Любимый враг

ГЛАВА 13

Одним из самых интересных в эту зиму в суде было дело «Перивейл против Брауна Смита» с требованием возмещения убытков в 10.000 фунтов стерлингов на основании грубой клеветнической публикации в газете, коей издатель и собственник, он же ответчик Браун Смит, заявил, что может доказать справедливость публикации.

Стало известно, что он собирается вступить в серьезную схватку, представив свидетелей, которые встречали даму и джентльмена во время их путешествия и выдававших себя за мистера и миссис Рэндалл.

Судебное заседание началось в конце ноября, за несколько недель до Рождества, когда в городе наблюдалось большое стечение народа. Было много случайных приезжих, поэтому в зале суда среди любопытствующих зевак было немало знакомых меж собой людей, и всем в глаза бросились две фигуры, известные в маленьком мирке Белгравиа и Мейфера; леди Морнингсайд, чья солидная особа, облаченная в черный шелк и шиншилля, занимала довольно широкое пространство в ряду мест для привилегированных зрителей, и ее худощавый, жилистый, очень почтенный супруг, чья изборожденная непогодой физиономия, аккуратно подстриженные усы, острый взгляд, особого покроя сюртук и вельветовые брюки выдавали в нем заядлого спортсмена.

В туманном воздухе поблескивали пенсне и театральные бинокли, направленные, главным образом, в одну сторону – туда, где сидела леди Перивейл в скромном черном платье и в токе из русских соболей. Она сидела в центре зала, а рядом с ней был Артур Холдейн.

Монокли и пенсне тихо обменивались мнениями относительно леди и ее спутника:

– Она красива, как всегда. А рассказывали, что она ужасно постарела. Довольно смело с ее стороны возбудить такое дело, не правда ли?

– Да, довольно опасный шаг, полагаю.

– О, у нее адвокатом сэр Джозеф Джолланд, а он всегда выигрывает, когда в деле участвует хорошенькая женщина. Вот увидите, он заставит присяжных лить слезы.

– Держу пари, что первым расплачется вон тот толстяк в углу, согласны?

– Тише, они начинают.

Мистер Уолтем, помощник сэра Джозефа, открыл судебное разбирательство тихой скороговоркой, что вызвало разочарование среди живописного цветника шляпок. Они решили, что ничего интересного не предвидится. Но затем зал вздрогнул от волнения: поднялся сэр Джозеф Джолланд во всем своем величии и могуществе, поправил пенсне, вынул несколько страниц из папки и торжественно приступил к делу, неспешно знакомя присутствующих с сутью дела. Глубокий, мрачноватый голос его заставил все эгретки встрепенуться и все лорнеты, все бинокли обратиться к нему:

«Эта дама, которой нанесено столь грубое оскорбление, чья жизнь незапятнанной чистоты, жизнь, протекавшая в мире возвышенных чувств, в тихой гавани гармоничного брака, эта дама, чья безупречная репутация должна была бы защитить ее даже от легчайшего прикосновения клеветы, стала мишенью для продажного писаки из напоенного ядом листка, именуемого себя газетой. В течение нескольких недель ему было позволено печатать свои отравленные клеветой заметки, вроде бы ничего не значащие, непритязательные, но, без сомнения, бесчестящие прессу, к которой этот листок якобы принадлежит. – Тут он швырнул «Бонтон» перед собой на стол с таким выражением непередаваемого отвращения, словно руки его не могли выносить мерзостного контакта. – Эту даму сделали объектом клеветы, такой нелепой, такой несуразной, что больше удивляешься наглости писаки, нежели его злокозненности. Утверждалось, что женщина из благородной семьи, высокого положения в обществе, чье поведение и регламентировано, и гарантировано всеми теми условностями, которые одновременно являются и ограничением свободы, и привилегией богатства и социального положения, якобы странствует со своим любовником, пренебрегая общественным мнением с откровенным бесстыдством опытной куртизанки».

