не остыли. В таком случае связь с женщиной явно не в правилах мужчин с гипертрофированным чувством чести. А что предмет ее неутоленной страсти относился именно к такому типу, Натали не сомневалась. Ничего, она внесет поправки в устаревшие представления о том, «что такое хорошо, а что такое плохо».

С утра она начала тщательно готовить себя к завоевательному походу в ресторан, где произойдет «случайная» встреча с бароном. Еще вчера она вызвала «скорую помощь». Массажистка Колет, работавшая в свое время с женской сборной Франции по фигурному катанию, дожидалась ее в гостиной. Вместе с Софи, визажисткой высочайшего класса, они обсуждали вчерашнее шоу на канале С+.

Полукровка Колет сочетала в себе темперамент Гаскони и потрясающую способность хранить истинное состояние души за непроницаемой маской, – качество, унаследованное от отца, уроженца Тайваня. Отец – китаец, а мать француженка. Обычно бывает наоборот: чаще ищут экзотику мужчины и не считают зазорным официально продемонстрировать свой выбор обществу. При довольно хрупком и изящном сложении Колет ее руки были большими и сильными. Милая, предупредительная улыбка наполняла оптимизмом самую некрасивую и неуверенную в себе клиентку, а мягкая, по-азиатски уважительная манера общения умиротворяла самых строптивых и капризных. «Всё будет хорошо, и никто не узнает о наших маленьких проблемах», – обещал весь облик Колет. Софи выглядела стандартной, аккуратно сложенной девушкой. Никакого шарма… Так, куколка в стиле «Барби». Однако записываться к «Барби» следовало чуть ли не за месяц!

– Мадам, мы сегодня будем делать расслабляющий или тонизирующий массаж? – перешла к делу Колет.

– А можно и то и другое? – спросила Натали.

– Все в наших руках, мадам…

Софи осталась в гостиной с чашечкой кофе и бриошами. Ее услуги понадобятся позже. Но ожидание того стоит. «Мадам всегда так щедра…»

Колет трудилась над телом Натали почти час и, судя по всему, была не совсем довольна. Если она что-то считала профессионально важным, то задавала вопросы и делала замечания безо всякого стеснения.

– Что-то не так, мадам? – Колет озабоченно наклонилась к Натали. – Вы сегодня слишком напряжены – какие-то мысли не дают вам расслабиться.

– Да, есть о чем подумать. Вы не ошиблись, Колет.

– От тяжелых раздумий и появляются морщины, мадам.

– А вот это уже проблема Софи – разогнать морщины с моего лица.

Закончив массаж, Колет получила выписанный мадам чек. На этот раз гонорар превысил все ее ожидания.

Вскоре легкие пальцы Софи порхали вокруг лица и шеи мадам Легаре, едва касаясь кожи.

– Мадам, вы идете на обед или на ужин? Ужин. Ага, значит – вечерний макияж. Закройте глаза и думайте о приятном… Тон, я думаю, возьмем этот – у мадам и так смуглая кожа, – советовалась сама с собой Софи. – А это что такое? – сердилась она, обнаружив новую морщинку. – Сейчас мы это снимем.

Невесомые руки Софи делали свое дело.

Наконец, ушла и Софи. У Натали оставалось пять часов для отдыха и размышления. Она прошла в спальню и, как советовала ей Колет, прилегла на кровать, подложив под голову массажный валик. Заботой Натали оставалось не повредить искусно уложенные волосы.

Встреча выпускников Ecole Militaire была, как всегда, бурной и радостной.

Разгоряченные крепкими напитками друзья с ностальгией вспоминали свои курсантские годы, чередуя воспоминания тостами за всех присутствующих и отсутствующих однокурсников. Вдоволь наговорившись обо всех превратностях военной службы, перемыв косточки своим бывшим и настоящим начальникам, мужчины, наконец, традиционно перешли к вечной теме – к женщинам. Как правило, Морис отмалчивался, предпочитая слушать забавные истории, которыми делились его товарищи. Непревзойденным рассказчиком на эту вечно живую тему считался майор Гийом Дюбуа, который, по мнению Мориса, просто умел мастерски переваривать чужие повествования. Вот и сейчас он развлекал присутствующих байкой о своих приключениях на отдыхе в Пальма-де-Майорка, где он на протяжении недели – подумать только! – добивался взаимности у прелестной юной испанки – соседки по этажу в гостинице, где он проживал. И вот, после долгих и пылких объяснений майора в вечной любви к смуглой красавице, дело дошло до самого интересного, – а красотка оказалась самым обыкновенным трансвеститом. В тот момент, когда все ожидали кульминации рассказа о том, как же бравый майор выпутался из деликатного и двусмысленного положения – Гийом вдруг запнулся, взгляд его устремился поверх голов завороженных слушателей. На его лице появилось выражение крайнего изумления. Последовала короткая пауза. Все невольно повернули головы в ту сторону, куда был устремлен взор майора.

Зрелище предстало воистину необычное. Через весь зал по направлению к пустующему двухместному столику, расположенному рядом, в сопровождении метрдотеля, шла пара, чей внешний вид не мог не привлечь всеобщего внимания своей экстравагантностью. Мужчина или, скорее, пародия на него, был небольшого роста, с пухлым лицом и округлыми формами. На голове его был «водружен» парик жгуче-черного цвета, который даже не претендовал на имитацию натуральных волос. Брови и ресницы мужчины были подведены, щеки слегка подрумянены…

А рядом!.. Рядом с этой карикатурой на мужской род шла дама. И какая! Воплощение божественной красоты! Сквозь тонкий шифон платья проступали очертания совершенного тела. Ноги в элегантных туфлях на шпильках не ступали, а плыли по залу. О-ля-ля! Все затаили дыхание. Натали постаралась. Эффект от «контраста образов» превзошел ее ожидания.

Известный модельер, коллекционер и воинствующий парижский гей Альфред Десталь всегда был рад встречам с Натали. Их связывала искренняя дружба, которая нередко встречается среди гомосексуалистов и женщин широких взглядов. Вот и в этот вечер Альфред с удовольствием принял предложение Натали посидеть с ней в ресторане и поболтать, совершенно не подозревая о той роли, которая ему была заготовлена. Правда, если бы он и знал, это ничего бы не изменило.

Подойдя к столику, Натали выбрала «стратегически» правильную позицию и оказалась лицом к компании офицеров, в то время как метрдотель почтительно встал позади ее кресла, чтобы помочь сесть. В этот момент ее глаза встретились с ироничным взглядом Мориса. Натали изобразила на лице крайнее удивление, искренне улыбнулась и грациозным наклоном головы дала понять всем наблюдавшим за этой сценой, что очень рада такой «неожиданной» встрече. Морис, не вставая с кресла, тоже ответил ей улыбкой и легким кивком. Вся компания как завороженная следила за этим неожиданным церемониалом.

Первым пришел в себя Гийом. Он удивленно посмотрел на Мориса и спросил:

– Так ты что – знаком с этой дамой? – В его голосе смешались любопытство и зависть.

– Ну не с ее же эскортом, – ответил Морис. – Впрочем, это милое личико нам всем известно по фотографиям в журналах…

– Да, и намозолило глаза в телевизионных ток-шоу, – подхватил кто-то.

– Правильно, это же Альфред Десталь! Мерзкий гей… Я бы таких расстреливал без трибунала… Интересно, что его связывает с этой красоткой? – прошипел Жак Риваль, известный своим непримиримым отношением к гомосексуалистам, за что некоторые подозревали его в латентной форме этого порока.

– Ты лучше спроси, откуда Морис знает это чудо природы, – громко поинтересовался кто-то. – Эй, Морис, куда ты смотришь? Эти гомики скоро переманят в свои компании всех красоток Парижа! А как она поглядывает на тебя!

В это самое мгновение Натали, что-то сказав своему компаньону, грациозно поднялась из-за стола и под прицелом почти двух десятков раздевающих ее взглядов медленно подошла к притихшей компании.

– Добрый вечер, господа. Вы не будете возражать, если я украду на две минуты вашего друга? – с улыбкой спросила она.

– Вам ни в чем нельзя отказать, мадам. Забирайте его со всеми потрохами – хоть навсегда, – великодушно ответил за всех Гийом.

– Я бы рада это сделать. Да вот Морис, по-моему, против… – в том же тоне ответила Натали.

– Не может быть… Это просто неслыханно… Он у нас получит строгое взыскание… – доносились со всех сторон шутливые реплики товарищей барона.

Морис поспешно встал, чтобы прекратить шутки на свой счет. Он отошел вместе с Натали от стола и вопросительно посмотрел на нее. Она какое-то мгновение молчала, как будто набираясь решимости. Затем тихо заговорила:

– Я так рада, что встретила вас, Морис. Вы знаете, я все это время ждала вашего звонка… Потом поняла, что вы… ты не позвонишь. Я очень расстроилась… И вот как будто само провидение услышало меня. Мы опять встретились…

Натали говорила это так искренне и настолько не характерным для нее тоном, что Морису показалось, что перед ним стоит совсем не та женщина, с которой он познакомился на улице Мозар. В ее тоне больше не слышалось уверенности и властной категоричности, которые он отметил во время их первой встречи в салоне. Сейчас в ее голосе звучали покорность и слабость. И это совсем не портило Натали. Наоборот – придавало ей еще больше шарма, женственности и будило врожденное мужское желание успокоить, пожалеть и защитить. Все это в какие-то доли секунды промелькнуло в голове у Мориса. Его взгляд потеплел. Теперь Натали знала твердо, что этот раунд останется за ней.

– Через полчаса внизу перед входом, – коротко бросил Морис, глядя прямо в глаза мадам Легаре.

«Никуда ты уже не денешься, барон», – вновь повторила она про себя…

…Барон ожидал Натали у подножия башни. Высокий и импозантный, он стоял, обтекаемый толпой туристов. Натали, увидев Мориса, начала торопливо прощаться с Альфредом.

– Ну иди же, киса, тебя, кажется, ждут, – проворковал Десталь, целуя Натали в щечку. И, бегло оглядев фигуру де Вольтена, одобрительно добавил: – Очень, очень интересный мужчина.

«Слышал бы тебя подполковник», – ухмыльнулась про себя Натали и, ответно чмокнув Альфреда: – Спасибо, милый, мы чу-у-десно провели время, – упорхнула.

Она протиснулась к Морису и крепко взяла его под руку. Выбравшись из толпы, они медленно пошли по живописной аллее вдоль Марсова поля. Впереди высился искусно освещенный Дом инвалидов.

Возле этого величественного здания Натали и оставила свою машину, вычислив, что дорога до нее займет ровно столько времени, сколько потребуется на то, чтобы взломать крепостную стену, возведенную между ними подполковником. Определенный расчет был и на то, что после офицерского застолья, которое всегда сопровождалось обильным употреблением вина, магия ее женского обаяния, помноженная на здоровый инстинкт сильного мужчины, легко преодолеет моральную защиту Мориса. К тому же она чувствовала за собой поддержку однокашников барона.

Натали вела машину легко и уверенно. Ее манера езды достаточно говорила о характере водителя: она не суетилась, не перескакивала то и дело из ряда в ряд, но всегда оказывалась именно в том месте и в том ряду, где появлялась возможность вырваться вперед. Через десять минут они были у порога ее квартиры на улице де ля Тур.

Квартира являлась еще одним замечательным творением де Мурвиля, но сейчас Натали не собиралась обсуждать достоинства интерьера – это могло лишний раз напомнить подполковнику о друге. Она выключила основной свет, оставив гореть торшер в дальнем углу комнаты.

– Что-нибудь выпить? – Натали открыла дверцу бара.

– Только перье, мы с ребятами выпили сегодня достаточно.

Натали поставила на журнальный столик бутылку минеральной, фужер, себе налила стакан грейпфрутового сока.

– Располагайтесь. – Она предложила барону присесть на широкий диван, возле которого распласталась шкура бенгальского тигра. Оскаленная морда великолепного зверя поражала своей свирепостью и естественностью и создавала странный эффект присутствия третьего живого существа. Мягкий приглушенный свет торшера едва позволял разглядеть изысканное убранство гостиной и массивные золоченые рамки старинных картин.

Напротив возвышался мраморный камин, стенки которого украшали искусно вырезанные из оникса головки амуров и херувимчиков. На массивной верхней плите камина стояли бронзовые часы и несколько африканских фигурок из черного дерева. Судя по всему, последние сто лет это достояние истории выполняло чисто декоративную функцию. После шума и веселья, царившего в ресторане, так приятно наслаждаться покоем и уютом гостиной. Натали непринужденно забралась на диван и расположилась на нем, поджав под себя ноги, всем своим видом напоминая домашнюю кошку в ожидании хозяйской ласки.

Первым нарушил молчание Морис.

– Наша сегодняшняя встреча была не случайной?

– Да, не случайной… – односложно и откровенно призналась Натали, бесхитростно глядя на барона. Она уже поняла – рядом опытный и проницательный мужчина. Его трудно провести, а расположить к откровенности, если сразу начать с мелкого обмана, – невозможно. Она твердо решила, что лгать ему она будет, лишь когда это абсолютно необходимо и, самое главное, когда он не сможет ничего проверить.

– Тогда что же мы теряем время?

Морис лежал на прохладных шелковистых простынях успокаивающего мягко-зеленого цвета. Он провел ладонью по тому месту, где минуту назад лежала обессиленная Натали. Здесь простыня еще сохраняла тепло ее тела. Вокруг витал терпкий запах секса. Через открытую дверь до Мориса доносился усыпляющий шум воды. Перед глазами пронеслись все события прошедшего вечера.

«Что ж, все случилось именно так, как хотела эта волевая и решительная женщина. Причем по заранее продуманному плану». Режиссура поставленного спектакля была великолепной, так же как и игра главной героини. А вот его собственная роль барону явно не нравилась.

«А хотел бы я посмотреть на святого Антония, который смог бы устоять перед этим искушением… – дискутировал он сам с собой. – Но почему я не испытываю обычной в таких случаях радости охотника? – Да потому, что охотник был не ты, – ответил кто-то за Мориса. – Разве это имеет значение? – возразил он. – Меня что, затащили в постель насильно? Нет. Окажись я в подобной ситуации – вновь воспользуюсь ею. Это совершенно нормально… – Только не для тебя, – продолжал тот же голос. – Во-первых, не ты был ведущим, подполковник, а во-вторых, ты переспал с любовницей друга, хотя и бывшей…»

На этой безрадостной мысли барон прекратил диалог с невидимым оппонентом. Аргументы и доводы, теряя стройность, начали путаться – в голове появились какие-то странные, не связанные с реальностью картинки и образы, и сон овладел Морисом.

Вернувшись из душевой комнаты, Натали присела на край кровати, разглядывая Мориса. Он лежал с закрытыми глазами, ровно и глубоко вздымалась обнаженная грудь. «Спит». Натали улыбнулась. Жадная и всепоглощающая страсть, которую она сумела в нем разбудить, забрала у барона все силы. Натали где-то читала, что лица людей во время глубокого сна преображаются, на них появляется отражение их истинного душевного и физического состояния. Они становятся более естественными, а значит, более уязвимыми.

«Действительно, – рассуждала Натали, – во сне сбрасываются маски и исчезают ложные, наигранные образы. Во сне человек становится самим собой. Правда, общаться с ним в таком состоянии, к сожалению, нельзя. – И тут же призналась сама себе: – Не обманывайте себя, мадам Легаре. Ваши интересы простираются шире психофизиологии барона».

Она склонилась к Морису, радостно подумав, что видит сейчас то, что и ожидала: волевое лицо, спокойное и уверенное. Этот человек не склонен к компромиссам. Похоже, ему вообще чужды колебания и сомнения. С каким-то несвойственным ей умилением Натали заметила лучики морщинок, идущие от глаз к вискам. Натали нежно прикоснулась к щеке барона губами. Стараясь не потревожить его, она скользнула под простыни, осторожно легла рядом и затаилась, прислушиваясь к своему и его дыханию. Нервное и физическое напряжение дня, прекрасный и стремительный секс, в котором не было границ и каких-либо условностей, возымели свое действие. Натали тут же крепко заснула.

Проснулась она, когда Морис еще спал. А за окном вставало солнце. Натали услышала характерный шум от большой уборочной машины, которая время от времени останавливалась у овощных лавок и других магазинов вдоль улицы, забирая мусор на закрепленном за ней маршруте. Обслуживающие машину два араба в зеленых форменных спецовках громко переговаривались на своем гортанном языке с хозяевами лавок – тоже в большинстве выходцами из стран Магриба. Они выносили пустые ящики, бутылки и другие скопившиеся за предыдущий день отходы, и мусорщики сваливали их в кузов под неусыпным надзором единственного француза – водителя. Француз обычно стоял поодаль со скрещенными на груди руками. Сам он никогда не прикасался ни к чему, кроме баранки руля своей машины. Натали не раз из окна видела эту бесхитростную процедуру. Ей импонировал огромный француз. Он был весьма символичен и, по ее мнению, превосходно олицетворял собой отношение метрополии к выходцам из своих бывших колоний.

Приподнявшись на локтях, она начала осторожно целовать слишком рано поседевшие виски Мориса. Он почувствовал, как женские губы медленно заскользили вдоль его тела. Шелковистые волосы приятно щекотали грудь, живот… В сознании вдруг высветилось лицо женщины, которая этой ночью так самозабвенно отдала ему все, на что была способна, и взамен получила то, что смог дать ей он. «Натали…» – всплыло в памяти ее имя, и Морис окончательно проснулся.

Он почувствовал, как его разбуженное, пульсирующее мужское начало вновь оказалось зажатым в нестерпимо горячем и сладостном пространстве, которое жадно обожгло его желанием. Морис опустил руку и с едва сдерживаемой грубостью запустил ладонь в густые непокорные волосы Натали…

Они решили провести этот день вместе – последний день перед отлетом Мориса в Мюнхен.

– У меня масса дел в Париже… – предупредил барон. – Времени, как всегда, в обрез.

– Я стану твоим личным шофером, адъютантом – кем захочешь. – Она сама себя не узнавала, но ничего поделать с этой новой Натали не могла. Разве что подшучивать над ней…

Они объездили чуть ли не весь Париж… Натали покорно ожидала Мориса в машине, пока он занимался короткими визитами вежливости, передавал небольшие сувениры родственникам и знакомым своих товарищей по службе. По дороге они болтали на самые различные темы, плавно переходя с одного предмета на другой. Морис еще в первую встречу отметил, что Натали прекрасно разбирается во многих, порой далеко не женских вопросах. Например, финансы, недвижимость. По мнению Мориса, данные проблемы совершенно бесполезно обсуждать с подавляющим большинством женщин. Они терялись, путались в понятиях, а в большинстве случаев сбивчиво пересказывали только то, что слышали от своих мужей. По совести, им все это было глубоко безразлично. В газетах их интересовали светские сплетни, а отнюдь не котировки валют. В лучшем случае – погода на Ривьере.

Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:

– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?

К удивлению барона, Натали такой поворот беседы совершенно не смутил. Она словно ожидала подобного вопроса и ответила, не раздумывая:

– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.

Морис продолжал молча изучать Натали.

– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.

– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.

«А я и не подозревал, что она еврейка, – мелькнуло в голове у Мориса. – Ладно, попробуем подойти к теме с другой стороны».

– В Европе тоже существует расизм. И порой не так уж он не заметен. Возьмем, к примеру, французов… Ты сказала, что каждый родившийся во Франции сенегалец или алжирец может считать себя французом. Да, формально это так. Он обладатель французского паспорта. Там не написано, что он негр или араб. Но назови мне хоть одного выходца из бывших французских колоний, чей отпрыск достиг бы общественных или государственных высот в этой демократической стране. А у вас в России, насколько мне известно, есть евреи министры, чиновники, директора фабрик, военачальники – генералы и были даже маршалы. Что касается антисемитизма, то это зло существовало и, вероятно, будет существовать вечно. Оно только временами становится более скрыто для глаз. Ты знаешь, сколько французов, сотрудничая с немцами, передавали своих сограждан в руки гестапо только за то, что они были евреями? Причем порой это были весьма уважаемые люди и даже аристократы. Могу тебе сказать, что дядя Жан-Мишеля отсидел в тюрьме десять лет после войны именно за это…

Натали с удивлением взглянула на Мориса, никак не прокомментировав его последнюю фразу

Морис осекся. Что это с ним?! Он не должен был рассказывать Натали эту историю, раз сам Жан-Мишель предпочел это скрыть. Она, правда, ему сегодня поведала о разрыве с Жан-Мишелем, но Морис решил никогда больше не упоминать при ней имя приятеля.

– Ну а помимо еврейской, можно сказать, общей для всех стран проблемы, что еще тебе не нравилось в России?

– Забитость народа. Его покорность. Всеобщий страх. Свобода слова только на собственной кухне, да и то с оглядкой, как бы кто не подслушал и не доложил куда следует…

– Я слышал, что в России бесплатное образование, медицина, символическая плата за жилье, – умышленно подбросил Морис избитые клише, которые не уставали повторять левые поклонники Советов на Западе.

– Что касается образования и медицины – это правда. А вот с жильем дело обстоит далеко не так, как вещает советская пропаганда. Достойные квартиры имеют только партаппаратчики и прочая номенклатура. Большинство народа живет в таких условиях, которые тебе трудно даже представить…

– Но что-то тебе нравилось в России? Что-то ты хотела бы перенести во Францию?

Натали не раздумывая, твердо, чеканя каждый слог, произнесла:

– Ни-че-го!

– Ну а что, по-твоему, отличает коренным образом французов от русских? – продолжал допытываться Морис.

– Индивидуализм. Зацикленность на своих личных проблемах. Они объединяются только тогда, когда кто-то посягает на их достаток. Они требуют у правительства лучших условий жизни здесь и сейчас. И мне это нравится!

Морис вопросительно поднял брови, как бы спрашивая: а что же здесь необычного? Натали, ожидая подобной реакции, поспешила разъяснить свою мысль:

– У русских же основная национальная черта – это стадность, советский коллективизм, которые, проявляясь, либо заканчиваются общей попойкой, либо – раз в столетие – кровавой революцией. При этом все рассуждают и мечтают о лучшей жизни, но… жизни для грядущих поколений. И мне это совершенно не нравится!

– А как русские относятся к угрозе возникновения новой войны? – спросил в заключение Морис, решив, что для первого раза он услышал достаточно.

– Война? Войны они боятся больше всего на свете. Не забывай: Советский Союз потерял в прошлой войне двадцать миллионов. При всем уважении к французскому Сопротивлению, Морис, я знаю и помню, что Гитлер оккупировал Францию всего лишь за шесть недель! Хваленая французская армия после отсидки за линией Мажино рассыпалась под первыми ударами вермахта. Париж был захвачен немцами без боя… Кстати, почти так же они его и оставили. Никаких существенных разрушений. Даже приказ Гитлера сжечь Париж немцами не был выполнен… Как же! Общеевропейская святыня. – Она посмотрела прямо в глаза Морису, пытаясь угадать, как он отнесся к ее словам.

Морис молчал, давая понять, что ему нечего возразить.

– Как ты знаешь, русским только оборона Москвы, битва за Сталинград и блокада Ленинграда стоили многих миллионов жизней. После таких испытаний русские готовы терпеть все: ущемление любых свобод, ужасные условия жизни, нищету… «Только бы не было войны!» Эту фразу ты можешь услышать и от бабки в глухой деревне, и от всемирно известной солистки Большого театра, и от именитого писателя…

– Но это все же простые граждане, Натали. А партийные бонзы и военная верхушка, принимающие политические решения – те, вероятно, думают иначе. Ведь здесь, на Западе, всем известно об угрозе цивилизации со стороны коммунистической России. Вспомни хотя бы слова Хрущева, который обещал «закопать капитализм», – впервые прервал ее Морис.

Нисколько не сбитая с толку, Натали тут же парировала:

– Вот в этом ты, как и многие на Западе, ошибаешься, выхватив слова Хрущева из контекста. Американская пропаганда ухватилась за эту фразу, превратив ее чуть ли не в программное заявление лидера мирового коммунизма. А то была всего лишь неудачная метафора малограмотного партийного функционера… Уж поверь мне: самая большая травма, которую пережили русские в этом столетии – это шок от внезапного нападения Германии. Они смертельно боятся повторения той ситуации, поэтому и бросают миллиарды на вооружение, рискуя довести свою экономику до коллапса. Однако Советский Союз никогда не начнет войну первым. К войне его может вынудить только прямое нападение или если его загонят в угол, как медведя в берлоге, и у него не будет другого выхода. Точно так же и европейцы не горят желанием зажечь огонь на собственной земле. Так что если и начнется война, то развяжут ее, конечно, американцы. – Натали замолкла, ожидая реакции Мориса на ее последнее высказывание.

Морис был немало удивлен подобным видением ситуации, изложенной этой неординарной, но, казалось бы, очень далекой от военных и политических проблем женщиной. К тому же, судя по всему, явно не поклонницей режима Москвы. Удивительно, но рассуждения Натали в своей сути совпадали с теми выводами и опасениями, которые так беспокоили в последнее время самого Мориса. Он решил пока не комментировать ее слова.

Натали украдкой взглянула на барона – его лицо выражало тревогу и глубокую озабоченность. Она была уверена, что попала в цель и он согласен с ее кратким анализом.

«Ну что ж – тест прошел удачно. Теперь становится понятным, что имел в виду Жан-Мишель, когда говорил о проснувшейся в бароне гражданской ответственности за судьбу Европы, – решила Натали. – Итак, начало положено. Со временем я выясню, что у тебя там творится поглубже, дорогой Морис…»

Самолет вылетал из Орли в 19.30. В аэропорту во Франкфурте-на-Майне Мориса будет ожидать штабной автомобиль, который за час-полтора домчит его до места службы в небольшом городишке под Мюнхеном.

Дорога была забита машинами парижан, возвращающихся с работы. Зная по опыту, сколько займет дорога, Морис выехал загодя, так что у них с Натали было достаточно времени в пути, чтобы вдоволь наговориться. Они говорили обо всем, кроме главного – когда они встретятся вновь. Однако Натали не сомневалась: на этот раз, как только Морис появится в Париже, он тут же сообщит об этом по телефону. «Итак, дорогой барон, никуда от меня вам теперь не деться».

Вернувшись из аэропорта, Натали, прежде чем отправиться домой, зашла в кафе у Трокадеро и взяла чашечку кофе и pain au chocolat[32] – лакомство, которое она обожала, но позволяла себе крайне редко. Как говорят англичане, все лучшее в этой жизни или противозаконно, или аморально, или от этого толстеешь.

Перед тем как покинуть кафе, она вошла в телефонную будку и набрала номер советского консульства. Услышав ответ дежурного, произнесла заранее обусловленную фразу:

– Простите, мсье, я могу поговорить с Жаном Дюбуа? Он просил меня позвонить после семи.

– Вы, очевидно, ошиблись номером, мадам. Такого здесь нет.

Подобный ответ означал, что вызов на внеплановую встречу принят. И свидание Натали с ее куратором из парижской резидентуры КГБ должно состояться через день в Люксембургском саду, на одной из его тенистых аллей.

Вернувшись домой, она приготовила себе «кир» – смесь шампанского и сиропа из черной смородины, любимый напиток многих французских женщин. Устроившись на диване, Натали поставила любимые сентиментальные баллады в исполнении Фрэнка Синатры с оркестром Билли Мэя, убавила звук и принялась прокручивать в голове события последних дней. На душе у нее было и радостно и тревожно. Происхождение тревожного чувства она не могла себе объяснить. Возможно, включилась интуиция. Внутренний компьютер, получив информацию, уже обработал ее, однако по каким-то причинам пока задерживал вывод результатов анализа «на экран». Ее размышления прервал звонок телефона. Звонил мсье Бриссон из парижского центра фирмы «Бэнг энд Олафсен». Натали вновь решила поменять свой музыкальный центр. В специализированном магазине фирмы ее давно и хорошо знали как самого взыскательного и весьма компетентного клиента. Бриссон сообщал, что, как и договаривались накануне, он почти уже в пути. «Мадам, я везу вам каталог наших новых поступлений. Есть потрясающие новинки». Разумеется, мсье Бриссон всегда предлагал Натали самую дорогую аппаратуру.

Натали меняла свой музыкальный центр примерно раз в два года, когда реклама радостно объявляла о создании новых «примочек», или, как их называют американцы, «gimmicks». Отличалась такая аппаратура исключительно дизайном. Услышать разницу в звучании могла лишь летучая мышь. Служили эти бесполезные новинки только для повышения цен и выманивания у богатого покупателя больших денег. Натали все эти уловки прекрасно знала, но они ее совершенно не смущали.

– Ведь я могу себе это позволить, – говорила она. – Поэтому для меня это еще одна маленькая радость.

Порой ей и вправду казалось, что голоса ее музыкальных кумиров, Фрэнка Синатры, Дина Мартина и Дорис Дей, на новой аппаратуре приобретают особую глубину и большую выразительность. Еще одна иллюзия…

…Такси остановилось у станции метро «Мон Пике». За последний час это была уже третья машина, которую сменила Натали. Выйдя из такси, она быстро нырнула в подземку. В очередной раз благословила создателей прекрасно разветвленной сети парижского метро: уходить от преследования, если таковое возникнет, – одно удовольствие. Выходя в последний момент из хвостового вагона или вскакивая в электропоезд перед тем, как закроются двери, меняя направление маршрута, заходя в крупные магазины и покидая их затем через выход на другую улицу, она старалась определить, все ли чисто, не увязалась ли за ней бригада наружного наблюдения ДСТ. Проделав в течение двух часов все эти, как она называла их, «шпионские штучки», необходимость которых на печальных примерах внушили ей московские специалисты по наружному наблюдению из 7-го управления КГБ, Натали наконец оказалась у входа в Люксембургский сад.

Расположенный среди улиц, полных машин, людской толпы и назойливого шума огромного мегаполиса, этот чудесный оазис мира и покоя давал утомленному горожанину возможность отдохнуть душой. Кажется, время здесь остановилось, задержалось в небольших рощах, рассеянных по всему пространству парка, благоухающего цветами, умиротворенного журчаньем воды в фонтанах. Анна Ахматова часто приходила в Люксембургский сад вместе с Модильяни. Он был настолько беден, что они сидели на скамейке, а не на платных стульчиках, как принято. Легкий стульчик можно и переставить куда захочешь – под каштаны, возле фонтана или в укромный уголок.

Но Натали не прельщали фонтаны. Минуя стройную череду мраморных королев и знаменитых женщин Франции, Натали – минута в минуту – вышла к условленному месту.

Она знала этого человека как Бориса Васильевича. Знала, что он – офицер Первого главного управления КГБ. Позднее, когда возникнет оперативная необходимость, Натали узнает, что в Париже он работает в Секретариате ЮНЕСКО.

Два года назад его представили Натали на конспиративной квартире в Москве:

– Знакомьтесь, Наталья Наумовна, Борис Васильевич. Он будет руководить вашей работой в Париже.

– Ну что ж, давайте знакомиться… – доверительно улыбнулся и протянул Натали руку. – Можно и просто Борис.

Парижский куратор понравился Натали. Интеллигентен, отлично воспитан, высокий, спортивно стройный, с располагающей улыбкой. Уместно шутил, демонстрировал отменный вкус и умение одеваться, что сразу отметила Натали. Его французский, если бы не легкий акцент, был безукоризнен, впрочем, как и английский (уже без акцента, о чем она узнала позднее). Его легко можно принять за гражданина любой из стран Западной Европы.

Натали, по своему обыкновению, подумала: «Ничего мужик – в моем вкусе. Может, для начала затащить его в койку?» Но что-то в манере поведения куратора подсказывало: здесь тебя, дорогая, пожалуй, ждет неудача. Уж очень строго подобные типы придерживались служебных табу – шашни с агентурой не заводить! В другой ситуации она не сомневалась, что легко достигла бы успеха.

Возможно, стоит рассказать подробнее о парижском кураторе Мимозы. Ознакомить читателя с некоторыми фактами его биографии, о которых Натали не знала, да и знать не могла. Отец Петрова, повлиявший в огромной мере на формирование личности сына, перед самой войной был призван в органы НКВД и в годы войны служил в 4-м управлении этого ведомства под руководством легендарного генерала Павла Судоплатова. Управление во время войны осуществляло диверсионно-агентурную деятельность на территории, временно оккупированной врагом. Василий Петров был заброшен в тыл немцев во главе чекистской разведывательно-диверсионной группы, составлявшей костяк крупного партизанского соединения, действовавшего в Смоленских лесах. В одном из тяжелых боев он получил серьезное ранение и был эвакуирован на Большую землю. Врачи единогласно вынесли суровый приговор: Василий больше не пригоден к несению военной службы.

Мальчишкой Борис как зачарованный слушал рассказы отца, вспоминавшего со своими товарищами по оружию боевые операции. В День Победы Петров-старший всегда приезжал на стадион «Динамо» для встречи с ветеранами – товарищами по оружию. На эти встречи Василий брал своего сына, который с восхищением смотрел на увешанных орденами и медалями ветеранов-чекистов.

Борис окончил Московский институт иностранных языков, куда легко поступил после службы в Советской армии. Прошедший армию и оказавшийся старше большинства своих однокурсников, он пользовался авторитетом среди студентов и уважением у преподавателей. Недруги же говорили о его заносчивости, нетерпимости и чрезмерной самоуверенности. Вероятно, в его довольно сложном характере уживалось и то и другое.

Борис был человеком упорным, может быть, даже упрямым, стремящимся во что бы то ни стало достичь поставленной перед собою цели. Будучи еще студентом, в летнее время он работал переводчиком на международных выставках в Москве. Конечно, он не мог остаться незамеченным чекистами, которые плотно опекали эти выставки.

После окончания института Борис собирался поступать на курсы переводчиков для ООН. Однако судьба распорядилась иначе. Еще до начала вступительного экзамена ему предложили пойти работать в КГБ. Борис принял это предложение без колебаний. После окончания разведывательной школы Борис Петров был распределен в 5-й отдел ПГУ – на направление, которое занималось Францией.

До первой долгосрочной командировки в Париж Петров неоднократно выезжал на Запад в качестве переводчика с различными делегациями, в частности с советскими представителями в международных спортивных объединениях по линии Спорткомитета СССР, что давало ему возможность наладить очень полезные контакты.

Ведь не каждому оперативному работнику еще в начале его карьеры предоставляется шанс знакомиться и общаться, иногда даже в неформальной обстановке, с сильными мира сего: коронованными особами, министрами, крупнейшими магнатами и международными чиновниками.

Например, выезжая на заседания Исполкома Международного парусного союза в качестве переводчика советского представителя в этом элитном виде спорта, Борис встречался с ныне покойным королем Норвегии Улафом V, который был почетным президентом Парусного союза, с его сыном, кронпринцем, нынешним королем Норвегии Харальдом V – в то время вице-президентом этой организации.

В итальянском курортном местечке Портофино, на заседании Исполкома Союза Петров встретился с греческим королем в изгнании Константином – своим ровесником, бывшим чемпионом в звездном классе на токийской Олимпиаде.

Из всей этой плеяды известных международных фигур и коронованных особ неизгладимое впечатление произвел на Петрова известный английский политический деятель, философ и мыслитель, лауреат Нобелевской премии мира Филипп Ноэль-Бейкер.

Когда Борис познакомился с Ноэль-Бейкером, тому было за восемьдесят. В сильном духом, но уже дряхлеющем телом старике трудно было разглядеть бывшего легкоатлета, серебряного призера на Олимпиаде в Антверпене и многократного капитана британской олимпийской команды. Ему было трудно ходить, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. Однако его ясные голубые глаза за круглыми роговыми очками светились неукротимой энергией и интересом ко всему происходящему вокруг – поразительный контраст, который нельзя было не заметить. Таких умных и выразительных глаз Борис больше никогда не видел. Ноэль-Бейкер ненавидел войну, о которой знал далеко не понаслышке. Солдат Первой мировой, он принимал активное участие в создании Лиги Наций, а в 1944 году вел работу по написанию проекта Устава ООН. Во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы он занимал ответственные посты в британском правительстве. Ноэль-Бейкер обладал огромной эрудицией, энциклопедическими знаниями, быстротой реакции в полемике и необычайно тонким чувством юмора. Кстати, Ноэль-Бейкер владел восемью иностранными языками. Бориса при общении с этим человеком больше всего поражала и печалила мысль о несправедливости и жестокости природы. Такой великий и неукротимый дух и разум просто не должны были исчезнуть с биологической смертью немощного тела! Однако, увы, это произошло в 1982 году, и весть эта искренне расстроила Бориса.

В руководстве других спортивных федераций, с которыми ему приходилось работать, также находились влиятельные люди из числа политиков, бизнесменов и даже военных. Эти контакты были для КГБ очень интересны…

Поэтому когда в Секретариате ЮНЕСКО, в секторе образования, появилась вакансия специалиста в области спорта и работы с молодежью, то руководством ПГУ КГБ было принято решение продвигать на эту должность Бориса Петрова, обладавшего знаниями и широкими связями в данной сфере.

Кстати, кандидат на пост в ЮНЕСКО должен был представить две рекомендации от известных в международном сообществе деятелей по профилю вакансии. Борис с его обширными международными связями легко получил эти рекомендации и гордился тем, что одну из них дал человек, которого он безмерно уважал.

Пост в ЮНЕСКО являлся для КГБ прекрасным прикрытием работы во Франции, так как международные чиновники имели широкие возможности устанавливать самые разнообразные контакты в процессе выполнения ими своих служебных обязанностей. К тому же они пользовались полной свободой передвижения по стране без обязательного оповещения МИД Франции о своем маршруте, как это было необходимо в те времена для советских дипломатов.

…Борис ждал Натали на скамейке у старого каштана, под раскидистыми ветвями которого легко укрыться от палящего солнца. Вокруг – ни души. Лишь в конце аллеи прогуливалась женщина с детской коляской.

Натали села рядом и, не тратя времени зря, принялась сжато, однако не упуская важных деталей, рассказывать Борису обо всем, что касалось ее знакомства с Морисом де Вольтеном. Петров не прерывал четкого рассказа Натали, только задал пару-тройку уточняющих вопросов.

– Да, это Жан-Мишель привел барона в салон. – «Теперь-то Центр оценит мою идею?» – хотела она сказать, но благоразумно оставила вторую часть фразы при себе. – Да, архитектор нисколько не преувеличил, говоря об антиамериканских настроениях своего друга.

– Как вы думаете, настолько ли сильна неприязнь де Вольтена к Соединенным Штатам, что ее можно будет использовать в наших интересах? – в заключение спросил Борис.

– Уверена, что шанс есть.

– Очень хорошо! Сейчас главное – не спешить. Надо более тщательно разобраться во внутреннем мире нашего аристократа, понять, что им движет, каковы его мысли, что его заботит. Развивайте ваши отношения, внимательно изучайте его – вы достаточно в этом опытны. Старайтесь не упустить мельчайших, казалось бы, самых незначительных деталей: какие газеты читает, есть ли у него какие-либо увлечения – ну, например, коллекционирование марок или монет и так далее. Обратите внимание на особенности его характера – внимателен он или рассеян, хорошая ли у него память, наблюдателен ли он, вспыльчив или выдержан, отходчив или злопамятен. Его сильные стороны и слабости. Постарайтесь поточнее определить политические взгляды барона в контексте его работы в НАТО. Ну, не мне вас учить. Вы молодец… Удачи вам! – Борис поднялся. – Посидите здесь еще минут пять. Потом можете уходить…

Натали раскрыла книгу с интригующим названием «Ангел-хранитель» – новый роман молодой и безумно популярной писательницы. Почувствовав, что чтение захватывает ее, посмотрела на часики и решила: «А, почитаю еще немного. Спешить-то некуда». Легкий ветерок зашелестел страницами, Натали закинула руки за спинку лавочки, сладко потянулась. Боже, до чего хорошо! Соскользнув с колен, книга приземлилась на дорожке, распахнув, словно бабочка, яркие крылья обложки, с которой загадочно улыбалась Франсуаза Саган.

Натали и без рекомендации Петрова знала, что нужно КГБ, а о «развитии отношений» с де Вольтеном ее не нужно уговаривать.

Она с нетерпением ожидала следующего приезда барона в Париж.

Командировки случались, правда, чаще всего короткие – два-три дня. Днем Морис мотался по рабочим делам, вечера и ночи они проводили вместе…

Иногда, утомившись от жарких ласк, они рассказывали друг другу забавные истории из своей жизни. Натали, уютно пристроившись на плече у Мориса, вспоминала эпизоды из детства и юности, арбатскую коммуналку.

Морис своеобразно реагировал на эти истории.

– А почему жильцы не пытались снять себе отдельные квартиры? – озадаченно интересовался он.

– Вероятно, это не приходило им в голову, – пыталась отшутиться Натали, не желая вдаваться в подробности получения или обмена жилплощади при социализме. – Труднее всего, – продолжала она, – было попасть утром в туалет. У дверей порой выстраивалась очередь, и пребывание там более двух минут вызывало всеобщее негодование.

– Да… никакой социальной терпимости в вашей стране, – с деланным возмущением произнес Морис.

