Лудовико по прозванию Мавр

ГЛАВА III Восхождение к власти

Бона Савойская, вдовствующая герцогиня, нервно сжимает в руке тонкое перо. Она часами просиживает за письменным столом в одном из залов дворца. Ей уже тридцать лет. Она еще хороша собой. Она энергична. Она умеет повелевать и внушать трепет подданным. Однако над ней тяготеет тень человека, который в течение многих лет господствовал при миланском дворе. Это всемогущий первый министр, калабриец Чикко Симонетта, канцлер покойного герцога.

— Неужели ты полагаешь, что все эти письма принесут хоть какую-то пользу? — спрашивает Бона, обводя невидящим взглядом кипу приготовленных к отправке писем. На каждом герб Сфорца.

— Да, ваша светлость. Да, моя госпожа, — ласково нашептывает Чикко. — Необходимо, — продолжает он увещевание, — чтобы государи всего мира, властелины всех итальянских государств и иноземных держав, ведали, что по смерти вашего мужа; только сын его — Джан Галеаццо — является новым господином Милана. Если не внушить им всем без промедления, что власть перешла в законные руки, они вправе будут поставить вопрос о том, кому должна принадлежать власть в герцогстве. У них наверняка возникнет соблазн оказать поддержку претенденту на трон герцога.

Герцогиня, словно прилежная ученица, снова склоняет голову над письмами, которые самыми быстрыми гонцами будут доставлены по указанным адресам. Она просит синьоров Италии о помощи и поддержке во имя сохранения государственной власти в руках ее сына Джана Галеаццо. Никто не осмелится воспротивиться ее просьбе, ибо хрупкое итальянское равновесие, позволяющее итальянским государствам сосуществовать, зависит от преемственности власти в Милане после гибели Сфорца.

Бона пишет письмо также папе. Это своего рода шедевр, так как обращение к Сиксту IV содержит одновременно и мольбу о помощи малолетнему герцогу, и просьбу умолить Господа, дабы спас он душу ее покойного мужа. Обращаясь к римскому первосвященнику с просьбой вознести молитву за упокой Галеаццо, погибшего от руки заговорщиков, вдова все-таки сумела нарисовать леденящий душу, безжалостный по своему реализму портрет тирана. В самых резких выражениях описала она его жестокосердие и беспринципность. Она полагалась на милосердие Господа в том, что касается души Галеаццо, несмотря на все то зло, которое он успел причинить людям при жизни, вопреки «его праведным и неправедным войнам, разорению городов, ограблению мирных жителей, оставленным после себя дымящимся руинам сел и деревень, вопреки пренебрежению юстицией и произволу, чинимому им вполне сознательно, вопреки введению несправедливых грабительских налогов, в том числе и на деятельность Святой Церкви, вопреки грехам и прелюбодеяниям, откровенному и наглому святокупству и прочим многочисленным смертным грехам». Одним словом — портрет кровожадного и сладострастного чудовища. Однако Бона молила небесные силы помочь душе грешника обрести место в раю.

Нет, не зря Бона написала все эти письма. Она вознаграждена за свой труд. Итальянские и чужеземные государи, опасаясь худшего, постарались не вмешиваться в миланские дела, никто даже и не попытался воспользоваться общей растерянностью. Все как один заявили о намерении признать правителем Милана малолетнего герцога. Государи подтвердили заверения в своей дружбе, оставив прежних послов при миланском дворе. Папа тоже заявил о своем полном согласии с тем, что власть в герцогстве должна быть сохранена за Джаном Галеаццо. Флоренция сделала весьма щедрый жест: 29 декабря, всего три дня спустя после убийства Галеаццо, флорентийцы направили в миланский замок для аккредитации у Боны и малолетнего преемника двух послов, являющихся выдающимися и наиболее значительными гражданами своего города. Это Томмазо Содерини и Луиджи Гвиччардини. Таким образом, Флоренция продемонстрировала, что город Лилии без промедления подтверждает свои союзнические обязательства роду Сфорца, признав одновременно преемственность власти в герцогстве.

Тому есть еще одна, более веская причина. Флорентийская синьория полагала, что гарантом продолжения политики дружбы и союза со стороны Милана должен быть человек, руководящий малолетним герцогом, политик, который всегда поддерживал добрые отношения с Флоренцией. Речь шла, разумеется, о Чикко Симонетте. Флорентийские правители горячо советовали Боне сохранить подле себя этого великого дипломата. Герцогиня, женщина проницательная и склонная к интриге, приняла весьма охотно этот совет, хотя и отдавала себе отчет в том, что с течением времени позиции Чикко при ее дворе не могут не осложниться.

Чикко, политический деятель авторитарного склада, всегда говорит только то, что думает на самом деле. По этой причине у него немало врагов. Плотной стеной окружила его ненависть придворных. Как часто бывает в политике, он от нее и погибнет. Канцлеру герцога стоило бы почаще оглядываться и примечать, кто притаился за углом.

В дни беспорядков и неопределенности, последовавших вслед за злодейским убийством брата, Лудовико успел проявить острые и не во всем приемлемые для окружающих черты своего характера. Ему двадцать четыре года. Он скрытен. Надменен. У него прирожденная способность обманывать, интриговать. Он обладает быстрым умом. Он не успокаивается до тех пор, пока до конца не поймет, какая линия поведения сулит ему наибольшую выгоду. Быстрая смена событий выбила его из колеи, поставив перед необходимостью трудного выбора.

— Жестокость своего брата я всегда подвергал осуждению. Говорил ему об этом прямо в лицо. Даже тогда, когда это могло поставить мою жизнь под угрозу, — обратился Лудовико к узкому кругу своих преданных друзей. — Однако отныне ужас, вызванный его злодейским убийством, заставляет меня встать на его сторону, желать отмщения за его погубленную жизнь. Заговорщики вышли из того же народа, возросли в том же Милане, который неизменно приветствовал аплодисментами своего Галеаццо. Теперь же, после его падения, тот самый народ осмелился поносить его как тирана. Вот почему этот народ должен ощутить на себе всю тяжесть моего железного кулака. Именно этой безликой массе я и желаю отомстить за брата.

Дзунико, нотариус герцога, один из наиболее преданных куртизанов, потрясен резкостью этих слов.

— Ведаете ли вы, синьор, что говорите сейчас? Если вы противопоставите себя народу, опубликовав подобные заявления, то миланцы не станут проводить различия между вами и вашим братом. Вас возненавидят точно так же, как ненавидели вашего брата при жизни.

Преданный слуга Сфорца был не на шутку напуган. Он обратился за поддержкой к сестрам Лудовико, Анджеле и Ипполите. Он знал, что молодой Мавр весьма привязан к своим сестрам, а по особому складу своего сердца склонен воспринимать советы, исходящие от женщин.

— Постараемся переубедить его. И правда, надобно действовать поосторожнее, — пообещали Анджела и Ипполита.

Правда, одна из сестер была не вполне искренна. Ипполита, встретившись с братом, не только не стала его успокаивать, а, наоборот, постаралась еще больше раззадорить:

— Ты прав, брат, мы в руках злобной собачьей стаи. Народ следует потчевать палкой. Тогда он научится уважать власти предержащие. Да, Галеаццо был чудовищем, но его убийство — это страшное коллективное преступление. И Милан за это заплатит!

Лудовико получил поддержку в своем стремлении перейти к репрессиям. Анджела, напротив, старалась внушить ему умеренность. Она увещевала брата действовать более осмотрительно:

— Наступил самый сложный момент в жизни герцогства. С тех пор как умер наш отец, тяжелее времени не было. Стоит перегнуть палку, проявить жестокость более, чем следует, и мы потеряем все. Прежде чем действовать, позволь, чтобы власть нашего племянника окрепла.

К счастью, Ипполита была занята собственными неурядицами. Ей было некогда произносить поджигательские речи. И Лудовико прислушивается к словам Дзунико и Анджелы. Он обещает проявить необходимую жестокость в более подходящее время. Он и сам достаточно разумен, чтобы понимать все превратности подлунного мира, где все зиждется на зыбком равновесии сил.

