Любовница. Война сердец

Глава 23

Себастьян был вполне удовлетворен, а Делия — так просто счастлива; Румбольды, казалось, тоже получили удовольствие. Себастьян мог убедиться: подполковник наконец пришел к выводу, что у него нет никаких шансов с Делией, и его жена была гораздо лучше расположена. После того как церемонии и поздравления были окончены, они все сопровождали Меткалфов по направлению к конюшням, где кобыла-победительница была передана конюху, и ее положительные качества обсуждались снова и снова. Триумф собрал всю компанию вместе, и Себастьян поймал себя на том, что обменивается мнениями с конюхом, хотя это не было для него обычным явлением. Волнение передалось лошадям в здании, и одна или две подняли шум, особенно массивный жеребец, который выиграл предыдущий забег.

— Исправное животное, — заметил конюх. — Его вознаграждение как жеребца-производителя теперь вырастет, но я не завидую его владельцам, с ним еще нужно уметь обращаться.

Делия, сияющая от своего выигрыша, который она получила от Симмонса наличными, настаивала на том, чтобы сразу же вернуть Себастьяну его шестьдесят фунтов. Она была прелестна в столь многих вещах. Себастьян наблюдал, как она разговаривает с юным Гарри, и пожалел, что сам не присоединился к ним. Она являла собой такое очаровательное зрелище, когда стояла, склонившись к мальчику, обе ее руки, затянутые в перчатки, покоились на ручке сложенного зонтика, острие которого уткнулось в солому.

Все вернулись обратно в шатер на окончательное чествование, после чего были поданы кареты. Гарри остался снаружи, потому что хотел присоединиться к дедушке, который разговаривал с лордом Горли на другом конце конюшен.

София Гамильтон выглядела усталой, крайне взволнованной, чего Себастьян никак не мог понять. Он задавался вопросом, было ли это из-за предосудительности, с которой к ней отнеслись: раньше — Себастьян знал это наверняка — в шатре не хватило бы места для всех друзей и доброжелателей, пришедших поздравить, разделить с нею радость, но сегодня посетителей было мало. Однако их было достаточно, чтобы занять Делию, а тем временем он поговорил с глазу на глаз с хозяйкой чемпионки за другим концом стола.

— И что ты решила делать с кобылой, снова выводить ее на скачки?

— О нет, — ответила София. — У нее будут замечательные жеребята; я думаю, сегодняшний день всех в этом убедил.

— Знаешь, что поразило меня сегодня? Количество джентльменов из армии и флота, люди, подобные твоему отцу, приехали посмотреть на скачки английских лошадей на английской земле в… Я хотел сказать — в последний раз. Как отвратительно с моей стороны! Я имею в виду, пока долг не позвал их. Это был необычайный день. Будем надеяться, что мы доживем до его повторения.

София посмотрела на него с тревогой, которую он предвидел.

— Кузен, — сказала она, — что ты хочешь мне сказать?

Себастьян улыбнулся.

— Прости, что я завел этот разговор в такой момент. Я не смог сдержаться. — Голос его звучал сбивчиво, когда он продолжил: — Вскоре я отправляюсь в Лондон, и не надеюсь вернуться обратно в течение некоторого времени. Я попросил назначение в Бельгию.

— Нет, — сказала она.

— Прости меня, — повторил он. — Ты слышишь это первая. Больше никто не знает.

Рядом возникло движение, и прежде чем он мог действительно оценить ее реакцию на эту новость, она повернула голову. Выражение ее лица полностью изменилось — она выглядела пойманной в ловушку и обрадованной одновременно.

Человеком на другом конце стола был Десерней.

Для Себастьяна это был очень насыщенный момент. Он только что сказал женщине своей мечты, что собирается сражаться за короля и отечество. На расстоянии двух шагов от них находился изгой, который прокладывал себе путь в избранное общество друзей и членов семьи этой женщины.

Себастьян вложил в свой взгляд всю холодную сталь, которую скопил с той самой первой их встречи в брайтонском лагере, француз же вздернул подбородок.

Но произошло нечто, заставившее прервать их этот молчаливый поединок.

В шатер вбежал Митчелл, он остановился, когда увидел леди Гамильтон и выпалил:

— Прошу прощения, миледи, но ради всего святого, пойдемте скорее! Мистер Гарри… Он проскользнул в стойло к этому огромному жеребцу, и мы никак не можем вытащить его оттуда.

София вскрикнула и, обежав вокруг стола, направилась к выходу. Себастьян последовал за ней. Митчелл перевел взгляд с полковника на Десернея.

