Лудовико по прозванию Мавр

ГЛАВА V Беатриче и другие

— Так что же, магистр, вы уже определили благоприятный день для моей свадьбы?

Лудовико Мавр, не скрывая иронии, глянул искоса на астролога, склонившегося перед ним в почтительной позе. Это один из самых уважаемых людей при дворе. Все заискивают перед ним, ищут его дружбы, нарасхват приглашают на званые вечера. Ему платят невероятно высокое жалованье. По слухам, 1472 лиры и 10 сольди! Придворный астроном Амброджо Варезе да Розате умеет читать судьбы по звездам. Всякий раз, когда необходимо принять важное решение, например о начале войны, прежде всего спрашивают его совета.

— Ваша милость, — не смутившись, ответил Амброджо каким-то утробным, скрипучим голосом, — мне удалось интерпретировать позиции семи планет, солнца, луны и созвездий. Сопоставив эти данные со знаками зодиака и датами рождения — вашего и вашей очаровательной Беатриче д’Эсте. Получается, что благоприятный период для бракосочетания приходится на январь. Однако брак должен состояться не позднее восемнадцатого числа.

Мавр удовлетворенно рассмеялся.

— Язык звезд и мои расчеты странным образом совпадают. Что скажешь на это, звездочет? Так знай, я сам собирался назначить свадьбу на семнадцатое января, в день Марса. Известно, что эта планета приносит мне счастье как военачальнику. Ты укрепил меня в моих намерениях. Действительно, мы выбрали самый подходящий день.

Мавр был настолько обрадован предсказанию старого вопрошателя небес, что тотчас увесистый мешочек, туго набитый золотыми, перекочевал в глубокий карман астролога.

— Синьора, верьте мне! — воскликнула фрейлина Беатриче де Контрари, совсем еще молодая и быстрая умом женщина, обладавшая немалой властью при дворе герцогов Феррары — прежде всего благодаря тому, что аккуратно исполняла самые деликатные их поручения, но не в последнюю очередь и по той причине, что, как говорили злые языки, никогда ни в чем не отказывала мужчинам, особенно если они были княжеского рода и в первом цветении своих сил. — Синьора, — продолжала Контрари убедительным тоном, — вы напрасно настаиваете на поездке в Милан. От верных людей, находящихся при этом дворе, мне известно, что Лудовико Мавр совсем не будет рад вашему визиту…

Леонора д’Эсте, жена государя Феррары, дочь неаполитанского короля и мать невесты — Беатриче д’Эсте, — все еще очень хороша собой; вкусы ее необычайно изысканны, но главное — она обладает твердым характером.

— Неужели ты думаешь, что я отправлю в Милан свою пятнадцатилетнюю девочку, беззащитную и неопытную в светских делах, одну в это змеиное гнездо?! Сама посуди, голубушка, ее будущий муж — хитрая бестия, сластолюбец, каких свет не видывал. Он на двадцать три года старше моей дочери. Но не в этом дело. В Милане есть три женщины, которых я опасаюсь больше всего: жена герцога, баба скрытная и злобная, говорят, она на последнем месяце, скоро родит наследника и потому чувствует свою силу… потом Чечилия Галлерани, фаворитка Лудовико, при дворе всем известно, что и эта тоже на сносях… да герцогиня-мать, которую упекли в Аббьятеграссо, — о, эта самая злобная из всех трех! Нет, нельзя мне не ехать в Милан. Я воочию должна убедиться, что девочке моей ничто не угрожает. Я сама должна переговорить с теми, кто будет рядом с моей Беатриче. Важно предостеречь Изабеллу, чтобы попридержала свои коготки и не обижала мою бедняжку Беатриче, ведь она еще совсем ребенок.

— Подумайте, госпожа, в январе дороги из Феррары до Милана опасные. Снег, лед, грязь… Колдобины! На улице холодно, мороз! До костей пробирает.

— Я своих решений не отменяю.

Мавр не скрывал своего раздражения и досады. Нервным, тревожным шагом мерял он узкое пространство своего кабинета, время от времени исподлобья поглядывая на феррарского посла Джакомо Тротти. Взгляд его не сулил ничего доброго.

— Так вы объяснили своей синьоре, что ехать в Милан среди зимы безумие? Она что, не понимает, дорога в это время года особенно опасна?

Бедняга Тротти только развел руками.

— Ваша милость, я тысячу раз твердил одно и то же. Но герцогиня настаивает. В Милан она снарядила не одного, а двоих своих отпрысков — невесту твою, Беатриче, и молодого Альфонсо, который берет в жены твою племянницу Анну Сфорца. Вот отчего герцогиня сочла, что мать при обстоятельствах столь необыкновенных должна собственными глазами увидеть, как устроятся ее дети.

Лудовико уже и не рад предстоящему венчанию. А ведь он так страстно желал этого брака, с таким трудом добился его. Беатриче приедет в Милан в момент, прямо скажем, не самый подходящий. Миланский двор сейчас как никогда напоминает потревоженный улей. Слухи и сплетни возмутили его спокойствие. Лудовико прекрасно известно, что все кругом только и твердят, будто Изабелла, прежде чем беременность заставила ее образумиться, не без удовольствия коротала свое одиночество в объятиях Мавра, а не своего мужа-неудачника. К тому же его скрючила язва. Лучшие ночные часы он проводил, запершись в туалете. Да и кожа его приобрела какой-то неприятный красноватый оттенок, что-то вроде сыпи. Искать доказательств типичного для всех мужчин Сфорца сластолюбия не приходилось. В противоположном крыле замка Лудовико сам поселил Галлерани, свою любовницу. Она, кстати, тоже на последнем месяце беременности. Через несколько недель она родит ему сына, третьего по счету бастарда, о котором Лудовико известно. Других никто не знает сколько он прижил от разных женщин, и нет им числа. Не исключено, что немало детей его семени — по разным углам Апеннинского полуострова. Лудовико известно, что герцогиня д’Эсте — женщина темпераментная. Такая способна публично упрекнуть его во внебрачных похождениях, устроить какую-нибудь душераздирающую сцену в присутствии всего двора. Подобного рода инциденты совсем не ко времени. Лудовико, холодному и расчетливому политикану, на протяжении нескольких лет фактически полновластному хозяину города, самого многолюдного на Западе, владельцу несметных сокровищ, государственному деятелю среди наиболее уважаемых и авторитетных в городе, скандалы ни к чему.

Переговоры о том, чтобы заполучить в жены Беатриче, заняли едва ли не целое десятилетие. В 1480 году Лудовико начал с того, что попросил руку сестры Беатриче — Изабеллы, которой тогда только-только исполнилось шесть лет. Но герцог Феррары в вежливой форме отказал претенденту: девочка на днях была обручена с Франческо Гонзагой, старшим сыном маркиза Мантуи. Но, мол, при дворе есть еще одна дочь — прехорошенькая, словно тугой бутон нераскрывшейся розы, резвенькая и обещающая стать красавицей не меньшей, а может, и большей, чем та, которая уже просватана за Гонзага. Звали это чадо Беатриче, она была пятилетним ребенком, родившимся в Ферраре 29 июня 1475 года. Лудовико принял это предложение с трепетной благодарностью. Тогда же было условлено, что он возьмет младшую д’Эсте, как только она войдет в возраст, допускающий ей сблизиться с мужчиной. И вот в течение целых десяти лет, несмотря на бурные приключения с другими женщинами, Мавр ни на минуту не забывал, что в Ферраре для него подрастает суженая.

