Любовь без границ

Глава 1

Было пасмурно, лил дождь, к тому же Джеймс забыл дома очки, а потому не видел, что кто-то отчаянно жмет на педали, прижимаясь к самой обочине. Как ни мягок был толчок, велосипедист свалился в грязь, и вот этого уже нельзя было не заметить. Джеймс резко затормозил. Все, кто ехал следом (а между прочим, час пик еще не кончился, по крайней мере на Бомон-стрит), тут же выразили свое возмущение, и к рокоту моторов добавилась разноголосица гудков.

Выскочив из машины, он не без опаски заглянул за капот. Велосипедист оказался женского пола.

— Простите, ради Бога! — поспешно сказал Джеймс, присаживаясь рядом на корточки. — Выразить не могу, как мне жаль!

Щурясь на свет фар, женщина тем не менее ухитрилась испепелить его взглядом. Раскаяние усилилось при виде того, что это типичная старая дева, одна из тех неглупых, достойных дам Оксфорда, имя которым легион. С ужасом представив себе ее скромное и унылое существование, Джеймс ринулся на помощь — то есть схватил велосипед «за рога», вздернул… и вывалил в грязь содержимое багажной корзины.

— Да что же это такое в самом деле!

В отчаянии он попытался сгрести в охапку банки кошачьего корма, велосипедную цепь с замком и папку с книгами и, конечно же, снова все уронил.

— Как вам удается водить машину? — прошипела дама, кособоко поднялась и поверх своих жутких очков в ярости уставилась на его седины. — Как вам вообще выдали права в таком возрасте?!

Он наконец поднял велосипед и, кое-как удерживая его одной рукой, другой неуклюже подхватил незнакомку.

— Вы сильно пострадали?

— Да, если речь идет о моем достоинстве!

— Видите ли, я забыл очки…

— Ну и что из этого?! — закричала она во весь голос. — Думаете, это вас извиняет?!

— Давайте заглянем ко мне! — взмолился Джеймс, не зная, как еще искупить свою вину. — Это в двух минутах езды, и там… там я вам налью бренди… а велосипед положим в багажник…

— Нет! — отрезала она. — У меня встреча.

— Так я вас отвезу…

— Встреча прямо здесь, на Бомон-стрит. Я, знаете ли, ехала к врачу!

— Я пойду с вами и все ему объясню…

Дама буркнула что-то нелестное и принялась шарить по карманам.

— Куда запропастился платок?

— Возьмите мой, он в нагрудном кармане. Я бы сам достал, но руки заняты.

Дама резко помотала головой. Тогда Джеймс двинулся к тротуару, ведя ее и велосипед и чувствуя себя эквилибристом на проволоке.

— Эй, мистер! — В окошечко ближайшей машины высунулась голова. — Вы что, так и оставите свою таратайку посреди дороги?!

— Увы, — коротко ответил Джеймс.

— Как неприятно! — вдруг сказала дама. — Больше всего на свете я ненавижу неразбериху и кавардак.

— Я тоже. Особенно если все это по моей же вине.

Джеймс со вздохом подумал, что очки скорее всего остались в туалете на куче последних номеров «Прайвитай». Но об этом факте лучше не распространяться.

— Стойте! — скомандовала незнакомка. — Это здесь.

Джеймс послушно остановился, подождал, пока она нажмет кнопку звонка, и виновато произнес:

— Мне нужно знать ваше имя и адрес. Хотелось бы заглянуть и… мм… еще раз извиниться… убедиться, что все в порядке…

Достойная дама перевела взгляд с двери на Джеймса. Было видно, что страх, отхлынув, унес с собой ярость. Теперь она вся трепетала.

— Меня зовут Беатрис Бачелор. — Поколебавшись, она добавила: — Я живу на Кардиган-стрит.

Бачелор! Ничего не скажешь, звучное имя. Джеймс учтиво склонил голову, в свою очередь, собираясь представиться.

— Вообразите себе, я живу совсем рядом, на…

Дверь открылась, выглянула девушка в свитере, таком ярком, что лицо казалось бледным пятном.

— Мисс Бачелор, что с вами произошло?! — вскричала она при одном взгляде на старую деву.

— Я сбил ее машиной, — объяснил Джеймс и воспользовался случаем, чтобы как следует рассмотреть урон, нанесенный внешности пострадавшей.

