Любимый враг

ГЛАВА 7

Экипаж леди Перивейл стоял у ворот дома мисс Родни, но прежде, чем она успела сесть, дорогу ей заступил тот, кого она меньше всего ожидала сейчас увидеть, хотя виделась с ним совсем недавно. То был Холдейн, который мерял шагами улицу напротив дома Сьюзен и поспешно перешел на другую сторону, увидев, что Грейс показалась из ворот.

– Не дозволите ли вашему экипажу подождать несколько минут, а мы немного пройдемся по парку, леди Перивейл, мне нужно сказать вам, что… что я очень хочу высказать, – промямлял человек, чье стилистическое мастерство критики превозносили до небес. В данную минуту, однако, он внезапно утратил дар слова и терялся в поисках самых простых выражений.

Грейс слишком удивилась, чтобы отказаться, молчаливо кивнула, и бок о бок они пересекли дорогу и вошли в парк через турникет, что почти напротив дома мисс Родни. Так пошли они рядом по укромной тропинке между двумя рядами зацветающих померанцевых кустов, позолоченных вечерним светом. Медленно шли они в напряженном молчании, не решаясь взглянуть друг на друга и в то же время ощущая прелесть весеннего вечера, и то еще более тонкое очарование, которое таилось в этой совместной прогулке.

– Леди Перивейл, когда я покинул гостиную мисс Родни, ум мой был в таком смятении, что мне очень захотелось побыть одному и на досуге обо всем подумать. Я все шагал здесь взад-вперед, и, наверное, это заняло немного времени, но мне показалось, что прошла целая вечность, и… и с глубочайшим смирением и презрением к самому себе я умоляю вас простить меня – за то, что я позволил себе мысленно вас осуждать. Но это ошибка ума, не сердца. Сердце мое вам не изменяло.

– О, мистер Холдейн, стоит ли извиняться? Ведь вы же поступили, как все остальные мои светские друзья, за исключением одной Сьюзен. Люди, знавшие меня со дня моей свадьбы, предпочли поверить тому, что я себя запятнала и теперь недостойна их знакомства. Не могу назвать это дружбой, потому что истинный друг не смог бы поверить в эти россказни обо мне.

– Ваши слова для меня как острый нож. Истинный друг, говорите вы! И я, который перед вами так преклонялся, оказался достаточно глуп, чтобы поверить клевете, потому что все твердили о том неустанно и с дьявольским упорством. Я сопротивлялся, отказывался верить, боролся и сдался, потому что люди настаивали, что все видели, и собственными глазами – да, сознаюсь, я тоже поверил этому. Но я полагал, что вы вышли замуж, однако по какой-то только вам известной причине хотите сохранить свое замужество в тайне. Я не мог думать о вас так, как думали другие, но решил, что для меня вы потеряны навсегда. Я встречал Рэннока у вас в доме, видел, как он повсюду вас сопровождает, и… и я думал, что вы его любите.

– Вы ошибались. Теперь я понимаю, как неумно вела себя, принимая его так свободно, по-дружески.

– Но вы потому ошибались, что этот человек не достоин доверия и расположения ни одной женщины в мире. Леди Перивейл, наверное, в прошлом году у вас могло возникнуть подозрение, что я переживаю сердечную борьбу…

– Не совсем вас понимаю.

– Значит, я хороший актер, во всяком случае лучше, чем воображал, если вы не догадывались, что я вас полюбил.

– Но я не вижу причины для этой сердечной борьбы, если… если это так.

– Не видите? Вы не знаете, нет вы не знали тогда, каким недобрым может быть мир, наш современный мир, который все в жизни оценивает лишь в соответствии с денежной стоимостью. Вы богаты, а у меня достаточно лишь для того, чтобы прилично жить, не заглядывая поминутно в чековую книжку. С точки зрения общества я бедняк, нищий…

– Но что для вас мнение других людей, если бы я поверила в искренность ваших чувств?

