Луна на дне колодца

7

Опять пришли месячные, но Сун Лянь не стала переживать и нервничать, как в прошлый раз. Тогда алое пятно дурной крови стало для неё безжалостным ударом. В душе она прекрасно понимала, что из-за холодности и бессилия Чэнь Цзоцяня возможность забеременеть стала призрачной и недостижимой. А если это действительно так, значит перекатываться ей одиноким листком в садике дома Чэнь?..

Сун Лянь заметила, что стала более склонной к переживаниям. Горькие слёзы всё чаще орошали платье. Заплаканная, она направилась в уборную, чтобы выбросить мусор. Заметив плавающий в унитазе клочок бумаги, она выругалась: «Ленивая тварь!» Этой Янь Эр, похоже, никогда не научиться пользоваться унитазом: сходив по нужде, всегда забывает спустить воду. Сун Лянь хотела так и сделать, но её удержала какая-то мысль, промелькнувшая из-за непонятного чувства пополам с подозрительностью… Найдя щётку, она, сосредоточенно наморщив нос, стала вылавливать бумажку. На развёрнутом клочке выступали неясные очертания женщины. Рисунок хоть и расплылся от воды, однако можно было разобрать, что это — женщина, намалёванная кровью бурого цвета и неизвестно какого происхождения. «Опять меня намалевали, — поняла Сун Лянь. — Снова Янь Эр на меня проклятья насылает, только теперь по-другому. Ждёт не дождётся, когда я умру, вот и бросила меня в унитаз». Её аж затрясло, когда она без тени брезгливости схватила этот клочок бумаги: внутри всё просто кипело от этих гадостей служанки. Сжимая в руке бумажку, она распахнула дверь в маленькую пристройку Янь Эр. Та дремала, приткнувшись на кровати.

— Что госпоже угодно? — проговорила она.

Сун Лянь швырнула бумажку ей в лицо.

— Что такое?! — вскрикнула Янь Эр. Но тут же разглядела, что это, и её лицо покрылось бледностью. Помявшись, она пробормотала: — Это не моё.

Разгневанная Сун Лянь не могла вымолвить ни слова. От переполнявшего её возмущения взгляд остановился, и в нём появилась какая-то безысходность. Янь Эр вся сжалась на кровати и глаз поднять не смела.

— Просто так нарисовала, — проговорила она. — Это не ты…

— Кто тебя учит всем этим гадостям?! — подступала к ней Сун Лянь.

— Думаешь, сживёшь меня со свету и госпожой станешь, да?

Не смея и пикнуть, Янь Эр скомкала бумажку и хотела выбросить в окно.

— Не смей выбрасывать! — громко взвизгнула Сун Лянь.

— Так это же грязь, — обернувшись, стала оправдываться Янь Эр. — Зачем оставлять-то?

— Как раз потому, что есть зачем.

— Обняв себя за плечи, Сун Лянь заходила по комнате. — У тебя два пути — выбирай. С первым ясно: я показываю эту «грязь» барину и всем остальным и говорю, что не хочу иметь тебя в услужении. Это что, прислуживать называется? Всё делать, чтобы извести меня — вот что это такое. Но есть ещё один путь — не выносить этого на люди.

— Как это — не выносить на люди?

— с опаской спросила Янь Эр. — Всё, что ни скажете, сделаю, только не прогоняйте.

— Не выносить на люди проще, — проговорила Сун Лянь с лёгкой усмешкой. — Ты её просто съешь.

Янь Эр обомлела:

— Да что вы такое говорите, госпожа!

Отвернувшись и глядя в окно, Сун Лянь повторила, чётко выговаривая каждый звук:

— Ты её съешь.

Всё тело Янь Эр как-то обмякло. Опустившись на корточки и закрыв лицо руками, она взвыла:

— Лучше забейте меня до смерти!

— Бить тебя мне без интереса, — отвечала Сун Лянь. — Руки марать не хочется. На меня пенять нечего, это то, что называется «по делам и воздастся»: в книгах так сказано — значит, так оно и есть. — Янь Эр лишь всхлипывала на корточках в углу, а Сун Лянь продолжала: — Вот и тебе сейчас надо очиститься. А не станешь есть — катись отсюда. Забирай вещи и убирайся.