— Мальчик такой бесстрашный. Он думает, что любая лошадь ему друг.

София уже преодолела половину шатра, когда Себастьян повернулся и заявил Десернею в лицо четким убийственным голосом:

— Это ваших рук дело, месье. Вы вложили понятия в голову этого ребенка, что…

Он так и не закончил. У него была доля секунды, чтобы увидеть яростную вспышку, похожую на молнию, в серых глазах француза и услышать вопль Делии, а в следующее мгновение кулак сильно ударил в его лицо, отбросив его голову назад и сбив с ног прямо на стол. Затем последовал острый удар в затылок, и свет померк.

Никогда больше не было такого дня, как этот. Никогда лошадь женщины не выигрывала скачки лошадей-трехлеток в Эпсоме, насколько нам известно. Правда, кобыла была зарегистрирована как принадлежащая адмиралу Меткалфу, но любой главный конюх или мальчик в конюшне, кто знал меня, Митчелла, знал руку, которая обучала ее. Возможно, это было то, из-за чего все пошло наперекосяк, то, как леди София Гамильтон прошла через весь публичный шум и веселье рядом с адмиралом, как королева, которой она была, спокойно все воспринимая. Толпа гудела и рычала, как никто никогда не слышал прежде, и, казалось, не хотела расходиться. Вокруг нее и кобылы возникла волна любопытства, которая заставляла всех беспокоиться; невозможно было скрыться от праздношатающихся болтунов, и в конюшнях было ужасное столпотворение, большинство из незваных гостей были из высшего общества, и благородные дамы среди них тоже были. Парням, которые вывели десять своих лошадей и увели после первых забегов, повезло, остальным из нас досталась дьявольская работа успокаивать наших собственных; и мы все бормотали проклятья и молились, чтобы толпе надоело трепаться и все отправились бы по домам.

Несколько лошадей уже доставили настоящие неприятности: большой гнедой мерин, принадлежащий одному из распорядителей, который уже вполне привык к такому беспокойству, и неистовствовал, когда его вели в стойло, ударил по перегородке и разбил несколько широких и толстых досок своими копытами.

Жеребца лорда Горли, Юпитера, нужно было оставить на скаковой дорожке с самого начала, если вы хотите знать мое откровенное мнение, где бы он никому не причинил никакого вреда, если бы его привязали к столбу. Они не имели права держать его в стойле, но что можно сделать, когда его милость — приближенный сэра Чарльза Банбери, а его объездчик расхаживает с важным видом, как паша со свитой из трех человек.

Никто не видел, как мистер Гарри завязал свое добродушное подшучивание с Юпитером, говорят, так это началось. Он очень хотел с ним подружиться. Жокея поблизости нигде не было, он уже давно украдкой отдалился, чтобы присоединиться к служению Вакху. Мистер Гарри, должно быть, проскользнул под оградой в стойло, и я готов держать пари, что то, что произошло потом, напугало бы его до смерти, если бы он не был из Меткалфов. Сначала Юпитер пронзительно заржал. Я повернул голову в ту сторону и увидел, как кто-то проклинал чертова жокея, бросая осторожные взгляды в стойло, и вот тогда-то я и заметил мистера Гарри. Он был там, в стойле Юпитера, загнанный в дальний угол, в то время как жеребец резко мотал головой из стороны в сторону, уставившись на него. Мальчик еще, можно сказать, пешком под стол ходит, а жеребец взвинчен, как если бы у него под носом оказалась крыса.

Мое сердце остановилось, когда я увидел все это. Я окликнул его: «Мистер Гарри, не двигайтесь! Оставайтесь там, где вы стоите сейчас. Мы вытащим вас оттуда».

Легко сказать, да сделать трудно. Юпитер выкатил на меня глаз и дал понять, что он думает о всяком, кто приблизится, ударяя своими задними копытами по ограждению с треском, который отдавался эхом по всему зданию. Я никогда не видел, чтобы толпа, присутствующая на скачках, так быстро расступилась, каждый отошел на довольно большое расстояние. Тем временем я был в ступоре, я не отрицаю. Это была адская переделка. Маленький мистер Гарри застыл на месте, и это был лишь вопрос времени, когда он начнет паниковать и сделает движение. Если он пошевелится, жеребец может взбрыкнуть и резко опуститься вниз, потом взвиться и ударить своими передними копытами или обернуться вокруг и раздробить ребенку кости железными задними копытами. Стойло большое, и у него было достаточно места, чтобы сделать это.