В августе 1490 года, за несколько месяцев до бракосочетания, один из его послов, Франческо да Казате, явился к Беатриче с драгоценным подношением. Он передал ей от Мавра жемчужное колье, украшенное цветами из золотой нити, огромным мерцающим изумрудом, светло-красными рубинами… Одна из жемчужин была правильной грушевидной формы и не могла не вызвать всеобщего восторга. Юная д’Эсте, получив в подарок это сказочное украшение, сиявшее подобно яркому весеннему солнцу, радостно захлопала в ладоши и побежала вприпрыжку по гулким залам замка.

Беатриче д’Эсте и в пятнадцать лет оставалась прехорошенькой девочкой. Красавицей ее вряд ли можно было бы назвать — во всяком случае, в обычном понимании этого слова. Изящный вздернутый носик, пухлые розовые щеки, кудряшки на висках, темно-каштановая коса обвита вокруг головы, красиво обрамляет умную головку. Все, однако, в строгом соответствии с тогдашней модой. Именно такой запечатлел ее в скульптурном портрете Кристофоро Романо. Ныне этот портрет хранится в Лувре.

Перспектива столкновения с враждебно настроенными по отношению к ней дамами дома Сфорца вовсе не испортила настроения Беатриче. Несмотря на свою молодость, она достаточно уверенно держала себя — отчасти потому, что получила образование основательное и разностороннее, превосходившее, пожалуй, на целый порядок общепринятый уровень. Впрочем, и общепринятый тогда уровень был достаточно высок — во всяком случае, в том, что касалось детей ведущих аристократических семейств. При неаполитанском дворе, откуда родом была ее мать, Беатриче обучили всему тому, что было необходимо знать в области искусств, музыки и беллетристики. Умная и понятливая девочка без особого труда впитала знания, преподносимые ей учителями. К тому же она вела весьма активный образ жизни, по многу часов проводя в занятиях верховой ездой, с удовольствием участвовала в придворной охоте на оленя. Танцевать на балах она была готова всю ночь напролет. Со своими ровесницами фрейлинами она изобретала новые моды, предпочитала традиционной элегантности юношескую смелость линий и цветосочетаний. При дворе д’Эсте, где в это время гостил Маттео Мария Боярдо, изящный рыцарь, автор «Влюбленного Орланда», она проводила счастливое послеполуденное время, примостившись где-нибудь на вышитой скамеечке и подперев голову руками. Она старалась не пропустить ни одного драгоценного поэтического слова, вслушиваясь в тонкоструйное течение златых октав прославленного поэта.

Итак, решение о том, кто поедет в свадебном поезде в Милан, было принято. Леонора д’Эсте настояла на своем — она будет сопровождать свою дочь. Ее старшенькая, бывшая замужем за маркизом Гонзага, должна была, выехав из Мантуи, присоединиться к поезду в условленном месте на берегу По. Мантуанский двор был в восторге от нее, восхищаясь широтой ее культуры, неутомимым стремлением к новизне — неважно, шла ли речь о ремеслах, искусствах или других видах творческой деятельности человека. Черта эта была весьма характерна для людей Возрождения. Среди прочих в Милан отправился и брат Беатриче, Альфонсо д’Эсте, четырнадцатилетний безусый подросток. Ему предстояло сочетаться браком с Анной Сфорца, с которой он был обручен в соответствии с брачным контрактом, подписанным в мае 1477 года. Сам Альфонсо в тот год еще посапывал в пеленках, а невесте было годика четыре. В компании с ними — дядя жениха и невесты, кардинал Сиджизмондо д’Эсте. Он взял с собой сына Эрколе, который тоже должен был сыграть свадьбу с одной из девушек дома Сфорца — Анджелой. Итак, в Милане им предстояло справить сразу три свадьбы. Кардинал ехал в Милан с большой охотой. Ему предстояло освятить своим присутствием один из самых курьезных обычаев того времени. Дело в том, что по правилам лица наиболее авторитетные и влиятельные при дворе должны были присутствовать, находясь за символической ширмой, на первой брачной ночи молодоженов. Во исполнение этого обычая требовалось присутствие среди гостей жениха и невесты человека духовного звания. Кардиналы, как правило, весьма охотно исполняли эту феодальную повинность. И, к слову сказать, лучше какого-нибудь кардинала никто не мог сопроводить ядреным комментарием пылкие действия новоиспеченного супруга, обычно еще в подростковом возрасте. Юноши обычно старались изо всех сил, лишь бы не ударить лицом в грязь в присутствии столь важных гостей. Их аристократические невесты, нимало не смущаясь присутствием болельщиков и древностью своего родового герба, требовали от юношей исполнения супружеского долга согласно всем тонкостям любовного искусства и неоднократных доказательств мужской доблести. Судя по всему, Беатриче вряд ли предстояло испытать приключение такого рода. Но вот Альфонсо радовался грядущему экзамену, по успешном завершении которого он станет настоящим мужчиной. Он бравировал своей опытностью. Предстоящее супружеское состязание его веселило. По его настоянию в брачном контракте было особо оговорено, что после первой же брачной ночи и исполнения им супружеского долга он будет освобожден от обязательного посещения школы. Альфонсо мечтал о той минуте, когда он публично докажет свое мужское достоинство, свою четырнадцатилетнюю мужскую силу в любовном состязании с невестой, которой уже исполнилось семнадцать лет. Итак, с Альфонсо все было ясно. Но невозможно было вообразить, чтобы Лудовико Мавр, один из самых могущественных государей эпохи, предстал перед любопытствующими свидетелями в качестве Адониса, срывающего цветок любви пятнадцатилетней Беатриче. Что ни говори, а он, уже зрелый мужчина, сильно рисковал оказаться не на высоте положения в решительную минуту.

Посол Тротти в письме от 21 ноября 1940 года, отправленном из Виджевано, горячо рекомендовал Леоноре д’Эсте прибыть в Павию днем 16 января и не позже, ибо, подчеркивал он, венчание назначено на 17 января в герцогской часовне. Измученный бесплодными переговорами, продолжавшимися в течение нескольких месяцев, посол просил об одном, обращаясь на этот раз к герцогу Эрколе: «Не присылать слишком много дам». Посол не чаял, чтобы бракосочетание свершилось как можно скорее. Дело в том, что переменчивость намерений, также и в том, что касалось соблюдения брачных контрактов, была явлением в ту эпоху весьма заурядным. Вот отчего посол просил своего герцога: «Действуйте без промедления!» Речь шла о товаре скоропортящемся. Посол был прав. Амор и власть — основные расчетные единицы эпохи — предопределяли систему союзов, были золотым эквивалентом Возрождения.