Янь Эр ещё долго плакала. Потом вдруг вытерла слёзы и, всхлипывая, проговорила:

— Я съем. Если надо, съем.

Схватив клочок бумаги, она мгновенно запихнула его в рот, и её тут же с омерзительным шумом стало тошнить. Сун Лян холодно взирала на неё, не испытывая никакой радости. Не понятно почему на душе стало тяжело, и к горлу подступила невыносимая тошнота. «Дрянь». Она ещё раз с отвращением глянула на Янь Эр и вышла.

На другой день Янь Эр слегла. Состояние её было тяжёлое: осмотревший её доктор сказал, что это тиф. Когда Сун Лянь узнала об этом, её будто полоснули чем-то тупым по сердцу, и там поселилась ноющая боль. Неизвестно каким образом о происшествии стало известно всем, слуги только и делали, что обсуждали, как Сун Лянь заставила Янь Эр глотать туалетную бумагу: мол, с виду не скажешь, что из всех она самая вредная, и добавляли, что Янь Эр, по всей видимости, не жилец.

Чэнь Цзоцянь велел доставить Янь Эр в больницу. Управляющему он сказал: «Лишь бы вылечили, все расходы беру на себя». Будут, мол, потом злословить, что нам и дела нет, что у нас слуги мрут. Когда Янь Эр проносили мимо, Сун Лянь скрылась у себя в комнате и, приоткрыв занавеси, видела, как та лежит на носилках чуть живая: много волос выпало и виднелся оголённый череп — просто смотреть страшно. У Сун Лянь было такое чувство, что взгляд потускневших глаз Янь Эр проникает через занавеси глубоко в душу. Она так и стояла, замерев у окна, когда вскоре зашёл Чэнь Цзоцянь.

— Вон сколько вреда ты наделала, — сказал он. — Из-за тебя теперь сплетничают почём зря и поливают грязью имя семьи Чэнь.

— Она первой стала вредить мне, — отвечала Сун Лянь. — Что ни день, всё смерть на меня призывала.

— Но ведь ты — госпожа, а она — рабыня! — разозлился Чэнь. — Что же ты себя на одну доску с ней ставишь!

Сун Лянь помолчала, а потом бессильно проговорила:

— Да у меня и в мыслях не было насылать на неё болезнь, она сама себе порчу навела. Зачем же во всём винить меня?

— Перестань, — нетерпеливо отмахнулся Чэнь. — Из вас никто себя в обиду не даст! Посмотрел вот на вас, и голова разболелась. Так что лучше не добавляйте мне хлопот.

С этими словами Чэнь шагнул за дверь, а из комнаты до него донёсся еле слышный голос Сун Лянь:

— О небо, как мне пережить все эти дни!

Чэнь обернулся и «пожаловал» её в ответ:

— А вот это уже твоё дело — как нравится, так и живи. Лишь бы у тебя слуги туалетную бумагу не ели.

Прислуживать Сун Лянь стала пожилая женщина, которую звали матушка Сун. По её словам, она была в услужении у Чэней с пятнадцати лет — почти всю жизнь. Она и Фэй Пу нянчила, и учившуюся в колледже старшую барышню. Заметив, что та кичится возрастом и опытом, Сун Лянь решила подшутить:

— А что, барина Чэня тоже ты нянчила?

Матушка Сун не поняла, что стояло за этим, и рассмеялась:

— Нет, конечно, зато собственными глазами видела, как он привёл в дом всех четверых жён. Когда брал старшую госпожу Юй Жу, ему всего девятнадцать минуло. На груди у него тогда большая золотая пластина была, и у старшей госпожи тоже, не меньше полцзиня[8] весом. А когда привёл вторую госпожу, пластина уже была поменьше. Ну, а как дело дошло до третьей госпожи, Мэй Шань, только и осталось, что несколько колец на руках. А как вас взял в дом, уже ничегошеньки не было, не на что и глаз положить: видать, всё хуже идут деда у этих Чэней.