Лорд Горли и адмирал Меткалф подошли так близко, насколько было возможно, чтобы не привести Юпитера в бешенство, а адмирал выглядел так, будто у него отняли полжизни. Все, включая меня, думали, что мальчик находится с ним, — обычная ошибка в такой толпе. Адмирал пытался вселить в мальчика мужество и дал ему строгий приказ не дрожать, но было видно, как дрожали его собственные губы, когда он говорил это.

Пройдет немного времени, прежде чем юный Гарри запаникует. А тем временем Юпитер сердито фыркал, бил копытом об пол и задирал голову кверху. Было просто страшно смотреть, потому что у него был адский укус, достаточный для того, чтобы отхватить человеку голову.

Я прокричал мистеру Гарри, чтобы он не двигался, а затем побежал искать леди Гамильтон, вместо того чтобы найти объездчика жеребца. Жокей был храбрый малый и мог укротить животное.

Неважно, что случилось в шатре леди Гамильтон, я всегда буду рад, что, когда вернулся обратно к конюшням, со мной был высокий француз, локтями прокладывающий себе путь в толпе людей, а миледи следовала сразу за ним. Десерней был в конюшнях и снаружи весь день, разговаривая с маленьким мальчиком и со мной, и с остальными. Бесцеремонный парень, и я сделал вывод, что на уме у него нечто другое, чем скачки, но будь я проклят, если в Сассексе есть еще кто-нибудь, кто знает лошадей так же хорошо, как он.

Он приказал всем отступить как можно дальше, и они повиновались. Не удивительно, что молва облетела здание быстро. Это было неслыханное дело для ипподрома — кулачный бой между ним и полковником Кулом. Полковник так и лежал, растянувшись на земле. Каково, а, для Эпсома со всем этим высшим обществом? Люди смотрели на меня, а я просто пожимал плечами.

Десерней не терял ни минуты. Он сказал низким твердым голосом: «Не двигайся, Аристид». Аристид — это прозвище он дал мистеру Гарри, не спрашивайте меня, почему.

Следующее, что он сделал, это переместился в поле зрения Юпитера и стоял там, неотрывно глядя на жеребца, не двигая ни одной мышцей. Уши Юпитера шевельнулись назад, затем навострились, конь мотнул головой, чтобы хорошенько рассмотреть того, кто это уставился на него. Затем Десерней начал разговаривать, все на своем собственном дьявольском иностранном языке. Успех был медленным, но верным. Жеребцу стало любопытно, затем он замер на месте, как будто мужчина говорил что-то, что животное действительно хотело услышать. Могу поклясться, что он тоже отвечал, сигнализируя о чем-то глазами и своим неровным дыханием. Он даже не топтался на месте, когда француз спустился вниз под ограду и стал не больше чем в двух футах от длинного носа жеребца и вздрагивающих ноздрей.

Юпитер мотнул своей головой вверх и опустил глаза, чтобы держать француза в поле зрения, и вы могли бы увидеть, как дрожит его шея и загривок, а это значит, что он собирается встать на дыбы. Но Десерней стоял на своем, по-прежнему разговаривая и не подходя ближе. Он вытянул руку. Юпитер снова мотнул головой, его челка подпрыгнула, а потом конь сразу же вытянулся и коснулся пальцев мужчины своими губами. Они стояли там вот так, на минимальном расстоянии друг от друга, и затем Десерней сделал шаг вперед и начал гладить рукой шею лошади.

Все это время мистер Гарри стоял, прижавшись спиной к стене, как маленькая фигурка, вырезанная из дерева. В его глазах были слезы — не от страха, но от жестокого разочарования, как будто жеребец ранил его. Когда Десерней сделал шаг вперед и положил одну руку за ушами жеребца, другой рукой он сделал знак у себя за спиной. Мальчик, скрытый от лошади телом Десернея, сделал шаг в сторону. Затем он проскользнул под оградой и побежал к своей матери.

Толпа издала вздох облегчения, похожий на порыв ветра. Все были рады, что все обошлось и никто не пострадал. Француз стоял рядом с лошадью, продолжая успокаивать ее нежной чепухой. Леди Гамильтон опустилась на колени, в белом платье, прямо на грязь и мусор, покрывающие пол, и взяла Гарри на руки.

Можно было слышать слова, которые он произносил, всхлипывая. «Мама! Юпитер меня не любит!» Он заплакал: «Я хотел с ним подружиться. Но Юпитер не позволил мне это сделать».

Она подняла глаза над головой сына, когда Десерней последний раз похлопал жеребца по спине и вышел из стойла. Он выпрямился и пристально посмотрел на нее. А позади и вокруг нас все снова возвращалось к жизни: толпа сразу же оживилась, и по конюшням пронесся гул голосов.