По этой причине Эрколе д’Эсте неожиданно предложил Лудовико заключить сделку: не обмениваться приданым (Анна Сфорца должна была принести своему мужу 150 тысяч дукатов золотом, тогда как Беатриче д’Эсте — 40 тысяч, хотя до сих пор неизвестно, чем была обусловлена столь значительная разница в суммах), а передать ему, герцогу Феррары, Парму, и ни дукатом больше. Ответ Лудовико был незамедлительно получен и выдержан вполне в стиле миланского герцога: «Я не поступлюсь ни одним зубцом сторожевой башни замка, стоящего на рубежах Миланского государства. И впредь намерен я заботиться о собирании земель». Таким образом, герцогу д’Эсте пришлось удовлетвориться приданым. Пармы он так и не увидел.

Браки всегда порождают новые проблемы, и нет им числа. Анна Сфорца, семнадцатилетняя невеста, дочь злодейски убитого Галеаццо Марии и сестра Джана Галеаццо, заявила вдруг, что она не сделает и шагу из Милана, если ей не позволят взять с собой в Феррару четверых камер-юнкеров и четырех фрейлин, с которыми она была дружна с детства. Без них в Ферраре, заявила она без обиняков, ей не жить. Изабелла Гонзага, которая должна была сыграть роль свидетельницы при бракосочетаниях своих брата и сестры, намеревалась явиться в Милан со свитой столь многочисленной, будто это она сама собиралась выходить замуж. В ее свите насчитывалось сто сорок четыре человека, девяносто лошадей и такое количество прислуги, что никто и не брался ее пересчитать. Мавр был вынужден потребовать, чтобы она сократила свою свиту хотя бы наполовину. Наконец свадебный поезд, самый необычный и красочный в истории Италии праздничный караван, был готов отправиться в рискованное путешествие. Лудовико не лгал, когда ему пришлось живописать в самых трагических красках риск передвижения через скованную морозами Италию. Зима 1490 года вошла в историю страны как самая лютая и жестокая зима, какая была когда-либо на Апеннинском полуострове. Дороги были заметены сугробами, спуски в долину обледенели. Вдоль По даже особые повозки, в которые впрягали по нескольку волов сразу, не были в состоянии преодолевать ледяные торосы. Первоначальный замысел — подняться вверх по реке на барже — оказался неисполнимым, так как воды По были скованы ледяным панцирем. Пришлось передвигаться на особых санях — тех же повозках, поставленных вместо колес на особые гигантские коньки. Леонора, Беатриче, Альфонсо, Сиджизмондо и многочисленная свита, состоявшая из хорошеньких камер-юнкеров и фрейлин, отправились в путь на этих импровизированных санях в среду утром 29 декабря. Почти в тот же ранний час из Мантуи пустился в дорогу поезд Изабеллы д’Эсте. Оба поезда, как было условлено, должны были встретиться на берегу По, на полпути между Виенной и Брешелло. Именно в этом месте река становилась судоходной. Гости, спешившие в Милан из Феррары и Мантуи, могли пересесть здесь на три бучинторо, специально присланные для них из ломбардской столицы. Предполагалось, что свита будет доставлена на восемнадцати баржах. Мавр рассчитал, что таким образом гости в целости и сохранности прибудут в Пьяченцу, ну а оттуда до Павии, где их и ждал Мавр, было рукой подать.

Наспех устроенные сани весело скользили среди хрустальной безлюдной пустыни. Чуть дрожал мертвый стеклянный воздух. Недвижная наледь поблескивала равнодушно в ветвях сосен и елей. Окрестные дороги были заметены ровным белым, словно саван, снежным покрывалом. Озера превратились в безжизненные ледяные зеркала. Беатриче наконец приумолкла. Бескрайняя снежная пустыня напоминала ей слышанные в детстве сказки о гномах и эльфах, живших где-то недосягаемо далеко, на Севере. Но Леонора, будучи женщиной мужественной и упрямой, не растерялась. Она командовала оробевшей свитой и челядью. Наконец показался какой-то городок — Брешелло! В этом месте По еще была свободна ото льда, что обещало быстрое завершение пути. Изабелла д’Эсте Гонзага прибыла со своим поездом к вечеру 2 января 1491 года. Новый год ей пришлось встретить в скрипучих санях. Морозный воздух огласили радостные выкрики. Мать и сестры весело обнялись.

Изабелла знала себе цену. Она привыкла всегда говорить то, что думает. Трудности путешествия вызвали горячий поток жалоб. Только Беатриче, пораженная новизной увиденного, была в восторге от путешествия в сказку. Герцогский поезд погрузился на корабли и начал подъем вверх по течению По. Ломбардский январь как раз в этот день ударил жестоким морозным залпом. Такой стужи в здешних местах не знали десятилетиями. К сожалению, бучинторо, на котором следовала Изабелла, и даже устроенная на нем роскошная каюта для дам не могли выдержать такого мороза. Со страхом ждала герцогская свита наступления ночи. Все боялись лечь спать, потому что тонкая дощатая обшивка бучинторо не могла сдержать волн леденящего душу мороза. Колючий ветер больно щипал лицо, перехватывал дыхание.

Изабелла д’Эсте жалобным голосом искала сочувствия у своей фрейлины. Говорила о тяготах пути. Она не знала, что фрейлине только того и надо. Ведь каждый день она должна была писать отчет мужу-герцогу, в подробностях информируя его обо всех превратностях дня.

— Беатриче, голубушка, иди ко мне, не то я умру от холода. Нет больше сил терпеть. Я укутала по твоему совету ноги плащом. Но все напрасно. Никак не могу согреться. Иди ко мне, забирайся под одеяло. Давай согреемся вместе, обнимемся покрепче. Вот так… Боже, как холодно…

Беатриче де Контрари, хорошенькая и хитроумная особа, одна из наиболее влиятельных фрейлин при дворе д’Эсте, не могла ослушаться. Она ласково обняла свою госпожу, пытаясь передать ей тепло своего тела. Изабелла стала постепенно успокаиваться. Она покрепче прижалась к своей сверстнице. Горячее ее дыхание не только согревало, но и успокаивало взволнованное сердце. Наконец можно забыться. Заснуть.

Беатриче де Контрари почувствовала, что герцогиня как бы невзначай все теснее прижимается к ней, и пошутила лукаво:

— Мадонна, я вижу, ты уже совсем отогрелась. Дальше — мужское дело. Увы, нет у меня того пламени, которым смог бы возжечь твой костер герцог. — Потом помолчала и с любопытством взглянула на столь прекрасное вблизи лицо герцогини. Она и в самом деле мирно задремала у нее на груди. Счастливая детская улыбка блуждала в уголках губ.

Бесприютная ветреная ночь на реке. Странная ночь. Колючие волны холода иглами пронзали нутро корабля. Изо всех щелей дуло ледяным сквозняком. Предприимчивая компаньонка Изабеллы д’Эсте привлекла к себе герцогиню, видевшую первые сны, и сжала ее в страстном объятии.

— Боже, как она хороша! — пробормотала фрейлина, задыхаясь от жаркого волнения, и еще крепче обняла ее.

