Лучший друг

XV

Вся компания с балкона перешла в сад. Мужчины и женщины разместились среди цветущих кустов белой и лиловой сирени за круглым зеленым столом на узких садовых скамейках. Пламя единственной свечи мерцало на столе под стеклянным колпачком, привлекая ночных бабочек, и освещая крошечные рюмки и темные кувшинчики ликера. Ложбинина и Людмилочка, разгоряченные ликером, с возбужденными лицами и сверкающими глазами, ближе придвигались к мужчинам, и их шутки делались все непринужденнее, а жесты более ленивыми и изнеможенными. Казалось, ночь опьяняла их, как вино. Татьяна Михайловна вполголоса беседовала о чем-то с Грохотовым. Столбунцов хохотал, показывая Людмилочке из четырех спичек какой-то удивительный фокус и загораживая эти спички ладонью руки от других любопытных глаз. Задорный и шумный хохот то и дело проносился по саду короткими и звонкими взрывами. Только Кондарев как будто не принимал никакого участия в общем смехе. Он сидел несколько особняком, в черной шелковой рубашке, с бледным лицом, и, устало жмуря глаза, думал: «Однако, мне пора бы уж и начинать. Чего же я в самом деле точно завяз!» Но начинать он не торопился и выражение мучительных колебаний отражалось на его бледном лице. Минута шла за минутой, а он все сидел и напряженно думал о чем-то, застыв в неподвижной позе и точно вглядываясь во что-то усталыми глазами.

И вдруг его точно что осенило; он встрепенулся, по его губам скользнула усмешка, до неузнаваемости изменяя сразу все его лицо; он с трудом перевел дыхание и, поворачиваясь к Опалихину, сказал уже лениво и спокойно:

— А я твою почту захватил с собою сегодня; хотел тебе завезти, да, признаться, забыл. Сходи, не поленись, она в кабинете на столе.

— А письма есть? — весело спросил Опалихин, поднимаясь с места.

Кондарев устало протянул:

— Н-не знаю! — и он равнодушно зевнул, давая дорогу Опалихину.

Опалихин исчез в дверях дома, а Кондарев подсел поближе ко всей компании и заговорил о том, какие удивительные кутежи приходилось ему видеть на ярмарках в Николаеве. А через минуту он как-то вскользь заметил:

— Что же это, однако, Сергей Николаевич запропастился, без него точно чего-то не хватает.

— Ну, и запрятал же ты мою почту, — смеялся Опалихин, показываясь на балконе, — сказал — на столе, а она оказалась на этажерке; насилу нашел!

— Н-не помню, может быть, — устало и лениво протянул Кондарев.

Беседа оживилась снова, и хохот зазвенел в вершинах сада. А через некоторое время Кондарев подсел к Столбунцову и заигрывающим шепотом сообщил ему на ухо:

— А ведь я достал тот альбом, о котором я говорил вам третьего дня.

— Да ну же, — восклицал Столбунцов, хватая Кондарева за локоть, — да не может же быть! — и сверкая вороватыми мышиными глазками, он добавил, умоляюще прижимая обе руки к сердцу:

— Будьте отцом родным, дайте его на дом!

Кондарев тотчас же согласился на это и предложил Столбунцову пройти в его кабинет и взять с этажерки этот альбом.

— Только смотрите не попадитесь с ним. Зазорно ведь будет, — шептал он Столбунцову на ухо, — спрячьте его сейчас же в карман своего пальто и баста!

Столбунцов с комичными жестами побеждал за альбомом, а Кондарев сидел и думал: «О, лисий хвоста, о, лисий хвост, как ты изворотлив!»

Вскоре после того, как Столбунцов возвратился из кабинета, вся компания, оживленно беседуя, гуляла по саду. И тогда Кондарев, выбрав удобный момент, незаметно отстал от всех, и, осторожно скрываясь за кустами сирени и акации, направился к дому. В дом он проник не через балкон, так как это случайно мог увидеть кто-либо из гостей, а с переднего крыльца, обогнув для этого весь фасад дома и стараясь скрываться в тени. Когда он вошел в переднюю, его сердце внезапно упало, и мучительное волнение охватило его. Он даже остановился, с тревогой оглядывая полуосвещенные стены прихожей, точно он видел их в первый раз. Чем-то жутким пахнуло на него от этих стен. Он схватил себя за виски. «Что же это такое, — подумал он с тоской, — неужели же я иду, чтобы утопить его, и мне нет больше возврата?»

