Луна на дне колодца

2

В углу садика рос куст глицинии, и всё лето его усыпали цветы. Из окна Сун Лянь было видно, как дрожат на осеннем ветру лепестки, похожие на клочья пурпурной ваты, и как день ото дня их становится всё меньше. Под кустом она разглядела колодец, а ещё каменный столик и скамью. В этот тихий и безмятежный уголок никто не заглядывал, и мощёная дорожка заросла бурьяном. Пролетела бабочка, где-то в глубине куста зазвенела цикада. Сун Лянь вспомнила, как год назад в это время сидела под таким же кустом в университете и читала книгу, и всё это было уже как во сне. Она неторопливо подошла, подобрав подол, чтобы не собирать на него мошек, волоча по бурьяну, так же неспешно раздвинула ветви глицинии. На столе и на скамье толстым слоем лежала пыль. Подойдя к самому колодцу и перегнувшись через покрытую мхом каменную стенку, Сун Лянь заглянула в него. На поверхности чёрной с синеватым отливом воды плавала опавшая прошлогодняя листва, её собственное отражение бликами расходилось по воде, а громкое поначалу дыхание становилось всё слабее, словно умирая. Налетел порыв ветра, юбка захлопала, как крылья летящей птицы, и в это время Сун Лянь ощутила лёгкое прикосновение чего-то твёрдого и холодного, как камень. Она бросилась прочь от колодца, всё время ускоряя шаг, и перевела дух лишь под крытой галереей южного флигеля. Обернувшись на осыпанный пурпуром куст глицинии, она увидела, как с него в один миг осыпались сразу три соцветия, причём так внезапно, что это показалось весьма странным.

В комнате её поджидала Чжо Юнь. Взглянув на Сун Лянь, она сразу заметила её болезненный вид и, поднявшись навстречу, обняла за талию:

— Что с тобой?

— Со мной? — повторила Сун Лянь, словно очнувшись. — Ничего, прогуливалась на свежем воздухе.

— Цвет лица у тебя больно нехороший, — заметила Чжо Юнь.

— Да пришли вот… — усмехнулась Сун Лянь.

— Я и гадаю, — тоже со смешком продолжала Чжо Юнь, — с чего бы это господин снова стал ко мне захаживать? — Развернув бумажный свёрток, она вытащила отрез шёлка. — Настоящий, из Сучжоу. Это тебе, сошьёшь себе что-нибудь.

— Нет-нет, — отвела её руку Сун Лянь. — Что за подарки, как можно! Это я должна тебе подарки подносить.

— Но почему же? — вздохнула Чжо Юнь. — Просто ты мне очень понравилась, вот я и вспомнила об этом отрезе. Да будь на твоём месте та, что за стенкой, я и за деньги не отдала бы — я такая.

Сун Лянь взяла шёлк, положила на колени и стала водить по нему рукой:

— Странная она немного, третья госпожа. Хотя красивая, ничего не скажешь.

— Да что там красивого? — фыркнула Чжо Юнь. — По лицу проведи, так полфунта пудры снимешь.

Усмехнувшись, Сун Лянь сменила тему. — А я вот постояла немного под кустом глицинии. Очень мне там понравилось.

— Ты была у Колодца Мёртвых?! — испуганно воскликнула Чжо Юнь. — Разве можно туда ходить! Это же проклятое место!

— А почему его так называют? — оторопело пробормотала Сун Лянь.

— Теперь понятно, почему, когда ты вошла, на тебе лица не было. В этом колодце три человека нашли свою смерть.

— А что за люди там погибли? — Сун Лянь встала и, прислонившись к окну, смотрела туда, где рос куст глицинии.

— Да из домашних, что жили здесь когда-то. И все — женщины.

Сун Лянь хотелось порасспросить ещё, но Чжо Юнь ничего больше рассказывать не стала. Сказала, что только это и знает и что в семье Чэнь стараются об этом помалкивать, держат язык за зубами.

— Ну, не знаешь, так не знаешь, — вздохнула Сун Лянь, помолчав.

В среднем дворике гуляли маленькие дочки Чэня. Сун Лянь ещё издали заметила, что обе — И Жун и И Юнь — с азартом и детской непосредственностью копают червей у сточной канавы. С первого взгляда можно было без труда определить, что это дети Чжо Юнь. Остановившись рядом, Сун Лянь стала тихонько наблюдать за ними. Сёстры заметили её присутствие, но виду не подали и продолжали запихивать червей в маленький бамбуковый стаканчик.

