Лукавое светило

ПОПУТЧИК

Почтовый поезд Москва — Харьков сбавил скорость, скрипнул тормозами, вздрогнул и остановился. После минутной стоянки произошло то же самое, но уже в обратном порядке: сначала состав вздрогнул, потом скрипнул тормозами, лениво тронулся и стал набирать скорость. Когда за окнами вагона проплыли назад красные станционные постройки, среди которых промелькнуло маленькое здание с большой вывеской «Кипяток», в приоткрытую дверь нашего купе просунулась подвижная фигура в кожаном пальто и такой же блестящей кожаной кепке.

— Егор, кажется, вот здесь есть два места! — крикнул вошедший, бросив взгляд на верхние полки, — Иди, Егор, сюда!.. Простите, граждане пассажиры, эти места свободны?

— Пожалуйста, садитесь! — скороговоркой ответила моя соседка по купе Дарья Петровна, пожилая женщина со следами густого загара на лице. — Места всем хватит.

— Благодарю вас! — кивнула кожаная кепка, — Будем, значит, попутчиками… Егорушка, располагайся! Железнодорожники говорят, что вагон — твоё временное жилище. Поэтому будь как дома. Вот сюда, Егорушка, сюда садись.

Егорушка, крепкий, румяный парень лет двадцати трёх, поздоровался с нами, положил на верхнюю полку потёртый чемодан, повесил пальто и сел. Напротив, опершись ладонями на колени, уселся его спутник. Это был человек, что называется, в самом соку. Ни морщин, ни одышки, которая появляется у людей среднего возраста при поспешной посадке на поезд, ничего этого не было у егорушкина попутчика Наоборот, лоснящийся подбородок, крепкая шея и крутые широкие плечи говорили, что этот человек совсем не обременяет собой персонал больниц и поликлиник и едва ли знает вкус аспирина, валерьяновки и прочей фармацевтической снеди. Определить его профессию по внешности, по костюму было невозможно.

Некоторое время все сидели молча: мы с Дарьей Петровной молчали потому, что за восемь часов пути успели наговориться вдоволь, новые пассажиры, вероятно, ещё стеснялись нас или, возможно, думали о недавней разлуке с родными, близкими, друзьями.

Первым заговорил пассажир в кожаной кепке.

— Подумать только, — сказал он, обращаясь к Егорушке, — в поле самый сев, а тут поезд полон людей. Еле билеты достали. И куда такая пропасть народа едет, зачем?

— Каждый по своему делу, — пожал плечами Егор. — Мало ли, Афанасий Кузьмич, у людей всяких дел набирается. Вот и едут.

— Ерунда! — резанул рукой воздух тот, кого назвали Афанасием Кузьмином. — Какие могут быть поездки в такое горячее время года? Погода надо бы лучше, да некуда. Самая благодать для сева. А ты, наверно, знаешь старую пословицу: весенний день год кормит. Э, да что там день! Тут каждый час дорог, каждая минута! Это же лишние центнеры хлеба: А ты, надеюсь, читал, какое значение придаётся каждому центнеру зерна? Нет, как ни говори, а неполадок у нас ещё очень много. А почему? Да потому, что сознание у людей не на должной высоте. Многие совсем не понимают того, в каких условиях они живут. Или уж не хотят понять, что ли?

Афанасий Кузьмич умолк и посмотрел на нас, как бы спрашивая: «А как, добрые люди, вы расцениваете этот вопрос?»

— Оно, конечно, — певуче заговорила Дарья Петровна, поправив пуховый платок, висевший на её плечах, — сев не любит затяжек. Упустишь подходящий момент, потом никакими тракторами не догонишь. Тут всем дела найдутся, каждому человеку. Однако… простите, вас, кажется, Афанасием Кузьмичом зовут?

— Совершенно точно! — учтиво поклонился Афанасий Кузьмич.

— Так вот, Афанасий Кузьмич, ездить людям тоже нужно. Мало ли разных дел бывает! У меня вот. к примеру, три сына да две дочери в разных краях живут. Нельзя, чтобы я к ним не съездила или они меня не навестили. Возьмём, скажем, теперешний случай: моя младшая сноха, жена, значит, младшего сына, родила дочку, первенькую. А живут они под Калязином, Он в МТС служит, она врачует. Так как же мне после этого не съездить, не помочь им? Вот и поехала, пожила у них, пока сноха поправилась.

— Ну, это — совсем другое дело, — пожал плечами Афанасий Кузьмич. — Тут особая причина. К тому же я имею в виду не женщин, а мужчин. Сейчас только на одной нашей станции их садилось… Егор, сколько их, человек пятнадцать было? А?