— Ну, а если в этом доме дела всё хуже, что же ты тогда здесь делаешь?

— Привыкла, — вздохнула матушка Сун. — А вернуться в родной дом да бездельничать — к этому, наоборот, уже не привыкнуть.

Тогда, прикрыв рот рукой, чтобы скрыть улыбку, Сун Лянь спросила:

— Матушка Сун, а если откровенно, человеку в этом мире взаправду уготовано быть лишь рабом?

— Ну, а разве не так? Человек с рождения или господин, или холоп — тут уж хочешь верь, хочешь не верь. Я вот прислуживаю вам каждый день, и пусть даже небо упадёт, земля провалится, и останемся в живых лишь мы двое, я и тогда вам буду прислуживать, а не вы мне.

Матушка Сун была глуповата и ворчлива. Сун Лянь относилась к ней не без брезгливости, но бесконечными вечерами, когда она сидела, скучая, возле лампы, время тянулось так медленно, что так и хотелось поговорить с кем-нибудь. И она звала матушку Сун, чтобы та разделила с ней беседу. Служанка и госпожа говорили о вещах малозначительных, а порой и бессмысленных. Через некоторое время Сун Лянь это надоело. Она слушала брюзжание матушки Сун и могла уноситься мыслью в далёкие и удивительные миры, фактически не слыша слов, а только видя, как подобно личинкам насекомых, шевелятся желтовато-белые губы старой служанки. Конечно, она понимала, что проводить таким образом вечера смешно, но тут же задавалась вопросом: «Если не так, то как иначе?»

Как-то речь зашла о женщинах, что нашли когда-то смерть в старом колодце. По словам матушки Сун, последняя — младшая дочь старого барина — утонула сорок лет назад, и матушка Сун полгода была у неё в услужении.

— Что же с ней случилось? — спросила Сун Лянь.

— Да всё любовные дела, что же ещё, — с таинственным видом сощурилась та. — Не могу вот только выносить сор из избы, а то окажусь потом виноватой перед барином.

— Тебя послушать, так я здесь вроде посторонний человек, — проговорила Сун Лянь. — Ладно, не рассказывай, иди спать.

Увидев выражение лица Сун Лянь, матушка Сун хитро усмехнулась:

— Госпоже на самом деле хочется послушать про эту грязную историю?

— Да ты просто говори, а я послушаю. Что тут непонятного?

Матушка Сун тут же начала вполголоса:

— А всё продавец доуфу — соевого творога! С ним она шашни завела.

— Как это с продавцом доуфу? — равнодушно удивилась Сун Лянь.

— Да творог у этого парня был хоть куда, в доме Чэнь на кухне брали: там они и встретились. Дело молодое, кровь играет, полюбезничали друг с другом, да и сговорились.

— Ну, и кто же кого соблазнил?

— А это уж бес его знает, — хихикнула матушка Сун. — В таких делах обычно концов не найдёшь. Мужчина обычно на женщину кивает, а та на него всю вину взваливает.

— Как же стало известно, что они прелюбодействовали? — не унималась Сун Лянь.

— А соглядатай! Старый барин-то соглядатая держал. Младшая госпожа собралась якобы к врачу — голова, мол, болит. Ну, старый барин хотел вызвать на дом, а та ни в какую. Тут он её и заподозрил и соглядатая вослед послал. А всё потому, что кругло врать у неё не получалось. Пришла она в дом продавца доуфу, и уж смеркаться стало, а её всё нет и нет обратно. Соглядатай сперва не осмеливался их беспокоить, потом так ему есть захотелось — сил нет. Он и подошёл к воротам, открыл их ударом ноги и закричал: «Вам-то не до еды, а я ох как проголодался!»

Дойдя до этого места, матушка Сун расхохоталась. Сун Лянь же, глядя, как она покатывается со смеху, даже не улыбнулась. Она сидела так же чинно и лишь бросила:

— Какая гадость!

Закурив, она несколько раз с ожесточением затянулась и неожиданно спросила:

— Та что же она, посетила тайком мужчину и сразу бросилась в колодец?