Сбоку она была вся в грязи, даже на щеке виднелось грязное пятно. Шарф съехал на затылок, открывая часть тугого узла и множество жидких седых прядок, которые успели из него выбиться. Все в целом являло собой довольно жалкое зрелище.

— Я живу поблизости от мисс Бачелор, — залепетал он, спеша завершить свой акт раскаяния, — меня зовут Джеймс Маллоу.

— С чем вас и поздравляю! — съехидничала девушка.

Пылая красками свитера и благородным негодованием, она захлопнула дверь перед носом Джеймса.

Когда он наконец добрался до дома, тот был темен, только на втором этаже углем тлело окно дядюшкиной комнаты. Когда лет пять назад Леонард Маллоу решил перебраться к ним и Кейт спросила, какой цвет гардин он предпочитает, ответ был таков: «Красный, дорогая моя. Ярко-красный. Чтоб красней некуда». Дядя Леонард был человек с четко определенными вкусами. Он обожал крикет, романы Джона Бухана[1], спагетти с анчоусами и миссис Ченг, китаянку, помогавшую Кейт по дому. Ненавидел он прогресс, меркантильность и короткие стрижки у женщин. Закоренелый холостяк, дядя Леонард добрых полвека проработал учителем в колледже. Упоминая об этом, он каждый раз добавлял, что до тошноты устал от пацанов.

Джеймс переступил порог. Кромешную тьму прихожей разнообразила только полоска света из-под кухонной двери. Оттуда же пробивались звуки тяжелого рока.

— Это ты?! — спросил сверху голос Леонарда.

— Я. В смысле Джеймс.

— Отвратный вечерок, правда?

— Кому и знать, как не мне, — буркнул Джеймс, а громче добавил: — Я сейчас поднимусь.

— Можешь не торопиться! — прокричал Леонард. — Торопиться вообще не стоит, так что копайся, сколько душе твоей угодно.

«Очень хорошо», — подумал Джеймс, отворил первую дверь налево и нашарил выключатель. Щелчок — и кабинет (его кабинет вот уже четверть века) словно вдруг зажил знакомой и бесконечно приятной жизнью. Ожили два симметричных окна по бокам, темно-зеленый ковер на полу, потертые кожаные кресла, столы и столики с их грузом разного хлама вокруг уютных ламп (в том числе массивный отцовский стол темного дерева, некогда перекочевавший сюда из Южной Африки), а главное, книги — полки, полки и снова полки книг, от пола до потолка, книги сплошняком, строем, словно солдаты на параде. Они оккупировали все пространство стен, расступаясь только над столом, чтобы дать место любимой картине Кейт с невероятно изысканным индийским принцем в цветистом наряде.

Упившись дорогим сердцу зрелищем, Джеймс прошел задернуть на окнах гардины. Судя по продольным полосам на ворсе, ковер в этот день был вычищен прилежной миссис Ченг и очень напоминал выкошенный газон. Пахло как раз так, как он больше всего любил: старой кожей, бумагой и чистотой. Мысли вернулись к мисс Бачелор, и стало жаль, что она не сидит сейчас в одном из кресел с чашкой чаю в руках, согревая свои достойные престарелые конечности у камина и, быть может, отогреваясь душой. На совести лежал тяжкий камень. Уж если суждено кого-то сбить, так почему не краснощекого здоровяка, который встал, отряхнулся — и опять как новенький? Так нет же, под машину непременно подвернется тепличный цветочек, руки-ноги как спички, так что потом не знаешь, куда деваться от горьких сожалений!

У Джеймса вырвался вздох. Если бы Кейт была дома, она бы, уж конечно, сумела его утешить.

Оставив в кабинете свет, он не спеша поднялся по лестнице, щелкая каждым выключателем, до какого только мог дотянуться. Дверь в комнату Леонарда была нараспашку в знак того, что он рад компании. Желая вздремнуть, разгадать кроссворд, облачиться или разоблачиться (в его глазах то и другое было невероятно сложной задачей), он плотно закрывал ее и на стук ворчливо отвечал: «Прошу не беспокоить!»

— Хм! — сказал он при виде Джеймса.

У Леонарда тоже было любимое кресло, предмет мебели, замечательный (в негативном смысле слова) своим видом и пропорциями: с деревянными подлокотниками, низкой цилиндрической спинкой и сиденьем, продавленным настолько, что туда запросто можно было пристроить ночной горшок.