Холодно, очень холодно в залах миланского замка. В самом большом из них — зале Коломбины — мороз пробирает до костей. Жестокая зима 1477 года, самая суровая из известных по летописям Ломбардии зим, сковала жизнь Милана. За длинным деревянным столом ежились вершители судеб герцогства. Ранним сереньким утром 9 января Бона созвала Тайный совет герцогства, с тем чтобы принять важные решения о будущем правительстве Милана. Рядом с невесткой, правда, не все братья Галеаццо. Были приглашены: Тристан, всегда пользовавшийся большой симпатией Боны, ведь именно он венчался с ней во Франции «по доверенности», Филиппо Мария, ленивый малый, любитель спокойной жизни, главная забота которого — собственные вирши, к тому же он, пожалуй, единственный из Сфорца, кого не сжигает страсть прибрать власть к своим рукам, и Оттавиано, еще подросток, резвый и обидчивый мальчуган.

Тайные советники почти все в сборе. Среди них три эксперта в области гражданского права и три канцлера. Выслушав доклад советников и заручившись поддержкой юристов, Бона взяла на себя бремя регентства и опекунства над малолетним Джаном Галеаццо, которому исполнилось шесть лет. Таким образом, эта женщина, быть может натура менее энергичная, чем ее теща, Бьянка Мария, но не менее жаждущая власти, стремящаяся повелевать среди столь многих властолюбивых мужчин, становится синьорой Милана. Она отдает себе отчет, что жизнь ее будет нелегка. С одной стороны за ней по пятам следует Чикко Симонетта, прототип всех «железных канцлеров» новой истории Европы. С другой — братья покойного мужа. Бона прекрасно понимает, что без союзников ей не обойтись. Во второй половине дня в том же зале она вверила миланскую армию Роберто Сансеверино, назначив его «командующим всеми вооруженными людьми». Роберто Сансеверино талантливый кондотьер. Вот уже тридцать лет служит он миланским герцогам. Бона надеется, что он займет ее сторону. Увы, она ошибается. Сансеверино всегда на стороне того, кто больше заплатит. Он на стороне того, кто поманит его призраком власти.

Бона старалась как можно скорее избавиться от своих деверей. Она прекрасно знала об их хитростях и о желании вырвать власть из ее рук. Вот почему она вынуждена предпринять целый ряд весьма утомительных путешествий. Она лично посетила многие города герцогства, чтобы объявить о своем регентстве, предстать перед подданными в качестве государыни Милана. Таким образом Бона пыталась восстановить хоть какой-нибудь диалог с народом, которому, по правде говоря, давно опротивела жестокость Галеаццо. Бона заигрывала с народом, связанным с династией только старыми предрассудками и преданием. Основатель рода — Франческо Сфорца давно стал легендарной личностью.

Из всех городов герцогства Бона предпочла Павию. Жители этого города неизменно свидетельствовали ей свою любовь и преданность. Верность павийцев укрепила надежды Боны на успешный исход предпринятых ею начинаний. Именно по этой причине к павийцам и обратилась герцогиня, начиная свою политическую кампанию доброй воли. Она рассчитывала, что найдет в душе павийцев соответствующий отклик. Быть может, и другие итальянцы последуют примеру Павии. В самом деле, ее первые дипломатические начинания получили положительный резонанс. Джованни Аттендоло, кастелян Павии, в свое время обещал Галеаццо, что вручит управление городом только его законному наследнику. Но когда он услышал речи Боны, то был покорен добротой ее намерений и присягнул ей на верность.

Герцогиня укрепилась в своих намерениях. Однако доносчики и соглядатаи, каковых всегда хватало при дворе Сфорца, сообщили герцогине, что ее враги тоже не дремлют: ей следует опасаться нападения на Милан в самом скором времени. Бона приказала незамедлительно приступить к укреплению фортификационных сооружений вокруг города. В скором времени Милан был окружен оборонительным валом. Началось строительство главного оборонительного сооружения города — башни высотой сорок три метра, господствующей над замком. И по сей день она известна как Башня Боны Савойской.

Самые зловещие слухи, которым герцогиня не может не поверить, относились к заговору, составленному деверями, желавшими лишить Бону власти. Она решилась нанести упреждающий удар. 3 февраля в замке собрался еще один Тайный совет, еще более важный, чем предыдущий.

В нем приняли участие в качестве привилегированных наблюдателей послы Неаполя, Флоренции, Феррары, Мантуи и маркиза Монферрато. Все внимание Боны было обращено на родственников покойного мужа, на то, как они исподлобья поглядывают на нее. О, сколь непроницаемы и немилосердны их лица, сколь вызывающи жесты, грозны интонации произносимых ими речей! На Совете взяли слово Асканий, апостольский протонотариус, один из рода Сфорца, избравший церковную карьеру, Сфорца Мария, герцог Бари, самый жестокий из всех Сфорца, Лудовико Мавр, который всегда скрывает свои тайные помыслы и всегда готов переменить свое решение, и, наконец, побочный сын Франческо Сфорца — Сфорца Второй. В полутьме зала, едва освещенного массивными канделябрами, Бону пугает хищный профиль Роберто Сансеверино, грозного кондотьера; рядом с ним — Чикко Симонетта и его брат Джованни Бартоломео Калько.

Родственники Боны не скрывали своего намерения осуществить ползучий государственный переворот, чтобы лишить ее власти. Общение с этими людьми давалось Боне с трудом. Единственная страсть этих людей, думала она, — восстановить престиж и влияние отца, Франческо Сфорца. Более других взволнован, похоже, Сфорца Мария. Миролюбивее и сговорчивее прочих, кажется, настроен Филиппо Мария. Именно ему поручили братья позаботиться о том, чтобы не потускнел блеск родового гнезда. Он вступал в союз с представительницами самых великолепных дворов Европы. Однако все помолвки Филиппо, неизменно вызывавшие сенсацию, дававшие пищу для многих разговоров, впоследствии, как правило, оканчивались ничем. Так, провалом завершилась помолвка с обольстительной Марией, дочерью герцога Савойского. Ничем окончилась и помолвка с дочерью Карла, герцога Орлеанского. Сфорца Мария мечтал избавиться от малолетнего племянника и разделить власть с братьями, Лудовико и Оттавиано. Он пытался убедить Бону добровольно уступить правление герцогством троим братьям Сфорца. Но против подобного решения выступил Чикко Симонетта. Разгадав маневр братьев, он прекрасно понял, что, окажись власть в их руках, ему при дворе будет нечего делать.

Чтобы найти выход из сложного положения, Бона обратилась за помощью к Лудовико Гонзага, старому маркизу Мантуи. 24 февраля он подготовил решение третейского суда, своего рода схему компромисса, который, хотя и не удовлетворил никого, все-таки мог послужить основой для сохранения спокойствия в пределах герцогства. Цель решения, по меньшей мере в данный момент, — успокоить молодых Сфорца. Они были вынуждены признать за Боной право на регентство и опеку над малолетним Джаном Галеаццо. Они подписали обязательство не подрывать основ ее власти. Со своей стороны герцогиня обязалась гарантировать каждому из деверей ежегодную ренту в двенадцать с половиной тысяч дукатов, разрешив каждому содержать собственное частное войско в 100 вооруженных солдат, кроме того, она возвратила им право на владение замками и прилегающими землями, которые братья прежде имели в своей собственности и которых лишил их Галеаццо. Каждому из братьев был передан дворец в самом Милане для постоянного проживания. Лудовико достался самый красивый дворец — Сан-Джованни Конка, который в прежние времена был резиденцией Бернабо́ Висконти.