Матушка Сун напустила на себя вид, будто это страшная тайна, и небрежно проговорила:

— А кто её знает. Во всяком случае, утонула она там.

С того времени у Сун Лянь появились ещё и необъяснимые страхи по ночам. Она даже боялась спать без света. Когда лампа гасла, подступавший со всех сторон мрак полнился ужасами. Казалось, будто старый колодец из-под куста глицинии перемещается к ней под окно и в комнату к ней тянутся, раскачиваясь, эти бледные, мокрые, поблёскивающие капельками воды руки.

Никто не знал, какой страх наводит на Сун Лянь предание о старом колодце, а вот о том, что она ложится спать, не гася света, доложили Юй Жу. И та неоднократно ей выговаривала: «Не гасить на ночь свет? Этак семью и с большим достатком можно разорить вчистую». Сун Лянь пропускала всё это мимо ушей. Ей страшно опротивели все эти бабские пересуды. Она и не думала оправдываться, не собиралась брать над кем-то верх или проявлять интерес к пустякам, которые выеденного яйца не стоят. То, о чём она думала, не имело ни границ, ни определённой цели. Ей и самой было не разобраться, что к чему. Она считала, что если ничего не говорить начистоту, то не стоит и разговаривать. Ну, а домашние, заметившие, какой она стала молчаливой и неразговорчивой, отнесли это за счёт того, что она вышла из фавора.

На носу был праздник Нового года, и в доме Чэнь все были заняты хлопотами: кололи свинью, резали бычка, готовили всё для встречи Нового года. День за днём за окном не утихала суета. А Сун Лянь, сидевшая одна у себя, вдруг вспомнила про свой день рождения. От дня рождения Чэнь Цзоцяня его отделяло всего пять дней — двенадцатого числа двенадцатого месяца, — он давно прошёл, но вспомнила она о нём лишь сегодня. Сердце поневоле защемило, и, собрав денег, она послала матушку Сун на улицу прикупить закусок с соевым соусом и бутылочку сычуаньской водки.

— Что это с вами сегодня, госпожа? — удивилась та.

— А вот это не твоё дело. Просто хочу попробовать, что значит напиться.

Сун Лянь нашла маленькую чашечку для вина, поставила на столик, села и стала смотреть на неё. Она словно перенеслась на двадцать лет назад и увидела себя крохотной девчушкой на руках у женщины, которая не была ей родной матерью. Последующие двадцать лет помнились смутно. Показалось лишь, что рука отца, плавающая в красной от крови воде, вот-вот поднимется, чтобы погладить её, как бывало, по голове. Сун Лянь закрыла глаза, и в сознании опять воцарилась пустота, в которой пульсировала лишь одна мысль: день рождения. День рождения. Она взяла чашечку и посмотрела на донышко: там был коричневатый потёк. «Двенадцатое число двенадцатого месяца, — пробормотала она. — Как можно начисто забыть о такой легко запоминающейся дате? Ни один человек на земле, кроме меня самой, не знает, что двенадцатое число двенадцатого месяца — день рождения Сун Лянь. И никого, кроме меня, не будет и на торжестве по этому поводу».

Матушка Сун пропадала довольно долго. Потом, наконец, заявилась и положила на столик большой пакет с варёными ломтиками лёгкого и сосисками с соевым соусом.

— Чего это ты накупила? — встретила её Сун Лянь. — Кто будет есть всю эту дрянь?

Матушка Сун смерила её странным взглядом и вдруг выпалила:

— Янь Эр умерла. В больнице.

Внутри Сун Лянь вся содрогнулась, но взяла себя в руки:

— Когда?

— Не знаю, — покачала головой матушка Сун. — Слыхала только, что перед смертью вроде называла ваше имя.

Сун Лянь слегка побледнела.

— С чего бы это ей называть моё имя? Я, что ли, ей смерть наслала?

— Вы не гневайтесь. Что люди говорят, то я и передаю. И жизнь, и смерть — на всё воля неба, где уж, госпожа, винить вас.

— А где сейчас тело?

— Родственникам отдали, хотят похоронить на родине. Все плачут, убиваются, жалость одна.

