Луна предателя

Глава 22. Сны и видения

Маленькие кланы формально не имели голоса в лиасидра, но это совсем не означало, что они не пользуются влиянием. Клан Калади принадлежал к наиболее уважаемым; его члены всегда страстно отстаивали свою независимость, и Клиа рассматривала каладийцев как сильных потенциальных союзников.

Тупа Калади занимала небольшую часть восточной окраины Сарикали. Кирнари Маллия-а-Тама вместе со всем своим кланом встретила гостей и повела их на открытое место за городской стеной. Сине-белый сенгаи Маллии был сделан из переплетающихся полос шелка, перевитых красным шнуром, а поверх узкой туники развевалась просторная шелковая мантия.

Каладийцы были выше ростом и более мускулисты, чем большинство ауренфэйе, которых до сих пор видел Алек. У многих запястья и лодыжки обвивали полосы замысловатой татуировки. Гостей каладийцы встретили веселыми улыбками, уважительно и с такой дружеской теплотой, что Алек скоро почувствовал себя как дома.

Ровная круглая площадка сразу за городской стеной в несколько сот ярдов в диаметре была застелена огромными яркими коврами, а по периметру горели яркие праздничные костры. Вместо обычных сидений на коврах вокруг низких столов были разложены подушки. Маллия-а-Тама вместе со своей семьей сама прислуживала гостям; взамен традиционного омовения в бассейне были поданы тазы для мытья рук, после чего хозяева стали разносить вино и вяленые фрукты в меду. Появились музыканты со свирелями и странными струнными инструментами с длинными грифами — таких Алек никогда не видел. Вместо того чтобы перебирать струны, музыканты водили по ним маленькими луками, извлекая звуки одновременно печальные и сладкие.

Когда солнце село, Алеку представилось, что он оказался перенесен в горный фейдаст Калади. При других обстоятельствах он был бы только рад провести всю ночь в этой компании.

И все же юноша внимательно посматривал на Серегила, который часто умолкал и пристально следил за плывущей по небу луной.

«Тебе так отвратительно то, что нам предстоит этой ночью?» — гадал Алек, чувствуя себя виноватым за собственное нетерпеливое предвкушение.

Под конец пира около трех десятков каладийцев сбросили одежды, оставшись лишь в коротких узких кожаных штанах. У женщин наряд дополнялся облегающими кожаными же корсажами, обнаженные торсы мужчин, умащенные маслом, сияли шелковым блеском в свете костров.

— Теперь мы кое-что увидим, — тихо воскликнул Серегил, впервые за весь вечер на его лице появилось счастливое выражение.

— Мы — великие танцоры, лучшие во всем Ауренене, — говорила кирнари Клиа. — В танце мы славим узы единства, создавшие наш мир, — единства нашего народа с Аурой, единства неба с землей, того единства, что связывает всех нас нерасторжимыми узами. Ты можешь ощутить магию нашего танца, но не пугайся. Это всего лишь действие кхи, объединяющее танцоров с теми, кто на них смотрит.

Музыканты начали играть тихую заунывную мелодию, и исполнители заняли свои места. Разбившись на пары, они с чувственной грацией медленно поднимали друг друга; без малейшего намека на напряжение их тела сплетались в движениях одновременно строгих и эротических, выгибаясь, складываясь, колеблясь.

Захваченный зрелищем, Алек ощутил тот самый поток кхи, о котором говорила кирнари. Он чувствовал разнообразные волны энергии, рождаемые каждым следующим танцем, чувствовал себя вовлеченным в плавные движения, хотя не двигался с места Одни танцы исполнялись лишь женщинами, другие — только мужчинами, но по большей части танцевали все участники разом. Самое сильное впечатление на Алека произвело выступление девочек и мальчиков: дети были серьезны, как жрецы, и легки, как ласточки.

Клиа, прижав руку к губам, сидела неподвижно; на худом лице Теро было написано изумление, смягчившее его и сделавшее почти красивым. Позади них во главе почетного караула Алек увидел Беку. На глазах девушки блестели слезы. Рядом, но не касаясь ее, стоял Ниал и не отрываясь смотрел на танцоров.

Взгляд Алека все время возвращался к одной из пар. Его привлекало не только безупречное мастерство двух мужчин, но то, как они смотрели друг на друга, с доверием и предвкушением, как двигались, словно единое целое. У Алека перехватило дыхание, когда эти двое исполняли особенно чувственный танец: он не сомневался, что их связывает талимениос и что этот танец — отражение их жизни, отражение слияния их душ.

Рука Серегила сжала его руку. Ничуть не стесняясь, Алек переплел пальцы с пальцами возлюбленного, надеясь, что танец тех двоих выразит и его чувства.

Однако чем выше всходила луна, тем чаще Алека тревожила мысль о том, что их требуют к себе руиауро.