— Накопаете и что с ними делать будете? — спросила Сун Лянь.

— Рыбу ловить будем, — ответила И Жун. А И Юнь, бесцеремонно и презрительно покосившись на Сун Лянь, процедила: — Не твоё дело.

Сун Лянь смешалась. Пройдя несколько шагов, она услышала, как сёстры шушукаются между собой: «Она тоже наложница, как и мать». Сначала Сун Лянь не поняла, в чём дело, а когда, обернувшись, обратила на них полный возмущения взгляд, И Жун хихикнула, а И Юнь, и глазом не моргнув, скорчила ей рожу и что-то пробубнила под нос. «Ну, куда это годится! — возмущалась про себя Сун Лянь. — От горшка два вершка, и уже способны на гадости. Одному небу известно, как Чжо Юнь с ними управляется».

Встретив Чжо Юнь, она не утерпела и рассказала, какие слова ей пришлось услышать от И Юнь.

— Да уж, у этого ребёнка язык что помело, — согласилась Чжо Юнь. — Вот вернусь, получит у меня губам. — Она извинилась перед Сун Лянь и продолжала: — На самом-то деле с ними ещё горя мало. Вот посмотришь на барчука, что за стенкой — просто собачонка: увидит кого-нибудь — и ну кусаться, ну плеваться. Тебя ещё не покусал?

Сун Лянь лишь покачала головой. Она вспомнила этого мальчика за стенкой, Фэй Ланя: гладко причёсанный, в кожаных тапочках, он стоял под крытым выходом в галерею, жевал пампушку и смотрел на неё. Время от времени у него на лице появлялось такое же выражение, как у Чэнь Цзоцяня. В душе она принимала Фэй Ланя, может быть, потому, что втайне надеялась родить Чэнь Цзоцяню ещё одного сына. «Сын лучше, чем дочь, — размышляла она, — кусается он или нет».

Долго не удавалось познакомиться лишь с сыном и дочерью Юй Жу. Очевидно было лишь их положение в доме Чэнь, и часто приходилось слышать, как судачат о них. Фэй Пу постоянно не было дома: он взыскивал деньги с должников, занимался недвижимостью, а И Хуэй училась в женском колледже в Бэйпине. Однажды Сун Лянь имела неосторожность поинтересоваться о Фэй Пу у своей служанки.

— Старший барчук у нас очень способный, — заявила Янь Эр.

— А в чём эти его способности проявляются?

— Как бы не проявлялись, сейчас от него зависит благополучие всей семьи.

— Ну, а старшая барышня? — не отставала Сун Лянь.

— Старшая барышня у нас красавица и грамотная. И отдадут её за богатого.

Про себя Сун Лянь усмехнулась: её страшно раздражал этот тон Янь Эр, которая давала всем свои оценки, и она выместила раздражение на вертевшейся под ногами персидской кошке, пнув её с размаху ногой:

— Носит тебя здесь, дрянь этакая!

Янь Эр вообще раздражала её всё больше и больше. Ну а просто выводило из себя то, что, улучив свободную минутку, Янь Эр тут же бежала к Мэй Шань. А когда принимала от Сун Лянь в стирку нижнее бельё, на её лице каждый раз появлялось недовольное выражение. И однажды она заработала себе взбучку.

— Ты перед кем стоишь с такой кислой рожей! — выговаривала Сун Лянь. — Не нравится у меня — ступай обратно в людскую или к этой, за стенкой.

— Что вы, что вы, — оправдывалась Янь Эр. — Да разве я посмею, сроду себе такого не позволяла.

Случалось, что Сун Лянь даже запускала в неё гребнем, и та сразу делалась тише воды ниже травы. Сун Лянь хотя и не сомневалась, что Янь Эр рассказывает о ней немало гадостей на стороне, но обращаться с ней излишне жестоко не могла, потому что однажды видела, как Чэнь Цзоцянь, входя в комнату, между делом полапал Янь Эр за грудь. Это произошло за какие-то секунды и выглядело вполне естественно, но Сун Лянь пришлось даже приложить некоторые усилия, чтобы сдержаться, иначе такие вольности не прошли бы Янь Эр даром. «Даже последняя служанка знает: стоит полапать её, и она уже может задирать нос, — думала Сун Лянь. — Все бабы такие».

За день до праздника Чунъян[3] вернулся Фэй Пу.