Ветер выл, хлюпал ледяными волнами. Мороз хозяином гулял по промозглым каютам. Только два человеческих существа нашли успокоение в объятии, длящемся целую вечность. Так фрейлина и герцогиня провели всю ночь, пока не засинел над рекой тяжелый зимний рассвет. Ночь, прошедшая в самозабвении, растаяла.

Лудовико нетерпеливо всматривался в даль. На горизонте наконец появился празднично украшенный бучинторо. Лудовико взволнован: что сулит ему встреча с пятнадцатилетней Беатриче д’Эсте? Вскоре корабль, над которым развевались вымпелы Милана и Феррары, причалил к пристани. Сильный холодный ветер, выхолаживающий душу, дул над рекой. В воскресенье 16 января 1491 года Беатриче, резвый, любопытный подросток, первой сошла, нет, сбежала на берег Ломбардии. Отныне эта земля должна была стать ее второй родиной.

— Мне говорили — ты само очарование! — приветствовал невесту восхищенный Мавр. — Но слова бледнеют перед яркой действительностью!

Леонора д’Эсте с нескрываемым удовольствием рассматривала своего зятя. Его хищный орлиный профиль, повадки пирата, в общем-то, ей импонировали. Известно, рыбак рыбака видит издалека. Лудовико покорил ее с первого взгляда. Легкий и непринужденный поклон — настоящий государь великого герцогства!

— Надеюсь, путешествие не очень вас утомило, мадонна. Правда, я вас предупреждал. — Нотка иронии прозвучала в этом элегантном упреке герцога. Он дал понять Леоноре д’Эсте, что прибытие ее в общем было неуместно.

Щеки Беатриче пылали пунцовым огнем. Со всех сторон на нее были направлены изучающие взгляды. Сколько любопытных глаз оценивали ее фигуру, лицо, манеру держать себя. Но замешательство Беатриче длилось не дольше мгновения. Она радостно вскрикнула, завидев прекрасного коня, которого слуги подводили к ней.

— Мадонна, — обратился к ней Лудовико, — в замке Павии вас заждались. Нам следует торопиться. Стол уже накрыт.

— Я предпочитаю, как это ни странно, путешествовать в покойной карете, — вступила в разговор мать, Леонора д’Эсте. — Верховая езда, знаете ли, для молодых, — закончила она свою тираду. В ее словах явственно звучала лукавая ирония. При этом Леонора д’Эсте выразительно взглянула на свою пятнадцатилетнюю дочь, а затем на тридцативосьмилетнего жениха.

Беатриче, Изабелла и двенадцать фрейлин с удовольствием совершили легкую верховую прогулку до Павии. Вокруг расстилались сжатые ледяной зимой опустевшие поля. У ворот замка их встретили две девушки, которым было поручено оказывать прибывшим гостеприимство. На их лицах расцвели белозубые улыбки. Одну звали Гризельдой, другую — Беатриче Сфорца. Они должны были препроводить невесту Беатриче в ее апартаменты. Горячая ароматная ванна уже ждала ее. Невесту следовало хорошенько отогреть после восемнадцати дней утомительного путешествия среди зимы.

Альфонсо торопил события. Ему не терпелось поскорее прибыть в Милан, познакомиться со своей суженой. Но широкие, просторные дворы павийского замка, которые только что были очищены от свежевыпавшего снега, манили его. Известно, в четырнадцать лет трудно устоять перед соблазном погонять упругий мяч на просторе.

— Дядя Лудовико, — предложил он герцогу, — давай поиграем, ну хоть немного, в мяч. Все равно женщины еще не готовы к ужину.

Часовня была со вкусом и празднично украшена. Сердце Лудовико сжалось в комок от умиления. Это у него-то, человека, который, казалось, давно привык ко всяким неожиданностям. Гул восхищения волной прокатился в толпе собравшихся гостей. В сопровождении своей гордой матери Беатриче уверенным шагом направилась к алтарю. Единственное ее украшение — последний подарок, полученный совсем недавно от жениха. Жемчужное колье, сто двадцать крупных жемчужин, перевитых золотой нитью и оттененных сверкающими рубинами. Ее белый подвенечный наряд был ослепительно богат и торжествен.

Дамы и кавалеры, приехавшие из Феррары и Мантуи, были столь многочисленны, что за их спинами почти не было видно миланцев. В момент, когда Лудовико стал надевать обручальное кольцо на палец невесты, он заметил — она вдруг побледнела. По завершении церемонии он решил показать ей сокровища замка. Лудовико очень хотелось показать ей фрески, воспроизводившие исторические сцены и драматические эпизоды герцогской охоты. В этом способе художественного осмысления жизни, казалось ему, был выражен весь ее смысл. Беатриче непременно должна увидеть эти фрески!

— Видишь, это великий поэт — Петрарка. Произносит свою знаменитую речь, — объяснял Лудовико молодой жене, — а вот и оружие, принадлежавшее Висконти и Сфорца, — мечи, алебарды, острые кинжалы… А вот, взгляни, какие изумительные часы! Их построил для нас Джованни Донди. С тех пор знаешь как его прозвали? Джованни-часовщик! Он шестнадцать лет собирал механизм. Смотри, смотри! Часы отмечают движение всех планет, Солнца, указывают время дня и ночи, смену месяца, года.

Бал продолжался, несмотря на то что на башне замка уже давно пробило полночь. Затем молодые удалились в опочивальню…

Лудовико пережил в своей жизни немало любовных приключений. Но в этот момент он как бы предощущал, что эта брачная ночь будет необычной. Он с нежностью глядел на юное существо, прикорнувшее на огромном супружеском ложе. Лудовико был не в силах оторвать глаз от ее красоты. Но какое-то смятение поселилось в его душе.

— Беатриче… Беатриче… шептали его пересохшие губы чуть слышно, призывно. — Теперь ты моя… моя…

Он попытался было привлечь ее к себе, овладеть ею… Из ее больших открытых глаз будто брызнули искры. Она нежно прильнула к его могучей, мускулистой груди. Но вдруг, словно чего-то испугавшись, отпрянула.

— Милый, милый… К чему спешить… Не сейчас… Потом…

Шли часы первой брачной ночи. Беатриче по-прежнему была такой же невинной и девственной, какой и вошла под эти своды. Но с опытностью гетеры она не давала прекратиться любовной прелюдии. Она искусной рукой поддерживала сжигавшее мужа пламя желания. На губах ее играла чарующая, колдовская улыбка. Иногда ее полные, сочные губы вдруг вздрагивали, словно ища чего-то и не находя. Словно невзначай, она угадывала его самые сокровенные, распаленные фантазией Эроса желания.

Снова и снова просил Лудовико о пощаде:

— Беатриче… ну же… будь моей… Иди ко мне!..

Острое, пронзительное желание испепеляло его. Но он понимал: Беатриче — необыкновенная женщина. Скоро, очень скоро она, да, она, будет принадлежать ему вся, без остатка. Правда, в эту первую брачную ночь ему пришлось удовольствоваться только ее жаркими поцелуями и обжигавшими его до содрогания смелыми ласками.

Тем не менее на следующее утро было объявлено, что брак совершился. Лудовико и Беатриче стали супругами. Собравшаяся по этому поводу праздничная толпа рукоплескала его мужской доблести. Весь двор радостно принял этот счастливый исход первой брачной ночи к сведению.

