Любовный контракт

ГЛАВА 15

Возвращаясь в издательство, Оливия погрузилась в размышления — сначала о Бэрди, потом о родителях, потом о Стюарте и — вот странно! — о Винни, лучшей подруге, оказавшейся предательницей. Она вспомнила, как когда-то завидовала образованной, зрелой, уверенной в себе и ослепительно красивой Дейвине Легран, которая умела подцепить любого мужчину, в то время как сама Оливия всегда была «девушкой в тени» и «лучшей подругой Винни». Потом она преобразилась в строптивую молодую дочку магната, не имевшую других преимуществ, кроме полагавшихся ей по праву рождения, — а это и называли непотизмом. Из-за мучительного ощущения «вечно второй» она сама не воспринимала себя всерьез, что же говорить об окружающих? Даже собственный отец никогда не был о ней высокого мнения и говаривал, бывало:

— Моя собственная дочка, Оливия, на прошлой неделе окончила школу, чтобы валять дурака вместе с этой девицей — Винни. Вот уж парочка — мальчики, пьянки, дурное общество! Ах, дети, дети, чем больше им даешь, тем они становятся хуже!

Неправда, па! — хотелось ей сказать, но, зная, что он не меняет убеждений, она подыгрывала своей репутации ленивой, мечтательной, беззаботной и «не имеющей достаточно хорошего среднего балла для поступления в университет».

Непоступление в университет было одним из ее главных сожалений. Что ни говори, университетский диплом повышает доверие к женщине на современном рынке. Но ей повезло — она встретила свою судьбу в образе Стюарта Лайона Маккензи. Он вернул ее самой себе, вернул ей личность, дал шанс проверить свою ценность. Теперь ей больше не о чем было беспокоиться. Доллары — миллионы долларов! — означали гораздо большее, чем все, что она потеряла в жизни, включая неполученное высшее образование. Так кого же она обманывает? Всех, кроме себя самой, Оливия! — подсказал тихий внутренний голос.

Размышляя так, Оливия вошла в комнату Бэрди, которая в отсутствие ее обитательницы показалась ей какой-то чужой.

— Оливия, вы в порядке? Присядьте!.. — донесся сквозь шум в ушах встревоженный голос Натали. Она глубоко вздохнула, тошнота и головокружение прошли.

— Все хорошо… так, небольшое головокружение от поездки по Лондону. Что-нибудь важное было, пока я отсутствовала?

— Нет, пожалуй… ах, был один случай. Пандоры Саймс не оказалось на месте, когда Винни Легран звонила насчет прав. Она захотела поговорить с вами. Я ей сказала, что вас тоже нет, тогда она с иронией заметила, что офисные ланчи вредят делу, и не передам ли я хотя бы сообщение о ее звонке.

— О Господи! — Оливия задумалась о телепатии: от Винни давно не было вестей, а сегодня, стоило подумать о ней — и вот она уже звонит из Торонто! — Она сказала, что ей надо?

— Что-то насчет Вайолет. Она хочет получить факс о ней, в Нью-Йорке, мол, интересуются «эксцентричными леди».

— Добрая старая Винни! — Про себя Оливия подумала, а не жалеет ли мисс Легран о брошенном «Лэмпхаузе».

— Они считают, что в Штатах Вайолет может хорошо пойти, — говорила между тем Натали. — Предполагая, конечно, что Вайолет — та, за которую себя выдает и что все ее связи с аристократами и королевскими особами — не выдумка, так Винни сказала. Она поинтересовалась также, где Бэрди. Я ответила, что отсутствует по болезни.

— Спасибо… Я, пожалуй, перезвоню Винни…

— Она торопилась на самолет, убывает в краткосрочный отпуск, в Вермонт или куда-то в этом роде. Сказала, чтобы в понедельник отправили факс ее помощнику.

Оливия посмотрела на часы.

— Раскопайте все, что у нас есть насчет леди Констанс, она же Вайолет. Проверьте, получены ли оттиски «Жизни при дворе». Я буду у себя до шести, но никого ко мне не пропускайте. Если только это не вопрос жизни и смерти — я на совещании, и все! Исключение — мистер Маккензи.

