Лягушки

Сказать ли, сударь, шуточку привычную

Из тех, что вечно потешают зрителей?

Скажи! Не говори лишь: задыхаюсь я!

Уж это – шутка чрезвычайно старая.

Так что ж сказать?

Не говори: ой, лопаюсь!

Вот шуточка отличная!

Скажи смелей!

Не говори лишь одного.

Чего еще?

Что, ношу перекладывая, треснешь ты.

А это: издыхаю я под тяжестью.

Снимите, а не то в штаны…

Прошу тебя,

Не продолжай! Давно уже тошнит меня.

Зачем же я поклажу на себе тащу,

Когда и пошутить нельзя, как водится

У Фриниха, у Ликида с Амипсием?[1]

У них рабы таскают груз в комедиях.

Не надо лучше! Всякий раз, как вижу я

В театре эти штучки знаменитые,

Иду домой, на целый год состарившись.

Чтоб ты свернулась, шея злополучная!

Вся в синяках, а пошутить не велено.

А разве не нахальство, не разврат сплошной:

Я как-никак, а Дионис, Бочонка сын,

Тружусь пешком, а этого – верхом везу,

Чтоб не устал он и не нес бы тяжестей!

Я разве не несу?

Ничуть, ведь едешь ты!

Несу же вот!

Да как же?..

Еле-елешки!

Да ведь не ты поклажу, а осел везет.

Я и везу, я и несу, свидетель Зевс!

Да как несешь, ведь самого другой несет?

Не знаю, но плечо совсем раздавлено.

Раз никакой нет пользы от осла тебе,

Слезай живее, на себе тащи осла!

Ай-ой, зачем я не сражался на море![2]

Тогда б – шалишь! – плевать я на тебя хотел!

Слезай, негодный! Вот уже добрались мы

До двери. Здесь нам остановка первая.

Эй, мальчик! Эй, скорее! Открывай, эй-эй!

Кто в дверь стучит? Что за кентавры ломятся?[3]

Да что это такое? Говори, ты кто?

Эй, Ксанфий!

Что?

Ты не заметил?

Что еще?

Как испугался он меня?

С ума сойти!

От смеха удержаться не могу никак,

Кусаю губы, а смеюсь. Хо-хо-хо-хо!

Чудак, послушай, подойди! Ты нужен мне.

Да не могу отделаться от хохота.

На женской рубашонке шкура львиная![4]

Вот вздор! В чем дело? Туфельки и палица!

Куда собрался?

Воевал с Клисфеном я.

И на море сразился?

И пустил ко дну

Двенадцать или двадцать суден вражеских.

Кто? Ты?

Да, Зевс свидетель!

Тут проснулся я!

На корабле я перечел трагедию,

Творенье Еврипида «Андромеду».

Тут

Желанье прямо в сердце мне ударило.

Желанье?

Ростом с великана Молона.[5]

По женщине?

Нисколько.

По мальчишке?

Нет.

Так по мужчине?

Ой!

С Клисфеном спутался?

Не смейся, брат, а лучше пожалей меня!

Томление такое душу жжет мою.

Какое ж, братец?

Рассказать не в силах я,

Но попытаюсь разъяснить сравнением.

Тоску по каше ты знавал когда-нибудь?

По каше, ну еще бы! Тридцать тысяч раз.

Сказал я ясно, или объяснить еще?

Про кашу? Нет, не надо! Понимаю все.

Такое же грызет меня томление

По Еврипиду.

Что ты, по покойнику?[6]

Да, и ничто меня не остановит, знай!

Иду за ним.

И даже в глуби Тартара?[7]

И если нужно, то еще глубиннее.

Зачем?

Ищу поэта настоящего.

«Одних уж нет, а то, кто есть, – ничтожество».[8]

Как, разве умер Иофонт?[9]

Один лишь он

Чего-нибудь да стоит. Да и то вопрос,

И в этом не уверен я как следует.

Софокл ведь лучше Еврипида. Что же ты,

Когда идти собрался, не за ним идешь?[10]

Нет, нет, сначала поглядеть мне хочется,

Что без отца сумеет Иофонт создать.

К тому же Еврипид – пройдоха, каверзник –

Удрать из преисподней приспособится.

А тот и здесь был тихим и остался тих.

А Агафон?[11] Где этот?

Он ушел от нас,

Поэт отличный и друзьям примерный друг.

Куда ж?

Куда Макар не загонял телят.

А где Ксенокл?[12]

Чтоб сгинул он, свидетель Зевс!

Инфангел где?

А про меня и речи нет.

А плечи я натер почти что до крови.

Да разве нет у вас мальчишек множества?

Трагедии они строчат по тысяче

И Еврипида на версту болтливее.

Все это пустоцветы, болтунишки, мразь,

Сороки бестолковые, кропатели!

Как однодневки сгинут, получивши хор,

Один разочек переспав с трагедией.

Но днем с огнем не слышишь прирожденного

Поэта с величавым, зычным голосом.

Какого величавого?

Такого вот,

Чтоб отколол коленце позабористей:

«Эфир – квартира Зевса», «лапа времени»,[13]

Или про то, что клясться не желала мысль

И стал язык без мысли лжесвидетелем.

