Сергей гордился своим знакомством с писателем Мякиным, Тихоном Ивановичем. Сергей прежде жил в частном доме на Монтажнике, а там тихая улочка и отделение почты. Однажды в округе появился умный с виду человек, новый почтальон. Одет он был как-то старорежимно — бежевый плащ, брюки, не хватало только шляпы с ложбинкой сверху. Глядел через очки, постоянно их снимал и протирал носовым платком.
Потом оказалось — это настоящий писатель Мякин, устроился на такую работу, чтобы собирать материал для нового романа. Занесет пенсию какому-нибудь старожилу, и спросит:
— Можно у вас попить чего-нибудь? А то в горле пересохло.
И ему предлагают кто чаек, а кто компот. Сидит Мякин, сёрбает, да по сторонкам поглядывает.
— А это кто у вас? — зыркает на черно-белую фотографию в рамке, где барышня с овальным лицом.
— А что? — может человек насторожиться.
— Да очень приятное лицо.
— Это моя мама.
Зашел Мякин и к Намахову, с заказным письмом. Тот встретил гостя радушно, пригласил в кухню, что ютилась в деревянной пристройке. Стол, обитый клеенкой, несколько продавленных стульев, газовая колонка.
— Могу дать родниковой воды, — поболтал Сергей какой-то жидкостью в графине.
— Не откажусь.
Намахов с прищуром поглядел в сосуд на свет из окна, заключил — сейчас новую наберу — и исчез. Вскоре вернулся.
— У вас родник во дворе? — спросил Мякин.
— Нет, — ответил хозяин. И вдруг на что-то решился. Замолчал, напряженно глянул наверх и в угол, потом выпалил:
— Нго! Меня зовут Нго! Я настоящий дикарь из джунглей!
Вскочил на стол и стал подпрыгивать на корточках, оглядываясь и вытягивая губы:
— У! У! Меня зовут — Нго!
— Вы наверное дитя природы… Вроде Маугли… — предположил Мякин.
— Я был потерян в Конго моими родителями-археологами, они раскапывали там затерянный город Зумби. Зууумби! — Сергей забил себя кулаками в грудь.
— И что дальше?
— Десять лет я странствовал в тропическом лесу, учился языку птиц и зверей. Потом меня приютило гостеприимное племя карликов-каннибалов. Они и дали мне второе имя. Нго! Нго!
— А первое имя какое?
— Сергей. Юрьевич Намахов.
— Это не Юрий Алексеевич Намахов ваш отец, что открыл в Крыму Бухтынскую пещеру со скелетом… кого же…
— Именно он. Но в то жаркое африканское время я забыл родного отца. Нго! Нго!
Разговорились. В окно кухоньки, выходящей в сад, скреблись почти голые ветки осенней яблони. Зяблое небо хотело расплакаться дождем, да медлило. Сергей предложил:
— Хотите забаву?
— Какую?
— Делай как я!
Встал на четвереньки и похохатывая выскочил так во двор. Мякин последовал примеру. Вместе они проникли через лаз в заборе на соседний участок, в заросли бурьяна. Незримые, затихли, наблюдая за Яковом Прохоровичем, копавшем у себя во дворе яму, чтобы сбросить туда прелые листья.
Намахов весело глянул на Мякина, вытянул шею и крикнул:
— Сударь, вы мерзавец!
Вместе с Мякиным смеясь и повторяя «чу-хи-чу-хи» они на карачках полезли назад сквозь забор, а Яков Прохорович кинулся к сорнякам и стал размашисто рубить их лопатой.
— Ну как? — спросил Сергей.
— Классная забава! — отдышавшись, сказал Мякин.
Так они подружились.
Почта стала поступать сначала в дом Намахова. Мякин и Намахов сидели, распаривали над носиком кипящего чайника конверты с письмами и вносили свои правки. На кухне стоял ржач. Конверты затем заклеивали обратно.
В газетах и журналах лицам пририсовывали усы, бороды, рожки, к тылам добавляли изображения взрывов.
Половину почты разносил теперь Намахов — помогал. Затем товарищи, весело повторяя «чу-хи-чу-хи» на четвереньках обходили всю округу, в таком положении незримые за заборами.