Для участия в праздничных торжествах в столице герцогства — Милане молодая жена герцога прибыла в город 22 января. Для совершения святой молитвы она остановилась в церкви Сант-Эусторджио близ Тисинских ворот.

За час до объявленного прибытия Беатриче герцогиня Изабелла Арагонская выехала верхом из своего замка в направлении Сант-Эусторджио, сопровождаемая блистательной свитой фрейлин и камер-юнкеров. Народ, собравшийся по пути ее следования, комментировал:

— Видишь, не терпится взглянуть на соперницу. Представляю, какой фейерверк будет сегодня при дворе. Только искры посыплются!

Лудовико, отправившийся в Милан загодя, чтобы лично проследить за всеми приготовлениями к празднику, скакал верхом рядом со своим племянником Галеаццо. У Тисинских ворот они встретили Беатриче. Лудовико в парчовом плаще, щегольски накинутом на широкие плечи, весело пришпорил своего скакуна и занял место рядом с молодой женой. Вознеся молитву в Сант-Эусторджио, они решили объехать город. Беатриче сгорала от любопытства, так ей хотелось увидеть праздничное приветствие миланцев. Сорок шесть пар музыкантов сопровождали их торжественный въезд в город. Сто фанфаристов-трубачей возвещали об их прибытии на ту или иную улицу или площадь города. Миланцы, а тогда в городе было 150 тысяч жителей, были на улицах и площадях, кому не хватило места — высыпали к распахнутым окнам. С подоконников и балконных перил свешивались драгоценные ковры и хоругви в цветах дома Сфорца. Гирлянды были свиты из неувядаемого плюща. Однако самым сильным впечатлением были оружейники. Они устроили показ своего изумительного по красоте оружия, выставив его на тротуары. Сверкала на солнце ослепительная вороненая сталь. Дети оружейников, те, что постарше, облачились в рыцарские доспехи. Герцогиня шествовала, таким образом, мимо выстроившихся по обе стороны улиц вооруженных юношей-рыцарей, которые приветствовали ее, подняв забрало.

В замке у парадных ворот — Ворот Филарета — невестку встретила герцогиня-мать, Бона, поспешившая из Аббьятеграссо в Милан специально для этого торжественного случая. Рядом с ней другая невестка — маленькая Анна со своей сестрой, очаровательной Бьянкой Марией. Никогда прежде не видел Милан празднества столь пышного. В конце января впервые выглянуло солнце — праздник весны. Под его вешними лучами оттаивала и оживала еще недавно мертвая земля. Приветное лучезарное солнце, высокое небо — все радовало сердце праздничной, ликующей толпы. Приветствуя этот брак от души, миланское простонародье понимало, что таким образом отдает дань уважения своему подлинному господину — Лудовико, и делало оно это с огромным воодушевлением. Мавр, хотя и не пользовался всеобщей слащавой любовью, был уважаемым государем.

Беатриче, как это ни странно, держала себя более скованно. Ее непосредственность девочки-подростка словно куда-то улетучилась. Важность уготованного ей предназначения, казалось, ее обескуражила. Только юный Альфонсо вел себя просто и естественно. Несколько беззаботных дней, проведенных в Павии, он посвятил играм и развлечениям. Альфонсо успел даже поохотиться в горах. Теперь он мог похвастать настоящим охотничьим трофеем. На его счету, вы только представьте, четыре оленя! Он уложил их собственноручно подаренным ему палашом. Его свадьба с Анной состоялась 23 января. Невеста явилась к алтарю в подвенечном наряде, сплошь усыпанном драгоценными самоцветами. Анна была нежна и покорна. Вела себя она просто, не смущаясь — быть может, оттого, что понимала: место, уготованное ей, гораздо скромнее, чем то, которое по праву принадлежит теперь Беатриче.

С понедельника 24 января в Милане начались торжества по случаю двойного бракосочетания. Мавр повелел украсить к этой дате новыми фресками зал для игры в мяч. Художники справились с заказом с неслыханной, головокружительной быстротой. Мастера кисти сделали за месяц с небольшим то, на что обычно требовалось три года! Балы продолжались целый день напролет. Но и ночь не была помехой желавшим танцевать. Пары кружились в танце при свете многосвечных канделябров. Тристано Калько, лучший светский хроникер того времени, был потрясен великолепием дам, явившихся тогда впервые на бал в платьях с необычно глубоким декольте, как того требовала новая мода, только что пришедшая в Италию из знойной Испании. На балу присутствовало более трехсот синьоров, были все послы, аккредитованные при миланском дворе, двести великосветских дам и фрейлин. Герцогиня Изабелла, несмотря на то что была на последнем месяце беременности — все перешептывались, не начнет ли она рожать тут же, прямо на балу, — тоже участвовала в общем празднике и танцевала со своей любимой фрейлиной.

Миланцы и многочисленные иностранцы, поселившиеся в городе и не желавшие из него никуда уезжать, были приглашены 26 января на рыцарский турнир — бой на копьях в большом дворе замка. Предполагалось, что состязание рыцарей пройдет в три тура в течение трех дней.

Рыцарский турнир должен был ознаменовать тот факт, что Мавр достиг абсолютной власти. 50 тысяч зрителей собрались полюбоваться мастерством великолепных рыцарей. Никто не делал вид, что интересуется судьбой законного герцога Миланского. Все были на стороне того, кто сосредоточил в своих руках действительную власть. Многотысячная толпа, как один человек, выкрикивала: «Мавр! Мавр! Мавр!» Большинство бойцов, желая засвидетельствовать свое почтение Лудовико Мавру, украсили свои знамена, шлемы и щиты изображением малыша-мавра.

Самый прекрасный из рыцарей, с изобилием подробностей описанный неутомимым Калько, по общему мнению, — Галеаццо ди Сансеверино. Сам Леонардо счел за честь подарить ему эскиз боевого облачения. В мельчайших подробностях проинструктировал его Леонардо, как выехать на ристалище, как поприветствовать зрителей. Когда Галеаццо-рыцарь въехал во двор замка, толпа зрителей разразилась ревом восторга. Конь Галеаццо-рыцаря с ног до головы был покрыт сверкавшей на солнце чешуйчатой золотой кольчугой. Головной шлем боевого коня украшали огромные витые турьи рога. Щит рыцаря был в виде головы бородатого воина. Шлем Галеаццо-рыцаря был увенчан шишаком, тыльная часть которого изображала дракона с длинным витым хвостом.

Галеаццо стал победителем всех трех видов турнира. Ему удалось сломать двенадцать копий своих незадачливых противников в двенадцати попытках. Герцогиня Беатриче сама пожелала вручить ему заслуженный приз — отрез алого бархата длиной в тридцать два локтя! Народ был несколько озадачен, видя, что на лице герцога Джана Галеаццо как бы застыло выражение какого-то тупоумного блаженства. Но дядя позаботился, чтобы избавить его от тяжкого бремени правления таким великим государством, каким был Милан. Его посредственная душа не могла не порадоваться этому факту. Но жена его, Изабелла, вовсе не чувствовала себя столь же благостно, умиротворенно. Время от времени она бросала на молодую счастливую жену Мавра злобный взгляд. Она не скрывала чувства досады.

