Любовница. Война сердец

Глава 32

Когда наступил рассвет в субботу восемнадцатого июня, прусская пехота уже погрузилась в тишину на ферме Папелотт. Многие, открывая свои тяжелые веки и всматриваясь в тонкую, промозглую дымку, видели это место впервые с тех пор, как заняли свои позиции прошлой дождливой ночью. Это было зловонное место: в затхлом воздухе перемешались запахи густой, неубывающей грязи загона, где постоянно забивают коров, запах свиных корыт в узких сараях и навоза, повсеместно лежащего меж булыжниками во дворе. За большой площадью главных построек, по краям фермы защита была довольно скудна — низкие стены, канавы, изгороди и несколько лимонных деревьев для защиты биваков — резко пахло мокрым сеном, которое солдаты свалили в кучу на землю в напрасных попытках спастись от наводнения той длинной, холодной ночью.

Вся живность, которая только могла бы нарушить покой на рассвете своим шумом, была заперта в тонкостенных сараях. Крестьяне, возившиеся с ними прошлым вечером, бесследно растаяли, оставив ферму новым оккупантам, которые исследовали ее в неясном свете, желая знать, какой клочок земли, какой угол стены, дорожка или изгиб крыши сыграют для них решающую роль в битве.

Офицеры и люди в помещениях все еще спали, в то время как те, кто был на открытом воздухе, вставали, потягиваясь, потирали свои затекшие шеи, пытались как-то просушить сырую, прилипшую к груди и спине одежду, оттягивая ее от тела, но она тут же приклеивалась обратно, как вторая кожа. Прежде чем завести разговор или приняться за завтрак, они прохаживались, осматривая окрестности на предмет активности правого крыла французов.

Пейзаж здешних мест был довольно живописным: серые облака поверх золотистых пшеничных полей, на горизонте — длинный всплеск оливково-зеленого, где леса скрывали вражеские отряды от посторонних глаз. Спереди достаточно хорошо просматривались две оружейные батареи, несмотря на то что они были темными. Их очертания выглядели угрожающе, словно кто-то нарисовал их твердым карандашом на мокром листе. Французы находились ближе всего к Папелотту, чем к какому-либо еще объекту по всей линии фронта Веллингтона. С этого места можно было видеть намерения Бонапарта, как на ладони.

Затем они прервали тишину всем знакомой суматохой, которой начинался каждый новый день. Зажгли огни под карнизами и навесами, готовили последние порции еды, которые успели вывезти из Брюсселя в пятницу.

В их распоряжении было еще достаточно времени. Ни одна армия не двинется в путь, пока не прекратится дождь и не подсохнет земля. Даже в этом случае вероятность того, что хотя бы одна из сторон начнет готовиться к атаке, была мала. Они вынуждены будут простаивать на одном месте. Обе стороны занялись своим оружием: они чистили винтовки, разбирали их для того, чтобы убедиться, что они хорошенько просохли.

Дождь перестал идти в девять, и видимость улучшилась. Ближайшие английские отряды под командованием генерала Пиктона были на таком расстоянии от них, как Папелотт от французов, они знали, что запасная конница была рассредоточена по вершине горного хребта позади них и на обратном склоне перед ними. Крайнее левое крыло второй бригады Нассау, принца Бернарда фон Сакс-Веймарского, было под присмотром самого короля. На каких-то позициях Бонапарт попытается отразить их до того, как подтянутся Блюхер и его солдаты. Они были готовы сражаться за него. Более или менее.

В центре находились датско-бельгийские полки, британская пехота — на задних позициях. Перед этими линиями были два укрепления — замок у основания Хугумонта и огромная ферма Святой Гааги. Если французы решили атаковать центр, им придется пройти рядом или между ними. Как и Папелотт, эти хорошо охраняемые посты позволяли стрелкам предупредить пехоту и конницу и представляли собой искушение для командира, который будет отклонять отряды от захвата. Они предполагали, что первой в бой вступит артиллерия, но стрельба началась со стороны Хугумонта; французская пехота двигалась по открытой местности по направлению к лесу, где скрывались отряды Нассау и Гановериана, чтобы защитить подходы к ферме. Уже до полудня веллингтонская артиллерия заняла свои позиции и открыла ответный огонь. Тогда стрельба началась по всей линии фронта, а дым, заглушивший болотный запах грязи и домашнего скота, уносило на восток, по направлению к Папелотту. Полчаса спустя французам было приказано прочесать лес вокруг Хугумонта, когда те сокрушили все сопротивление. Может быть, Веллингтон и послал какое-то подкрепление, чтобы не потерять саму ферму, — этого никто не мог сказать точно, и никому не удалось уговорить его отозвать отряды с передних позиций.