Шум и движение вернулись в полном смысле слова. Неподвижными оставались лишь два человека: леди Гамильтон и француз.

Я никогда не забуду их лиц. Она была мертвенно-бледной, из-за пережитого ужаса и страдания ее темные глаза расширились так, будто были вырезаны из мрамора, как у живой статуи. А его брови опустились так низко, что отбрасывали тень ему на глаза. У него был такой ужасный взгляд, и выглядел он так же устрашающе, как и тогда, когда сбил с ног полковника Кула, и неудивительно, что ни один джентльмен не захотел оказаться на его пути.

Я видел, как он сделал короткий глубокий вдох, так человек делает, когда окончательно теряет терпение или собирается разразиться проклятиями или рыданиями, и разрази меня гром, если я знаю, что это было в его случае. Потом он развернулся и ушел.

Он исчез в толпе так же быстро, как и появился, и когда шел широкими шагами по направлению к ним, люди расступались, как трава перед косой. И это был последний раз, когда мы его видели…

Это было за полчаса до того, как Себастьян Кул вообще смог предпринять какие-либо действия. Как бы он ни старался стоять прямо, он чувствовал тошноту и головокружение; у него не было никакого шанса поставить одну ногу рядом с другой, не говоря о том, чтобы покинуть место, где его достоинство было втоптано в грязь.

Наконец, Делия и Румбольды усадили его в карету и, несмотря на его протесты, нашли доктора, который осмотрел его. У него было сотрясение мозга, но не такое сильное, чтобы он осознавал его. Его сознание периодически затуманивалось, но больше его тревожило стыд. И поэтому всё, чего он хотел, — это вернуться обратно в Бирлингдин, о чем он сказал возничему в совершенно ясных выражениях.

Путешествие было кошмарным. Румбольды, еще не отошедшие от потрясения, говорили очень мало. Подполковник посмотрел на Себастьяна, давая ясно понять, что он точно знает, что от него требуется, прежде чем он со своей женой вернется в Брайтон.

Делия была напугана и взволнована. Она сидела рядом, и каждый раз, когда Себастьян терял сознание, что случалось довольно часто, он приходил в себя, лежа своей больной головой у нее на коленях.

Когда они приехали в Бирлингдин, Себастьян приказал зажечь лампы в библиотеке и неимоверным усилием воли заставил себя написать вызов на дуэль, который Румбольд должен был отвезти в Джолифф-корт на рассвете.

Он все еще чувствовал привкус крови во рту. И ему хотелось сохранить этот привкус до следующего утра.

Тюильри

Кабинет — прекрасное место для дела, когда вы его обдумываете. Там Бонапарт сидит, склонившись над своим огромным столом, работая час за часом, окруженный великолепными полированными панелями, тяжелой мебелью, скрепленной и украшенной медью. Когда я поднимаюсь по ступеням, я могу видеть глазом моего холодного разума великолепный паркет, шикарные портьеры, которые обеспечивают подходящий фон для убийства, равного убийству Цезаря. Когда я тихо иду наверх со своими бумагами, знающий свое дело секретарь, расторопный и жаждущий выполнять свои полуночные обязанности, я возвеличиваюсь и расту, изменяясь, чтобы соответствовать монументальной сцене. Я собираюсь подняться на крыльях и попасть в историю.

Он станет известным. Он должен быть благодарен.

Дверь. Массивная, блестящая, она должна открыться для события, которое потрясет Европу. С каждой стороны — знакомые охранники. Мы даже не обмениваемся взглядами: они знают меня, и благодаря Фуше они также знают и о моей цели.

Два легких стука. Дверь открывается. Внутри еще один охранник отступает назад, чтобы впустить меня, почтительно и молчаливо дверь закрывается у меня за спиной.

Он на этой стороне своего стола, облокотился на него, изучая карту. Я смотрю на затылок его склоненной головы. Атмосфера в комнате напряженная от концентрации; я едва могу дышать; я могу чувствовать пот, выступающий у меня на лбу, над верхней губой. Чувство нависшей ответственности такое сильное, что на мгновение я думаю, что я должен подождать, как покорный слуга, которым я являюсь, пока Бонапарт не заметит меня и не даст мне задания.

Но у меня уже есть мое задание.

Я делаю шаг вперед.

Сейчас. Охрана близко позади меня, наготове. И как раз, когда я собираюсь сделать последний шаг, человек поворачивается и смотрит на меня.

Он улыбается. Его глаза сияют молчаливым насмешливым смехом.

Он ждал меня, этот хитрый шакал.

Фуше.