– Когда подрос Женечка Либерман, его родители вбили себе в голову, что они произвели на свет нового Паганини и на шестой год его рождения купили ему скрипку. Женечка мучил инструмент с утра до вечера… Некоторым жильцам даже нравилось. «Пускай Женька играет, может, станет знаменитостью – вот у него уже выходит „В лесуродилась елочка…“», – вставали они на защиту настырного мальчика. «Его игра хуже зубной боли. Вам что, радио мало? Отдохнуть трудовому человеку после работы спокойно нельзя», – возмущались другие, угрожая заявить в милицию о нарушении общественного порядка.

– И кто же победил? – с интересом спросил Морис.

– Дело закончилось очень просто… Однажды пьяный сосед, воспользовавшись отсутствием Женькиных родителей, вошел в комнату к Либерманам, взял скрипку и разбил ее вдребезги об пол. Новую Женьке не купили…

Морису эта история показалась чересчур брутальной и совсем не смешной, и он счел своим долгом рассказать, как подобные конфликты решаются в обществе с повышенной толерантностью.

– Мари, моя сестра, стала заниматься музыкой. Отец и я с трудом выносили ее занятия на концертном рояле фирмы «Стейнвей». На этом настаивала мать – страстная поклонница классической музыки. Дело в том, что у Мари начисто отсутствовал слух. Когда она играла гаммы или что-нибудь по нотам – это еще можно было терпеть… Но когда после года занятий с педагогом она решила, что может сама импровизировать, – это стало невыносимо. Я помню, как однажды отец в самый разгар ее домашнего «концерта» вышел из кабинета и громогласно заявил, что еще немного – и мистер Стейнвей собственной персоной явится с небес и сотрет свое имя с рояля, если Мари не прекратит издеваться над инструментом. Это так сильно напугало впечатлительную Мари, что с тех пор уроки и импровизации в доме прекратились.

– Интересно, армия это что – твой выбор? Или обязывала семейная традиция? – Натали решила сменить тему.

– И то и другое. Ведь у меня не оказалось определенного таланта к чему-либо, как, например, у Жан-Мишеля к архитектуре и дизайну. И потом, меня всегда тянуло к мужской работе.

– И форма красивая, – поддела Натали. – Сам знаешь, как на военных девушки смотрят.

– Форма? Не думаю. Времена, когда военные были кумирами женщин, давно прошли. Сейчас девушки любят волосатых рок-звезд, наряженных, как новогодние елки. Мама, между прочим, полагала, что я имею право на выбор. А вот Лу – вновь на миг появилась «улыбка из детства», как ее окрестила Натали, – Лу категорически держала сторону отца. «Наш мальчик будет генералом», – повторяла она.

– А кто это – Лу?

– О, это наша няня, экономка, воспитательница и член семьи. Я, между прочим, до сих пор ее побаиваюсь. Как-нибудь расскажу о ней. Ну, поехали кататься? Или?..

– Или… – промурлыкала Натали.

Об отношениях Мориса с женой Натали никогда не расспрашивала: «Настает момент, когда мужчина начинает рассказывать сам. И тогда его не остановить». Но здесь она просчиталась: тема жены с любовницей не обсуждалась – таков неписаный закон мужской чести. Морис упоминал о жене крайне редко и всегда только в связи с какими-то событиями.

– У Анн скоро день рождения – Женевьева просила присмотреть ей что-нибудь в бутиках. – И они отправлялись в поисках подарка для дочери.

Приближалось Рождество… Натали понимала, что Морис, как добрый католик, должен провести этот праздник в кругу семьи. Она чувствовала, что его тяготит возникшая ситуация, и решила заговорить на эту тему первой, чтобы избавить Мориса от унизительной необходимости оправдываться. Ей самой не помешает встретить Новый год с матерью в Москве. Да и дела у нее там тоже есть. Так что вылетит она до наступления рождественских каникул.

Прежде всего ее с нетерпением ожидали в Ясеневе[33]. Однако на этот раз большой радости от предстоящей встречи с представителями Центра в Москве она не испытывала. Натали не жалела о том, что навела КГБ на Мориса. Она, возможно, не представляла еще себе всей опасности, которая нависнет над бароном в случае его согласия работать на КГБ. Она ведь работает – и ничего. Да и не только на КГБ… Натали просто не хотелось позволять посторонним людям копаться в ее отношениях с Морисом. Она понимала, что в Москве, если понадобится, придется рассказывать все – вплоть до самых интимных подробностей…

И еще. Необходимо организовать нелегальную доставку в Париж одной очень ценной работы Малевича, которую Натали два года назад смогла увести из-под носа у Георгия Костаки – этого самого известного и неутомимого коллекционера русского авангарда. Картина представляла собой фрагмент декорации к пьесе Маяковского «Мистерия-буфф», поставленной еще в начале 20-х годов. Это был небольшой кусок фанеры, который стоил ей бутылки виски «Джонни Уокер», блока «Мальборо» и 25 рублей. Фрагмент находился в Подмосковье, в запущенном доме, где проживали наследники бывшего работника сцены, который когда-то неизвестно зачем принес этот кусок фанеры домой. Вряд ли он мог представить, что стоимость этой фанеры на западных аукционах через пятьдесят лет будет исчисляться сотнями тысяч долларов. А для растопки печи картинка была не очень пригодна, поэтому, вероятно, и сохранилась.

Натали отлично знала, чего стоят картины русского авангарда той эпохи. Два года назад за приобретенную также за бесценок картину Любови Поповой на аукционе «Сотбис» она получила сто двадцать тысяч фунтов стерлингов. Авангард и абстрактные картины никогда не нравились Натали – еще Бутман говорил об этом направлении как о «раковой опухоли» на теле подлинного искусства, но сейчас она жалела, что продала Попову. Через какие-нибудь десять лет стоимость такой картины возрастет вдвое. Лучшего вложения денег не придумаешь!

Натали взяла билет на 20 декабря, считая, что времени, остающегося до встречи Нового года, ей будет вполне достаточно для деловых встреч в Москве. Она съездила в «Бо Марше» и накупила сувениров для знакомых и подарков для матери.

– Морис, я решила поехать на Новый год в Москву. Ты уж извини, но моя мать не вынесет, если не увидит меня рядом с новогодней елкой. Так что мы встретимся только в начале следующего года…

Натали огорчилась, заметив, как Морис воспринял новость: он даже не пытался скрыть облегчение, если не радость.

Они опять, уже в который раз, провели уик-энд в замке Натали близ местечка Сен-Пьер. Чем ближе подходило время отъезда Мориса, тем острее Натали ощущала свою привязанность и даже зависимость от него. Если кто-либо предсказал ей это ранее, она бы просто откровенно посмеялась… Мадам Натали, не находящая себе места после расставания с мужчиной?! Это что-то из области фантазий! Однако все было именно так!

Морис улетал в Германию неделей раньше – Рождество он встретит с женой и девочками.

Натали, как всегда, проводила его почти до самолета. Они выехали в сторону Орли, пообедав в небольшом уютном ресторанчике на полпути до аэродрома.

– Не грусти, дорогая. – Морис, предвкушая встречу с детьми, был искренне огорчен настроением любовницы. – Ты тоже скоро увидишь своих. Ты же рада?

Натали послушно кивала и прятала глаза. Не могла ведь она сказать ему, что готова в любую минуту сдать билет и отменить все дела, лишь бы встретить праздники с ним!

По дороге в аэропорт они старались не говорить о предстоящей разлуке. Оба понимали, что расставание неизбежно…

Когда объявили посадку на рейс Париж – Франкфурт-на-Майне и Морис решительно направился в сторону терминала компании «Люфтганза», Натали вдруг почувствовала, как ее охватывает щемящее, незнакомое чувство потери, смятения и неуверенности в себе.

– Можно подавать кофе? Простите, я могу принести вам кофе?

Официант трижды обращался к этой красивой даме, занимавшей в гостинице один из люксов с видом на Кремль. Зашел посетитель только пообедать, поужинать или живет здесь, в «Национале», – такие вещи работники ресторана распознавали сразу. Она, безусловно, русская и остановилась здесь, судя по всему, не впервые. Она заказала блюда, которыми традиционно славилась кухня «Националя». А потом попросила принести берлинских пирожных «из буфета, что в холле внизу, знаете, там, где вход с улицы Горького». «Странная мадам, – подумал официант, – не понимает, что в буфет берлинские пирожные доставляются из того же ресторана». Но просвещать постоялицу он не стал. И вот он стоит возле нее с подносом и безуспешно пытается обратить на себя внимание.

Не отрываясь Натали смотрела на заснеженную Манежную площадь и вспоминала, как некогда ее привел сюда Виктор Храпов.

Воспоминания о том, совсем еще недавнем времени никак не отпускали Натали. Официант деликатно кашлянул. Натали наконец взглянула на него.

– Да-да, конечно, несите кофе.

Расплатившись, Натали поднялась в номер, взяла со столика купленный в киоске отеля журнал и забралась с ногами в кресло. Ну-ка, чем порадует «Новый мир»?

Донн-донн-донн – отбивали время куранты на Спасской башне. Ого, уже восемь вечера.

Натали подошла к широкому окну и раздвинула шторы. На улице давно стемнело. Начался мягкий, сказочный, московский декабрьский вечер. На фоне ярко освещенной Кремлевской стены и въезда на Красную площадь красиво – как в детстве – валил густой снег. Мерцала огнями елка напротив Кремлевской стены. В Париже никогда не бывает такой красивой зимы!

Толпы москвичей, закончив работу, спешили кто в метро, чтобы скорее добраться домой, кто в ЦУМ, ГУМ или «Детский мир» за новогодними подарками: до праздника оставалось три дня. Из-за образовавшихся местами снежных заносов машины и троллейбусы плыли по улице Горького медленно, осторожно поворачивали между зданиями Госплана и гостиницы «Москва» в сторону площади Дзержинского…

Вдоволь налюбовавшись подзабытым и все равно трогательным пейзажем, Натали подошла к телефону и набрала номер.

Четыре длинных гудка… Натали поняла, что рабочий день на Лубянке – во всяком случае, в этом кабинете – окончен.

Ясное дело. Чекисты тоже люди…

Поищем дома.

– Алло. – В трубке раздался голос подростка, которому очень хотелось выглядеть взрослым. – Я вас слушаю, – сказал он солидно.

Натали решила ему подыграть:

– Это Виктор Петрович?

После паузы Валерий – сын Клыкова, уже своим, ребячьим голосом ответил:

– Виктор Петрович будет позже.

– Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку, – поспешила Натали. – Передайте, пожалуйста, Виктору Петровичу, чтобы он позвонил в гостиницу «Националь», в номер 245.

Натали не стала называть имени. Во-первых, Клыкову уже известно, что она в Москве, а во-вторых, он прекрасно знает, где она останавливается.

Минут через тридцать раздался звонок. Звонить мог только Клыков. Натали быстро сняла трубу и голосом Симоны Синьоре, с присущей актрисе сексуальной хрипотцой, произнесла:

– Est-ce vous, mon bel ami? Je brale d'impatience en attendant notre rencontre apres une separation aussi longue…[34]

И это была почти правда.

– С приездом, Наташа. К сожалению, Ива Монтана я не сымитирую, но тоже очень рад слышать тебя. Как добралась?

– Отлично. «Эр Франс» не «Аэрофлот» – там не мучают засушенными курами с освежающим напитком «Буратино».

– Что я слышу! А как же голодная диета? Как же клятвы насчет трех килограммов долой?

– Когда мы увидимся? – Натали немедленно перевела разговор со скользкой темы в деловое русло.

– Давай завтра. После двенадцати.

– Может быть, посидим и пообедаем в ресторане гостиницы – здесь такая хорошая кухня. Я приглашаю, Виктор Петрович, – заранее зная реакцию опера, игриво предложила Натали.

– Зачем «Националь»? Зови меня сразу в Останкино, на передачу «Голубой огонек», чтобы вся страна видела. Нет уж, встретимся по старой памяти у Киевского. Адрес, надеюсь, напоминать не надо?

– Да уж… не надо. Помню. Милое местечко.

– Жду тебя в половине первого… Лады? Ну, приятного вечера, Наташа, – мягко добавил Клыков, перед тем как повесить трубку.

«Так, теперь позвоним домой. Домой… – усмехнулась Натали. – Где он, мой дом?»

– Мамочка, привет милая! Да, я. Все хорошо. – Комок в горле мешал Натали. Таким беспомощным и слабым показался ей голос Софьи Григорьевны. – Мамочка, завтра днем у меня деловая встреча – один художник собирается на выставку в Париж. Кто? Не скажу, чтобы не сглазить. Я хочу устроить ему вернисаж у себя в галерее. А потом – домой, к тебе. И на все праздники. Целую, до завтра.

…Сегодня Софья Григорьевна, волнуясь в ожидании дочери, уже дважды подогревала чайник, когда наконец отворилась дверь – у Натали был собственный ключ. На этом настояла Софья Григорьевна: «Это все-таки и твой дом, девочка».

Румяная, в голубой норковой шубке, обвешанная пакетами, Натали втиснулась в крохотную прихожую и бросила поклажу на пол.

– Мамочка…

Сухонькая, седоголовая Софья Григорьевна любовалась своей ненаглядной дочерью. А та, снимая элегантные замшевые сапожки и засовывая ноги в теплые войлочные шлепанцы, жаловалась:

– Ну столько везде народу, ужас! Да еще этот мой художник! Капризный такой, представляешь, еще уговаривать пришлось. Словно не в Париж на выставку ему предлагают, а на вернисаж в Верхозадове.

– Иди мой руки, Наташа, – велела Софья Григорьевна. – Все на столе.

Господи, как все же хорошо иногда возвращаться в Москву!

Мать была бы счастлива, если бы Наташенька остановилась дома… Но она понимала – небольшая квартирка, которую она полюбила и старалась сделать уютной, слишком тесна для мадам Легаре. Натали же уверяла мать, что ни за что не хочет ее стеснять:

– Мамочка, ты же заслужила, чтобы жить в своей квартире! И потом, когда здесь я, ты все время суетишься, все хочешь что-нибудь для меня сделать, а ведь тебе уже не под силу такие нагрузки! Почему бы тебе не нанять какую-нибудь приходящую женщину? Она бы убиралась в квартире, готовила… Слава богу, мы можем это позволить… Ты должна больше отдыхать.

Натали была вполне искренна. Она приходила в полное расстройство, глядя, сколько всего делает Софья Григорьевна. Но мать любила домашнюю работу. Ей нравилось наводить порядок и всячески украшать свой дом, а мысль о том, что в кухню можно допустить постороннюю женщину и есть что-то приготовленное чужими руками, приводила ее в священный ужас. И Натали ничего не могла с этим поделать. Как бы то ни было, останавливаться здесь ей совсем не с руки. Быть постоянно на глазах у матери, отвечать на ее бесконечные вопросы и придумывать всякие истории, оправдывающие каждый твой шаг, – все это весьма утомительно. И ненужно.

И еще. Наташа Бережковская – это одно. А мадам Легаре – совсем другое… Положение обязывает останавливаться лишь в престижных отелях.

Натали медленно поднималась на четвертый этаж огромного сталинского дома. Он прятался сразу за массивом старых домов, отделявших привокзальную площадь от лощено-номенклатурного Кутузовского проспекта. Натали вспомнила, как она впервые вошла в этот тихий и, как ей показалось, таинственный подъезд. Тогда, пятнадцать лет назад, она поднималась пешком. И на этот раз Натали тоже решила не пользоваться лифтом. Тогда ее толкало любопытство – безумно хотелось осмотреть подъезд, пройтись по красивым, выложенным плиткой площадкам. Сегодня причина была весьма прозаической: Натали старалась сжечь побольше калорий, чтобы поскорее избавиться от ненавистных трех килограммов, которые она периодически то сбрасывала, то с легкостью набирала. Все говорили, что этого не следует делать – «Зачем вам худеть, мадам? Вы по-прежнему стройны, как Одри Хепберн». Но она-то знала, что самое кошмарное – ощущать каждый грамм ненавистного веса. Юбка, купленная пару месяцев назад в момент «триумфа воли», сегодня грозила лопнуть по шву.

Вот и знакомая площадка. Всего две двери. На одной аккуратно прибит номер с медными цифрами – 72. А табличку с номером квартиры напротив до сих пор так никто прибить и не удосужился. «Хранит хозяин инкогнито, – усмехнулась Натали. – Надо же, столько лет – и ничего не изменилось. Или нарочно не хотят менять?»

Тем далеким летом Наташа Бережковская робко позвонила в дверь, волнуясь: что там ее ожидает? Ее впустила женщина лет сорока пяти. Приятное простое лицо. Темно-синие, печальные, как два глубоких колодца, глаза. Женщина провела Натали в просторный темноватый холл. Квартира показалась ей огромной и еще более таинственной, чем сам подъезд. Женщина прошла вперед, открыла ближнюю дверь в коридоре: «Пожалуйста, подождите здесь. Виктор Петрович с минуты на минуту будет». И Натали осталась одна. За дверью стояла пронзительная тишина. Странно. Ни шагов, ни голосов, ни даже звука посуды из кухни. Должна же здесь быть кухня.

Наташа присела на стул и начала разглядывать комнату. Обстановочка, скажем прямо, спартанская. Диван, возраст которого явно зашкаливал за четверть века, небольшой письменный стол с двумя стульями, слегка потрескавшееся черное кожаное кресло возле батареи. На столе – стаканчик с отточенными карандашами и несколькими ручками, с краю у окна лежала тоненькая стопка писчей бумаги. Старый бельевой шкаф с помутневшим зеркалом – тоже довоенного производства – тоскливо жался к стене. Единственным предметом мебели, который говорил что-то о хозяевах квартиры, была этажерка. На нижней полке лежало несколько старых книг и журналов, здесь же стоял томик стихов Есенина. На верхней – фарфоровые статуэтки: две изящные балерины, медведь, играющий на виолончели, и традиционные слоники из белого мрамора. Над этажеркой в темной деревянной раме за стеклом висела ретушированная фотография мужчины средних лет в генеральской форме послевоенного образца с колодками орденов и с жестким взглядом. «Наверное, хозяин этой огромной квартиры, – мелькнуло в голове, – муж той женщины с печальными глазами, которые стали такими после ухода генерала в мир иной». В том, что его нет в живых, Натали почему-то не сомневалась.

Вдруг она услышала какие-то странные, приглушенные звуки, донесшиеся из глубины квартиры. Звуки, похожие на хрюканье поросенка… Натали так и не смогла понять, кто или что могло издавать их. В том, что они исходили от живого существа, она не сомневалась. Собака? Может быть… Все это придало конспиративной квартире у Киевского вокзала еще больше таинственности. Вскоре вошел Виктор, извинился за то, что немного задержался из-за срочного вызова к начальству, и они приступили к обычной работе, однако из головы Натали все не выходила тайна странных звуков, но в чем тут дело, она спросить у Клыкова так и не решилась…

…Позвонив в дверь, Натали услышала бодрые знакомые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге ее встретил улыбающийся Виктор. При ярком освещении ей сразу бросилось в глаза, что у Виктора заметно прибавилось седины на висках. Однако она тут же отметила, что это ему шло, придавало солидность и начальственный вид, видимо, соответствуя его сегодняшнему положению в «конторе». Они по-дружески обнялись, и Виктор повел ее все в ту же комнату. Еще в прихожей Натали обратила внимание на значительные изменения в интерьере. В коридоре было светло, висела новая люстра, освещая до блеска начищенный старый дубовый паркет. Комната была та же, но производила совершенно иное впечатление. В ней была расставлена новая полированная мебель, на стенах висели эстампы, которые на фоне новых светлых обоев оживляли комнату, придавая ей привлекательный вид. Однако домашнего уюта здесь не было. Исчезли предметы, которые когда-то могли хоть что-то сказать о хозяевах дома. Исчез портрет генерала. Не было тех трогательных статуэток, расставленных на этажерке. Натали вдруг пожалела об одиноком шкафе, стоявшем в свое время у стены. В той «старой», хотя и бедно обставленной квартире чувствовалась жизнь, в ней было что-то от ее обитателей, таинственный, но индивидуальный след их личностей. Здесь же нигде не было ни одной личной вещи, которая могла что-либо сказать о владельце квартиры, если таковой и проживал в этом доме. От всего несло казенщиной.

«Ну что ж, это уже напоминает гостиную в номере люкс элитного советского отеля. Типа Жемчужины в Сочи. Наверное, даже инвентарные алюминиевые бирки прибиты к этим полированным дровам», – ехидно подумала про себя Натали.

Она обратила внимание, что Виктор гордился сменой декорации. Как бы подчеркивая изменение обстановки и вместе с этим своего статуса, он подошел к натертому до блеска полиролью серванту, занявшему место жалкого бельевого шкафа с мутным зеркалом, открыл дверцу и вынул бутылку «Советского шампанского» с двумя высокими хрустальными бокалами.

– Во-первых, Наташа, нужно отметить твой приезд, нашу встречу и выпить за удачу в Новом году. Или, как говорится, чтобы новый год был не хуже старого.

– С удовольствием, Виктор Петрович! А что, на конспиративных квартирах теперь разрешается выпивать с помощниками? Или здесь вы принимаете и обрабатываете особо ценную агентуру? – Натали почему-то никак не могла переменить саркастический настрой, возникший у нее, когда она вошла в подъезд сталинского дома.

– Не ерничайте, Наталья Наумовна. Вы что, не знаете, что жить стало лучше, жить стало веселей? – с улыбкой и не без иронии произнес Клыков, наполняя бокалы шипучей жидкостью. Вспомнив что-то, он опять полез в сервант и достал оттуда большой пакет. Подойдя к столу, высыпал в вазочку шоколадные конфеты «Мишка на Севере» и белые шары ароматного свежего зефира.

– Надо же чем-то закусывать. Вот, как я помню, твои любимые сладости, Наташа. Специально припас.

Натали была тронута. В комнате появилось что-то не обезличенное, напоминавшее ей о детстве и свидетельствующее о том, что Виктор помнил о ней и готовился к этой встрече.

– Спасибо, Витя…

Впервые она назвала его так. С этой секунды ее сарказм улетучился и уступил место чему-то, что можно было бы определить, как чувство дружбы, если искренняя дружба допустима между оперативником и его агентом, вопреки всем служебным комитетским инструкциям.

Они чокнулись и выпили за предложенный Виктором тост. Затем еще по бокалу. Натали заметно расслабилась и стала подробно рассказывать Виктору о своей парижской жизни, о салоне, о людях, которые у нее там бывают. Говорила она ярко, с юмором, в своей обычной ироничной манере, которая высвечивала особенности характеров и слабостей описываемых ею людей.

Виктору всегда было интересно слушать Натали. От нее он многое узнавал об особенностях жизни на «загнивающем» Западе, о нравах и национальных особенностях в психологии людей, с которыми Натали приходилось там сталкиваться и которых ее цепкий и острый ум так четко и ясно препарировал. Выговорившись вдоволь, Натали спохватилась. Говорит, говорит, а его так ни о чем и не спросила. А как у него складывается жизнь? Он ей ведь ничего не рассказал на этот раз о себе. Но, подумав, она решила ничего и не спрашивать.

Она не ждала от него большой откровенности. Обычно беседы офицеров КГБ со своими агентами проходили в форме одностороннего обмена информацией – к этому Натали привыкла. Она вспомнила это, и иллюзия дружбы тут же улетучилась. То, что Виктор вырос по службе, было видно невооруженным глазом – об этом говорили его уверенные манеры, начальственные нотки в голосе, когда он куда-то позвонил. Да и добротно, по фигуре сшитый костюм с хорошо подобранным однотонным галстуком тоже свидетельствовал об этом. О подросшем сыне Валерии, твердо стоявшем на верном пути, она уже от него слышала…

Натали так и не спросила у Виктора, что стало с бывшей хозяйкой квартиры, чьи печальные глаза так врезались ей в память. И кто был тот строгий генерал на фотографии. В том, что бедная женщина уже встретилась со своим покойным мужем, Натали почему-то была твердо уверена.

И не узнала и в этот раз она, что за таинственные звуки слышала когда-то в стенах этого дома.

На следующий день в номере «Националя» раздался звонок из Ясенева. И Мимоза отправилась на встречу с неизвестным ей Валерием Ивановичем. Она должна была подъехать к выходу на Гоголевский бульвар станции метро «Кропоткинская» в десять утра. День стоял морозный и ясный. По Гоголевскому бульвару, как обычно, гуляли пенсионеры из окрестных домов и молодые мамы с детьми. Натали сразу выделила одиноко стоящего мужчину. К нему-то она и направилась уверенным шагом.

– Здравствуйте, Наталья Наумовна, – поздоровался мужчина. Улыбнулся и добавил: – Пойдемте, здесь совсем недалеко.

По заснеженной аллее они дошли до Сивцева Вражка. Натали могла следовать за незнакомцем с закрытыми глазами: ведь это был мир ее детства… С дворовой компанией они облазили вдоль и поперек все закоулки, увлеченные игрой в «казаки-разбойники». Но… «нам в детство не вернуться никогда» – вспомнились слова поэта.

Вскоре они свернули в переулок и оказались напротив большого серого дома, построенного, судя по стилю, где-то в начале столетия. Господи, да она тысячу раз проходила мимо! Теперь ей предстояло зайти в подъезд с массивными старинными дверями.

«Еще одно тайное владение всемогущего комитета, – мелькнуло в голове у Натали. – Интересно, сколько же у них недвижимости по всей Москве, не считая огромного комплекса, занимающего почти все окрестные улицы и переулки, примыкающие к Лубянке?»

Дверь открыл мужчина и жестом пригласил Натали в комнату, на этот раз отличавшуюся от многих виденных ею ранее своим обжитым видом: на подоконнике стояли цветы, на стеллажах, расположенных почти вдоль всей стены, были видны корешки солидных изданий. Наличие такой большой библиотеки указывало на то, что в квартире обитал или все еще обитает кто-то из московских интеллигентов.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Николай Петрович, – представился мужчина открывший им дверь, внимательно сверля Натали глазами.

– А я и есть тот самый Валерий Иванович, который звонил вам в гостиницу. – Человек, встретивший Натали у метро, протянул руку.

Несмотря на то что мужчины старались быть как можно дружелюбнее, она не могла не почувствовать скрытую настороженность, настрой на критический анализ информации, которую она им собирается сообщить.

После обычных дежурных вопросов о житье-бытье, перелете из Парижа в Москву они приступили, наконец, к главному, тому, что их интересовало больше всего. Тон задавал тот, второй, чернявый, постарше и пониже ростом – его внимательные глаза постоянно следили за выражением лица Натали… Да и Валерий Иванович не отставал: Натали чувствовала на себе и его неотрывный, острый, изучающий взгляд. Она на мгновение ощутила себя некой субстанцией, находящейся под микроскопом ученых-исследователей.

– Наталья Наумовна, расскажите нам поподробнее, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Морисом де Вольтеном, – начал беседу чернявый.

Никто не вел записей, бумага на столе отсутствовала, но Натали прекрасно знала, что весь разговор фиксируется. Это делало ее ответы продуманно короткими, предельно точными, лишенными эмоциональности.

Пэгэушники[35] внимательно слушали Натали, почти не перебивая ее, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Их интересовало все – от возраста и места рождения барона, его работы, должности, звания, материального положения, черт характера, привязанностей до отношений с женой и детьми, привычек, наклонностей, слабостей и сильных сторон. Что касалось личных качеств, характеризующих барона с положительной стороны, тут Натали не скупилась на эпитеты: пытливый ум, сильная воля, проницательность и целеустремленность, харизма, против которой трудно устоять женщинам… Последнее замечание, конечно, не прошло незамеченным мимо ушей опытных психологов-практиков из ПГУ.

Особо внимательно они отнеслись к рассказу Натали об антиамериканских настроениях Мориса, попросив Натали дословно вспомнить все то, что в этой связи ей говорили как Морис, так и его друг-архитектор.

На многие вопросы Натали просто не могла дать ответов, что вполне объяснимо – многое ей еще только предстояло выяснить по возвращении в Париж. В конце беседы разведчики попросили все подробно изложить на бумаге, которая, к великому сожалению Натали, все же нашлась в этом доме.

После почти трех часов интенсивной работы она почувствовала себя внутренне опустошенной, как будто ее вывернули наизнанку.

На улице она быстро взяла такси, доехала до «Националя», поднялась в номер и после освежающего душа легла спать, отметив полное отсутствие аппетита.

Какое-то время перед глазами еще мелькали события прошедших дней… Но потом все заслонило лицо Мориса де Вольтена.

– Владимир Александрович, – начал свой доклад начальник 5-го отдела управления, положив на стол папку, на которой была видна сделанная от руки надпись «Операция Аристократ», – агент парижской легальной резидентуры инициативно вышел на перспективный контакт с французом – подполковником НАТО, который служит в Центре ракетных войск в Мюнхене. В процессе изучения объекта были выяснены его политические убеждения, связи, черты характера, составлен психологический портрет. Изучение француза проводилось также через нелегальные резидентуры как во Франции, так и в ФРГ. Определена основа возможной вербовки натовца – это сильно выраженные антиамериканские настроения, повышенное чувство личной ответственности за судьбы Франции и Западной Европы. Понимание необходимости сохранения военного паритета между блоками. Материальная сторона не является определяющей. Он человек довольно состоятельный, знатного рода, с особым кодексом чести. Так что вербовку думаем проводить исключительно на идейной основе.

– Где и как намерены осуществить подход и кого собираетесь подвести к объекту с этой целью? – спросил начальник разведки.

– Полагаем, что подход легче осуществить в Париже. Планируем подвести к натовцу опытного разведчика-агентуриста из парижской резидентуры. Агента-наводчика используем для установления первого контакта. В дальнейшем ему следует прекратить встречи с объектом для его же безопасности.

– Хорошо. Срочно подготовьте план мероприятий по разработке и вербовке натовца. С этой минуты подробно докладывайте мне обо всем, что связано с этой операцией. Проникновение в НАТО на таком уровне для нас чрезвычайно важно. Оставьте мне дело – я внимательно просмотрю материалы…

В Центре долго ломали голову, как «органичнее» подвести к де Вольтену Бориса Петрова. Случай преподнес разведчикам неожиданный подарок: в одном из сообщений Мимозы о посетителях ее салона появилось имя Джона Риттера – профессора Колумбийского университета. Лучше и быть не могло: Риттер, ученый с мировым именем, тоже работал в Секретариате ЮНЕСКО. После утреннего совещания в «бункере» резидент попросил Петрова зайти к нему в кабинет.

Генерал-майор Михаил Михайлович Северцев (или, как его за глаза называли разведчики, Мих-Мих) – резидент КГБ в Париже – положил напротив Петрова фотографию: высокий, с непокорной шевелюрой мужчина что-то с увлечением рассказывал, слушатели не отрывали глаз от рассказчика – чувствовалось, он полностью овладел их вниманием. Снимок был сделан в фойе малого конференц-зала ЮНЕСКО, судя по всему, в перерыве какого-то заседания.

– Узнаёшь? – спросил Петрова резидент после того, как тот внимательно рассмотрел фотографию.

– Да это же Джон Риттер, наш Ди-1, то бишь начальник отдела в секторе образования.

– Что тебе о нем известно? Ты с ним знаком?

– Формально – нет, но в лицо он меня знает. Риттер давно работает в ЮНЕСКО. Несмотря на высокий пост, демократичен, чем и завоевал симпатии и популярность среди сотрудников. В секретариате прослыл настоящим трудоголиком, помешан на спасении древних исчезающих культур. Часто выезжает в командировки в богом забытые места стран Азии и Африки, куда силком никого не загонишь. Рассказчик он великолепный, если сядет на своего любимого конька – моментально обрастает аудиторией.

– Вот ты, Борис Васильевич, и станешь его самым благодарным слушателем. Ты должен сделать все, чтобы понравиться ему и подружиться с ним. А затем он должен «познакомить» тебя с Мимозой – наш ученый часто развлекает гостей известного тебе салона. Там он уже завел себе поклонников из числа дипломатов развивающихся стран и нескольких французских ученых-лингвистов.

– Понятно. Подумаю, как это лучше сделать, и доложу вам завтра.

– Договорились. Кстати, Риттер – «чистый», в связях с ЦРУ и прочими спецслужбами не замечен. На «посиделки» в посольство США, куда юнесковских американцев приглашают на «лекции» – эквивалент наших политинформаций, демонстративно не ходит.

«Я бы, пожалуй, тоже не ходил», – мелькнуло в голове у Бориса.

– Фрондер. Словом, действуй…

На левом берегу Сены, на площади Фонтенуа, высится семиэтажный трилистник из стекла и бетона в форме латинской буквы «Y». Это самое яркое явление классического структурализма распахнуло свои двери для ЮНЕСКО в 1958 году. Сам мэтр Ле Корбюзье одобрил проект, созданный известным итальянским архитектором Пьером Луиджи Нерви. Штаб-квартира заслуживает большего, чем простое упоминание о ней. Дело в том, что все континенты постарались внести лепту в ее обустройство, передав ЮНЕСКО лучшие образцы своих высокохудожественных произведений, для того чтобы украсить и превратить в своеобразный Собор искусства первый этаж здания. Его расписывали Пикассо и Миро, украшал своими фресками Тамайо, барельефы выполнил Арпа, а скульптуры – творения Мура и Кальдера. Без преувеличения можно сказать, что здание штаб-квартиры ЮНЕСКО является мировым интеллектуальным перекрестком. В этом нетрудно убедиться, побродив по просторным вестибюлям и залам организации. Здесь за час можно встретить больше известных всему миру ученых, выдающихся деятелей искусства и культуры, чем за всю жизнь в любой из столиц. Нередко делегаты – представители стран – членов ЮНЕСКО, собирающиеся для участия в различных межправительственных комитетах, научных конференциях и семинарах, выходя после бесплодных дебатов в огромные, великолепно украшенные холлы, выглядят подавленными, осознавая свое бессилие на фоне высоты человеческого духа и его устремлений.

На следующий день по дороге в офис Борис проигрывал сценарий встречи с американцем. Встреча должна получиться «случайной», но в то же время позволяющей продолжить общение.

«И где же мне лучше столкнуться с ним вне служебной обстановки? – соображал Борис. – Пожалуй, в ресторане – Риттер, насколько мне известно, там часто обедает. Правда, нужно будет провести подготовительную работу… Очень кстати в малом конференц-зале проходит один из запланированных семинаров, организуемых его отделом».

Ресторан ЮНЕСКО, расположенный на последнем этаже здания, – огромное светлое помещение с большими окнами, способное вместить в себя до трехсот человек. Там есть столики для больших компаний, на четверых и даже на двоих. Нельзя сказать, чтобы ресторан пользовался огромной популярностью. Он всегда, за исключением международных конференций, семинаров и симпозиумов, полупустой. Во-первых, у работников секретариата не существует точного времени, отведенного на обед. Во-вторых, цены в ресторане довольно высокие – вероятно, с учетом высокой зарплаты международных чиновников. Однако основная масса сотрудников ЮНЕСКО предпочитает обедать в близлежащих кафе и небольших уютных ресторанчиках, которых, как и везде в Париже, огромное количество. Тем не менее есть определенная часть старших чиновников, которые то ли в силу статуса, то ли для общения между собой регулярно ходят именно в ресторан ЮНЕСКО. Джон Риттер, занимающий пост начальника отдела, разумеется, обедал «наверху».

Характерно, что советские граждане из числа работников Секретариата в ресторане бывали по вполне понятным причинам редко. Они предпочитали обедать дома, так как все снимали квартиры в непосредственной близости от места работы и лишних денег у них не водилось. Советские граждане, получив в банке ЮНЕСКО причитающуюся им зарплату, относили ее в бухгалтерию посольства, эвфемистически называемую «Тетей Мотей», при этом оставляя себе ту часть зарплаты, которая соответствовала их рангу, установленному МИД СССР. Никто из советских граждан не должен получать больше посла СССР.

Пару дней Риттер был всецело поглощен подготовкой к семинару. С папкой под мышкой он постоянно сновал между своим кабинетом и офисом заместителя генерального директора, курировавшего его отдел. Зато в четверг Петрову удалось буквально вклиниться в дискуссию, которую этот азартный лингвист затеял после семинара в холле конференц-зала. Риттер охотно выслушивал каждого желающего высказать свое мнение. Речь шла о последнем заседании Комиссии по культуре. Борису удалось естественно вписаться в ряды участников импровизированной дискуссии, высказать несколько удачных замечаний. Риттер одобрительно посмотрел на русского коллегу, которого он неоднократно встречал в коридорах ЮНЕСКО. Его замечания показались профессору любопытными и неординарными. Да, с этим человеком он охотно продолжит разговор… Но Петров задерживаться не стал, а с деловым видом направился к лифту. Риттер с огорчением посмотрел вслед толковому русскому. «Надо непременно с ним познакомиться», – решил он.

На другой день Петров зашел в ресторан и, выбирая место, где можно расположиться, «случайно» увидел Риттера. Американец дружелюбно махнул рукой, приглашая его за свой столик. С Риттером оказалось нетрудно «разговориться» – достаточно лишь внимательно его слушать и кивать в знак согласия. Недаром Борис провел несколько часов в библиотеке ЮНЕСКО, знакомясь с работами ученого, чтобы вовремя вставлять нужные ремарки и задавать уместные вопросы.

– …Помню, я еще преподавал в Колумбийском университете, когда первый раз приехал на научную конференцию в Париж, – рассказывал Риттер. – Вот выступает делегат от Мали. Чрезвычайно образованный человек, умница, закончил в свое время Сорбонну. Защитился, ему предлагали там заняться научной работой и читать курс лекций – впереди блестящие перспективы и спокойная жизнь в Париже.

– А он не согласился, предпочел вернуться на родину. Там же столько нужно сделать! – вставил «восхищенно» Борис.

– Именно! – обрадовался такому совпадению взглядов Риттер. – Послушайте, что волновало этого замечательного человека! Малиец говорил, что если уже сейчас не записать устной информации, которая еще хранится в головах неграмотных людей из различных этнических племен страны, то будет поздно. Эти люди хранят историю Мали в песнях, сказках, легендах. Но они очень стары. Молодые уходят в города, у них другие заботы и интересы. – Риттер сделал паузу. – А потом малиец произнес поразительную по своей трагической точности фразу, которая меня просто потрясла.

– И что же он сказал? – Петров с искренним интересом смотрел на увлеченного собеседника.

– Он сказал: «Когда умирает такой старик в одной из наших деревень – в мире исчезает целая библиотека». Именно тогда я понял, что должен перейти на работу в ЮНЕСКО.

За кофе было решено «общаться кабинетами», по выражению Риттера. «Мы ведь, мистер Петров, можем выпить кофе и у меня».

Они стали встречаться почти ежедневно. Им становилось мало коротких кабинетных общений, и время от времени они совершали походы в крошечные, уютные кафе. Их беседы давно вышли за рамки тем о «сохранении культуры этносов» или о «разнице в школьных программах стран Западной и Восточной Европы». Риттер сам инициативно касался и политических тем, в которых он откровенно критиковал американское правительство. Становилось понятным, почему он не ходит на «политзанятия» в посольство.

– Понимаете, мистер Петров, у нас в Штатах существует самая постыдная система отбора для работы в международных организациях, – горячился Джон. – Любой американец, перед тем как поступить на работу в ЮНЕСКО или даже временно сотрудничать с этой организацией, должен получить рекомендацию правительства США. По сути дела, это унизительная полицейская проверка. Представляете?

– И сколько времени занимает такая проверка? – спросил Петров, по вполне понятным причинам заинтересовавшийся этим вопросом.

– Проходят недели, даже месяцы, прежде чем ФБР, наконец, закончит проверять кандидата и даст в отношении новичка свое заключение. Представляете, сколько бесценного времени тратится попусту и какие создаются искусственные преграды для талантливых специалистов, чья «вина» может состоять лишь в том, что они восхищались фильмами Чаплина или сказали что-то хорошее о достижениях русской науки?

Борис уже кое-что слышал об этой процедуре, введенной в США в 1953 году в эпоху маккартизма. Риттер лишь подтверждал, что она действует и сегодня и что ни один президент США так и не отменил ее. Борис был рад, что американец довольствовался монологом и не спрашивал, как обстоят дела с этим вопросом в Советском Союзе. Вряд ли стоило ему рассказывать о соответствующей процедуре в СССР. Там ни один советский гражданин в ту пору не мог без проверки в КГБ, без собеседования в райкоме партии и утверждения списка в отделе загранкадров и выездов ЦК КПСС поехать по групповой туристической путевке даже в Болгарию. Что уж говорить об оформлении на работу за границей!

Они перешли на «ты», после того как американец спросил:

– Мистер Петров, вы не станете возражать, если мы отбросим этих официальных «господ» и станем обращаться к друг другу «Борис» и «Джон»?

– Давно пора, – улыбнулся Петров.

Когда Риттер узнал, что Борис интересуется искусством эпохи Возрождения, сразу же предложил сходить вместе в Национальный музей искусства Средних веков – Музей Клюни, расположенный недалеко от Сорбонны. Борис не стал возражать, хотя бывал в этом музее, и не раз. Поход туда всегда интересен, а в этот раз он еще и являлся одним шагом к поставленной цели.

Подъехав к площади Пенлеве, Джон, не мудрствуя, оставил машину на служебной стоянке университета – его, к счастью, там хорошо знали. Оттуда до музея рукой подать.