Сун Лянь любовалась хризантемами в среднем дворике и видела, как Юй Жу и толпа домашних обступили нескольких мужчин, в том числе одного очень молодого, в белом костюме европейского покроя, который издалека казался рослым и широкоплечим. Она сразу догадалась, что это и есть Фэй Пу.

Один за другим, словно тени бумажных лошадок в большом праздничном фонаре, слуги занесли во внутренние покои целую груду узлов и чемоданов. Постепенно все зашли в дом, а Сун Лянь, которая зайти постеснялась, сорвала несколько хризантем и неторопливо пошла во внутренний садик. По дороге она встретила Чжо Юнь и Мэй Шань, которые вели за руку детей.

— Старший барчук приехал, — остановила её Чжо Юнь. — Пойдёшь к нему поздороваться?

— Я к нему? Это ему следует прийти ко мне, — заявила Сун Лянь.

— И то правда, — согласилась Чжо Юнь. — Сперва он должен зайти к тебе.

А стоявшая рядом Мэй Шань при этом нетерпеливо потрепала по макушке Фэй Ланя:

— Пойдём, пойдём.

Разглядеть Фэй Пу как следует, Сун Лянь удалось лишь за столом. В тот день Чэнь Цзоцянь велел устроить пиршество по случаю приезда сына, и стол ломился от обилия деликатесов. Окинув их взглядом, Сун Лянь невольно вспомнила день, когда в доме Чэнь появилась она, и обстановку за столом, которая разительно отличалась от этой встречи. Стало немного обидно, но очень скоро её внимание переключилось на самого Фэй Пу. Он сидел рядом с Юй Жу и, когда та что-то сказала ему, привстал с места и с улыбкой кивнул Сун Лянь. Сун Лянь тоже улыбнулась и кивнула в ответ. Прежде всего, её поразил его сверх ожидания молодой и цветущий вид. Кроме того, он показался ей весьма целеустремлённым. Сун Лянь всегда нравилось знакомиться с людьми знающими.

На другой день был праздник Чунъян. Из горшков с хризантемами садовник составил разноцветные иероглифы «счастье», «преуспеяние», «долголетие» и «благополучие». Сун Лянь встала спозаранку и бродила в одиночестве вокруг этих хризантем. Тянуло утренним холодком, а на ней была лишь шерстяная безрукавка: пришлось обхватить плечи руками. Так она и прогуливалась, любуясь цветами. Фэй Пу, который вышел из внутренних покоев и направился к ней, она заметила издалека. Пока она раздумывала, здороваться с ним первой или нет, Фэй Пу уже крикнул:

— Доброе утро; Сун Лянь!

Слегка оторопев от того, что он взял да назвал её по имени, она кивнула:

— По правилам обращения к старшим, ты не должен так называть меня.

Фэй Пу остановился по другую сторону цветочной клумбы и усмехнулся, застёгивая воротник рубашки:

— Ну да, тебя следует называть четвёртой госпожой, но ведь ты наверняка младше меня на несколько лет. Тебе сколько?

На лице Сун Лянь было написано явное нежелание отвечать. Отвернувшись, она стала смотреть на цветы.

— Тебе тоже нравятся хризантемы? — продолжал Фэй Пу. — Я-то думал, в такую рань успею первым «поспорить с ветром и потоком». Не ожидал, что ты окажешься здесь ещё раньше.

— Они мне с детства нравятся, — сказала Сун Лянь. — Не сегодня же я их полюбила.

— А какой сорт больше всего по душе?

— Все. Только вот «клешни краба» не очень.

— Отчего же?

— Распускаются слишком легкомысленно.

— Любопытно, — снова усмехнулся Фэй Пу. — А мне наоборот «клешни краба» нравятся.

Сун Лянь подняла на него глаза:

— Так я и думала.

— Это ещё почему? — удивился Фэй Пу.

Сун Лянь прошла немного вперёд:

— А ты разве не знаешь, что «в цветке не только от цветка, а в человеке — только от человека: цветы — это люди, а люди — цветы»?

Она резко вскинула голову, успев заметить, как его глаза блеснули удивительным, обволакивающим как водоросли, блеском, и поняла, что ей удалось поймать этот блеск.

И тут Фэй Пу, который стоял по другую сторону цветов, положив руки на пояс, неожиданно произнёс:

— Уберу-ка я эти «клешни краба».

Сун Лянь молча смотрела, как он убирает «клешни краба» и ставит на их место горшки с чёрно-фиолетовыми хризантемами.

— Цветы-то все неплохие, — снова заговорила Сун Лянь, — да вот иероглифы из них составлены некрасиво и безвкусно.