Я мало вижу его, подумала Оливия, выходя из комнаты. Она прошла в свой кабинет, закрыла дверь и, плюхнувшись в кресло, подумала: открытие сельского праздника просто пустяк по сравнению с сегодняшним днем. Выпив таблетку и чувствуя свой живот, она раздумывала, когда же ребенок начнет толкаться. Потом взяла трубку и позвонила на Антибы.

Беседуя с матерью, она вспомнила, что с самого завтрака еще крошки во рту не имела, и ради ребенка решила перекусить, как только Мэгги перестанет кудахтать по поводу того, что станет бабушкой. Оливия позвала к телефону старого магната, рассказала ему насчет Бэрди, а потом попросила его и Мэгги пригласить Бэрди к себе на восстановление после глазной операции, объяснив, что той обязательно нужен отдых, но сама она не может себе его позволить. Он согласился сделать для Бэрди все, что возможно.

— А сколько будут стоить счета из клиники?

— Понятия не имею! Частные врачи обычно о счетах помалкивают. Во всяком случае, Стюарт обещал об этом позаботиться.

— О, он очень щедр! Что ж, зато Стюарт заключил хорошую сделку, получив «Лэмпхауз» и тебя!

— Спасибо, па!

Известие, что он скоро станет дедушкой, конечно, размягчило его! Она наконец положила трубку и вызвала свою новую помощницу.

Натали молниеносно возникла на пороге.

— Да, Оливия? — сказала она, ужасно довольная, что замещает Бэрди.

— Можешь попросить Данкерса или кого-нибудь еще из охраны, чтобы послали за сандвичами и пончиками для нас? Я умираю от голода… А пока еда прибудет, хорошо бы выпить чашку чая.

— У меня тоже еще не было перерыва на ланч, — сказала Натали.

— Натали, Бэрди тебе когда-нибудь рассказывала про Вайолет?

— Нет.

— У нее нелегкая судьба… Она теперь не живет в Париже, как жила когда-то — по соседству со ссыльным герцогом Виндзорским, бывшим королем Англии. Теперь она больше не замужем ни за русским князем, ни за английским лордом, ни за итальянским графом, ни даже за голливудской звездой. Все эти браки распались, кончились и сгинули. Леди Констанс теперь живет в прелестном местечке под названием «Св. Бетани» — убежище для «благородных» бездомных, или, как она предпочитает называть его в своей книге, «центре, где отказывают джентльменам». Звучит, может быть, удручающе, но, уверяю тебя, это не так: ее книги очень занятно читать — остроумно, забавно, занимательно и, главное, интересно!

Оливия выпила глоток воды и сняла туфли под столом.

— Надо представить сведения о ней так, чтобы действительно продать Вайолет в Штаты. Она прожила большую жизнь, с ней на самом деле было все, о чем она пишет, она действительно была замужем за этими экзотическими красавцами-аристократами, и ей есть что сказать о многих известных людях, ныне здравствующих. Вот я тебя и спрашиваю: дадим ли мы понять, что она теперь — ничтожное существо, брошенное и отвергнутое высшим светом, или же будем искать в ней истинно аристократическую придворную даму, не обращая внимания на ее эксцентричность?

Ответ был ясен, и Натали сразу сказала:

— Сказать правду о падении в трудные времена — неплохой рекламный трюк. Все будут упиваться ее рассказами о богатстве и бедности, и пусть морщинистая старушка даже сделает подтяжку перед рекламным турне.

Оливия улыбнулась своей новой помощнице.

— Я очень рада, что ты предпочитаешь правду. Действуй и сделай все возможное насчет рекламы, описаний и прочего.

Во время уик-энда Бэрди с энтузиазмом заявила Энди Графтеру, что он делает все не так, а потом пошла и сказала Стюарту то же самое.

— Вам нужен настоящий землекоп, а не бедный старый дурень, которого вы заездили до смерти. Что-нибудь вроде ГЭ.