Самыми популярными экспонатами музея являются шесть гобеленов под общим названием «Дама с единорогом». Шесть загадочных сцен с участием прекрасной женщины, по обе стороны от которой стоят лев и единорог. Датированные концом пятнадцатого столетия гобелены потрясают своей сложностью и таинственной символикой. Вокруг дамы на земле, окрашенной в нежный красный цвет, сотканы тысячи мельчайших цветочков и фигурок птиц и животных. Причем каждая деталь имеет свою особенность и значение. Но что бы ни символизировали эти вытканные на материи рисунки, посетителю музея трудно оторвать от них взгляд. Эту магию каждый раз испытывал на себе и Борис.

Когда сели в автомобиль, Джон, прежде чем включить двигатель, на секунду задумался, а затем произнес:

– Ты знаешь, Борис, сюжет гобеленов или, скорее, изображенная на них прекрасная дама каким-то образом напоминает мне одну мою хорошую знакомую…

Борис удивленно взглянул на Джона, а внутренне напрягся, понимая, что вот он, наконец, результат почти полуторамесячного общения с Риттером, который, к счастью, был ему симпатичен.

– Тебе непременно следует сходить со мной в салон мадам Натали Легаре, и ты поймешь, что я имею в виду. К тому же у нее прекрасная коллекция живописи, русских икон да и самого разного антиквариата. Тебе будет интересно – гарантирую.

– Знаешь, Джон, я не уверен, что это удобно, – нерешительно произнес Борис.

– Удобно, удобно. Я тебя ей представлю. У мадам салон, светский салон. Там собирается цвет искусства, политики, дипломатии. И не только французы. Ты сможешь завязать весьма полезные знакомства. Ну как, идем?

Борис пожал плечами:

– Ну, если ты считаешь, что это интересно…

– Итак, в эту пятницу я веду тебя на улицу Мозар. О'кей?

– О'кей, – как можно спокойнее, но при этом ликуя в душе, произнес Борис.

Джон Риттер и Борис Петров застали мадам Легаре беседующей с господином, которого Джон видел здесь впервые. Борис же, взглянув на Мориса де Вольтена, отметил: «В жизни он выглядит привлекательнее, чем на фотографии». Любительский снимок Натали передала ему во время их встречи в Медонском лесу. Безусловно, фотография не могла отразить всю полноту мужского обаяния Мориса: некоторую ироничность, манеру говорить, низкий мужественный тембр голоса и достоинство, с которым он держался. Во всем его облике чувствовались сильный характер, решительность и внутренняя уверенность человека, знающего себе цену.

– Добрый вечер! Простите мадам, мсье, – Джон перевел взгляд с Натали и дружелюбно улыбнулся Морису де Вольтену, – позвольте представить вам моего коллегу по Секретариату ЮНЕСКО мистера Петрова.

Натали царственно протянула Борису руку:

– Очень рада видеть у себя друзей г-на Риттера. Вы, как я понимаю, не только коллеги, но и соотечественники?

– О нет, мадам Легаре! – запротестовал американец. – Мистер Петров из Советского Союза!

Борис тем временем внимательно, стараясь в меру приличия изобразить восхищение, смотрел на хозяйку. Такую Натали он еще не видел. Жемчужно-палевое платье струилось к полу, облегая точеную фигуру. Темно-каштановые густые волосы не скрывали длинную шею, на которой сверкало колье. Изящные сережки подчеркивали прелесть маленького ушка. Золотой браслет и кольцо с крупным камнем, ограненным бриллиантовой «розой», дополняли красоту смуглых женских рук. «Она действительно очень хороша», – подытожил свои наблюдения Петров.

Натали с интересом посмотрела на Бориса:

– Так вы – русский?

– Мадам, как уже сказал мистер Риттер, я – советский гражданин, живу в Москве. А в Париже работаю в ЮНЕСКО. Я много слышал о вас от моего приятеля. Джон сказал мне: «Ты не был в Париже, если не посетил салон на улице Мозар», и я вижу, что он оказался прав… – Борис улыбнулся, затем перевел взгляд на Мориса и протянул ему руку. – Борис Петров, очень рад. – Он прямо смотрел в глаза барону, пожимая его руку. Ответное рукопожатие – сильное, уверенное – подтверждало первое впечатление о французе.

– Морис, Морис де Вольтен. Рад встретить соотечественника мадам Легаре.

Морис протянул руку Джону, обменявшись с ним обязательными фразами политеса. Натали оживленно увлекла мужчин к столику с напитками:

– По-моему, нам следует выпить. – И, приняв от барона бокал с мартини, спросила Бориса: – А вы, значит, москвич?

– Да, хотя и не совсем. Родился в Ленинграде, но не прожил там и месяца – мое появление на свет родители регистрировали уже в Москве. С тех пор живу в районе Суворовского бульвара.

– Надо же!.. Я родилась и выросла на Арбате! И хотя, в отличие от вас, коренная москвичка, но считаю себя парижанкой и нигде в другом месте не желала бы жить. Я благодарю судьбу за то, что она предоставила мне шанс оказаться здесь. Мы, безусловно, еще поговорим сегодня. А сейчас извините меня. Я оставляю вас – должна встретить мсье Тибо. – И, грациозно повернувшись, Натали устремилась навстречу министру культуры Франции.

– Простите, г-н де Вольтен, я хочу познакомить моего друга еще кое с кем…

– Конечно, – кивнул барон.

Риттер узрел среди присутствующих японского писателя и потащил туда Петрова.

«Надо же, как некстати!» – подумал Борис.

«Интересно бы с ним подольше пообщаться», – подумал Морис, глядя вслед удаляющейся паре.

Большая зала быстро заполнялась гостями. Поговорив с японцем, Джон увлек коллегу в соседнюю комнату, где друзья уютно устроились в креслах у камина. Понемногу возле них образовался кружок из единомышленников Риттера – в предвкушении очередного увлекательного рассказа. Борис делал вид, что внимательно слушает, но взгляд его был устремлен в соседний зал. Там становилось все больше и больше народу, однако покидать Риттера и нырять в толпу гостей в одиночку ему было не с руки. Он ждал, пока Джон выговорится и захочет вновь наполнить бокал виски.

– …Эти древние культуры находятся на грани исчезновения… Требуется немедленное вмешательство мировой общественности! – Голос Джона становился все громче. – Я предложу мсье М'Боу[36] включить этот вопрос в повестку дня Межправительственного комитета. Надеюсь, я найду понимание у комиссии СССР по делам ЮНЕСКО… Как ты думаешь, Борис?

– Да, безусловно, Джон… Наш представитель, мсье Пирадов, уже неоднократно поднимал эту проблему. Но ты же прекрасно знаешь, что все решения Комитета должны приниматься при наличии консенсуса. Так что тебе сначала нужно заручиться поддержкой у твоих западных коллег, Джон…

Услышав краем уха последние фразы, какой-то толстенький лысеющий господин в строгой официальной тройке проявил к беседующим особый, хотя и хорошо скрываемый интерес. Его внимание привлекло упоминание комиссии СССР по делам ЮНЕСКО и тот факт, что сидящий к нему спиной рядом с шумным американцем человек, судя по всему, был из Советского Союза. Русский-то он русский, но зато как говорит по-английски! Произношение – будто бы он закончил Оксфорд! Толстяк внимательнее посмотрел на собеседника Риттера. Перед его глазами, как в кинопроекторе, замелькали десятки кадров с изображением паспортных фотографий. Стоп!

«Ну да, конечно, это Борис Петров, международный чиновник, сотрудник Секретариата ЮНЕСКО. Сектор образования. Второй двухгодичный контракт заканчивается в следующем году». Информация из досье Петрова, с которым толстяк в свое время знакомился по долгу службы, отпечаталась в его мозгу вслед за фото. Аккуратные синие папки учетов стояли ровными рядами в железном несгораемом стеллаже в комнате, расположенной рядом с его кабинетом в Доме[37] на рю де Сассю. И что же это значит? А то, что по внутренним советским правилам Петров может находиться во Франции в лучшем случае еще два-три года. Мозг толстяка выносил на поверхность памяти все больше и больше информации… В соответствии с их табелем о рангах должность Петрова в ЮНЕСКО приравнена к должности второго секретаря посольства… Дальше… Рутинная проверка ДСТ, включающая сводки бригад наружного наблюдения за передвижениями и контактами Петрова, не дала никаких результатов. Агентурой никакой подозрительной активности с его стороны также не отмечалось. Короче, данных о причастности Петрова к КГБ или ГРУ в досье ДСТ не имеется. «Хотя это ровным счетом ничего не значит», – заключил толстяк.

Все это за какие-то доли секунды промелькнуло у него в голове. Что и говорить, Анри Беко, начальник секции ДСТ, занимающейся советскими организациями во Франции, отличался воистину феноменальной памятью. Коллеги, посмеиваясь, утверждали, что Беко знает наизусть содержание досье каждого из почти восьмисот советских граждан во Франции: работающих в посольстве, консульствах, торговых представительствах, Аэрофлоте, Морфлоте и еще в полудюжине более мелких организаций.

«Итак, Петров пришел сюда с этим американцем. Похоже, он в салоне впервые. Но все же, какие у него могут быть здесь интересы? – продолжал размышлять Беко. – Этот русский ведет себя крайне неосмотрительно – его вряд ли правильно поймут в посольстве, если узнают, что он посещает салон сомнительной с точки зрения их морали личности… Советские, если они не сотрудники спецслужб, крайне осторожны в связях. Боятся как нас, так и своих… Надо будет разобраться с ним повнимательней». С этой мыслью Беко вернулся в зал, чтобы присмотреть за женой – большой любительницей шерри. Последнее время из-за длительного одиночества – детей у них не было, а Рене постоянно допоздна занят на службе – Мари пристрастилась к этому сладкому тягучему напитку.

Рене мягко высвободил бокал из вялой руки жены и твердо произнес:

– Нам пора, дорогая. Пойдем попрощаемся с мадам Легаре…

Натали с облегчением проводила мсье Беко, который в этот вечер, как назло, появился в салоне. Ну, теперь можно со спокойной душой продолжать «знакомство» с Петровым. Взяв под руку Мориса, она вновь подошла к друзьям.

– А вам нравится Париж, мсье Петров?

– Очень! – искренне ответил Борис. – Как можно не любить этот прекрасный город, где «под мостом Мирабо тихо Сена течет». Я готов часами бродить по его улицам, вдоль набережной Сены, где порой нахожу интересующие меня редкие издания у уличных букинистов. Да, недаром Париж – это самый посещаемый туристами город.

– Кроме советских, – вставила Натали.

– К сожалению, это так, – подтвердил Петров.

– Но почему? – включился в разговор Морис.

– На это есть много объективных причин, едва ли зависящих от самих туристов, – сказал Борис. – Ответить на этот вопрос в двух словах невозможно… Вы же знаете, господин де Вольтен, что наши страны традиционно близки друг другу. Вы едва ли найдете в Советском Союзе интеллигентного человека, который не читал Флобера, Бальзака, Гюго или Стендаля… Я уже не говорю, что все наши мальчишки, включая и вашего покорного слугу, во все времена зачитывались Жюлем Верном, Дюма и играли в мушкетеров. Правда и то, что в Москве сегодня не так много ваших соотечественников. Хотя, как я вижу, некоторые избранные все же приезжают в Москву и забирают в Париж самые большие ее ценности, – со значением добавил Борис, переведя с улыбкой свой взгляд на Натали.

Морис с интересом смотрел на русского, который свободно и не без изящества изъяснялся на чужом ему языке.

– А как вам удалось так блестяще изучить французский язык, мсье Петров? Вы говорите практически без акцента. Я бы мог свободно принять вас за канадского француза – жителя Монреаля. Скажите, я не ошибусь, если осмелюсь предположить – английским вы владеете так же хорошо?

– Угадали, но все комплименты прошу адресовать Московскому государственному педагогическому институту: там прекрасные преподаватели и самые современные методы обучения, – скромно сказал Петров.

– В юности я тоже увлекался иностранными языками. Выучил английский. Затем испанский и итальянский, но вы знаете, что для француза эти два языка очень легки. Много общих корней – это же одна языковая группа. После этого эсперанто…

– Вы поклонник эсперанто?! – «удивился» Борис, хотя был прекрасно осведомлен обо всех пристрастиях и хобби барона. – Надо же, в студенческие годы и я увлекался эсперанто. Этот язык привлек меня своей красотой, легкостью изучения…

Джон Риттер не мог оставаться в стороне, тем более в присутствии очаровательной дамы.

– Джентльмены, вы знаете, сколько выдающихся людей мира изучали и горячо поддерживали эсперанто? Жюль Берн, Альберт Эйнштейн, Лев Толстой и Циолковский, – легкий кивок в сторону Бориса, – Рабиндранат Тагор, Лу Синь, да и многие другие. Список лиц с мировыми именами бесконечен. На эсперанто, между прочим, переведены все классические и многие современные произведения мировой литературы. ЮНЕСКО неоднократно рекомендовала всем странам ввести эсперанто в школьные программы. Ведь он настолько прост, что освоить его школьники могут всего за один учебный год. Это дало бы возможность сэкономить огромные средства, унифицировав учебники…

– Похоже, пора открывать у меня в салоне секцию лингвистов, – шутливо заметила Натали, чувствуя, что восторгам Риттера не будет конца, да и вообще – пора переводить разговор в более конкретное русло, намеченное планом.

– А где вы живете в Париже? – обратилась она к Борису.

– Недалеко от ЮНЕСКО, на улице Камброн. Знаете, такой современный пятиэтажный дом с подземным гаражом, который облюбовали международные чиновники. Кстати, Джон живет рядом, и мы ужинаем в одном и том же кафе, когда нет желания совершенствоваться в кулинарных навыках.

– Ваши жены не любят готовить? Прекрасно их понимаю. Ведь в Париже так много чудных уголков, где можно вкусно поесть и просто посидеть поболтать.

– Да нет, мадам Легаре… Моя Джулия сейчас возле своей матери, та тяжело больна… – объяснил Джон.

– Простите…

Возникла пауза, воспользовавшись которой Джон направился к столику, чтобы наполнить виски свой опустевший бокал. Натали вопросительно посмотрела на Петрова.

– Моя жена сейчас в Москве – дочь поступает в университет. И кто-то из нас должен быть рядом с девочкой, чтобы поддержать ее. – Петров с нежностью подумал о своих девочках – большой и маленькой.

– Ага, вы сейчас временный холостяк. Тогда у меня предложение, мсье Петров, – воодушевилась мадам Легаре. – Завтра суббота. Может быть, мы пообедаем вместе? – Натали взглянула на Мориса. – Как ты, дорогой?

– Прекрасная идея, – одобрил барон и перехватил инициативу: – Итак, мы приглашаем вас, мсье Петров. Я знаю один чудесный ресторан: отличная кухня, прекрасные вина. Давайте договоримся так – подходите сюда к восьми часам. Я думаю, здесь будет попустыннее, правда, дорогая? – Морис с улыбкой посмотрел на Натали. Та послушно кивнула. – Мы выпьем аперитив и вместе поедем в ресторан. Соглашайтесь. Вот там мы и поговорим о тех объективных и субъективных причинах, которые мешают советским туристам посещать Париж. А кстати, почему ваша дочь не захотела учиться в Сорбонне? – шутливо поинтересовался он.

Натали сначала думала, что они поедут в «Tour d'Argent», в ресторан, который получил свою известность среди гурманов. И в самом деле, почему не пойти именно туда? Но выяснилось, что барон, приглашая Бориса, имел в виду вечер в ресторане «Мишель Ростан». Она вспомнила, как об этом заведении ей рассказывал знакомый немецкий адвокат из Баден-Бадена, который приезжал в Париж, чтобы уладить дела своих французских клиентов, покупающих недвижимость в этом сказочном курортном местечке.

– Я остановился в отеле «Флобер», – захлебывался от восторга немец. – Выбрал его, чтобы быть поближе к Елисейским Полям. В рецепции мне сказали, что на другой стороне улицы, на углу, находится один из лучших ресторанов Парижа. Ну я и решил зарезервировать себе там место на вечер. Но оказалось, что сделать это не так просто… Мне удалось попасть туда лишь через три дня. Декор ресторана изыскан, столовые принадлежности достойны обеденного зала Виндзорского дворца, и в то же время есть в этом заведении что-то домашнее, уютное, располагающее к отдыху и приятному времяпровождению… Скромный ужин стоил мне двух-недельного проживания в отеле, но, скажу я вам, мадам, он того действительно стоил!

– А где он находится? – спросила Натали у Мориса, оторвавшись от воспоминаний. – Помнится, что это где-то в центре, в районе Елисейских Полей…

– Совсем недалеко от Триумфальной арки. Прямо на пересечении улиц Постава Флобера и Реннека. Можно сказать, на уголке…

Черт возьми! Перед глазами Натали на мгновение возник «уголок» московский, как когда-то, в дни ее юности, именовали модное кафе «Националь», облюбованное московской интеллигенцией. Туда она пришла в первый раз с человеком, ставшим в тот же вечер ее любовником, – Виктором Храповым… Бедный Виктор… Он так рано умер, но – прочь грустные мысли. Сегодня предстоит ответственный вечер!

К восьми часам Натали была чертовски голодна, так как со вчерашнего дня готовила себя к обильному ужину, что все реже и реже себе позволяла.

Петрову-то хорошо, с завистью подумала она. Бывает же такая конституция: все сгорает, как в паровозной топке. Морис, пожалуй, чуть поплотнее, но и на нем кулинарные излишества не отражаются.

Она опять на мгновение вернулась в воспоминаниях в далекую Москву.

Был на Арбате во дворе один такой едок. Папа – директор продуктового гастронома. Сынок мог на спор съесть три тарелки первого и столько же второго, да еще после этого опустошить пол-литровую банку компота. А сам тощий. И прозвище у него было достойное – «Мусоропровод». Интересно, какой он сегодня? А вот я бедняжка… Мировые классики всегда восхищались парижанками: мол, только они умеют приобрести округлость форм, не утратив стройности. А мне это не очень удается… Правда, если присмотреться – другим тоже.

Подобная чепуха всегда лезла Натали в голову, когда она давала себе установку расслабиться перед важным делом.

…Ровно в восемь часов раздался мелодичный звонок. Натали поспешила в холл, чтобы открыть дверь. Морис последовал за ней.

– Бонжур, мадам, бонжур, мсье. – В светло-голубой рубашке с галстуком в полоску, темно-серых брюках и синем блейзере Петров выглядел весьма элегантно. Он бросил взгляд на часы. – Кажется, я вовремя. Вы восхитительно выглядите, мадам. Мсье, – он перевел взгляд с Натали на Мориса, – простите меня за откровенность, но в Париже трудно будет найти пару, которая смотрится так великолепно. – Борис решил, что этой куртуазной фразы будет достаточно, чтобы завершить традиционный акт политеса.

– Благодарю вас. Прошу в гостиную. – Морис, улыбнувшись, жестом пригласил Бориса пройти в комнату. Ему все больше и больше нравился этот интеллигентный русский. – Натали, организуй нам что-нибудь выпить. Что вы предпочитаете, мсье Петров?

Борис знал от Мимозы, что любимый аперитив барона – мартини с водкой и черной маслиной.

– Если можно – мартини с водкой, мадам… и с маслинкой.

Морис одобрительно взглянул на Петрова.

– Сделай два, дорогая…

В ресторане мужчины продолжили было свой разговор, начатый в гостиной салона, но под влиянием искусства повара опять плавно перешли на тему о месте национальной кулинарии в литературе, и в первую очередь во французской. Случилось это само собой, когда Борис привел барона в немалое удивление прекрасным знанием Бальзака, Анатоля Франса и братьев Гонкур, чьи произведения он прочитал в подлиннике.

– Эти книги, как и многие другие переведенные произведения французских писателей, можно купить в Москве. Правда, нельзя не признать, кулинарные тонкости иногда ставят переводчиков в тупик. Наверное, поэтому, хотя у нас очень любят Александра Дюма-отца, никто не рискует переводить его кулинарную книгу Зато его «боевики», в которых он столь вольно обошелся с королями и кардиналами, у нас издают с прекрасными комментариями, и наш читатель, можно сказать, проходит курс истории Франции.

– А произведения современных западных писателей и философов – они также доступны в Советском Союзе? – В голосе барона прозвучали нотки сомнения.

– Конечно! Вы не представляете, мсье де Вольтен, насколько хорошо знакомы советские люди с западной литературой. Хемингуэй, Апдайк, Ремарк, Сэлинджер, Керуак, Хеллер, Жан Поль Сартр… Я бы мог назвать вам еще десяток имен.

Морис был слегка ошеломлен таким внушительным списком. Некоторые имена, прозвучавшие из уст Петрова, он только слышал, но не читал произведений этих авторов.

– Толстой, Достоевский, Чехов – вот, пожалуй, все имена, которые известны французской интеллигенции. Правда, в последнее время все называют имя Солженицына. Но я полагаю, что это благодаря широкой кампании в прессе. Сомневаюсь, что большинство французов читали его книги…

Натали старалась не мешать, предоставляя мужчинам возможность вволю наговориться, лишь с удовольствием наблюдала за ними. Они напоминали ей двух сильных породистых псов, которые, впервые встретившись на прогулке, принюхиваются друг к другу, решая извечную проблему: подраться или посчитать сородича достойным дружбы. И, выбрав последнее, радуются, когда встречаются вновь.

Сейчас они набросились на «варваров» в образе новых архитекторов-модернистов, по обоюдному мнению, уродующих исторический облик Парижа… Стоп! Натали увидела, как Петров вынул платок и промокнул вспотевший в пылу полемики лоб – оговоренный заранее сигнал.

– Простите, господа, – извинилась Натали. – Мне пора попудрить носик.

Она вышла, оставив мужчин наедине. Вечер подходил к концу, и Морис дал знак официанту принести счет. По правилу французского этикета, расплатиться должен пригласивший. Однако это означало, что в следующий раз, если таковой состоится, «банкиром» будет сегодняшний гость. При этом ответное приглашение должно последовать не позже, чем через семь-десять дней.

– Я готов продолжить нашу беседу, мсье де Вольтен, – предложил Петров. – В любое удобное для вас время.

– С удовольствием, – искренне откликнулся барон, – у меня как раз десять дней до возвращения к месту службы.

Петрову это, конечно, известно.

– Тогда, быть может, в следующую субботу в «Городской машине»? – предложил он. – Завтра там откроется ретроспектива Сальвадора Дали. Посвятим день искусству? Давайте встретимся в десять часов у входа. А потом пообедаем. Идет?

– Прекрасно, я тоже люблю этого испанца, хотя временами он слишком экстравагантен, – согласился барон.

Петров умышленно не упомянул Натали. Ее следовало как можно быстрее выводить из игры. По жесткому плану «мудрецов» из Центра, далее Борис должен встречаться с бароном один на один. Натали следовало отказаться от похода на выставку под любым благовидным предлогом. Зная легкость и постоянство, с которыми Натали меняла любовников, Центр не сомневался, что так будет и на этот раз. Мимоза должна постепенно отдалиться от де Вольтена, естественно после того как Петров закрепит свой «дружеский» контакт с бароном. Делалось это в первую очередь для ее же собственной безопасности.

К столику Натали вернулась свежая и сияющая, овеянная сладко-терпким ароматом своих любимых духов. Расплатившись, они покинули ресторан, пообещав мэтру как-нибудь заглянуть еще раз.

Выставка ретроспективы работ Дали доставила обоим истинное удовольствие, и делиться впечатлениями и заодно пообедать Петров пригласил де Вольтена в «Л'Апреж» – маленький уютный ресторанчик в квартале от музея Родена на улице Де Варен. Петров заказал столик на двоих за несколько дней до встречи с бароном. Здесь была прекрасная кухня и имелся впечатляющий набор коллекционных вин лучших урожаев последнего десятилетия.

– Грандиозный мастер, – не скрывал своего восхищения Петров. – Его стремление к множественности ассоциаций и интерпретаций бесконечно.

Они еще какое-то время поговорили о работах художника, сюрреализме и его влиянии на современную живопись, прежде чем барон задал Петрову личный вопрос:

– Вам нравится ваша работа в ЮНЕСКО?

– Конечно, иначе я не стал бы здесь работать, несмотря на все прелести Парижа. Тем не менее меня угнетает чрезмерная бюрократизация организации. Хотя я понимаю, что многие принципиальные решения должны приниматься консенсусом, с учетом мнений всех ее членов. Но порой на простое согласование внутри аппарата уходит уж очень много времени. Случается, что после того, как положительное решение принято, например о предоставлении патронажа ЮНЕСКО какому-нибудь международному конгрессу, он к этому времени уже закончился!

– Ощущается ли в организации противостояние двух разных политических систем? – поинтересовался Морис.

– Конечно! Даже если взять гуманитарные проблемы, трактовка которых всегда отражает идеологическую позицию стран, здесь, пока достигается консенсус, только перья летят.

– И страны Восточного блока ориентируются, разумеется, на Советский Союз.

– Да. И это естественно, – согласился Петров. – Советский Союз играет главенствующую роль среди стран социалистического лагеря. Но ведь и европейские страны, будь то Франция, Италия или ФРГ, не первые скрипки в Западном альянсе. Вы же не станете возражать? Разве в НАТО существует полное равенство? Не формальное, записанное в уставе, а по существу? Лидер всегда должен быть – это реальность взаимоотношений в обществе. Но это не главное. Меня беспокоит совсем другое…

– И что же вас беспокоит, мсье Петров? – заинтересованно спросил де Вольтен.

– Насколько тот или иной лидер отражает интересы сообщества в целом, и в первую очередь интересы всего мира.

Морис молчал, предоставляя Борису возможность до конца высказать свою мысль.

– Советский Союз граничит с Польшей, Чехословакией, Венгрией, имеет союзнические отношения с ГДР. Перечисленные страны граничат с европейскими членами НАТО. Мы все находимся на довольно тесной и плотно населенной территории. Любой конфликт с одной из социалистических стран тут же перекинется на Центральную и Западную Европу. И наоборот. .. Мы все европейцы и имеем общие культурные традиции, исповедуем одни и те же духовные ценности. Десять христианских заповедей и «Моральный кодекс строителя коммунизма» по своей сути мало чем различаются. Военный конфликт в Европе, да еще с применением современного оружия, грозит невосполнимыми потерями. Мы этого просто не можем и не имеем права допустить. – Петров говорил убежденно, эмоционально, смотря прямо в глаза де Вольтену. – А какова позиция США, которые находятся на другом континенте, за океаном? Вот это нас и беспокоит. Влиятельные круги в США, формирующие американскую внешнюю политику, считают, что они могут пожертвовать Европой ради процветания Америки и достижения мирового господства.

– А Советский Союз? Разве не он добивается победы мирового коммунизма и установления своей гегемонии на планете? – Морис решил подбросить Борису обычное клише западной прессы.

– Дорогой де Вольтен, есть ли смысл рассуждать о мифической гегемонии, если мы только в конце 60-х, впервые за все годы советской власти, обеспечили свою безопасность, то есть достигли военного равновесия сил с блоком НАТО. – Петров сделал паузу. – И мы бы хотели, чтобы подобное состояние сохранялось вечно. Ядерная война – конец европейской и даже мировой истории.

– Против этого трудно что-либо возразить. Я тоже стою на этой позиции, – признался де Вольтен.

– Однако ситуация на сегодня более чем угрожающая. Нам стало известно, что американцы собираются навязать Совету НАТО решение о размещении в Европе новых ракет средней дальности, а также крылатых ракет с подлетом до цели за 6 минут, что неизбежно приведет к нарушению установившегося баланса сил…

Беседа давно уже вышла за рамки искусства и литературы. Теперь, к удивлению де Вольтена, Петров обнаружил довольно глубокие знания, относящиеся к деятельности НАТО и военно-техническим проблемам. Информация не секретная, однако подобная осведомленность чиновника ЮНЕСКО из сектора образования вызывает удивление. Одно дело разбираться в живописи, знать мировую классическую и современную литературу, историю Франции и уметь ценить ее кухню и вина, другое – свободно ориентироваться в сложных военно-политических вопросах. «Может быть, он офицер ГРУ, а может, и КГБ…» – рассуждал про себя барон. Тем не менее такой вывод совсем не пугал его, скорее наоборот – притягивал… Он впервые лицом к лицу встретился с человеком, возможно тоже офицером, из стана потенциального противника.

Петров со своей стороны догадывался, что творится в голове барона. И был уверен, что де Вольтен не пойдет в свою контрразведку и не заявит о случайной встрече с подозрительным русским. Но хватит на сегодня политики. Он уже достаточно подбросил барону мыслей для раздумий, которые, в соответствии с информацией Мимозы, совпадают с мнением барона.

Перед тем как расстаться, де Вольтен со значением произнес:

– Вы очень хорошо разбираетесь в военных вопросах, Борис. Кстати, я предлагаю перейти на «ты».

– Давно пора, Морис, – улыбнулся Петров и добавил: – Должен отметить, что тебя тоже волнуют эти вопросы…

– Это моя профессия. Я – офицер французской армии. Откомандирован в НАТО…

Большего от встречи Петров и ожидать не мог. Барон проявил доверительную откровенность. Явный успех!

Расставшись друзьями, они договорились, что де Вольтен, когда в следующий раз будет в Париже, позвонит в офис Петрову и они вновь встретятся.

Барон отправился на улицу Мариньи. «Забавно, – думал он, – почему-то в важные моменты моей жизни меня тянет именно туда, на улицу Мариньи». Туда – это в родительскую парижскую квартиру де Вольтенов. Своим ключом Морис открыл массивную дубовую дверь.

– Добрый вечер, мсье, – приветствовал его старый консьерж, служивший еще при жизни родителей барона.

Морис не спеша, не пользуясь лифтом, поднялся на третий этаж – де Вольтены занимали его целиком.

– Это ты, мой мальчик? – Полная старушка спешила в прихожую из глубины апартаментов. – Как хорошо, что ты здесь.

– Здравствуй, Лу – Морис прижался щекой к седым душистым волосам – с детства родной запах ванили, еще чего-то вкусного окутал барона. Луиза Адлер, или Лу, как называли ее дети, Морис и Мари, служила экономкой у де Вольтенов и давно уже стала членом семьи. Сейчас Лу с нежностью оглядывала своего любимца. Она осталась с Мари, когда та вышла замуж. Мари с детьми и мужем уже с неделю отдыхали в фамильном поместье, и старая Луиза особенно радовалась появлению Мориса.

– Тебе что-нибудь нужно, мой мальчик? Может, сделать чашечку горячего шоколада?

Для Луизы не существовало подполковника французских вооруженных сил барона де Вольтена, одного из старших офицеров ракетных войск НАТО, – для нее он оставался вечным ненаглядным мальчиком, у которого сегодня, как она это безошибочно почувствовала, было неспокойно на душе. И она, как умела, пыталась отвлечь его от тревожных мыслей.

– Спасибо, Лу. – Барон обнял старушку. – Я посижу в библиотеке, а потом лягу спать. – Иди смотри свой фильм. Я же слышу, как орет Луи де Фюнес, а ты со мной тут пропадаешь.

– Твой махровый халат я отнесу в ванную. Полотенца там свежие, – напомнила Лу и отправилась к прерванному занятию – досматривать «Жандарма на отдыхе».

Устроившись с рюмкой коньяка в вольтеровском кресле, Морис разглядывал кожаные, с золотым тиснением корешки книг, плотно стоявших на высоких, до потолка, стеллажах. Богатую библиотеку отец завещал ему, но Морис не хотел ничего менять в родительском доме. Пусть здесь все остается как было. И книги остались у Мари.

Что же мучает его? Не выходил из головы разговор с этим русским парнем. То, что Борис абсолютно прав, он, Морис, давно понял. Штатам наплевать на все, кроме собственного благополучия. Ничто не остановит наглых янки, если они решат, что безнаказанно могут нанести смертельный удар по Советам. Конечно, Борис хотя и работает в ЮНЕСКО в секторе образования, но истинная его профессия лежит в иной сфере – Морис в этом почти не сомневался, что и дал ему понять перед тем, как они расстались.

– Ты не спишь, мой мальчик? – Лу в халате и допотопном чепце, за который заложил бы душу художник-постановщик исторического фильма, поставила перед Морисом чашку горячего шоколада. – С пенкой, как ты любишь. – И, неодобрительно посмотрев на рюмку с коньяком, она вышла, как всегда перекрестив «мальчика» на ночь.

Завернувшись в одеяло, Морис вдыхал знакомый с детства аромат цветов лаванды, мешочки с высушенными лепестками которых неутомимая Лу раскладывала по полкам бельевых шкафов и – обязательно – под подушку каждому из де Вольтенов. Заснуть не получалось, и Морис начал перебирать впечатления от выставки.

«Хорошо художнику. Мучает тебя противоречие – берешь кисть, краски, пишешь картину. И – порядок. Внутренний конфликт исчерпан. Чувствуешь беду мирового масштаба – получается „Жирафа в огне“».

Морис любил эту работу, написанную Дали в 1936 году и обозначенную как «Предчувствие гражданской войны». Пылающая жирафа – символ, предупреждение. Художник может заявить о своем предчувствии. А как быть, если ты не имеешь права заявить, и не о предчувствии – о знании? О новой пылающей жирафе. Перед глазами Мориса возникла отвратительная рожа Муссолини – огромный спущенный воздушный шар в виде головы дуче парил над землей. «Но это же „Сон“! Это тоже картина Дали», – последнее, что мелькнуло в голове барона, и он провалился в глубокую, полную тревог бездну.

Во сне он плыл на яхте и был совсем один в бушующем океане. Темные волны захлестывали палубу, на которой он стоял, вцепившись в непослушный штурвал, пытаясь развернуть яхту так, чтобы ее не перевернула набегающая огромная волна. Морису казалось, что еще немного – и ему не хватит сил бороться со стихией. Вдруг он увидел, что откуда-то из-под палубы начинает прибывать вода. Всепоглощающий ужас сковал его тело. В поисках спасения он обернулся назад и увидел, как ветер сорвал с борта прикрепленную к нему шлюпку – его последнюю надежду. В следующее мгновение мощный порыв ветра оторвал его от штурвала и бросил в бурлящую и холодную бездну. Сильный поток подхватил его и понес куда-то в сторону от тонущей яхты. Задыхаясь, он чувствовал приближение конца. Силы его покинули – он перестал сопротивляться. Посмотрел вверх, на небо, как бы прощаясь с этим миром. И в этот момент страх его отпустил…

Вдруг где-то вдали он увидел мерцающие огоньки. Огни становились все больше. Он понял, что его несет прямо на них. В это мгновение ожили надежды на чудодейственное спасение. Нет, он не погибнет. Такая нелепая смерть не для него…

Морис де Вольтен полежал несколько секунд, не открывая глаз. Он медленно выныривал из сна. Сон был ярким, переживания сильными. Сердце продолжало стучать в ребра.

Морис открыл глаза. За легкими шторами белело серенькое городское небо. Он не верил ни в какие сны и приметы, но чувства, пережитые во сне, долго не покидали его.

«Похоже, живопись Дали не столь безобидна для нашего сознания, – подумал он. – А чем же еще мог быть вызван этот ужасный ночной кошмар?»

Отряхнув ночные видения и позавтракав под надзором по-матерински заботливой Лу он заехал на свою квартиру, взял вещи и отправился в Мюнхен.

В большой, ярко освещенной комнате бункера, «мозговом центре» ракетных войск НАТО, расположенном на территории ФРГ, присутствующие с нетерпением ожидали командующего объединенными силами НАТО генерала Александра Хейга. Он задерживался в Бонне, проводя встречи с премьером и федеральным канцлером. Все знали: генерал не просто военный – он состоял доверенным лицом нескольких президентов США, которые рассматривали его как советника и как зрелого политического деятеля. Недаром генерал Хейг координировал подготовку к визиту в Китай президента Никсона, призвавшего генерала для того, чтобы «расшевелить» администрацию Белого дома. После чего Хейг получил титул шефа администрации. Генерал оставался на этом посту до тех пор, пока президент Джеральд Форд не вернул его на военную службу, облекши высокими обязанностями командующего армией США в Европе. Хейг стал полным генералом – пять звезд – и вскоре взлетел еще выше – стал верховным главнокомандующим вооруженными силами НАТО.

Морис сидел рядом с бельгийским полковником Андрэ Жофром – своим непосредственным начальником, который дослуживал последние годы перед уходом на пенсию. Барон, прослывший в штабе строптивым, критически мыслящим офицером, высказывающим свое мнение и старшим по званию, тем не менее прекрасно уживался со своим начальником. Жофр не раз говорил Морису: «Хотел бы передать вам свою должность, когда мне придет время покинуть службу.

Тем паче что это место традиционно занимали представители западно-европейских армий».

В ожидании главнокомандующего, пожелавшего встретиться с руководителями и работниками Центра до начала штабных учений под кодовым названием «Разящий меч», они оживленно обсуждали последние данные о передислокации передовой линии советских войск, расположенных на границе с ФРГ.

– Как всегда, русские знают точное начало учений. Не удивлюсь, что им известно даже о сегодняшнем визите Хейга в Центр, – ворчал Жофр. – Чем еще объяснить их перемещения и зафиксированную нашей радиоразведкой повышенную активность в расположении их штабов?

– Дорогой Андрэ, – в неслужебной обстановке, один на один, Морис позволял себе обращаться к Жофру по имени, – а что бы ты делал на их месте? Они же видят, как мы открываем шахты и расчехляем мобильные установки с ядерными боеголовками. Да еще американские бомбардировщики барражируют вдоль их границ. А что, если у кого-нибудь сдадут нервы или в США появится реальный Джек Риппер?[38]

Им приходится держать ухо востро. Пока это только военные игры, и русские, к счастью, не воспринимают их как начало войны. А если воспримут?

Жофр не успел ответить – вошел дежурный офицер и сообщил, что генерал Хейг спускается в бункер. Буквально через несколько секунд Хейг в сопровождении министра обороны ФРГ, командующего Ракетным центром американского генерала Макферсона и группы старших офицеров, основной костяк которой состоял также из американцев, вошел в зал и военным салютом приветствовал вставших по стойке «смирно» офицеров Центра.

– Джентльмены, рад встретиться с вами в это напряженное время, когда мы должны усиливать нашу бдительность, укреплять боеготовность НАТО, с тем чтобы в случае необходимости нанести смертельный удар по нашему общему врагу Мужественное и красивое лицо Хейга выражало непреклонную решимость и полную уверенность в значимости произносимых им банальностей.

– Особенность данного учения, – продолжал генерал, – состоит в том, что сейчас мы отрабатываем упреждающий удар по расположению войск и командных пунктов коммунистов на центральном театре военных действий, включающем в себя территории Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии и Польши. Поскольку судьба мира решается в первые часы, если не минуты, войны, мы должны прежде всего уничтожить все мозговые и нервные центры коммунистов. Что касается ядерных ударов по Советскому Союзу, то они будут нанесены со всех сторон американскими ракетно-ядерными силами, дислоцированными на территории Турции, Греции, Норвегии и Дании.

Морис внимательно смотрел на холеное и самодовольное лицо главнокомандующего. «Мозговые и нервные центры коммунистов… Это означает удары по Праге, Будапешту, Варшаве, городам с многомиллионным населением и уникальными памятниками европейской христианской цивилизации».

– Цель учения, – вещал Хейг, – проверка и отработка наших планов по одновременному нанесению ракетно-ядерных ударов в географически разнесенные районы, в том числе по территории Советского Союза.

«Интересно, а как он географически разнесет от зоны поражения Париж, Вену, Рим да и Лондон… – продолжал внутренний монолог Морис. – И как насчет ответного удара с того света, как его назвали теоретики современного ядерного Армагеддона?»

Одарив присутствующих еще несколькими фразами в том же духе, раскрасневшийся от внутреннего возбуждения генерал Хейг пожелал офицерам успехов в их «рыцарском служении идеалам свободы и демократии». Затем верховный главнокомандующий распрощался с собравшимися и направился на осмотр Центра, пообещав вновь встретиться вечером на коктейле в офицерской столовой.

…Время, отведенное на коктейль, подходило к концу. Участники штабных учений в меру навеселе, разделившись на группки, в основном по национальному признаку, оживленно беседовала между собой, изредка поглядывая на главнокомандующего. Генерал Александр Хейг стоял у стола с напитками и легкой закуской и доброжелательно, по-отечески разговаривал с группой американских офицеров во главе с генералом Макферсоном. Иногда оттуда доносились взрывы смеха – вероятно, главнокомандующий рассказывал соотечественникам военные байки или делился забавными историями из жизни Белого дома. Хейг славился своим остроумием и светскостью. Морис де Вольтен решил воспользоваться случаем и задать Хейгу мучивший его вопрос. Он затушил сигарету и подошел к американцам, стоявшим плотным кольцом вокруг своего кумира. Ему стоило некоторых усилий пройти через это кольцо, чтобы обратиться к Хейгу:

– Господин главнокомандующий, учитывается ли при планировании ядерных ударов фактор плотности гражданского населения, а также исторические и культурные ценности на территории Центральной Европы?

Морис отметил недоуменное недовольство на лицах американцев, однако серо-стальные глаза Хейга оставались спокойными и уверенными.

– Миру придется пожертвовать многими жизнями во имя счастья и процветания последующих поколений.

«Жизнями и культурными центрами европейцев ради поколений американцев, находящихся на другом континенте…» – мысленно дополнил Морис. Он понял, что любая полемика на этот счет не вызовет здесь понимания, и он, если продолжит тему, будет выглядеть бессмысленнее Дон Кихота в его борьбе с ветряными мельницами.