Но именно Изабелле было суждено поставить последнюю радостную точку в праздниках, длившихся три дня и три ночи. 30 января, когда балы и рыцарские турниры наскучили утомленным миланцам, герцогиня разрешилась от бремени и родила Джованни Франческо, «маленького герцога», как тотчас прозвал его народ, оттого что существовало немало сомнений относительно подлинного отцовства мальчика.

С момента первой встречи Мавр был очарован излучавшим жизненную энергию личиком своей невесты. Совершая верховые прогулки в окрестностях Павии, они не прерывали ни на минуту веселого, непринужденного разговора, обменивались ласками, постоянно держались за руки, как дети. Но шли дни. Беатриче погрузилась в какую-то неизъяснимую печаль. Она с каждым днем становилась все немногословнее. В ней появилось какое-то детское упрямство, которое даже ее мать была не в состоянии перебороть. Самый неприятный случай произошел, однако, как раз в день их приезда в Милан. Оставив молодую жену в Сант-Эусторджио, чтобы загодя прибыть в замок и распорядиться о встрече, Лудовико весело попрощался с ней:

— Прощай, женушка!

Но Беатриче не удостоила его ответом. Вместо этого она нахмурила брови. На лице ее не скользнуло и тени улыбки. А ведь он уже так привык, чтобы улыбка трогала ее нежные губы… Лудовико не сумел скрыть досаду. Поэтому теперь при всяком удобном случае он старался лишний раз подчеркнуть свое восхищение красотой жены, капризного подростка. Он пытался чем-нибудь рассмешить ее, шутил беспрерывно, как студент. Все время он стремился как-то приласкать ее, утешить, попросить прощения.

Супружеская жизнь Мавра никак не налаживалась. Он уже раскаивался в том, что был слишком жесток с Джаном Галеаццо, упрекнув его в неисполнении супружеского долга — долга чести. Прошел уже месяц со дня венчания, но жена его по-прежнему была девственницей, такой же нетронутой девушкой, какой она прибыла к нему из Павии. Против своего обыкновения Мавр решил даже пожаловаться Тротти, послу своего свекра. Лудовико, несмотря на все усилия, так и не удалось взять мужской верх над этой девчонкой, сделать ее женщиной. Первая ночь любви, закончившаяся для него как для мужчины ничем, положила начало какой-то странной и мучительной для всякого мужчины игре. Вместо того чтобы овладеть женщиной как подобает, он был вынужден довольствоваться любовной прелюдией, сладострастной игрой, наслаждаться упругим и нежным телом подростка, не достигая минуты наивысшего наслаждения. Он мог сколько угодно ласкать ее в своих объятиях. Она же только того и добивалась, чтобы желание его иссякло, натянутая струна оборвалась. Но и в этой игре Беатриче сумела навязать ему свою волю. Словно капризный ребенок, настояла она на том, чтобы их любовная игра происходила в абсолютной темноте. Только тогда, когда были погашены факелы, могла она себе позволить подарить ему тот самый страстный и горячий поцелуй, которого желает мужчина и которому обучили ее опытные фрейлины феррарского двора.

Мавру, которому скоро должно было исполниться сорок лет, было трудно удовольствоваться только этим, пусть и самым прекрасным в жизни мужчины, поцелуем. Несколько ночей, проведенных им в бесплодных утехах, вконец изнурили его. Игра наскучила ему. Он снова принялся посещать свою любовницу Галлерани, жившую, кстати, в замке. Всякий раз, когда феррарская девственница доводила его до безумия, ему приходилось искать успокоения в опочивальне более благосклонной к его мужскому достоинству фаворитки. Галлерани, правда, была на последних днях беременности. Правда и то, что он сам торжественно клялся, что после вступления в брак больше не прикоснется к ней. Но целомудрие и безумные игры, которые с ним затеяла капризная Беатриче, заставили его искать счастья в постели другой женщины.

С первого же дня опытные куртизаны стали демонстративно оказывать большее уважение Беатриче, нежели Изабелле. Они как бы подчеркивали своим поведением то, что знают, кто является подлинной госпожой Милана. Все видели, с каким пренебрежением дядя относился к своему племяннику Джану Галеаццо. Через несколько недель после рождения «маленького герцога» Джан Галеаццо со своей женой был отправлен «на отдых» в замок Виджевано. Оттуда Джан Галеаццо обратился к Лудовико за разрешением посетить Милан, где был его новорожденный с кормилицей. Нелепым был уже сам факт, что миланский герцог просит разрешения приехать в свою собственную столицу. Но самое невероятное то, что Лудовико запретил ему приезжать в Милан. Таким образом, наметившаяся было дружба между двумя герцогинями, неважно, подлинная или поддельная, тотчас прекратилась.

Три месяца спустя после рождения «маленького герцога» Изабелла и Беатриче держали себя словно неразлучные подруги. Вместе они делали покупки на миланских рынках и, чтобы остаться неузнанными, повязывали голову платком, по обычаю простых горожанок.

— Смотрите-ка, вот бабы! И платка повязать как следует не научились! Вот чучела! — хохотали им в лицо настоящие горожанки.

— Молчать, дуры! Прекратить зубоскальство! — пыталась урезонить торговок Беатриче.

Но в ответ те только смеялись им в лицо. Благородным дамам оставалось ретироваться в замок. Взглянув друг на друга, они понимающе хохотали. Но вскоре неприязнь разлучила их навсегда.

Беатриче обладала характером твердым. Она не позволяла никому помыкать собой. Она не могла удержаться, чтобы не потребовать от своего Мавра прекратить связь с Галлерани. Напрасно куртизаны умоляли ее не делать этого. Любой разговор с Лудовико на подобную тему, полагали они, мог привести к катастрофе.

— Мне известно, что ты все еще держишь эту шлюху в нашем замке. Не хватало еще, чтобы ты положил ее прямо в мою постель, — обрушилась Беатриче на застигнутого врасплох Мавра. Жестокие искры вспыхивали в ее глазах, в голосе звенел металл. Подобная твердость характера у пятнадцатилетней девушки удивляла и озадачивала. — Знай, что я не надену платье, которое ты подарил. И догадываешься — почему? Наверняка точно такое же ты преподнес своей суке! Если ты не вышвырнешь ее из замка, я возвращусь в Феррару! Пусть все знают, отчего я не могла ни минуты дольше оставаться в Милане.

Мавр верно оценил обстановку. Он понял, что ему не следует бросать вызов своей жене. Лудовико капитулировал.

Так началась политическая карьера Беатриче, блистательной синьоры Милана. Те шесть лет, которые ей было суждено прожить, превратили Беатриче в одно из главных действующих лиц своего времени. Она стала женщиной, которой восхищалось Возрождение. Беатриче вошла в историю как женщина высокообразованная, обладавшая легендарным, безукоризненным вкусом, покровительница искусств и литературы. Бальдассар Кастильоне говорил о ней, обращаясь к своим собеседникам:

— О, как жаль мне, что вы не успели познакомиться и узнать поближе герцогиню Беатриче Миланскую. Мне жаль также, что и я не смогу больше насладиться умом этой женщины.