— Что же это такое? — шептал он кривящимися губами.

Какая-то сила, точно горячей волной, толкнула его в спину. Кондарев сделал шаг колеблющейся походкой и остановился снова. Ему хотелось крикнуть:

— Я не могу! Я не хочу этого!

Однако он сделал еще шаг, весь до неузнаваемости бледный, с дрожащими губами. Горячая волна снова набежала на него и понесла вперед могучим прибоем. В его голове точно все закружилось, замелькало и запрыгало.

Он двинулся вперед по полутемным комнатам, от которых на него веяло чем-то незнакомым, чужим и мучительно жутким. Его походка и жесты тоже как будто казались ему чужими и новыми, точно весь он был перерожден под могучим дыханием какой-то страшной силы. И ему приходило в голову, что, вероятно, с такими же точно жестами, и тою же удивительно мягкой и неслышной походкой двигаются среди незнакомых и жутких стен убийцы. На пороге кабинета, тихо коснувшись обеими руками косяков двери, он на минуту остановился, точно застыл, переводя дыхание и чутко прислушиваясь к напряженной тишине дома. А затем, так же осторожно, он двинулся вглубь кабинета. У стола он остановился и неслышным жестом достал из кармана небольшой бронзовый ключ; вложив его в скважину замка, он отпер и тихо выдвинул ящик; пачки денег лежали уже здесь готовыми, аккуратно перевязанные простой белой тесьмою. Кондарев забрал их и сунул в карман своих шаровар. Затем тем же осторожным и мягким движением он снова вдвинул и запер ящик и, спрятав ключ, двинулся обратно в прихожую, неслышно ставя ноги и прислушиваясь настороженным и чутким слухом остерегающегося зверя.

В прихожей он подошел к вешалкам и стал разыскивать среди разного платья опалихинское пальто, шаря руками и прислушиваясь. Скоро он нашел его; он внимательно оглядел его и обшарил все его карманы; в одном из них была засунута почта: несколько газет и небольшая книжечка; и эта книжечка сразу привлекла собою внимание Кондарева; он вынул ее из кармана пальто, оглядел со всех сторон самым тщательным образом и высвободил из бандероли; достав затем из кармана своих шаровар деньги, он засунул их в бандероль этой книжки, с тем расчетом, чтоб только маленький уголышек кредиток выглядывал из-под бумаги бандероли. А самую книгу он спрятал здесь же в прихожей. После этого он осторожно вышел на крыльцо, как бы считая все дело конченным. Однако, с минуту он простоял здесь, точно что-то взвешивая и шевеля бледными губами, а затем возвратился обратно в прихожую. На него внезапно напало сомнение, в карман ли Опалихина запрятаны им деньги. И ему было необходимо убедиться в этом. В последнее время он слишком внимательно присматривался к этому пальто, но его мог обмануть полумрак комнаты. Присутствие же в кармане этого пальто почты, по его соображениям, решительно ничего не доказывало, так как Опалихин в полумраке мог ошибиться и сам, приняв чужое пальто за свое. И внимательно убедившись в том, что никакой ошибки не произошло, и деньги спрятаны туда, куда и предназначались, Кондарев вторично вышел на крыльцо.

Осторожно обогнув сад, он вошел в него со стороны Вершаута и внезапно предстал перед весело хохотавшей группой.

— А я сейчас стоял на берегу Вершаута и глядел на воду, — сообщил он всем вообще, — как там дивно хорошо!

Он даже развел руками, и на его лице отразилось восхищение.

Все полюбопытствовали поглядеть на Вершаут, и вся группа двинулась темной аллеей к берегу, шумно хохоча, толкаясь и перебрасываясь остротами. Столбунцов побежал с Людмилочкой в перегонку и на бегу кричал ей во все горло:

— Если я вас перегоню, вы должны меня поцеловать, а если вы меня перегоните, — целовать вас буду я! Хорошо?

Вся неподвижно спокойная поверхность Вершаута была заткана звездами; у берегов вода казалась совершенно черной, а на середине она сверкала как сталь. Здесь было тихо, но когда ветер скользкой струей касался реки, она вся покрывалась, как сеткой, мелкой морщиною, а огоньки звезд прыгали и дрожали.

неожиданно запел Грохотов красивым и мягким тенором.

Вся группа как-то оцепенела и напряженно задумалась.