Морис слегка наклонил голову, что было воспринято Хейгом как благодарность за наступившее «прозрение», и медленно пошел к столику, где его ждал недопитый бокал виски. Однако он успел услышать, как кто-то из сопровождения генерала нарочито громко спросил у соседа:

– А кто этот лягушатник и что он здесь делает?

Ответа Морис не слышал. Он лишь ускорил шаг, чтобы не развернуться и не дать пощечину обнаглевшему янки. Внутри кипела не обида, а самая настоящая ненависть к этим самодовольным, кичливым павианам.

«Их надо остановить… Мир от катастрофы может спасти только военный паритет. Баланс сил. Американцев надо лишить всех иллюзий об их географическом преимуществе. Они должны твердо знать, что так же уязвимы на своей территории от Аляски до Флориды, как и мы в Европе от Мадрида до Москвы…»

«На ход исторических событий влияют два рода людей: те, кто говорит, – политики и те, кто действует, – разведчики и финансисты», – любил повторять английский писатель и в прошлом профессиональный разведчик Грэм Грин. Морис де Вольтен не был ни тем, ни другим, но миссию свою осознал достаточно ясно. Он понял, что настала пора действовать, и уже знал как.

…После посещения ресторана «Мишель Ростан» Натали получила строжайшее указание от Центра – больше не присутствовать при встречах Петрова с де Вольтеном. Ей также было приказано постепенно прекратить любые отношения с бароном.

«Не присутствовать так не присутствовать. А вот прекратить – это уж извините…»

Натали со вздохом признала – увлекательная охота на строптивого полковника завела ее в неведомую чащу. Да, мадам Легаре заполучила в свою постель отменный трофей, а Мимоза преподнесла КГБ почти готового агента. Триумф? Если бы! Опытная женщина, она не тешила себя надеждой: как бы высоко Морис ни ценил ее как любовницу, она не может вертеть им так, как другими своими мужчинами. Хотя барон и восхищался ее красотой, умом, деловой хваткой и эрудицией, Натали не строила иллюзий – она пока не могла претендовать ни на что большее, кроме как находиться в статусе любовницы.

Таковы реалии, но Натали с ними не собиралась мириться. И больше всего она не хотела мириться с последним указанием Центра, который подводил черту в этой затеянной Натали любовной игре «кто кого».

Случалось и раньше, что рекомендации Москвы не действовали на нее, если она что-то вбивала себе в голову. Первый год жизни во Франции Мимоза должна была вести себя тише воды и ниже травы, чтобы не «искушать без нужды» ДСТ. Как же! Натали, снедаемая природным авантюризмом и стремлением к острым ощущениям, вела себя порой крайне неосмотрительно. Хотя перед выездом московский куратор ее строго предупреждал:

– За тобой на первых порах будет внимательно смотреть контрразведка. Не допусти прокола, Наташа. Французские спецслужбы – одни из самых жестких в мире. Они не останавливаются ни перед чем, даже перед ликвидацией, – зловещим тоном вещал он. – Еще раз призываю тебя к осторожности и осмотрительности…

И она старалась по мере сил следовать этим наставлениям. Но теперь, когда от нее требовали бросить мужчину, которого она надеялась завоевать окончательно… Нет, с этим она смириться не могла.

Барону нравился замок в местечке Сан-Пьер. Если бы не ров с водой и подъемный мост, не роскошь обстановки внутри замка и современные нововведения, такие, как поле для гольфа, теннисный корт, крытый бассейн с солярием, он мало чем отличался бы от фамильного поместья де Вольтенов, где его последнее время редко видели. Мари выговаривала брату:

– Скоро ты совсем забудешь сюда дорогу, негодник.

Они с Натали приезжали в Сан-Пьер редко – только в выходные дни, когда Морис прилетал во Францию. Барон любил ранние верховые прогулки, когда просыпается природа и душа наслаждается пением птиц и размеренной рысью лошади. Натали, научившись прилично держаться в седле, напротив, обожала галоп, часто пускала лошадь вскачь, словно даже здесь она стремилась кого-то обогнать. Только вперед! Только победа!

Так и сегодня – она летела вперед. Но, наконец, отпустила поводья.

– Остановись, Маду Умница.

Она погладила бархатистую морду гнедой кобылы, которая, вопреки всем утверждениям ученых мужей, прекрасно понимала человеческую речь. Лошадь отозвалась на ласку нежным ржанием, и тут же роща огласилась ответным приветствием – из-за кружева листвы на поляне появился всадник на караковом жеребце. Великолепный конь как вкопанный встал возле Маду, пофыркивая от обилия утренних запахов.

– Что случилось, дорогая? – озабоченно спросил барон, поглаживая своего красавца Гастона. – На небе ни облачка, а ты почему-то хмурая.

– Сегодня мы уедем в Париж, завтра ты возвращаешься в Мюнхен. Мне немного печально. Не обращай внимания, дорогой.

Натали не лукавила. Ей действительно было грустно. Дивный парк, окутанные туманной дымкой горы, прелесть свежего утра – все это должно создавать радостное настроение, но этого не происходило. Каждый раз, вспоминая указание Москвы, Мимоза понимала, что оно сделано исключительно в интересах ее безопасности, но… расстаться с Морисом сейчас? Это выше ее сил! «Нас разлучит только смерть», – часто в шутку говорила Натали своему очередному любовнику, но теперь эта мелодраматическая фраза не вызывала у нее былой усмешки. Вначале она полагала, что всему причиной сексуальная притягательность барона. Но потом поняла, что все значительно сложнее… Ей нравились его независимый нрав и манера повелевать – врожденные качества потомка старого аристократического рода. Впервые она желала быть с мужчиной не потому, что ей нужно получить от него что-то взамен – например, вырваться из Союза, как это было с Легаре, или заработать колоссальные деньги на афере с недвижимостью, когда ей пришлось залезть в постель дряхлеющего министра. С Морисом она почувствовала и узнала нечто иное, доселе недоступное, неизведанное… О таком она раньше только читала, будучи уверенной, что подобные переживания – атавизм или удел слабых женщин. Ей вдруг понравилось находиться в руках сильного мужчины. Слушаться, повиноваться, чувствовать себя порой слабой и нуждающейся в защите… Пусть это случалось только во время краткосрочных приездов Мориса в Париж. Но это ощущение захватывало и одновременно пугало ее. Она даже пыталась бороться с ним, считая его неизвестно откуда взявшимся проявлением мазохизма.

Натали вспомнила, как они в первый раз приехали в замок. Морис пришел в восторг от ее владений. Он интересовался его историей – и старинной, и современной. Натали с увлечением рассказала Морису, что замок был построен еще в XIV веке, неоднократно перестраивался из-за естественного процесса старения и смены вкусов бывших владельцев. Она рассказала, как ей захотелось, чтобы имение, не теряя внешней прелести средневековой архитектуры, приобрело удобства и респектабельные атрибуты современного жилища. Ей пришлось заплатить огромную сумму, чтобы укрепить ров, опоясывающий замок, и заполнить его водой. Целое состояние стоили труды архитектора и декоратора-ландскейписта по благоустройству и облагораживанию всей территории. Что уж говорить о строительстве крытого бассейна с солярием, двух теннисных кортов, площадки для мини-гольфа и, конечно, конюшни. Правда, конюшня и различные подсобные пристройки были воздвигнуты одновременно с замком. Об этом говорила их архитектура и старый белый камень, из которого сложены их стены. Но и они нуждались в ремонте и переоборудовании.

– Все находилось в невероятном запустении и требовало огромных усилий для приведения всей этой роскоши в надлежащий порядок. Я потратила на это два года, – закончила Натали с гордостью.

– А как тебе удалось приобрести это родовое имение, дорогая? Кто был его последним владельцем? – Восхищенный барон не мог отвести взгляда от раскинувшегося перед ним парка с его огромными вековыми деревьями и стрижеными лужайками.

– Это интересная и в то же время банальная история. Родословная бывших владельцев начинается со времен Генриха Четвертого Наваррского, – продолжила свой рассказ Натали. – Их предки оставили заметный след в истории Франции. Многие из этого славного рода закончили свою жизнь на гильотине, не изменив присяге и своим убеждениям.

Затем, вплоть до Второй мировой войны, о потомках рода мало что известно. Умерший в 80-е годы глава клана, возродивший его былую славу, был одним из руководителей Сопротивления в Нормандии во время нацистской оккупации. Жена пережила героя на целых два десятилетия, – продолжила рассказ Натали. – Многочисленные дети и внуки, перессорившиеся друг с другом из-за наследства, с нетерпением дожидались смерти столетней старухи – владелицы замка.

– Печальная, но действительно банальная история, – заключил Морис.

– Вдова героя Сопротивления при жизни и слышать не хотела о продаже имения. Однако, как только она умерла, все родственники единодушно сошлись на том, что замок надо срочно продать, а деньги разделить.

Натали скромно умолчала, что замок достался ей по смехотворно низкой цене: детки и внуки торопились, а умению торговаться Натали учить не надо! Через своих юристов она быстренько оформила купчую и вступила во владение этим осколком средневековой Франции.

День пролетел незаметно. После обеда они осмотрели достопримечательности городка, побродили вдоль реки и даже совершили восхождение на ближайшую гору. Настал вечер, постепенно мгла заволокла и спрятала горы, туман спустился к самой реке. Натали не захотелось включать электричество; она зажгла свечи в гостиной… Морис, обняв Натали за талию, увлек ее по крутой винтовой лестнице на второй этаж, в спальню. И там с ней, опытной, познавшей, кажется, все на свете, случилось нечто такое, чего она никогда до того не испытывала…

Что послужило причиной – атмосфера ли замка с ее очарованием старины, романтическая прогулка в горы или новизна отношений, вряд ли кто-нибудь мог бы дать определенный ответ. Натали отнюдь не принадлежала к женщинам, для которых сексуальные отношения – либо работа, либо проблема. Даже когда партнер был ей абсолютно безразличен, для нее не существовало каких-либо моральных или физических препятствий, мешающих ей просто так, без особых эмоций, заняться любовью. Она никогда не пользовалась хитроумными кремами и прочими ухищрениями, изобретенными для удовлетворения фантазий менее счастливых женщин, – ее тело абсолютно не нуждалось в этом. В юности она не могла понять, почему испытавшие с ней близость парни превращаются в безвольных идиотов, которыми она могла вертеть, как ей заблагорассудится. Ее тело давало партнеру наслаждения гораздо больше, чем ей самой. Даже после того, как известный московский Казанова Виктор Храпов раскрыл в ней Женщину, она не верила во многие байки «об этом», которые ей приходилось слышать или читать в романах. И вдруг…

Она с удивлением почувствовала, как в теле, от кончиков пальцев рук до ног, зародилась и побежала волна… Неведомая сила направила этот горячий поток вниз живота. Неожиданно возникла вспышка ярче солнца! Натали перестала чувствовать свое тело. Его просто не было, как и ничего вокруг. Она будто растворилась. Существовали только безумное блаженство и сладкий покой. Наконец Натали почувствовала, что она вновь обретает тело, рождается вновь.

Прошло несколько секунд, прежде чем возникла первая мысль: увы, нельзя задержать это состояние… И от бессилия она разрыдалась и успокоилась, когда на место отчаянию неожиданно пришло умиротворение.

Натали знала лишь только одно: ничего подобного она не испытывала никогда, ни с одним мужчиной.

Внезапно она вспомнила, как когда-то, еще в Москве, в одной из книг по сексологии она прочитала, что если брать популяцию женщин за сто процентов, то только десять из них испытывают оргазм. Цифра показалась ей явно заниженной. Далее автор объяснял, что многие женщины принимают за оргазм сексуальное возбуждение, другие вообще не испытывают никаких эмоций и занимаются сексом, только уступая желанию мужчины. Эта последняя категория из-за сложившегося стереотипа, что нормальная женщина должна испытывать оргазм, имитирует его и о своем безразличии или даже отвращении к самому действу никогда никому не рассказывает. При этом они втайне винят в своей «несостоятельности», и порой не без основания, своих бывших и настоящих сексуальных партнеров. Ну, это Натали было понятно.

Тот же автор писал, что только один процент из указанных десяти могут или постоянно испытывают многократный оргазм. Натали знала еще на заре своей молодости, что была частью этого «золотого процента». Апогеем чувственности женщины автор книги считал «цветовой оргазм», встречающийся чрезвычайно редко. На свете существует ничтожный процент женщин, уверял автор, которые испытали подобное ощущение хотя бы раз в жизни. Вот в это Натали уже никак не верила, считала, что вся эта цветовая чувственность является либо фантазией автора, либо просто литературным приемом.

И вот, оказывается, она ошибалась. И именно ей было дано судьбой принадлежать к той породе избранных жриц любви, наделенных природой столь редкой сексуальной гиперчувствительностью. В то же время она не могла не поразиться тому, что «цветовой взрыв» внутри ее сознания произошел только сегодня, сейчас, когда она давно считала себя абсолютно зрелой, познавшей вершину чувственных наслаждений женщиной, когда ничего нового на свете для нее уже нет.

И вдруг до Натали дошло… Да, именно так! Она впервые встретила мужчину, который сильнее ее, сильнее во всех отношениях, которому она с радостью подчинилась и будет подчиняться впредь. Это естественное женское желание, повидимому, жило в ней всегда, хотя Натали о нем и не догадывалась, так как никогда не предполагала даже возможность его существования…

Она благодарно прижалась к Морису, стремясь слиться с ним воедино, стать с ним одним целым. В голове вдруг всплыло чье-то изречение, смысл которого она раньше никак не могла понять: «Мир гораздо проще, чем мы думаем, но гораздо сложнее, чем мы можем себе это представить». Сейчас оно показалось ей таким простым и понятным и так созвучным ее состоянию и мироощущению…

Натали не скрывала от Мориса своих чувств, но, как женщина разумная, придерживала инстинкт собственницы, старалась не показаться навязчивой. Зная, что Морис должен вернуться в Париж пораньше («Мне нужно заскочить в министерство, где необходимо забрать кое-какие документы»), Натали изобразила усталость и тихо сказала:

– Я, пожалуй, останусь, дорогой. Попрощаемся на этот раз здесь. – И с грустью отметила явное облегчение, с каким он согласился с ее предложением. Но стоило ему сказать: «Месяц пролетит незаметно. И я снова у твоих ног», – как сердце Натали вновь наполнилось радостью.

Несмотря на всю свою мужественность и внешнюю суровость, Морис всегда был галантным мужчиной и знал, как смягчить сердце женщины.

Натали вышла к воротам, помахала рукой вслед отъезжающему автомобилю.

– Пару столетий назад я держалась бы за стремя его коня, – усмехнулась она и вернулась в замок.

В гостиной, откуда открывался великолепный вид на парк и речку, Натали подошла к бару и сделала себе сухой мартини с водкой, положив в коктейль кусочек лайма и оливку Она подошла к широкому окну и, потягивая напиток с его неповторимо характерной горчинкой, стала любоваться видом покрытых лесами гор, на вершины которых успели наползти серые облака. Погода явно портилась. Этим и характерна Нормандия. Сияющее солнце на безоблачном летнем небе через каких-то полчаса накрывают свинцовые тучи, и начинается проливной дождь. Она включила приемник.

Азнавур… Неповторимо сексуальный голос знаменитого шансонье…

«Я помню, как я встретил тебя на Елисейских Полях, ты была юная, у тебя были прекрасные волосы.

Потом мы стали жить вместе, ты начала курить сигареты, но у тебя оставались все такие же красивые волосы».

Натали вспомнила – когда-то эту пластинку принес Пьер, который посмеивался над ее манерой тщательно выбирать домашние туалеты. Она закатила Легаре импровизированную истерику:

– Я насмотрелась на халаты и рваные чулки дома. И потчевать тебя кофе в бигуди я не собираюсь.

Пьер, тогда еще ее Пьер Легаре, сказал:

– А я люблю тебя и в бигуди.

«Интересно. – Натали вновь поднесла рюмку к губам. – Интересно, а что скажет Морис, если увидит меня в бигуди и… каком-то старом платье? И вообще, любит ли он меня, как когда-то любил Пьер?» Как она тогда посмеялась над ним! «Ну а что вы собираетесь дальше делать, мадам Легаре? – спросила она себя, и вдруг в голове у нее появилась совершенно необычная мысль: – Если мне суждено когда-либо иметь ребенка, то я хотела бы, чтобы его отцом был Морис». Она впервые в жизни подумала о том, что так естественно для любой женщины. Подобное раньше просто не приходило в голову – подсознательно она чувствовала, что неспособна на подвиг длиною в жизнь. Новый человек – новое творение. Она же никогда ничего не созидала в истинном смысле этого слова, она только разрушала или пользовалась чужими благами. Голова шла кругом…

Если все мужчины в ее жизни были лишь средством для достижения ее амбициозных целей, то Морис вызывал у нее какие-то волнующие и доселе неизведанные ею чувства.

«Если Пьер Легаре был мужчиной, который вывез меня на Запад, то Морис де Вольтен должен остаться моим навсегда! – твердо решила Натали. – И я этого добьюсь, чего бы это мне ни стоило…»

И вот тут-то она впервые пожалела, что сообщила КГБ о существовании барона.

Морис торопился уехать из замка вовсе не ради оставленной в министерстве папки. Полковник де Вольтен, да, уже полковник (месяц назад его повысили в звании), готовился к рандеву с Петровым – они договорились увидеться перед отъездом Мориса в Мюнхен.

После нескольких встреч в Париже работа по вербовке Мориса де Вольтена вступила в решающую фазу. Стало совершенно очевидно, что Морис сам «инициативно» шел на контакт с советской разведкой. Он воспринял как должное, когда Борис предложил ему заранее договариваться о времени и месте предстоящих встреч, поскольку офицеру НАТО не стоит звонить и открыто общаться с советским гражданином, хотя и сотрудником ЮНЕСКО, – иными словами, переводил контакты на конспиративную основу. Конечно, весьма прозрачный довод, позволявший, однако, до конца не раскрываться перед бароном, не называя вещи своими именами, хотя Петров к этому времени готов был дать голову на отсечение, что де Вольтен давно все прекрасно понимает. Но Центр не хотел рисковать – в таком деле спешить не следует. Слишком уж крупная дичь на мушке! Санкцию на предстоящую вербовку полковника НАТО должен был дать сам председатель КГБ.

Петров из-за работы в ЮНЕСКО, как правило, появлялся в резидентуре в вечерние часы, когда основная масса работников уже покидала ее. На последней встрече с резидентом Петров еще раз аргументировал свое мнение о необходимости как можно скорее провести вербовочную беседу с де Вольтеном.

– Я абсолютно уверен, что Аристократ давно «созрел». Все его поведение говорит о том, что он типичный «инициативник». Ведь подставой он быть не может… Кто будет устраивать провокацию на таком уровне? Просто в его положении практически невозможно было заявить о себе раньше. Не имелось никаких выходов. Здесь надо отдать должное Мимозе. Как говорится, смотрела в корень.

– Это уж точно, что касается «корешков», то в ее жизни их целый воз наберется, – двусмысленно вставил резидент.

По его озорной ухмылке можно было легко догадаться, что имел в виду Мих-Мих.

– Инициативник, говоришь?.. Только и они бывают разные. У каждого своя причина инициативно вступить в контакт с нами. В свое время, в эпоху «великих нелегалов», это были люди идейные, которые шли на сотрудничество с нами по идеологическим соображениям. Сегодня, как правило, причиной является желание заработать деньги, неудовлетворенность служебным положением, неурядицы в семье, уязвленное самолюбие и месть начальству. В этой связи мне вспоминается одна операция в Париже, в которой я принимал непосредственное участие. Это произошло во время моей первой командировки во Францию. Был я тогда рядовым оперативным сотрудником, полным энтузиазма и веры в то, что именно мне удастся совершить что-нибудь значительное. Конечно, я и не подозревал, что мои мечты близки к осуществлению, хотя, как я понимаю, мне просто чертовски повезло – оказался в нужном месте в нужное время. Кстати, везенье и удача играют не последнюю роль в работе разведчика. Мне передали на связь агента по кличке «Клиент», сержанта американской армии, служившего в свое время в части, расквартированной в Западном Берлине. Он был обозлен на свое начальство и под влиянием жены—немки решил предложить нам свои услуги…

Мих-Мих заварил кофе, что он обычно делал перед тем, как приступить к длительной беседе, разлил по чашечкам ароматный напиток, поставил на стол две рюмки с коньяком и начал свой интересный и поучительный рассказ…

Оказавшись на улицах Восточного Берлина, сержант Уильям Стивенсон направился к зданию Центрального универмага, где у газетного киоска встретился с двумя мужчинами с характерной военной выправкой, которые незамедлительно отвезли его в одно из помещений при военной комендатуре.

– Что привело вас в ГДР? – первым делом задали ему вопрос двое военных контрразведчиков.

– Хочу работать на дело мира, – с пафосом заявил сержант.

– И как вы себе это представляете? – полюбопытствовал один из советских офицеров.

– О, я могу выступить по радио. Рассказать, что моя страна готовится напасть на Советы. В общем, буду действовать как антивоенный пропагандист.

– Замечательно, но для дела мира будет лучше, если вы, мистер Стивенсон, останетесь служить на своем месте. Тогда вы сможете снабжать нас соответствующей информацией и этим принесете большую пользу делу мира.

…За год до описываемых событий Уильям Стивенсон сидел в одном из берлинских баров и размышлял о том, как бы ему отомстить начальству за все обиды. Путного в голову ничего не приходило, и мысли вновь потекли по привычному для него руслу. Ему давно приглянулась яркая пышная блондинка Хельга Бауэр – местная проститутка, предпочитавшая американских военных своим соплеменникам. На это у нее существовали две причины. Одна лежала на поверхности: американцы имели деньги, были щедрее экономных немцев. Другая – значительно сложнее, и о ней Хельга предпочитала помалкивать.

Два года назад она познакомилась с офицерами советской контрразведки и выполняла для них мелкие поручения, естественно, в русле своей «профессии». Хельга, обладавшая прекрасной памятью, детально запоминала пьяные разговоры американцев, особенно если они касались армейской темы: передислокация военной части, в которой служил ее очередной избранник или его собутыльник, поступление новых образцов оружия в подразделение и тому подобное. Сведения, добытые Хельгой, были отрывочны, на первый взгляд незначительны, но они нередко оказывались теми недостающими крупицами в общей мозаичной картине, которая впоследствии скрупулезно складывается разведкой.

Уильям, давно потерявший волю перед ее соблазнительными формами, не говоря о том, что профессиональные навыки Хельги сразили его наповал, сделал ей предложение. Словом, Уильям и Хельга, стремившаяся встать на путь добродетели, решили пожениться.

Хельга Бауэр немедленно сообщила своему куратору о столь знаменательном событии в ее жизни. Она подробно и обстоятельно рассказала о своем женихе: о ненависти Стивенсона к начальству и, соответственно, ко всей американской армии. Контрразведчики развели руками – против любви не пойдешь. А что касается ее жениха, то невесту попросили более тщательно изучать возлюбленного и при удобном случае «порекомендовать» Билли, как его ласково именовала Хельга, обратиться к русским. Правда, перед этим ей следовало еще раз посоветоваться с ними.

Случай представился еще до свадьбы. Командир части, в которой служил Стивенсон, категорически возражал против брака американца с немкой и всячески затягивал получение официального разрешения, ссылаясь на то, что проверка ее благонадежности еще не закончена. Стивенсон в ярости проклинал свое начальство и порядки в «этой чертовой армии». Хельга очень сочувствовала жениху:

– Дорогой, это просто возмутительно. Я уверена, что такого нет ни в одной другой армии мира. Вот возьмем, к примеру, русских. Одна моя подруга недавно вышла замуж за русского офицера… Живут они в Восточном Берлине, у них прекрасная квартира. Марта не нахвалится своим мужем, а он пылинки с нее сдувает.

Это была, конечно, ложь – ничего подобного не могло случиться за демаркационной линией, отделявшей западный сектор от Восточного Берлина. Однако Стивенсон знать об этом не мог.

– Билл, я могла бы тебя познакомить с Мартой и Николаем – этой счастливой парой, – продолжала Хельга. – Ты сам увидишь, как живут нормальные люди. Да и вообще, почему и тебе не встретиться с русскими?! Вдруг ты сможешь быть им чем-нибудь полезен и тогда заработаешь немного денег. Нам, дорогой, они совсем не повредят. В конце концов, впереди – свадьба, а это, сам понимаешь, большие расходы…

Хельга тонко чувствовала настрой Стивенсона и однажды сказала Билли, что ее подруга договорилась обо всем: Стивенсона в Восточном Берлине встретят друзья Николая. Утром, переехав на метро условную в то время границу и оказавшись на улицах Восточного Берлина, Стивенсон по наводке мифической Марты направился к Центральному берлинскому универмагу.

Уильям и Хельга быстро потратили аванс, выданный Биллу контрразведчиками, и жадноватый Стивенсон в жажде новых вознаграждений попытался обрушить на своих «работодателей» кучу «мусора» – информации, не представлявшей никакого оперативного интереса. Агента одернули, однако на связи оставили. В конце концов, Стивенсона перевели на военную базу в Орлеане, во Франции. Однако служба в батальоне хозяйственного обеспечения мало что могла нам дать. В ту пору Стивенсона и передали мне на связь – молодому офицеру внешней разведки, – известному ему как Майк.

– Постарайся перевестись в Париж, желательно – в штаб-квартиру объединенного верховного командования НАТО, – поставил я перед подопечным задание.

«Помогла» жена. У Хельги началась довольно тяжелая болезнь почек, и ее положили в американский госпиталь в Париже. Стивенсон немедленно обратился со слезной просьбой к сочувствовавшему ему командиру: «Мне нужен перевод в Париж – по семейным обстоятельствам».

В штаб-квартиру Стивенсон не попал, но ему предложили перевод в Курьерский центр вооруженных сил в Орли.

Когда я узнал о новой работе Стивенсона, то не смог сдержать радости.

Ни один военный объект в Западной Европе не был так жизненно важен для США, как это неприметное, огороженное колючей проволокой здание в Орли. Вооруженные до зубов американские военные бдительно охраняли его 24 часа в сутки. Здание являлось фельдъегерским центром вооруженных сил США в Европе.

Два раза в неделю в Орли садился самолет ВВС США. Прилетавшие из Вашингтона военные фельдъегеря прямо с трапа пересаживались в поджидавшие их спецмашины и подъезжали к единственному входу неприметного здания Курьерского центра. В руках они держали кожаные сумки, прикрепленные железными наручниками к запястьям. Внутри сумок находились совершенно секретные документы. Их регистрировали, сортировали, а затем запирали в особой подвальной комнате, стены, потолок и дверь которой сделаны из стали и оборудованы специальным сейфовым замком. Документы хранились в «стальной комнате» до тех пор, пока их со всеми предосторожностями не переправляли на объекты НАТО во Франции, ФРГ, Италии и Великобритании. Секреты, которые проходили через «стальную комнату», могли рассказать многое о военных планах Запада, обнаружить сильные и слабые стороны вооруженных сил США и НАТО, а также раскрыть сверхсекретные системы шифров, используемых США при передаче информации. Для нас это были бесценные сведения.

Парижская резидентура КГБ давно выявила этот секретный объект, наблюдала за ним, понимая, что попасть внутрь практически невозможно. Однако… Случай предоставил шанс в лице сержанта вооруженных сил США Уильяма Стивенсона.

Итак, Стивенсон стал одним из охранников «стальной комнаты». Я понял, что из жалкого и недалекого сержанта армии США Стивенсон превратился в агента с невероятным потенциалом. С этого момента КГБ и бесценную документальную информацию армии США разделяло пространство не более метра шириной. Но как преодолеть этот метр?

Чтобы попасть в комнату, нужно открыть две стальные двери. При этом должны присутствовать не менее двух человек. Первая дверь запиралась на металлический засов, на обеих сторонах которого находились замки с наборной цифровой комбинацией. За первой дверью была вторая, со сложным сейфовым замком. Открыть комнату без знания двух цифровых комбинаций, не имея в наличии ключа от второй двери, было невозможно.

На очередной встрече со Стивенсоном я передал ему в маленькой коробке специальный состав, напоминающий пластилин.

– Будет удобный случай – сделаешь слепок, – сказал я ему.

– Это невозможно! – возразил Стивенсон. – Они никогда не выпускают ключ из рук!

– Тем не менее мы не должны упустить момент, если он вдруг представится, – объяснил я ему. – Всегда существует Великий господин случай…

Однажды молодой офицер, напарник Стивенсона, почувствовал себя плохо. Его мутило – сказывалась вчерашняя попойка.

Напарник приказал Стивенсону покинуть комнату, быстро запер ее и рысью побежал в туалет. И тут Уильям заметил: ключ остался в замке! Сержант среагировал моментально. Сняв слепок, он быстро вставил его на место.

– Молодец! – похвалил я агента. – Впереди еще два препятствия. Но, как говорят у нас в России, упорство и труд все перетрут.

Через некоторое время в соответствии с правилами менялся цифровой код на одном из замков. В присутствии Стивенсона капитан, недавно вернувшийся из отпуска, позвонил другому офицеру, чтобы узнать новую цифровую комбинацию. После долгих препирательств он получил согласие и под диктовку записал на листке эти цифры, а затем, смяв бумажку, бросил в мусорную корзинку.

Я не мог скрыть радости, когда Стивенсон показал мне этот смятый клочок.

– Ты просто молодчина, Билл! – опять похвалил я агента.

Скоро из Москвы прислали специальный прибор в виде конуса. Это можно назвать портативным рентгеновским аппаратом. Когда прибор помещаешь на замке и закрепляешь его с помощью специальной пластины, он автоматически включается и просвечивает механизм замка. Таким образом можно определить цифровую комбинацию. На следующей встрече я рассказал Стивенсону, как работает аппарат, предупредив его об опасности излучения. После того как прибор установлен, следует отойти от него как можно дальше и ждать. Время работы системы – тридцать минут…

…В три часа утра в субботу Стивенсон, действуя по инструкциям, поставил пластину и прикрепил конус. Услышав тихий низкий гул, он ретировался в дальний конец комнаты и, поглядывая на часы, стал терпеливо ждать. Ровно через тридцать минут жужжащий звук прекратился, и Уильям снял прибор с замка… Через три недели я передал ему бумажку с записью цифр.

Первое проникновение в «стальную комнату» было намечено на 15 декабря. Я посадил Стивенсона в машину, и мы прокатились вокруг аэропорта. Мы остановились на повороте у пешеходного пересечения, ведущего к административному зданию аэропорта.

– Здесь я буду тебя ждать в четверть первого ночи. Я сделаю вид, что у меня что-то случилось с машиной, – сказал я ему. – Времени, чтобы добраться сюда из Центра, тебе потребуется не более пятнадцати минут. Ты передашь мне документы и вернешься на работу.

Мы проехали дальше и через десять минут оказались у ограды старого кладбища.

– Здесь в три пятнадцать ночи я верну тебе документы… Я дал ему голубую сумку с надписью «Эр Франс», в которую ему следовало положить документы.

Заключительная «репетиция» состоялась вечером в пятницу, 14 декабря. Я еще раз провез Стивенсона к повороту у административного здания аэропорта, а затем к кладбищу.

– Я буду ждать тебя… Удачи, Билл! – сказал на прощание.

По сигналу местной радиостанции Стивенсон поставил свои часы ровно на одиннадцать вечера. За сорок километров от Орли, в Париже, я проделал ту же процедуру.

А в это время на третьем этаже нашего посольства группа специалистов, прилетевших накануне из Москвы через Алжир, с нетерпением ждала «добычи». Работники Научно-технического управления КГБ знали: у них не более часа на то, чтобы вскрыть конверты и сургучные печати, сфотографировать документы, а затем вновь закрыть и опечатать упаковку.

В назначенное время Стивенсон менее чем за две минуты открыл все три замка. Взяв несколько конвертов, он сунул их в голубую сумку, запер дверь «стальной комнаты», затем, закрыв входную дверь Центра, вскочил в свой «ситроен» и быстро поехал на встречу со мной. Все прошло без сучка и задоринки – как и планировалось! В 3.15 утра возле кладбища Стивенсон забрал у меня документы, вернулся в Центр и снова запер их в «стальной комнате». К тому времени, когда он, завершив дежурство, подъезжал к дому, огромное количество наисекретнейшего материала уже находилось на пути в Москву. Таких «несанкционированных проникновений» было много… До тех пор пока Клиента не перевели на другую работу.

– А какова судьба Клиента? – спросил Петров.

– Из двух зол, которые зачастую губят агента – связь и предательство, – Клиент пал жертвой последнего. Стивенсона выдал завербованный им коллега, тоже сержант американской армии. Правда, это случилось уже после того, как он демобилизовался и вернулся в Штаты. Ему дали тридцать лет, и он погиб в тюрьме. Думаю, не без помощи ФБР…

Тем временем разговоры между Петровым и де Вольтеном становились все более доверительными. На последней встрече Морис сказал, что в следующем месяце он не сможет приехать в Париж, так как предстоят штабные учения и он выезжает в Бельгию. Он даже назвал место проведения и даты учений. Прямое нарушение правил строгой секретности! Борис уверен: «откровение» Мориса не случайность. Это – сигнал, и сигнал красноречивый.

Теперь наконец-то получено решение Центра о проведении Петровым вербовочной беседы с де Вольтеном. Хотя риск в таком деле всегда существует, но в данном случае он вполне оправдан. Та доверительность, которая возникает между агентуристом-вербовщиком и его «объектом», давно установлена. Наступала заключительная, и самая ответственная, фаза операции. Морис ничего не рассказывал Натали о своих контактах с Петровым после ужина в ресторане «Мишель Ростан», что, в свою очередь, подтверждало: де Вольтен сознательно шел на контакт с советской внешней разведкой. Он также не сомневается в случайности своего знакомства с Петровым. В Центре высказывали крайнее недовольство тем, что Мимоза, по всей видимости, и не собирается выполнять указание о прекращении контактов с де Вольтеном. Однако что, черт возьми, можно поделать с этой своенравной и временами неуправляемой бабой…

В этот вечер в бункере на бульваре Ланн Петров вместе с резидентом уже в который раз отрабатывал беседу с де Вольтеном. Нужно было правильно построить разговор, точно выбрать выражения, тональность беседы и расставить нужные акценты.

И вот Борис пригласил барона для решающего разговора в «Клозери де Лила», где на столиках – бронзовые таблички с именами знаменитых поэтов: Рембо, Аполлинера, Верлена, Бодлера и других известных завсегдатаев исторического кафе.

Они сели в дальний угол, откуда хорошо просматривались вход и все помещение, и заказали себе по чашечке кофе с мороженым.

Петров в очередной раз удивил Мориса, когда, оглядев кафе, произнес:

– «Здесь, на левом берегу, со всей французской страстью, мужеством и великолепием нищеты поэты, прозаики и журналисты отстаивали свободу творчества и независимость и в старом кабачке под каштанами у памятника маршалу Нею венчали лаврами открывателей новых путей».

– Борис, тебе надо писать. Это потрясающая фраза для книги!

– Она уже написана графом Толстым.

– Это тот, кто создал «Войну и мир» и «Анну Каренину»?

– Нет, другой, но из того же старинного русского рода. У него есть замечательный роман «Петр I». Кстати, он некоторое время жил в Париже и стал здесь популярен тем, что однажды выкинул из пансионата американца – просто спустил того с лестницы.

– Расскажи, как это случилось, – попросил де Вольтен.

– Напротив «Клозери де Лила» до войны был танцзал – «Бал Билье». Однажды, когда чета Толстых зашла туда повеселиться, жену графа, которая обожала танцульки, пригласил на танго чернокожий. Негра познакомили с Толстым, и тот в свою очередь пригласил его на обед в пансион, где они жили с женой. А среди проживающих было много американцев. Они возмутились: «Грязный Nigger с нами за одним столом?! Никогда!»

Писатель пытался объяснить янки, что этот чернокожий высокообразованный человек – по русским меркам князь, да и вообще Человек… Один из американцев скривил презрительную гримасу: «У нас такие князья ботинки чистят».

Тогда Толстой подошел к хаму и спустил того с лестницы второго этажа. Хозяйка для порядка возмущалась, французы – аплодировали, американцы были посрамлены.

– Лихо! – одобрительно улыбнулся барон. Помолчав немного, он продолжил: – Мой отец очень недолюбливал американцев. И это не национальное чванство или какие-то предрассудки. Отец был человеком чести, верным сыном Франции и поэтому его огорчала гибель любого француза, вне зависимости от его партийной принадлежности. Ты знаешь, что устроили янки, когда подошли к Парижу в сорок четвертом?

– Да, началось восстание. Парижане рассчитывали на помощь американцев. А те остановились в тридцати километрах от столицы и выжидали, пока немцы перебьют восставших. Погибли тогда – есть разные данные – от трех до пяти тысяч человек. Но восставшие все же победили, и только тогда американцы «геройски взяли» Париж. То же самое произошло и на юге Франции…

Морис посмотрел прямо в глаза собеседнику:

– Борис, для специалиста в области образования ты отлично знаешь военную историю, да и вообще прекрасно разбираешься в военно-политических вопросах…

«Ну вот и настал момент истины», – решил Петров.

– А тебя это расстраивает? У нас уже давно появилась еще одна чрезвычайно интересная тема для обмена… мнениями, – начал Борис, не отрывая глаз от лица барона. – Ктому же мы оба можем содействовать сохранению военного паритета, о важности которого мы с тобой так часто говорим…

Морис слушал молча.

– Нашу страну, так же как и Францию, беспокоит стремление Соединенных Штатов развязать войну против нас и втянуть туда союзников по НАТО. Допустить этого нельзя, и здесь твоя помощь стала бы неоценима.

Борис замолчал и выжидающе посмотрел на барона.

– То есть ты предлагаешь мне сотрудничество? – скорее констатировал, чем спросил де Вольтен.

– Да, я предлагаю тебе именно это.

– Скажу откровенно, Борис, я давно пришел к этой мысли. Но от мысли до ее воплощения зачастую существует огромная дистанция. Я рад, что встретил тебя. И рассчитываю на твою помощь. Мне давно стало ясно, что политические, а точнее, военно-политические вопросы тебя интересуют значительно больше, чем ликвидация безграмотности в Верхней Вольте, – с улыбкой закончил Морис. Посерьезнев, он добавил: – Я давно стремился к этому разговору.

– Я тоже очень рад, что в главном у нас с тобой нет разногласий. Мы – европейцы и видим наш дом глазами великого француза – генерала де Голля. Европа от Ла-Манша до Урала… Мы с тобой достаточно узнали друг друга, Морис, чтобы иметь право на откровенный мужской разговор. Ты ищешь возможности помешать Соединенным Штатам достичь подавляющего военного преимущества в мире. Ты понимаешь, что, развязав войну против СССР, Штаты сделают театром венных действий Восточную, Центральную и Западную Европу. А значит, пострадает и Франция.

Морис внимательно, не отводя глаз, смотрел на Бориса, и было видно, что он согласен со всем, что говорит ему Петров.

– Наше сотрудничество поможет нейтрализовать усилия американцев и сохранить мир в Европе, которая достаточно настрадалась в предыдущую войну. Я гарантирую, что от тебя не потребуют никакой информации, относящейся к государственным тайнам и обороноспособности Франции.

– Я верю, – просто сказал барон.

– Хочешь подумать?

– Лишнее. Я достаточно думал раньше. В следующую нашу встречу я передам тебе план и отчет по проведению штабных учений стратегических ракетных войск НАТО в Западной Германии под кодовым названием «Разящий меч».

После проверки полученных материалов Центр включил полковника Мориса де Вольтена в агентурную сеть легальной парижской резидентуры, присвоив ему псевдоним Аристократ.

Для успеха в предстоящей разведывательной работе имеет большое значение, как складываются человеческие отношения между куратором и его агентом. Взаимная симпатия, сходство вкусов и интересов, уровень образования – все работает или не работает. В случае с бароном личность Петрова, ставшего фактически его другом, оказалась идеальной. Постоянная моральная поддержка многое значила для де Вольтена – офицера НАТО, который, по всем законам, у себя на родине считался предателем. Агент все время нуждался в подтверждении правильности своего поступка. Это прекрасно понимал Петров, который, чутко улавливая настроения Мориса, поддерживал его в моменты неизбежных колебаний и сомнений.

Незаметно шло время, и заканчивался второй двухгодичный контракт Петрова с ЮНЕСКО. Он, успешно трудясь как на своей основной, так и на «крышевой» работе, мог вполне рассчитывать еще на два года. Однако Париж был мечтой многих, включая работников с «мохнатыми лапами», и в Москве уже готовили замену для резидентуры. Петров спокойно воспринял сообщение о том, что по завершении текущего контракта он должен вернуться в Центр, где его ожидает повышение по службе. Тем паче что дочь поступила в университет и в ее юном возрасте ненавязчивый присмотр отца был бы очень кстати, о чем постоянно писала ему жена из Москвы. Вполне возможно, к искреннему беспокойству за судьбу дочери примешивалось желание быть рядом с любимым мужем.