В самом деле, Беатриче — необыкновенное явление в истории. Девушка, которой было суждено переступить порог взрослой жизни в пятнадцатилетием возрасте, прожить только до двадцати двух лет, оставила после себя столь глубокий след, который не пришлось оставить даже умам более зрелым. Беатриче только прибыла в Милан, а слава о ней как о фанатичной поклоннице новой моды, способной протанцевать всю ночь напролет, уже гремела в городе. Беатриче покорила миланцев тем, что смело использовала новые цветосочетания, новые краски в своих смелых одеяниях. Денно и нощно предавалась она развлечениям на балах. Но в замужестве Беатриче прославилась как безупречная хозяйка дома, вдохновительница рафинированной, интеллектуальной жизни, законодательница мод. Правда, среди ее современников было немало таких, кто, подобно Паоло Джовио, запечатлел ее в своих анналах как злобную интриганку, надменную и капризную особу, не ведавшую никакой меры в своем стремлении к роскоши.

Следует подчеркнуть, что человек, с которым Беатриче жила в Милане, во многом сформировал ее личность. Разумеется, Лудовико был и интриган, и распутник. Однако главной чертой его характера были все-таки качества великого государя. Многие женщины, подпавшие под его влияние, усвоили и переняли чувство государственной ответственности.

Галлерани, возлюбленная Мавра, от природы обладала особой, неповторимой красотой. Но при дворе Лудовико Мавра она приобрела нечто большее — благородство и ту таинственную царственную возвышенность духа, которыми человечество восхищается до сих пор, совершая паломничества к ее портрету кисти великого Леонардо. «Дама с горностаем», ныне хранящаяся в музее Кракова, — это Галлерани. Лудовико познакомился с ней, когда девушке только исполнилось шестнадцать лет. Великие женщины Возрождения словно торопились чувствовать и жить — в делах любви и в делах власти. В 1481 году Лудовико подарил ей поместье в Саронно и дворец в Милане. Именно с этих пор Галлерани стала утверждать, будто она дама благородного происхождения. На самом деле род ее был не так уж и знатен.

Когда Лудовико должен был жениться на Беатриче д’Эсте, Галлерани, которой только что сровнялось двадцать шесть лет, ждала рождения ребенка. Она по-прежнему жила в замке в особых апартаментах, предоставленных ей гостеприимным любовником.

— Клянусь, я не прикоснулся к ней с тех пор, как завершился Великий пост, — спешил уверить Лудовико посла Тротти, которому было поручено выяснить все подробности интимной жизни герцога. — Как только она разрешится от бремени, я вышлю ее вместе с ребенком за пределы Милана.

Беатриче д’Эсте и на этот раз решила укрепить свое политическое положение при миланском дворе. Обстоятельства складывались для нее как нельзя более удачно. Она дала понять мужу, что, прежде чем начнется их совместная супружеская жизнь, она не возражает, чтобы он нашел применение своей мужской силе в постели «старухи» Галлерани. Разумеется, для пятнадцатилетнего подростка двадцатишестилетняя опытная наложница не существовала как достойная соперница. Беатриче не возражала против сожительства Лудовико с Галлерани. Более того — она готова воспитать вместе со своими детьми незаконнорожденного ребенка. Но при одном условии: после родов любовница должна немедленно покинуть замок. Таково последнее слово Беатриче. Она верно рассчитала. Главное — с пониманием отнестись к той ситуации, в какой оказался Лудовико. Тогда сцена ревности, которую она устроила ему так удачно накануне, принесет искомый результат. Так Беатриче добилась от мужа изгнания Галлерани из замка.

Мавр понимал, что рисковать ему при подобных обстоятельствах не следует. Беатриче была готова на все, на любой скандал, лишь бы настоять на своем. Ему следовало как можно скорее распрощаться с прекрасной Галлерани. Правда, чтобы не лишать себя приятной возможности видеть ее хотя бы изредка, наслаждаться ее женскими прелестями, ему пришлось потрудиться: он уговорил Галлерани выйти замуж за графа Лудовико Пергамино, кремонского синьора, преданного и покорного своего вассала. Так Мавр пристроил любовницу, найдя ей достойного мужа, готового в любой момент уступить свое место в опочивальне настоящему хозяину, которому тот по гроб жизни был благодарен за щедрое вознаграждение: еще бы, Пергамино стал считаться мужем одной из самых красивых женщин не только Италии, но и Европы! Галлерани тоже суждено было стать одним из главных действующих лиц Возрождения. Навеки прославит ее Маттео Банделло, говоря о ней как о самой образованной женщине Европы. Кстати, впоследствии Лудовико попытался устроить и судьбу Чезаре, незаконнорожденного сына Галлерани. В 1497 году, когда почил в бозе архиепископ Миланский, Лудовико попробовал закрепить архиепископство за своим отпрыском, которому в то время не исполнилось и семи лет. Миланский клир, однако, возмутился подобным обращением с церковными должностями. Мавр был вынужден извиниться за неслыханное попрание и оскорбление церковных прав.

Беатриче и Чечилия — всего лишь две из наиболее известных женщин Лудовико. Как только его страсть к постаревшей Чечилии остыла и он получил полное супружеское удовлетворение от своей жены-подростка, Лудовико нашел себе другую блистательную любовницу — Лукрецию Кривелли, жену камер-юнкера Боны Савойской. К тому времени, как Беатриче в январе 1497 года умерла, Лукреция уже прочно обосновалась на позициях влиятельной фаворитки Мавра. Почувствовав свою силу и незаменимость, она без какого-либо стеснения потребовала от герцога засвидетельствовать свою любовь при помощи благодеяний в пользу ее многочисленных родственников. Вероятно, именно ее видим мы на портретах кисти Леонардо, хранящихся ныне в Лувре, однако не исключено, что это все та же Галлерани.

Мимолетным видением была в истории жизни Лудовико другая возлюбленная — очаровательная Коломбина. Она изображена на портрете, написанном одним из учеников Леонардо, Франческо Мельци. Коломбина была фрейлиной Беатриче д’Эсте. О ней, увы, мало что известно историкам. Но всякий, кому хоть один раз посчастливилось увидеть ее портрет, не может забыть свежесть розовых ланит, лукавую нежную улыбку, трепетно вздымающуюся грудь и — какая неожиданность! — кроткие глаза, которыми смотрит она на цветок, застывший в ее прекрасных руках. Мимолетное видение, которому было суждено продлиться в веках! Разумеется, Лудовико не мог обойти своим вниманием такую красоту. Кто осудит его?

Однако самое горячее и постоянное чувство Лудовико испытывал не к той или иной из своих многочисленных любовниц, а к своей незаконнорожденной дочери Бьянке Джованне, которую он прижил от бедной девушки-рыбачки. Он, как помнит читатель, тайно встречался с ней в хижине на берегу моря в те юные годы, когда он был еще герцогом Бари. Девушку-рыбачку звали, кажется, Бернардина де Коррадис. Именно к своей бедной дочери, Бьянке, Лудовико и испытывал самые нежные и глубокие чувства.