— Хм! — повторил Леонард. — Паршиво выглядишь.

— Я сбил человека. Прямо в грязь. Женщину. Она не пострадала, но, думаю, здорово перепугалась. Такая неприятность!

— Виски? — Длинная рука Леонарда простерлась в направлении комода, сплошь уставленного всевозможными бутылками. — Бери стакан и наливай.

— Я ее отвел к доктору. — Прежде чем воспользоваться дядиным великодушием, Джеймс осмотрел край стакана в поисках следов от зубной пасты. — Хочу завтра к ней наведаться, это совсем рядом.

— Что ты делаешь?! — Леонард замахал руками, заметив, что Джеймс наклоняет бутылку. — В этом стакане я держу вставную челюсть. Разве не видно? Вон там, рядом с омелой, стоит чистый.

— Извини, я без очков.

— Да-да. Я их видел в туалете.

— Отсюда неприятность с той женщиной. — Джеймс испустил очередной вздох. — Понимаешь, я без очков, а на улице дождь… пасмурно…

— Хм. Тебе же всего шестьдесят.

— Шестьдесят один.

— Все равно пока еще не пень трухлявый. Ни черта не видеть без очков простительно в… я не знаю… в девяносто! А чтобы зрение отказало уже в шестьдесят…

— Ничего у меня не отказало! — Джеймс занял второе сидячее место, тоже своего рода шедевр: плетеное кресло с комковатой подкладкой, при малейшем движении издававшее пронзительный скрип. — Просто я задумался. Это мне свойственно! Когда сижу за рулем или там иду за газонокосилкой, непременно отвлекусь мыслями на что-нибудь более интересное. Кейт это просто бесит. Она все время повторяет, что человек с интеллектом должен уметь применить его и к такой простой задаче, как загрузка стиральной машины.

— А ты не можешь?

— Не могу. Меня это не увлекает.

— Ну и ладно. — Леонард шлепнул по колену сложенной газетой. — Только что прочел твою статью. Доволен, но не согласен. Ненавижу все эти субсидии и дотации, все это так называемое спонсирование! Народ зажрался и прет кто во что горазд.

— Можно подумать, моя статья была целиком в защиту субсидий! Я как раз утверждал, что во всем нужен разумный подход…

— Лучший спектакль, какой я в жизни видел, — вдруг перебил Леонард, — был по книге «Конец пути». Удачная вещь, ничего не скажешь. Вся с потрохами удачная. Да-да, вот именно вся с потрохами.

Джеймс покашлял и, чтобы сменить тему, спросил:

— Не знаешь, где Кейт?

— Не знаю. Не имею представления. Фигаро здесь, Фигаро там! Прыг, скок, дверью хлоп! Она такая.

Некоторое время Джеймс испытующе смотрел на дядю. Это был его дядя, не Кейт, но никогда и никто не относился к Леонарду так, как она. Именно Кейт предложила взять его в дом, когда стало ясно, что за годы учительской деятельности, после вечного шума и суеты, он совершенно отвык от одиночества и не способен на старости лет оставаться наедине с самим собой. Не то чтобы Леонард не ценил ее доброту — ценил и даже по-своему любил Кейт. Однако он не мог простить того, что считал двумя ее серьезными минусами. Первым было происхождение. Он никогда не заикался на этот счет, понимая, что такой подход устарел, но упрямо считал, что настоящему джентльмену (а именно к таковым он относил Джеймса) негоже связывать жизнь с дочерью институтского завхоза и деревенщины-ирландки, эмигрантки в первом поколении. Это был серьезный камень преткновения в развитии добрых чувств к Кейт, серьезный, но не самый крупный. Другой был больше — настоящий валун.

— Знаешь, Леонард… — начал Джеймс, но не сумел подобрать слов и на ходу перестроился, — пойду-ка я пообщаюсь с Джосс.

— Если насчет уроков, то они уже сделаны. — Дядя закрылся газетой, показывая, что аудиенция все равно уже закончена. — Мы их как орешки щелкаем.

— В смысле ты? По-твоему, это разумный подход? Что за образование она получит, если будет полагаться исключительно на твою помощь? Ты и на экзамены будешь ходить вместо нее?

Леонард, для которого в списке удовольствий чуть не первыми стояли уроки Джосс, еще выше поднял газету.