Что касается поста в ЮНЕСКО, то это было делом МИД СССР. Если удастся подыскать достойного кандидата, то, возможно, и пост в ЮНЕСКО сохранится за советским представителем. А если нет, тоже не беда – посты возникали как грибы после дождя, что характерно для любой бюрократической организации с постоянной тенденцией расширяться. При этом Советский Союз в те времена обойти никак было нельзя. Квота строго соблюдалась.

В Секретариате ЮНЕСКО немало подивились отказу Петрова от продления контракта. Пришлось придумать весомый предлог: болезнь отца. Только такая причина позволяла достойно выйти из положения – еще никто из советских сотрудников не отказывался добровольно от работы в Париже. А то, что приказы не обсуждают, – не расскажешь.

Сменить Петрова должен был подполковник Владимир Кулябов. Более того, он назначался заместителем резидента в Париже по линии ПР – политической разведки. Владимир Александрович, как и положено, затребовал дела, чтобы ознакомиться со своими будущими агентами. И тут выяснилось – однако, какой сюрприз! – что разработка Аристократа началась с подачи другого агента Петрова – некой Мимозы. Она же Легаре, она же Бережковская. Взглянув на фотографию Мимозы, Кулябов аж вспотел. Наташка! Девочка с Арбата! Первая любовь. Брошенная любовь… Ну и дела! И подполковника бросило из жара в холод, только мурашки побежали от шеи до пяток. Итак, что он обязан сделать? Немедленно идти к руководству и докладывать: «Я отлично знаю Бережковскую – учился в соседней школе, жили рядом, чуть не поженились и так далее. Жду указаний». И что? Все очень просто! Медным тазом накрывается Париж. Не факт, но может. Кулябов отдавал себе отчет, какими последствиями грозит для дела его встреча с Мимозой – оскорбленной женщиной, которая его так и не простила. Как она тогда бросила ему в лицо: «Ты все сказал? Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда не станешь мужиком. Прощай!»

«Снова ты встаешь у меня на пути, Наташа – Мимоза. Но что же делать, что же делать?»

И подполковник Кулябов пошел на обман. Точнее, скрыл, что он лично хорошо знает Мимозу… Ради карьеры. Ради работы в Париже, в городе его мечты, куда ему до настоящего времени приходилось выезжать только в короткие служебные командировки.

Не знает он никакой Бережковской! Кто докажет? Правда, ему удалось убедить руководство, что для пользы дела, то есть для большей безопасности такого ценного агента, как Аристократ, не следует передавать ему на связь и Мимозу, а лучше пусть работает с ней другой сотрудник резидентуры. Тем более что последнее время ведет она себя непредсказуемо. Отказывается выполнять распоряжение Центра о прекращении связи с Аристократом. С Кулябовым согласились.

А тем временем Петров, пока не окончился его контракт, продолжал результативно работать с бароном. Правда, теперь они все реже и реже виделись. Встречи готовились тщательно, с обеспечением всех возможных мер безопасности. Походы в рестораны и кафе в центре города, которые имели место на этапе разработки барона, давно прекратились. Барону дали связника-француза, опытного агента, убежденного тайного коммуниста, работавшего на КГБ более десяти лет. Однако раз в три-четыре месяца Петров и де Вольтен все же встречались в отдаленных районах Парижа, в неприметных кафе, в сквериках или парках. Каждая встреча санкционировалась руководством Центра, которое понимало, что Аристократу нужна постоянная моральная подпитка, что необходимо держать руку на пульсе его настроений, с тем чтобы он работал с полной отдачей. Материалы, добываемые для КГБ де Вольтеном, можно назвать воистину бесценными – фотографии и копии секретных планов и директив НАТО, карты, на которых нанесены зловещие линии ядерных ударов, мобилизационные планы стран – участниц Североатлантического сообщества (кроме Франции) и многое другое. Кстати, французский мобилизационный план, правда, полученный от иного источника, уже находился в Москве. Морис все больше «привязывался» к Петрову, что вполне объяснимо. Психологам от разведки этот феномен прекрасно известен. Только с Борисом он мог поговорить о том, что у него творится на душе. Не только о тайной работе, связывающей их, но и о внутренних переживаниях, сомнениях, семейных отношениях, проблемах с дочерьми и планах на будущее. Удивительно, но Морис лишь вскользь, один-два раза упомянул Натали… Поразмыслив, Борис объяснил это тем, что де Вольтен оберегал ее, полагая, что КГБ может попросить его использовать Натали в своих целях. Ведь в КГБ имели представление и о том, что у нее за салон, и о том, что за люди его посещают. И вот настал момент, когда Морис услышал от Петрова: «Скоро я должен вернуться в Москву». Морис на секунду замер, а потом тихо произнес:

– А как же я?

– А с тобой будет работать другой человек. Это отличный мужик и опытный разведчик, скоро он приедет, и я вас познакомлю, – с фальшивой бодростью произнес Петров, пряча глаза. Он старался говорить как можно спокойнее.

Барон был ошарашен, он вдруг понял, что в определенном смысле его поступок полтора года назад во многом зависел от личной симпатии к Борису, порядочному и умному, ставшему для него прежде всего близким по духу человеком. И решение работать на КГБ – кроме весомых принципиальных доводов – тоже во многом зависело от его доверия к Петрову. Аристократ прекрасно понимал, что вынужден подчиниться законам разведки, где кураторов и связных не выбирают. Как человек военный, он также понимал: для него работа с новым руководителем – приказ. А приказы не обсуждают. Но скрыть своего замешательства и растерянности де Вольтен не сумел.

Он был уверен, что ЮНЕСКО с удовольствием продлит контракт Петрова еще на один срок. Святая правда: в Секретариате ЮНЕСКО очень ценили Бориса, считали его прекрасным специалистом, а в секретной картотеке мсье Беко – начальника «советской» секции ДСТ – русский значился «чистым» дипломатом. Немного оригиналом – по агентурным данным, некоторые его высказывания в беседах с иностранцами отличались от ортодоксальных позиций других советских загранработников. Правда, ничего принципиального в этих его расхождениях не было, что не давало повода французским спецслужбам рассматривать его как скрытого оппозиционера режиму. Немного неосторожным – он водил дружбу с иностранными коллегами по секретариату и общался с соседями по дому. Конечно, Беко мог предположить (и был бы прав), что Борис это делал специально, отвлекая контрразведчиков ДСТ от своих оперативных контактов. Однако прямых подозрений в его связях со спецслужбами у французской контрразведки не было. То есть настороженность мсье Беко все равно присутствовала – он по долгу службы подозревал всех и вся, но Петров никогда не давал шанса этим подозрениям перерасти в уверенность, а проверки, которые периодически осуществляла ДСТ, ни к чему новому не приводили. У Москвы не имелось объективных причин менять столь хорошо законспирированного разведчика, считал де Вольтен. Про внутриведомственные интриги Морис, как обычно, забыл. Он даже теоретически не представлял себе возможности работы с кем-либо другим, кроме Петрова. Барон не чувствовал со стороны куратора никакого давления – да и нужды в этом никогда не возникало. Де Вольтен был инициативен и, как высокопоставленный офицер НАТО, сам прекрасно понимал, что нужно КГБ, а точнее, советскому правительству для обеспечения своей безопасности и сохранения мира.

В свою очередь Петров относился с глубокой симпатией и уважением к де Вольтену Его искренне беспокоила дальнейшая судьба барона. Разведчик сочувствовал ему. Даже при чисто рабочих, оперативных отношениях смена куратора – стресс для агента. А уж если…

Борис, который знал, кто едет ему на смену, мог лишь надеяться, что все будет как надо.

А в остальном жизнь шла своим чередом. У де Вольтена была очаровательная и, как он считал, обожающая его любовница, оказавшаяся – вот уж чего он от этой женщины не ждал! – весьма деликатной. Морис был от души благодарен Натали, что она никогда не предпринимала ни малейших попыток заглянуть в его семейную жизнь. Женевьева, в свою очередь, смирилась с частыми поездками мужа в Париж, проявляла если не равнодушие, то такт: похоже, она поставила крест на попытках отвадить мужа от его «охотничьих навыков».

Иногда у Мориса мелькала мысль: уж не нашла ли жена утешение с каким-нибудь сентиментальным и по-бюргерски порядочным баварцем? Занятная смена стилей, как сказал бы Жан-Мишель. Но это, в конце концов, мало волновало барона, который понимал, что Женевьеве нужна была компенсация, и если у нее возник какой-то интерес на стороне, то и слава богу. Он был всецело поглощен работой в мюнхенском Центре, которая давала ему возможность выполнить свою «великую миссию», ради которой и пошел на сотрудничество с КГБ. Карьера барона шла в гору. Начальство его ценило, подчиненные не желали другого командира. Все это вселяло надежду, что он со временем станет генералом. Как и отец…

На зависть американским сослуживцам – «и что шеф нашел в этом лягушатнике?» – де Вольтена назначили одним из заместителей генерала Макферсона.

– Поздравляю, Морис, – от души порадовался за барона Петров. – И не скрою: с новой твоей должностью мы связываем большие надежды.

Они сидели далеко от Елисейских Полей и респектабельных кварталов Парижа. В скромном кафе, наполненном запахами дешевой кухни и шумом веселой компании рабочих парней. Барон, который теоретически подозревал о существовании подобных заведений, был шокирован, когда Борис сообщил ему о месте их следующей встречи.

– Придется потерпеть, – как можно мягче, тем не менее решительно произнес Петров. – Барону и сотруднику ЮНЕСКО не возбраняется обедать в «Мишель Ростан» или в «Клозери де Лила», но два разведчика не имеют права позволить себе подобную роскошь. Мы с тобой обязаны соблюдать строгую конспирацию ради дела, и в первую очередь ради нашей с тобой безопасности. Эти маленькие бистро тем и хороши, что в них нам не угрожают случайные встречи с сослуживцами и знакомыми. Я уже не говорю о контроле со стороны контрразведки.

– Спасибо за поздравление. – Барон поднес к губам чашечку кофе и поморщился – видно, кофе варить здесь не умели. – Безусловно, теперь мои возможности значительно шире прежних.

Как бы в подкрепление его слов через месяц после встречи с Борисом на рабочем столе де Вольтена оказались документы с грифом «Cosmic Top Secret». В НАТО нет ничего выше этого грифа секретности. В документах сводились воедино годовые оценки и прогнозы многочисленных комитетов НАТО и разведслужб о положении в Советском Союзе и в других странах – участницах Варшавского Договора. Политика, экономика, состояние армии, умонастроение населения – все это подробно расписано специалистами-аналитиками. Через неделю Морис внимательно изучил и другие важные документы. Среди них были мобилизационные планы и бюджеты стран НАТО на военные расходы.

Как один из руководителей Центра, де Вольтен обладал определенной свободой действий, и иногда ему удавалось выносить секретные бумаги из здания, фотографировать их дома и возвращать в тот же день на хранение в спецчасть. На рабочем месте заниматься этим практически невозможно – в любое время могла зайти секретарша или кто-нибудь из старших офицеров. Барон отметил, что на этот раз он произвел все манипуляции совершенно спокойно. «Становлюсь заправским шпионом. Радоваться или огорчаться? Как бы то ни было, улов на этот раз оказался царским. Пусть это станет моим прощальным подарком». Морис знал, что предстоящая встреча с Петровым – последняя.

На этой встрече они пили кофе уже втроем.

– Знакомься, Морис, это Влад, – представил Петров барону своего сменщика и его нового руководителя под его оперативным псевдонимом.

Де Вольтен вежливо поздоровался, загнав поглубже вздох и кучу сомнений. Кулябов не понравился Морису сразу, как говорится с первого взгляда. И он готов был поклясться – дело вовсе не в том, что ему жаль расставаться с Борисом. Хотя это тоже играло не последнюю роль. Неприязнь в сменщике вызывало у Мориса все: высокомерный вид, начальственная манера держаться, да и тон, недвусмысленно дающий понять, что теперь главный здесь он. Петров был моложе де Вольтена, младше его по званию, однако разница в возрасте и положении в их отношениях не чувствовалась. Они общались на равных, как коллеги, делающие одно важное дело. С трудом сдерживая эмоции и сохраняя спокойное выражение лица, Морис, проигнорировав Кулябова, обратился к Петрову, передавая ему небольшой пакет:

– Полагаю, это должно заинтересовать Москву. Считай также, что это мой прощальный подарок, Борис.

Кулябов проводил пакет глазами: он чувствовал, что «это» Москву заинтересует. И не то чтобы ощутил себя лишним – в конце концов он представлял Центр и они встретились не для того, чтобы выпить кофе. Кулябов определенно почувствовал скрытую неприязнь де Вольтена, и его раздражало, что он не произвел на агента должного впечатления. Человек по натуре прямой и открытый, де Вольтен не любил фальшивить и притворяться. До последнего времени это нисколько ему не вредило, наоборот, коллеги в мюнхенском Центре, да и все другие высокопоставленные офицеры НАТО, с кем ему приходилось иметь дело, видели в де Вольтене прежде всего блестящего военного специалиста, чурающегося карьерных интриг.

В свою очередь Кулябов впервые столкнулся с агентом, работающим на «идейной» основе. Такие в их службе считались «динозаврами».

«Мог бы и мне передать пакет, – мелькнуло в голове, – а не демонстративно расшаркиваться перед этим потомственным партизаном. Ах да, мы ж аристократы… Денег не берем – и вроде как чистенькие. Но работать тебе, голубчик, все равно со мной. Это в армии – подал в отставку, коли вожжа попала под хвост, а потом сиди в замке своей любовницы, попивай кальвадос да строчи мемуары».

Владимир с трудом подавил досаду, стараясь придать лицу беспристрастное выражение. Тут же возникла тревожная мысль: смогут ли они притереться друг к другу? От этого же зависят и результативность работы агента, и его, Кулябова, собственная карьера… Он к тому времени имел уже определенный опыт работы «в поле»: служил в ГДР в Карлхорсте[39], просидел несколько лет в Голландии под «прикрытием» торгпредства СССР в Гааге. Хотя выдающихся результатов в стране тюльпанов он не достиг, но заработал там среди коллег кличку «Золотое Перо», так как никто не умел лучше его писать аналитические справки и отчеты в Центр. По этой причине резидент его ценил и дал положительную оценку его работе перед возвращением Кулябова в Москву. Коллегам по отделу он импонировал своими обширными знаниями. Эрудиция, умение ладить с людьми – особенно с начальством, – прекрасное знание языков и великолепная память – качества, необходимые для продвижения по служебной лестнице. Карьерному росту способствовали также контакты Кулябова с «нужными людьми», с которыми он познакомился через отца, чьи связи в ЦК были более чем широки. Многие знали, что генерал Кулябов во время войны служил вместе с Брежневым, а генсек, как известно, отличался тем, что дорожил фронтовым братством. В общем, у Кулябова был иной круг общения и другие принципы построения отношений с людьми, чем у Петрова.

Владимир свято верил в свою элитарность, всесилие полезных связей и «подковерных» интриг. На простых смертных он, еще учась в МГИМО, привык поглядывать сверху вниз, руководствуясь девизом: «Все для карьеры!» Перед распределением он получил предложение от КГБ… Кулябов-старший пришел в полное расстройство. Генерал, как это часто встречается у армейских офицеров, питал глубокую неприязнь даже к аббревиатуре ведомства, куда его сына пригласили работать. И тут впервые в жизни ему не удалось наставить сына на путь истинный. А Владимир поставил себе цель – быть командированным в Париж и в конце концов достиг ее. Отец уже давно смирился с выбором сына, тряхнул связями – и старый друг семьи, заместитель заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС, помог протолкнуть Кулябова в парижскую резидентуру. К тому же возникла удобная оказия: у одного из работников заканчивался срок контракта в ЮНЕСКО. Владимир не сомневался, что сможет показать себя в роли мастера-агентуриста, тем более что одновременно с местом он получал «на блюдечке» одного из самых результативных агентов. Ну как после этого не счесть себя баловнем Фортуны?

Борису тоже по-своему везло, но он не считал, что жизнь ему что-то должна – всего приходилось достигать собственным трудом и способностями. Случалось и шишек набить. Со временем жизнь немного пообтесала Петрова с его максималистским характером, его самоуверенность дозрела до мужской уверенности в себе, а опыт общения с самыми разными людьми избавил от юношеской нетерпимости.

Мы уже говорили, что молодому переводчику посчастливилось общаться с людьми из числа сильных мира сего, вплоть до министров, финансовых магнатов и коронованных особ, общаться в той обстановке, когда объединяющее людей хобби убирает многие искусственные преграды. Встречаясь с интересными людьми, он получал удовольствие, открывая для себя их мир. Он получил бесценный опыт и не нажил комплексов. Он мог быть приятелем или скрытым противником, ведя тонкую психологическую игру, но его интерес к событиям и к людям был всегда искренен. Поэтому люди с западным менталитетом также с удовольствием общались с Петровым, узнавая от него много интересного. Так случилось и с Морисом де Вольтеном. Не случайно с самых первых встреч по его инициативе они перешли на «ты»…

К моменту передачи на связь Кулябову – Владу Аристократ был одним из самых продуктивных агентов советской внешней разведки в НАТО. С Петровым они работали ровно, хотя и напряженно. Между ними давно установились надежные, товарищеские отношения. Они были как два союзника, объединившиеся против главного противника – агрессивной политики американцев в НАТО. Барон всегда знал, что может рассчитывать на поддержку и помощь своего куратора. При этом каждый гордился тем, что был патриотом своего Отечества.

С Кулябовым все складывалось иначе – не получилось той степени доверительности, взаимопонимания и уважения, которые во многом зависят от способностей и такта оперативного работника. Наконец, Кулябову просто не хватало ясного понимания того, что движет бароном в его сотрудничестве с КГБ. Да он, пожалуй, просто и не мог этого понять с точки зрения своих жизненных установок и выработанных стереотипов. И, как назло, именно теперь судьба начала испытывать барона на прочность.

Однажды он получил через помощника Макферсона – полковника Патрика ван Гроота, голландца по национальности, комплект секретных документов. Весьма объемный – 35 страниц основного текста и пять прилагаемых карт. Это был сверхсекретный обновленный план верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО по нанесению ядерных ударов по стратегическим центрам стран Варшавского Договора. Ценность подобной информации для Москвы колоссальна!

Нечего и думать, чтобы скопировать все на работе. Слишком рискованно. А карты – вообще проблема. Их надо снимать частями, разложив на столе или на полу. В кабинет в любой момент могли зайти коллеги. По расчетам барона, фотографирование могло занять около полутора часов. Трудность заключалась еще и в том, что полковник ван Гроот, по указанию генерала, дал материалы лишь для ознакомления, так что вернуть их необходимо до конца рабочего дня для передачи в спецчасть штаба, где хранятся секретные документы.

«Что же делать? – лихорадочно думал барон. – Получается, на этот раз придется ограничиться внимательным изучением плана?.. Разумеется, сделать выписки… Но этого недостаточно. Документ имеет для Москвы огромную важность… Каким-то образом нужно сфотографировать его вместе с картами. Как это сделать?!»

Неожиданно зашевелился червячок сомнения: «А почему я обязан так поступить?!» Редко, однако все же время от времени подобные мысли тревожили французского полковника. Но тут перед ним вдруг всплыло самодовольное лицо Хейга во время памятного коктейля. Вслед за этим де Вольтен физически, словно наяву, ощутил на себе высокомерные взгляды американских офицеров с их непоколебимой уверенностью в собственном превосходстве. И червячок исчез так же стремительно, как и появился. Мысли стали четкими и ясными.

Надо действовать, и действовать оперативно. Сейчас же звонить полковнику и докладывать: документ сможет вернуть только в самом конце рабочего дня. Почему? Занят важными текущими бумагами.

Он поднял трубку внутреннего телефона и, набрав номер ван Гроота, услышал мелодичный голосок секретарши полковника Гизелы Эккерман, хорошенькой блондинки, которая вот уже два года с момента своего поступления на работу в Центр с обожанием смотрела на барона.

– Полковник вместе с генералом Макферсоном срочно отъехал и будет в офисе к концу дня… – прозвучал голос девушки с оттенком затаенной грусти. Возникла пауза – возможно, Гизела ждала приглашения провести с бароном уикэнд в Париже, куда, как известно, полковник де Вольтен последнее время стал ездить чаще, чем обычно. От наблюдательной секретарши ничто не ускользает, особенно если она служит в НАТО.

Будет только в конце дня… Вот он, Господин случай! Барон понял, что ему следует сделать.

– Фрау Эккерман, – Морис всегда разговаривал с Гизелой исключительно официальным тоном, чтобы не дать повода вообразить бог знает что, – я тоже отъеду. Часа на два, не больше: у меня сильно разболелся зуб. Если полковник вдруг приедет раньше, предупредите его. Сообщите ему также, что материалы, переданные мне сегодня, лежат в моем рабочем сейфе.

Сложив документы в портфель, Морис быстро вышел из кабинета. Он спустился на первый этаж и, пройдя турникет с дежурным сержантом из службы безопасности, предъявив тому пластиковую карточку-удостоверение, вышел из здания прямо к парковке служебных и личных автомобилей работников Центра. Быстро включив двигатель своего служебного «мерседеса», барон обогнул здание и поехал по широкой асфальтовой полосе, ведущей к единственному въезду на объект. КПП находился рядом с высоким забором, над которым, помимо колючей проволоки, тянулись три ряда проводов с пропущенным током высокого напряжения, о чем свидетельствовал желтый щиток с пронзающей череп молнией и лаконичной надписью «Danger!». Здесь барон еще раз показал свое служебное удостоверение и наконец выехал за пределы Центра.

Дорога до окраины Мюнхена, где он с семьей снимал симпатичный двухэтажный домик, занимала около пятидесяти минут. Символическая невысокая железная ограда, способная защищать разве что от собак. Вокруг особняка искусно подстриженный кустарник, за которым зеленела лужайка. Трудами Женевьевы здесь цвели роскошные клумбы и бордюры.

Барон взглянул на свой «Филипп Патек» – подарок Натали на годовщину их знакомства, – 13.30 Итак, примерно полтора часа на дорогу туда и обратно, плюс час-полтора на съемку. В своем кабинете он будет около пяти часов, возможно, несколько раньше. Даже если полковник вместе с генералом вернутся к пяти часам, у него достаточно времени, чтобы вернуть документ. Надо только сделать все возможное, чтобы приехать хотя бы за час до Макферсона!

Поставив машину в гараж, Морис открыл дверь, через которую можно сразу попасть в особняк. Как он и предполагал, дома никого не оказалось. Он давно уже перестал для приличия интересоваться, где пропадала днем Женевьева. Девочки были в школе.

– Вот и хорошо! – сказал он себе и поднялся наверх, где находился его кабинет. Открыл портфель, документы положил на стол, а карты разложил на полу рядом с большим окном. Стояла чудесная погода, ярко светило солнце, как по заказу освещая ту часть пола, на которой он решил произвести съемку. Морис вытащил из письменного стола «Минокс», вставил в него новую кассету и стал методично фотографировать, стараясь сделать снимки таким образом, чтобы не пропустить ни сантиметра поверхности карт. Ориентирами служили красные линии нанесения ядерных ударов и выделенные на картах черными жирными точками крупнейшие города и населенные пункты, к которым тянулись эти кровавые указатели.

Съемка страниц директивной части документа шла значительно быстрее. Барон посмотрел на часы: «Все идет по графику». Наконец работа закончена!

Через пять минут служебный «мерседес» мчался к шоссе, ведущему в сторону Центра.

Спокойствие покинуло де Вольтена, лишь когда он свернул на основную магистраль: на шоссе возникла пробка. Через некоторое время его авто увязло в этом плотном потоке машин, которые уже не ехали, а ползли как черепахи. Господи, не иначе что-то случилось впереди. Вероятно, авария. Теперь оставалось только молиться, чтобы дорожные службы и полиция развели столкнувшиеся автомобили до того, как Патрик ван Гроот позвонит ему в кабинет! А стрелки часов неумолимо бежали вперед. И барон, покрывшись холодным потом, почувствовал, как прилипает к спине его форменная рубашка.

…Вот Макферсон и ван Гроот вернулись. Гизела сообщает полковнику о внезапном отъезде барона, у которого находятся сверхсекретные документы, числящиеся за генералом и, по неукоснительным правилам всех военных организаций, подлежащие возврату в спецчасть до конца рабочего дня…

«Черт, когда же мы поедем?!»

Жуткие картины провала замаячили перед Морисом… Вот ван Гроот ждет Мориса, не сводя глаз со стрелки часов, которая неумолимо движется к 18. Ровно в 18.00 в кабинете ван Гроота раздается звонок. Начальник спецотдела майор Майерхофф корректно, но настоятельно напоминает полковнику, что сверхсекретный документ не вернулся к нему в отдел. Ван Гроот, проклиная все на свете и в первую очередь барона, пытается тянуть время.

Морис рванул галстук – и кто его придумал, этот галстук!

Не дождавшись, майор Майерхофф появляется у ван Гроота в сопровождении начальника службы безопасности Центра, американца Дика Райзера. Полковнику не остается ничего другого, как признаться в том, что он передал документы Морису де Вольтену. «А где полковник де Вольтен?» – спрашивает мерзкий янки. – «Он в 13.30 покинул здание Центра». – «Ну тогда идемте в его кабинет». Предварительно захватив дубликат ключа от личного сейфа Мориса, Дик Райзер с вечно настороженной мордой добермана подозрительно оглядывает кабинет и подходит к сейфу. Звучит щелчок – сейф открыт, но документов там нет…

Барон так увлекся картиной своего воображаемого ареста, что не заметил, как на шоссе восстановилось движение. Вскоре он благополучно миновал въезд на территорию Центра. Еще через минуту Морис доставал пластиковый пропуск, в спешке едва не поскользнувшись на отполированном до блеска мраморном полу вестибюля. «Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие», – почти вслух бормотал полковник присказку толстячка Карлсона из любимой книжки младшей дочери. Без пяти минут шесть, совершенно мокрый, он шлепнулся на стул, судорожно схватил трубку и набрал номер ван Гроота.

– Патрик, я готов подняться к тебе.

– А, страдалец от дантистов, – добродушно хохотнул полковник. – Ну давай. Жду.

Ситуация на грани провала стоила барону нечеловеческого напряжения. В отличие от Натали, эти игры не доставляли ему удовольствия. Он предпочел бы сидеть в окопе под артобстрелом или идти врукопашную, чем трястись от страха разоблачения своей лжи. Измотанный, временами испытывающий депрессию, вызванную возникающими сомнениями и нервным перенапряжением, он с облегчением получил разрешение на отпуск.

Председатель КГБ Юрий Андропов, перед тем как принять у себя в кабинете начальника внешней разведки, внимательно прочитал аналитическую записку, подготовленную ПГУ о степени готовности стран НАТО к проведению всеобщей мобилизации. К записке прилагался обновленный план верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО по нанесению ядерных ударов по СССР и странам – участницам Варшавского Договора. Эти документы заставили его глубоко задуматься. Андропова, как и всех других членов Политбюро ЦК КПСС, переживших войну, преследовал кошмар внезапной ракетно-ядерной атаки против Советского Союза. Ведь время подлета крылатых ракет и новых «першингов» к Москве и другим важнейшим стратегическим центрам страны составляло от четырех до шести минут…

«Что можно сделать за такое короткое время? – задавал он себе риторический вопрос. – Руководство страны, не говоря уж о простых советских людях, даже не успеет спуститься в бомбоубежище… Ну хорошо, при Генеральном дежурит офицер с ядерным чемоданчиком. Тоже небольшое утешение… Удар с того света – вот и все, что можно будет сделать. Следовательно, основным приоритетом всех наших резидентур в странах НАТО является раннее обнаружение признаков подготовки к войне. Мы должны во что бы то ни стало иметь упреждающую информацию». Размышления Андропова прервал вошедший помощник, доложивший о прибытии начальника внешней разведки КГБ.

– Проходи, Владимир Александрович, садись. —Андропов с трудом поднялся из-за стола, чтобы пожать руку своему верному протеже, который вот уже двадцать пять лет бессменно находился рядом с ним. Сначала в Венгрии в должности пресс-атташе, где Юрий Владимирович был послом в самые тяжкие для этой страны времена. Затем работа референтом в отделе ЦК КПСС по связям с братскими партиями, ну и, наконец, КГБ, где он начал свою службу помощником председателя, позже стал начальником секретариата, а теперь занимал должность начальника ПГУ. Андропов ценил в нем невероятную работоспособность, исполнительность и феноменальную память.

Крючков в очередной раз с тревогой отметил, что за последнее время Андропов заметно похудел и осунулся, походка его стала тяжелой и вялой. Он почти перестал появляться в Ясеневе, во втором своем рабочем кабинете – его здоровье разрушалось на глазах. Однако ясный ум Юрия Владимировича, способность моментально вникать в суть проблемы, подвергать ее всестороннему анализу и делать верные выводы оставались такими же, как и прежде.

– Я внимательно изучил твою записку, – начал Андропов, после того как помощник, следуя установившемуся ритуалу, принес слабый горячий чай и поставил на стол вазочку с сушками. – Она в очередной раз подтверждает, что американская администрация активно готовится к ядерной войне. В настоящее время возникла угроза нанесения Соединенными Штатами внезапного ракетно-ядерного удара. Политбюро считает, что приоритетом в наших разведывательных операциях должен быть сбор военно-стратегической информации о ядерной угрозе.

Крючков добросовестно кивал, внимательно слушая рассуждения председателя.

– Даже внезапный ракетно-ядерный удар должен быть тщательно подготовлен противником. Военные считают, что такая подготовка после принятия принципиального решения займет семь-десять дней как минимум. Вот это и есть то время, за которое мы должны разобраться в намерениях противника и, если самые худшие опасения подтвердятся, нанести упреждающий удар.

Андропов поморщился то ли от подобной мысли, то ли от внезапной боли и, достав какую-то таблетку из кармана пиджака, проглотил ее, запив чаем.

– Прошу тебя, Владимир Александрович, в недельный срок подготовить предложения по проведению операции под кодовым названием «РЯН» – ракетно-ядерное нападение. В ней должны быть перечислены прямые и косвенные признаки подготовки американцев к ядерной войне. Такие, как ускоренная заготовка донорской крови, внезапное значительное увеличение встреч высокопоставленных правительственных чиновников, отмена их отпусков, ночные совещания в министерствах, и так далее. Устинов[40] уже дал указание военным подготовить такую справку. Мы ее объединим с нашими предложениями, выработаем единый документ и разошлем циркуляром по всем резидентурам в странах НАТО.

Очевидно, последние сведения, которые мы имеем по этой проблеме и на основе которых составлена твоя справка, получены из одного и того же источника. Некоторые данные, хотя и не такие полные, мы получили и по линии военной разведки, и от наших немецких друзей. Так что этот источник заслуживает доверия и нам надо его беречь и делать все возможное для обеспечения его безопасности. Нужно также подумать и о материальном и моральном поощрении агента…

– Юрий Владимирович, мы уже думали по этому поводу. Источник Аристократ рассматривается нами как чрезвычайно ценный. Мне кажется, будет целесообразным вывести его на время предстоящего отпуска к нам и, помимо хорошего приема, провести с ним ускоренный курс обучения навыкам оперативной работы. Это поможет ему еще более эффективно действовать. Что касается материального поощрения, то можно официально сообщить ему о предоставлении пожизненной пенсии при возникновении… непредвиденных обстоятельств. В иной форме денег он не возьмет, – продолжал Крючков. – Аристократ работает на идеологической основе. Любой разговор о материальном вознаграждении будет воспринят им как оскорбление…

Андропов согласно кивнул:

– Хорошо. Тогда подготовьте материалы для закрытого постановления Верховного Совета СССР о награждении агента высоким правительственным орденом и организуйте ему достойный прием.

На службе Морис объявил, что намерен провести отпуск в Италии. Женевьева оставалась дома, так как не решалась покинуть дочерей: в школе еще не закончились занятия. Натали он сказал то же самое, что и сослуживцам, добавив, что едет в Италию вместе с женой.

– Давно мечтал увидеть Венецию, галерею Уффици, да и побродить по Риму тоже большое удовольствие, – заявил Морис. – В Италии последние лет пять бывал только на маневрах.

Но свидание с красотами исторического полуострова, творениями Микеланджело и Рафаэля опять были легендой, за которой скрывался истинный пункт его назначения – Москва. Он туда никогда не стремился, тем не менее с огромным интересом ехал в столицу загадочной страны, помогавшей ему, как он считал, в «великой миссии».

И надо же такому случиться, что в аэропорту Вены – Schwechat – он едва не столкнулся с коллегой по мюнхенскому Центру! О том, что весельчак немец Георг Гросс поехал в Вену проводить свой отпуск на неделю раньше Мориса, полковник знал. Но кто мог предположить, что именно в этот день и час Георг будет встречать в Schwechat свою невесту, а Морис в этот момент направится на посадку в самолет, летящий в Прагу? Морис пережил сильнейший стресс, пока, отвернувшись в сторону, не прошел незамеченным мимо майора Гросса. Счастье, что майор глаз не сводил с красотки, и де Вольтен чудом избежал встречи, грозившей ему провалом. Георг даже в состоянии крайней влюбленности не мог бы не задаться вопросом: за каким дьяволом заместитель начальника ракетного Центра летит из Рима в Венецию через Австрию, да еще рейсом на Прагу? К счастью, обошлось и на этот раз.

Только в самолете перед самой посадкой Морис окончательно успокоился. Дальше до возвращения в Париж все должно пройти спокойно. Прага – это уже территория, контролируемая Москвой. А до этого…

До этого, как проинструктировал его Кулябов, де Вольтен, прилетев в Рим, оставил свои вещи в камере хранения аэропорта, взял такси и подъехал к площади Святого Петра перед Ватиканом. Морис решил воспользоваться случаем и совершить обычный туристический маршрут, поскольку перед обусловленной встречей со связником КГБ у него в распоряжении оставалось более трех часов. Морис присоединился к одной из групп туристов, которые формировались тут же, рядом с входом в храм. Перед тем как пересечь официальную границу государства Ватикан, проходящую вдоль колоннады у собора Святого Петра, созданной гением Бернини, гид сообщил некоторые любопытные данные о центре мирового католицизма, где население на тот день составляло всего 920 человек. Это было в основном духовенство, включая избираемого абсолютного монарха-папу высокопоставленные церковные иерархи, священники, монахини, а также знаменитые швейцарские гвардейцы, охраняющие покой Ватикана. Официальным языком Ватикана, этого карликового государства, расположенного в центре Вечного города, является латынь – исчезнувшая речь древних римлян, которую смогла сохранить римская католическая церковь. Многие, конечно, в обыденной жизни пользуются итальянским, в то время как немецкий является официальным языком швейцарских гвардейцев.

Пройдя внутрь собора Святого Петра и посетив Сикстинскую капеллу, Морис вновь восхитился шедеврами мастеров эпохи Возрождения. После осмотра Библиотеки Ватикана и музея – этих сокровищниц человеческого гения, в самом конце экскурсии гид опустился на грешную землю и доверительно сообщил экскурсантам, что Ватикан стоит на первом месте в мире по числу совершаемых там в год преступлений на душу населения. Морис был поражен – цифра оказалась в двадцать раз выше, чем по всей Италии, причем девяносто процентов этих преступлений оставались нераскрытыми. В основном это были мелкие кражи – работа карманников, охотников за чужими кошельками и сумками. Подумав, Морис решил, что в этом все же нет ничего удивительного, учитывая, что ежегодно Ватикан посещают миллионы туристов. Да, надо быть начеку и следить за собственными карманами, тем более что там в этот момент кое-что было не для постороннего глаза.

Время пролетело быстро. Де Вольтен взглянул на часы – пора! Он вновь поспешил на площадь – там, у правого фонтана, если смотреть со стороны собора, он, как и было обусловлено, должен появиться ровно в три часа с заранее припасенной для этого случая газетой «Фигаро» в левой руке. На площади всегда очень много туристов. Они оживленно общаются друг с другом, галдят и непрерывно фотографируются. У фонтана к Морису подошел человек в клетчатой куртке и черной бейсболке. Да, так и есть, на ней были вышиты буквы «С» и «R» (Colorado Rookies) – название популярного американского бейсбольного клуба. Мужчина улыбнулся и спросил по-английски с явным акцентом жителя Новой Англии:

– Мы не с вами вместе летели из Бостона?

– Нет, я прилетел из Сиэтла и еще не успел разместиться в отеле, – произнес барон фразу ответного пароля.

Незнакомец вынул из кармана проспект римской гостиницы «Мелия».

– Я рекомендовал бы вам там остановиться, – добавил он.

– Спасибо! Я все же предпочитаю «Эксельсиор», – закончил Морис процедуру идентификации.

Они отошли в сторону от фонтана, и незнакомец тут же передал Морису пакет, в котором находился шведский паспорт на имя Дага Веннерстрема с фотографией де Вольтена. Барон так же быстро передал ему конверт со своим французским паспортом. Он знал, что обратная процедура предстоит через двадцать дней, когда он будет возвращаться из Москвы, а точнее, из Праги. Они попрощались, так и не познакомившись, как это часто бывает в разведке, и незнакомец быстро затерялся в толпе туристов.

Морису надлежало по шведскому паспорту, в котором имелись все необходимые пограничные отметки, приобрести заранее заказанный билет и вылететь в Вену, а оттуда рейсом чехословацких авиалиний в Прагу. В Праге в аэропорту его должны были встретить. А уж там… Далее Морису не следовало беспокоиться. «Все будет в соответствии с программой, с которой вас ознакомят» (они с Кулябовым так и не перешли на «ты»), – командирским тоном, который так раздражал де Вольтена, закончил свой инструктаж на последней встрече Владимир.

В день вылета Мориса в Вену в одном из отелей в Венеции зарегистрировался мужчина, внешне напоминающий де Вольтена: по крайней мере, одного с ним возраста, роста и сложения. Его лица администратор никогда бы не смог припомнить. Он и так с трудом справлялся с заполнением карточек многочисленных гостей отеля, что уж говорить о том, чтобы еще и запоминать их лица. Да и трудно было разглядеть вновь прибывшего за крупными темными очками. Гость зарегистрировался под фамилией де Вольтен в соответствии со своим французским паспортом. Он, как и большинство туристов, уходил из отеля рано утром и возвращался к ночи. В отеле он прожил ровно столько, сколько Морис находился в отпуске.

Самолет «Аэрофлота», прибывающий рейсом из Праги, пошел на посадку, о чем сообщила дородная красавица стюардесса, принявшаяся заботливо проверять, пристегнулись ли пассажиры. До этого с милой понимающей улыбкой она в течение всего полета беспрерывно подливала горячительные напитки в бокалы немногочисленных пассажиров салона первого класса. Морис находился в приподнятом настроении после нескольких рюмок водки, которые ему пришлось опустошить «за мир и дружбу между народами» с любезным и предупредительным провожатым, назвавшимся Андреем. Он с любопытством рассматривал сквозь иллюминатор мелькавшие из-за рваных облаков очертания земли. Внизу проплывали густые леса, небольшие извилистые речки и крупные водоемы. Кое-где появлялись дома и редкие грузовые машины на узких трассах. Неожиданно самолет тряхнуло – это он выпустил шасси, затем минут через двадцать машина мягко коснулась земли. За занавеской в общем салоне раздались нестройные аплодисменты. Затих гул моторов, и барон увидел, как к самолету раньше, чем появился аэрофлотовский автобус, подъехала серая легковая машина. Передняя дверца открылась, и рядом с подкатившим трапом появилась знакомая фигура Бориса Петрова. Он стоял у самого самолета и с нетерпением поглядывал наверх. Провожатый Андрей быстро прошел вперед, и Морис последовал за ним. Красавица стюардесса, закрыв проход из туристического салона своим дородным телом, пригласила их первых к выходу. Андрей пропустил вперед Мориса, и тот решительно шагнул в другой, незнакомый ему мир…

Они крепко, по-мужски обнялись и, улыбаясь, какое-то мгновение смотрели друг на друга, невольно стараясь разглядеть, какие внешние изменения произошли за то время, пока они не виделись.

«Морис, что случилось? У тебя неважный вид… Ты здоров?» – хотел спросить у барона Борис, но вовремя удержался. Он увидел другого Мориса. Сейчас ему улыбался человек, на первый взгляд почти не изменившийся внешне, но безмерно уставший, с темными кругами под глазами и тревожным взглядом.

«Паскуда Кулябов, – выругался про себя Борис, – твоя работа». Петров ни на йоту не сомневался, что барон был лишен необходимой моральной поддержки Кулябова, который видел в де Вольтене лишь агента с огромными возможностями добывать документальную сверхсекретную информацию. А он ведь втолковывал этому хлыщу, как осторожно следует работать с де Вольтеном, учитывая воспитание барона, его щепетильность в вопросах чести и глубокий патриотизм. К тому же нельзя забывать о возникающих время от времени сомнениях и переживаниях морального порядка.

Один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», легендарный разведчик Ким Филби, читая лекцию молодым чекистам, подчеркивал: «Агент беспредельно зависит от советского оперативного работника, у которого тот находится на связи, что накладывает на последнего огромную моральную ответственность. Если у вас этого нет в крови, вы должны научиться этому».

Состав крови Владимира Кулябова был абсолютно свободен от подобной ответственности.