— Гэ — что это? — спросил Стюарт из-за «Санди таймс».

— Это горный экскаватор для вскапывания склонов. Забудь об изящном декоративном садике, Оливия, вы будете выращивать виноград.

— Виноград? — Стюарт опустил газету и уставился на нее.

— То, что вы пьете в отжатом виде, мистер Маккензи!

— Я знаю, что такое виноград, Сибилла Бэрди Гу! — отрезал тот, и глаза его блеснули. Оливия поняла, что он заинтересовался.

— Не надо! — фыркнула она. — У нас хватает на еду… Эй, а что я такого сказала? — добавила она, увидев, что Бэрди покраснела от гнева.

— При чем тут еда. Можно делать вино и на этом разбогатеть! Я знаю, вы оба уже богаты, но не настолько богаты. За это должен ухватиться любой миллионер.

— Не сейчас, — пробормотал Стюарт, снова уткнувшись в газету, и Оливия незаметно для Бэрди толкнула его ногой.

— Особенно во время упадка, — добавила Бэрди.

— У Бэрди навязчивая идея насчет упадка, — объяснила Оливия.

— Может быть, потому, что мои родители поженились в эпоху Великой депрессии тридцатых и мы с братом воспитывались под запах вывариваемых костей. С тех пор у меня остался страх быть похороненной в общей могиле для нищих. Нынешняя молодежь просто не понимает, как ей повезло!

— Я не знала, что у тебя был брат, Бэрди.

— Он погиб под бомбежкой, Оливия, как и остальные обитатели дома. От одного из немецких самолетов-снарядов, в сорок четвертом. Ему было восемь, мне пять. Снаряд упал прямо на наш дом в Клапхэме, и меня смогли вытащить из-под обломков только потому, что я была достаточно тощая, чтобы пролезть сквозь решетку.

— О Бэрди, это ужасно! Ты никогда не говорила — и ни папа, ни мама об этом не упоминали!

— Они не знали, Оливия, и ты никогда бы не узнала, если бы жизнь не явилась ко мне в белом халате в образе доктора Глазнюка.

Стюарт откашлялся и быстро переменил тему, вернув всех к событиям 1990-х.

— Англия — не место для виноделия, Бэрди, так что я не воспринимаю ваши слова всерьез.

— Вы же янки, что вы знаете об Англии? Ладно, Оливия, я помню, что говорю с боссом, но он ведь сегодня в домашних тапочках, так что буду в меру смела и откровенна. Пройдитесь по окрестностям, мистер Миллионер, и разуйте глаза. Вы увидите, как много в Кенте виноградников. Они, знаете ли, заменили заросли хмеля.

— Хмеля? — переспросил Стюарт, и Оливия снова застонала. Ну почему бы Бэрди не заткнуться и не вбивать в голову ее мужа свои светлые идеи?

— В мое время мы все выезжали из Лондона во время отпуска убирать кентский хмель. Но те дни миновали, теперь пьют больше вина, не пива. У вас есть хорошие, солнечные склоны. Можно купить немного чернозема и удобрить их. А потом выращивать виноград, делать вино и богатеть!

Он отложил газету.

— Вы это серьезно?

— Еще бы! Облегчите немножко себе жизнь, парень! Это убережет вас от пропалывания декоративного садика в последующем, когда жена будет слишком занята детьми, а депрессия поймает всех в капкан нищеты.

— Возможно, вы и правы, Бэрди, — сказал Стюарт, и Оливия снова застонала.

— Конечно, права! Я читала множество сентиментальных рукописей о чудесах виноделия, например, «В долине Шарона». Это был один из шумных успехов «Лэмпхауза», Оливия, о послевоенной еврейской семье, которая пережила Холокост [23]. Они разбили виноградник на земле вновь обретенной родины, Израиля, а потом перебрались в Калифорнию уже как третье поколение виноградарей, ставших миллионерами.

Стюарт и Оливия продолжали слушать Бэрди вполуха. Никогда ранее не рассказывавшая о себе, она теперь щедро делала это, до смерти уморив их. Оливия не могла удержаться от чувства горечи по поводу одиночества Бэрди. Да, ее единственной семьей был «Лэмпхауз»!..