Гости Кондаревых собрались разъезжаться по домам только тогда, когда мутный рассвет уже глядел в окна дома, словно туманом наполняя комнаты. Все толпились в прихожей, с усталыми лицами разыскивая свое платье. Со двора доносились звон бубенцов и сердитые крики кучеров. Внезапно в прихожей раздался хохот; при прощании оказалось, что Ложбинина и Людмилочка пришли к Кондаревым пешком, так как их усадьбы были уже совсем рядом, и теперь все с хохотом занялись распределением этих двух женщин по чужим экипажам. В конце концов и этот вопрос был улажен. Большинством голосов Грохотову было поручено доставить Ложбинину, а Столбунцову — Людмилочку. Хохот еще звучал, когда Кондарев неожиданно обратился к Опалихину и сообщил ему, что сейчас он покажет ему образцы своего овса. И он поспешно отправился в кабинет. Там, торопливо достав из кармана бронзовый ключ, он отпер и до половины выдвинул один из ящиков стола, тот самый, где раньше сохранялись его деньги. Внезапно он побледнел; его обожгла мысль: что если Опалихин до его возвращения найдет в своем кармане его деньги? Тогда все сражение будет безнадежно проиграно. Он прислушался. В прихожей еще звучал все тот же беспечный хохот и это его успокоило. Он поспешно двинулся вон из кабинета.

— Какое несчастие, — растерянно прошептал он в самых дверях прихожей, весь бледный и чуть не качаясь на ногах, — меня обокрали!

Он обвел присутствующих тусклым взором и добавил:

— Сорок пять тысяч из запертого стола!

Вся прихожая ахнула. Татьяна Михайловна с минуту глядела на мужа, как бы ничего не понимая, и, наконец, крикнула:

— Да быть этого не может! Ты что-нибудь путаешь.

В прихожей точно что порвалось. На Кондарева посыпались со всех сторон тревожные расспросы.

Он растерянно повторял:

— Сорок пять тысяч из запертого стола. А ключ у меня в кармане.

Он снова обвел присутствующих тусклым взором и, разводя руками, добавил:

— И главное, никто даже и в кабинет-то не входил!

Его лицо было бледно, и жесты казались расслабленными.

— Как никто, — вдруг проговорил Опалихин небрежно, — в кабинета входил я.

— Да это что, — развел руками Кондарев, — это я не считаю. — Он пожал плечами.

Женщины переговаривались с возбужденными лицами.

— И я! И я входил! — резко вскрикнул Столбунцов, выдвигаясь на середину и измеривая глазами Кондарева. — Так что же… Неужто вы смеете думать… — Он задохнулся от бешенства.

— Платон Платоныч, — вскрикнул Кондарев, бросаясь к Столбунцову, — да неужто же я могу подозревать? Господи! — всплеснул он руками.

— Я человек запутавшийся, — визгливо кричал Столбунцов, — и я требую, чтоб меня обыскали! Я не вор! — Его маленькие глазки метали искры. Он весь дрожал.

— Платон Платоныч, — умоляюще шептал Кондарев, всплескивая руками, как женщина.

Неловкое замешательство носилось в прихожей.

— Вот вам, глядите, — хрипло повторял между тем Столбунцов, выворачивая среди прихожей свои карманы один за другим порывистыми жестами, — вот мои ключи, вот кошелек — тут и сорока пяти копеек нет, по объему уж видно; вот часы, — повторял он, — носовой платок, фотография madame Blanche перед купаньем… — Он сердито выкидывал все вещи из своих карманов на деревянный диван прихожей. — Вот револьвер, вот «альбом вакханок».

— А у меня решительно ничего нет с собою, — говорил в то же время Опалихин с холодной насмешливостью, роясь по карманам, — ничего, кроме почты, носового платка, ключей и портсигара. — И достав из кармана пальто пачку газет и бандероль, он вертел ею в руках. Внезапно Кондарев двинулся к нему медленным шагом и побелел, как полотно. Однако, он тотчас же остановился. Столбунцов предупредил его; он увидел что-то подозрительное под бумагой бандероли и мелким шажком, как-то весь изогнувшись, побежал к Опалихину.

— А это-с, — вдруг визгливо и злобно выкрикнул он, вырывая из рук Опалихина книжечку, — а это-с! — повторил он, надрывая бандероль и тем обнаруживая деньги, — а это-с! — Он с брезгливостью швырнул и деньги, и бандероль к своим ногам.

— Ф-фу! — вздохнул он отрывисто, с брезгливой гримасой на губах.