С тех пор как Теро впервые упомянул руиауро и их способности в Ардинли, Алек все время гадал, что будет, если те смогут добавить все недостающие кусочки в мозаику его жизни. Скитаясь со своим отцом, безродный, не знающий, что такое дом, он Никогда не осуждал отца за скрытность. Только побывав в Уотермиде, ощутив тепло семейства Микама Кавиша, Алек понял, чего был лишен. Отсутствие корней нашло отражение даже в его имени: просто Алек-и-Амаса из Керри. Там, где должны были бы быть другие имена, связывающие его с прошлым, зияла пустота. К тому времени, когда Алек достаточно повзрослел, чтобы начать задавать вопросы, отец его был мертв, и все ответы развеялись вместе с его пеплом над чужим полем.

Может быть, сегодня Алеку наконец удастся узнать правду о себе…

Они с Серегилом проводили Клиа домой, потом повернули коней к Нхамахату.

Этой ночью Город Призраков был безлюден. Алек вздрагивал при виде любой тени, ему казалось, что в пустых окнах он видит движущиеся фигуры, а во вздохах ветра чудились голоса.

— Что, как ты думаешь, произойдет? — спросил он наконец, не в силах больше терпеть молчания.

— Хотел бы я знать ответ, тали, — пробормотал Серегил. — То, что я пережил здесь, не было обычным. Мне кажется, что все это напоминает храм Иллиора: сюда приходят ради снов и видений. Говорят, руиауро — странные проводники.

«Я помню этот дом, помню эту улицу», — думал Серегил, удивляясь силе собственной памяти.

Со времени их прибытия в Сарикали он избегал появляться в этом квартале, но в детстве бывал здесь часто. В те дни Нхамахат был для него притягательно таинственным местом, куда разрешалось входить только взрослым, а руиауро казались просто чудаками, которые угощали сладостями, рассказывали интересные истории, а иногда, если достаточно долго ходить под аркадами, и создавали красочные иллюзии. Это представление оказалось разбито вместе с его детством, когда он в конце концов вошел в башню.

С тех пор обрывки воспоминаний о случившемся в Нхамахате преследовали его в снах, подобно голодным волкам, рыщущим там, куда не падает свет костра.

Черная пещера.

Удушливая жара внутри тесной дхимы.

Назойливая магия, проникающая всюду, выворачивающая наизнанку, вытаскивающая на свет все сомнения, заносчивость, несамостоятельность подростка, — так руиауро пытались узнать правду об убийстве несчастного хаманца.

Алек ехал рядом, окутанный хорошо знакомым Серегилу молчанием, счастливый, полный радостных предчувствий. Какая-то часть души Серегила жаждала предостеречь его, рассказать…

Он стиснул поводья так сильно, что заболели пальцы.

«Нет, я никогда не заговорю о той ночи, даже с тобой. Сегодня я вхожу в башню как свободный человек, по собственной воле».

«Однако по приказу руиауро», — напомнил ему внутренний голос, донесшийся сквозь вой стаи голодных волков памяти.

Наконец добравшись до Нхамахата, они спешились и отвели коней к главному входу. Из темной арки появилась женщина в мантии и взяла у них поводья.

Алек все еще хранил молчание. Ни вопросов. Ни испытующих взглядов.

«Да благословят тебя боги, тали!»

На их стук вышел руиауро. Серебряная маска — гладкая, благостная, ничего не выражающая — скрывала его лицо, подобно тому, как это принято в храме Иллиора.

— Добро пожаловать, — произнес низкий мужской голос из-за маски. Татуировка на его ладони тоже была такой же, как у жрецов в храме Иллиора. Почему бы и нет? Ведь именно ауренфэйе научили тирфэйе тому, как следует почитать Ауру. Впервые со времени возвращения Серегил подумал о том, как тесно связаны скаланцы и ауренфэйе, независимо от того, понимают они это или нет. Прошло много лет, и тирфэйе могли забыть, но его собственный народ? Едва ли. Так почему же некоторые кланы боятся восстановления прежних уз?

Жрец протянул Алеку и Серегилу маски и проводил их в помещение для медитации — низкую комнату без окон, освещенную стоящими в нишах лампами. По крайней мере дюжина обнаженных посетителей храма лежала там на подстилках, лица всех были скрыты серебряными масками. Во влажном воздухе висели густые клубы благовонного дыма от курильницы, стоящей посреди комнаты. В глубине широкая винтовая лестница уходила вниз, в пещеру; оттуда плыли клочья тумана.

— Подожди здесь, — сказал провожатый Серегилу, показывая на свободную подстилку. — За тобой придут. Наверху Элизарит ждет Алека-и-Амасу.

Алек коснулся руки друга и последовал за руиауро по узкой лестнице в дальнем углу помещения.

Серегил двинулся к указанной ему подстилке; для этого ему пришлось обойти винтовую лестницу, и сердце его сжалось: он знал, куда она ведет.

Алек с трудом удержался от того, чтобы не оглянуться на Серегила. Когда руиауро велел ему привести того с собой, юноша решил, что это будет их совместный визит.