Стряхнув грязь с ладоней, Фэй Пу прищурился:

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, эти четыре иероглифа составили по приказу барина согласно установлениям предков. Так заведено делать каждый год.

Потом Сун Лянь вспоминала, как любовалась хризантемами в праздник Чунъян, и на душе становилось радостно. И, похоже, с того дня она и Фэй Пу стали понимать друг друга без слов. Вспоминая, как он убирал «клешни краба», она могла даже рассмеяться вслух. Только ей одной было известно, что не так уж она и не выносит этот сорт хризантем.

— Ты кого любишь больше всех? — Сун Лянь не раз обращалась к Чэнь Цзоцяню с таким вопросом, когда они лежали рядом в постели. — Ведь нас четверо.

— Ну конечно, тебя. Юй Жу, та вообще давно уже превратилась в старую наседку.

— А Чжо Юнь?

— Эта ещё может кое на что сгодиться, хотя уже не та.

— Ну, а Мэй Шань? — Сун Лянь никак было не перебороть любопытства. — Откуда она?

— Откуда, я и сам не знаю, да и она тоже.

— Так она, получается, сирота?

— Актриса она, пела женские арии в бродячей труппе пекинской оперы. Ну, а я и сам актёр-любитель, вот и хаживал иногда к ней за кулисы, приглашал в ресторан, так она за мной и увязалась.

— Эти бабы к тебе так и липнут, — потрепала его по щеке Сун Лянь.

— Здесь ты права только наполовину: лучше сказать — бабы липнут к тем, кто при деньгах.

— В твоих словах истины тоже лишь наполовину, — засмеялась Сун Лянь. — Тем, кто при деньгах, ещё и бабу охота, а как разохотятся — так и одной мало.

Раньше Сун Лянь не приходилось слышать, как Мэй Шань поёт арии пекинской оперы, а в это утро её разбудили доносившиеся снаружи тягучие звуки прозрачной мелодии.

— Это Мэй Шань поёт? — растолкала она спавшего рядом Чэня.

— Поёт, как в настроении, а не в настроении — так плачет, сучье племя, — пробормотал тот в полусне.

Отворив окно, Сун Лянь увидела, что за ночь дворик покрылся белоснежным инеем. Под усыпанной пурпуром глицинией поёт, пританцовывая, женщина в чёрной кофте и чёрной юбке. Так и есть, это Мэй Шань.

Сун Лянь накинула халат и выскочила из комнаты. Остановившись под навесом галереи, она стала наблюдать за Мэй Шань издали. Та была увлечена пением, и унылые переливы напева так и брали за душу. Прошло довольно много времени, прежде чем Мэй Шань резко оборвала арию, будто увидев, что глаза Сун Лянь полны слёз. Закинув за плечи длинные, «струящиеся» рукава халата, Мэй Шань пошла обратно. В лучах зари её лицо и одежда переливались хрустальными бликами, схваченные узлом волосы были влажными от росы: казалось, она вся прониклась своим горем, как былинка на ветру.

— Ты плачешь? — с деланным равнодушием проговорила она, остановившись перед Сун Лянь. — С чего тебе плакать-то? Разве не весёлая у тебя жизнь?

— Не знаю, что это со мной. — Сун Лянь вытерла платком уголки глаз. — Из какой это пьесы?

— «Скорбь женщины». Понравилось?

— Я в пекинской опере ничего не смыслю, но ты пела так трогательно, что всю душу разбередила.

Говоря это, Сун Лянь впервые заметила на лице Мэй Шань добродушное выражение. Та опустила глаза на свой театральный наряд:

— Но ведь это же театр, стоит ли из-за этого расстраиваться. Если играешь как следует, можно обмануть других, а если плохо — только себя.

Из комнаты Сун Лянь донёсся кашель Чэня, и Сун Лянь смущённо глянула на Мэй Шань.

— Ты разве не будешь прислуживать ему при одевании? — спросила та.

— Пусть сам одевается, — покачала головой Сун Лянь. — Не маленький.

Мэй Шань тут же слегка надулась и проговорила с улыбкой:

— Что же тогда он заставляет меня одевать и обувать его; похоже, это зависит от того, как он кого ценит?

А тут ещё послышался голос Чэнь Цзоцяня:

— Мэй Шань, зайди-ка сюда, спой мне!

Тонко очерченные брови Мэй Шань мгновенно взлетели вверх, она холодно усмехнулась и, подбежав к окну, крикнула:

— Старушка не желает!