Бэрди наконец позвонили из клиники, приглашая явиться в следующую среду, когда освободится койка.

— Миссис Даннимотт оставила вам в духовке бифштексы и пирог с почками, а я получила сообщение из клиники, — сказала Бэрди Оливии, когда та вернулась с работы. Она накрыла кухонный стол за отсутствием приличной столовой. — А что, хозяин поместья обедает сегодня с нами?

— Нет, он сейчас спит в выходном костюме, так как должен лететь в Париж первым утренним рейсом! — Оливия устало опустилась на стул.

— Знаешь, ты делаешь слишком многое. Вспомни про своего ребенка, не то кончишь жизнь как я — в одинокой постели. А как новый личный помощник?

— Натали? Хорошо, очень хорошо. Сделала для меня большую работу во время уикэнда — в свое свободное время!

— Отличная новость! Теперь я вроде и не нужна… Надеюсь, ты ее загрузишь, пока будешь во Франкфурте?

— Я решила в этом году пропустить Франкфурт, разве я не говорила?

— Только не мне.

— Прости, я думала, что упоминала. Я действительно чувствую себя недостаточно хорошо для этого. Пандора, с ее хваткой птеродактиля, достойно представит «Лэмпхауз». Я вообще никуда не поеду, пока ты не ляжешь в клинику.

— Не заставляй меня чувствовать себя еще хуже, — ответила Бэрди.

Оливия поднялась.

— Пойду приму душ, потом поедим, Бэрди Гу. Я, правда, умираю от голода, мечтаю о сандвиче перед обедом.

— Я сделаю. Какой ты хочешь?

— Арахисовое масло и мармелад.

Бэрди удивленно открыла рот. Потом покачала головой и, бормоча про себя, что, мол, «хорошо, когда беременная, по крайней мере, не требует активированный уголь и сандвич с селедкой», отправилась делать сандвич. В то время как Оливия в очередной раз преображала себя из энергичной бизнес-вумен в домашнюю хозяйку.

Утром в среду Оливия высадила Бэрди у Уорфилдской глазной клиники. После работы они со Стюартом, вернувшимся из Парижа, заехали к ней.

Она принимала виноград и шоколад, открытки и цветы с деланно пресыщенным видом, за которым скрывалось золотое, отзывчивое сердце.

— Спасибо, мои лизунчики, что бы я без вас делала? Завтра меня оперируют, так что приходить нельзя. Будет очень мило, если они вернут мне зрение. Я всегда терпеть не могла комичных слепых людей, даже когда была пациентом у доктора Барнарда…

— Бэрди, а ты была у доктора Барнарда? — удивилась Оливия.

— Разве я вам не говорила? Не обращайте внимания! — Она потянулась за стаканом воды на тумбочке. — Я обреталась у старой тетки, которая пережила самолеты-снаряды… Веселая была жизнь — мне даже ломтик хлеба не позволяли взять самой. Один Господь знает, что я чувствую сейчас.

— О, мужайся, Бэрди! — подбодрила ее Оливия. — С тобой все образуется, только не будь такой пессимистической брюзгой.

— Ах, вот как, я — пессимистическая брюзга? — Она обернулась к Стюарту за моральной поддержкой. — Я, которая говорила, что она лучше всех и вам следует жениться на ней, а не на этой женщине — Легран, правда?

— Да, Бэрди!

— О чем это вы толкуете? — спросила Оливия.

— Это не твое дело, — отрезала Бэрди, — но я знакома с ним раньше тебя. Он однажды явился на Патерностер-роу с твоим батюшкой, весь такой деловой, обаятельный, остроумный и готовый взять власть над «Лэмпхаузом». Ты и Винни были у меня в кабинете, и из-за пыли не заметили, как они прошли мимо. А потом он спросил меня, кто из нас дочь босса. Я ответила: брюнетка, очень здравомыслящая; женитесь на ней, а не на рыжей — та вампирша! Он сказал: что ж, эта мне подходит, и женился на тебе, так что скажи спасибо, Оливия!