– Да, в этом-то все дело. Поэтому я и молчал. Моя гордость была уязвлена тем, что вы ставите меня на одну доску с таким человеком, как Рэннок. Были и другие, что вас преследовали, бездельники, моты и прожигатели жизни, для которых ваше состояние означало возможность предаваться презренным удовольствиям. И я видел, что вы поощряете Рэннока…

– Никогда я его не поощряла! Мне нравилось его общество, потому что он был ни на кого не похож. Мне было его жаль, жаль, что жизнь его не удалась, жаль его утраченных возможностей. Я думала, что его сердце разбито.

– Разбито сердце? Да, у негодяев это – последний козырь, и, к сожалению, он часто приносит выигрыш. Как будто это железное сердце может разбиться! У человека, который всю жизнь делал только зло, у человека, чья дружба погубила стольких людей моложе и лучше, чем он!

– Но женщины так мало знают о жизни мужчин.

– Но не такая женщина, как вы.

– Признаюсь, он меня интересовал. Он мне казался человеком необычным, с богатым воображением, которому ведомы и безумство, и глубочайшая меланхолия. Я думала, что он добрый и широкомыслящий человек, ведь он никогда не проявил никаких злых, нехороших чувств, даже когда я ему отказала, как поступили другие, кого я некогда считала своими друзьями.

– Рэннок просто дальновиднее других. Будьте уверены, он не проникся к вам добрыми чувствами после того, как получил отказ, и продолжал волочиться за вами в надежде, что вы измените решение. Никогда человек такой выделки не был и не может быть другом женщины.

– Давайте больше не будем говорить о нем. Мне ненавистен самый звук его имени.

– И однако вы так храбро произнесли его недавно в гостиной мисс Родни и при этом прямо взглянули на меня, словно бросили вызов – мол, думайте обо мне, что хотите!

– Да, это было нечто вроде вызова. Возможно. И мой взгляд вас в чем-нибудь убедил?

– Вы сами меня убедили. Я бросился из дома, обуреваемый сомнениями. Но я видел ваше лицо и больше не могу сомневаться. Ваши глаза, голос, гордый взгляд, возмущение уязвленной невинности, гневной и в то же время такой трепетной! Кто мог бы сомневаться, увидев ваше лицо? Леди Перивейл, Грейс, можете вы простить ревнивого глупца, которого угораздило попасться на крючок собственной любви, кто плохо, жестоко думал о вас, но, видит Бог, был еще более жесток с самим собой?

– Рада, что теперь вы начинаете думать обо мне лучше, – тихо ответила она.

– Начинаю! Да я и помыслить не могу о чем-нибудь плохом в отношении вас! Я прах у ваших ног. И молю только о том, чтобы вы меня простили и вернули свою дружбу, чтобы позволили мне помочь вам – как друг, брат, отец могли бы вам помогать в любых затруднениях и заботах.

– Благодарю, – сказала она так же тихо, протянув ему руку. И руки их соединились в крепком и медлительном пожатии, которое выражало больше, чем просто дружеские чувства.

– Я очень рада, что вы мне верите, несмотря на эти отвратительные слухи. Сознаюсь, меня уязвляла ваша холодность и недоброжелательство, вы держали себя, как все остальные, чьей дружбой я, правда, никогда особенно не дорожила. Что же касается этих нелепых слухов, мне легко представить алиби, ведь все это время с ноября по апрель я провела на своей вилле в Италии и последний раз виделась с полковником Рэнноком на Гудвудских скачках и потом на приеме у леди Карлаверок.

Они прогуливались взад и вперед по маленькой аллее между померанцевыми кустами, пока золотистый солнечный свет не стал розоветь, а солнце – склоняться к западу, и слуги леди Перивейл решили, что она отбыла домой в чужом экипаже, забыв, что ее дожидается собственная карета.

Она рассказала Холдейну обо всем, что с ней произошло со времени приезда в Лондон – о своем негодовании, о презрении к ложным друзьям, о том, как добра была леди Морнингсайд, о том, что наняла сыщика Фонса и что теперь надеется опровергнуть клевету на судебном процессе.