Когда войска расположились таким образом, в Папелотт прибыл ирландский гусар из Десятого полка, выдававший себя за помощника генерала. Он проехал через открытую площадь прямо к воротам, не обращая ни малейшего внимания на французов и их палящую артиллерию, и был встречен командиром в комнате фермерского дома. Выяснилось, что гусар, полковник Кул, проделал длинный путь с самого края правого крыла, медленно пробираясь сквозь линии фронта. Он искал некоего француза по имени Десерней, который, возможно, был курьером. Высокий, светловолосый человек, последний раз его видели в Ватерлоо, на нем были надеты бриджи и кожаная безрукавка, он был не вооружен, но манера его поведения внушала уверенность в том, что этот человек с легкостью перережет глотку, единожды взглянув на тебя.

Никто не видел Десернея, и гусару, казалось, сперва это не нравилось, его глаза нервно поблескивали, а губы были плотно сжаты. Поперек щеки у него красовалась свежая рана, а запачканный кровью воротник придавал ему вид дикаря, но в остальном его форма была в превосходном состоянии.

Гусара угостили последним бренди командира, он был вынужден отчитаться в атаках французов. Он сказал, что Веллингтон стремился за Хугумонт, в то же время не спуская глаз с горячих точек.

Позже видели, как Бонапарт объезжал свои передние линии на сером коне, своим появлением вызывая возгласы: «Да здравствует император». Вскоре он удалился в сторону Ла Бель Альянс, откуда ему открывался прекрасный вид на поле боя. Большинство отрядов Веллингтона находились вне поля видения, за горным хребтом горы Сен-Жан, поэтому для французов оценить расстановку их сил было затруднительно. Пушечные ядра ближайших батарей Бонапарта летали вслепую в разные стороны, в то время как отрядам на краю горного хребта было приказано лежать и не шевелиться, пока ядра летали поверху. Если французы пытались атаковать склон, то полковник уверял их, что там, наверху, человек может спокойно встать и бросать ядра обратно, и они покатятся, кувыркаясь по утесу.

Прежде чем вернуться к своей бригаде, Кул попросил их проследить за появлением Десернея, который, очевидно, представлял ценный источник информации для Бонапарта. Когда его спросили, что с ним делать, если найдут, он ответил однозначно: «Расстрелять».

Вскоре он ушел, и тогда началась настоящая битва. Она началась со смертоносной артиллерийской пальбы из пушек огромной батареи Бонапарта в Ла Бель Альянс. Снаряды пролетали над Папелоттом в поисках отрядов, и, поскольку было сыро, они не отскакивали рикошетом, а пронзали влажные оборонительные сооружения, попадая в солдат, будто и не было никаких защитных построек. Это было ужасное зрелище, которое тем не менее констатировало следующее: правое крыло французов продвигалось вперед. Первой шла конница, возвышаясь над пшеничными полями, она двигалась по направлению к правой стороне Святой Гааги, их клинки и доспехи сверкали даже при скучном сером свете дня. Защитники Гааги ждали до тех пор, пока они не появились на фланге, а потом бросились в бой, превращая отряды в путаницу из лошадей и всадников, многие высвобождались и продолжали борьбу под прикрытием ружей из Папелотта.

Последовала пехота, состоящая из трех дивизий; ощетинившиеся ряды шли устрашающей поступью, так что земля дрожала у них под ногами. Папелотт и левое крыло были уязвимы, в отличие от более сильного правого, потому что на этом фронте Бонапарт рассчитывал на пруссаков. Но пруссаков там не было, зато были отряды французов, около двух сотен в каждом ряду. Артиллерия союзников открыла счет, дважды ударив по французам, но выстрелы отразились и обрушились на Папелотт потоком голубых осколков.

Потом войска Наполеона бросились в атаку: они палили в рассеянные заставы, где люди в зеленом прятались в чащах, и скрывались под прикрытием каменных стен, они орудовали штыками, словно закалывали дикую свинью. Как горели их глаза! Словно на их стороне была победа, и сражаться им оставалось только до того момента, как император остановит их.

Французы взяли заставы, преграды, канавы и хижины. Потом они взяли ферму. Никто не бежал, никто не сдавался. Солдаты умирали на скользких от навоза булыжниках скотного двора или в узких загонах для коров. Никто не уклонялся от битвы; их отбрасывали назад, но они боролись.

Ни один пруссак не пришел остановить резню — в последний момент Веллингтон послал пехоту Пиктона на склон. Они пронеслись через поле боя, унося с собой уцелевших. Пиктон, глаза которого были полны решимости сражаться, погиб, когда возглавлял свои отряды; он еще сопротивлялся некоторое время, но потом затих. Потом, когда казалось, что французы никогда не уйдут с их земли, из центра прислали конный отряд, свежий, готовый к битве, еще не видевший трудностей и горы мертвецов. Это были люди Аксбриджа, они неуклонно отодвигали французов назад, за пределы фермы, в поля, растаптывая солдат как пшеничные колоски. По мере наступления они потеряли почти половину своих людей, но и французов отодвинули к их прежним позициям.