— Тебя это вроде как не должно касаться, — съехидничал он.

Промолчав, Джеймс вышел из комнаты. Прошлой зимой Кейт перекрасила коридор и лестничные площадки в веселый кукурузный цвет. Сделала это сама, с присущей ей кипучей энергией, а Джеймс потом повторил маршрут, оттирая желтые брызги, мазки и нашлепки с перил, плинтусов и выключателей. Она и не подумала усмотреть в этом упрек. По натуре благодушная, она только посмеялась, тем более что это было единственное новшество, внесенное ею в интерьер дома с тех пор, как она в нем поселилась. Быть может, само великое действо жизни занимало ее куда больше, чем декорации, среди которых оно происходило. А может, она была слишком тактичной, чтобы навязывать свой вкус. Так сказать, не хотела соваться со своим уставом в чужой монастырь.

Дом принадлежал Джеймсу. Он его купил тридцать лет назад, задолго до того, как небрежно застроенный викторианский квартал Оксфорда, именуемый Джерико, выбился из разряда трущоб. Теперь это был приличный район, и дом был приличный — двухэтажный особняк с готической аркой входа и высокими окнами, обрамленными желто-голубой кирпичной кладкой. У него даже было имя: вилла Ричмонд — о чем повествовала вывеска над парадной дверью. Джеймс предпочитал верить, что дом был выстроен для одного из великих первопечатников университета. Это согревало его сердце. Короче, дом ему нравился, нравился и такт Кейт по отношению к дому.

Спускаясь по обновленной лестнице, Джеймс скоро уловил с кухни заунывный гундосый вой, который сходит у современной молодежи за вокальное совершенство (нечто подобное ему довелось слышать в передаче о мусульманских кварталах Северной Африки, и неслось оно из-за высоченных глинобитных стен — страшно подумать, что там происходило!). Джеймс помедлил, отлично зная, что увидит за дверью: Джосс за столом, обильно усыпанным корнфлексом, которым она только и питалась. Джосс, падчерицу. Если можно так сказать. Потому что Кейт, хотя и прожила бок о бок с Джеймсом все эти восемь лет под крышей виллы Ричмонд, упорно отказывалась сочетаться с ним законным браком.

У Джосс было маленькое бледное личико и ужасающая прическа. Чтобы не отделяться от коллектива (в смысле от женской части класса), она стригла рыжеватые, как у матери, волосы чуть не наголо и ходила с тифозным «ежиком». Тайное отвращение к содеянному заставляло ее истерически защищать свое право на модную стрижку. Из того же чувства протеста она украсила стены своей комнаты постерами рок-звезд, которые все как один напоминали уголовников, зато под кроватью прятала коробку с вырезками из модных журналов. Там, наоборот, красовались фотомодели с роскошными гривами, взметнувшимися волной цунами. Поскольку на всех были изящные туфельки, Джосс носила исключительно высокие черные бутсы на толстенной подошве и с клепками.

— Дядя Леонард опять делал за тебя уроки?

— Ну и? — Джосс демонстративно зевнула. — Я ничего не знаю. Он все знает. Проще простого.

Джеймс прикинул свои силы и понял, что не потянет.

— Где мама?

— Ну где? В «доме».

Под «домом» подразумевался приют для жертв домашнего насилия, недавно открытый одной из подруг Кейт вблизи собора Святой Маргариты. Они на пару присматривали там за детьми, но в основном выслушивали снова и снова, иногда часами. Именно там Кейт встретила миссис Ченг (в тот момент чуть не сплошь покрытую багровыми кровоподтеками и печально похожую на желто-лиловый цветок анютиных глазок), подыскала ей дешевое жилье, пристроила уборщицей к одному дантисту на Бомон-стрит, а в виде приработка взяла в помощницы по хозяйству на виллу Ричмонд. Благодарность миссис Ченг быстро переросла в слепую преданность. Она тенью следовала по пятам за Кейт, разгребая беспорядок, словно по волшебству возникавший всюду, где бы та ни появилась. Однажды Джосс довелось побывать у миссис Ченг. По ее словам, там царила стерильная чистота и застоялся не слишком приятный запах.

«На редкость неприхотливое создание, — заметил тогда Леонард. — Могла бы жить у нас в шкафу под лестницей. Там бы и варила свои рыбьи головы — в ведре для мытья полов».