Алек и его провожатый молча миновали три пролета лестницы, в темных коридорах им никто не встретился. Короткий проход на третьем этаже привел их к небольшой комнате. В углу слабо светила глиняная лампа; в ее колеблющемся свете Алек увидел, что в комнате ничего нет, кроме резной металлической курильницы у дальней стены. Не зная, что ему теперь следует делать, Алек хотел спросить об этом своего проводника, но, когда обернулся, обнаружил, что тот уже ушел.

«Что за странный народ!» — подумал юноша; однако все же именно в руках руиауро тот ключ, который может отомкнуть его прошлое. Слишком возбужденный, чтобы сидеть спокойно, Алек стал ходить по маленькой комнате, нетерпеливо прислушиваясь, не раздадутся ли шаги Наконец он их услышал. Руиауро, вошедший в комнату, не носил маски, и Алек узнал того старика, которого встретил в таверне. Подойдя к юноше, руиауро опустил на пол принесенный с собой кожаный мешок и тепло пожал руку Алеку.

— Так, значит, ты все-таки пришел, маленький братец. Хочешь узнать свое прошлое, а?

— Да, достопочтенный. И еще… Я хочу узнать, что значит быть хазадриэлфэйе.

— Вот и прекрасно! Садись.

Алек уселся, скрестив ноги, в центре комнаты — где указал ему руиауро.

Элизарит выдвинул курильницу на середину помещения, движением руки зажег ее, потом вынул из своего мешка две пригоршни чего-то, похожего на смесь пепла и мелких семян, и бросил в огонь. Резко пахнущий удушливый дым заставил глаза Алека слезиться.

Элизарит через голову стянул с себя мантию и бросил ее в угол. Нагой, с татуировкой на руках и ногах, он начал медленно кружить вокруг Алека; тот слышал лишь, как шлепают босые подошвы по камню. Худой и изможденный, старик, однако, двигался с грацией; его покрытые узорами руки и тощее тело извивались в дыму. Алек почувствовал мурашки на спине и понял, что, как и танец каладийцев, жесты старика — специфический вид магии. Еле слышная музыка, далекая и странная, звучала где-то на границе его восприятия, — то ли тоже волшебство, то ли просто воспоминание.

Церемония — молчание старика, загадочные фигуры, рождаемые дымом и тающие прежде, чем Алек успевал их рассмотреть, дурманящий запах горящего в курильнице порошка — оказывала на Алека странное действие. Он чувствовал головокружение, иногда переходящее во внезапные приступы тошноты.

А руиауро продолжал свой танец, то появляясь перед Алеком, то исчезая в густеющем дыму, который, казалось, принимает позади него все более материальные формы.

Алек зачарованно следил за ногами танцора, не в силах отвести глаз от этих шелестящих по камню ступней: длинные пальцы, темная кожа, проступающие под словно движущейся татуировкой набухшие вены…

Дым заставлял глаза Алека слезиться все сильнее, но юноша обнаружил, что не в силах поднять руку и вытереть слезы. Он слышал, как руиауро кружит позади него, но каким-то образом ноги старика оставались на виду, заполняя все поле зрения.

«Это не его ноги!» — ошеломленно осознал юноша. Ноги были женские — маленькие и изящные, несмотря на грязь под ногтями и в трещинах загрубелых пяток. Эти ноги не танцевали — они убегали.

Потом Алек обнаружил, что смотрит на них, как на собственные ноги — мелькающие из-под коричневой грязной юбки, бегущие по тропе через еле видную в предрассветных сумерках схваченную морозом лужайку.

Вот нога споткнулась об острый камень. Брызнула кровь. Но бег не замедлился.

Бегство продолжалось.

Все происходило в полном безмолвии, Алек физически ничего не ощущал, но он осознавал отчаяние, движущее женщиной, так же отчетливо, как если бы испытывал его сам.

Мгновенно, как во сне, лужайка сменилась лесом; один ландшафт быстро перетекал в другой. Алек чувствовал жжение в легких женщины, приступы боли в животе, откуда все еще сочилась темная кровь, легкую тяжесть свертка, завернутого в длинное полотнище сенгаи, который женщина прижимала к себе.

Ребенок.

Лицо младенца все еще покрывала кровь роженицы, но синие глаза были открыты.

Такие же глаза, как у него.

Постепенно его взгляд перемещался выше; теперь он смотрел как бы глазами женщины на одинокую фигуру вдалеке, четко обрисованную первыми лучами рассвета; мужчина стоял на большом валуне.

Отчаяние женщины сменилось надеждой, Амаса!

Алек узнал отца сначала по манере носить на плече лук. Потом ветер откинул спутанные светлые волосы, и юноша увидел квадратное некрасивое бородатое лицо, в котором он так часто и безуспешно пытался увидеть свои собственные черты. Амаса был молод, ненамного старше, чем сам Алек теперь; он с беспокойством всматривался в лес за спиной женщины.

Лицо отца все росло, пока не заполнило все поле зрения Алека. Потом последовал резкий рывок, и теперь уже он смотрел сверху в лицо юной женщины

— с такими же, как у него самого, синими глазами, пухлыми губами, тонкими чертами. Лицо было обрамлено растрепанными темными волосами, коротко обрезанными жестоким ножом.