Оливия через кровать Бэрди посмотрела ему прямо в глаза.

— Это правда?

— Правда! — Он скрестил два пальца над головой Бэрди. — Если она так говорит!..

Когда они собрались уходить, Бэрди схватила их за руки.

— Дайте мне полюбоваться на вас, дорогие! Может быть, я вас больше не смогу увидеть… Ладно, вы, молодые и красивые, проваливайте и дайте мне отдохнуть! — И выключила светильник.

Комок стоял в горле у Оливии, когда в коридоре она говорила Стюарту, держа его за руку:

— Она действительно боится и не хочет этого показывать. Всегда несет несусветную чепуху, когда нервничает. Я тоже. Будем надеяться, что операция пройдет удачно.

— Все будет хорошо, милая, вот увидишь.

— Я очень надеюсь. Ради нее.

Так как в клинику на следующий день приходить не велели, Оливия туда позвонила. Дежурная медсестра сказала ей:

— Операция прошла хорошо, но насколько она успешна, нельзя определенно сказать, пока на глазах повязки.

— Мистер Брэйнтри говорил, что в радужке могут быть проделаны маленькие «окошечки» — он и это сделал?

Последовала небольшая пауза, пока сестра листала бумаги, Оливия слышала в трубке их шелест.

— Да, это было сделано… Он написал в операционном журнале, что дренаж закупоренных трабекул выполнен удовлетворительно. Большего я вам пока сказать не могу.

— Когда теперь можно будет прийти?

— В субботу. До тех пор ей надо лежать абсолютно спокойно.

— Благодарю вас! — Оливия положила трубку и вышла в сад.

— Хэлло, миссис Маккензи!

Садовник выглядел немного встревоженно, озадаченно озирая ландшафт. Похоже, он ничего здесь сегодня не делал, в саду не было ни его инструментов, ни тачки.

— Привет, Энди. Что-нибудь не так?

— Мистер Стюарт, мэм, сказал, что вы хотите превратить склоны холма в виноградник, и заказал механического землекопа. Стыдно-то как, ведь декоративный сад только начал получаться. Вроде смысла нет дальше работать… Я, значит, уволен, мэм?

— Когда он вам сказал?

— Перед уходом на работу, мэм. Ежели б сказал вечером, я бы и не пришел на работу сегодня.

— Ладно, не беспокойтесь об этом, Энди. Продолжайте работать, как обычно, я разберусь с мистером Стюартом и его грандиозными идеями! — Этот механический землекоп будет моментально отправлен обратно, мысленно добавила она, идя домой в грязных зеленых резиновых сапожках.

Оливия была в кухне — повязанный вокруг талии фартучек скрывал не заметную еще беременность, — когда услышала и увидела, что Эрнст паркует «даймлер». Стюарт вбежал в парадную дверь в одном из своих красивых рабочих костюмов в полосочку, без единой морщинки или складки. Он швырнул кейс на софу и вошел в кухню, готовый обнять и поцеловать ее.

— Что, сегодня не наносим милосердных визитов?

— К Бэрди сегодня не пускают.

— Ах, да… я забыл. Люблю, возвращаясь вечером домой, найти здесь тебя, а не миссис Даннимотт. Сразу становится веселее. — Он понюхал кухонные ароматы. — Что готовим?

— Вот это! — Она ткнула ему под нос пучок свежего сельдерея. — И это! — Один за другим она совала ему злосчастные овощи с огорода Аннабел. В полном замешательстве он отступил в недоделанную гостиную, откуда пришел, а она продолжала надвигаться на него.

— Как ты смеешь без предварительного обсуждения планировать виноградник и заказывать ГЭ, одним махом уничтожая не только мой декоративный сад, но и тяжкий труд мистера Графтера в последние недели? Как ты смеешь злоупотреблять моим доверием? Как ты можешь всерьез воспринимать слова Бэрди Гу, если с последнего воскресенья она не в своем уме?!