И далее сэр Джозеф внушительно повествовал в таком же духе, все к месту, в строгой логической последовательности, и ему были отверсты уши всех присутствующих. А затем он вызвал своего первого свидетеля, в лице истицы, Грейс Перивейл.

Свое показание она дала ясно, четко и в совершенном самообладании.

– Вы когда-нибудь путешествовали по Континенту с полковником Рэнноком?

– Никогда.

– Вы бывали в январе этого года на Корсике?

– Нет.

– А в Алжире в феврале?

– Нет.

– Не будете ли столь любезны сообщить, где вы провели весь январь и февраль?

– Я жила на своей вилле около Порто-Маурицио с ноября прошлого года до начала апреля этого.

Больше вопросов у сэра Джозефа не было. Адвокат ответчика заявил свое право подвергнуть допросу свидетельницу. Она стояла, обратив лицо к суду, спокойная, гордая, но смертельно бледная.

– Те заметки, что были напечатаны в… э…, – тут он взглянул на газету, – в «Бонтон» – первые, из которых вы узнали о скандалезных слухах, соединяющих ваше имя с именем полковника Рэннока, леди Перивейл? – спросил он без обиняков.

– Это были первые упоминания об этом в прессе.

– Но для вас эта скандальная история была не новость?

– Нет.

– Вы слышали о ней прежде?

– Да.

– Несколько раз?

– Мне сказали, что это обсуждается.

– И что, ваши друзья верят этому?

– Никто! – с негодованием ответила свидетельница. – Мои друзья не поверили ни единому слову рассказываемой истории.

Она вспыхнула и снова побледнела и невольно взглянула на человека, который был гораздо больше, чем друг, и кто почти поверил клевете.

– Полагаю, вы согласитесь со мной, леди Перивейл, что эта история стала притчей во языцех. Об этом заговорили прежде, чем это светское издание уцепилось за нее.

– Мне не известно ничего о том, что является в обществе притчей во языцех.

– Достаточно, леди Перивейл, – сказал адвокат.

Следующими свидетелями были ее дворецкий и горничная. Они были со своей госпожой в Порто-Маурицио с ноября до апреля и за все это время миледи ни разу не покидала виллы, все двадцать четыре часа в сутки.

Адвокат ответчика допросил и этих свидетелей и предпринял похвальную, но безуспешную попытку высмеять или бросить тень сомнения на ответы старых слуг. Он изо всех сил старался выставить их перед присяжными в невыгодном свете, как зловредных щедрооплачиваемых наемников, готовых ради своей хозяйки даже на клятвопреступление. Адвокат удовлетворил свое профессиональное тщеславие, отпустив две-три остроты, чтобы расположить в свою пользу аудиторию и сумел вызвать один-два смешка в адрес деревенской Абигайль и почтенного лондонского мажордома, но попытка подорвать доверие к их показаниям позорно провалилась.

– На этом, милорд, – сказал сэр Джозеф, обращаясь, к судье, – можно было и покончить дело, если бы не фальшь и глупость клеветы, опубликованной в этом презренном листке. – Тут сэр Джозеф изо всей силы хлопнул ладонью по газете «Бонтон». – И, чтобы опровергнуть ее раз и навсегда, то есть доказать неопровержимо, что леди Перивейл не являлась спутницей полковника Рэннока во время его странствий по Континенту прошлой зимой, я представлю вам особу, которая там с ним была.

И на свидетельском месте появилась мисс Кейт Делмейн, великолепно одетая, как и леди Перивейл, в черное длинное платье и в собольем токе почти такого же фасона. Гул удивления пронесся по залу суда, возбужденное перешептывание и подавленные восклицания, которые клерк, наблюдавший за порядком в зале, поспешил пресечь.

В ноябрьских сумерках свидетельницу можно, было принять за двойника Грейс Перивейл. Кейт Делмейн! Среди людей в париках и мантиях, а также – фешенебельной публики было немало тех, кто помнил ее со времени ее молниеносной карьеры, девушку удивительной красоты, чья ослепительная улыбка сияла на подмостках «Великолепного театра», правда, не больше одного-двух сезонов. Они видели ее, восхищались ею, а потом забыли. И теперь она возникла перед ними как привидение из дней юности.