Выйдя из размышлений, Джеймс сунул нос в холодильник.

— Так, что тут у нас?.. Пожалуй, я начну готовить ужин.

— Отлично!

Надо сказать, Джеймс был не в пример лучшим поваром, чем Кейт, — готовил вдохновенно и с фантазией, так что одно и то же блюдо выходило всегда по-разному, но неизменно вкусным. Она, наоборот, готовила строго по рецептам. Вкус, правда, тоже часто разнился, только, увы, в худшую сторону.

— Я купила шляпку, — вдруг сказала падчерица и вспыхнула, потрясенная собственной откровенностью, хотя это и не было из ряда вон выходящим поступком.

К покупке шляп и шляпок по лавкам старьевщиков она относилась не как к хобби, а как к тайному пороку, из той же оперы, что и сбор вырезок с прическами и туфельками. Тот факт, что в доме все об этом знают, не мешал ей с мрачным упорством хранить свою тайну.

— Правда? — осторожно удивился Джеймс.

— Угу.

— Какую именно? Можно взглянуть?

Скрипя зубами от ярости на обмолвку, Джосс подтолкнула к нему бумажный пакет с ручками, бесплатную тару из супермаркета, изрядно помятый и потертый. Шляпка была черная, бархатная, с вуалеткой, прихваченной по бокам брошками с фальшивыми бриллиантами, и, без сомнения, когда-то красовалась на головке модницы.

— Очень эффектная, — не кривя душой, похвалил Джеймс.

— Мерзость! И зачем только я ее купила?!

Горький опыт прошлого не позволял назвать Джосс лицемеркой. Джеймс ограничился советом вернуть покупку.

— Ха! — только и сказала Джосс.

— А мне в самом деле нравится. Очень… мм… сексуально. Жаль, что теперь такие не носят.

— Фу!

Не говоря более ни слова, Джеймс присел перед холодильником, чересчур маленьким для семьи из четырех человек.

— Как насчет рагу из всего, что тут найдется?

Джосс, потихоньку придвигавшая к себе пакет, пожала плечами:

— Мне все равно, я не голодна.

— Зато я голоден, и дядя Леонард, конечно, тоже. Не говоря уже о маме.

— Шляпку я верну. Она уродливая.

— Может, не стоит? — небрежно заметил Джеймс, выгружая на стол мало подходящие друг к другу компоненты будущего ужина. — Подари ее лучше маме на день рождения.

— На какой это?

— Который будет через две недели. Тридцатишестилетие.

— Ты же сказал, что это сексуальная шляпка!

— Правильно.

— И ты хочешь, чтобы я сделала маме сексуальный подарок?!

Они уставились друг на друга. Судя по выражению лица Джосс, она ощутила тошноту, вообразив Кейт в черной бархатной шляпке с вуалеткой. Джеймс тоже вообразил себе это — и у него шевельнулось в брюках. Пришлось срочно опустить взгляд на горку потемневших вялых шампиньонов.

— Делай как знаешь, — буркнул он.

Парадная дверь отворилась, послав под кухонную резкий порыв сквозняка, и со стуком захлопнулась.

— Ага! — удовлетворенно воскликнул Джеймс.

Джосс схватила пакет и судорожно запихнула в школьный рюкзак. Кейт, как обычно, не вошла, а влетела в дверь вся в каплях дождя и потому как никогда похожая на бурный водоворот. Непокрытая голова искрилась от мелкой водяной пыли, а волосы, и без того не слишком послушные, стояли копной.

— Там, снаружи, на редкость гнусно!

Сообщив это, она шмякнула у стола — не глядя — сумку с покупками, и та, конечно же, сразу завалилась набок, рассыпав по полу мандарины и даже одну гигантскую красную луковицу. Джеймс подошел поцеловать Кейт.

— Осторожнее! Я тебя намочу. Представляешь, промокла насквозь, до самого белья! Привет, Джосс!

— Советую полежать в горячей воде. С ужином я сам разберусь.

— Ладно.

— Ты откуда?

— Из «дома», откуда же еще. После Рождества всегда такой наплыв всяческих несчастных! Они и сами говорят, что боятся этого праздника больше всего на свете. Хоть бы его и не было, представляешь?

Пока шел разговор, Джеймс снимал с Кейт мокрое пальто, отклеивая его, как шелуху с луковицы.