Теперь Святая Гаага принадлежала французам, но Папелотт снова был взят Сакс-Веймаром. Центр Веллингтона выстоял. Теперь наступило адское затишье. Томящее, нездоровое затишье, поселившееся с обеих сторон, нарушали лишь постоянные перестрелки и выстрелы пушек вокруг Хугумонта.

После нападения в отеле «Д'Англетер» Софии понадобился целый день, чтобы прийти в себя и успокоить свою семью и друзей. Инстинктивно она обращалась к ним за помощью, но в то же время осознавала, что в конечном счете она решала, что делать дальше, ибо только она могла обеспечить спасение и подбодрить всех словами, которые им были так нужны.

Во-первых, нужно было придумать, как выбраться из отеля и найти место жительства, которое охранялось бы день и ночь. Решение было простое — они переедут к Мэри. Гарри предложил кандидатуру человека, который мог бы охранять их. С тех пор как они приехали в Брюссель, он непременно намеревался увидеться с Митчеллом, который стоял с гарнизоном в городе. По просьбе адмирала Митчелл разбил свой бивуак в саду отеля. Вокруг него теперь постоянно собиралась толпа мальчишек, среди которых был и Гарри, который, казалось, забыл о том ужасном моменте, когда, вбежав в комнату отеля, увидел свою мать, лежащую на полу.

Следующие часы оказались нелегкими. В конце концов, София должна открыть правду о Себастьяне Куле и его грандиозных планах против нее. Она рассказала это трем совершенно разным слушателям, и каждый из них по-своему сопереживал и сомневался. Источников информации больше не было — запросы показали, что Делия Гоулдинг все еще была жива, но пока не приходила в сознание, а допрашивать Гарри об инциденте в Эпсоме София не позволит.

Для адмирала было жестоким ударом поверить в такой позор джентльмена, которого он взял под свое покровительство. Тем не менее ему пришлось сделать это, вспомнив тот день, когда он увидел Кула в номере стоящим позади своей обессиленной дочери. Он никогда не простит ему этого. Когда же адмирал окончательно убедился, что во всех его действиях был особый смысл, единственным его желанием стало, чтобы Грант узнал обо всем и арестовал Кула.

Эллвуд счел это практически невозможным в сложившейся ситуации. Во время оживленного обсуждения в гостиной дома Эллвуда Мэри отреагировала первой, она подошла к Софии и обняла ее, пока Август приводил мысли в порядок, обдумывая все доказательства. В конце концов он убедился в здравомыслии всех четверых. Он также сумел упомянуть Жака Десернея без тени того смущения, которое тут же появлялось на лице адмирала всякий раз, как он произносил это имя.

— Жаль, что Десерней был не в состоянии отдать вчера это письмо Гранту. Он должен быть решительным, если хочет завершить дело сам.

— Своевольно! — не мог удержаться от бормотания адмирал.

Мэри вступила в разговор:

— Но если Кул не арестован, то никто не может предположить, какие еще беспорядки он может учинить в Лондоне и Брайтоне.

Эллвуд кивнул.

— Это так, но мы можем сделать некоторые предположения, — он взглянул на Софию. — Вы говорили, что единственный человек, являвшийся доверенным лицом Десернея в Лондоне, был найден убитым до его приезда? — Когда она утвердительно кивнула, он продолжил: — Если я не ошибаюсь, это случилось примерно неделю спустя, после того как Кул приехал домой. Он никогда не орудовал в Англии, пока не начал работу по добыванию секретных сведений в Индии. Ему пришлось потратить немало времени, чтобы его лояльность приняли в Лондоне; возможно, ему что-то мешало. В любом случае ему было поручено исследовать Десятый гусарский полк, полк самого принца. Дело касалось одного или двух офицеров, с которыми Кул, конечно же, разобрался. Поскольку все эти события завершились, должен быть отчет по их исходу. — Легкая улыбка снова появилась на его лице. — Я бы не хотел оказаться на месте того, кто будет докладывать об этом его высочеству.

Тем вечером София легла спать совершенно измотанной, зато в полной уверенности, что Гарри ничего не угрожает, а Эллвуд передаст секретным службам все, что им нужно знать о Себастьяне Куле. Утром она проснулась уставшей, но полной решимости. Теперь она не понимала, как можно сидеть сложа руки; ей нужно было что-то делать. Ничто не могло ей помешать в этом, и она провела все утро, помогая ухаживать за ранеными в окрестной церкви. Около полудня, когда загрохотала пушечная канонада, к ней присоединилась Мэри, поверх платья она повязала передник горничной, а волосы собрала на затылке в смешной пучок.