Ирейя!

Алек не знал, произнес ли это имя его голос или голос отца, но в отчаянном возгласе он уловил страдание. Такой же беспомощный, как был тогда его отец, Алек с ужасом смотрел, как женщина сунула младенца в руки мужчины и кинулась обратно — туда, откуда прибежала, навстречу преследующим ее всадникам.

И снова Алек видел маленькие покрытые синяками ноги, быстро бегущие навстречу смерти. Женщина широко раскинула руки, словно хотела собрать в охапку все стрелы, посланные ей в сердце… братьями.

Сила первого удара опрокинула Алека на спину. Горячая боль не давала дышать, однако она исчезла так же быстро, как и пришла, — юноша чувствовал, как жизнь покидает его, словно дымком поднимаясь над раной. Он, казалось, взлетел в чистом утреннем воздухе и мог теперь смотреть сверху на всадников, окруживших неподвижное тело. Лиц их он разглядеть не мог, не мог узнать, удовлетворение или ужас от содеянного написаны на них. Он знал только, что никто не обратил внимания на убегающего со своей крошечной ношей мужчину.

— Открой глаза, сын Ирейн-а-Шаар.

Видение исчезло.

Открыв глаза, Алек обнаружил, что лежит на полу, широко раскинув руки. Рядом с ним скорчился Элизарит; глаза старика были полузакрыты, губы раздвинуты в странной гримасе.

— Моя мать? — спросил Алек. Губы его запеклись, он чувствовал себя слишком слабым, чтобы сесть. Затылок болел. Впрочем, болело и все тело.

— Да, маленький братец, и твой отец-тирфэйе, — тихо ответил Элизарит, касаясь виска юноши кончиками пальцев.

— Мой отец… У него не было других имен?

— Которые были бы ему известны — нет.

Дым снова сгустился вокруг Алека, принеся с собой новую волну дурноты. Потолок над головой растворился в игре разноцветных всполохов.

«Хватит!» — взмолился юноша, но язык ему не повиновался:

он не мог произнести ни звука.

— В тебе живут воспоминания твоих родителей, — сказал Алеку руиауро откуда-то из колышущегося тумана. — Я заберу их у тебя, но ты кое-что получишь взамен.

Неожиданно Алек оказался на каменистом крутом горном склоне, освещенном кажущейся огромной луной. Голые пики уходили во все стороны, насколько хватал взгляд. Далеко внизу по извилистой тропе тянулась освещенная факелами процессия — сотни, а то и тысячи людей. Цепь крошечных мигающих огней тянулась в ночи, как ожерелье из янтарных бусин на смятом черном бархате.

— Спрашивай, о чем хочешь, — пророкотал сзади низкий нечеловеческий голос. Звук был такой, словно это скрежетали потревоженные лавиной скалы.

Алек крутанулся назад, нащупывая на боку рапиру, — ее там не оказалось. В нескольких ярдах от того места, где он стоял, во тьму уходил отвесный утес с единственным отверстием у подножия — дырой не больше дверцы в собачьей конуре.

— Спрашивай, о чем хочешь, — снова раздался голос, и от него содрогнулась земля и посыпались камешки.

Опустившись на четвереньки, Алек заглянул в дыру, но не увидел ничего, кроме непроницаемой темноты.

— Кто ты? — попытался он спросить, но слова, вырвавшиеся из его рта, были иными: — Кто я?

— Ты — скиталец, дом которого — в его сердце, — ответил невидимый собеседник; Алеку показалось, что вопрос тому понравился. — Ты — птица, вьющая гнездо на волнах. Ты станешь отцом ребенку, которого не родит ни одна женщина.

Алек ощутил смертный холод.

— Это проклятие?

— Это благословение.

Неожиданно юноша ощутил вес чего-то теплого на спине. Кто-то накинул на него длинный меховой плащ, нагретый у огня. Плащ был так тяжел, что Алек не смог оглянуться на человека, укутавшего его, но руки он разглядел: тонкие сильные пальцы ауренфэйе. Серегил.

— Дитя земли и света, — продолжал голос. — Брат теням, глядящий во тьму, друг волшебнику.

— Из какого я клана? — шепнул Алек из-под теплого плаща.

— Акавишел, маленький яшел, и из никакого. Сова и дракон. Всегда и никогда. Что ты держишь?

Алек взглянул на свои руки, прижатые к скале, чтобы удержаться на ногах под весом плаща. Между пальцами левой руки он увидел свой акхендийский браслет с почерневшим амулетом. Правая рука сжимала запятнанную кровью полосу ткани — сенгаи; какого он цвета, Алеку разглядеть не удалось.

Он больше не мог выдерживать веса плаща. Алек упал вперед и запутался в густом мехе.

— Какое имя дала мне мать? — простонал он в тот момент, когда луна скрылась за облаком.

Ответа не последовало.

Обессиленный, лишенный возможности пошевелиться, с болью во всех мышцах, Алек опустил голову на руки и заплакал по женщине, которая умерла девятнадцать лет назад, и по молчаливому, всегда печальному мужчине, беспомощно смотревшему, как умирает его единственная любовь.