Однако в скором времени пламя мятежа стало вспыхивать то в одном, то в другом уголке герцогства. Самый беспокойный и мятежный город во владении Милана — Парма. Миланский представитель в Парме, дворянин Франческо Камбьяго, был глубоко встревожен сложившимся положением и обратился к герцогине с просьбой поскорее пресечь уже начавшиеся в городе волнения. По его словам, взрыв народного негодования, «беспорядков, могущих причинить непоправимый ущерб, не за горами». Ситуация действительно сложилась взрывоопасная. В обычае жителей Пармы — «выходить на улицу во всеоружии». Анархия, захлестнувшая город по смерти миланского герцога, возбудила «непослушный и мятежный люд Пармы». Теперь он был готов на все, лишь бы отвоевать независимость от Милана, Недовольство и мятежные настроения среди подданных, искусно направлявшиеся против Милана, были делом рук местных феодалов, которые опубликовали свои указы, воспрещавшие гражданам города приобретать хлеб в ближайшем пригороде. Таким образом в Парме были спровоцированы перебои со снабжением продовольствием. Городские рынки опустели. Нищета усугубилась и в пригороде. 25 января 1477 года Пьетро Мария Росси ди Сан-Секондо, напуганный ходом событий чиновник, написал в адрес миланского двора о том, что народ Пармы готов начать «погромы и грабежи под предлогом голода». Не имея возможности покинуть Милан, Бона попыталась успокоить население Пармы. Она распорядилась снизить налоги, упразднив «пятую часть дохода, взимаемую в казну», а также упразднив «прочие новые тяготы». Однако Бона прекрасно понимала, что заговор, составленный синьорией Пармы, грозит ей утратой города. Она была вынуждена поступить более решительно и жестоко. Она распорядилась о высылке наиболее мятежных дворян, заставив синьорию отменить указы, ограничивавшие приток продовольствия в город из окрестных деревень.

— И все-таки главная моя забота — Генуя! — жаловалась Бона Симонетте, верному своему канцлеру.

Действительно, обстановка, сложившаяся в лигурийской столице, была намного опаснее. Народ Генуи уже не был согласен выносить господство Милана. Вот-вот должен был произойти всесокрушающий взрыв. Губернатор Генуи Франческо Паллавичини арестовал двух выдающихся генуэзцев, «дабы на их примере заткнуть глотку всем, кто положил себе за правило слишком много разглагольствовать о свободе».

Огромная толпа собралась в генуэзском порту на встречу одного из своих сограждан, возвращавшегося на родину после долгого отсутствия. На глазах прибывшего — слезы умиления. Он внимательно всматривается в дома, улицы города, лица запрудивших тротуары генуэзцев, краски генуэзских знамен. В Геную возвратился Убьетто дей Фьески, один из предводителей антимиланской партии. Ему удалось спастись бегством из Рима, где он был узником папы. Под покровом ночи он тайком сел на корабль, и вот он снова в родном городе, в своей любимой Генуе! Он — глава мятежа.

— Герцогиня, — заявили генуэзские дворяне, сохранившие верность дому Сфорца, — есть только одна возможность спасти положение: освободи Просперо Адорно!

Просперо Адорно — генуэзский синьор, готовый пойти на компромисс с властями, ставленниками Сфорца. Однако он в тюрьме в Кремоне. Бона призвала его к себе и вверила ему командование армией, которой было поручено «усмирить мятежный город». Герцогиня даже приняла парад отправлявшихся на усмирение Генуи войск — 8000 солдат, 1000 лучников, 100 немецких наемников с мушкетами, 200 пехотинцев-головорезов. Бона довольна. С трудом сдерживает она радостную улыбку: наконец-то перед ней настоящие воины. Лица их обожжены солнцем. Закаленное тело привыкло к ветрам, продувающим насквозь Паданскую низменность. Холодный взгляд серо-стальных глаз — вот лучшая гарантия спасения герцогства! Кроме того, в армию, отправлявшуюся на покорение Генуи, герцогине удалось привлечь всех недовольных, всех заговорщиков, конспираторов, безумцев — опасных ей людей. В Геную отправлены: Лудовико Мавр и его брат Оттавиано, Роберто Сансеверино, Донато дель Конте и другие кондотьеры.

Адорно не сомневался в успехе предприятия. На его стороне было генуэзское дворянство, сохранившее верность Сфорца, граждане города, простой люд, наконец, купцы и ремесленники. Все они должны быть счастливы, что во главе огромной армии их земляк. Адорно скрывал от генуэзцев, что он командует, по сути дела, оккупационными войсками. Как только его солдаты оказались в виду Генуи, он поспешил в город в гордом одиночестве, чтобы предстать перед генуэзцами-земляками в качестве губернатора по поручению миланских герцогов. Но не это было главным в его миссии.

— Важно другое, сограждане, — заявил он, — перед вами генуэзец, желающий своей родине только добра!

11 апреля 1477 года на подступах к Генуе произошло генеральное сражение. Солдаты миланских герцогов и две тысячи сторонников Адорно, прибывших из самой Генуи, опрокинули мятежников, обратив в бегство вооруженную толпу, последовавшую за Убьетто Фьески и архиепископом Фрегозо. К исходу месяца генуэзский мятеж был подавлен. И великий морской город снова стал превозносить необычайную доброту правления миланской синьории. Однако Просперо Адорно по-прежнему утверждал, что «пришел в город, дабы сохранить его благополучие». Он и правда изо всех сил сдерживал мстительность своих миланских хозяев. Ему удалось избежать кровавой вендетты. Побежденным он поспешил предоставить равные права в ведении городских дел. Его уравновешенная и справедливая политика снискала ему большую симпатию горожан.

Лудовико был вне себя от гнева. Как загнанный зверь метался он в залах своего дворца Сан-Джованни. Оттавиано, брат его, еще совсем подросток, смотрит на старшего Сфорца с восхищением.

— Бона и Симонетта пытаются нас перехитрить, — процедил сквозь зубы Лудовико, обращаясь к брату. — Если мы не выступим немедленно, то не останется ничего иного, как признать: сила за ними.

Симонетта, после того как были подавлены мятежи в Парме и Генуе, принял решение: пора расправиться и с потенциальными заговорщиками. 25 мая по его приказу были посланы солдаты, чтобы осадить дом одного из капитанов герцогини — Донато дель Конте. Захватив его в плен, Чикко приказал бросить капитана в тайный застенок в городе Монца.

Оттавиано со всех ног бросился к Мавру. В голосе его паника:

— Они арестовали Донато! Скоро и наш черед!

Лудовико отдал приказ перейти в контрнаступление. Вместе с братьями, до глубины души возмущенными господством Боны, Асканио, Сфорца Марией и Оттавиано, Лудовико удалось собрать под своим знаменем тысячу вооруженных дворян, на которых еще можно было положиться. Они выбили герцогских гвардейцев из замка при Порта-Тоза, основав там свой штаб.

— Герцог Бари, мой брат Сфорца Мария, ранен, — заявил, обращаясь к народу Милана, Лудовико Мавр. Он лгал, но то была ложь во спасение. — Чикко Симонетта замыслил сесть на трон и сделаться властелином! Вы должны взять нашу сторону. Не допустим осуществления столь коварного замысла!

Но народ Милана не поверил ни единому слову Лудовико. Народ нутром почувствовал, что этот новый раздор может стать началом бесконечной гражданской войны, в которой он отказывался участвовать. Бона поняла, что фортуна ей улыбнулась и на этот раз. Она выслала к мятежникам своих гонцов. Ее приказ — сложить оружие и возвратить ей ту часть Милана, в которой они разбойничают.

Лудовико, Асканио и Сфорца Марии не оставалось ничего другого, как явиться с повинной к своей разгневанной невестке. Роберто Сансеверино, кондотьер, который, пожалуй, впервые в своей жизни совершил ошибку, встав не на сторону заведомого победителя, убежал, скрывшись в Асти. Убьетто дей Фьески, генуэзский мятежник, который попытался воспользоваться заговором братьев Сфорца, чтобы взять реванш за свое поражение в Генуе, был заточен в одну из башен миланского замка.

