Любовный лабиринт

3

Полина Платоновна, узрев, как ей показалось, пылкие объятия племянницы и управляющего, поначалу было потеряла дар речи, но потом, как мы увидели, быстро вновь его обрела.

— Я жду объяснений!

Полина Платоновна внешне была холодна как лед, но в душе ее пылало пламя, которое ей удавалось гасить только силой воли.

Она была возмущена до глубины души. В ее доме среди бела дня творилось совершенное беззаконие. И кем? Ее управляющим, человеком, которому она всецело доверяла и который… который… Но, впрочем, подробности после, ибо свое отношение к Петру Ивановичу Полина Платоновна тут же изгнала из ума и души, переключившись на отношения Черкесова и Лидии, которые, как оказалось, существовали! И ничего этого она не замечала ранее… Ах, что за ужасное открытие! Ужасное и для ее женского самолюбия, и для самолюбия родственницы, и для самолюбия хозяйки всего в здешней округе.

— Этого от вас я не ожидала, Петр Иванович, надменно произнесла она. — Что за возмутительное происшествие! Как вы смели в моем доме… — Полина Платоновна не стала продолжать, оскорбленно отвернувшись к племяннице. — Ну а ты, Лидия? Что ты сможешь сказать в свое оправдание?

— Тетушка, — при появлении тетки Лидия моментально пришла в себя и уже не повисала на руках Петра Иванович, а самостоятельно стояла и то краснела, то бледнела, страдая оттого, что ее застали в такой момент. — Тетушка… Я вовсе ничего такого… Просто мне сделалось дурно…

— Петр Иванович? — обернулась к нему Полина Платоновна.

Черкесов, в продолжение всей сцены сохранявший невозмутимое выражение лица, но в душе совершено потрясенный и разбитый, изобразив еще более полное спокойствие, ответил:

— Лидии Андреевне действительно стало нехорошо. Теперь такая жара…

— Вот как? — Полина Платоновна смерила управляющего долгим и пристальным взглядом, который тот выдержал с честью. — Ну что же… Коли так, то дурного в этом ничего нет. Но должна заметить, Петр Иванович, стоит быть более осмотрительным. И со слабыми девицами в саду не уединяться, ежели не желаете попасть в неприятное положение, сударь!

С этими словами она ухватила Лидию под руку и повлекла оную к дому, ни слова более не прибавив.

— Подумать только! — воскликнул Черкесов, оставшись один. — Ну что за досадное происшествие! Ну почему именно нынче случилось такое…

Чертыхнувшись, он повернулся и, вместо того чтобы идти в главную усадьбу, направился к собственному флигелю, где, наскоро выпив чаю и распрощавшись с мыслью о добром обеде, призвал к себе старосту и принялся назначать работы и проверять бумаги.

Полина Платоновна насилу опамятовалась. Гнев, который излила она на племянницу, возможно, покажется вам излишним. Действительно, хотя девица поступила своевольно и опрометчиво, но свидетелей подобного поступка не было, да и, ежели разобраться, ничего ужасного не произошло. Но дело было в том, что Полина Платоновна была влюблена. Давно и крепко. В кого? Да в Петра Ивановича!

Что же мешало им, как мы теперь знаем, обоюдно влюбленным друг в друга, объясниться и сделаться счастливыми? Тут было много обстоятельств и препятствий. Петр Иванович, как мы уж знаем, никогда не стал бы навязывать собственную персону даме, у которой он находился в положении подчиненного. К тому же Полина Платоновна никогда не давала ему понять, что испытывает к нему род симпатии, именуемый любовью, ибо ей этого не позволяла гордость, гордость родовитой дворянки, богатой вдовы и хозяйки своего бедного управляющего.

Более того, она всегда казалась неприступной даже более, чем требовалось, из соображений щепетильности. К тому же оба полагали, что персона, на которую изливается жар их сердца, вовсе не испытывает ответных чувств. То есть Петр Иванович считал, что Полина Платоновна не может быть в него влюблена, и то же думала Полина Платоновна относительно Петра Ивановича. Хотя с ее стороны все же более было гордыни, ибо она полагала, что Петр Иванович не столько не может, сколько не смеет ее любить.

Таким вот образом они, как герои сказки Журавль и Цапля, не могли понять друг друга. И теперь, когда Полина Платоновна узрела их объятия, ее возмущению и, прибавим, ревности не было предела.