— Милая, я… — попытался он защититься от потока обвинений.

— Сегодня четверг, день ее операции, четвертый день с момента, когда это было предложено. Ты не потратил много времени, Стюарт, чтобы обдумать «виноградный» проект, не так ли? А теперь послушай хорошенько, что я тебе скажу. Никаких виноградников или других фантастических планов до тех пор, пока этот дом не будет полностью закончен и пригоден для жилья! Я не собираюсь подкупать мистера Рэппса и его команду, как это делаешь ты, потому что в результате они работают все медленнее и медленнее в надежде получить в лапу новую порцию незадекларированных американских долларов. Тебе ясно?

— Канадских… — попытался он отстоять свои права.

— Я собираюсь выгнать Рэппса и его банду — вот это уж точно без предварительного обсуждения! Неужели ты не видишь, что они с нами делают? Одним словом, или этот дом будет готов в течение шести недель, или я уезжаю на Антибы к родителям до конца строительства. Понял, Стю?

— Оливия, остынь, дорогая, — сказал он с софы, где она его поймала. — Ты переутомилась, Бэрди заболела, в «Лэмпхаузе» некому занять ее место, у тебя ребенок и все такое…

Она хлестнула его по лицу пучком сельдерея, сорвала фартук и бросилась наверх.

Оливия легла на кровать в спальне и включила телевизор, стараясь успокоиться. Будучи «в положении», нельзя волноваться, напомнила она себе. Ее трясло от страха: она впервые потеряла контроль над собой и ударила Стюарта. А вдруг он уйдет к другой женщине? Сил и характера у него на это хватит!

Ее уже давно смущала мысль, что Стюарт всегда может поступать так, как ему нравится, чему весьма способствовало богатство. Он и раньше делал то же самое, не правда ли? Развелся с первой женой, Кристиной, оставив ей щедрые алименты, — и все! Что, если он когда-нибудь так же поступит и с ней?

Она вспомнила прогулку в холодный февральский день по берегу озера Вирджиния, как она старалась загнать знание о прежней жизни Стюарта подальше в глубины сознания — уже тогда она его любила, как любит сейчас. Она приняла его предложение руки и сердца без размышлений. Но теперь… Теперь она — преданная вторая жена, оправдывающаяся перед ним и хранящая в глубине души сомнение: а что, если Стюарт — такой человек, который в принципе не может остепениться и снова все пойдет прахом? Что, если он человек, который робеет перед отцовством, если его главный интерес — делать деньги, больше денег? Не очень-то его обрадовало, что у них будет ребенок — такая же часть его, как и ее!

Она попыталась расслабиться, сосредоточиться на телевизоре, по которому показывали что-то ужасно пошлое. Нашарила под подушкой носовой платок… Тут он вошел в спальню с подносом, на котором сервировал еду, приготовленную ею для него: пирог с заварным кремом и печеную картошку.

— Я подумал, может, ты голодна — тебе ведь теперь надо есть за двоих, дорогая!

— Ты даже не знаешь, когда ребенок должен родиться!

— В феврале.

— Как ты догадался? Тебя же никогда не бывает!

— О, я бываю, и много. Согласись, чтобы станцевать танго, нужны как минимум двое. Ешь, любимая. Тебе нравится, когда я кормлю тебя? Я вообще хороший кормилец, а сегодня делаю это во имя рода Маккензи!

Она расхохоталась, и это был шаг в правильном направлении. Выключив телевизор, Оливия все же решила, что последнее слово должно остаться за ней.

— Ты порочная, корыстная, эгоистичная свинья!

— Знаю. Но я всего лишь сколок с моего старика. Я обычно говорю ему это, когда он начинает подвинчивать мою жизнь. Ну, ешь… — Он протянул ей салфетку. — Я трудоголик, согласен, но мне нравится то, что я делаю, и тебе, думаю, тоже, потому что ты сама трудоголик. Корпорация «Маккензи» — не моя первая любовь, но я знаю, что твоя-то — «Лэмпхауз», дорогая.

— Не смей такое говорить, Стюарт Маккензи!