— Не знаю, не считал, — рассеянно ответил Егор.

— А по-моему, было! — утвердительно сказал Афанасий Кузьмич, — И что получается: район не управляется с севом, а они по железной дороге раскатывают. Скажите на милость, это порядок? Нет, непорядок!

Говорил Афанасий Кузьмич с жаром, сильно размахивая руками, то и дело поправляя кепку, которую он почему-то не решался снять. Б ходе этой беседы, сопровождаемой монотонным стуком колёс, мне и Дарье Петровне всё ясней становилось, что перед нами сидит человек, который всей душой болеет за судьбы урожая. Когда Афанасий Кузьмич обвинял районное руководство в либерализме и беззаботности, мне почему-то казалось, что в одном купе с нами едет взыскательный председатель колхоза, которого районные бюрократы в такую горячую пору вызвали на совещание. Но вот он стал ругать председателей колхозов за их неповоротливость, и тогда я был склонен принять его за какого-то районного руководителя или, на крайний случай, за уполномоченного по севу.

А разгорячённый Афанасий Кузьмич между тем продолжал:

— Посмотрите, пожалуйста, в окно! Видите, что там делается? Видите?

Мы посмотрели в окно. Сразу же за полосой отчуждения на расстоянии каких-то сорока — пятидесяти метров один от другого шли два трактора, волоча за собою пятикорпусные плуги. За плугами неотступно прыгали грачи.

— Видите, кто сидит на машинах? — спросил Афанасий Кузьмич.

— Девушки, — ответила Дарья Петровна.

— Вот то-то и оно, что девушки! — кивнул в сторону окна Афанасий Кузьмич. — А где, позвольте вас спросить, ребята, мужчины? Где? А? Если хотите, могу ответить. Одни работают в сельпо, другие в районе, а третьи вообще бог весть чем занимаются.

— А чем же они занимаются? — спросил Егор и впервые за весь путь улыбнулся.

— Кто чем, — ответил Афанасий Кузьмич, — Только не колхозной работой. Да что там говорить про других! Ты себя возьми. Вот окончил ты институт, стал ветеринарным врачом, а едешь, шут знает куда, под Белгород. А почему бы тебе в своём колхозе не остаться? А? Скажешь: и там нужны специалисты. Слышал я от тебя эту песенку… Нет. Егор, ты как хочешь, а моё такое мнение: все трудоспособные колхозники должны работать в поле, но не в сельповских чайных. Ясно?

Афанасий Кузьмич достал портсигар из карельской берёзы, взял сигарету, помял её и вышел в коридор курить. Когда за ним закрылась дверь, Дарья Петровна сказала:

— Серьёзный мужчина наш попутчик. Уж больно здорово разбирается в делах. Он что ж. председателем каким служит аль, подымай выше, в районе?

— Какое там! — махнул рукой Егор, — Толкачом работает.

— Ты уж извини, милый, — переспросила Дарья Петровна. — Я что-то не расслышала, кем он работает?

— Толкачом. Толкач, значит, — и, видя недоуменный взгляд Дарьи Петровны, Егор, где словами, где движениями руки, пытался разъяснить это непонятное для старушки слово. — Видите ли… Как бы это вам попроще растолковать?.. Словом, до войны он работал в нашем колхозе конюхом. Потом с лошадьми ему надоело возиться, что ли, или по каким другим причинам, но только он взял и без ведома колхозников уехал в город. Поступил на какой-то завод толкачом. Чёрт его знает, я и сам толком не могу объяснить, что это за должность… В общем, какие-то грузы по железной дороге проталкивает.

— Как же он себе живота не надорвёт? — покачала головой Дарья Петровна.

— Ничего, даже доволен работой. Приезжал избу продавать. Уговаривали его остаться в колхозе, да где там! Я, говорит, очень нужен для индустрии. Так и сказал: для индустрии. А вы тут, говорит, получше развивайте сельское хозяйство. С тем и уехал.

— А если б этого толкача да хорошенько огреть настоящим толкачом! — сердито сказала Дарья Петровна, — Знаете, тем самым толкачом, которым пшено толкут…

Что ответил Егор, я не разобрал. Вошедший проводник объявил, что поезд подходит к моей станции. Я оделся и направился к выходу. Проходя мимо Афанасия Кузьмича, я слышал, как он, наклонившись к какому-то пассажиру, одетому в гимнастёрку военного покроя, гудел:

— Нет, что и говорить, а у нас ещё много людей, которые пренебрегают сельской работой. А почему, спрашивается? Да потому, что у этих людей сознание не на должной высоте. Еот они и выискивают себе лёгкие хлеба…

Я уже дошёл до двери, а он всё гудел, гудел, гудел…