— Надо же так вымокнуть! — ворчал он. — Джосс, сходи-ка наполни ванну. И скажи дяде, что ужин будет через полчаса.

— Наш класс выезжает на лыжную базу, — сказала Джосс, вставая. — Можно мне тоже?

— Ничего не выйдет, — ответила Кейт. — У меня нет на это денег. — Джеймс открыл рот, но опять закрыл, получив предостерегающий взгляд. — И между прочим, Джосс, ты прекрасно это знаешь. Как и то, что мне очень жаль.

— Ну само собой, — буркнула Джосс, с самого начала не питавшая больших надежд на то, что дело выгорит.

Правда, она дала себе слово в случае отказа устроить сцену, но в конце концов махнула рукой — какой смысл? Выходя, она оставила дверь открытой, зная, что затворять придется Джеймсу.

— Я рад, что ты вернулась к ужину.

— Что? А… я тоже. — Кейт ползала на корточках, собирая в пакет все, что раскатилось, — такая тоненькая и гибкая, очень привлекательная вопреки небрежности наряда. — Знаешь, сегодня мне что-то взгрустнулось. Может, дело в унылой январской погоде, но почему-то именно сегодня «дом» совсем не похож на убежище от житейских бурь, скорее на тоскливое присутственное место — сплошные бланки и опросы. Каждый второй дымит как паровоз. Понятно, у всех нервы, и мне должно быть стыдно за такой негативизм, но… понимаешь, вдруг стало так противно! — Она поднялась с заново наполненной сумкой в руках.

— Уж если кому и должно быть стыдно, так мне, — сказал Джеймс, надеясь, что это прозвучит ободряюще. — Хоть помирай со стыда. Знаешь, что я натворил?

— Нет. Расскажи.

— Ездил на почту отправить готовую статью в газету и — вообрази себе! — забыл очки. Как результат, на Бомон-стрит сбил женщину на велосипеде. Ну, не то чтобы сбил, но столкнул в грязь. — Кейт слушала с таким напряженным вниманием, что он преисполнился к ней еще большего тепла за это молчаливое сопереживание. — Самое ужасное в том, что она была такой… я не знаю… такой хрупкой, ранимой на вид, с этим своим узлом седых волос и прочим. Везла кошачий корм! Хорошо хоть, ехала не куда-нибудь, а к врачу. Я ее туда проводил… и навещу при первой же возможности, да вот хоть завтра, и вроде как все устроилось, но ощущение прегнусное, как будто сделал Бог знает какую гадость!

Высказавшись, Джеймс приготовился к заверениям, что в такую погоду это могло случиться с кем угодно, что все будет хорошо и совсем ни к чему заниматься самоедством. Он ждал, что Кейт подойдет его обнять, но не дождался ни объятий, ни даже слов. Она стояла как каменная, и во взгляде ее читалось нечто совсем новое, незнакомое и неприятное — что-то вроде холодного пренебрежения.

До предела изумленный, Джеймс открыл рот спросить, что случилось, но Кейт опередила его:

— Старый дурень!

В наступившем молчании взгляды их столкнулись — потрясенные, полные ужаса.

Кейт лежала в ванне, закрыв глаза и погрузившись в горячую воду по самый подбородок. Одна. Она предложила дочери посидеть с ней и поболтать, но Джосс отговорилась уроками. Именно отговорилась, в этом не было сомнений — даже в четырнадцать лет нетрудно разобраться, когда тебя приглашают от души, а когда просто так, чтобы не оставаться одной.

— У меня еще уроков выше крыши; — вот что сказала Джосс (ей очень удавался легкий акцент кокни).

У самой Кейт акцент был провинциальный, а вот у Джеймса — чистый оксфордский выговор.

Джеймс! Кейт передернулась, послав во все стороны пенные круги.

Кой черт дернул ее за язык? Ведь и в мыслях не было высказываться таким манером. Сперва брякнула, а потом уж подумала что. Обозвать спутника жизни дурнем — уже не слишком лестный комплимент, но старым дурнем!.. Кейт съежилась, подтянув колени к подбородку.

Господи, какое лицо было у Джеймса! Словно она влепила ему пощечину — чего, кстати сказать, никогда не случалось. Она и голоса-то сроду не повышала. Он не из тех, на кого повышают голос, и уж тем более кому дают пощечины, а она не из тех, кому это проще простого. И на тебе — обозвала старым дурнем!