— Сударыня! Лидия Андреевна! — обратилась она к племяннице, едва они оказались наедине. — Извольте объясниться. Чему же это я была свидетельницей? — На «вы» Полина Платоновна называла Лидию, когда сердилась на нее.

— Ах, тетушка, да вовсе ничего особенного, — поначалу вздумалось ответить Лидии. — Мне стало дурно, и Петр Иванович…

— Ах, дурно? Отчего же, ежели вам дурно, вы не сидите дома, а ходите на прогулки? Ведь я, кажется, велела вам быть в девичьей и дала несколько домашних поручений? — При этих словах Полина Платоновна прошлась туда-сюда по комнате.

— Ну что тут объяснять? Мне скучно было в девичьей…

— И вы решили поразвлечься, — поспешно окончила за племянницу Полина Платоновна.

— Тетушка, тетушка! — воскликнула Лидия. — Что ж, ежели вы желаете, я вам отвечу: я люблю Петра Ивановича. Вот!

— Что? — Суровая тетушка остановилась в изумлении.

Она не ожидала подобной откровенности.

— Что? Любишь? Ты любишь господина Черкесова? Вот это номер! И что же, давно ли? А он? — Полина Платоновна не могла остановиться.

— Ах, ну конечно, он меня тоже любит, — самоуверенно ответила Лидия.

— Вы что же, уже и объяснились? Он тебе сам признался?

— Ну, не признался… — не решилась солгать Лидия. — Но я чувствую! Я знаю!

— Вот как? Ты чувствуешь? — задумчиво произнесла Полина Платоновна. — Надо же, а я-то полагала… — Тут она решила не продолжать. — И в саду…

— И в саду я желала объяснить свои чувства Петру Ивановичу… — мечтательно произнесла Лидия.

— Упав в его объятия… — подхватила Полина Платоновна. — Что же, вполне достойное занятие для благонравной девицы. Да, это моя вина. Я не воспитала тебя должным образом.

Довольно странно слышать сии слова, глядя на этих двух особ, ибо выглядели они все же почти ровесницами.

— Но разве моего примера недостаточно, Лидия? Разве, глядя на меня, ты не понимала, как надобно себя вести достойной девушке?

— Тетушка, — улыбнулась Лидия. — Глядя на вас и беря с вас пример, я навсегда останусь старой девой. Вы-то уже вдова! Ну и к чему же нас сравнивать? Ежели говорить о благородстве, то тут с вами сравниться трудно. Ваши батюшка и матушка — особы высокого положения, куда мне до них! И куда мне до вас! К тому же ваши понятия о чести столь высоки, столь безупречны, что следовать им очень сложно. Я человек слабый и лишенный множества ваших достоинств.

— Все это вздор. Достойное поведение, моя милая, непременный атрибут хорошего тона. И кем бы и какой бы ни была дама или девица, каково бы ни было ее происхождение, ничто не освобождает ее от хороших манер и благонравного поведения. А посему, — прибавила Полина Платоновна, — хотя ты и сочтешь меня злодейкой, я вынуждена наказать тебя для твоего же, впрочем, блага.

— Что? Наказать? — ужаснулась Лидия. — Но за что?

— Вот это мило! Ты спрашиваешь, за что? Да тебя непременно следует наказать для твоей же пользы. Запру-ка я тебя в твоей комнате на недельку.

— Что? Но только не это! — воскликнула Лидия.

На глазах девицы показались слезы.

— И не рыдай, не поможет. Посидишь, подумаешь о своем поведении. Я посажу к тебе девок, чтобы тебе не было скучно. Станете шить что-нибудь…

— Ну что за несправедливость! — зарыдала Лидия.

— Ах, перестань! — Полина Платоновна сдвинула брови. — Слезами меня не проймешь: я стараюсь для твоей же пользы. И ступай к себе, а лучше пойдем-ка вместе. Я тебя сама запру. Прислуге велю тебя не выпускать. И не вздумай меня ослушаться! Я взяла на себя ответственность перед твоим дядей, своим покойным мужем, что устрою твою судьбу как должно.

— Так и выдайте меня замуж! За Петра Ивановича!

— Ступай к себе! — возвысила голос Полина Платоновна. — Ишь ты, замуж… Не тебе решать!

И Лидия решительной тетушкиной рукой была заперта в своей комнате с шитьем и вышиванием, которые, надо сказать, она никогда не любила.