Оттавиано, младший из братьев, повел себя неосторожно:

— Как же так, братья? Неужели мы сдадимся на милость этой злобной шлюхи?! Ни за что на свете! Разве голос крови Сфорца не звучит больше в вас? Но я слышу его! Я предпочитаю пуститься в бега, как можно дальше от места позора. Составлю войско, с ним и вернусь. Умру, но герцогство отвоюю!

Напрасно Лудовико пытался внушить юноше, что в Италии эпохи Возрождения в гораздо большей цене терпение, настойчивость, интрига, нежели сила оружия. Оттавиано во главе небольшого отряда верных ему людей вскоре достиг берегов Адды. Как всегда весной, река вышла из своих скромных берегов.

— Я не боюсь воды! — прокричал Оттавиано, обращаясь к оробевшим солдатам.

Он изо всех сил пытался сыграть с достоинством роль юного бесстрашного кондотьера. Оттавиано начал переправляться через Адду вброд. Но бурный поток подхватил его. Пучина поглотила Оттавиано. Вместе с ним угасло и питавшее его чувство презрения к миру лжи и лицемерия. Он был, пожалуй, единственным из Сфорца, кто действительно презирал этот мир.

Казалось, уже никто не сможет противостоять всесильному Чикко Симонетте. Регентство Боны представлялось прочным как никогда. Народ показал, что не желает поддерживать мятежи. Внешние силы под воздействием целого ряда обстоятельств не обладали достаточным могуществом, чтобы подорвать режим власти в Миланском герцогстве. Все попытки подорвать господство Боны поддерживались исподтишка самой Венецией. Действительно, на границах с герцогством — в Бергамо и Брешии — венецианцы сконцентрировали свои войска. Но Венеция была чересчур обеспокоена шаткостью своего собственного внешнеполитического положения. Об этом свидетельствовал, в частности, отказ Венеции поддержать мятежи в герцогстве. Враги Венеции слишком сильны. Турки, уничтожив последний средиземноморский бастион Венеции, изматывают теперь ее силы в Албании и во Фриули. Король Франции Людовик XI, одержав победу над своим соперником Карлом Дерзким, судя по всему, вознамерился захватить итальянские житницы. Венеция осторожно приступила к подготовке обороны. Венеция сообщила миланскому послу следующее: «Необходимо, чтобы все мы проявили большую мудрость. В целях сохранения мира в Италии в том виде, как он уже сложился, следует памятовать о том, что нет больше с нами герцога Бургундского, а король Франции чересчур возвысился. Так что теперь на Италию наседают два дракона — турки и вышеупомянутый король. Они только и ждут, чтобы небеса преподнесли им удобный случай удовлетворить аппетит. Посему следовало бы держать их от Италии как можно дальше. Мы должны подражать природе, которая труднопроходимыми горами отделила их от нас».

Флорентийская синьория придерживалась аналогичных взглядов. На первых порах, когда во Флоренции заметили, что молодые герцоги Сфорца пытаются вырвать власть из рук Боны, синьория подумывала вмешаться в схватку, с тем чтобы расширить свои владения в Ломбардии. Таково было давнее чаяние города Лилии. Однако вскоре Флоренции пришлось пересмотреть свои планы ввиду угрозы аналогичной интервенции короля Неаполя. Фердинанд Арагонский тоже мечтал о том, как бы прибрать к рукам великое герцогство, чтобы вручить его в качестве дара своему сыну Федерико. Однако если бы ему это удалось, то было бы поставлено под сомнение само понимание эпохой Возрождения того, что такое свобода итальянских государств. Равновесие сил — вот та главная свобода. Его следовало тщательнейшим образом охранять и предоставлять равную безопасность малым отечествам Италии. Вот почему Флоренция, не желая рисковать и потворствовать планам неаполитанского монарха, отказалась от вмешательства во внутренние дела Милана на стороне враждебных Боне группировок. Во Флоренции были уверены, что миланский узел рано или поздно развяжется сам собой.

Вряд ли кто-либо видел Бону прежде столь уверенной в себе, спокойной и величавой, но ужасно прямолинейной в простоте своих суждений. 1 июня 1477 года в одном из многочисленных залов замка она обратилась к миланским магнатам. То была речь победителя, политика, полностью овладевшего обстановкой. Бона не брезговала и угрозами. Естественно, главная тема ее выступления — мятежные родственники. Бона подчеркнула, что ее покойный муж Галеаццо всегда относился к ним «не только как к родным братьям, но и как к возлюбленным чадам». Бона тоже относилась к ним «с сестринской любовью». Но они не ответили взаимностью. Молодые Сфорца за ее любовь отплатили черной неблагодарностью. Долго, слишком долго плели они сеть интриг. Сначала замыслив убить брата, затем предприняв попытку захватить власть в герцогстве, лишив этой власти малолетнего сына Галеаццо и его вдову, узурпаторы действовали по заранее продуманному плану. Но теперь Господь пожелал их покарать. Заговорщики побеждены. Судьба их на милости победителя — миланской герцогини. Бона окинула зал торжествующим взглядом.

— Я прекрасно знаю о том, что мои девери заслуживают примерного и сурового наказания. Но государь всегда должен думать о милосердии. Вот почему я ограничусь только изгнанием их из пределов герцогства…

Сыновья Франческо Сфорца превратились в изгнанников. Галеаццо, тиран, и Оттавиано, мятежник, погибли. Сфорца Мария, самый необузданный из всех братьев, томился под домашним арестом в своем собственном герцогстве в Бари. Лудовико пришлось выбирать: отправляться ли ему в изгнание во Флоренцию или же предпочесть Пизу. Асканио, как духовное лицо, должен был оставаться в Сьене или Перудже. Только Филиппо Мария, существо совершенно безобидное, мог продолжать жить в родном Милане.

Примерное и суровое наказание, которое в силу обстоятельств не могло коснуться родственников герцогини, обрушилось со всей тяжестью только на одного из заговорщиков — кондотьера Донато дель Конте. В Милане был устроен показательный процесс над сообщником братьев. О ходе судилища в мельчайших подробностях были тотчас информированы послы Милана в Венеции, Савойи и Франции. Цель — пусть как можно больше рассказывают, передают с упоением подробности и таким образом, быть может, внушат тамошним государям, что ждет врагов герцогини. Донато был сражен тяжелой болезнью и умер в тайном застенке тюрьмы Монцы. Однако рассказывают, вполне в духе того времени, причем, как водится, наперекор официальной версии, что обстоятельства гибели Донато были иными. Мятежник попытался бежать из тюрьмы, спустившись по веревке в глубокий ров, окружающий замок. Но веревка была гнилой. Донато сорвался в пропасть и разбил голову об острые камни, специально подсыпанные в ров. Итак, Донато дель Конте было суждено стать козлом отпущения и очистительной жертвой одновременно. Братья Сфорца пребывали в изгнании. Бона могла торжествовать победу.

Однако радость ее длилась недолго. Генуя еще раз подвела систему ее власти на край пропасти. Род Фьески снова поставил под вопрос женское властолюбие, столь характерное для Италии эпохи Возрождения. Джан Луиджи Фьески потребовал от Боны освободить своего брата Убьетто. Роберто Сансеверино, заклятый враг герцогини, обещал свою помощь и поддержку Фьески. Желая доказать свой выбор на деле, он предал огню и мечу окрестности Генуи. Обстановка становилась все более взрывоопасной. Один из наиболее преданных Боне кондотьеров, Джанджакомо Тривульцио, попытался встретиться с Фьески и уговорить его отказаться от мятежных замыслов в отношении Генуи.

— Сначала освободите моего брата, — был лаконичный ответ.

— Да, но прежде нам необходимо располагать свидетельством доброй воли с твоей стороны. Как только прекратятся мятежные выступления, твой брат будет свободен, — поставил жесткое условие Тривульцио.

— Не бывать этому! Освободите брата!