— Ладно, беру свои слова назад. Моя вина в том, что нам приходится жить на ограниченные средства, и я теперь испытываю настоящий ужас перед нищетой.

— Даже не заикайся! Ты понятия не имеешь, что значит быть бедным. У тебя всегда был богатый отец, чтобы избавить от «жизни на ограниченные средства»!

— Он этого никогда не делал и не сделает. Деньги, которые я зарабатываю, я зарабатывал сам — для нас. Компания отца принадлежит ему одному, я просто его представитель в Великобритании. Я могу выйти из дела, когда захочу, я не связан с ним, Оливия. Заработанные деньги я вкладываю по своему усмотрению, вот почему «Лэмпхауз» — наше дитя. Это, быть может, слепок с его главной компании, но именно я собственными усилиями собрал капитал, чтобы выкупить его у твоего отца, я, а не Маккензи-старший. Может, я и выглядел плейбоем-миллионером, но работал как вол! Мне некого поблагодарить — кроме тебя, конечно, ты была на моей стороне с самого начала.

— Стюарт, я знаю, ты сделал это для нас!..

— И не говори, что я не забочусь о тебе и ребенке. Я о тебе забочусь, семья мне нужна больше всего на свете.

— Расскажи мне, почему ты развелся с Кристиной.

— Ты знаешь, я тебе уже говорил.

— Откуда мне знать, что ты сказал правду? Разве не могло быть так, что не она ушла от тебя, а ты ушел от нее с другой женщиной?

— Я бы не стал тебе врать по такому поводу, и ты это знаешь! Не понимаю, почему ты ведешь себя так неразумно, разве что ребенок не вовремя…

— Кто сказал, что не вовремя? Возможно, он не вписывается в наши планы, но я могу справиться и с «Лэмпхаузом», и с ребенком, да! Для меня здесь нет проблем — может быть, для тебя?

— Оливия, я больше не желаю слушать чепуху, которую ты несешь в раздражении. Мы можем сменить тему? Подарок к твоему дню рождения вот-вот прибудет.

— Ох, нет! — Оливия схватилась за голову. — Не хочу больше ничего знать о твоих проектах, Стюарт!

— Тогда ешь, а я откажусь от обустройства конюшни. Тебе ведь нельзя ездить верхом в… состоянии приближающего материнства. — Она была рада, что он не сказал «в положении». — Это скаковая лошадь, — лукаво добавил он.

— Скаковая лошадь? — испуганно повторила она.

— Породистый араб.

— А что насчет виноградника?

— Я думал, ты увлечешься виноградниками, дорогая.

— Стюарт, чтобы держать скаковых лошадей и виноградники, нам нужно не двадцать восемь акров земли, а гораздо больше!

— Нет проблем, в будущем мы всегда сможем прикупить. Конечно, сейчас все это отменяется, так как ты решительно не желаешь заниматься виноделием. Ну, а стойло для араба — лишь начало. Мы могли бы кататься на лошадях, иметь конный завод…

— Стюарт, я отказываюсь дальше слушать этот бред. В чем дело, ты можешь мне сказать?

— Да ни в чем, милая… Просто я чувствую, что здесь у нас большие возможности. Декоративные садики и клумбочки не приносят дохода, вино и лошади — приносят.

— Теперь я знаю, почему ты — магнат-миллионер, Стюарт! — гневно фыркнула она.

— Что с тобой? Ты боишься стать миссис мультимиллионершей?

— Если хочешь знать истинную правду, то да.

— Почему?

— Потому что ты отдаешь большую часть себя делам, а значит — другим людям, и только меньшую мне.

— Оливия, милая, ты же сама сказала, что хочешь и другой жизни, не только на рабочем месте.

— Но не скаковых лошадей и виноградников, Стюарт.

Он пригладил рукой свои темные волосы и нерешительно пожал плечами.

— Знаешь, у вас, британцев, воистину странные мысли насчет денег, не правда ли? Богатство должно быть унаследовано или даровано королем за военные подвиги против так называемого врага — вот тогда все в порядке. А если оно выиграно в футбольный тотализатор или карточную лотерею…

— В Англии нет лотерей — пока!