— Только что на улице я встретила знакомую леди, вначале она даже не узнала меня! Потом мы все-таки разговорились. Ты знаешь, она была в «Гранд кафе» на Рю де Эпиронньер и ждала, когда оно откроется. Можешь себе представить? Конечно же, весь рабочий персонал — повара, лакей, метрдотели — удрали. Там тишина как в могиле.

— Пойдешь сегодня со мной навестить Делию Гоулдинг?

— Нет, не пойду. Я обещала Эллвуду. Тебе следует вернуться домой к ужину. Почему ты в одежде для верховой езды? Здесь нет ни одной лошади, майор всех их забрал на военные нужды.

— Они еще не добрались до наших породистых лошадей. Я опробовала одного. Довольно крупный жеребец, но с ним будет легче ездить здесь, чем в Шире или в Клифтоне.

Они проработали бок о бок еще час, принося воду, промывая раны, накладывая повязки, успокаивая людей, говоря с ними о защите, о доме, но избегая темы, повисшей в воздухе как запах крови, как пороховая пыль, — трехдневное сражение, которое все еще бушевало на юге.

Когда Мэри ушла, София поднялась по многолюдным улицам к отелю «Нью-Йорк». Румбольд был там, он приехал в город, чтобы сопровождать последние поезда боеприпасов по дороге к армии. Он быстро ввел ее в курс событий: Веллингтон затаился, ожидая появления пруссаков, французы еще не перешли в полное наступление.

Простой в Брюсселе был глупее, чем когда-либо — время будет потеряно, если центр Веллингтона не разделится.

В больничной палате стояла оглушительная тишина, по сравнению с суетливым шумом снаружи. Миссис Румбольд поднялась со своего кресла и бросилась навстречу Софии со слезами на глазах, но потом отпрянула, увидев следы крови на ее манжетах.

— Не волнуйтесь, просто я помогала раненым. Как она?

Миссис Румбольд покачала головой.

— Иногда она приходит в себя, но не может говорить.

София взглянула на бледное лицо Делии Гоулдинг и вздрогнула.

— Что говорит врач?

— Сломаны четыре ребра, но врач говорит, что желудок и легкие не повреждены. Если бы был еще и задет позвоночник… — сказала она и снова покачала головой. — Врач говорит, что она, должно быть, была без сознания, когда падала, так как именно расслабление всех мышц спасло ее от более серьезного повреждения. Падая, она зацепилась за холщовый навес. Он, конечно, порвался, но предотвратил серьезные повреждения головы. — Она посмотрела на Софию в недоумении. — Как она могла быть без сознания?

София отвела ее от кровати и села, чтобы шепотом рассказать все о Себастьяне Куле. Страх миссис Румбольд только усилился оттого, что ей приходилось сдерживать его в комнате больной. Но в каком-то смысле это было не удивительно; она догадывалась о чувствах Делии к нему, догадывалась и о том, что Кул пользовался этим, хотя и не подозревала, как далеко он мог зайти.

Перед тем как уйти, София села в кресло рядом с кроватью и взяла маленькую руку, бездыханно лежащую на покрывале.

— Когда ты придешь в себя, моя дорогая, ничего не бойся. Он не тронет тебя снова. Ты в безопасности. Я обещаю. Поправляйся и возвращайся к своим друзьям.

София попросила Румбольда подождать ее, и после короткого прощания с миссис Румбольд, они встретились во внутреннем дворе отеля. София стояла в полной готовности у ворот, через которые были видны три вагона с боеприпасами и группа всадников, сопровождающая их на фронт.

Когда он появился, София сказала ему:

— Я составлю вам кампанию. — Она указала на тюки багажа, навьюченные на спины лошадей позади нее. — Солдаты сказали мне, что в Ватерлоо вряд ли есть какая-либо медицинская помощь или снаряжение, несмотря на то что это единственное место, куда направляют всех раненых. Я намерена помогать им.

Румбольд искоса посмотрел на нее.

— Право, миледи… Но как же ваша семья?

— Миссис Румбольд любезно согласилась передать им сообщение.

— Но дорога практически непроходима и очень опасна!

— Если вы в состоянии пройти этот путь, подполковник, значит, и я смогу.

Он посмотрел на нее с отчаянием и тревогой. Затем он принял решение.

— Я возьму вас в Ватерлоо. Но ни на шаг дальше. И мне будет спокойнее, если вы, по крайней мере, будете вооружены, — сказал он, при этом проницательно посмотрев на нее. — Я слышал, вы неплохо управляетесь с пистолетом.

Она иронически улыбнулась.

— Не совсем. У меня плохая привычка закрывать глаза при выстреле.