И война вспыхнула с новой силой. Перевес был на стороне Сфорца. Генуэзские мятежники оказались не в силах подорвать державную мощь герцогини.

Солнце ярко осветило фасад главного Миланского собора. 2 апреля 1478 года — праздник Святого Георгия. Перед епископом на коленях подросток. Джан Галеаццо Сфорца отныне герцог Милана. Ему вручены символы герцогской власти, принадлежавшие еще деду, основателю династии, затем злодейски убиенному отцу. В роскошном одеянии, соответствующем торжественности момента, рядом его мать — Бона Савойская. На губах ее блуждает счастливая улыбка. Как и Бьянка Мария, возведшая на трон Галеаццо, Бона тоже позаботилась о том, чтобы коронация запомнилась миланцам, врезалась в память. Задолго до торжественной церемонии собирала она ежедневно своих советников: обсуждались детали церемонии. Еще и еще раз обдумывали маршрут кортежа, униформу солдат, расположение знамен и хоругвей, священнослужителей, продолжительность крестного хода — ничто не ускользнуло от ее цепкого внимания. Монахи-бенедиктинцы из прихода Сан-Пьетро попытались было уклониться от участия в шествии, но герцогиня тотчас дала им понять, что в случае их неучастия в торжествах орден Св. Бенедикта будет лишен всех городских привилегий. Итак, Джан Галеаццо стал герцогом. Казалось, теперь судьба Милана прочно в его руках. Думалось, ничто не сможет подорвать его положение, упрочившееся благодаря хитросплетению военно-политических равновесий, реализму и политике твердой руки. Чикко Симонетта по праву торжествовал. Всего за каких-то два года ему удалось возвратить герцогству былое величие и былую славу времен Франческо Сфорца.

Мир в Италии, однако, держался на острие ножа. Флоренция навлекла на себя ненависть всех государей. Король Неаполя был до крайности раздражен поведением флорентийцев, потому что они воспрепятствовали осуществлению его планов по захвату миланского наследства. Разгневан и папа, потому что Флоренция расстроила его хитроумный замысел насчет Романьи и Умбрии. Флоренция, ничтоже сумняшеся, отказалась признать Франческо Сальвати архиепископом Пизы. Франческо Сальвати был заклятым врагом дома Медичи. Именно по этой причине Сикст IV и назначил его в Пизу, чтобы досадить флорентийской синьории. Флоренция могла процветать до той поры, пока благодаря господству Сфорца прикрытие ей было обеспечено. Теперь же Флоренция стала выглядеть как добыча, на которую с вожделением взирали неаполитанский король и римский папа. Объединившись, эти мощные враги взялись разжигать угли гражданской войны в самом сердце Флоренции. Фердинанд Арагонский, желая, по свидетельству Гвиччардини, установить во Флоренции новое государственное устройство, подстрекал ненависть, снедавшую семейство Пацци, главных врагов Медичи. И все же Якопо дей Пацци терзали сомнения. Кому-кому, а ему было известно, что враги его, Медичи, пользовались симпатией большинства флорентийского народа. Он знал также, что его собственное имя достаточно престижно и значительно, чтобы собрать под этим знаменем многочисленную рать мятежников.

Молодые Медичи, подобно набожным богомольцам, творят молитву пред алтарем церкви Святой Заступницы. Богатство украшений, великолепие картин, на которых флорентийские мастера запечатлели религиозный порыв Медичи, не ускользают от внимания братьев. 26 апреля 1478 года, в тот самый момент, когда Лоренцо и Джульяно Медичи были на святой мессе, в храм ворвалась горстка заговорщиков и набросилась на братьев с кинжалами. Джульяно, портрет которого кисти Боттичелли ныне хранится в Берлинском музее (всякий видевший его не мог не запомнить тонкие поджатые губы, короткую сильную шею, темные вьющиеся волосы, аристократический, как бы вылепленный из чистого воска профиль), был в тот день нездоров, движения его были медлительны. Он тут же упал наземь, захлебнувшись собственной кровью. Лоренцо удалось спастись. Он забаррикадировался в церковной ризнице. Заговор Пацци, таким образом, провалился.

Флоренцию всколыхнула волна народного гнева. В городе началась резня. В те дни на мостовых флорентийских улиц валялись неубранными отсеченные руки врагов народа — врагов Медичи. Лоренцо Великолепный справлял пир победы. Простонародье от души повеселилось на этой кровавой оргии. Тайные симпатии городской буржуазии, однако, по-прежнему были на стороне Пацци. Провал заговора Пацци вверил город в полную и безоговорочную власть Медичи. Лоренцо отныне стал абсолютным монархом.

Подобный исход мятежа чрезвычайно раздосадовал папу.

— Лоренцо — кровавый тиран! — провозгласил с амвона римский первосвященник. — Флорентийцы, выдайте его в мои руки. В противном случае ваш синьор будет отлучен от церкви! На Флоренцию падет интердикт!

Срок установленного Сикстом IV ультиматума — Флоренция должна была объявить о своей капитуляции не позднее 20 июня — истекал. Флорентийцы, разумеется, еще теснее сомкнули ряды вокруг партии Медичи и отвергли ультиматум. Папе не осталось иного выхода, как, заручившись поддержкой короля Неаполя, произнести торжественную анафему Флоренции.

Флорентийцы лихорадочно искали союзников где только можно. Взоры их обратились к Венеции. Но главная забота венецианцев — оборона от турок, которые предприняли ряд опасных демаршей во Фриули. Венеция не в состоянии выслать флорентийцам подкрепление. Милан же был обеспокоен возможностью нового восстания в Генуе. Король Франции направил к Сиксту IV своего посла. Он пытался убедить папу умерить свой гнев в отношении Флоренции. Папа же упрямо твердил одно и то же: Лоренцо должен совершить великое покаяние, только после этого он может рассчитывать на великодушное прощение.

Сикст IV и король Неаполя приняли решение оказать давление на Милан. Главная их надежда — Адорно, губернатор Генуи, управляющий городом по мандату герцогини. Укрепив свою власть благодаря союзу с миланцами, Адорно вынашивал планы обретения Генуей независимости. Он мечтал сделаться дожем Генуи. Вскоре планы его увенчались успехом. Он поднял над городом республиканское знамя. Миланский гарнизон был заперт в Кастеллетто. Уже было объявлено о прибытии экспедиционного корпуса, посланного Боной на усмирение Генуи.

В этот момент к Просперо Адорно и явился Сансеверино, кондотьер, изгнанный герцогиней. Милан он люто ненавидел. В кратчайшие сроки ему удалось сколотить вооруженный отряд, способный противостоять Сфорца. Король Фердинанд выслал подкрепление — тяжеловооруженные галеры. Итак, новая система союзов вполне определилась.

В гневе Бона обрушила град упреков на неаполитанского короля.

— Передайте ему, пусть знает, что я скорее отдам Геную любому из его заклятых врагов, чем ему самому! — выкрикнула она, постаравшись вложить в эту тираду все свое негодование.

По ее приказу Сфорца Второй, внебрачный сын Франческо Сфорца, к которому Бона относилась с большой симпатией, стал во главе армии Милана. Поставленная цель — примерно и жестоко наказать непокорных генуэзцев.

Однако Сфорца Второй недооценил хитроумие Сансеверино. Он попал в чудовищную ловушку. 7 августа 1478 года миланцы, забыв о предосторожности, вступили в узкую горную долину, известную по названию скал — Два Близнеца. Неприятель захватил миланцев врасплох в самый ответственный момент похода. Началась кровавая баня. Это жуткое поражение Милана ознаменовало собой конец господства Сфорца над Генуей. Бона, желая изничтожить Просперо Адорно, срочно пересмотрела систему своих союзов. Правда, ей удалось повести дело так, что в конце концов Убьетто Фьески и Баттиста Кампо Фрегозо опрокинули правительство Адорно, который, спасая жизнь, бросился в море и достиг вплавь борта галеры неаполитанского короля, но изменить новое соотношение сил она не была в состоянии. Генуэзцы уже вкусили запретных плодов независимости. Они были готовы на все, даже на временное унижение, угождая то Милану, то Неаполю, лишь бы сохранить отвоеванную свободу.