Серая «Волга» быстро неслась по Ленинградскому шоссе. Барон и Петров перебрасывались шутками, искренне радуясь встрече. Время пролетело незаметно, и скоро машина остановилась у ворот с высоким забором, за которым, уютно спрятавшись в кустах персидской сирени, затаилась симпатичная двухэтажная дача. Ворота открыл молодой широкоплечий мужчина, одетый в синий спортивный костюм, подчеркивавший его мощную атлетическую фигуру. Пропустив машину и закрыв вновь ворота, он поспешил в небольшой домик, который был похож скорее на КПП, чем на жилище. Борис вместе с бароном прошел к даче. Ступени из светлого камня вели к двустворчатым дубовым дверям с начищенными до сверкающего блеска медными ручками. Два больших окна по обе стороны крыльца на первом этаже и пять поменьше на втором. Три центральных выходили на широкий балкон с резными деревянными перилами.

– Прошу. Ваша резиденция, господин барон. Нравится? – Борис с шутливой церемонностью широким жестом пригласил Мориса войти.

– Очень. Удивительно красиво. Похоже на старинную дворянскую усадьбу, – искренне одобрил Морис.

– Так оно и есть. С сегодняшнего дня она в вашем распоряжении, господин барон, – снова дружески подколол француза Петров. – Через полчаса подадут обед. Ты пока поднимайся наверх и приводи себя в порядок. А я займусь обедом – возможно, таких гастрономических изысков, как в «Мишель Ростан», здесь не будет, но, поверь мне, ты останешься доволен.

Как бы в подтверждение его слов, в гостиную вошла немолодая женщина и, поздоровавшись, стала что-то говорить Борису, который иногда спрашивал барона о его гастрономических пристрастиях. На вопрос, что Морис хотел бы выпить за обедом, тот без колебания заявил:

– Конечно, водку When in Rome do as the Romans do[41], – добавил он по-английски.

За столом Морис обстоятельно рассказал Борису обо всех событиях, произошедших после его отъезда из Парижа. И хотя он старательно избегал оценок своего нового парижского куратора, Петров понял: Кулябов, зарабатывая очки и третью звездочку для получения полковничьей папахи, нещадно «эксплуатировал» агента, выжимая из него все возможное и невозможное, но так и не нашел правильного подхода к барону и общего с ним языка.

– Теперь, Морис, твоя задача – отдыхать. Отдых и путешествия – вот что тебя ждет впереди. Ты увидишь прекрасные города моей страны. Ее людей. Есть еще одна очень приятная новость. Ну об этом ты еще услышишь от нашего руководства.

Морис очень обрадовался, когда узнал, что Борис будет постоянно сопровождать его в поездке по стране. Петров и сам искренне радовался, что организацию отпуска Аристократа начальство мудро поручило ему. Правда, про себя он помянул недобрым словом «агитпроповский» довесок, без которого никак нельзя. Ему предписывалось регулярно проводить с де Вольтеном идеологическую работу, растолковывая тому преимущества социалистической системы над капиталистической, да еще знакомить с материалами и решениями последних пленумов ЦК КПСС.

Рассказывать иностранцам о «блестящих успехах» и «временных трудностях» становилось все труднее. Наблюдательные и неглупые люди вскоре все сами прекрасно замечали. Тем не менее некоторые трудности в идеологической обработке сглаживали парадные маршруты Москва – Ленинград, Ташкент – Самарканд с традиционными посещениями музея Ленина, Эрмитажа и гарема хана бухарского. Они производили нужное впечатление на адептов нового мира. Но барон не был адептом! Борис очень хотел познакомить Мориса со своей страной и не хотел портить ему бесполезными политинформациями заслуженный отдых. А отдых этот был поистине заслуженным. Успешная работа де Вольтена была высоко оценена руководством КГБ, ее курировал сам начальник внешней разведки, который лично докладывал председателю КГБ о ее результатах. Секретные материалы, добытые бароном, нередко ложились на стол генсека.

«Сюзанна! Сюзанна! Сюзанна, мон ами», – страстный призыв Адриано Челентано Борис услышал сразу же, как только миновал ворота усадьбы. А когда он поднимался по ступенькам крыльца, то в доме пели уже двое. Пощелкивая пальцами и вторя знаменитому итальянцу, навстречу Петрову вышел барон. Сейчас он походил на мальчишку после первого свидания с девушкой, когда впереди лишь ожидание счастья и никаких забот.

Борис давно не видел де Вольтена таким раскрепощенным. Пускай расслабится. Что-то ждет его впереди? А Морис с размаху шлепнулся в кресло, закинув руки за спинку, с наслаждением потянулся.

– Каковы наши планы на завтра?

Они уже побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств, много ездили по городу.

– Москва, бесспорно, красивейший город, – признался барон. – И она такая разная…

Впрочем, он удивлялся очередям и огорчался, что в столице «совершенно негде посидеть, выпить кофе или пива». Восхищался архитектурой храма Василия Блаженного и университета на Ленинских горах, но категорически не воспринял гостиницу «Россия» и был откровенно шокирован видом Кремлевского дворца съездов. Натали, когда рассказывала о Москве, очень хвалила дворец графа Шереметева в Останкине. Но знать о том, что Морис направился в столицу СССР, Натали не полагалось. «Завидую тебе, дорогой, – целовала она его на прощание, – Венеция, галерея Уффици – как это чудесно! Жаль, что мы не можем поехать туда вместе».

– Так что нас ждет завтра? – повторил барон.

– Я хочу пригласить тебя в Бородино.

В Бородино! Барон не верил своим ушам – ему, полковнику де Вольтену, французскому офицеру, аристократу предлагают посетить место поражения… ну, если не поражения, то унижения французской армии! Предложил бы это тупой янки, который занят тем, что ищет повод оскорбить француза, – тогда понятно. Но Борис… Морис не знал, что и думать.

– Это входит в культурную программу? – с некоторым недоумением поинтересовался он.

– Да нет, – мягко ответил Борис – Просто мне очень хочется, чтобы мы съездили туда вместе. Знаешь, еще в Париже, когда мы только познакомились и я думал, что это совсем невозможно, у меня в голове мелькнула шальная мысль: если де Вольтен когда-нибудь приедет в Союз, мы обязательно побываем в Бородино… Хорошо, отставим, – быстро добавил он, глядя на озабоченное лицо барона. – Можно съездить в Архангельское – это гораздо ближе и слегка напоминает Версаль.

– Нет, – неожиданно резко, словно принимая вызов, решил барон. – Пусть будет Бородино.

…Машина остановилась возле Утицкого кургана. Пахло свежескошенной травой, клевером и медуницей. Ветер шелестел верхушками берез, а внизу перед ними простиралось безбрежное пространство. Вдоль дорог, на лесных опушках и в открытом поле виднелись памятники. Мужчины вернулись в машину и подъехали к восточной части поля.

– Пройдемся. – Борис показал в сторону невысокого холма, щедро опушенного изумрудной зеленью. С вершины холма поднимался к небу строгий монумент. Венчал его, замерев в тревожном всплеске могучих крыльев, орел с высоко поднятой головой. Символическая ограда из чугунных цепей на уровне земли опоясывала памятник.

– Подойди ближе, видишь, тропинка есть. – Борис слегка подтолкнул барона к камню, на котором были выбиты слова на французском. Католический крест венчал надпись: AUX MORTS DE LA GRANDE ARMEE.

– «Мертвым Великой Армии, – вслух медленно читал Морис, – тысяча восемьсот двенадцатый год, пятое – седьмое сентября…»

Он обернулся к Борису, в его глазах читался немой вопрос.

– Этот монумент поставлен в память храбрости погибших солдат и офицеров французской армии. Здесь, – Борис обвел руками холм, – находился командный пункт Наполеона. И возможно, на том месте, где сейчас стоишь ты, стоял тогда и полководец. Знаешь, что впоследствии сказал Наполеон? – обратился Петров к барону, все еще пребывавшему в состоянии внутреннего волнения. – «Французы показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми».

– «Мертвым Великой Армии», – повторил де Вольтен. Он повернулся и сделал шаг к Борису. И тот увидел одухотворенное лицо барона и влагу в уголках заблестевших глаз.

– Борис, – он слегка пожал руку Петрова, – спасибо, что ты привез меня сюда.

«А я не ошибся в тебе», – подумал Борис.

Помолчали немного. Два офицера, русский и француз, они стояли на земле, где каждая травинка берет свое начало из глубин времени, соединяя в своих корнях кровь и дух воинской доблести предков этих мужчин.

Следующей ночью «Красная стрела» уносила их в Ленинград.

– …Совершенно европейский город, – восхищался барон. Эрмитаж произвел на француза неизгладимое впечатление: «Не хуже нашего Лувра. А кое в чем и превосходит его».

Поехали смотреть разведение мостов.

– Почему так странно паркуются машины? Будто люди приехали на несколько минут, – удивился Морис.

– Смотри, и сам все поймешь, потом поймешь. Смотри. Словно из глубины подводного царства Невы медленно поднималась ввысь часть ночного города с трамвайными рельсами, фонарями и блестящей от политого асфальта мостовой. Сквозь ажурные перила просвечивал молочный свет неба. Замерла и встала гигантская площадь. Люди закричали «Ура!», захлопали, засвистели.

– Но многие ведь уехали раньше. Зачем было приезжать?

– Сейчас увидишь. – Борис потащил недоумевающего барона к машине.

Они помчались вслед за другими, а сзади сигналили те, кто спешил обогнать и их, и всех остальных. Из года в год в белые ночи повторяется единственный в своем роде марафон – когда чуть ли не весь город собирается у берегов Невы, чтобы стать свидетелями этого замечательного действа. Когда они подъезжали к Кировскому мосту, развод уже начался.

– Понимаешь, разводят мосты в строго определенном порядке и точно по времени. И ленинградцы, не желая упустить ничего, к каждому торопятся попасть вовремя. Ты впервые смотришь на это чудо, так что должен увидеть и прелюдию. Ну а теперь – вперед!

И они помчались наперегонки с мостами:

Дворцовый,

Кировский,

Литейный,

Большой Охтинский.

Возле моста Александра Невского остановились полюбоваться на алый рассвет.

Борис не удержался, прочитал:

– «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…»

– Что ты сказал? – не понял барон. Обычно они разговаривали по-французски.

– Это Пушкин. Я попробую перевести, но это стихи. Смысл останется, а волшебство – пропадет. Учи русский, мсье де Вольтен.

– А зачем?

– Действительно, – улыбнулся Борис. – Хотя знаешь, в ЮНЕСКО я слышал такой анекдот: если вы оптимист – учите русский; если вы пессимист – учите китайский. Поехали встречать рассвет на Стрелку.

Хотя учить русский барону, наверное, было бы совсем нелишне… Еще в Париже Петров задумывался: а что будет с де Вольтеном дальше? Задумывался ли сам Аристократ о том, как может круто и неожиданно измениться его жизнь? Понимал ли до конца, каковы могут быть последствия его решения сотрудничать с КГБ или, как он это называл, выполнения «Великой миссии»? Волей случая и собственного выбора французский полковник стал агентом государства, не связанного с Францией военно-политическим договором. А стало быть, если и не противника, то, во всяком случае, и не союзника. Да и разведчиков союзнических стран ни одна сторона не жаловала в случае их провала. Достаточно вспомнить судьбы израильских агентов в США, которых ни в коей мере не щадила американская Фемида. А уж о самих израильтянах и говорить нечего: они во время войны с арабами пустили ко дну американское разведывательное судно у берегов Израиля со всей командой, справедливо подозревая его в шпионской миссии. Благородные мотивы предательства француза – офицера НАТО – в случае разоблачения вряд ли растрогают судей. Де Вольтен будет отвержен обществом, друзьями, а может быть, и собственной семьей. Аристократ ходил по лезвию бритвы. Не имея профессиональной подготовки, обучаемый «в боевых условиях», в принципе не имеющий склонности к «Большой игре», как назвал шпионаж основатель ЦРУ Алан Даллес, барон может не выдержать колоссальных перегрузок. И как человек военный, человек чести, он снова примет самостоятельное решение. Какое? Об этом Борису думать не хотелось…

На Невском проспекте барон обратил внимание на надпись, сделанную черной краской, явно старую, никак не гармонирующую со свежеоштукатуренным домом.

– Неужели нельзя написать аккуратнее или табличку прикрепить? – недоумевал барон. Он уже полюбил Ленинград и переживал за каждую мелочь, недостойную прекрасного города.

– Знаешь, что здесь написано? «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле». И сохранена как память о блокаде. На город было выпущено сто пятьдесят тысяч снарядов, сброшено более четырех тысяч фугасок и ста тысяч зажигательных бомб. Люди погибали и умирали от голода, но работали заводы, в филармонии играли Бетховена. И город выстоял.

– Я хочу знать больше об этой героической трагедии. – Барон вспомнил, что рассказывала ему о блокаде Натали.

– Хорошо. Поедем на Пискаревский мемориал.

Де Вольтен был потрясен. Ни один мемориал в мире не производил, да и не мог произвести такого неизгладимого впечатления. До конца жизни не забудет он пересохшего серого кусочка, хранящегося, словно алмаз из короны императора, за стеклом: блокадная пайка суррогатного хлеба: 250 граммов в день для рабочих, сутками не выходящих с завода, 125 – для служащих, иждивенцев и детей. Чтобы выжить, люди варили кожаные ремни, ели кашу из опилок, просеивали землю и вытапливали из нее сгоревший на складах сахар…

Скромно огороженные прямоугольники братских могил: 1941, 1942, 1943, 1944. 470 тысяч человек. Почти все умерли от голода… Фотографии, до трагизма которых не суждено подняться самому гениальному художнику: убитые на улице, женщины с саночками по дороге на кладбище, очередь к проруби. И эта девочка… Таня Савичева. Странички школьной тетрадки. Что испытывал голодный ребенок, когда записывал чернильным карандашом: «…Мама умерла 15 маяв 7.30 утра», «Савичевы умерли. Осталась одна Таня». Темноволосая девочка с бантиком, красивыми черными глазами. Как у его дочек.

«Натали была абсолютно права: советские люди больше всего на свете боятся войны; того, что они пережили, хватит на десять поколений», – подумал барон.

Наутро Морис смотрел на город новыми глазами – он понял, какую цену заплатили ленинградцы за свое право жить в этом городе.

После Северной столицы барону организовали поездку в Самарканд и Бухару Он прекрасно знал Алжир, Марокко, и многое ему тут напоминало мечети и дворцы Тлемсена и Константины, хотя изысканность архитектуры периода правления саманидов, конечно, не могла не восхищать. Перед возвращением в Москву Борис сказал барону, что сегодня поведет его в какой-то необыкновенный ресторан с истинно национальной кухней.

– Ты узнаешь, что такое настоящий бухарский плов. Пальчики оближешь. Кстати, пальчики облизывают не от отсутствия воспитания или недостатка воды, вовсе нет – кончики пальцев обладают особой чувствительностью, и этот заключительный штрих как бы подчеркивает полноту гастрономических наслаждений.

Было много ковров – на полу, стенах и низеньких скамеечках. Барон отказался «облизывать пальчики», сидя на подушках возле низеньких столиков с резными ножками, когда Петров предложил ему погрузиться в национальный колорит. Тогда их провели к европейским столикам, где стояла ваза с изумительным виноградом и хрустальный графин с холодной водой.

Через секунду появилось блюдо с тончайшими ароматными лепешками чалпак. И большие хрустящие салфетки легли на колени гостей.

– Вот и заканчивается наше путешествие. – Борис отломил кусочек лепешки. – Ты доволен?

– Конечно! Большое спасибо руководству Центра и тебе, Борис. Я, откровенно говоря, не ожидал такой заботы и внимания. Мне многое понравилось, хотя далеко не все. – Морис в отношениях с Петровым всегда был прямолинеен и говорил все, что думал, не заботясь, как это сейчас говорят, о политкорректности.

– Начинай с последнего.

– Помнишь, у нас колесо спустило на пути в Кусково?

– И что?

– А то, что там шли дорожные работы – рабочие копали и таскали землю. И почти все эти рабочие – женщины! Позднее я подобную картину видел неоднократно. Можно подумать, что война у вас закончилась только вчера…

– Ну мне тоже это не нравится, но ведь насильно их не заставляют. Сами идут на такую работу. Мужчин не хватает…

– А вы запретите! Запретов-то у вас хватает. Вот не продают в киосках западных газет и журналов, кроме коммунистических «Юманите», «Унита» да «Дейли Уоркер». А почему? Боитесь проникновения чужих идей? Ну и что из этого, если вы считаете ваши идеи непобедимыми?

– Ничего мы не боимся. Просто вряд ли эти издания найдут у нас большой спрос. В Москве не так уж много иностранцев. А дипломатический корпус получает прессу по своим каналам… – неуклюже пытался парировать Борис, понимая, что убедительных аргументов у него нет. Поэтому он закрыл эту тему просто и правдиво: – Ты знаешь, я тоже считаю, что ничего плохого бы не случилось, если бы у нас продавали западную периодику. Я думаю, что это вопрос времени.

Они говорили много и откровенно. Борис понимал, что Морис человек тонкий и наблюдательный, с давно устоявшимися политическими взглядами и агитировать его «за советскую власть» и «диктатуру пролетариата» – пустое и бессмысленное занятие.

Подали плов – истинное произведение искусства, – живописной горкой возвышающийся на расписном блюде. Тончайший аромат трав и облагороженного ими мяса щекотал ноздри… Дискуссия прекратилась, едва они приступили к трапезе.

– Нравится?

– Очень! Замечательно! – Морис тронул губы салфеткой и улыбнулся. – В Алжире есть такое блюдо – кус-кус. Нечто похожее. Но эта пища достойна того, чтобы ее воспели в стихах.

– И воспевают. Кстати, – Борис поднял рюмку, любуясь, как играет янтарным золотом в хрустале благородный напиток, – вино, что сейчас пьем мы с тобой, привело в восторг барона Пьера Леруа.

– Разделяю его точку зрения. – Барон с наслаждением отпил глоток. – И что же сказал президент французского бюро виноделия?

– Барон назвал «Гуля-Кандоз» солнцем в бокале.

От зеленого чая барон отказался категорически, но с видимым удовольствием держал в обеих руках пиалу с густо заваренным черным, запивая обжигающим напитком соленые фисташки и курагу.

Как-то сам собой возобновился разговор о недостатках, которые заметил Морис за время его короткой, но насыщенной поездки.

– Да, у нас еще много проблем, – соглашался Борис, – но сразу все не делается. Мы их решим.

– Ну хорошо, с продуктами решите, верю. Но почему у вас простой человек не может поехать в Париж, Лондон или Прагу?

– Ездят, по туристическим путевкам… Думаю, со временем и здесь все изменится. Но все же это меньшее зло в сравнении с растущей преступностью, наркоманией и войнами.

– Кстати, о войнах… Ваша армия в Афганистане – на каком основании?

– Простите, а что Франция в свое время забыла во Вьетнаме, который находится в десяти тысячах километров от ее границ? – вырвалось у Бориса. – С точки зрения безопасности страны Афганистан расположен в зоне наших стратегических интересов…

– Что касается Вьетнама, то это была ошибка, которая дорого обошлась Франции. Посмотришь, Советскому Союзу Афганистан тоже дорого обойдется, – поставил точку в этом разговоре Морис.

Официант ловко подхватил остывшие чайники, заменив их на горячие со свежезаваренным напитком, и обновил вазочку с фисташками.

«Ну что ж, – весело подумал Борис, – так и напишу в отчете о поездке: перевоспитать барона и сделать из него сторонника коммунистической идеи никогда не удастся. Возможно, парткому управления это не понравилось бы, прочитай они такое, но Комитету государственной безопасности нужен полковник де Вольтен в своем качестве и на своем месте. В конце концов, де Вольтен стал работать на советскую разведку не из-за симпатии к левым идеям».

Действительно, строить социализм барон не собирался даже в самом страшном сне.

В Москве Аристократа ожидали трудовые будни – интенсивный курс обучения оперативным премудростям. С ним провели несколько практических занятий по обработке тайников, методам обнаружения и ухода от слежки, тайнописи, использованию различной оперативной техники и другим премудростям шпионского ремесла. Аристократу подобные занятия не нравились, однако он старался, понимая, что от овладения этими навыками зависит успех его работы и его безопасность.

В то же время Центр делал все возможное, чтобы дать Аристократу отдохнуть, вдохнуть в него заряд бодрости и энергии и, что самое важное, показать де Вольтену, что его очень ценят, ему благодарны и всегда готовы поддержать и помочь. Поэтому отрабатывался и вариант вывода барона в Советский Союз в случае провала. Вариант, о котором Морису не хотелось даже думать…

…За день до отъезда Мориса привезли в специальную резиденцию КГБ, так называемый объект АБЦ, находящийся рядом с Кольцевой дорогой, недалеко от штаб-квартиры внешней разведки в Ясеневе. Руководитель Первого главного управления лично принял де Вольтена в просторном конференц-зале, который был слишком большим для такого узкого круга лиц. Помимо руководителя внешней разведки на встрече присутствовали только начальник 5-го отдела и сопровождавший барона Петров, выполнявший роль переводчика.

– …От имени советского правительства выражаю вам глубокую благодарность и признательность за ту неоценимую и бескорыстную помощь, которую вы самоотверженно оказываете нашей стране в обеспечении ее обороноспособности и безопасности. Я хотел бы также подчеркнуть, что ваше сотрудничество с нами в первую очередь направлено на сохранение мира и спокойствия в Европе. Поэтому мы видим в вас, господин де Вольтен, в первую очередь истинного патриота Франции. И я верю, что придет время, когда вы будете с гордостью открыто носить на своем мундире эту награду, – закончил руководитель внешней разведки свою краткую речь, вручая де Вольтену орден Красного Знамени.

«Не дай бог…» – подумал Морис, но он был искренне тронут такой оценкой своей работы и растроганно поблагодарил руководство КГБ за оказанную ему честь. По неписаным законам разведки орден должен оставаться в штаб-квартире в Ясеневе. «До лучших времен», – как сказал начальник ПГУ. Что под этим подразумевалось, каждый из присутствующих представлял по-своему.

Вечером накануне отъезда они вдвоем ужинали на даче, к которой Морис успел привыкнуть. Проговорили допоздна и расстались уже ночью, понимая, что каждому нужно отдохнуть перед предстоящим напряженным днем. Борис думал о том, что барона ждут тяжелая и опасная работа, новые нервные нагрузки и, возможно, непредвиденные испытания.

На взлетном поле перед посадкой в самолет, вылетавший в Прагу, они обнялись.

– Я с тобой, Морис. Береги себя.

– Знаю. Спасибо.

Петров с тревогой проводил взглядом барона, пружинистым шагом идущего к трапу.

«Увидимся ли мы когда-нибудь вновь? – подумал Борис и сам себе ответил: – Вряд ли».

В здании советского посольства на бульваре Ланн на трех последних этажах размещалась резидентура КГБ. Пройдя через небольшую комнату, где сидел дежурный, и выполнив необходимые формальности, Владимир оказался в просторном, хорошо освещенном зале, разделенном прозрачными перегородками. Там, в небольших комнатках-сотах, за рабочими столами, подобно пчелам в улье, сосредоточенно трудились офицеры резидентуры. Помещение имело двойные стены, потолки и полы со звуконепроницаемой изоляцией. Это свободное пространство наполнялось постоянными электронными звуковыми сигналами, защищающими от прослушивания. Образно говоря, резидентуру можно было сравнить с огромной подводной лодкой, плавающей в электронном море, попасть в которую можно через один-единственный люк.

Стены зала являли своеобразную Доску почета – их украшали фотографии работников ДСТ и установленных разведчиков ЦРУ в Париже. Снимки были различного качества, поскольку запечатленные персонажи «снимались» при самых разных обстоятельствах: на правительственных приемах, в салоне автомобиля, на улице солнечным днем или в темном помещении. Попадались строгие фотографии, взятые из паспортов или других официальных документов. На отдельных «плакатах» красовались служебные автомобили французской контрразведки, а также их регистрационные номера.

В 9.05 Владимир Кулябов получил последние наставления в кабинете парижского резидента КГБ. Спустя пятнадцать минут он спустился в подземелье посольского гаража, снова и снова мысленно прокручивая маршрут сегодняшней поездки. Внутренний карман пиджака давил грудь – там лежал плотный серый сверток. Сегодня Кулябов заложит его в тайник под названием «Скала». Тайник находился в живописном лесу, недалеко от королевского дворца в Фонтенбло.

Владимира уже ждали оперативный шофер Дима Воронов и его жена Валя, которую за миниатюрную фигурку и курносый вздернутый носик посольские называли Кнопкой.

Дима открыл вместительный багажник, где лежала спущенная надувная лодка, образуя нечто, по форме напоминающее уютное птичье гнездо, поверх которого был наброшен толстый шерстяной плед. Кулябову не нравилась подобная процедура, но на ней настоял резидент. Никто не знал, что у него была легкая форма клаустрофобии. Об этом своем «тайном» недуге он тоже узнал совершенно случайно, еще студентом, застряв однажды в тесной кабинке лифта в старом московском доме, направляясь к друзьям на встречу Нового года. Тогда внезапно появилось острое чувство тревоги, сердцебиение, и ему стоило значительных усилий сохранять спокойствие и не терять самообладания. Новый год Кулябов встретил между этажами, барабаня по стенкам кабины, пока сердобольные соседи не отыскали уже изрядно подвыпившего жэковского механика… Тот, ворча, освободил Владимира из плена, избавив от неприятных ощущений. Понятно, что в тесном лифте застревают не каждый день, и Владимир опять надолго забыл об этой своей особенности. Багажник, конечно же, не кабина лифта, но чувство тревоги вновь возникло.

Дмитрий молча смотрел, как Владимир, скрючившись, разместился в багажнике посольского «Пежо-504», ободряюще подмигнул разведчику и мягко закрыл крышку. В кромешной темноте Владимир мог включить карманный фонарик, но не стал этого делать: темнота почему-то гасила острое ощущение беспокойства.

Заурчал мотор, машина мягко тронулась и выехала из «Бункера» – так французская контрразведка окрестила советское посольство во Франции. Название оказалось, на удивлении, метким. Строение из серого бетона с мозаичными панно среди изящных парижских зданий выглядело так же нелепо, как Дворец съездов на территории Кремля. Правда, бывшая штаб-квартира НАТО, располагавшаяся неподалеку, тоже не совсем вписывалась в ландшафт, однако создатели современного офисного комплекса Северо-Атлантического союза проявили больше творческого воображения и одновременно чувство меры.

По соседству с советским посольством находилось здание, где размещался стационарный пост наружного наблюдения французской контрразведки. Дежурный офицер рутинно отметил в регистрационном журнале: «…Серый „Пежо-504“ номер 115 CD 1876 выехал из гаража в 9 часов 30 минут. В кабине двое – шофер посольства Воронов и его жена».

А в помещении резидентуры КГБ, где было установлено специальное радиоэлектронное оборудование «Зенит», продолжали внимательно следить за эфиром, точнее, за частотами, на которых работали полиция и французская контрразведка. Повышенной активности в эфире не отмечено. В противном случае Владимиру немедленно бы передали условный радиосигнал об отмене операции – небольшое устройство для приема находилось у него в кармане. Такое же электронное «указание» получил бы и оперативный шофер Дмитрий Воронов… Он бы тогда просто покатался по городу и, купив что-нибудь для вида в арабских продуктовых лавках, вернулся в посольство.

Но сигнала не последовало, и серый «пежо» спокойно двигался по направлению к Опера, где находились крупные парижские магазины: «Галери Лафайет», «Принтан», «Брюмель» и «С&А». Подъехав к многоярусному подземному гаражу для посетителей, Дмитрий послал «пассажиру» сигнал: открыл на секунду бардачок в салоне, и специальная лампочка на миг осветила багажник. Это означало: «Приготовиться, подъехали к точке». Машина спустилась до последнего уровня тускло освещенного гаража, развернулась и медленно, задним ходом въехала на парковочное место, расчетливо выбранное в глухой, не просматриваемой зоне между двумя несущими колоннами. Проделав еще раз манипуляцию с бардачком, Дмитрий вышел из автомобиля. Оставила машину и Валя. Осмотревшись, шофер еще раз глянул в сторону въезда. Открыл багажник. Секунда – и Владимир стоял рядом с Дмитрием. Шагнув за колонну, он оказался возле «рено», быстро открыл незапертую дверцу и сел за руль. Нащупав ключ, предусмотрительно оставленный в замке зажигания, Кулябов включил двигатель. На панели переднего стекла лежал розовый картонный билет, служивший при оплате пропуском на выезд. Через полминуты «рено» с обычными парижскими номерами благополучно выкатил с другой стороны подземной парковки.

Вороновы же, не спеша, прошли нижнюю галерею (не встретив на своем пути ни одной живой души – все предпочитали парковаться на двух верхних уровнях, поближе к выезду) и скрылись за дверью со светящейся в полутьме надписью «Лифт». Вскоре супруги оказались на многолюдной улице, на пути в сторону «Брюмеля» – рая для модных мужчин. Там они неторопливо выбирали для Димы рубашку и галстук – у шофера через три дня день рождения.

Владимир поехал отработанным заранее проверочным маршрутом и слежки не обнаружил. Однако это ровным счетом ничего не значило. Резидентура прекрасно знала об установленных в определенных стратегических точках Парижа скрытых телевизионных камерах. Они находились на крупных магистралях, мостах и в других обязательных точках проезда, облегчая работу французским бригадам наружного наблюдения. В любой момент наружка могла подхватывать объект в тех местах, где его засекли технические средства слежения. Если машина останавливалась в каком-нибудь квадрате города, сотрудники контрразведки, державшие между собой связь по рации, подключались к выявлению местонахождения советского разведчика и в случае его обнаружения продолжали вести за ним скрытую слежку. Эта система, которую французские разработчики назвали «Невод», работала довольно эффективно, хотя сесть на «хвост» разведчику в большом городе совсем не просто. Проходные дворы, как в Москве, в Париже отсутствовали. Их заменяли магазины с несколькими выходами на разные улицы и метро с чрезвычайно разветвленной сетью станций.

Тем не менее Мих-Мих настоял на использовании «чистой» машины с местными номерами, так как тайник «Скала» находился за городом. Машину до операции взяли напрокат в известной фирме «Hertz» по фальшивым документам. Оставить ее потом можно было у любого отеля в Париже, сообщив об этом по телефону в парижский центр фирмы. Словом, найти ее арендатора для ДСТ было бы практически невозможно.

Владимир благополучно выехал к Порт-Орлеан, затем пересек Иль-де-Франс и направился в сторону так называемого шоссе Солнца. Эта магистраль вела прямо в Фонтенбло – туристическую Мекку для любителей старинных дворцов и замков. Кулябову полагалось выйти на тайник часа через три, тщательно проверяясь, чтобы не привести за собой «хвост». Владимир любил этот ухоженный уголок дивной природы, находившийся всего в пятидесяти километрах от Парижа. Приезжая сюда, он каждый раз находил для себя что-то новое, восхищаясь красотой и изяществом, царящими вокруг. Вот и сейчас Владимир искренне обрадовался, что до назначенного времени может наслаждаться великолепием королевских покоев.

Он купил билет и присоединился к группе американских туристов. Американцы с неудовольствием оставили в гардеробе – обязательное требование музея – свои фотоаппараты, без которых чувствовали себя раздетыми донага. С тихим возмущением они потекли к парадному входу королевского дворца.

Побродив по залам и вдоволь насладившись королевской роскошью, Кулябов вернулся к своему «рено». Он завел двигатель и поехал к деревушке с историческим названием Барбизон. В XIX столетии она стала одним из художественных центров Франции, когда там жили Жан-Франсуа Мийе и потянувшиеся вслед за ним художники, основавшие Барбизонскую школу живописи. Сегодня картины Мийе украшают стены Лувра и Музея современного искусства в Нью-Йорке. Барбизон знаменит еще и тем, что там жил автор бессмертного приключенческого романа «Остров сокровищ» – шотландец Роберт Стивенсон. Барбизон и сегодня остается прибежищем художников, и здесь всегда можно встретить множество живописцев и графиков, продающих свои картины туристам в многочисленных лавках и антикварных магазинах. Владимиру нравилось бывать здесь. Он всегда покупал что-нибудь у художников, исходя из своих возможностей – невеликой (в сравнении с тем, что получали западные коллеги) зарплаты сотрудника советского посольства. Кулябов понимал: его приобретения будут выглядеть довольно скромно рядом с коллекцией отца-генерала, вывезенной им после войны из Германии. Однако они будут дороги Владимиру как память: ведь навсегда останутся воспоминания о посещениях Барбизона, связанные с той или иной картиной.

То, что он собирался купить сегодня, будет напоминать ему об операции «Катапульта». Контрразведка противника начала затягивать вокруг барона петлю. Пришла пора обеспечить вывод агента из страны – эвакуацию де Вольтена в СССР. Сегодня Владимир заложит в тайник пакет с документами. Одни из них дадут возможность Аристократу нелегально выехать за пределы Франции, другими он воспользуется на пути в чужую страну. Страну, ради которой он пожертвовал всем, что имел: семьей, друзьями, положением и имуществом. И еще – ему предстояло расстаться с женщиной, которая была первопричиной всего, что, в конце концов, привело его к такому финалу.

Владимир понимал, что впереди у Аристократа тягчайшая и безрадостная перспектива. Жизнь на чужбине, без друзей, без общения, за исключением тех, кто будет с ним возиться на первых порах, помогая налаживать быт. Да и сам быт едва ли порадует «товарища барона». Владимир вспомнил, как, приезжая в отпуск, он с тревогой отмечал: в Москве становится все труднее и труднее с элементарными продуктами, обычными бытовыми товарами, не говоря уже о каких-то предметах роскоши. Хотя что для де Вольтена, привыкшего жить в полном достатке, представляют собой наши «предметы роскоши»? Так, обычные вещи первой необходимости. Разумеется, барона обеспечат достойной квартирой где-нибудь в центре столицы – в районе Сокола или на Бронной, приличной пенсией, приставят экономку – этакую молчаливую матрону. К нему будут приезжать каждый день домой для «бесед» – замаскированной формы допросов. А как иначе? Барон многое знает, много больше, чем он передавал в своих донесениях. Его информация будет вначале бесценной и поможет ему скоротать несколько месяцев в трудах и заботах. Но каждый кладезь знаний, даже такой глубокий, как у заместителя командующего ракетным центром НАТО, со временем истощается. А дальше… До какой степени он сможет адаптироваться к жизни в СССР, которая в обозримой перспективе не обещает стать лучше? И еще много других мыслей, связанных с незавидной судьбой барона, промелькнуло в голове у Владимира.

Однако Кулябов не испытывал к нему жалости. «Барон де Вольтен как личность остался для меня чужим. Не сложились у нас особые отношения, которые порой возникают между руководителем и агентом. Особенно с ценным агентом, чьи успехи способствуют карьере, получению орденов и досрочному присвоению званий. Такие отношения, по-видимому, сложились у барона с Петровым. Не случайно барон часто спрашивал о нем.

В конце концов, генерал де Вольтен – не желторотый юнец, который полез в объятия КГБ сдуру, – раздраженно думал Владимир. – По собственной инициативе полез, между прочим, должен был понимать, что ожидает его. Никто его не принуждал, это был личный выбор. Теперь пусть получает то, что, в конце концов, происходит со всяким сгоревшим агентом – шпионом, пришедшим с холода. Именно так метко назвал свое произведение самый успешный создатель шпионских романов бывший разведчик Джон Ле Карре. И это еще не самое худшее, что может произойти».

У Владимира окончательно испортилось настроение. «Дай бог барону не попасть в руки контрразведки… Там из него быстро все вытрясут. Не посмотрят, что барон. Французы при всей своей внешней жантильности народ жесткий. А уж специалисты из ДСТ… Те свой хлеб даром не едят. Самое печальное – тогда всплывет и мое участие. А это означает скоропостижный отъезд на родину. Потом французы автоматически передадут сведения обо мне во все дружественные им спецслужбы, и мне закроют въезд во все приличные страны, где не существует дефицита продуктов и в магазинах хватает пресловутых предметов роскоши, – подумал он с желчным сарказмом. – А далее останется только протирать штаны в Центре и ждать командировки в какую-нибудь захудалую африканскую франкоговорящую страну, где самым большим приобретением будет какая-нибудь экзотическая болезнь, лекарства от которой неизвестны в госпитале КГБ в Пехотном переулке. Прецеденты уже были…»

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Владимир, как и полагается туристу, решил обойти несколько антикварных магазинов и художественных лавок. Он собрался поискать что-нибудь оптимистичное, яркое и красочное – противоположное манере Мийе.

Ага, вот, кажется, то самое. Его заинтересовала небольшая картина, написанная в старой манере, возможно, хорошая копия истинного живописца, изображавшая королевскую охоту на дикого кабана. В густом лесу у ствола огромного дуба группа всадников в красочных охотничьих убранствах, упершись пиками в несчастное, смертельно раненное животное, замерли в ожидании мига, когда сюзерен положит конец страданиям кабана. Король в высоких ботфортах и красном плаще с золотыми лилиями смело и величественно смотрел на вепря, выбирая самую уязвимую точку для нанесения coup de grace – последнего, смертельного удара.

Картина стоила дорого, но Владимир понял – без нее он не уйдет. Он отсчитал деньги, продавец бережно завернул картину и поздравил Владимира с удачным приобретением. Выходя из магазина, Кулябов взглянул на часы – пора. Пора ехать к лесу и через полчаса выходить на тайник.

«Хорошо, что сегодня среда, – в выходные здесь не протолкнуться среди расположившихся на пикник бесчисленных семейств или влюбленных парочек. Сегодня будний день – народу практически нет».

Кулябов вышел на небольшую поляну и приблизился к скалистому холмику – слишком пологому и низкому, чтобы альпинисты могли удостоить его своим вниманием. К нему подступали заросли густого кустарника, в глубине которого виднелись два больших, прислонившихся друг к другу валуна. Вокруг на сотни метров – никого. Вдали время от времени раздавался шум проезжавших по дороге автомобилей. Владимир глубоко вдохнул, выдохнул и решительно шагнул в гущу кустарника. Пригнувшись, чтобы не повредить лицо о колючие ветки, он пробирался по направлению к валунам, на ходу вытащил из внутреннего кармана пиджака серый пакет из водонепроницаемой бумаги. Нащупав в расселине между валунами небольшое отверстие, просунул туда пакет и заложил расселину лежавшим рядом камнем.

И в это мгновение со всех сторон раздался громкий треск ломающихся веток, как будто сквозь кустарник продиралось стадо диких кабанов. Чьи-то крепкие руки цепко держали Владимира за запястья, локти и плечи, а серия последовавших фотовспышек на мгновение полностью ослепила его. Кулябова моментально обыскали, забрав все, что оказалось в карманах. А только что заложенный в тайник пакет теперь держал один из сотрудников группы захвата. Владимир не успел опомниться, а его уже вывели на поляну. Из лесной чащи появились еще двое. Один – толстенький лысеющий господин лет пятидесяти. Верзила из группы захвата почтительно передал ему серый пакет. Владимир машинально сосчитал участников задержания. «Ого! Шестеро. Эти двое, разумеется, начальство, – мелькнуло в голове, – а лысый у них старший».

Только здесь, на поляне, он полностью осознал, что произошло. Его, опытного профессионала, взяли, как говорится, со «спущенными штанами». Подобная ситуация теоретически прорабатывалась в разведывательной школе № 101, однако каждый молодой разведчик надеялся на то, что подобная судьба его минует. Хорошо усвоенное в школе правило гласило: единственный выход в данном положении – это, во-первых, решительно заявить, что арест – провокация, и далее молчать и требовать, чтобы его немедленно связали с советским посольством. Главное – его посольский ранг обеспечивал в стране пребывания дипломатическую неприкосновенность.

Понятно также, что все «решительные» протесты, требования отпустить руки, чтобы показать дипломатическую карточку, не возымели на группу захвата совершенно никакого действия. Кулябова быстро и ловко усадили в черный «ситроен». По бокам разведчика уселись два дюжих молодца, между которыми Владимир едва дышал. Весь путь молодцы держали его как девушку – под руки. Владимир понял, что ему сегодня придется увидеть здание на рю де Сассю изнутри. Мысленно он вновь и вновь прокручивал события сегодняшнего дня, начиная с выезда в город. Нет, наружку привести с собой он не мог. Все было чисто. И вновь Владимир, как в кино, отчетливо увидел валуны, услышал внезапно рядом звук ломающегося кустарника, перед глазами возникли ослепляющие вспышки, он почувствовал на себе чьи-то руки…

«Появились, как черти из табакерки. Нет, это – засада. Они знали место тайника. Ждали, когда кто-нибудь заявится. Поэтому контрнаблюдение и система „Зенит“ ничего не обнаружили. И все у них было подготовлено. Ну что ж, разбор полетов еще впереди, а пока возьмем себя в руки и будем предельно внимательны…» Владимир вдруг вспомнил о картине, оставленной в багажнике «рено». «Ну и черт с ней! – зло подумал он. – Неприятно будет смотреть дома на сцену с кабаном в лесах Фонтенбло, оказавшуюся почти символичной».