— Вот эти помидорчики мне нравятся, — тянул Мякин обе руки к черным, тщательно подвязанным к дощатой рамке, ягодам. Зарились на самое лакомое, лелеемое. Обтрусят дерево сладчайших груш, предварительно расстелив внизу одеяло. Вырвут с грядки всю морковку, там же на месте погрызут и оставят записку: «Вам вершки, а нам корешки».
Прошла осень, застыла холодным асфальтом зима, Сергей почти все три месяца продержался — ни разу не поскользнулся и не чихнул, а тут ближе к марту приходит как-то к нему Мякин, а его встречают перепуганные сергеевы родители.
— Серёжа наш приболел, — качает головой Николай Андреевич.
— Врачи не оставляют никаких надежд, — отворачивается Надежда Викторовна, и платочек в глазам подносит.
Мякина провожают к хворому, тот сидит на кровати, спиной облокотившись на пирамиду подушек. Бледен. Красный нос обращен в сторону выключенного телевизора. Рядом на тумбочке — градусник, грелка, облатки таблеток и разные коричневые бутылочки.
— Серёжа, твой друг пришел, — сказал Николай Андреевич. Вместо приветствия Сергей шмыгнул носом.
— Узнает! — обрадовалась мать, — А то ведь он перестал даже нас узнавать.
— Я всех прекрасно узнаю, — ватным голосом сказал Сергей, — Вы ангелы смерти, но я еще не готов. Еще не время. Но оно близится, — добавил он.
Матушка в плачь, отец как-то сокрушенно поглядел в потолок и стал раскачиваться туда-сюда. Мякин спросил:
— Как же ему помочь?
— Мёд, — внятно ответил Сергей, откинулся на подушки и закрыл глаза.
Мякина повели из комнаты.
— Мы истратили на баночку мёда наши последние деньги, — рассказывал Николай Андреевич, — Каждая ложка вливала в нашего сына силы, но с каждой ложкой мёда в баночке становилось меньше. Когда мёд кончился, Серёже снова стало плохо.
— Не волнуйтесь, — обстоятельно сказал Мякин, — Я добуду мёд. Достаточное количество.
И ушел.
В почтальонской его сумке лежали пенсии всей улицы Монтажников. Мякин спустился с горы и посетил базар около Московской площади. Оттуда к Намаховым он вернулся с трехлитровой банкой мёду.
Сергей очнулся, взял столовую ложку и на глазах родителей и Мякина за полчаса умял всё принесенное. Затем сказал:
— Я чувствую, что ко мне возвращаются силы. Смерть отошла от меня, но стоит неподалеку. Нужно еще больше мёду.
И отключился.
— Тихон, спаси! — затормошила куртку писателя Надежда Викторовна.
— Не волнуйтесь, — снова успокоил он.
И опять наведался на рынок.
— Мёд? — Сергей будто бредил, медленно вращая головой и подкатывая глаза. В каждом чужом шаге ему чуялся Мякин с пчелиным снадобьем. Надежда Викторовна начала поправлять подушки:
— Да, Сереженька, Тихон принес еще.
Мякин поставил на тумбочку новую банку. Сергей сосредоточился, схватил, прижал к себе и достал из складок одеяла ложку. Слопав что было, облизнул губы и потребовал:
— Еще мёду!
Голова его поникла.
До самого вечера ходил Мякин на базар и тратил пенсии на мёд, с каждым разом покупая больше банок — две, три, наконец пять.
Сергей всё сидел в кровати, только лицо и руки его раздулись, а полуоткрытый рот дышал сипло. Он надел теплый свитер — «надо хорошенько пропотеть». Мякин не смог дождаться, пока приятель его насытится, и вышел в прихожую.
— Но вы же растратили казенные деньги, — сказала Надежда Викторовна. Мякин прижал ладони к вискам, быстро и молча покинул дом.
Больше Намаховы его не видели, и только много позже, уже когда Сергей жил с Аней на новой квартире, случайно увидел в газете заметку о выходе новой книге Мякина и гордо сказал:
— А ведь я его знаю! Еще вместе сады обносили!
В заметке было сказано, что писатель Мякин в понедельник, в семь часов вечера, будет представлять свою книгу в таком-то книжном магазине.
— Узнает ли? Столько лет прошло, — Сергей одевался перед зеркалом, поприличнее. Рубашку сначала навыпуск, потом заправил в штаны, выдвинул из шкафа в коридоре ящик, начал искать подтяжки.
— Да конечно узнает, — ответила Аня.