И это все ты любишь?

До безумия!

По-моему, так это – вздор и глупости.

Не залезай мне в голову, своей живи!

Но, право, это просто надувательство!

Учи меня обедать!

Обо мне – ни-ни!

Вот почему, наряд надев диковинный,

В тебя переодевшись, я пришел. Прошу,

Друзей своих мне назови, с которыми

Якшался ты, когда ходил за Кербером,[14]

Все перечисли: булочные, гавани,

Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,

Мосты, местечки, бардачки, гостиницы –

Там, где клопов поменьше.

Обо мне ни-ни!

И ты идти дерзаешь, сумасшедший?

Друг!

Об этом ни полслова. Назови скорей

Дорогу, чтоб сойти мне в преисподнюю,

Ни жаркую, ни чересчур холодную.

Какую же назвать тебе дорогу? А?

Одна дорожка – волоком: на бечеве

Повеситься.

Дорожка слишком душная!

Другая есть: короткая и торная…

Взять ступку…

На цикуту намекаешь ты?[15]

Ну да!

Холодный, мерзлый и ненастный путь.

Тотчас закоченеют обе голени.

Еще есть путь, не длинный: стремя голову…

Скажи, прошу, ведь я ходок неопытный.

Сперва на Керамик приволокись…[16]

И что?

На столп высокий поднимись…

И дальше что?

Гляди и жди, чтоб факелов начался бег.

Когда же заторопят шумно зрители:

«Валяй!» Тогда и ты валяй!

Куда же?

Вниз!

Мозги свои порастрясу, пожалуй, так.

Дорогой этой не пойду.

Какою же?

Какою ты когда-то шел.

Велик тот путь.

Сперва увидишь озеро огромное,

Бездонное.

Кто ж будет мне паромщиком?

На челночишке маленьком старик седой,

Гребец, за два гроша перевезет тебя.[17]

Ого!

Как всемогущи всюду эти два гроша.

Да как в Аид они попали?

Ввел Тезей.

Потом увидишь змей и чудищ полчища

Страшнейшие.

Не ври и не пугай меня!

Не запугаешь!

Дальше – грязь ужасная,

Навоз бездонный. В нем зарыты грешники.

Кто чужеземца оскорбил заезжего,

Кто мальчика облапив, не платя, удрал,

Кто мать родную обесчестил, кто отца

По морде стукнул, кто поклялся кривдою…

Да, да, и с ними вместе тот несчастнейший,

Кто песнопенья выучил Кинесия

И выписал на память стих из Морсима.[18]

А дале – флейт услышишь дуновения

И свет увидишь дивный, как надземный день.

И роши мирт, и радостные сонмища

Мужей и жен, и рук неисчислимых плеск.

А это кто ж такие?

Посвященные.[19]

Я ж, право, как осел при посвящениях.[20]

Довольно, положу поклажу на землю.

Они тебе расскажут все, что надобно.

Сейчас же по соседству с их жилищами

Идет дорога ко дворцу Плутонову.[21]

Прощай теперь!

И ты, братишка, будь здоров!

А ты мешки клади обратно на плечи.

Да я и снять их не успел.

Живее, ну!

Нет, нет, не надо! В помощь мне найми, прошу,

Покойника, из тех, кто нам попутчиком.

А вдруг никто не встретится?

Так я тащу.

Согласен!

Погляди, выносят мертвого.

Эй ты, тебе я говорю, покойничек!

Снести возьмешься ношу в преисподнюю?

А ноша тяжела?

Гляди!

Две драхмы дашь?[22]

А меньше?

Живо, трогайте, могильщики!

Постой, чудак, давай же поторгуемся!

Две драхмы, баста! Понапрасну слов не трать!

Ну, скинь хоть три обола!

Чтоб мне вновь ожить!

Как важничает, подлый. Погоди же, плут!

Я понесу.

О честный, благородный муж!

Пойдем же к перевозу!

Эй, причаливай!

А это что?

Что? Озеро.

Свидетель Зевс!

То самое. А вот и челночок на нем.

Да, видят боги! Тут же и старик Харон.

Сюда, Харон, сюда, Харон, сюда, Харон!

Кому в места блаженного успения?

Кому в равнину Леты,[23] в долы ужаса,

В юдоль печалей, в яму, к черту, к дьяволу?

Мне!

Заходи живее!

Поплывем куда?

Неужто к черту?

Только для тебя, входи!

Эй, мальчик!

Стой, рабов не перевозим мы,

Когда они не воевали на море.

Мне не пришлось. Ячмень над глазом выскочил.

Так обежать тебе придется озеро.

А где вас ждать?

У пристаней отчаянья,

В ущельях мрака.

Понял?

Понимаю, да!

И что я встретил, бедный, выйдя из дому!

Садись на весла. Кто еще плывет, входи!

Эй, эй, ты что?

Как что? Да это самое.

Сел на весло, как ты мне сам приказывал.

Сюда, сюда садись, брюхан!

Ну вот, сижу.

И вытяни ладони и держи!

Держу.

Довольно балагурить! В дно упрись ногой,

Греби, натужься!