Однако машина привезла Кулябова не в Париж, а в ближайший полицейский участок, находящийся в десяти минутах езды от леса. Его провели по пустым коридорам, поднялись на третий, последний этаж. Участок казался необитаемым, и лишь дежурный жандарм у входа нарушал это обманчивое впечатление. Процессия медленно поднималась по лестнице, и шаги глухо и зловеще отдавались под сводами старого здания: похоже, полиция размещалась здесь еще со времен Наполеона Бонапарта. Комната, куда привели Владимира, выглядела неуютно: закрытые металлической сеткой окна, канцелярский, видавший виды стол, за ним кресло, рядом – несколько простых жестких стульев. «Похоже, здесь снимают первые допросы с задержанных уголовников», – решил Кулябов. Доставившие его оперативники ДСТ остались за дверью комнаты-камеры. Охрана. Владимир оказался один на один с толстеньким лысоватым господином.

– У нас мало времени, мсье Кулябов, – начал француз, держа в руках дипломатическую карточку Владимира. – Будем знакомы. Я – начальник одного из отделов ДСТ. Меня зовут Анри Беко.

Владимир, глядя в глаза Беко, твердо заявил:

– Я – второй секретарь посольства СССР во Франции, Кулябов Владимир Александрович. Я решительно протестую против этой провокации и требую немедленно дать мне возможность связаться с посольством.

– Итак, мсье Кулябов, вы утверждаете, что вы дипломат и никакой шпионской деятельностью на территории Франции не занимаетесь.

Кулябов оторвал взгляд от стола, где лежали извлеченные из его карманов вещи, и, повернувшись в сторону лысеющего господина, громко произнес:

– Именно это я утверждаю и требую срочно соединить меня с консульским отделом посольства СССР. Я еще раз повторяю вам, что я дипломат и пользуюсь дипломатической неприкосновенностью. – Владимир всем своим видом старался показать, что больше ему говорить с Беко не о чем.

– Конечно, мсье Кулябов, иммунитет у вас есть, – дружелюбно согласился Беко, – так же как у нас имеются неопровержимые доказательства того, что вы занимаетесь и шпионской деятельностью. Вот, посмотрите сюда. – Лысоватый господин указал на лежавшие на столе предметы. – Эта электронная система, находившаяся у вас в кармане, является шпионским оборудованием, которым простые дипломаты не пользуются. Наконец, в пакете, который вы заложили в тайник, находились фальшивые документы на несуществующие имена. Вот, взгляните! Может быть, вы объясните, как они у вас оказались?

Кулябов равнодушно скользнул взглядом по раскрытым паспортам – одному французскому, другому австрийскому; на обоих паспортах – фотографии одного и того же хорошо знакомого ему человека. Помимо паспортов, на столе лежали и два водительских удостоверения на те же фамилии и пачка банкнот.

– Мне это совершенно не интересно, и меня это не касается. Мало ли что лежит у вас на столе.

В это время в кабинет вошел француз, который стоял вместе с Беко на поляне, когда Владимира вывели из кустарника. Его квадратное лицо кого-то напоминало – он не мог припомнить кого. Блондин молча передал шефу какой-то конверт.

– Да нет, вы ошибаетесь, мсье Кулябов, касается, еще как касается! Ваш подход ктайнику задокументирован. Также как и задержание. Вот здесь прекрасно видно, как вы закладываете пакет в тайник, а вот момент вашего задержания… – Беко засунул руку в конверт, извлек и разложил на столе перед Владимиром несколько фотографий. Снимки оставались еще влажными, но были четкими. С одного из них на Владимира испуганно смотрело его собственное лицо. Почему-то именно этот снимок вконец расстроил разведчика, и он с чрезмерной резкостью заявил очередной протест:

– Бессмысленно повторять то, что я вам уже сказал. Я еще раз требую дать мне возможность позвонить в посольство, я имею на это право.

– Имеете, конечно, имеете. – Беко был сама любезность. – Только сначала послушайте кое-что для вас небезынтересное. Уверен, что после этого вы, мсье Кулябов, не станете так спешить со звонком в посольство. Тем не менее, как я уже сказал, времени у нас мало, поэтому слушайте меня внимательно.

Беко подался вперед и, пристально глядя в глаза Владимиру, начал медленно и почти дружелюбно говорить:

– Вы должны быть благоразумны, Владимир. – Беко впервые назвал его по имени. – Вы уже, наверное, прокрутили возникшую ситуацию и все возможные последствия для вас. – Беко выдержал многозначительную паузу и медленно откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Владимира. – Я знаю, что вы действительно любите Францию, правда, по-своему. Это чувство не мешало вам наносить ей большой ущерб, активно участвуя в работе КГБ против нас. – Беко ощупывал Кулябова, сидящего напротив на неудобном жестком стуле, своими подвижными глазками-маслинками. – Однако мы знаем, вы пропитаны нашей культурой. Французская литература и живопись были вам дороги еще в школе. Вы с ранних лет мечтали прогуляться по Парижу, увидеть Нормандию, Бретань, побывать на Лазурном Берегу. Посмотрите на себя – вы и ваша жена одеты во все французское. В отличие от большинства ваших коллег, которые экономят на всем и рядятся в дешевые вещи, купленные в С&А, а то и в ТАТИ, вы предпочитаете дорогие парижские бутики: костюмы от Тед Ляпидус, лосьоны и духи от Кристиан Диор. Вы любите сигары – и при этом самые дорогие. «Дом Периньон» не все могут себе позволить даже здесь, во Франции, да и золотой каттер[42] не из дешевых игрушек. – Беко кивнул на лежащий на столе серебряный цилиндр с кубинской сигарой внутри и на изящный аксессуар фирмы «Давидофф», изъятые из кармана Владимира. – У вас всегда было преимущество перед обычными советскими гражданами. Большая квартира в Москве, дача, на которую большинству ваших коллег еще надо заработать. Отец-генерал со связями, да и сами вы, видимо, ими обросли. – Беко откровенно показывал, что он о Владимире знает многое.

«Откуда им все это известно? Не вчера же он это узнал. Где протекает – в резидентуре или в Центре?» – мелькали вопросы.

– Иначе как бы вы оказались в парижской резидентуре? Мы знаем, кто работает у вас в посольстве и в ваших представительствах в Европе. Особенно во Франции. Детишки! Дочка члена Политбюро, министра иностранных дел – она же жена представителя СССР в ЮНЕСКО; сынишка ближайшего помощника Генерального секретаря; родственница министра обороны. Думаю, продолжать бессмысленно – вы, Владимир, сами все прекрасно знаете…

Француз говорил, а перед глазами Кулябова, как в калейдоскопе, мелькали лица мужчин и женщин, о которых говорил Беко, некоторые из них были неплохими ребятами, но в целом француз был прав. Детишки… Сотрудники посольства и резидентуры знали, что, за редким исключением, за этих «неплохих ребят» приходилось вдвойне горбатиться, чтобы необходимая работа была выполнена. Порой они откровенно бездельничали, но никто не смел на них пожаловаться. Да и кому, куда?!

– Так вот, мсье Кулябов, – вновь перешел на официальный тон Беко, – мы можем сделать так, что Центр узнает, как благодаря неумелым действиям Владимира Кулябова, его любви к красивой жизни, пристрастию к дорогим картинам французских художников и связанным с этим пренебрежением к правилам конспирации был провален тайник в Фонтенбло, а затем разоблачен ценный советский агент. Эти документы ведь для него? – скорее утверждая, чем задавая вопрос, произнес Беко и постучал пальцем по изъятому пакету. – Можете считать, что мы его уже нашли, не сомневайтесь. – «Значит, барон еще на свободе», – как молния, промелькнуло в голове у Владимира. – Затем – расследование причин и обстоятельств провала агента, – продолжал француз. – Могу вам открыть небольшую тайну: одного вашего агента уже засекли на встрече с вами… Да, с вами. Вот, полюбуйтесь.

Беко, как фокусник, вытащил из кармана несколько фотографий и разложил их перед Владимиром. Сомнений быть не могло – эти снимки были сделаны во время последней личной встречи разведчика с одним из его агентов.

– И вина за все это, согласитесь, ляжет на вас. А теперь, когда в наших руках документы для вывода из страны чрезвычайно ценного агента, донесения которого ложились на стол вашего руководства, вы понимаете, чем все это для вас кончится. Здесь пахнет не просто концом карьеры, а кое-чем посерьезней…

Кулябов молчал, обдумывая слова Беко. Французу трудно было отказать в знании реалий советского посольства во Франции, как и обстановки, царящей в Центре.

Уловив смятение, которое все больше охватывало Кулябова, француз, наращивая темп, говорил все громче и решительнее:

– Мсье Кулябов, вы – разведчик и, как никто другой, знаете истинное политическое и экономическое положение. СССР и страны блока противопоставили себя всему промышленно развитому мировому сообществу. Посмотрите, кого вы имеете союзниками – Румынию, Болгарию, Польшу, иже с ними? Это же самые бедные, политически нестабильные и экономически отсталые страны Европы. Помимо них, вы имеете еще кучу голоштанных африканских, латиноамериканских и других нахлебников. СССР, благодаря глупости ваших руководителей, умудрился поссориться с Китаем и получить у себя на восточных границах могучего противника. Ваш народ живет в обстановке полнейшего дефицита, в то время как партийные бонзы пользуются всеми благами, о которых простой русский не может и мечтать. И все это в обстановке лжи, лицемерия и пустых обещаний о скором наступлении рая в России. СССР сегодня – это воистину трухлявый дуб, который может упасть или загореться сам изнутри. По данным наших американских коллег, – Беко доверительно понизил голос, сделав ударение на слове «наших», при этом он заговорщически посмотрел на Владимира, как бы демонстрируя не столько политические различия между ними, сколько профессиональную общность, – СССР в течение последующих четырех-пяти лет потерпит полный крах. В этом нет сомнения. Такое заключение сделано на основании научных расчетов, с учетом экономических и геополитических реалий.

СССР напоминает штангиста, который «взял» слишком большой для него вес и, будучи не в состоянии его выжать, готов бросить штангу на пол.

Он снова подался вперед и, не спуская сверлящих глаз с Кулябова, в упор, как будто выстрелил, произнес:

– Вы не должны губить свою жизнь ради прогнившей коррумпированной системы. Я вам предлагаю сотрудничество. Определенные гарантии и условия… Это, в первую очередь, в ваших же интересах. Итак, сейчас я вас отпущу. Мы высадим вас там же, где взяли. Мы вновь заложим пакет в тайник. Это уже не ваша забота. Вы же возвращайтесь в Париж и доложите руководству, что все прошло нормально. Мы встретимся с вами позже, когда вы позвоните вот по этому номеру. – Беко положил на стол перед Владимиром маленькую бумажку размером с визитную карточку. На ней был от руки написан номер телефона. – Позвонив, вам надо будет попросить мсье Дасена. Это не певец – это всего лишь пароль, – впервые улыбнувшись, попытался пошутить Беко. – Вам назначат место и время встречи. Все.

Владимир с нескрываемой неприязнью смотрел на Беко. Однако вызова в его взгляде не читалось. Скорее, страх и растерянность.

– Ну что, мсье Кулябов, нам пора. Да, вот еще… Если вы не позвоните по этому телефону в течение трех дней или вас отправят в Москву ближайшим рейсом «Аэрофлота», мы будем рассматривать это как ваш отказ от сотрудничества. Естественно, мы тут же запускаем операцию по вашей компрометации с привлечением прессы, и да поможет вам Бог! – Беко встал, давая понять, что беседа закончена, и жестом пригласил Кулябова к выходу.

Владимир посмотрел на стол, где лежали его вещи. Беко, перехватив его взгляд, ободряюще произнес:

– Да-да, забирайте все. И эту вашу электронную штуковину тоже… Оставьте только фотографии, – не без скрытого ехидства добавил толстяк, дотронувшись до снимков со сценой задержания разведчика.

Кулябов разложил все по карманам и, прихватив бумажку с телефоном, направился вместе с Беко к двери.

Обратная дорога в Париж оказалась во всех отношениях трудной. Шоссе, забитое автомобилями. Постоянно возникающие пробки, когда приходилось подолгу стоять без движения. Настроение – отвратительное. На душе муторно, в голове хаос. Постепенно собравшись с мыслями, Владимир начал выстраивать различные варианты дальнейших действий.

Вариант первый: он, как и полагается в подобных случаях, идет к резаку[43] и, ничего не утаивая, докладывает ему все, как было. А там – будь что будет…

Вариант второй: он идет на контакт с французами и становится их агентом.

Вариант третий: он сообщает, что операция по закладке прошла успешно. Но на контакт с французами не выходит.

Нет, все эти варианты в чистом виде Владимира не устраивали. Если говорить о первом, то француз довольно верно изложил его дальнейшую перспективу… Конечно, его сделают козлом отпущения, и прощай карьера, которая так удачно складывалась. Не помогут все его связи.

Второй вариант – переход в стан противника – неприемлем, так как на кону стоит уже не карьера, а его, Владимира, жизнь.

Оставался третий вариант – над ним следовало поразмыслить. Он может доложить резиденту, что все в порядке, затем выйти на контакт с французами, а дальше – дальше поиграть с ними в кошки-мышки.

«Начну с того, что мне нужно значительно больше времени, чем три дня, для принятия столь важного для всей моей жизни решения. Это во-первых. Во-вторых, мне надо прощупать жену, чтобы выяснить для себя, могу ли я на нее рассчитывать в дальнейшем, если нам, в конце концов, придется остаться во Франции. Ведь я люблю ее… ну, по крайней мере, так можно сказать французам. Короче, тянуть и тянуть с решением.

Контрразведчикам придется согласиться с моими доводами. Они будут считать, что я на крючке и никуда от них не денусь, что вопрос только во времени. Да, скорее всего, перспектива вербовки офицера парижской резидентуры для ДСТ настолько заманчива, что они не станут исполнять свои угрозы, прежде чем исчерпают все другие меры воздействия. А там подойдет и время моего отпуска. Французы знают, как у нас к этому относятся. Свидания с родиной должны быть регулярными – в Ницце-то советским гражданам отдыхать не разрешают… В Москве что-нибудь придумаю – нервный срыв, какой-нибудь другой недуг. Такой, что в Париж мне возвращаться будет уже нельзя. Охотников заменить меня в резидентуре найдется предостаточно. Французы рубить с плеча не станут. Могут подумать, что по каким-то соображениям меня оставили в Центре, и будут ждать моего следующего появления в их поле зрения. А там посмотрим… По крайней мере, в Москве французам до меня не добраться.

Да, это, пожалуй, оптимальный, хотя и рискованный вариант. Ничего, выкарабкаюсь!»

К середине 80-х годов прошлого века в СССР работало больше шпионов ЦРУ, чем когда бы то ни было за всю историю существования управления. Степень доступа к советским секретам была поистине ошеломляюща. Где только кроты[44] не прорыли свои ходы.

«Бог мой, – вспоминал впоследствии Олдридж Эймс, сотрудник ЦРУ, работавший на советскую, а затем на российскую разведку, – шпионы ЦРУ проникли во все участки советской системы: в КГБ, ГРУ, Кремль, научно-исследовательские институты…» Один из таких кротов в высших эшелонах власти сообщил своим хозяевам в ЦРУ, что советское руководство регулярно получает самую свежую информацию относительно планов НАТО. К тому же он назвал ряд документов, которые всего неделю назад Москва получила от своего агента. По предположению источника, шпион КГБ работал в одном из центров НАТО и занимал там какую-то руководящую должность.

Натовская служба контрразведки моментально ужесточила режим на всех объектах в Европе. После тщательного анализа, проведенного ЦРУ, было установлено, что доступ к документам, переданным в Советский Союз, имели 53 офицера. Оставалось выявить среди них предателя. Это был долгий и кропотливый процесс, но постепенно круг поисков сужался. Среди офицеров, попавших в список подозреваемых, значилось и имя совсем недавно произведенного в бригадные генералы Мориса де Вольтена. Но американцы не собирались делиться своими подозрениями с коллегами из Франции – они не доверяли французам, у которых, по их мнению, спецслужбы были «нашпигованы советскими агентами».

Морис не чувствовал надвигающейся опасности. Известно, что даже у кадровых разведчиков не всегда срабатывает интуиция, которая по своей сути является мыслительным подкорковым процессом, когда при восприятии множества на первый взгляд не имеющих отношения к делу деталей в конце концов рождается предчувствие. И, как правило, верное. Предчувствия у Мориса не возникало… Как и прежде, при любом удобном случае он снимал копии с документов, представляющих интерес для Советского Союза. Полученная им спецтехника давала возможность больше не рисковать и не выносить документы из Центра для фотографирования. Способ передачи материалов также вполне надежный – имелись в запасе три тайника, через которые в определенной последовательности Аристократ передавал отснятые пленки.

А в это время контрразведка ЦРУ просеивала всех подозреваемых старших офицеров посредством информационного фильтра, сужая круг лиц, через которых проходила та или иная информация. Далее с помощью крота в Москве выяснялось, что же в конце концов доходило до советского руководства. В итоге список подозреваемых сократился до трех офицеров, и одним из них был не чувствующий беды заместитель начальника натовского ракетного центра бригадный генерал Морис де Вольтен.

И все-таки судьба дала барону шанс. Маркус Вольф, легендарный шеф разведки ГДР, получил от своего крота из контрразведки западных немцев тревожную информацию: ЦРУ с помощью бригад наружного наблюдения БНД[45] установило плотное наблюдение за генералом НАТО – французом Морисом де Вольтеном, заместителем начальника ракетного центра близ Мюнхена. Генерал подозревается в шпионаже в пользу Советского Союза.

Вольф немедленно проинформировал об этом Москву. Тут же руководством КГБ было принято решение о начале проведения операции «Катапульта» – вывода Аристократа в Союз. Спецслужбы двух стран – ЦРУ и КГБ – взяли старт в этой невероятной гонке. Позднее к ней подключится пока еще ничего не подозревающее ДСТ Победит тот, на чьей стороне окажется время… и случай.

Однажды за кофе – они завтракали в Париже у Натали дома – она обратила внимание, как часто барон поглядывает на часы.

– У меня днем важная встреча, дорогая. Боюсь, что сегодня мы вряд ли сумеем пообедать вместе.

– Что-то случилось? – обеспокоилась Натали. Ей не понравился напряженный вид возлюбленного. Он курил сигарету за сигаретой, что за ним водилось крайне редко.

– Нет, обычная деловая встреча с занудным, туповатым коллегой из Министерства обороны. Технические вопросы, но времени отнимают массу. И нервов, кстати, тоже.

Коснувшись губами щеки любовницы, он торопливо вышел из дома, оставив на столике сигареты и спички.

– Интересно. – Натали задумчиво повертела в руках спичечный коробок. – Я же подарила ему прекрасную зажигалку «Данхилл». А это что такое?

Шариковой ручкой на стенке коробка было написано «14.00». Коробок был фирменный – из кафе «Флора». До назначенного времени оставалось три часа. Натали моментально поняла, что за деловая встреча с «туповатым коллегой» состоится в назначенный час. И ей вдруг безумно захотелось узнать, что за человек сменил Петрова. «Должна же я увидеть, кому доверили Мориса. Как одеться? Что-нибудь неброское, попроще. Я должна выглядеть… А как я должна выглядеть? Понятно. Спокойнее, мадам Легаре, спокойнее…»

Она с трудом дождалась часа дня, чтобы добраться до кафе «Флора» минут за пятнадцать до предполагаемой встречи. Вышла на улицу. Как назло, все такси, проезжавшие мимо, оказывались заняты. Наконец рядом остановилась свободная машина.

– Я очень спешу. – Натали села в такси и нарочито взволнованно бросила: – Бульвар Сен-Жермен, 195, кафе «Три бегемота».

Вскоре машина выехала к площади Согласия, по мосту Александра I пересекла Сену и поехала в сторону Латинского квартала.

«Это известное кафе „Флора“ – место паломничества всех туристов», – вдруг сообразила Натали. Когда она только приехала в Париж, то часто туда захаживала – насладиться и надышаться свободным духом Латинского квартала. Увидеть вживую знаменитостей парижской богемы, выпить отлично приготовленный «эспрессо», которым славилось это заведение.

Движение в сторону метро «Сен-Жермен де Пре», рядом с которым находилось кафе, было плотным, машины шли впритык. «Черепаха ползет быстрее», – злилась Натали. Замаскировавшись большими солнцезащитными очками, она удобно расположилась на заднем сиденье такси – отсюда открывался отличный обзор улицы. В этот прекрасный майский день внутри заведений почти никого не было – парижане смаковали кофе, сидя на солнышке. Столики под разноцветными зонтиками и без оных превращали бульвары и улицы в одно нескончаемое кафе, и Натали из своего укрытия прекрасно видела лица посетителей многочисленных бистро и закусочных.

Вот и знаменитая «Флора». Кто только не бывал здесь! Родоначальники экзистенциализма – писатели и философы Жан Поль Сартр и Альберт Камю, кумиры зрителей всего мира Жан Поль Бельмондо, Ален Делон, их не менее именитые американские коллеги Фред Астер и Генри Фонда…

Проехав мимо «Флоры», Натали попросила таксиста припарковаться поблизости, но не совсем рядом.

– Лучше на той стороне улицы, рядом с кафе «Три бегемота», я хочу застукать своего мужа, мсье, – мрачно объявила таксисту Натали. – Он назначил свидание этой шлюхе Мими. Надо встать так, чтобы я видела, как она там появится. – Сказала так, что было ясно: как мужу, так и злой разлучнице Мими крупно не поздоровится.

– Мадам, мне трудно представить себе мужчину, который способен променять вас на какую-то Мими. Пусть она даже выглядит, как Мэрилин Монро, – галантно заметил водитель, давно уже время от времени поглядывающий в зеркальце заднего обзора на свою необычайно красивую пассажирку. «Очень хороша, но не про нас».

– Благодарю. Но я слышала, когда он договаривался с этой стервой по телефону… Она будет здесь в два, – с ненавистью прорычала Натали.

Был час обеда, и вдоль всего тротуара вплотную стояли припаркованные автомобили. Шанс выкроить здесь свободное место практически равнялся нулю. Натали собиралась было попросить таксиста проехать еще один круг, как вдруг заметила, что к серебристому «пежо» подошла пожилая пара и довольно скоро отъехала. Лучшего места для наблюдения трудно было себе представить. Таксист мгновенно среагировал и юркнул в освободившееся между машинами пространство.

– Мадам, отсюда все видно как на ладони, – заговорщическим тоном произнес он – кажется, ему понравилась эта игра.

– Вы правы, мсье. Постоим здесь, – согласилась Натали. Она взглянула на часы. Было без пятнадцати два.

Она обратила внимание на вышедшего из метро человека, направляющегося в сторону кафе. Его походка показалась ей до боли знакомой… Натали напряглась, старательно всматриваясь в мужчину, который, несомненно, двигался именно в их сторону.

Нет, не может быть! Игра воображения… А собственно, почему нет?.. Да, конечно, это он, Володя Кулябов – ее первая разбившаяся мечта о красивой жизни!

Натали не отрываясь следила за человеком из той, прошлой жизни. Он прошел мимо кафе, мимо их такси и свернул в близлежащую улицу. Кулябов почти не изменился. Только виски подернула седина. «Заматерел, мальчик, хотя фигура – ничего не скажешь! – спортивная». Характерная прямая осанка и уверенная походка. Одет Владимир был неброско, но по-современному стильно. И дорого. Синий твидовый пиджак, ладно облегавший его торс и подчеркивавший широкие плечи, и темно-серые фланелевые брюки составляли элегантный ансамбль. Дорогие черные полуботинки на каучуковой подошве делали его шаги мягкими и, вероятно, бесшумными. Словом, успешный французский бизнесмен или высокопоставленный правительственный чиновник на прогулке.

«Ну что ж, проверяйся… А я посмотрю, не привел ли ты, дорогой друг, с собой наружку…» И тут же подумала, что несправедлива к Кулябову – наверняка перед такой ответственной встречей он добросовестно проделал все необходимые мероприятия. Контрольные точки, сигналы, контрнаблюдение и прочие ухищрения шпионов. Но все равно дыхание Натали помимо ее воли участилось, она вдруг почувствовала такой же прилив ненависти, как и тогда, много-много лет назад. Перед ее глазами, как в старом иллюзионе, промелькнули события давно минувших дней. Дней ее молодости… Но она быстро сбросила это наваждение.

«…Итак, голубчик, ты тоже добрался до Парижа, сбылась мечта твоей юности. И похоже, тоже с помощью Лубянки, куда мы, правда, вошли через разные двери…»

Кулябов вновь появился из-за угла и медленно направился к кафе. Внезапно он остановился в двух шагах от такси, где сидела Натали, вынул из кармана серебряный цилиндр, открыл его крышечку и достал оттуда длинную сигару Затем в его руке появился золотой сигарный каттер, которым он ловко срезал кончик сигары.

«Любовь к дорогим вещам наша слабость. Папочка привил! – со злостью подумала Натали. С присущей ей острой наблюдательностью она отметила, что Владимир курил дорогую сигару фирмы „Давидофф“ – „Дом Периньон“. Золотой каттер был той же фирмы. – Однако! Черт возьми, уж не получаем мы этот товар от одного и того же источника?» Владимир скользнул взглядом по улице, внимательно фиксируя лица прохожих и сидящих за столиками людей. Очевидно, не найдя ничего подозрительного, он прошел внутрь кафе, сел около окна и закурил сигару. В окне хорошо просматривалось его лицо, временами исчезающее в дыму, и мерцающий кончик горящей сигары. Было без пяти два.

«Дымящая сигара – сигнал Морису, что все чисто. А мне лучше сейчас уехать – и так все ясно. Морис всегда был пунктуален. Придет ровно в два. Надо уезжать».

– Вот они! – сказала она, когда мимо прошла какая-то симпатичная пара – пышногрудая блондинка и черноволосый – южанин! – молодой мужчина. – Вот эта стерва! Теперь он у меня попляшет… Сегодня же потребую развода! Едем! Едем отсюда скорее! Не могу их видеть, я не ручаюсь за себя! – Из нее, что называется, от ярости сыпались искры.

Таксисту не нужно было повторять два раза. Перспектива быть свидетелем женской потасовки с вмешательством полиции совершенно не входила в его планы.

– Хорошо. Хорошо, мадам. Вы правильно решили. – Машина уже выехала на проезжую часть и в общем потоке двинулась дальше по бульвару.

Таксист все-таки разглядел мужа экспансивной пассажирки и его любовницу.

«Муж как муж, – подумал про себя таксист, который и сам, как нормальный француз, был не без греха, – а вот Мими никуда не годится… Разве ее можно сравнить с этой взбалмошной красавицей?»

Он еще раз взглянул в зеркальце заднего вида и увидел, что пассажирка сняла очки. Ее большие зеленые глаза выражали озабоченность, расстройство и еще целый ряд эмоций, которые таксист едва ли мог уловить.

– На Монмартр, – бросила она, и водитель не без тревоги внимательно посмотрел на нервную дамочку.

На «свободной земле свободных художников» Натали выбрала столик под зеленым зонтиком и сделала неожиданный для себя заказ:

– Мартини с водкой и пиво…

Мимо нее сновали причудливо одетые африканские торговцы талисманами, протискивались в поисках места между стоящими вплотную – спинка к спинке – стульями веселые и шумные студенты, требовали внимания к своим шедеврам расположившиеся рядом художники. Экзотическая смесь запаха жареного мяса и дешевых сигарет, разноязычной болтовни и постоянного шума, который в другом месте казался бы грубым, а здесь кажется радостным, – все создавало фон, необходимый ей для того, чтобы собраться с мыслями.

Аристократ на связи у Кулябова. С ума сойти! Вместо надежного Петрова с Морисом работает человек слабый, малодушный и способный на подлость. Предав ради выгоды, предашь вновь. О том, что сама она всегда шла по жизни именно таким путем, Мимоза, разумеется, не задумывалась. Но сейчас она впервые думала не о себе: на карту была поставлена жизнь и судьба ее мужчины. Господи! Ведь она своей собственной рукой «передала» Мориса КГБ. Сама. Никто не просил. И Натали холодела от сознания неотвратимости беды. Интуиция у нее срабатывала моментально. Но самое главное, что теперь она НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ.

Так уж совпало, что в это же время де Вольтен вновь вступил в полосу нравственного кризиса с сомнениями и множеством вопросов к самому себе. Он снова и снова возвращался к мыслям о том, почему и как он, барон де Вольтен, встал на путь сотрудничества с КГБ. Нового в этом ничего не было – эти переживания возникали сами собой и терзали его время от времени, но на этот раз он задумался над всем случившимся под иным углом.

Неопытный в хитросплетениях «Большой игры», барон и понятия не имел о том, что такое на самом деле его возлюбленная. Однако со временем барон – штабной офицер, привыкший аналитически подходить к любой проблеме, – все чаще стал задумываться над цепочкой Натали – Петров – КГБ. Этому же способствовал и «ускоренный курс», полученный им в Москве. Барон стал лучше разбираться в разведывательной работе и методах вербовки. Итак, к мадам Легаре его привел отчаявшийся влюбленный Жан-Мишель, тут все чисто. А вот насколько случайно знакомство барона с Петровым? Натали и Петров – существовала ли изначально здесь связь? Не было ли это хорошо продуманным и разыгранным спектаклем? Что касается Петрова, то барон ни в чем не винил его. Петров выполнял свой долг, а он, Морис, нашел в нем единомышленника, который помог ему реализовать свои выстраданные планы. В своих отношениях с Морисом Борис был безупречен. Он по-настоящему стал ему верным другом и боевым товарищем. А Натали? Бесконечная череда вопросов терзала генерала, размышлявшего над ситуацией, в которой он оказался более четырех лет назад. И на один из них он решил получить ответ.

– Я знаю, что ты связана с КГБ, – сказал он ей однажды. Барон пошел ва-банк – никаких доказательств у него, разумеется, не было. И быть не могло. – Почему ты с самого начала не рассказала мне об этом и продолжаешь молчать?

Натали с ужасом смотрела на жесткое, чужое лицо Мориса, не в силах произнести хоть слово. И это было красноречивее любого признания.

– Значит, все – игра? – осевшим голосом спросил барон. – Отвратительный спектакль в ресторане «Высота 95», прогулки в аллеях замка, нежные поцелуи – это все входит в твои обязанности? Вероятно, я не единственный объект, которым тебе положено заниматься по работе?

Меньше всего Мориса задевали прежние сексуальные отношения Натали с другими мужчинами – он спал с ней, потому что хотел ее. Как любовница мадам Легаре – само совершенство, но у него были женщины до Натали и будут после нее. А вот роль слепого котенка в интриге, затеянной Натали в качестве агента-наводчика, была для него невыносимо оскорбительна. Он стал жертвой манипуляций… В то же время Морис понимал, что во всем произошедшем винить следует только самого себя. Поэтому он вдвойне злился на Натали, которая так ловко и точно сыграла свою роль в этом спектакле.

– Да, да, я агент КГБ, но как еще, черт возьми, я могла вырваться оттуда?! – закричала Натали. – Я подписала бумагу и получила Францию! И ничуть об этом не жалею! Я отдаю долг стране, которая позволила мне достигнуть того, что я сейчас имею. Ты вырос среди комфорта и изобилия. А я по утрам стояла в очереди в туалет – нас было восемь семей на один умывальник…

Отрывистые гневные слова летели в барона короткими массированными очередями – так, почти не целясь, отчаянно стреляет человек, на которого неожиданно напали в темноте. Она то защищалась, то нападала, сражаясь не на жизнь, а на смерть за него, за свою репутацию в его глазах… и не собиралась оставлять поле битвы. Ведь она, Натали, всегда выходила победительницей.

– А о твоей работе на КГБ я знаю только потому, что случайно увидела тебя в кафе «Флора» с Владимиром… Этим подлецом и карьеристом. Тебе он, вероятно, известен под другим именем. Мы жили в одном районе в Москве и учились в соседних школах… – И, наткнувшись на скептический взгляд Мориса, она зарыдала в голос. – Ну почему, почему, когда я говорю правду, никто мне не верит?!

«Случайно увидела» – это, разумеется, ложь – не сомневался барон. Натали специально следила за ним. Зачем? Опять вопрос. Может, ревность?.. А собственно говоря, по какому праву он требует от нее отчета, он, который изо дня в день обманывает своих сослуживцев, своего командира, безраздельно доверяющего ему и к тому же сделавшему так много для досрочного присвоения ему генеральского звания в соответствии с должностью? Да, это похлеще, чем ложь в отношениях мужчины и женщины. Он, сильный и независимый человек, на которого никто не давил, сам предложил услуги агенту Советов, Натали только преподнесла ему «на блюдечке» контакт с советским разведчиком, которого он, положа руку на сердце, сам искал. Вот на нее могли давить. А он…

– Прости, дорогая. – Морис нежно поцеловал зареванные глаза женщины. – Я не хотел тебя обидеть. Мне не в чем тебя винить. Пусть все останется так, как есть…

Про себя Морис решил больше никогда не упоминать о КГБ в присутствии Натали. Пусть действительно все останется как было.

Последнее время личные контакты с бароном Центр свел к минимуму – раз в четыре-пять месяцев, не чаще. Морис этому был только рад. Он вспомнил, с каким удовольствием он встречался с Борисом, ждал этих встреч, получая от них заряд бодрости и уверенности в справедливости того дела, ради которого они вместе рисковали… На какое-то мгновение он пожалел, что в Москве не поднял вопрос о смене своего руководителя. Хотя, с другой стороны, как бы он смог это мотивировать? Личная неприязнь? Слабый аргумент…

Буквально через месяц после тягостного объяснения с Натали генерал де Вольтен возвращался в Мюнхен с совещания в Лондоне, возвращался через Париж, поскольку именно здесь предстояла очередная плановая встреча с Владимиром.

Барон не мог знать, что Кулябов допустил непростительный промах: выходя на встречу с одним из агентов, он недостаточно тщательно проверился. На беду, в это же время ДСТ проводила очередную выборочную проверку советских дипломатов. Разумеется, ДСТ не упустила просчет разведчика и зафиксировала встречу Кулябова с неизвестным в пригороде Парижа. Наружка «проводила» этого человека до аэропорта Орли, откуда он вылетел в Мюнхен. По списку пассажиров без труда установили его личность – это был не кто иной, как генерал Морис де Вольтен.

– Задерживать и предъявлять де Вольтену обвинение в шпионаже в пользу Советов мы, как вы понимаете, пока не будем, да и не можем, – сказал директор ДСТ, выслушав доклад начальника русского отдела и шефа бригады наружного наблюдения. – Однако и медлить особо нельзя. Но для этого нам нужно собрать весомые доказательства связи генерала с советской разведкой. Действуйте!

А потом случился тот самый провал в Фонтенбло…

Доложив резиденту, что тайниковая операция прошла удачно, Кулябов через три дня позвонил французам, согласившись на встречу с их представителем на окраине Парижа у выхода из метро «Порт де Клинанкур». Он наотрез отказался встречаться на конспиративной квартире, не без основания подозревая, что французы запишут весь их разговор на пленку, которая в дальнейшем будет служить лишним доказательством его двойной игры. Это была страусиная позиция. Как опытный разведчик, Владимир не мог не понимать, что в кармане француза все равно будет миниатюрный звукозаписывающий аппарат. Тем не менее встреча на нейтральной территории казалась ему безопасней. В районе встречи он заранее приглядел одно неприметное бистро, которое днем обычно пустовало. Туда он и решил привести представителя ДСТ и начать с ним задуманную игру.

Было субботнее утро. Выйдя на улицу из дома, он по привычке проверился, на этот раз опасаясь слежки со стороны своих коллег, хотя и понимал, что пока у них не было оснований в чем-то подозревать его – заместителя резидента, начальника линии ПР (политическая разведка), подполковника КГБ.

На встречу пришел все тот же Беко. Он твердым, уверенным шагом подошел к Кулябову и сразу взял быка за рога:

– Рядом стоит машина. Поедем в более удобное для встречи место. Нам не хотелось рядиться с вами по телефону, где встречаться. Давайте перестанем ходить вокруг да около, играть в прятки и перейдем к честному сотрудничеству. От этого больше всего выиграете вы, мсье Кулябов.

Он взял Кулябова под руку и решительно повел его на другую сторону улицы, где стоял серый «ситроен», за рулем которого сидел плотный блондин со знакомым лицом, запомнившимся Владимиру во время задержания в лесу Фонтенбло. Кого же он ему напоминал?

Казалось, напористость и решительность Беко гипнотически подействовали на Кулябова – у него вдруг парализовало волю к сопротивлению. Владимир послушно сел вместе с ним на заднее сиденье, и машина плавно тронулась, приближая Кулябова к той черте, преступив которую он становился предателем. К тому же первый шаг в этом направлении он уже сделал, не доложив резиденту о том, что был задержан французской контрразведкой.

Конспиративная квартира ДСТ, куда они приехали, находилась в высотном офисном здании в районе Дефанс. Да это и было офисное помещение со скромной латунной табличкой какой-то импортно-экспортной фирмы на первом этаже и перед самой дверью. Открыл офис, пропустив вперед Беко и Кулябова, плотный блондин, который тут же запер за ними дверь. Они так и не встретили никого на площадке внизу перед лифтом, который стремительно поднял их на пятнадцатый этаж.

«В субботу едва ли кто из французов вообще работает, кроме рестораторов и контрразведчиков», – злобно подумал Владимир.

Блондин провел Кулябова в комнату, которая, если бы не кожаный диван, журнальный столик и мягкие кресла, напоминала переговорную.

Беко жестом предложил Кулябову сесть. Он широко улыбнулся и произнес:

– Давайте выпьем «Мартеля», мсье Кулябов, это мой самый любимый коньяк. – Тон Беко был опять мягким, вкрадчивым и дружелюбным. – Поверьте, я знаю в этом толк, – продолжил он. – Наша семья родом из долины Шарант – родины этого божественного напитка. Мой дед вложил в свое время все свои сбережения в акции компании «Мартель», и все мы, из рода Беко, с тех пор пьем коньяк только этой марки. Правда, за исключением моей жены, которая предпочитает коньяку шерри, – добавил он неодобрительно.

Беко достал из бара две коньячные рюмки, пузатую с высоким горлышком бутылку «Мартеля». Неспешно, как бы совершая священный обряд, он открыл ее и разлил темно-золотистый напиток по рюмкам, жестом предложив одну из них Владимиру.

Владимир молча взял рюмку и выжидающе смотрел на француза. Тот, казалось, вовсе не спешил переходить к делу и, сделав небольшой глоток, подождал, пока Владимир сделает то же самое. Затем Беко продолжил коньячную тему:

– Вы чувствуете, напиток очень густой, мощный и сложный. Его вкус чрезвычайно насыщен, с богатым ароматом и легким привкусом фундука, черной смородины и сухих фруктов…

Владимира начал раздражать этот экскурс в тонкости виноделия. Беко уловил настроение Кулябова, но даже не подумал отступать от заранее продуманной тактики проведения беседы. Он продолжил:

– Я знаю, что вы предпочитаете виски, как все советские. Вероятно, потому, что его чаще привозят из-за границы сотрудники, возвращающиеся в Центр, и преподносят в виде сувенира своему непосредственному начальству, которое никогда не отказывается от такого подарка. Ведь это не взятка, не так ли, мсье Кулябов? – Не дожидаясь ответа, Беко продолжал свой растянувшийся монолог: – Конечно, виски дешевле хорошего коньяка и его можно пить большими дозами, как водку, к которой вы, русские, привыкли.

Беко, как и на первой встрече в Фонтенбло, упивался демонстрацией своего знания России и порядков в Ясеневе.

– Простите, мсье Беко, я надеюсь, что мы с вами встретились здесь не для дегустации… Вы, очевидно, собираетесь сделать мне конкретные предложения, – наконец решил прервать его Владимир. Ему хотелось поскорее закончить этот разговор в соответствии с задуманным им планом и поскорее покинуть эту конспиративную квартиру ДСТ. – Я могу здесь закурить? – спросил он – процесс подготовки к курению, к этому священнодействию, помогал ему сосредоточиваться и продумывать свои ответы.

– Да, да, конечно, – заверил его Беко, с любопытством наблюдая, как Владимир вытащил из кармана пиджака серебряный цилиндр, достал сигару, обрезал ее кончик и щелкнул зажигалкой. По комнате разнесся ароматный запах дорогой сигары.

– Мне нравится ваша деловитость, мсье Кулябов. Итак, перейдем к делу. В первую очередь нам следует оговорить условия нашего сотрудничества, средства связи, а затем мы перейдем к конкретным вопросам, которые интересуют нашу службу.

Тон Беко изменился. В нем опять зазвучали сухие начальственные нотки.

– От имени французских властей я уполномочен заявить, что мы гарантируем вам полную безопасность во Франции во время нашей работы с вами. Вы не новичок в разведке и понимаете, что всякое может случиться, да и не по нашей вине. В этом случае мы готовы предоставить вам и вашей семье политическое убежище и обеспечить уровень жизни, достойный вашего положения и социального статуса. Мы откроем на ваше имя долларовый счет в банке и ежегодно будем переводить на него определенную сумму, которую нам предстоит оговорить. К тому же мы будем адекватно оценивать ту информацию, которую вы нам предоставите. Соответственно ваш счет будет пополняться. Конечно, мы возместим вам во французских франках все оперативные расходы, которые возникнут в период нашей совместной работы. У вас есть какие-нибудь замечания или пожелания в этой части наших предложений, мсье Кулябов?