Серегил глубоко вдыхал дым трав, горящих в жаровне, надеясь, что дурман притупит его страх. В этом помещении не было символов медитации — ни Царицы Плодородия, ни Облачного Ока, ни Лунного Лука. Может быть, руиауро слишком близки к Светоносному, чтобы нуждаться в. подобных вещах.

— Аура Элустри, пошли мне свет, — пробормотал Серегил, скрестив руки и закрыв глаза. Он попытался достичь внутренней тишины, необходимой для того, чтобы освободить мысли, но ничего не получилось.

«Я давно не практиковался», — подумал Серегил. Да и часто ли бывал он в храме за все годы жизни в Скале? Меньше дюжины раз, и всегда в силу неотложной надобности.

Ровное дыхание сновидцев в комнате раздражало, казалось издевкой над его беспокойством. Когда за ним пришли, чтобы отвести по лестнице вниз, в пещеру, Серегил даже испытал своего рода облегчение.

О да, он помнил это место, грубый камень стен, жаркую тьму, запах металла в воздухе, от которого скрутившее его внутренности отвращение стало почти непереносимым.

Из главной пещеры вели три прохода, уходившие куда-то вниз в темноту. Провожатый Серегила движением руки создал светящийся шар и свернул в правый коридор.

«Тот же самый?» — гадал Серегил, споткнувшись о камень. Невозможно сказать наверняка: в ту ночь он был слишком испуган, когда его наполовину тащили, наполовину несли сквозь кромешную тьму.

Чем дальше они шли, тем жарче становилось. Густые струи пара вырывались из трещин в стенах, сверху капала вода. Серегилу стало трудно дышать.

«Утонуть во тьме…» — мелькнула у него мысль.

Вдоль туннеля им все время попадались дхимы, но провожатый завел Серегила далеко вглубь, прежде чем остановился перед одной из них.

— Сюда. — Он поднял кожаный занавес. — Оставь одежду снаружи.

Сняв с себя все, кроме серебряной маски, Серегил залез внутрь. В дхиме было душно, пахло потом и влажной шерстью; сквозь маленькое отверстие внутрь все время проникал пар. Серегил устроился на циновке рядом с этим отверстием. Провожатый подождал, пока он усядется, потом опустил занавес. Вокруг Серегила сомкнулась тьма. Скоро шаги руиауро затихли вдали.

«Чего я так боюсь? — спрашивал себя Серегил, борясь с нарастающей паникой, которая грозила лишить его рассудка. — Они со мной больше ничего делать не будут, они вынесли приговор. Все кончено. Я здесь сейчас с разрешения лиасидра, я представитель скаланской царицы».

Почему никто не идет?

По его телу струился пот, щипал полузажившие ссадины на спине и боках. Пот капал с кончика носа и собирался в углублениях серебряной маски. Серегил ненавидел прикосновение маски к лицу, ненавидел темноту, ненавидел возникшее иррациональное чувство, будто стенки дхимы давят на него.

Он ведь никогда, даже ребенком, не боялся темноты.

Но только не здесь — тогда.

И теперь.

Он скрестил руки на голой груди, стараясь унять Дрожь, бившую его, несмотря на жару. Здесь ему не удавалось отогнать голодных волков воспоминаний. Они накинулись на него, и их морды были лицами всех тех руиауро, которые его допрашивали. Они опутали своей магией его рассудок, они вытаскивали мысли и страхи, как гнилые зубы.

Серегил съежился на циновке, дрожа и чувствуя подступающую к горлу дурноту. Другие воспоминания, те, которые он старался похоронить еще глубже, безжалостно вставали перед ним:

резкий удар руки отца по щеке, когда Серегил попытался с ним попрощаться; друзья, отводящие глаза; дом — единственный дом, который он считал своим, — тающий вдалеке ..

К нему все еще никто не шел.

Дыхание Серегила со свистом вырывалось через отверстие в маске. Дхима нагнетала жар и сырость, разрывающие легкие. Вытянув руки, Серегил стал нащупывать деревянную раму дхимы, словно стараясь удостовериться, что пропитанные влагой стены не падают на него. Его пальцы вцепились в горячее дерево. Секундой позже Серегил от неожиданности с шипением втянул воздух: что-то гладкое и жаркое пробежало по его левой руке. Прежде чем он успел отдернуть руку, невидимое существо обвилось вокруг запястья, и острые как иголки зубы впились сначала в ладонь ниже большого пальца, потом двинулись дальше, захватывая всю кисть.

Дракон, и, судя по весу, размером с кошку.

Серегил приказал себе не шевелиться. Животное выпустило его руку, упало на голое бедро Серегила и убежало, поцарапав его маленькими острыми коготками.

Серегил сидел неподвижно, пока не убедился, что дракон точно исчез, потом прижал к груди руку. Как оказался дракон подобного размера так далеко от гор и насколько опасен его укус? Эта мысль заставила Серегила вспомнить о Теро, и ему с трудом удалось сдержать истерический смех.