Сун Лянь открыла бутылочку, оценила аромат и спокойно проговорила:

— Убиваться не стоит. Жила — страдала, умерла — очистилась. Чем жить, лучше уж умереть.

Потом она сидела одна и потягивала водку небольшими глоточками. Смутно, как во сне, послышалась знакомая поступь. Дверные занавески зашуршали, и в комнату стремительно вошёл смуглый мужчина. Сун Лянь долго вглядывалась в его черты, и лишь потом до неё дошло, что это — старший барчук Фэй Пу. Она тут же торопливо закрыла от него всё, что было на столике, скатертью — и водку, и закуски —, но тот успел всё заметить и громко сказал:

— Эге, да ты, оказывается, вино попиваешь!

— А ты что, уже вернулся? — пробормотала Сун Лянь.

— Да вот, не убили, так пришлось домой возвращаться.

За долгое отсутствие Фэй Пу очень изменился. Лицо стало смуглым, он заматерел, и вид у него был изнурённый. От Сун Лянь не ускользнула и синева вокруг глаз, и красные прожилки на белках — точь-в-точь как у отца, Чэнь Цзоцяня.

— Что это ты пить начала, тоску заливаешь?

— Да разве вином её зальёшь? Справляю вот свой день рождения.

— День рождения? Сколько же тебе исполнилось?

— Не всё ли равно сколько, день прожила — и долой. Не желаешь ли выпить? И меня поздравишь.

— Пью за тебя и желаю дожить до девяноста девяти лет!

— Вот ещё выдумал. Я так долго жить не собираюсь. Такие любезности лучше для барина прибереги.

— До скольки же ты собираешься жить?

— Как получится. Жить не захочется, так и помру, дело это нехитрое.

— Тогда выпью ещё за то, чтобы ты жила подольше, а то ведь умрёшь, и поговорить дома будет не с кем.

Неторопливо попивая водку, они заговорили и том, как обстоят дела с партией табака. Не без насмешки в свой адрес Фэй Пу заявил:

— Остался вот ни с чем. Там я со своим товаром не только без прибыли оказался, но и в убытке не на одну тысячу. Зато повеселился от души.

— Ты и так живёшь куда как весело, откуда взяться чему-то невесёлому?

— Ну, ты уж отцу-то не докладывай, а то опять получу нагоняй.

— Вот уж была охота мешаться в ваши семейные дела! К тому же сейчас, при встрече, ты и глянул на меня, словно на тряпку драную: даже глаз не остановил. Так неужели ты думаешь, я побегу говорить кому-то, что у тебя что-то не так?

Выпитое не давало Сун Лянь говорить спокойно и прорывавшиеся в её словах чувства были явно направлены на Фэй Пу. Он, конечно, это заметил, и душа его распустилась множеством нежных лепестков, он покраснел, и его бросило в жар. Достав из кожаного пояса маленький кошелёк, красиво расшитый драконами и фениксами, он подал его Сун Лянь.

— Из Юньнани привёз. Пусть будет тебе подарок на день рождения.

Сун Лянь глянула краешком глаза на кошелёк и как-то странно усмехнулась:

— Но ведь это девушки дарят кошельки своим возлюбленным. Разве бывает наоборот?

Фэй Пу чуть смутился и вдруг вырвал кошелёк у неё из рук:

— Не надо, так давай обратно. Всё равно это вообще-то мне подарили.

— Так-так, — протянула Сун Лянь. — Значит, притворство и лицемерие, значит, тебе кто-то сделал подарок, а ты мне голову морочишь. Хороша бы я была, если бы приняла — только руки бы замарала.

Фэй Пу, посмеиваясь, засовывал кошелёк обратно в пояс:

— Да я и не собирался дарить его, так, подурачился.

Лицо Сун Лянь посуровело:

— Я уже привыкла, что меня обманывают. Все этим занимаются, кому не лень. Вот и ты посмеялся надо мной.

Фэй Пу опустил голову и, то и дело поглядывая на неё, молчал.

— Кто же подарил тебе этот кошелёк? — вдруг снова спросила Сун Лянь.

— Не надо об этом, — проговорил Фэй Пу, поборов дрожь в коленях.