— Эта женщина должна покинуть сцену вместе со своим дьявольским советником, — постановили римский папа и неаполитанский король.

Они ненавидели Бону и Чикко Симонетту, изо всех сил пытались разжечь неприязнь итальянских и чужеземных государей к Милану.

Среди наиболее верных союзников Миланского герцогства были швейцарские конфедераты. С Миланом их связывал вечный союз, заключенный в 1477 году.

— Папа одарит вас сорока тысячами дукатов при условии, что вы поможете свергнуть правительство Боны Савойской, — пообещал удивленным швейцарцам Гвидо д’Ананьи, епископ Сполето.

Сикст IV направил его своим послом в Люцерн, желая заручиться поддержкой конфедератов. Швейцарцам совсем не с руки было вмешиваться в итальянские дела. Они ссылались на то, что швейцарцы всегда верны присяге. В данном случае они обязаны сохранить верность миланской регентше. Папский легат тотчас предъявил буллу первосвященника, снимавшую со швейцарцев позор клятвопреступления.

Внушительные силы швейцарских конфедератов в ноябре 1478 года подошли к Милану, угрожая своему бывшему союзнику. Миланцы в свою очередь взяли в осаду Лугано. Правда, в крепости было довольно продовольствия и амуниции, так что она могла выдержать осаду продолжительное время. Миланцам так и не удалось принудить Лугано к капитуляции. В середине декабря швейцарцы тем не менее были вынуждены отступить. Тщеславие Сфорца, недовольных мирным исходом противостояния, довело Милан до сокрушительного поражения.

Отступавшие конфедераты расположились лагерем на берегу Тисина. Мороз превратил реку в огромное ледяное пространство. Правда, швейцарцы без особого труда передвигались по льду. Все они были обуты в прочные тяжелые ботинки на шипах. Миланцы же нашли на этой ледяной пустыне свое последнее пристанище. Марсилио Торелли, возглавлявший по указанию Боны кампанию против швейцарцев, вознамерился любой ценой наказать вероломных швейцарцев. Но в результате по его вине на льду Тисина погибла вся миланская армия.

«Миланцы ретировались самым постыдным и трусливым образом» — такое высказывание современника сохранилось в летописи Беллинцоны.

28 декабря 1478 года Бона оказалась окруженной врагами со всех сторон. Круг замкнулся. Роберто Сансеверино, до конца используя свои военные таланты, обрушился с превосходящими силами на войска флорентийцев под Сарцано. Однако мощь, которой располагали Сикст IV и неаполитанский король, была несокрушимой. Перевес по-прежнему был на их стороне. Миланцы были вынуждены перейти в отступление по всем фронтам. Единственный политический маневр, который они все еще были в состоянии себе позволить, — крайняя осмотрительность и осторожность. Однако врагам Боны было известно, что падение ее правительства может быть спровоцировано только благодаря активизации внутренних врагов. Ферранте Неаполитанский направил Сфорца Второму письмо, призывая его отказать в поддержке ненавистной герцогине: «Зачем ты поддерживаешь миланскую госпожу своим войском? Не достойнее ли помогать собственным братьям-изгнанникам?»

Однако Сфорца Второй и Филиппо Мария, человек малодушный, единственный в роду Сфорца не испытывавший никакой неприязни к Боне, отказались повернуть свой меч против герцогини. В связи с этим король Неаполя решил следовать иным путем. Он посоветовал братьям-изгнанникам вступить в союз с Сансеверино, вместе с ним можно было бы попробовать осуществить реконкисту герцогства.

Наступил март 1479 года. Солдаты Сансеверино предприняли наступление на Пизу. Окрестности города были преданы огню и мечу. Повсюду пылали пожары, солдаты бесчинствовали, убивая правых и неправых. Впечатление, произведенное этой карательной экспедицией, было чрезвычайно сильным. В Милане началась даже паника, когда стало известно, что молодые Сфорца покинули изгнание и присоединились к войскам мятежного кондотьера.

Бона вне себя от гнева.

— Я не могу допустить, чтобы эти недоросли — Лудовико и Сфорца Мария — лишили меня власти. Или нет у меня войск, или нет союзников? У меня герцогство, у меня власть! Им не добиться своих целей!

Лудовико, наиболее проницательный из государей Италии того времени, провел ужасные полтора года в пизанском изгнании. Скука, тоска, бессильный гнев оттого, что он удален из Милана. Некем повелевать. Вынужденное безделье. Сердце его было истерзано. По иронии судьбы, единственным развлечением в изгнании было пребывание в Прато, поскольку в Пизе вспыхнула эпидемия чумы. «В гнусном заточении проходят мои лучшие дни», — жаловался Мавр в одном из писем. Ему только что исполнилось двадцать семь лет. Тем не менее натура брала свое. Он по-прежнему с азартом интриговал, нити заговора сходились к нему. Ни на минуту не прерывал он своей деятельности, лишь бы досадить невестке, нажить ей новых врагов.

«Странно, разве ты не знал, что Бона всегда тебя ненавидела? Помоги мне свергнуть ее, завоевать герцогство, я в долгу не останусь», — обращался он к Лоренцо Медичи. Тот же, обеспокоенный прежде всего судьбой своей собственной синьории, не прислушивался к увещеваниям интригана.

«Чикко — человек лживый, прирожденный предатель, его надобно раздавить, как червя», — обращался Лудовико к королю Неаполя. Фердинанд, в отличие от Лоренцо, щедро снабжал Лудовико оружием и людьми, деньгами и советами, не забывая при этом подкармливать и братьев-изгнанников. Когда Лудовико стало известно, что его брат герцог Бари, Сфорца Мария, оставил свою резиденцию и присоединился к Сансеверино, готовясь к нападению на миланские крепости, расположенные между Сарцано и Восточной генуэзской ривьерой, он принял решение прервать вынужденное ожидание. Лудовико покинул Пизу в ночь на 22 января 1479 года.

— Сюда я больше никогда не возвращусь, — сказал он, покидая изгнание. — Или я погибну, или стану господином Милана.

Молодые Сфорца заявили о себе открыто как о единственных законных наследниках миланской династии. Продвигаясь по территории полуострова с войсками своего кондотьера, они распространили прокламацию, обращенную к подданным герцогства. «При помощи папы римского и неаполитанского короля, — говорилось в листовке, — Сфорца вознамерились наконец возвратиться на родину под отеческий кров». Но сверх необходимого враги. Сфорца были не нужны, поэтому в прокламации братья утверждали, что с симпатией и даже любовью относятся к синьоре Боне и ее сыну. Единственная цель, говорилось в листке, — освободить Милан от тирании ненавистного Чикко Симонетты.

В лагере, над которым развевались хоругви герцогини Миланской, началась лихорадочная подготовительная работа. Армией Милана командуют трое лучших кондотьеров эпохи — Джованни Конте, Джамбаттиста Ангуиллар и Джанджакомо Тривульцио.

— Девери уже осадили крепость Монтанаро, — обратилась Бона к своим капитанам. — Освободите же эту крепость!

Движение миланских войск на первых порах увенчалось успехом. Верные герцогине армии успешно наступали в долине Таро. Мятежные Сфорца были вынуждены отступить к Варезе-Лигуре.

В отчаянии взирал Лудовико на неподвижное лицо одного из немногих, к кому он был по-настоящему и сильно привязан. На смертном одре — тело его брата Сфорца Марии, герцога Бари, скончавшегося в Варезе 29 июля 1479 года. Утверждают, что тиран, Чикко Симонетта, сумел отравить его, воспользовавшись услугами наемного убийцы. Правда, подобные разговоры возникали тогда всякий раз, когда умирал кто-либо из государей. Наследство брата принял на себя Лудовико. Неаполитанский король, сделавший ставку на Лудовико, желая тем самым унизить Бону, 14 августа 1479 года опубликовал привилегию, которой герцогство Бари по закону отходило Лудовико Мавру. Итак, в двадцать семь лет Лудовико стал наконец одним из самых могущественных государей полуострова.