Бьянка постоянно была при нем. Он обручил ее с Галеаццо ди Сансеверино, блистательным красавцем рыцарем, победителем турнира, устроенного в честь свадьбы Лудовико и Беатриче. Галеаццо ди Сансеверино! О, как гремело тогда это имя! Смелость, бесстрашие, элегантность стиля, мужественная красота, обширная культура, к тому же ловкий и удачливый охотник! Вот кто такой был Галеаццо ди Сансеверино! Мавр покровительствовал ему с удовольствием. Правда, когда стало понятно, что Лудовико Мавр обречен на поражение, Сансеверино был первым, кто поспешил на сторону французов. 20 июня 1496 года тот синьор, чье копье было непобедимо, женился на Бьянке, которой едва исполнилось четырнадцать лет. Но несчастная умерла в ноябре «по причине заворота кишок», как написал тогдашний хроникер. Девочке прочили блестящую будущность при дворе Сфорца. Она сдружилась с Беатриче. Вместе принимали они гостей замка. Но весьма скоро жена Сансеверино была вынуждена отказаться от великосветской жизни. Мучительные боли в желудке не оставляли ее ни на минуту. В один из редких дней, когда она вдруг почувствовала себя лучше, вместе с герцогом она посетила Бормео, где встретилась с «королем римлян» — императором Максимилианом. Но болезнь возобновилась с новой силой, и она окончательно слегла в постель. Положение ее было безнадежным. Незадолго до кончины она, почувствовав прилив сил, потребовала отнести себя в церковь, чтобы возблагодарить Господа за дарованную жизнь. Но болезнь так и не выпустила ее из своих цепких лап. Врачи уже понимали, что все старания напрасны и только продлевают мучения. Бьянка умерла 23 ноября 1496 года. «Наша Бьянка умерла. Знай, что я, как и прежде, люблю только тебя. Пусть между нами все останется так, как было», — писал Мавр своей первой любви Бернардине де Коррадис. Странное письмо, нелепый язык — ведь их связь прекратилась с тех пор, как родилась Бьянка. Скорее всего, это проявление мужского эгоизма Лудовико. Он желал, чтобы его вчерашние, нынешние и будущие возлюбленные постоянно и неизменно сознавали, что они все как бы состоят на его герцогской службе, являются частью его семьи, которой суждено разрастаться и свидетельствовать о славе миланского государя.

Дети, которых Беатриче д’Эсте родила от Лудовико, укрепили его положение в качестве подлинного герцога Милана. Теперь, когда у Лудовико появились наследники, никто не мог поставить под сомнение его право занимать трон.

Эрколе Массимилиано родился 25 января 1493 года. В честь его появления на свет Лудовико устроил грандиозное празднество. В том деле была одна особенная тонкость. Когда Мавр взял в жены Беатриче, он чувствовал себя далеко не уверенно на троне. Вот почему они и венчались, и справляли свадьбу в Павии, а не в Милане. Никто не должен был сравнивать его свадебный пир с торжествами, подобавшими Джану Галеаццо и Изабелле Арагонской. Теперь же, когда у него родился наследник, ликования своего он не смог сдержать. Торжества по случаю рождения его сына затмили своей роскошью и масштабом те, которые состоялись в январе, два года тому назад, в честь рождения «маленького герцога». Из тюрем по амнистии были освобождены узники, городские колокола неумолчно оглашали окрестности в течение нескольких дней, длинные дубовые столы во всех залах замка ломились от подарков, присланных от всех государей Европы. Изабелла, разумеется, не могла не обратить внимания на то, сколь отличался праздник, устроенный в честь рождения ее сына, от торжеств, сопровождавших появление на свет наследника Лудовико Мавра. Ее бледное, вытянутое лицо красноречивее иных слов свидетельствовало о том, что она переживала. Когда у Мавра в Виджевано 4 февраля 1495 года родился еще один сын, при крещении нареченный именем Сфорца и еще четырнадцатью именами, призванными принести мальчику счастье, празднества повторились с не меньшим размахом. Но на этот раз расходы, понесенные герцогской казной, вряд ли были оправданны. Дело в том, что герцог Джан Галеаццо, удаленный по приказу Лудовико из Милана, к этому времени уже переселился в мир иной.

— Меня не тяготит тот факт, что я отстранен от власти, — повторял равнодушно Джан Галеаццо своей жене, которая не переставая сетовала на злоупотребления его дяди. — Будь на мне бремя власти, мы не смогли бы уделить столь много времени нашему с тобой отдыху в этом прекрасном замке, в милой нашему сердцу Павии. Вряд ли я смог бы вкусить радость дружбы и общения с милыми людьми, насладиться верховыми прогулками, охотой в чудных окрестных лесах, ужинами на открытом воздухе в деревне, балами на природе с нашими пейзанами.

В самом деле, крестьянские балы стали одним из самых любимых времяпрепровождений герцога. Ему нравилось неожиданно нагрянуть вместе с женой и свитой в какую-нибудь богом забытую деревеньку, где крестьяне на вечерней заре устраивали танцы. Герцог приказывал им продолжать веселье, сам же с нескрываемым удовольствием наблюдал за скромным праздником. Нередко тоже пускался в пляс, подхватив под руки какую-нибудь цветущую деревенскую красавицу. Правда, крестьяне не всегда были рады подобным знакам герцогского внимания. Вел себя Джан Галеаццо иногда очень грубо и вызывающе. Когда же праздник, по его мнению, был неудачным, он жестоко наказывал деревенское начальство.

Так, в верховых прогулках, соколиных охотах, облавах на благородного оленя и свирепого кабана, бесполезно пролетели юные дни герцога. Джан Галеаццо жестоко страдал от участившихся приступов язвенной болезни, которые неожиданно прихватывали его, выводя из строя на много дней. Он сильно страдал от своего нездоровья, невозможности вести активный образ жизни, постоянных унижений. Ему казалось, что счастье, отнятое у него судьбой, можно вернуть насильно. Правда, жизнеутверждение он понимал по-своему. Он начинал и тут же обрывал бесчисленные любовные связи с придворными дамами, с простолюдинками, просто с городскими шлюхами. Но жизненные соки, ток которых давно пресекла смертельная болезнь, в конце концов иссякли. Джан Галеаццо пал жертвой чувственного темперамента Сфорца. Привитый на больной организм, этот темперамент медленно, но верно убивал его.

После рождения «маленького герцога» жизнь Джана Галеаццо превратилась в беспрерывную цепь страданий. Мучения, переносимые им, не только свели его в могилу, но и подорвали здоровье несчастной Изабеллы. Она давно уже была заброшена своим мужем и обделена его вниманием. Изабелла занималась только его здоровьем. Она хотела, но так и не сумела его возненавидеть. Джан Галеаццо знал, что ему необходимо соблюдать строжайшую диету. Всякое излишество за столом для него было гибельно. Но он не отказывал себе в удовольствиях богатого пиршественного стола. Врачи запретили вино. Он же подкупил шинкаря: главное — чтобы в укромном месте у него всегда была полная бутылка вина.