– Все в Лондоне были свидетелями, как бесчестили мое имя и все должны будут узнать о моей реабилитации, – сказала она и затем добавила тоном, в котором звучало презрение: – Разве не абсурдно, что я должна так беспокоиться и волноваться только потому, что другая женщина случайно оказалась похожей на меня?

– И потому, что тот мужчина, с которым она путешествовала, оказался негодяем. Я уверен, что всему предшествовал глубоко продуманный Рэнноком план.

– Но почему же он решился на такую подлость?

– Потому что он хотел с вами расквитаться – он бы именно так и выразился – за ваш отказ выйти за него замуж.

– Нет, конечно, ни один мужчина не способен на такой дьявольский поступок.

– Я довольно много знаю о его предках и полагаю, что он был на это способен.

– Но даже если так, то каким же образом он мог все так устроить, что меня якобы встречали мои знакомые?

– Ну, это было нетрудно. Он должен был только внимательно следить за газетами и оказываться в тех местах, куда ездят люди. И, зная, что, где бы он ни был, он обязательно повстречает общих знакомых, он предусмотрительно выбрал Алжир, Корсику и Сардинию. Там не так людно, как в Ницце, и таким образом он мог создать впечатление, что намеренно избегает места, излюбленные туристами. Да простит меня Бог, если я к нему несправедлив, я слишком ненавижу его, чтобы судить о нем беспристрастно, однако то, что его нет в Лондоне в разгар сезона, тоже свидетельствует против него. Это похоже на то, как если бы во время дуэли он выстрелил, но не захотел нести ответственность за последствия.

– Но если бы он был в Лондоне, с ним никто не прекратил бы отношений, – презрительно заметила леди Перивейл.

– Но и поддерживали бы их не больше обычного. Его не любили порядочные люди.

– Да, но он был так умен, интересен, божественно играл на виолончели, он льстил мне, откровенно доверяя свои заботы и обиду на то, что жизнь так сурово с ним обходится. Я считала его жертвой. О Боже, какой же я была дурочкой!

– Нет, нет! Просто вы не слишком хорошо знаете свет.

– А я-то думала, что знаю его хорошо, что за шесть лет жизни в обществе узнала все его пружины, и что простота и патриархальность нравов в отцовском приходе – все это уже устарело. И я поплатилась: обо мне стали болтать и вываляли мое имя в грязи.

– Окажите мне честь считаться вашим другом – до тех пор, пока вы не сочтете меня достойным более нежной привязанности – и я защищу вас от всех ошибок, которые совершают по неопытности. Я бы не хотел, чтобы и на самую малую малость вы были более светской, чем сейчас. У меня хватит житейской мудрости на нас обоих – той мудрости обитателей Мэйфера и Белгравиа, которую ангелы на небесах зовут глупостью.

Он проводил ее до кареты, но, прощаясь, не просил позволения навещать ее.

– Я скоро уеду, – сказал он, – но, надеюсь, осенью мы с вами встретимся.

– Вы уезжаете за границу?

– Да, наверное, но я еще не решил, куда. Я напишу вам оттуда, где буду, если позволите.

– Буду рада вашему письму, – сказала она ласково, – я очень рада, что мы снова друзья. – И на этом они опять обменялись крепким рукопожатием и расстались, почти признавшись друг другу в любви.

Грейс вернулась домой, сияя от радости. Он всегда ей нравился. Его холодность уязвляла ее в самое сердце. Но теперь он снова был у ее ног, и она уважала его за былую холодность и отчужденность. Корыстолюбец использовал бы к своей выгоде то, что общество ее отвергло, он бы еще усерднее преследовал ее, пока над ней тяготело осуждение. И ее трогало то, как Холдейн сразу сдался на милость, не в силах противиться ее обаянию, взгляду, голосу, которые он так любил. И еще – как он не смел встретиться с ней и мучился сомнениями.