Смерть брата, однако, вынудила Лудовико как можно скорее отыскать точки соприкосновения с Боной. Он понял: более всего Бону беспокоит, что в этот решительный час она очутилась в кольце окружения. В подобной ситуации, сделал вывод Лудовико, герцогиня готова к тому, чтобы пойти на любое соглашение, лишь бы прорвать блокаду, обрекшую ее на медленную гибель. Лудовико уже дал знать своей невестке, что намерен покаяться в своих прегрешениях и готов искупить их. Мавр был чрезвычайно хитрым политиком. Его совершенно не занимала мысль, что на какое-то время он, как говорится, потеряет лицо. Главное, полагал он, — сделать решительный шаг в достижении своей долгосрочной цели.

Мавр брезгливо повертел в руках письмо, которое Бона с сыном написали 6 августа. Письмо дошло до него через верного кондотьера Тривульцио.

«Мы огорчены уходом из жизни герцога Бари, хотя по отношению к нашим особам он не вел себя подобающим образом. Мы рады тому, что ты наконец одумался, и готовы принять твои уверения в почтении. Однако в знак доброй с твоей стороны воли тебе надлежит немедленно возвратиться по месту ссылки в Пизу».

Лудовико саркастически ухмыльнулся. Он прекрасно понимал, что Боне не терпится поскорее обо всем с ним договориться. В воздухе уже носится аромат предательства. Впрочем, кое-кто из предателей действует ему на пользу. Сансеверино, уставший сражаться против герцогства за интересы неаполитанского короля, уже заигрывает с венецианскими синьорами. Он задумал поступить на службу Венецианской республики. Убьетто Фьески уже перешел на сторону регентши. Бона пыталась внушить Лудовико, будто она готова принять его под свое милостивое покровительство. Именно она поведала ему обо всех этих предательствах.

«Отныне я готов подчиниться тебе, — ядовито ухмыляясь, пишет Лудовико, — однако при двух условиях: мне должны быть возвращены владения и я должен быть допущен к участию в управлении государством».

Бона колебалась. Мятеж тем временем развивался в решительном направлении. Сансеверино атаковал Тортону и 22 августа занял крепость, приказав спустить на башнях флаги Сфорца.

— Я овладел этой крепостью во имя племянника Джана Галеаццо, — провозгласил Лудовико, — такова победа, одержанная мною над узурпатором Чикко Симонеттой.

Игра пошла в открытую. Лудовико постоянно подчеркивал свою преданность невестке и племяннику и свою враждебную неприязнь к первому министру двора. Несмотря на значительные подкрепления, отправленные из Милана, один за другим города попадали в руки врагов герцогини. Бона не знала, что предпринять, чтобы помочь Тривульцио, который засыпал ее отчаянными посланиями.

— Игра проиграна, — сообщил Лудовико, обратившись к Тривульцио, — пора присоединиться к нам! Мы вознаградим тебя по-королевски. Но главное — ты будешь на стороне победителей!

Но кондотьер упрямо хранил верность герцогине. Он с негодованием отверг предложение предать свою госпожу.

Чикко чувствовал, как почва буквально уходит у него из-под ног. Тривульцио уже сообщил ему, что в Милане сложилась значительная партия противников его политики, поддерживающая молодых Сфорца.

И в самом деле игра близилась к логической развязке. Лудовико Мавр и Сансеверино известили герцогиню о том, что они приняли решение приостановить в одностороннем порядке боевые действия. Они обратились к ней с предложением предпринять ответный шаг. Бона не могла отказать им в этом.

Настроения Боны с течением лет резко переменились. Прежде всего, в отличие от прошлых времен, герцогиня с большим трудом переносила наглость Чикко.

— Этот человек всегда был мне верен, но ныне он стал совершенно невыносим!

Кроме того, Бона потеряла всякую охоту вникать в дела герцогства. Ей надоел надсмотрщик, который ежеминутно напоминает о том, что она глава государства. У Боны была своя, женская тайна! Ей еще только тридцать лет. Она еще очень хороша собой. По правде говоря, она устала проводить ночи в мыслях о тактике и стратегии, необходимых для дальнейшего возвышения Милана. Она тайно влюблена в юного феррарийца, своего придворного Антонио Тассино. Ей уже представляется, будто главным препятствием на пути к достижению полного женского счастья является ненавистный старик — Чикко! К тому же Бона и не помнит этого настырного Лудовико, разве что мимолетно. Она полагает, что кто-кто, а она сумеет заставить деверя поступать по ее воле. Недаром ей это удавалось даже с мужем. Утешившись этим сладким обманом, Бона послала к Мавру гонца с подписанным ею пропускным билетом. Она повелевала ему прибыть в миланский замок.

Лудовико казалось, что он грезит. В ночь на 7 сентября 1479 года он верхом на коне, следуя за гонцом, въехал в один из дворов замка. Неожиданно для него старые крепостные стены, до боли знакомые родные тени, с детства любимые уголки переполнили его чувства — на глаза навернулись слезы умиления.

Но чей-то таинственный голос возвратил его к реальности:

— Прошу следовать за мной, синьор. Герцогиня вас заждалась!

Бона по-прежнему хороша собой. Она мало изменилась с тех пор, как весь Милан приветствовал ее ангельскую красоту. Лудовико всматривался в до боли знакомое лицо. Он не скрывал хищного восхищения этой женщиной.

— Так ты полагаешь, что мы подпишем это соглашение? — обратилась к нему Бона.

— Убежден в этом. Я уже отдал приказание своим войскам сложить оружие, — ответил самоуверенный Мавр.

На следующий день Бона призвала своих капитанов, мужественных, закаленных в сражениях ветеранов — Никодемо Транкидини, Франческо Малетту, Чезаре Порро. Они уже слышали, что мятежные Сфорца возвращаются. Эта весть возмутила их честные сердца. Они поспешили поднять по тревоге всю армию, находившуюся в пределах городских стен. Герцогиня гневно сдвинула брови. Она готова подавить любую попытку сопротивления.

— Я заключила с Лудовико соглашение. Вскоре он прибудет сюда — в Милан.

Бедная наивная женщина! Она доверилась ужасному хитрецу. Она полагает, что дружба с ним откроет перед ней двери благополучия и власть ее укрепится. Она настолько убеждена в этом, что даже написала письмо с просьбой разделить ее успех человеку, который более других верен ей. Этот человек — Висконти Саграморо, миланский посол во Флоренции. «Лудовико заверил меня, что намерения его самые лучшие. Он действительно желает возвратить себе нашу благосклонность. Когда мы выслушали его покорнейшую просьбу, то нам доставило удовольствие ее выполнить. Мавр уверяет нас в том, что впредь будет послушным и верным исполнителем всех наших повелений и намерений. Мы, заранее зная по многим свидетельствам о том, что он говорит и обещает от доброго сердца, соизволили принять его под наше благосклонное покровительство».

Лицо Чикко Симонетты выражает смятение ума и чувств. Не без труда переступил он порог кабинета герцогини. Как опытный дипломат, обладавший огромной интуицией, он сразу же понял и оценил весь грандиозный масштаб своего поражения. Бона попыталась было объясниться с ним, растолковать причины своего поступка. Впрочем, в тех же самых словах, с которыми она приструнила своих кондотьеров. Но Чикко резко оборвал ее, бросив в лицо горестный упрек:

— Ваша светлость, мне отрубят голову. Но вы потеряете государство!