– Не скажете ли, где вы жили в прошлом феврале, мисс Делмейн? – начал спокойно сэр Джозеф после того, как ее накрашенные губы пролепетали присягу над Библией, – а точнее, с 7-го февраля по 25-ое?

– Я жила в гостинице «Мекка» в Алжире.

– Одна?

– Нет. Со мной был полковник Рэннок.

– А перед этим вы, как будто, посетили Корсику и Сардинию?

– Да.

– Также с полковником Рэнноком?

– Да.

– А в каком качестве вы путешествовали вместе с ним?

Эта фраза вызвала еле слышный ропот, и те из молодых леди, что были помоложе, вдруг обратили сугубое внимание на свои рукавчики и кружевные носовые платочки.

– Мы путешествовали как мистер и миссис Рэндалл, если вам это угодно знать, – ответила мисс Делмейн с вызывающим видом, что могло очень повредить ей во мнении суда.

– Это как раз то, что я хочу знать. Вы путешествовали с полковником Рэнноком в качестве его жены под «боевой кличкой» «Рэндалл»?

– Да.

– Хорошо! Будьте добры, мисс Делмейн, можете вы сказать, где сейчас находится полковник Рэннок?

С самого начала свидетельница давала показания в возбужденной манере, на щеках ее выступили пятна лихорадочного румянца, но то были вовсе не румяна, как полагали молодые светские женщины. Глаза ее неестественно ярко сверкали, великолепные глаза, полыхавшие огнем гнева. Она стояла в горделивой позе, бросая вызов людскому презрению. Но усилие было для нее слишком велико. Она словно в забытьи оглядела зал суда, побледневшее лицо приобрело безжизненный пепельный оттенок, и она упала в обморок прежде, чем успела ответить на вопрос адвоката истицы, вопрос, который, кстати, не относился к сути рассматриваемого дела и мог быть отклонен судьей.

Началась обычная в таких случаях суматоха с водой и нюхательными солями, и свидетельницу вынесли из зала суда.

Потом присяжные удалились завтракать. Живописные шляпки остались на месте, вдыхая соли и одеколон, грызя шоколадки, чтобы заглушить голод и зевая от недостатка воздуха, но они были преисполнены решимости досидеть до конца.

Любопытствующие зеваки были горько разочарованы, когда, по возвращении судьи на место, сэр Джозеф Джолланд известил его лордство, что мистер Браун Смит принес подобающие извинения за оскорбительную публикацию в газете и что его клиентка не имеет желания преследовать его по суду.

Судья выразил величайшее удовлетворение таким развитием дела:

– Если леди Перивейл внесла свой иск с целью очистить свою репутацию от, в высшей степени незаслуженного посягновения, она это снискала совершенно и может позволить себе проявить снисходительность, – с чувством резюмировал его лордство.

Ответчик был обязан опубликовать извинение – и в своей газете, и тех газетах, которые ему назовет сэр Джозеф. Он обязан был также уничтожить все еще непроданные экземпляры своей газеты и затребовать остатки из рук частных распространителей, а также передать сто гиней в пользу того благотворительного заведения, которое ему укажет истица.

И только поверенным леди Перивейл, а также мистеру Фонсу было известно, что ответчику не придется уплатить из своего кармана ни эту сотню гиней, ни судебные издержки, потому что еще до судебного процесса и до появления клеветнической публикации в газете «Бонтон» мистер Фонс перевел значительную сумму на банковский счет мистера Брауна Смита, а само клеветническое сочинение принадлежало совместным усилиям этого самого Фонса и одной из дам-писательниц, подвизавшихся в рубрике «О чем говорят» этого самого «Бонтона».