— У тебя останется метка — знак везения.

Серегил резко поднял голову. Меньше чем в футе от себя, слева, он увидел сияющую нагую фигуру сидящего на полу руиауро. Широкое лицо показалось ему смутно знакомым, большие руки были густо покрыты татуировкой. Мускулистое тело тоже было испещрено странными рисунками, которые, казалось, ожили, когда руиауро наклонился, чтобы осмотреть рану Серегила.

Вокруг было по-прежнему темно, Серегил не видел собственной руки, но руиауро он видел так же отчетливо, как если бы они сидели на ярком солнечном свете.

— Я тебя помню. Твое имя Лиал.

— А тебя теперь называют изгнанником, верно? Дракон теперь следует за совой.

Последняя фраза почему-то прозвучала знакомо, однако Серегил не мог вспомнить почему; он, конечно, узнал названия двух вестников Ауры: драконов Ауренена, сов Скалы.

Руиауро склонил голову набок и вопросительно взглянул на Серегила.

— Ну, маленький братец, позволь мне осмотреть твою самую новую рану.

Серегил не пошевелился. Голос человека тоже был ему знаком. Должно быть, это один из тех, кто тогда его допрашивал.

— Зачем ты попросил меня прийти сюда? — наконец спросил он хриплым шепотом.

— Ты совершил далекое путешествие и теперь возвратился.

— Вы вышвырнули меня, — с горечью возразил Серегил. Руиауро улыбнулся.

— Чтобы ты жил, маленький братец. Так оно и вышло. А теперь дай-ка мне твою руку, пока она еще больше не воспалилась.

Серегил с изумлением обнаружил, что от прикосновения руиауро рука его стала видима. Оба тела — его и Лиала — мягко светились в темноте, освещая тесное помещение. Руиауро придвинулся поближе, так что их голые колени соприкоснулись.

Легко проведя пальцами по одному из синяков на груди Серегила, Лиал покачал головой.

— Это было бессмысленно, маленький братец. Тебе предстоят совсем другие дела.

Потом он сосредоточился на укусе дракона. Два ряда маленьких ранок у основания большого пальца — след челюстей дракона — все еще кровоточили. Руиауро достал откуда-то бутылочку с лиссиком и втер темную жидкость в кожу.

— Ты помнишь ту ночь, когда тебя приводили сюда? — спросил он, не поднимая глаз.

— Как я мог забыть! — прошептал Серегил.

— Ты знаешь, зачем ты был здесь?

— Чтобы меня судили. А потом изгнали. Лиал снова улыбнулся.

— Так вот, значит, как ты думал все эти годы…

— Ну так зачем?

— Чтобы исправить твою судьбу, маленький братец.

— Я не верю в судьбу.

— Ты полагаешь, это что-нибудь меняет?

Руиауро с веселой усмешкой взглянул на Серегила, и тот отшатнулся к стенке дхимы: глаза Лиала стали цвета червонного золота.

Перед Серегилом возник яркий образ: сияющие золотые глаза кхирбаи, глядящие на него из тьмы той ночью в Ашекских горах.

«Тебе многое предстоит сделать, сын Корита».

— Я брожу по берегам времени, — тихо сказал Серегилу Лиал. — Глядя на тебя, я вижу все твои рождения, все твои смерти, все труды, которые назначил тебе Светоносный. Но время — это танец, в котором много движений и много ошибок. Те из нас, которые видят это, должны иногда вмешиваться. Дваи Шоло был не твоим танцем. Я убедился в этом в ту ночь, когда тебя привели сюда, поэтому тебя и пощадили — для других деяний. Некоторые из них ты уже совершил.

Не в силах побороть горечь, Серегил спросил:

— Смерть Нисандера тоже была частью танца? Золотые глаза медленно моргнули.

— То, чего вы вместе добились, было частью танца. Твой друг танцевал охотно. Его кхи взмыло из-под твоего сломавшегося меча, как сокол. Он все еще танцует. Так же следует поступать и тебе.

Слезы затуманили взгляд Серегила. Он вытер их здоровой рукой и взглянул в глаза руиауро — снова голубые и полные озабоченности.

— Очень больно, маленький братец? — спросил Лиал и погладил Серегила по щеке.

— Теперь уже не особенно.

— Вот и хорошо. Не годится уродовать такие ловкие руки. — Руиауро откинулся к стене; его поднятая рука словно растворилась в воздухе, потом появилась снова и извлекла что-то из теней над головой; руиауро бросил это нечто Серегилу.

Тот поймал предмет и обнаружил, что сжимает в руке так хорошо знакомый стеклянный шар размером со сливу. Серегил видел в его темной слегка шершавой поверхности отражение собственного изумленного лица.

— Они не были черными, — прошептал он, держа шар на ладони.

— То был сон, — пожал плечами Лиал.

— Что это такое?

— Что это такое? — передразнил руиауро и бросил Серегилу еще два шара прежде, чем тот успел положить первый.

Серегил поймал второй, но упустил третий. Шар разбился рядом с его коленом, осыпав его червями. Серегил на мгновение замер, потом с отвращением принялся отряхиваться.