Внезапно, с новой вспышкой ужаса, Кейт поняла, что это не было сказано в запале, под влиянием минуты, что именно таким она и видела тогда Джеймса: рассеянным подслеповатым стариком, глупым настолько, чтобы в сумрак и дождь вести машину без очков, сбивая людей направо и налево.

Это был такой пугающий ход мысли, что и в горячей воде Кейт начала бить дрожь.

…Когда они только познакомились, ей в голову не пришло отнестись к Джеймсу как к стареющему мужчине, как раз наоборот — сама мысль о том, что он на двадцать пять лет старше, заводила до неба. Роман начался так естественно и был так чудесен, что в нем не было места сомнениям.

Первая встреча произошла в пивном баре, недалеко от Холивелл-стрит. Джеймс зашел туда с лучшим другом Хью Хантером, а Кейт с приятелем. Не с отцом Джосс (тот, как только узнал о беременности, улизнул назад в свою Канаду), а с другим мужиком, который успел ей поднадоесть. Проталкиваясь сквозь типичную для английского паба толпу, Хью плеснул пивом Кейт на плечо, платок оказался только у Джеймса, и так оно все завертелось. В твидовом костюме Джеймс выглядел очень импозантно. Как следует его оглядев, Кейт нашла, что он напоминает герцога Веллингтона (возможно, формой носа, теперь уже и не вспомнить).

— Меня зовут Джеймс Маллоу, — представился он, осторожно промокая ей плечо платком.

— Правда? Моя мать родом из Маллоу, что в Каунтри-Корк, в Ирландии! — почему-то обрадовалась Кейт. — У нее остались чудесные воспоминания. Каждое лето они с родителями спускались на лодке по реке Глашабой.

В конце вечера Джеймс попросил номер ее телефона, на другой день позвонил, и они отправились в кино. Затем был обед на вилле Ричмонд. Он приготовил его сам, не позволив Кейт шевельнуть даже пальцем. Она сидела с бокалом в руке и восхищалась тем, как ловко Джеймс управляется с готовкой. Рукава у него были закатаны выше локтей, и в этом было что-то невыразимо сексуальное, так что в конце концов она забыла про вино и думала лишь о том, как бы поскорее оказаться с ним в постели.

Именно там они и оказались после обеда. Это было потрясающе! То ли до тех пор ей не везло с парнями, то ли еще что, но это была одна из тех идеальных сексуальных сцен, которыми напичканы романы и которые никогда и ни с кем не происходят в действительности. А вот ей повезло. Той весной, когда Джеймсу было пятьдесят три, а Кейт двадцать восемь (Джосс соответственно шесть), секс у них был просто роскошный.

Ну так вот, когда (долгое время спустя) они выбрались из постели, Джеймс повел Кейт показать свой кабинет. Больше всего ее поразила чистота, и даже не чистота как таковая, а то, что очень старые вещи могут быть до такой степени чистыми и ухоженными. Она была уверена еще с детства, что быт — штука по природе неряшливая. Родительский дом не блистал чистотой, это еще мягко выражаясь, и хотя старых вещей там хватало, все это была рухлядь — ветхая, в пятнах, пропитанная невообразимыми запахами. В кабинете Джеймса каждая вещь лучилась зрелой, выдержанной красотой, как иной человек пышет здоровьем. Каждую вещь здесь уважали. Сидя в бесшумно вращающемся кресле, Кейт жадно впивала взглядом разодетую фигуру принца над столом: его изукрашенный жемчугами тюрбан, нити ожерелий на шее, саблю на шелковой перевязи и руку, которая так небрежно покоилась на эфесе.