Недаром Фонс говорил, что когда будет нужно, клеветническая заметка появится, и Фонс, старинный приятель мистера Брауна Смита, и произвел сочинение на свет. Никому от этого хуже не стало, а светское общество было глубоко унижено сознанием, как жестоко и несправедливо судило оно об очаровательной представительнице своих собственных привилегированных кругов. Леди Морнингсайд и ее супруг подошли к леди Перивейл как только судья покинул свое место, и маркиз со старомодной учтивостью, что так напоминала «купидона» Пальмерстона,[35] склонился над рукой Грейс и поцеловал ее: зрелище, которое буквально наэлектризовало всех обитательниц модных шляпок и пенсне.

В этот вечер в дом на Гровенор-сквер хлынул поток визитных карточек и писем от тех самых людей, которые отвергали Грейс, а теперь делали вид, что это она сама от них отстранилась:

«Но теперь, дорогая, после столь храброго акта самоутверждения, надеюсь, вы не собираетесь больше вести затворническую жизнь и вспомните о старых друзьях. Так грустно было видеть, что № 101 необитаем весь сезон, и даже не знать, где вас можно увидеть», – писала в заключение одна из лже-приятельниц. Негодующая Грейс гневно швырнула это и все такие же послания в мусорную корзину.

– И подумать только, они смеют притворяться, будто не знали, что я в городе, когда почти ежедневно я каталась в парке! – воскликнула она.

– Надеюсь, вы удовлетворены, мэм, – сказал Фонс, представ перед леди Перивейл на следующий день после суда.

Никто не видел Фонса в зале, хотя Фонс видел и слышал все, что происходит. Его работа была закончена до начала процесса, и семейным поверенным с Бедфорд Роу достались все похвалы по поводу успешного окончания дела. Все поздравляли леди Перивейл с тем, что их чутье подсказало им пригласить в адвокаты именно сэра Джозефа Джолланда.

– Надеюсь, вы удовлетворены, мэм, – скромно сказал Фонс, когда явился на Гровенор-сквер в ответ на просьбу леди Перивейл посетить ее.

– Я больше, чем удовлетворена вашим умением довести это несчастное дело до конца, – ответила она, – и теперь, надеюсь, смогу обо всем этом забыть навсегда и никогда больше не слышать имени полковника Рэннока.

– Полагаю, что не услышите, во всяком случае, в каком-либо неприятном смысле, – серьезно ответил Фонс.

– Я должна просить вас обратиться к моим поверенным для возмещения ваших профессиональных издержек, мистер Фонс, но я умоляю вас принять вот это в знак моей искренней благодарности за то беспокойство, которое вы себе причинили, и как напоминание о вашем успехе, – сказала Грейс и подала ему конверт.

– Уверяю вас, леди Перивейл, ничего не требуется сверх обычного, положенного в таких случаях гонорара за мое время и беспокойство.

– О, вы должны это взять, чтобы доставить мне удовольствие. Я хочу, чтобы вы помнили: я ценю ваши услуги по более высокой цене, чем положено.

Затем она протянула ему руку на прощание, как тогда, когда они увиделись в первый раз, и его больше тронуло это сердечное рукопожатие, чем ее подарок, а это оказался чек на пятьсот фунтов.

На третьей неделе декабря состоялось очень незаметное бракосочетание в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер в половине девятого утра, и единственными свидетелями были Сьюзен Родни и мистер Джордж Хауэрд, только что вернувшийся из Пекина. Брак был заключен в столь ранний час и так незаметно, чтобы избежать почти неизбежного внимания светских фотографов, так как газетные перья уже известили публику, что свадьба – дело решенное.

Темно-серое шерстяное платье невесты, опушенный собольим мехом дорожный плащ и дешевая черная шляпка ничем не напоминали свадебный наряд. После краткого «походного» завтрака со свидетелями в столовой дома на Гровенор-сквер молодые влюбленные супруги уже в одиннадцать утра отбыли с Чэринг Кросс на Континентальном экспрессе, не вызвав большего любопытства, чем то, коим обычно сопровождается появление красивой, прекрасно одетой женщины, отправляющейся в неотложную поездку и ведущей на поводке самый совершенный экземпляр из породы коричневых пуделей.

Новобрачные обосновались в своем каирском отеле раньше, чем газетные перья узнали о свадьбе.