Как же мне грести, чудак,

Юнцу, береговому, сухопутному?

Сгребешь отлично. Пение услышишь ты –

И в лад ударишь веслами.

Чье пение?

Лягушек-лебедей. Чудесно!

Дай же знак!

Начинай, начинай!

Брекекекекс, коакс, коакс!

Брекекекекс, коакс, коакс!

Болотных вод дети мы,

Затянем гимн, дружный хор,

Протяжный стон, звонкую нашу песню.

Коакс, коакс!

Нисийского бога[24] так

Мы чествуем Бромия

На древних болотах,

В час, когда пьяной толпою,

Праздник справляя Кувшинов,[25]

Народ за оградою нашей кружится.

Брекекекс, коакс, коакс!

А я мозоль себе натер,

А вам шутить! Коакс, коакс!

А вам плевать, а вам играть!

Брекекекекс, коакс, коакс!

Чтоб сдохнуть вам, крича: коакс!

Заладили одно: коакс!

Ты просто – трус, болтун, лентяй!

Любят наше пение сладостные Музы,

Любит козлоногий игрец на свирели, Пан,

Аполлона форминга напевам нашим вторит,

В нашей утешительной болотине

Певучий зыблется тростник.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Я в пузырях, я в волдырях,

Измученный потеет зад,

Еще лишь миг – и прогремит…

Брекекекекс, коакс, коакс!

Квакучий род, тише вы!

Молчите!

Нет, будем петь

Вдвое громче. Так мы скачем

Яркосолнечными днями

Меж аира и кувшинок,

Прорезая тишь веселой

Переливчатою песней.

Так пред Зевсовым ненастьем

В час дождливый в глуби водной

Блещет след проворных плясок,

Лопающихся пузырьков.

Брокекекекс, коакс, коакс!

У вас я кваканью учусь.

Обижаешь нас ужасно.

Вы – меня. Гребу и дохну.

Чуть не лопаюсь, гребу.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Пищите, мне и дела нет!

Будем голосить, горланить,

Сколько в зычных, громких глотках

Хватит силы, день-деньской.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Мне нипочем ваш горлодер.

А твой нам и подавно жалок.

Посмотрим, буду выть, вопить,

День целый не закрою рта,

Пока не пересилю ваше кваканье.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Что ж замолчали? Квакайте, ну, квакайте!

Постой, довольно! К пристани причаливай!

Слезай! Плати паромщику!

Возьми обол![26]

Эй, Ксанфий, эй! Где Ксанфий, где? Мой

Ксанфий, ой!

Ау!

Иди живее!

Вот и я, ау!

Ну, что ты видел?

Грязь и тьму кромешную.

А видел ты, скажи мне, лжесвидетелей?

Отцеубийц и взяточников?

Да, а ты?

Конечно, видел. Вижу и сейчас еще.

Что ж делать нам?

Пойдем вперед, я думаю.

Ведь мы в местах, где чудища страшнейшие.

Так он сказал нам.

Я еще задам ему!

Он просто хвастал, чтобы напугать меня.

Он знал, как я отважен, и завидовал,

Бахвал известный, пустослов и трус Геракл.

А я хотел бы встретить приключение,

Достойное меня и путешествия.

Какой-то шум и странный шорох слышится.

Где, где?

Да сзади.

Ну, так позади иди!

Нет, спереди как будто.

Впереди иди!

О боги, вижу чудище ужасное.

Какое?

Дивное. Оно меняется.

То бык, то мул, а то – как будто женщина

Прелестная.

Но где же? Я прижму ее.

И вот уже не женщина, а страшный пес.

Эмпуса, верно.[27]

Да, ужасным пламенем

Лицо пылает.

Да, а ноги медные?

Одна. Другая же нога – навозная.

Чудовищно!

Куда бежать?

А мне куда?

О жрец мой, защити же божество свое![28]

Погибли мы, Геракл, владыка!

Замолчи!

Не называй меня Гераклом, миленький.

Ну, Дионис!

А это хуже в десять раз!

Тогда ступай! Хозяин мой, сюда, сюда!

А что?

Мужайся, снова все наладилось,

И можем мы, как бедный Гегелох, сказать:[29]

«Из бездны волн спасло нас… провидение».

Эмпуса смылась.

Поклянись!

Свидетель Зевс!

Клянись еще раз!

Видит Зевс!

Клянись!

Эй, Зевс!

Я, право, побледнел, ее увидевши.

А плащ со страху порыжел как будто бы.

За что напастей столько на меня, ой-ой!

Кто из богов задумал погубить меня?

«Эфир – квартира Зевса», «лапа времени».

Эй-эй!

Ты что?

Не слышишь ничего?

А что?

Играют на свирелях.

И от факелов

Пахнуло духом смольным. Как таинственно!

Давай в сторонку встанем и послушаем.

Иакх, о Иакх![30]

Иакх, о Иакх!

Да это – те места, где посвященные

Поют и пляшут. Говорил Геракл о них,

Как грешник Диагор, Иакха чествуют.[31]

Ты не ошибся. Тихо постоим теперь

И разузнаем все во всех подробностях.