Так Сун Лянь воочию убедилась, каков нрав у Мэй Шань. Когда она исподволь попыталась заговорить об этом с Чэнем, тот сказал, мол, всё из-за того, что несколько лет он предпочитал её всем и избаловал.

— Как что не по ней, без всякого стеснения кроет моих предков аж до восьмого колена, — ругался он. — Сучьё отродье, шалава худая, давно надо было наподдать ей, чтоб знала своё место.

— Ну, не надо быть таким жестоким, — увещевала Сун Лянь. — Ведь на самом деле она такая несчастная: ни родных, ни знакомых, да ещё боится, что ты её разлюбишь — вот характер и портится.

После этого между Сун Лянь и Мэй Шань установились отношения, которые нельзя было назвать ни прохладными, ни тёплыми. Мэй Шань любила играть в мацзян и часто зазывала кого-нибудь к себе. Игра начиналась после ужина и заканчивалась заполночь. Сун Лянь за стенкой было хорошо слышно: костяшками стучали так, что не заснуть. Она даже пожаловалась Чэню, но тот посоветовал потерпеть:

— Играет в мацзян — и ладно. Всё равно не дождётся, чтобы я возмещал её проигрыши, так пусть играет на свою голову.

Но однажды Мэй Шань позвала играть и её, прислав за ней служанку. Сун Лянь сразу её отшила:

— Я — и играть в мацзян?! Как только в голову такое могло прийти!

Служанка ушла, но потом заявилась сама Мэй Шань:

— Нас трое, одного не хватает, окажи уж честь.

— Но ведь я не умею. Хочешь, чтобы я проигрывала?

— Пойдём, — тянула её за рукав Мэй Шань. — Проиграешь — денег с тебя не возьму, не выиграешь — останешься при своих, проиграешь — плачу за тебя.

— Ну, зачем так-то уж, — смутилась Сун Лянь. — Главное — не люблю я этого.

Мэй Шань мгновенно переменилась в лице:

— Да ты что вообще здесь — сокровищницу с драгоценностями сторожишь и не смеешь отойти ни на шаг? — хмыкнула она. — Всего-то — высохший старикашка!

Сун Лянь задохнулась от охватившей её злости и хотела было взорваться, но проглотила готовые сорваться с языка ругательства, закусила губу и, подумав несколько секунд, заявила:

— Ладно, иду.

Двое других игроков ждали за столом. Один был родственник Чэня, и звали его Чэнь Цзовэнь. Другой был незнакомый, и Мэй Шань представила его как врача. Очень смуглый, он носил очки в золотой оправе, а губы у него были алые и нежные, как у женщины. Сун Лянь и раньше видела, как он заходил к Мэй Шань, а сейчас не известно почему вдруг решила, что никакой он не врач.

Сидя за столом, Сун Лянь думала вовсе не об игре. Игрок из неё действительно был неважный, и она тупо внимала, как они в один голос кричат: «Сама себя наказала!» И знай выкладывала деньги. Постепенно ей это наскучило, она сказала, что разболелась голова и хочет отдохнуть.

— Села за стол — надо сыграть восемь партий: так уж заведено. Ты, наверное, переживаешь, что в проигрыше.

— Ничего, — подал голос сидевший рядом Чэнь Цзовэнь. — Спустишь небольшое состояние, отведёшь большую беду.

— Ты сегодня, почитай, оказала услугу Чжо Юнь. Она со скуки помирала, а ты ей старика на ночь уступила, поэтому всё, что ты проиграла, пусть она и возвращает.

Мужчины расхохотались.

— Ну, Мэй Шань, с тобой не соскучишься, — тоже засмеялась Сун Лянь, хотя на душе было муторно, словно какую-то гадость проглотила.

Она хладнокровно наблюдала, как Мэй Шань с «врачом» строят друг другу глазки, и отмечала про себя, что чутьё ни в чём её не подводит. Когда перемешивали костяшки, одна упала, и Сун Лянь, нагнувшись за ней, обнаружила, где у них, оказывается, были ноги: сверху не видно, как они тесно переплелись под столом. Разъединились они быстро и естественно, но Сун Лянь всё прекрасно разглядела.

Она ничем себя не выдала, но смотреть на Мэй Шань с «врачом» больше не стала. В душе боролись самые различные чувства: отчасти она была растеряна, отчасти напряжена, к этому примешивалось и некоторое чувство злорадства. А про себя она говорила: «Ой, Мэй Шань, слишком беззаботно ты живёшь, слишком безалаберно!»