Сидевший рядом с Беко блондин с квадратным лицом за все время беседы не проронил ни слова. Наблюдая за Кулябовым, он лишь изредка кивал, как бы подтверждая все сказанное Беко, который, очевидно, был его непосредственным начальником.

Кулябов вдруг со всей определенностью осознал, что все его планы провести ДСТ и вырваться из искусно расставленной французскими контрразведчиками ловушки являлись самообманом. Перед ним были жесткие, беспощадные профессионалы, они так же, как ребята из Второго главка КГБ[46], обладали крокодильей хваткой. Попав в их челюсти, жертва не имела ни малейших шансов вырваться на свободу.

«Надо было рассказать все резиденту. А может, и сейчас не поздно?» – мелькнуло в голове у Владимира. Но эта мысль исчезла еще быстрее, чем появилась.

Он сдал барона с потрохами. Раскрыл и Петрова как работника резидентуры КГБ в Париже, и то, что Петров вышел на барона в салоне мадам Натали. Невероятно, но факт – Кулябов пощадил Натали. Каковы были истинные причины этого – сейчас можно только гадать. Было ли это вызвано чувством вины за совершенный когда-то проступок? Жалостью к женщине, которая была его первой любовью? Нежеланием раскрыть перед французскими контрразведчиками историю своей первой любви и первого предательства? Факт остается фактом: Кулябов сказал, что Петров вышел на барона случайно в салоне, куда его привел Джон Риттер. Мадам Легаре к его вербовке непричастна…

С этой минуты петля вокруг барона затянулась с роковой неотвратимостью. У ДСТ, наконец, появились прямые доказательства, помимо фальшивых паспортов с его фотографией, найденных в тайнике, да зафиксированной встречи с советским «дипломатом».

– А до конца ли выяснена роль в этом деле мадам Легаре? – спросил шеф ДСТ на оперативном совещании по делу де Вольтена. – Кроме того, что мадам спит с бароном? Мы не имеем права исключать ее сотрудничества в пользу Советов. Мсье Беко, займитесь немедленно и отработайте это направление.

Сотрудники ДСТ, участвовавшие в разработке барона, млели от восторга и зависти, просматривая любовные сцены со стонами и прочими «прямыми доказательствами» пылких страстей, исправно записанных на пленку с помощью многочисленных подслушивающих и подглядывающих устройств. Два молодых офицера прокручивали записи десятки раз – «чтобы не упустить чего». Беко, пуританину по природе, пришлось даже отобрать пленки у ретивых оперативников. Наружное наблюдение, которое велось чрезвычайно тщательно с участием пяти бригад (почти все, что можно было задействовать), тоже не принесло ничего нового. Мадам Легаре и барон де Вольтен уезжали на уик-энд в местечко Сан-Пьер, реже оставались в квартире мадам и никогда ни с кем не встречались. К тому же барон появлялся в Париже все реже и реже, а проводить оперативные мероприятия на территории ФРГ служба не имела права. Да и не желали французы подключать к разработке французского генерала контрразведку НАТО и ЦРУ по вполне понятным причинам. Пора было приступать к решительным действиям.

После тщательной проверки на стол шефу ДСТ легла докладная записка. Вывод: мадам Легаре имеет с генералом Морисом де Вольтеном исключительно сексуальную связь. Что, кстати, абсолютно соответствовало истине. Но, перед тем как сделать подобный вывод, в один прекрасный день Натали позвонил Марсель Лефар, ее куратор из ДСТ:

– Мадам Легаре, нам необходимо срочно встретиться. Завтра в 12 часов жду вас на «Башне».

Конспиративная квартира находилась в высотке под названием «Тур Рефле» напротив отеля «Нико». Этот район на левом берегу Сены вдоль набережной был монотонно застроен высокими равноэтажными башнями. Они отличались друг от друга лишь цветом и некоторыми архитектурными особенностями, в соответствии с которыми и получали романтические названия: «Тур Эспас», «Тур Кристалл» или «Тур Титан».

Застройка располагалась неподалеку от миниатюрной копии нью-йоркской статуи Свободы, установленной на длинном островке посередине Сены. Французы уже не испытывали умиления при виде творения их соотечественника Фредерика Бартольди, которое их же более восторженные предки преподнесли американцам в честь первого столетия независимости США. И… в качестве 46-метрового напоминания о роли Франции в их борьбе за освобождение от власти английской короны.

Парижане метко окрестили это место Манхэттеном. И не любили селиться здесь – уж больно «американскими» были многоэтажные уродцы. Зато в них охотно снимали квартиры иностранные дипломаты, международные чиновники, работающие в ЮНЕСКО (штаб-квартира находилась всего в 15 минутах ходьбы), а также зажиточные арабы и иранцы, которым нравилось такое смешение богатых людей различных национальностей и вероисповеданий.

Натали оставила свой автомобиль на улице Робер де Флер. Поднявшись на 30-й этаж, она позвонила в дверь квартиры, расположенной сразу напротив лифта. Дверь немедленно открылась, и на пороге ее встретил Лефар. На этот раз на его лице не было традиционной радушной улыбки и она не услышала дежурных комплиментов. Они молча прошли в гостиную. Натали каждый раз, приходя в эту квартиру, не могла не подойти к огромному окну и хотя бы минуту не полюбоваться открывающейся с этой высоты панорамой Парижа. На правом берегу за массивным комплексом РТФ (радио и телевидение Франции), напоминающим своей помпезной монументальной архитектурой некоторые сталинские здания в Москве, до самого горизонта были видны живописные дома, крыши и мансарды старого Парижа. А в хорошую погоду вдали можно было различить очертания купола храма Сакрекёр на Монмартре.

На этот раз в гостиной она увидела еще одного человека, плотного блондина с лицом известного французского актера Жерара Депардье. Он встал с дивана и коротко представился, назвав свое имя, которое, разумеется, могло быть и вымышленным:

– Жан Морнар, коллега мсье Лефара.

Несмотря на то что Морнар был явно моложе Лефара, Натали почувствовала – он старше Марселя по должности. И не ошиблась. Морнар, отбросив в сторону все разговоры о погоде, пробках на дорогах и тому подобный политес, приступил прямо к делу:

– Мадам Легаре, скажите, с кем из сотрудников советского посольства вы встречались в Париже? – Поставленный прямо в лоб вопрос был, похоже, призван ошарашить Натали.

Близко поставленные, почти у самого носа, глаза Морнара и его квадратная челюсть с ямочкой на подбородке, придававшие ему удивительное сходство с известным киноактером, внимательно следили за реакцией Натали, пытаясь уловить в ее лице малейшие признаки замешательства или беспокойства.

«Сопляк ты еще, чтобы брать меня на понт», – хотелось сказать ей вслух, но вместо этого Натали с неподдельным изумлением взглянула на Морнара и с возмущением бросила:

– Разве я похожа на ненормальную? Зачем мне такие контакты? Вы же знаете мое отношение к коммунистическому режиму и его официальным представителям.

– Однако вы с завидной регулярностью ездите в Москву, получая без промедления визу в советском посольстве, – вставил Лефар.

– У меня в Москве больная мать, существующая на нищенскую пенсию. Она относительно прилично живет в стране тотального дефицита только за счет моих приездов… Вы знаете, в Москве нет западных банков и системы чековых книжек. Провоз валюты тоже строго ограничен. – Она сделала паузу. – Что касается визы, то даже если властям не нравятся мои визиты, отказать мне они не могут. Дух Хельсинки, третья корзина и всякая подобная… чепуха. – Она нашла это слово в самый последний момент – ей хотелось выразиться покрепче. – Они, зная мои связи, прекрасно соображают, какой скандал раздует пресса вокруг такого ничтожного события…

– И все же… Были ли у вас контакты с работниками КГБ в Париже и в Москве в последние годы? – гнул свою линию Морнар.

– Нет, и еще раз нет! – Возмущению мадам Легаре не было предела. Ее лицо пылало от гнева.

– Нам придется проверить вас на детекторе лжи, мадам, – со скрытой угрозой в голосе произнес Лефар.

– Я этого не боюсь. Но соглашусь подвергнуться этой унизительной процедуре, только если вы предоставите мне веские причины для проверки. Не забывайте, я давно уже гражданка Франции и обращаться с собой как с беззащитной эмигранткой, которой я когда-то была, я никому не позволю! – гневно заявила Натали. – Я позвоню мсье Беко и пожалуюсь на ваше обращение со мной, – пригрозила она.

– Это ваше право, мадам, однако мы продолжим беседу. К тому же вы не должны забывать о подписке, которую вы…

Натали не дала ему закончить фразу, запальчиво прервав:

– А вы не должны забывать о тех услугах, которые я вам оказывала!

Натали давно поняла, куда клонят контрразведчики, но она не собиралась облегчать им работу. Пусть выскажутся определенней, что и кто их конкретно интересует. Тогда станет понятнее, откуда дует ветер…

– Ответьте мне прямо: кто из советских посещал ваш салон? – спросил «Депардье».

Вот он, тот главный вопрос, ради которого и состоялась эта экстренная встреча. Что-то произошло. Они что-то знают. Значит, отправная точка их подозрений – улица Мозар.

– Советских? Вы имеете в виду работников посольства?

– Не обязательно, мадам. Это могут быть и работники внешнеторговых организаций, Аэрофлота, да вы знаете сами…

– Когда-то мой салон посетил один очень приятный русский, но не работник посольства – он работает в ЮНЕСКО.

Международный чиновник. Его привел как-то постоянный гость салона американец Джон Риттер – директор департамента ЮНЕСКО. Он известный ученый, лингвист, специалист…

– Нас не интересует американец, нас интересует русский, – прервал Натали «Депардье».

Оба контрразведчика молча сверлили ее глазами и ждали, что она скажет дальше.

– Хорошо, – мирно согласилась Натали. – Это был приятный молодой мужчина, прекрасно образованный. Я помню, он интересно рассуждал об искусстве, литературе. Он даже читал Оруэлла, Солженицына. Мы обсуждали новые тенденции в кино – неореализм и…

– Вы помните его имя?

– Разумеется. Его звали Борис Петров.

– Как часто вы виделись?

– Всего два раза. В салоне, а потом на другой день мы были с ним в ресторане. Я пригласила его сама – очень интересный собеседник. С такими советскими я еще не встречалась, к тому же, повторяю, он международный чиновник и я не вижу в этом ничего предосудительного. Но больше мы с ним не виделись…

– Вы сказали «мы», мадам. Это означает – вы и Петров?

– Да нет, я была с мужчиной, с которым близка.

– Кто этот мужчина? – напряженно спросил «Депардье». «Значит, беда пришла со стороны Мориса, – мелькнуло в голове. – Они знают, что он встретился в салоне с Петровым. Но что они могут знать еще? Ведь Петров уже два года в Москве. Хотя мне, естественно, об этом ничего не известно…»

Она изо всех сил старалась не показать своей обеспокоенности.

– Это барон Морис де Вольтен, человек, которого я люблю, – просто и обезоруживающе искренне ответила Натали.

Контрразведчики переглянулись. Это была единственная фраза из ответов Натали, которой они поверили. Скрытая аудиовизуальная аппаратура, установленная в спальне Натали, не оставляла сомнений в характере ее взаимоотношений с Морисом. Это был не просто раскрепощенный секс в стиле сцен из фильма Жекена «Эммануэль», это был истинный праздник любви без границ. Обычно, когда у любовников настает утомление, они говорят или о самом сокровенном, или о милых пустяках. При просмотре и прослушивании пленок, которые с понятным интересом ставили неоднократно контрразведчики во главе с Беко, не было зафиксировано ничего, что указывало бы на наличие шпионской связи между этой парой.

– Вы давно знакомы с Морисом де Вольтеном? – продолжал свой допрос «Депардье».

– Да, около четырех лет.

– О чем беседовали вы и де Вольтен в ресторане, когда видели последний раз Петрова?

– Я вам уже говорила, темы были самые разнообразные – от искусства до образования и жизни в СССР.

– Договаривался ли Петров с де Вольтеном о дальнейших контактах?

– Не знаю. – Даже детектор лжи показал бы, что она говорит правду. В момент, когда Петров договаривался с Морисом о новой встрече, она по условному знаку куратора предусмотрительно вышла попудрить носик.

– Простите, мсье Морнар, у меня достаточно опыта для того, чтобы понять – вы в чем-то подозреваете Мориса?

– А как вам самой кажется, мадам Бережковская, это нормально, если генерал НАТО встречается с офицером КГБ? Ведь они продолжают встречаться…

Вот она, еще одна ловушка! Надо ни в коем случае не показать того, что ей известно об отъезде Петрова домой.

– Не может быть, чтобы они встречались потом без меня. Морис рассказал бы мне об этом, – уверенно заявила Натали. – К тому же Петров совершенно не похож на сотрудника КГБ.

– Откуда вам известно, как выглядят сотрудники КГБ? – моментально среагировал Лефар.

– Да каждый москвич даст вам словесный портрет кагэбэшника. Их же видно за версту. Одеты в партикулярные темные тона, серьезные, озабоченные лица, скованные движения и напряженный взгляд. Они так приметны в своей неприметности…

– Да нет, мадам, – решил блеснуть своими знаниями «Депардье», очевидно, повторяя манеру своего начальника Беко. – Новое поколение русских разведчиков значительно отличается от тех, с которыми мы сталкивались еще лет десять-пятнадцать назад. Это отпрыски советской номенклатуры – они хорошо образованны и воспитанны. Их мозг не заражен коммунистической идеологией, хотя они ее штудировали со школы. Они разбираются в искусстве, читали Оруэлла и даже Солженицына, могут поговорить о Кафке и неореализме. Они предпочитают хорошо и дорого одеваться. – Он сделал паузу.

Его напарник, перехватив эстафету, продолжил:

– Они могут курить дорогие сигары и пользоваться аксессуарами известных фирм и…

Заметив предостерегающий взгляд «Депардье», он осекся. Моментально в мозгу Натали вспыхнула картинка – бульвар Сен-Жермен, кафе «Три бегемота», Кулябов, вынимающий серебряный цилиндр с сигарой «Давидофф», отрезающий ее кончик золотым каттером, его лицо в окне кафе в сигарном дыму…

– Они любят красивую жизнь и те блага, которые они имеют на Западе, и в первую очередь деньги в твердой валюте. Алчность, цинизм и карьеризм, – продолжил свой монолог «Депардье», – вот то, что многих из них отличает от старшего поколения.

– И это их ахиллесова пята, – вновь решил вставить свое слово Лефар.

– Вы правы, мсье. Люди меняются. Но все-таки я думаю, что хорошо одеваться и любить красивые вещи – не самый страшный земной грех. – Она сменила позу: шелковая блуза рельефно обтянула ее высокую грудь, а вытянутые ноги давали ей возможность продемонстрировать контрразведчикам их длину и безукоризненную форму.

«Сколько же стоит ее белье?» – неожиданно спросил себя Лефар и тут же, отогнав прочь недостойную мысль, осторожно посмотрел на Морнара.

– Так вот, – продолжал Морнар, буквально впиваясь глазами в Натали, – у нас появились обоснованные подозрения, что ваш любовник, генерал де Вольтен, связан с русскими. С этой минуты вы должны замечать все, что с ним связано, и сообщать нам. Вы должны…

Натали на какое-то мгновение перестала слышать, что дальше говорил Морнар. Ей стало все ясно – контрразведчики используют эту беседу как катализатор. Они принудят ее к действиям, к попытке выйти на связь с самим бароном или его хозяевами в резидентуре, чтобы предупредить об опасности, нависшей над «задымившимся» агентом. Стоп! Натали похолодела…

Они бы ничего ей не сказали, если бы Морис только подозревался. Он уже арестован или вокруг него уже расставлены силки, а теперь они пытаются заманить в них и ее. По их расчету, она сама выдаст себя как агент КГБ, пытаясь предупредить Мориса о провале.

«Щенок ты еще, чтобы поймать меня на таком дешевом трюке…» Она снова взяла себя в руки. Сейчас, в этой ставшей ей внезапно тесной и душной квартире на 30-м этаже «Тур Рефле», она вспомнила с благодарностью «московские уроки». Громадным усилием воли ей удалось сохранять спокойствие и ничем не выдавать себя.

– Я поняла вас, мсье, и сделаю все так, как вы сказали. Хотя я не могу поверить в то, что барон де Вольтен агент КГБ. Это какая-то нелепая ошибка…

На ватных ногах она дошла до своего «ягуара» и, понимая, что за ней, скорее всего, наблюдают, невозмутимо тронулась с места. Ее мозг – аналитическая лаборатория – лихорадочно работал на опережение. Она должна срочно сообщить о провале и не выдать себя. Только резидентура, если еще есть возможность спасти Мориса, может это сделать. Пользоваться телефонным сигналом нельзя. Прослушка зафиксирует ее голос. За ней будут смотреть самым внимательным образом, даже в собственной ванне она будет чувствовать на себе око ДСТ. Есть один канал, которым она может воспользоваться только в самом крайнем случае. Так это и есть самый крайний случай…

На следующий день, в воскресенье, Натали направилась на блошиный рынок в Сан-Дени, довольно далеко от центра Парижа. Туда она часто ездила, как истинный коллекционер, в поисках раритетных вещей, которые иногда все же можно отыскать среди гор мусора. Заглянув в несколько лавок и бутиков, Натали в одном из них купила подсвечник «эпохи Генриха Наваррского» (как утверждал продавец), который она подарит на день рождения Колет (прекрасный предлог). Никто не мог заметить, да никто после нее и не входил туда, как она, расплачиваясь с продавцом, передала ему вместе с деньгами маленький клочок папиросной бумажки величиной с билет на метро…

В донесении, отправленном ею в Москву, было, в частности, следующее:

«…Я сделала все, чтобы убедить работников ДСТ в моей непричастности к разведывательной деятельности Аристократа. Я также выразила свою уверенность в том, что Аристократ не может быть агентом КГБ. Мне трудно сказать, насколько они мне поверили. Однако, по всей вероятности, в мою пользу говорили факты, собранные ими в результате проводимого наблюдения за моими действиями и оперативного контроля за моими встречами и разговорами с Аристократом. К тому же мы в разумных пределах не скрывали наших отношений. Моя связь с де Вольтеном противоречила бы всем правилам конспирации, практикуемой спецслужбами. На все вопросы, которые мне задавались, я давала четкие и логичные ответы в рамках известной ДСТ информации или той, которую можно было бы проверить. Они не нашли, да и не могли найти, никакой зацепки, доказывающей знакомство Петрова со мной до его появления в салоне, а также мои дальнейшие контакты с ним. К той информации, которой, очевидно, располагает Центр в отношении причин провала де Вольтена, я хочу добавить следующий эпизод беседы на конспиративной квартире ДСТ, который мне показался очень важным…»

Далее Натали дословно привела высказывания Морнара, реплики его подчиненного Марселя Лефара, а также предостерегающую реакцию старшего оперативника. Она подчеркнула, что, судя по содержанию разговора, интонациям, акцентам, расставленным контрразведчиками, они могли иметь в виду завербованного французами сотрудника парижской резидентуры.

То, что в юности она хорошо знала Владимира, Натали, естественно, скрыла. Она прекрасно понимала, что Центр может воспринять ее информацию как желание отомстить Кулябову.

Это был первый сигнал на Кулябова. Проигнорировать столь узнаваемый портрет, нарисованный сотрудниками ДСТ, было невозможно. Управление «К» начало проверку. Существует аксиома, о которой знает каждый разведчик: если контрразведка занялась проверкой, то она непременно докопается до истины. Это только вопрос времени…

Натали не знала, что, когда ее допрашивали на конспиративной квартире, в тот же самый день, если не час, сотрудники ДСТ нажали кнопку звонка на дверях парижской квартиры Мориса де Вольтена…

Министр обороны Франции, человек собранный и не страдающий особой чувствительностью, дождавшись, когда шеф ДСТ покинет его кабинет, закрыл лицо ладонями и, опираясь локтями на ореховую столешницу, едва не застонал, как от зубной боли. Он был потрясен – ему только что пришлось завизировать санкцию на арест одного из достойнейших граждан республики (по крайней мере, он так считал до сегодняшнего дня). Подумать только – бригадный генерал, заместитель начальника центра ракетных войск НАТО под Мюнхеном, потомственный военный и аристократ барон Морис де Вольтен – шпион КГБ! Не испытывал особой радости и директор ДСТ, когда докладывал министру о деле Аристократа.

Интересное совпадение – дело Мориса де Вольтена одинаково кодировалось в ДСТ и в КГБ! Конечно, каждая из служб этого не знала. Но именно так оно и было: Аристократ всегда Аристократ. В этот же день прокурор Франции подписал ордер на арест и обыск в парижской квартире генерала. Его было решено произвести сразу же по приезде де Вольте на в Париж. Вскоре поступило сообщение из Мюнхена: генерал де Вольтен вылетел в Париж.

Автомобиль с оперативниками ДСТ подъехал к солидному многоэтажному дому на авеню Фош. Предъявив документы обалдевшему консьержу, три сотрудника ДСТ направились к лифту, расположенному в глубине холла. В апартаментах де Вольтена раздался длинный, требовательный звонок. Барон открыл дверь – и все понял. Он даже ощутил некоторое странное облегчение: последние два месяца Морис жил в постоянном ожидании этого момента. Невыносимое, на грани отчаяния, напряжение, в котором день и ночь находился барон, возникло, когда он впервые обнаружил за собой плотную слежку. Все, он попал в поле зрения контрразведки. К такому повороту событий де Вольтена готовили: «В нашем деле может произойти нечто, что предвидеть, к сожалению, не всегда возможно. Наша работа связана с риском, который необходимо сводить к минимуму», – вспомнил он слова, услышанные в Москве. Барон знал, что КГБ сделает все возможное, чтобы вывести его из-под удара. Он дал условный сигнал опасности. Однако Центр о ней уже знал, и на другой день, проезжая мимо Английского сада со стороны отеля «Мюнхен-Хилтон», барон заметил неприметный синий «фольксваген», стоящий рядом с автобусной остановкой. В кабине на щитке приборов лежал букетик из трех роз. Это был сигнал начала операции «Катапульта». Ему надлежало немедленно вылететь в Париж и в тайнике в Фонтенбло изъять пакет с деньгами и необходимыми документами для нелегального выезда из страны. Звонок в дверь раздался в ту минуту, когда барон собирался через черный ход выйти из дома и поехать к тайнику «Скала».

Что делать дальше – он прекрасно знал…

И вот трое контрразведчиков стоят в прихожей. Оперативники несколько скованны и предупредительно вежливы – не каждый день доводится арестовывать бригадного генерала, да еще представителя одной из известных фамилий Франции.

– Генерал де Вольтен, наши удостоверения. А вот ордер на ваш арест и проведение обыска в квартире. Вы не возражаете, если мы пригласим понятых? – Последняя фраза была явно неуместной.

– Господа, прошу в гостиную – здесь вам будет удобнее, – приглашает хозяин.

Он по-прежнему внешне спокоен и видит все происходящее, как в режиме замедленной съемки. Барону зачитывают постановление генерального прокурора республики. Он выслушивает его с достоинством, ничем не выдавая своего состояния, как и подобает человеку, которого незаслуженно обвиняют и который уверен в своей правоте.

– Я понимаю, господа, что вы выполняете приказ. Однако не сомневаюсь, что ваше начальство быстро во всем разберется и принесет извинения за совершенную ошибку. Тем не менее я понимаю, что должен пойти с вами. А сюда, вероятно, вернусь не так скоро… Разрешите, господа, угостить вас на дорожку кальвадосом из моего родового поместья – отличный напиток пятидесятилетней выдержки.

Морис направился к бару, открыл дверцу орехового дерева и стал придирчиво оглядывать хрусталь. Наконец выбрал четыре изумительной работы бокала: «Настоящее баккара, господа!» «Гости» в полном замешательстве: то, что им предлагает генерал, категорически запрещено, но как бы поделикатней отказаться? Держа в каждой руке по два бокала, де Вольтен неторопливо поворачивается к сотрудникам ДСТ. Подавленные авторитетом личности генерала и его спокойствием, они в растерянности смотрят друг на друга. Секунда! Шаг! Молниеносным броском Морис выскочил в открытую дверь балкона. Оперативники, опомнившись, рванули следом. Поздно. Перегнувшись через перила, они с высоты девятого этажа заглянули в глубь дворового колодца. Генерал лежал на асфальте, свободно раскинув руки, и рядом – тысячи сверкающих хрустальных искорок…

Старший группы кинулся к телефону – доложить о случившемся.

– Это лучшее, что де Вольтен мог сделать для себя, – пробормотал шеф ДСТ. И добавил: – А может быть, и для нас…

Весь период разработки Аристократа директор ДСТ терзался необъяснимой, парадоксальной мыслью: почему де Вольтен, известный как ярый патриот Франции, человек чести, стал советским шпионом? Что-то не складывалось во всей этой истории. И это «что-то» не давало покоя опытному контрразведчику. Разумеется, свои ощущения шеф ДСТ держал глубоко в себе. Он искренне надеялся докопаться до истинных побуждений генерала де Вольтена при его допросах. Однако судьба и сам Аристократ распорядились иначе.

«Теперь следует избежать скандала в НАТО – нам не нужно обострения отношений с американцами, которые у нас и без того сложные», —подытожил директор. Было решено представить смерть барона как несчастный случай. Спешно, пока еще не остыл труп, была разработана следующая версия.

Де Вольтен выехал из своего поместья близ Орвиля поздно ночью, так как спешил на самолет. Ему еще надо было заехать домой в Париж. (В кармане у него будут обнаружены билеты на утренний рейс в Мюнхен.) Шелдождик, видимость никуда не годная. Выскочил на шоссе, не заметив приближающегося грузовика… «Свяжитесь срочно с чистильщиками, – распорядился напоследок директор. – Все, господа, времени у нас в обрез».

…В предрассветные часы на автостраде Париж – Реймс всегда пустынно. Оживленная и необычайно шумная днем, в это время суток трасса, на удивление, безмолвна, особенно в непогоду. По мокрому от дождя асфальту изредка проносились груженые фуры из Германии, Голландии, Италии и других стран Европы. Легковых автомобилей практически не было. Кому взбредет в голову в такую рань да еще по такой погоде выезжать из дома.

На перекрестке основной трассы с въездом на Орвиль стояло несколько автомобилей. Под моросящим дождем суетились люди. Карета «скорой помощи» и обилие полиции не оставляли сомнений: здесь произошло несчастье. Возле мощного грузового «рено», за которым на мокром асфальте отчетливо отпечатался след тормозного пути, давал объяснения полиции невысокий мужчина в темно-синем комбинезоне – водитель:

– Эта «ауди» выскочила на шоссе из-за кустарника! На бешеной скорости, мсье. – Водитель теребил нагрудный кармашек, поминутно вытаскивал оттуда гигантский платок и вытирал вспотевший от волнения лоб. Занятие совершенно бесполезное, поскольку мелкий моросящий дождичек сводил на нет все усилия несчастного водителя. – Этот сумасшедший летел прямо мне наперерез. – Водитель судорожно показывал дрожащими руками, как именно «ауди» оказалась перед самым носом грузовика. – Все произошло в секунду…

Судя по первым результатам: длине тормозного пути грузовика, положению обоих автомобилей и прочим известным лишь специалистам признакам, виноват в случившемся был водитель «ауди». Человек, закончивший свой земной путь на перекрестке Париж – Орвиль, был, безусловно, богат. Представительский лимузин, дорогой серый костюм, золотой с разбитым стеклом «Филипп Патек», болтавшийся на запястье холеной руки. Его голова с седым коротким бобриком покоилась на искореженном радиаторе. Удивительно, но лицо мертвеца не было изуродовано, только на левом виске была небольшая вмятина со следами густо запекшейся крови. Лицо поражало своим спокойствием и благородством черт, несмотря на ужасные последствия мощнейшего удара.

– Ого! Посмотрите-ка сюда, – присвистнул офицер полиции, державший в руке документы погибшего и авиабилет. – Птица высокого полета – бригадный генерал, натовец, Морис де Вольтен. Словом, будет нам хлопот. А это еще откуда?

На полном ходу развернулся и встал возле оцепления пикап с яркой трехцветной полосой. Национальное телевидение. Канал TF—1. Оттуда выскочили двое ребят с камерами и проводами. Следом прямо в лужу выпрыгнула хорошенькая девушка с микрофоном. Смахнув капли с кожаных брючек, она принялась управлять коллегами.

– Кошмар, – поморщился врач «скорой помощи». – Нюх у этих журналистов некрофильский. – Сплюнув под ноги, он подошел к старшему офицеру: – Долго нам еще здесь торчать? Когда наконец можно будет увезти тело?

– Еще немного осталось, потерпите, мсье, – обнадежил полицейский.

А тем временем девушка в кожаных штанишках, расположившись на фоне стоявшей в кювете «ауди», бойко вела репортаж:

– …Мы находимся на месте катастрофы, которая, безусловно, является печальным событием для Франции. Сегодня утром на шоссе Париж – Реймс столкнулись грузовик и «ауди». За рулем легкового автомобиля находился генерал… – Хорошенькая журналистка знала свое дело: одним глазом она наблюдала за тем, что происходит за оцеплением, другим держала в поле зрения ситуацию возле грузовика. Махнув рукой операторам, она вовремя переместилась к отъезжающей карете «скорой помощи» – совсем близко телевизионщиков не подпустили, но требуемый кадр получился. Потом журналистка побежала к грузовику, но мужчина в темно-синем комбинезоне ловко забрался в кабину и замахал оттуда рукой: «Нет, мадемуазель, я не могу разговаривать».

– Все, Мари, сматываемся! – закричал оператор. – Нам еще монтировать сюжет к новостям.

– Сейчас, – откликнулась корреспондентка и, подбежав к полицейским, звонко чмокнула одного из них в щеку. – Спасибо, господа, что позвонили.

Машина с телевизионщиками умчалась, а полицейский, удостоенный поцелуя, недоумевал:

– Кто же успел сообщить на телевидение? Да так оперативно? Впервые такое вижу.

– Не бери в голову, Жан. У журналистов в комиссариате есть свои люди. Мы, во всяком случае, их не звали. Ну, слава богу, заканчиваем.

Вскоре с перекрестка исчезли полиция, грузовик «рено», увезли искореженную «ауди». Выглянуло солнышко, высушивая асфальт. Начинался новый день.

Весь день Натали пребывала в тревожном состоянии, ее осаждали самые мрачные предчувствия. Интуиция всегда была ее сильной чертой, и Натали очень надеялась, что хотя бы на этот раз она ее подведет.

Она пожалела, что так и не сказала Морису, когда видела его в последний раз, о своем походе к гинекологу.

«А стоит ли? – думала она тогда. – Обрадуется ли Морис ребенку, которому не сможет дать своего имени? В этом отношении Морис такой сноб. Ну и пусть. Видит Бог, это будет мой собственный маленький барон. Или баронесса».

Натали не желала знать заранее, кто у нее. Она оглядела себя в зеркало – нет, ничего еще не заметно. Хотя мсье Риго грозит, что бебе «скоро заявит о себе».

– Каким образом?

– Почувствуете, – заговорщически подмигивал старый врач.

Оба, женщина и профессор, соблюдали строжайшую тайну. Никто ничего не должен знать заранее. Натали стала необычайно суеверна, и мсье Риго весьма поддерживал такую точку зрения.

Внезапно зазвонил телефон. Звонок прервал ее приятные воспоминания и вернул к тревожной действительности – она сняла трубку.

– Жан-Мишель, ты?

– Натали… – Архитектор глубоко вздохнул и умолк. Голос экс-любовника прервался, и она услышала лишь прерывистое дыхание.

– Да что с тобой, друг мой?

– Натали, ты… ты не смотрела сегодня новости?

– Жан-Мишель, ты прекрасно знаешь, я не люблю ящик! – разозлилась Натали.

– Натали… ты… ты включи телевизор… включи TF—1, там сейчас как раз «Журналь». А я… я уже еду к тебе.

О боже! Опять очередное интервью гениального архитектора и дизайнера. Придется посмотреть, еще обидится, гений.

Она взяла пульт и присела на диванчик. Засветился экран. Шоссе. Какая-то машина, полицейские – как сквозь вату, Натали слушала, что говорит хорошенькая девушка-журналист.

– Рано утром на пути в Париж из Орвиля попал в автокатастрофу бригадный генерал барон Морис де Вольтен, – ровным профессиональным тоном сообщила ведущая. – Из-за плохой видимости он не заметил движущийся навстречу грузовик… В результате столкновения… к сожалению… травмы, не совместимые с жизнью…

– Что она несет?! – Натали никак не могла взять себя в руки. Мысли путались. В воспаленном мозгу всплыла фраза Клыкова: «Французские спецслужбы – одни из самых жестких в мире. Они не останавливаются ни перед чем, даже перед ликвидацией».

В прихожей назойливо вот уже минут десять почти беспрерывно звонили. Она, как во сне, подошла к двери и распахнула ее. На пороге стоял Жан-Мишель. Лицо его было смертельно бледным.

– Натали, Мориса больше нет… Он погиб.

На экране кривлялись какие-то красотки, рекламирующие масло для загара. Натали бросила пульт в полуобнаженных пляжных девиц. Пульт разлетелся на части, но экран не погас. Жан-Мишель быстро подошел к телевизору и выключил его.

– Он, он… подонок! Это он убил Мориса! Убийца, я тебя!.. – кричала Натали. Она расшвыривала все, что попадалось ей под руку. Она словно бросала слова и предметы в самодовольного, высокомерного Кулябова, который, будто наяву, возник перед ней, как тогда, возле кафе «Флора». Большая фарфоровая ваза, врезавшись в стену, обдала Мишеля градом осколков, за ней полетели статуэтки, телефон, а она продолжала вопить: – Слышишь, мерзавец, я уничтожу тебя!

Перепуганный Жан-Мишель достал из бара бутылку «Хеннесси», высмотрел на уцелевшем столике стаканчик и, наполнив его, поднес к губам Натали.

– Не смей, – отчаянно сопротивлялась женщина. – Нельзя! Ему вредно! Убери руки, слышишь?!

– Господи, только бы она не сошла с ума! – метался по квартире растерянный Жан-Мишель – Подумать только: ему – ему… вредно! Что же делать?!

Истерика прекратилась. Обессиленная женщина упала на ковер и, пробормотав: «Нет, это я убила тебя, Морис», – внезапно заснула. Такими обычно бывают последствия состояния аффекта. Жан-Мишель собрался было отнести Натали в спальню, но передумал. «Не дай бог проснется. Пусть уж так». А телефон все звонил, звонил, звонил. Казалось, весь Париж желал утешить мадам Легаре.

Барона хоронили на военном кладбище Сан-Жесье. Проститься с ним пришло много народа. Родственники, товарищи Мориса, сослуживцы из Мюнхена. Молодая стройная женщина в черной вуали и морской офицер поддерживали с двух сторон невысокую, плотную, пожилую даму. Они стояли возле гроба, и дама едва слышно что-то бормотала, прижимая платок к губам. «Это мадам Луиза, Лу, – шептал Жан-Мишель на ухо Натали. – Она вырастила Мориса и Мари. И мать, и нянька – мадам де Вольтен умерла очень рано». Натали впервые увидела Женевьеву – тоненькая, с полными слез голубыми глазами и глубоко запавшим ртом, жена не отрывала глаз от подгримированного лица мужа. Девочки – Жюльет, студентка, и младшая, Анна, – жались к матери.

Они стояли поодаль от гроба, но все же не так близко, как хотелось Натали. Мелькнул среди присутствующих толстячок Беко с каким-то типом явно из его ведомства. «Проклятые полицейские ищейки», – недобро скривилась мадам Легаре. Она заставляла себя слушать, что говорили те, кто пришел проститься с Морисом. Удавалось плохо, но все же отдельные фразы ее измученная душа могла воспринимать. Люди искренне горевали и печалились о том, что барону де Вольтену «было суждено так рано уйти из жизни». На гроб положили национальный флаг республики, потом прогремел салют. Отдавая воинские почести генералу, никто, за исключением горстки посвященных, не догадывался, что сегодня прощались с человеком, мужество и жертвенность которого оберегали страну и Европу от возможных роковых «случайностей».

Слезы, которые она тщательно пыталась удерживать, вырвались наружу. Натали кусала губы, чтобы не зареветь в голос. Кто она такая, чтобы позволить себе подобное?!

Она понимала: «трагическая смерть в результате катастрофы» – версия для печати и общества. Правда, кажется, родные поверили – ну и слава богу. Что произошло на самом деле, навсегда останется для них тайной. Морис сам выбрал свой путь, сам решил, как его завершить.

«Прощай, мой генерал…» Натали старалась не плакать. Внезапно она ощутила мягкий настойчивый толчок в живот, откуда-то изнутри. Еще раз и еще. «Это ты заявляешь о себе, мой маленький. Ты здесь, со мной». Вдруг возникла сильная боль внизу живота. Она становилась нестерпимой. К своему ужасу, она ощутила, как какая-то обжигающая волна прошла сквозь нее и вышла наружу в самом ее сокровенном месте. По ногам потекло что-то горячее.

– Тебе плохо, дорогая? – тихо с тревогой в голосе спросил Жан-Мишель.

Натали уже почти ничего не слышала, перед глазами поплыли темные круги – боль становилась все острее. Жан-Мишель поспешно стал выводить ее на дорогу. Натали с трудом передвигала ноги, все больше и больше опираясь на него. Внезапно Жан-Мишель остановился – он заметил кровь на чулках и туфлях Натали. К счастью, рядом находилась скамейка, на которую он бережно усадил ее.

– Я сейчас, я быстро, все будет в порядке…

Он стремглав бросился к выходу, у которого стоял телефон-автомат.

«Скорая помощь» приехала минут через десять. Натали уложили на носилки и машина, включив сирену, стремительно понеслась в клинику. Жан-Мишель сидел рядом с носилками и, не отрывая взгляда от бледного лица Натали, все время повторял:

– Потерпи! Еще совсем немного, все будет хорошо.

– Уже ничего не будет хорошо, – прошептала бескровными губами Натали и закрыла глаза.

Через час из операционной вышел врач и устало спросил:

– Вы ее муж? – Жан-Мишель почему-то кивнул. – Угрозы жизни нет, но детей у вас не будет…

Американцы известие о «случайной трагической гибели» генерала де Вольтена встретили скептически. Глава резидентуры ЦРУ в Париже, узнав новость, сообщил в Центр: «Шпион вычислен. Как всегда, протекло у французов, однако они, чтобы выйти сухими из воды, сами ликвидировали предателя». Рекомендация резидента была предсказуемой: «Не доверять французам и ограничить по возможности их доступ к секретам НАТО».

Москва искренне сожалела о судьбе барона. В небольшом кафе недалеко от площади Дзержинского Борис Петров и Виктор Клыков помянули Аристократа: «Да будет земля тебе пухом, Морис…»

Самолет «Аэрофлота» из Парижа прилетел точно по расписанию. Автобус быстро довез немногочисленных пассажиров до терминала. Там после прохождения паспортного контроля они терпеливо стали дожидаться вещей у конвейерной ленты. Взяв свой чемодан, Кулябов первым подошел к выходу из таможенной зоны с надписью «Для дипломатов». Там его дожидались двое мужчин, в одном из которых Владимир узнал сотрудника управления «К» – внешняя контрразведка. Недоброе предчувствие холодом лизнуло сердце Владимира. Он в который раз после посадки в самолет пожалел о том, что согласился на уговоры Беко вернуться в Москву и не остался во Франции. Действительно, аргументы Беко были убедительны.

– Даже если Центр не поверил в несчастный случай, – вещал как на лекции Беко, – они знают, что де Вольтен не был арестован и, следовательно, не мог сознаться в своей работе на КГБ и рассказать о вас как о его кураторе. Поэтому ваш вызов в Москву вполне нормален и связан только с проведением тщательного расследования и минимизации последствий провала. Вас никто ни в чем не может подозревать…

– Я понимаю, вы мне никогда не скажете, как вы вышли на барона. А это играет ключевую роль в том, в какую сторону пойдет расследование, – в запальчивости сказал Владимир.

– Почему же не скажем? Как раз скажем, чтобы вы были спокойны, – миролюбиво возразил Беко. – Как нам стало известно, за де Вольтеном уже некоторое время следила контрразведка НАТО и ЦРУ. Москве это, по всей видимости, тоже стало известно. Вероятно, через их агентов в БНД. Именно поэтому они и приступили к операции «Катапульта».

Беко немного помолчал, давая Кулябову возможность переварить информацию и оценить свою «откровенность».

– Ведь у вас плановый отпуск. Значит, следуя логике Центра, ваш отъезд не дает ДСТ основания полагать, что вы каким-либо образом связаны с делом де Вольтена. В Ясеневе вряд ли решат заменить вас в Париже. Ведь ваши дела идут хорошо. Мы, не посоветовавшись с вами, не станем реализовывать полученную от вас информацию.

«Черта лысого вы будете со мной советоваться», – зло подумал Кулябов, но промолчал.

– А в дальнейшем мы вам поможем в достижении результатов. Так что спокойно поезжайте в Москву… и возвращайтесь после отпуска. Это в ваших же интересах, – внимательно посмотрев в глаза Владимиру, добавил Беко.

Надев на лицо радостную маску советского человека, вернувшегося на родину, Кулябов быстрым шагом, улыбаясь, подошел к коллегам из ПГУ.