Любовная какофония

ПРОТОШКИНЫ ВЫРЕЗКИ

— Вот, полюбуйтесь, что я нашла у него в кармане штанов!

Вероятно, это непедагогично — проверять карманы своих сыновей. Но некоторые матери утверждают, что иначе им не проникнуть в душу ребенка. У каждого свой способ проникновения.

Так что же обнаружено в карманах у пятнадцатилетнего школьника с затейливым именем Протон?

— Я уже давно замечала, что Протошка что-то вырезает из газет, — говорит она. — Видела, но как-то не было времени поинтересоваться.

Каждый интересуется тем, что ему близко. Мне, например, стало просто жгуче интересно: что же такое вырезает Протошка? Я знаю, одни вырезают стихи, другие — все, что касается радикулита или гипертонии, третьи десятилетиями копят статьи о футболе. Скажи мне, что ты читаешь, и я тебе скажу, кто ты.

Так что же читает пятнадцатилетний школьник Протон?

Она вытряхивает на стол вырезки из конверта.

Я сразу вижу, что он еще не овладел техникой этого дела: на вырезках нет пометок, из какой они газеты или журнала и когда что напечатано. Зато некоторые строки подчеркнуты.

— Как раз подчеркнутое вы и читайте, — взволнованно говорит Протошкина мать.

Я читаю: «…Он сидел, низко опустив золотистую кудрявую голову. Какие мысли роились в эту минуту в этой молодой повинной голове?»…

Она отбирает у меня вырезку, подает другую.

«…Его сильные мужественные руки безвольно лежали на коленях. Юное лицо с мягким мальчишеским ртом осунулось, взгляд голубых глаз был тревожен и будто вопрошал окружающих: «Как я мог это совершить?»

— Вот вам еще, — говорит она.

Читаю: «Все трое молоды, у них легкие спортивные фигуры. Им бы сейчас ставить рекорды в бассейне для плавания или на гаревой дорожке, а они тут, на скамье подсудимых. А в зале их матери, которые смотрят на своих детей полными слез глазами. Им все не верится, что их мальчики могли сделать такое…»

Она уже тянет у меня из рук и эту вырезку о спортивных мальчиках и их огорченных, недоверчивых матерях, но мне хочется узнать, что же «такое» они сделали. Оказывается, в темном переулке лезли к женщине с намерениями отнюдь не джентльменскими, а когда подоспевший на крик прохожий вступился за нее, пырнули его ножом в бок. Пырнули один раз, и не до смерти, потому что не успели пырнуть второй и третий: откуда-то набежали люди.

«…Старшему из них, Вове, 19 лет, младшему, Толе, 16», — задумчиво и тепло, как про внучатых племянников, пишет автор.

— А вот это про девушку, — говорит Протошкина мать.

На этот раз целая статья. Она озаглавлена: «Мраморная Люда засмеялась». Какому же новоявленному Пигмалиону удалось оживить мрамор?

Нет тут никакого Пигмалиона. А метаморфозы есть. Людмила Н. трижды была судима за кражи. На следствиях молчала как каменная (отсюда, видимо, образ автора — «мраморная»); отбывала сроки, выходила на волю и снова принималась за свое. Однажды избила соседку, оторвала ей ухо. И снова молчала, когда ее спрашивали, зачем ей было нужно соседкино ухо. Так и не объяснила. Зато автор статьи объясняет все: «Люда росла в семье, где девочке не уделялось никакого внимания…» (Между прочим, когда она отрывала ухо, ей было уже 29 лет.) Далее автор рассказывает, что Люде не повезло в любви: у нее с некоторыми интервалами было три мужа, но ни один из них не сумел удовлетворить ее духовных запросов. Так, может быть, она, уходя от очередного мужа, наказала его тем, что унесла с собой какую-то часть совместно приобретенных вещей?

«…Нет, не такова Люда! — ликует автор. — От мужей она уходила тоже молча, гордо, с пустыми руками!»

Тогда понятно: она обкрадывала людей, совсем не причастных к ее интимным делам, не путала любовь с меркантильностью. Но вот на ее пути наконец появилась добрая душа, впоследствии — автор статьи о засмеявшейся Люде. Добрая душа стала приносить ей книги, что само по себе хорошо и достойно всякого поощрения. Добрая душа исподволь знакомила Люду с культурой (тоже отлично!) и в конце концов добилась того, что молчаливая Люда разговорилась и даже весело рассмеялась, увидав на страницах «Крокодила» какую-то особу, похожую на ее первоначальную свекровь. И вот тогда-то, умиленная своими успехами, добрая душа решила сделать этот опыт достоянием широких масс и, не долго думая, написала статью. В статье она описывала не только свой воспитательный метод, что, несомненно, было бы весьма полезно, но и то, как лучились у Люды синие глаза, как «внезапно появившаяся улыбка озарила ясным светом бледное девичье лицо».

«Не будем придираться к неточностям, — сказала я сама себе. — У нас теперь принято даже к пятидесятилетним обращаться со словом «девушка», так что пусть женщина двадцати девяти лет, имевшая троих мужей, по воле автора сохраняет свое девичество. Но зачем так уж умиляться улыбке Люды и одновременно не поинтересоваться: улыбается ли та женщина с оторванным ухом или не часто? Или те, кого Людмила Н. в свое время обокрала?»

Протошкина мать говорит мне иронически:

— Все твердят — романтика, романтика! А это что, по-вашему, когда хулигана, насильника, вора разрисовывают такими красивыми красками, что ему, наверно, самому читать лестно: «Голубые ясные глаза… крупные, сильные руки, спортивная широкоплечая фигура…» Вы знаете, что мне сказал Протошка? Он сказал: «Небось, обо мне никогда никто не напишет, что у меня волевой подбородок и широкие плечи, даже если я окончу школу с золотой медалью, даже если буду каким-нибудь изобретателем. А вон Валерка увел машину, сбил старика, а о нем как писали!..»

— А как? — поинтересовалась я.

— Вот так точно, как говорил Протошка: широкие плечи и волевой подбородок.

— Понятно: дескать, ему с таким лицом прямо бы в гении, а он — ах-ах! — прозябает на скамье подсудимых. Кстати, сколько этому Валере?

— Да уж, слава богу, девятнадцатый, имеет паспорт.

А в самом деле, я тоже встречала в статьях «Из зала суда» или под какой-нибудь другой рубрикой такие уменьшительные имена, как Сережа, Толя, Витя, когда, наверно, приличнее было бы называть подсудимых по фамилии. Ведь судья же не говорит: «Витюля, ты пырнул дядю ножичком, признаешь ли ты себя виновненьким?» Не говорит. А почему автор заметки пишет «Витя»? Чтобы показать, что у него к подсудимому человеческое отношение? Оно как раз и будет человеческое, если этого Виктора в течение нескольких лет станут перевоспитывать без поблажек и сюсюканья.

Нет, все-таки напрасно Протошка не помечал, откуда он черпал пленившие его строки, статьи и рассказы, полные прелестно разрисованных хулиганов и воров. Жаль!