— Их еще много, — с усмешкой сообщил руиауро, бросая сразу несколько шаров.

Серегил сумел поймать пять, прежде чем один разбился. Из него вылетела пригоршня снежинок, засверкавших в воздухе, прежде чем растаять.

Серегил еле успел заметить это, как руиауро кинул ему очередные несколько шаров. Еще один разбился, выпустив на свободу ярко-зеленую бабочку

— обитательницу летних лугов в Боктерсе. Следующий разбившийся шар забрызгал Серегила темной загустевшей кровью с обломками костей. Все новые и новые стеклянные сферы вылетали из пальцев руиауро, пока Серегил не оказался завален ими.

— Действительно ловкие руки, раз поймали так много, — одобрительно заметил Лиал.

— Что это? — снова спросил Серегил; он не смел пошевелиться, боясь разбить лежащие вокруг шары.

— Они твои.

— Мои? Я никогда раньше их не видел.

— Они твои, — настаивал руиауро. — Теперь ты должен собрать их все и унести с собой. Давай, маленький братец, берись за дело.

То же чувство беспомощности, которое мучило его во сне, охватило Серегила.

— Я не могу. Их слишком много. По крайней мере позволь мне взять рубашку.

Лиал покачал головой.

— Поторопись. Тебе пора идти. Ты не сможешь выйти отсюда, если не заберешь их все.

На Серегила сквозь струи пара снова взглянули золотые глаза, и его охватил ужас.

Выпрямившись, насколько мог, в тесном пространстве, он попытался собрать шары, но они, как яйца, выскальзывали из его пальцев и разбивались, выплескивая гниль, благовония, звуки музыки, кусочки обугленных костей. Серегил не мог пошевелиться без того, чтобы не раздавить еще несколько; часть шаров укатилась в темноту, и Серегил их больше не видел.

— Это невозможно! — воскликнул Серегил. — И вовсе они не мои! Я не хочу их!

— Тогда тебе придется делать выбор, и скоро, — сказал ему Лиал; его голос был одновременно добрым и безжалостным. — За улыбками скрываются кинжалы.

Свет погас, погрузив Серегила в непроглядную тьму.

— За улыбками скрываются кинжалы, — снова раздался шепот Лиала — так близко, что Серегил подпрыгнул и вскинул руку. Рука не встретила ничего, кроме воздуха. Серегил помедлил мгновение, потом осторожно протянул руку снова.

Шары исчезли. Лиал исчез тоже.

Растерянный, сердитый, так ничего и не узнавший, Серегил пополз к двери, но не смог ее найти. Держась за стенку здоровой рукой, он несколько раз обошел тесное помещение и в конце концов сдался: двери не было.

Серегил вернулся на циновку и скорчился на ней, обхватив колени руками. Последние слова руиауро, странные стеклянные шары, которые преследовали теперь его и наяву, — за всем этим должно было скрываться нечто важное. Серегил нутром чувствовал, что так оно и есть, но да заберет его Билайри, если здесь можно уловить какой-то смысл!

Сорвав маску, Серегил вытер пот с лица и опустил голову на колени.

— Благодарю тебя за то, что ты меня просветил, достопочтенный, — с горечью бросил он во тьму.

Серегил проснулся в общей комнате для медитаций. Голова его болела, он был полностью одет, лицо прикрывала серебряная маска. Он рывком поднял левую руку, но она оказалась неповрежденной. Никакого драконьего укуса. Ни следа лисенка. Серегил почти пожалел об этом: такая отметина была бы кстати. Интересно, спускался ли он в пещеру вообще, гадал Серегил, или наркотический дым просто вызвал у него видение?

Поднявшись так поспешно, как только это позволяла пульсирующая боль за глазами, он обнаружил, что на соседней подстилке сидит Алек. Его лицо все еще скрывала маска; казалось, юноша смотрит в пустоту, погруженный в свои мысли.

Серегил двинулся к нему. При этом из складок его кафтана выскользнул и покатился к лестнице маленький шарик из черного стекла. Прежде чем Серегил смог что-нибудь сделать, шарик скатился через край ступени и беззвучно исчез. Серегил, вытаращив глаза, мгновение смотрел ему вслед, потом направился к Алеку.

Юноша вздрогнул, когда Серегил коснулся его плеча.

— Можем мы теперь уйти? — прошептал он, неуверенно поднимаясь на ноги.

— Да, я думаю, нас отпустили.

Сняв маски, они оставили их на полу рядом с дремлющим привратником и вышли наружу.

Алек выглядел ошеломленным, все еще погруженным в то, что произошло с ним в башне. Он не сел на коня, а пошел пешком, ведя лошадь в поводу. Юноша молчал, но Серегил почувствовал, что того гнетет печаль. Протянув руку, он остановил Алека и только тут увидел, что юноша плачет.

— Что с тобой, тали? Что случилось там в башне?

— Это не было… я ожидал другого. Ты оказался прав насчет моей матери. Ее убили ее собственные родичи сразу же после того, как я родился. Ее имя — Ирейя-а-Шаар.