— …то вы даже не платите за него налоги, — закончил он. — Но когда состояние заработано и все налоги уплачены, его обладатель — нувориш, совершенно неприемлемый в глазах светского общества. Черт, я, наверное, никогда не пойму английской логики в том, как делать деньги и как их тратить!

Оливия улыбнулась его горячности.

— Так, Мистер Кошелек, с вами все ясно. Но мы можем не заниматься всем сразу? Сначала дом, потом все остальное?

— Я думал об имени для ребенка. — Он вдруг сменил тему.

— И какое?..

— Оллипенни.

— Что это за имя?

— А помнишь, Джеймс Бонд и мисс Манипенни? Оливия Пенелопа Пирс Маргарет Маккензи, вот!

— А если будет мальчик?

— Полагаю, его можно назвать Стюарт Львиное Сердце.

— Ты когда-нибудь говоришь серьезно, Стюарт?

— Разумеется. Я говорю серьезно прежде всего о тебе. Твоя любовь, моя любовь, наша совместная жизнь. И всякие мелочи, чтобы сделать тебя счастливой.

— А как насчет полностью восстановленного и обновленного дома с приличной детской к концу года? Ты ничего не принимаешь всерьез, Стюарт. Даже свое богатство. Для тебя это как игрушка большого мальчика — тратить, тратить и забавляться этим!

— Да, я такой, Оливия. Я не принимаю всерьез ни деньги, ни их добывание. Для меня это забава, да, но так и должно быть. Действительно серьезные вещи — это другое: сама жизнь, любовь, здоровье, счастье, близость.

— Ты как-то обмолвился, что прежде не принимал всерьез самого себя, — напомнила она.

— Было дело… Понимаешь, я не чувствовал себя хорошим работником, хорошим сыном, хорошим студентом, хорошим мужем, достаточно хорошим любовником, достаточно хорошим наследником империи отца. Вот и поверил, что я на самом деле никчемный бездельник, который достоин только бутылки виски и бракоразводного процесса.

Никогда она от него такого не слышала!

— К тому же старый диктатор привык время от времени напоминать мне о моих несовершенствах. Я всегда старался следовать примеру старшего брата, из кожи вон лез, но все равно не получалось. Теперь, когда я наконец осознал, что я — это я, Стюарт Маккензи, а не замена Джоффа Маккензи, дела пошли лучше. Что не означает, будто они так пойдут и дальше, особенно если ты станешь для меня второй Кристиной.

— Шантажист!

— Нет, я просто боюсь, любовь моя.

— А ты любил ее?

— Я, похоже, вообще не знал, что такое любовь, пока не встретил тебя. И с тех пор я всегда был тебе верен.

Оливия отставила недоеденный ужин, который был приготовлен для него, и привлекла Стюарта к себе. Она простила ему все грехи, о которых знала, и даже те, о которых не ведала.

— Я ведь и слова не сказала о неверности, я говорила, что ты спятил, зациклившись на каких-то немыслимых планах. Мне жаль, что я вела себя по-хамски, но ты меня действительно достал своими виноградниками и прочими штучками, тогда как кругом полно настоящего дела.

Слезы капнули на его руку. Он вытер ей слезы и поцеловал.

— Забудем о моих светлых идеях, если они так выбивают тебя из колеи.

— Нет, храни свои светлые идеи, Стюарт, без них жизнь станет ужасно пресной. Только не пугай окружающих своей импульсивностью. Я люблю тебя так же, как ты меня, потому и вышла замуж, но я тоже часто пугаюсь…

Он крепко обнял ее, посмотрел в глаза и спросил:

— Могла бы шикарная леди вроде тебя выйти за меня, если бы я был безобразным старым бродягой, живущим на пособие?

— Ну, если пособие приличное…

Он ухмыльнулся.

— Об этом я и спрашивал… Но послушай, милая! Ты — лучшее, что есть в моей жизни. И я все сделаю, как ты хочешь, можешь поверить!