Старый слуга дома Сфорца Чикко Симонетта предсказал свою судьбу и участь Боны. Лудовико среди прочих бумаг, составлявших договор с герцогиней, предложил ей на подпись текст публичного заявления, речь в котором шла о прощении и возвращении в Милан всех изгнанников. Таким образом, в миланский двор возвращались все те, на кого мог в дальнейшем опереться Лудовико. Речь шла о потенциальных заговорщиках. Разумеется, это массовое возвращение изгнанников было преподнесено народу как безусловная победа партии мятежников. Вполне логичным было предположить, что первый силовой прием этой партии — устранение Чикко. Однако вначале Лудовико сам попросил невестку, чтобы первый министр двора был всего-навсего удален от дел. Бона с радостью согласилась. Конечно, вендетта, так хорошо начавшаяся, не могла этим ограничиться.

10 сентября, всего три дня спустя по возвращении Мавра в Милан, Бона, забыв о всех своих прошлых заверениях, подписала декрет об аресте Чикко, его брата Джованни и их доверенного лица Орфео да Рикаво.

Принимая послов, пытавшихся осмыслить происходящее, Бона на вопрос о причинах опалы Чикко Симонетты, ответила с холодным лицемерием:

— Дурную траву, как говорится в народе, с поля вон. Следует устранить семя раздора!

Чикко и брат его 11 сентября были заточены в тюрьму Павии. Против них началась разнузданная кампания клеветы. Как всегда бывало в истории Италии, свергнутый диктатор побиваем камнями. В первых рядах всегда те, кто еще минуту назад были в числе самых льстивых куртизан. Катарина Сфорца, авантюристка, дочь Галеаццо, написала Боне письмо, в котором рассыпала перед ней похвалы за устранение тирана, «самого гнусного врага нашего дома». Гнев герцогов с неотвратимостью рока обрушился на всю семью опального первого министра. Дети и родственники — все были брошены в темницу. Они потеряли свое положение в обществе и все нажитое за многие годы. Имя, которое еще вчера внушало трепет, стало предметом насмешек и проклятий.

Суды синьории денно и нощно подвергали старика пыточным допросам. Несчастный, страдавший от подагры старик хранил достойное молчание перед лицом угроз и оскорблений. Теперь, когда он пал на самое дно, его обвинили во всех преступлениях и неблаговидных поступках, которые когда-либо случались в пределах герцогства.

— Признавайся! Хотел узурпировать власть в Ломбардии и стать властелином? — орали на него судьи.

— Я и был им — правда, по-своему. Для этого мне не нужно было узурпировать власть! — гордо отвечал Чикко.

Его обвинили в том, что он умертвил молодых Сфорца — Оттавиано и Сфорца Марию, в том, что он злонамеренно развязал череду бесконечных и дорогостоящих войн; затем в качестве главного доказательства обвинения ему предъявили для опознания толстую черную книгу — его дневник, — в которой Чикко осмелился обвинить Сфорца в чудовищных преступлениях, в политической слепоте. Симонетте вменялись в вину следующие строки в дневнике: «По смерти отца, основателя рода, Франческо, в Милане нет больше никого из этого рода, кто мог бы считаться достойным быть синьором этого города». Чикко писал о своем понимании того непреложного факта, что только благодаря его огромному государственному таланту стало возможным сохранить былое величие Милана вопреки никчемности всех его синьоров.

Именно за это понимание Чикко и отрубили голову 30 октября 1480 года на равелине павийского замка. На эшафоте он вел себя со спокойным достоинством. Отсеченная его голова скатилась с плахи только потому, что он не сумел скрыть своего глубочайшего презрения к герцогам, которым служил всю свою сознательную жизнь. Хотя всю жизнь презирал и ненавидел род Сфорца за его гнусное вероломство.

Вся семья Чикко была ввергнута в пучину бедствий: его жена, Элизабетта, от стыда, горя и отчаяния сошла с ума, брат его, выйдя из тюремного заключения, был отправлен в позорную ссылку.

Падение Чикко итальянские и чужеземные государи приветствовали с радостным энтузиазмом. Правда, они побаивались, как бы исчезновение с арены политика подобного калибра не подорвало зыбкое итальянское равновесие. Король Франции, в частности, был обеспокоен известиями о том, что Бона, действуя по наущению Лудовико Мавра, намерена заключить союз с неаполитанским королем Фердинандом. Людовик XI поспешил предупредить герцогиню, что ей следовало бы сохранять верность старым испытанным союзникам, Лоренцо Великолепному и венецианцам. В случае если Бона отойдет от своих союзников, предупреждал ее французский монарх, ему не останется ничего иного, как самому вступить в союз и с венецианцами, и флорентийцами, а также снарядить в итальянский поход герцога Орлеанского, который и не скрывает своих захватнических намерений насчет Милана. Опасения короля Франции разделили также Венеция и Флоренция, встревоженные сближением между Миланом и Неаполем. В попытке помешать ему они были готовы заключить союз даже с турками или же обратиться за помощью к анжуйской династии, приглашая ее совершить экспедицию в Италию. Можно было и договориться со швейцарскими наемниками, заплатив им за нападение на Милан.

Но у Боны уже был исчерпан запас времени, чтобы успеть провернуть все эти и подобные интриги. Она лишилась своего верного помощника Чикко Симонетты. И все это ради сближения с прекрасным юношей — Тассино. Однако Лудовико не преминул воспользоваться упрочением своих позиций и нанес ей удар в самое сердце, расправившись с ее фаворитом. Воспользовавшись ликвидацией Тассино с политической арены, Лудовико поставил под удар также и молодого Джана Галеаццо.

Лудовико обвинил Тассино в том, что он будто бы возглавляет антиправительственный заговор в самом Милане. Фаворит герцогини якобы собирался захватить замок штурмом, в то время как его отец будто бы уже договорился с врагами народа о дележе добычи. 7 октября 1480 года по наущению Лудовико Мавра гувернеры, приглядывавшие за молодым герцогом, — маркиз Паллавичино и Франкино Каими, — а также комендант замка Филиппо Эустаки изолировали Джана Галеаццо от матери, заточив его в башню под предлогом спасения его драгоценной жизни от кинжала конспираторов.

Бона наконец поняла, в какую адскую ловушку она угодила по своему легкомыслию. Лудовико принес ей на подпись письмо, будто бы составленное по поручению миланского герцога. Как регентше, Боне вменялось в обязанность визировать подобные письма. Подпись Боны под этим письмом, однако, означала, что отныне ее сын — узник, находящийся под охраной не солдат, назначенных Тассино, а гвардейцев Лудовико.

Антонио Тассино и сын Боны были, таким образом, изгнаны на десять долгих лет из политической жизни. Мавр оказался теперь в состоянии наглухо изолировать Бону от тех немногих лиц, которые все еще сохраняли ей верность.

Несчастный Тассино последовал в ссылку, не успев даже прихватить с собой необходимые в дороге вещи. 14 октября 1480 года он обратился с письмом к своему другу в Ферраре, попросив его собрать оставленные дома вещи и выслать их по указанному адресу. В постскриптуме он обращался к герцогине, укоряя ее за легкомыслие, по причине которого она потеряла всех верных ей людей.

«Прошу тебя передать низкий поклон Ее Светлости, — писал Тассино, — утешьте нашу госпожу по мере возможности».

Бона была не в силах скрыть свою любовь. Она знала, что своими руками разрушила все, что было ей так дорого. Она сама теперь оказалась на грани катастрофы. Несколько раз в отчаянии она писала Тассино, возмущаясь обманом и оплакивая свою участь.

Лудовико по прошествии всего лишь четырех лет борьбы, страданий, заговоров и интриг стал властелином герцогства. Теперь он могущественный, хитроумный, гениальный правитель — подлинный государь эпохи Возрождения.

Овладеть наследством, выпавшим из рук злополучного Джана Галеаццо, недоросля племянника, было делом техники. Однако Лудовико намерен упрочить свою власть благодаря тонкой интриге и ошеломляющей жестокости. Вполне в духе какого-нибудь шекспировского злодея. Лудовико плел нити интриг, чтобы затем явиться миру герцогом, облик которого должен быть окутан тайной и загадкой.