— Что ж, для начала уже кое-что. — Серегил придвинулся и хотел обнять Алека за плечи, но тот отстранился.

— Есть такой клан — Акавишел?

— Я по крайней мере о нем не знаю. Само название означает «смешение кровей».

Алек опустил голову, и слезы полились еще сильнее.

— Просто еще одно название для полукровки. Всегда и никогда…

— Что еще он тебе сказал? — тихо спросил Серегил.

— Что у меня никогда не будет детей. Явное отчаяние Алека удивило Серегила.

— Руиауро редко говорят о чем-то так определенно, — пробормотал он. — Каковы именно были его слова?

— Что я буду отцом ребенку, которого не родит ни одна женщина, — ответил Алек. — Мне кажется, это достаточно ясно.

Так оно и было, и Серегил некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Наконец он сказал:

— Я и не знал, что ты хочешь детей.

Алек издал странный звук — полусмех, полурыдание.

— Я тоже не знал. Я хочу сказать, что никогда раньше особенно о таком не задумывался — просто считал, что это рано или поздно случится. Каждый мужчина хочет иметь детей, верно? Чтобы его имя сохранилось…

Эти слова вонзились в Серегила, как кинжал.

— Только не я, — ответил он быстро, пытаясь обратить все в шутку. — Но ведь я и не был воспитан как приверженец Далны. Ты ведь не рассчитывал, что я рожу тебе ребятишек, надеюсь?

Они были слишком близки друг другу, чтобы Серегилу удалось скрыть внезапную вспышку страха и гнева. Одного взгляда на пораженное лицо Алека оказалось достаточно, чтобы он понял, что зашел слишком далеко.

— Ничто никогда не разлучит нас, — прошептал Алек. На этот раз он не воспротивился, когда Серегил его обнял; напротив, он тесно прижался к другу.

Серегил гладил его по плечу и удивлялся жгучей смеси своих чувств — любви и страдания.

— Этот руиауро… — Голос Алека, уткнувшегося в грудь Серегилу, звучал глухо. — Я не могу объяснить, что я видел или что чувствовал. Потроха Билайри, теперь я понимаю, почему ты ненавидишь это место!

— Что бы они, как тебе кажется, ни показали тебе здесь, тали, мы будем вместе — до последнего моего вздоха.

Через минуту Алек отодвинулся и вытер глаза рукавом.

— Я видел, как умирала моя мать. Я ощущал это. — В голосе юноши все еще звучала глубокая скорбь, но теперь к ней прибавилось благоговение. — Она погибла, чтобы спасти меня, но отец никогда не говорил о ней. Ни разу!

Серегил откинул прядь волос со щеки Алека.

— О некоторых вещах говорить слишком больно. Он, должно быть, очень ее любил.

На лице Алека появилось отсутствующее выражение, словно он видел что-то, недоступное Серегилу.

— Да, так и было. — Он снова вытер глаза. — А что они хотели от тебя?

Серегил вспомнил об этих сводящих с ума стеклянных шарах, о снежинках, грязи, прелестной бабочке. В этой мешанине неясных намеков была какая-то система, проглядывало нечто знакомое.

«Они твои».

— Я так и не понял.

— Сказал руиауро что-нибудь о том, что приговор об изгнании отменят?

— Мне и в голову не пришло спросить об этом.

«Или, может быть, я не хотел услышать ответ», — подумал про себя Серегил.

Серегила охватила полная апатия. К тому времени, когда они добрались до дому и расседлали коней, тяжесть безнадежности он ощущал, кажется, каждой косточкой.

Ведущую наверх лестницу освещало несколько ламп. Алек обнял Серегила за талию, и тот молча приник к другу, благодарный за поддержку.

Серегил был так измучен, что почти не обратил внимания на полоску света, падающего из-под двери на втором этаже.

Легкое, как дуновение, прикосновение к груди Теро разбудило его среди ночи. В испуге подскочив, молодой маг оглядел углы своей комнаты.

Там никого не было. Маленькие охранные знаки, которые он начертил на двери, поселившись здесь, были на месте.

Только после тщательного осмотра комнаты Теро заметил сложенный лист пергамента у себя на постели.

Маг схватил послание и взломал восковую печать. Лист был чист, за исключением маленького символа в углу — пометки Магианы.

Теро помедлил, услышав шаги в коридоре. Поспешно прочитав позволяющее видеть сквозь стены заклинание, он убедился, что это всего лишь возвращающиеся к себе Серегил и Алек, и только тогда снова взглянул на письмо Магианы.

«Руки, сердце, глаза», — произнес он мысленно и провел рукой над пергаментом. На нем проявились написанные неразборчивым почерком волшебницы строки:

«Мой дорогой Теро, я тайно и очень рискуя сообщаю тебе печальное известие — через твои руки, сердце и глаза . « Читая дальше, молодой маг ощутил в горле тяжелый комок ужаса и горя. Дочитав до конца, Теро накинул мантию и босиком прокрался к двери Клиа.