Вся прихожая замерла и оцепенела. Опалихин стоял побледневший, сияя холодными глазами.

— Я промотавшийся, я промотавшийся, — между тем, с злобным лицом шипел Столбунцов. — Опалихин вошел в кабинет, — это ничего-с, а я… Ф-фу! — снова дохнул он всей грудью с брезгливостью. Он передернул плечами.

— Да клянусь, я и не думал на вас, — крикнул ему Кондарев.

Женщины в замешательстве жались у стен.

Деньги по-прежнему валялись на полу. Опалихин стоял над ними с холодной и гордой усмешкой.

— А я хоть и не промотавшийся, — проговорил он твердо, — но тоже не вор. Мне кто-то подсунул эти деньги, вот и все, — пожал он плечами.

— Может быть, я украл, — снова хрипло вскрикнул Столбунцов, — да подсунул куда попало? Да? Я ведь промотавшийся! Андрей Дмитрич, — мелким шажком побежал он к Кондареву, — деньги выкрадены из запертого стола! Да? И я требую, чтоб испробовали мой ключ. Подойдет ли он к вашему столу. Понимаете ли, я требую, — крикливо повторил Столбунцов и метнул в Опалихина презрительным взглядом.

И по этому взгляду Кондарев сразу понял, что Столбунцов вспомнил об удивительном сходстве столов его и Опалихина.

— Я этого не допущу у себя в доме! — вскрикнул Кондарев, бросаясь к Столбунцову. — Делайте со мной, что хотите, но я этого не допущу!

Столбунцов сердито бегал взад и вперед по прихожей, ероша волосы и потирая ладонью бритые щеки.

Внезапно Опалихин побелел как снег. Он тоже вспомнил о сходстве столов.

— Мой ключ может и подойти, — наконец заговорил он, стараясь одолеть охватившее его волнение, — так как наши столы куплены в одной и той же мастерской! — И с этими словами он вынул из своего кармана небольшой бронзовый ключик и положил его на диван прихожей.

— Если хотите, можете испробовать; может быть и не подойдет; все-таки в замке возможна разница. Кто знает?

— Сергей Николаевич! Что ты делаешь? Я этого не допущу! — крикнул Кондарев возбужденно.

Опалихин надменно пожал плечами. Кондарев схватил ключ, чтоб передать его обратно Опалихину, но Столбунцов поймал его за руку.

— Нет-с, па-а-звольте-с! — проговорил он хрипло, отбирая у Кондарева ключ. — Случилось так, что и я, и Сергей Николаевич были в кабинете, и только-с! Я и Сергей Николаевич! — вскрикнул он. — В этом кабинете совершена кража и теперь-с в наших интересах, понимаете ли-с, в наших интересах, чтоб ключи были испробованы. Не-пре-менно-с испробованы! — повысил он голос. Порывистым движением он достал из кармана свой ключ и подбежал к Ложбининой.

— Милая барыня, — заговорил он, — возьмите эти два ключа и испробуйте ими стол Андрея Дмитрича. Милая барыня, — повторил он, — снимите с нас позор!

Ложбинина стояла в колебании.

— Я этого не позволю! — заломил Кондарев руки.

— Это не ваше-с дело! — резко крикнул Столбунцов. — Это-с наши личные-с интересы! — повторил он голосом, свистящим от бешенства. — Вы можете не возбуждать уголовного преследования, это вот вы в праве, — сердито добавил он и передернул плечами.

— Делайте тогда что хотите, — развел Кондарев руками.

— Милая барыня, — повторял Столбунцов перед Ложбининой, — снимите с нас позор!

Ложбинина с смущенным лицом тихо приняла из его рук оба ключа и отправилась с ними в кабинет. В прихожей сразу стало невозмутимо тихо. Все точно замерзли. Только Грохотов беспечно чертил что-то по полу своею тростью.

Вера Александровна вновь появилась в прихожей; ее лицо было бледно; все повернули к ней головы одним движением. Даже Грохотов перестал чертить тростью.

— Подошел ли мой ключ? — хрипло спросил ее Столбунцов, принимая из ее рук оба ключа и передавая один из них Опалихину.

Ложбинина отрицательно качнула головой.

— Нет!

— А мой? — задал вопрос и Опалихин и чуть-чуть побледнел.

Ложбинина быстро и в замешательстве пошла мимо него вон из передней. У самых дверей она прошептала:

— Ваш? Да! Подошел.