Не прошло и двух недель, как она переселилась на виллу Ричмонд — в памяти не сохранилось, по чьей инициативе. Она была настолько переполнена желанием жить среди всех этих сокровищ, что формальное приглашение не казалось делом важным. Главное, что Джеймс был не против. Для Джосс была выделена отдельная комната, и хотя размеры ее были невелики, это был целый дворец для девочки, до сих пор даже не имевшей отдельной кровати. Она боялась там затеряться и два года отказывалась гасить на ночь свет. Когда Джеймс работал: писал статьи или давал урок у себя в кабинете, — Кейт ходила на цыпочках, переполненная благоговением. Она и не думала оспаривать его жизненную позицию, его нежелание менять что-то в привычном укладе, даже в мелочах. И много позже, уже поняв, как много значит в его жизни, уже сознавая свои права, она не пыталась все переиначить. Вилла олицетворяла для нее Джеймса, и Джеймс был ей безмерно благодарен за отказ выносить суждения, за способность принимать все таким, как есть. Молодая женщина, она сумела подстроиться под привычки человека в возрасте, одиночки и домоседа; приняла его фанатическую страсть к порядку, хотя сама предпочитала уютный кавардак; убедила Джосс, что (исключительно ради Джеймса) ей следует смирять в себе бунтарский дух взросления; первой заговорила о переезде дяди Леонарда — а взамен, без всяких просьб со своей стороны, получила право во всем остальном поступать, как считает нужным. В том числе оставаться свободной.

— Мне противно быть объектом жалости, но еще противнее быть обузой, — так она объяснила это Джеймсу после первого предложения.

— Что значит «противно быть обузой»? Вот еще новости! Это будет брак по любви, а любимый человек не может быть обузой. Мне было бы только приятно нести за тебя ответственность.

— Это ты сейчас так думаешь. И завтра так будешь думать, и послезавтра, но не всю жизнь. Дело непременно кончится разочарованием, и вот за это уже была бы ответственна я.

— Господи, да не будет этого! Ты мне нужна и будешь нужна всю жизнь.

— И все-таки нет.

— По такой притянутой за уши причине?

— Для меня это вполне солидная причина.

И так оно продолжалось, от предложения к предложению. Постепенно Джеймс перестал бояться, что отсутствие штампа сделает для Кейт разрыв более легким и вожделенным, что она оставит его. Начиная работу в «доме»: с проблемными семьями, с малолетними наркоманами и проститутками, с избитыми до неузнаваемости женами, — Кейт объяснила это желанием хоть как-то воздать миру за то, что Джеймс к ней так добр.

— Мне посчастливилось, а другим нет, — сказала она. — И мне неловко перед ними за свое счастье.

Поскольку эта работа не приносила заработка, три дня в неделю Кейт выходила в дневную смену в захудалой пиццерии: бухгалтером, кассиром, официанткой, а то и посудомойкой, если требовались лишние руки. Ей хватало на одежду для себя и Джосс, хватило бы и на свою долю в расходах по хозяйству, если бы Джеймс не пресек эти попытки на корню.

— Нет, нет и нет! Даже слышать не желаю! Можешь считать меня живым анахронизмом, но я не стану делить с тобой расходы. Для меня радость и удовольствие давать вам с Джосс кров и пищу, и я могу себе это позволить. Вот когда не смогу, тогда и обсудим этот вопрос, а пока знай набивай рот.

…Кейт схватилась за мыло и мочалку, как за спасательный круг. Она беспощадно драила себя, словно пыталась стереть что-то более гадкое и липкое, чем дневная усталость. Закончив и слив воду, она встала под ледяной душ и стояла столько, сколько могла вынести. Наконец до боли растерла посиневшее тело, надела домашнее — свои ветхие джинсы, старую рубашку Джеймса и носки с подошвой — и спустилась на кухню.

Там уже был накрыт стол, зажжены свечи. Джеймс даже взял на себя труд выложить мандарины в вазу красивой горкой. Со всех поверхностей было убрано и разложено по местам то, что успело там скопиться за день. Открытая бутылка вина «дышала» в центре стола. Пахло вкусной едой, приглушенно играла музыка, но стоило Кейт переступить порог, как Джеймс выключил радио. Встретив его взгляд, она закусила губу.

— Прости, ради Бога! Не понимаю, как это у меня вырвалось. Я совсем не хотела…

— Забудем, — сказал он, отворачиваясь. — Во-первых, это не важно, а во-вторых… во-вторых, это правда.

Наступило молчание. Каждый ждал от другого каких-то волшебных слов, которые разом все наладят. Увы, таких слов не существовало.

Зазвонил телефон. По привычке (Джеймс ненавидел телефонные разговоры) Кейт подошла снять трубку.

— Алло! А, это ты. Привет. Да, погода ужасная. Я вымокла насквозь. Подожди, я его позову.

Она протянула трубку Джеймсу с таким видом, словно это была оливковая ветвь мира:

— Звонит Хью.