Любовь без границ

Глава 7

Хелен всегда отвечала отказом на предложение устроить себе офис прямо в Мэнсфилд-Хаусе. Одним из ее важнейших принципов было: это не просто убежище, а дом, все в нем живущие — семья, на каждом лежит определенная доля ответственности за других, и совсем ни к чему иметь там угол, куда можно бежать с любой мелкой проблемой.

— Это не позволяет женщинам сосредотачиваться лично на себе, — говорила она, — и помогает сплотить коллектив.

Бывая в Мэнсфилд-Хаусе, Хелен старалась не выходить с кухни, чтобы никто не мог подкараулить ее и припереть с чем-нибудь к стенке.

Кухня представляла собой пристройку к задней части дома, в запущенном саду. В ней имелось несколько третьесортных плит разной степени новизны, длиннющий стол, занимавший всю центральную часть, и раздвижные стеклянные двери, посредине густо захватанные и выходившие на каменный пятачок с унылой жаровней для барбекю, давно не чищенной и местами ржавой от влаги. Кухня никогда не пустовала, она служила общим залом и с успехом выполняла свою функцию буквально во всех отношениях.

Когда миссис Ченг впервые переступила порог Мэнсфилд-Хауса, больше всего ее поразила именно жизнь кухни: почти первобытное обобществление всего, что там находилось (от банок с растворимым кофе до детей), постоянный гомон, горы кое-как сваленной грязной посуды, переполненные пепельницы, мусор по углам. Всю жизнь прожившая в тесном, жестко (и даже в ее случае жестоко) управляемом семейном кругу, посреди скрупулезной чистоты, она была сбита с толку, растеряна и перепугана, она не знала, как себя вести в этой чисто женской шумной коммуне с полным пренебрежением к условностям. Уборка стала для миссис Ченг точкой опоры, якорем в бурном море, соломинкой, за которую она хваталась первые несколько недель, когда еще толком не знала, вырвалась она из ада или просто попала в иной.

— Да хватит тебе! — говорили ей, когда она подползала с тряпкой к самым ногам и драила, драила пол. — Плюнь! Это никому не нужно.

Только Кейт понимала, что представляет собой кухня в глазах миссис Ченг — нечто незыблемое, нечто постоянное в мире, полном насилия, несправедливости и других, менее понятных, но не менее жутких опасностей. Она сбежала из квартирки над магазином «Товары на вынос» (под предлогом похода к газетному киоску, за таблицей результатов бегов — единственным, что занимало ее мужа), потому что понимала: скоро ее совсем сживут со свету — а в Мэнсфилд-Хаусе оказалась только потому, что увидела на автобусной станции, где ночевала, листок с объявлением, надписанным вручную. До того дня она не подозревала, что кто-то может (и захочет) дать приют ей, желтокожей женщине. За короткое время миссис Ченг пришлось предпринять два жизненно важных шага, это ее совершенно подкосило, лишило всякой способности ощущать себя личностью. Попытки содержать кухню Мэнсфилд-Хауса в той же чистоте, в какой благодаря ей содержались магазинчик и квартира, были, по сути, попытками сохранить что-то от себя, от своего прошлого, пусть даже механическим его повторением.

Всерьез опасаясь, что отчаянная гонка миссис Ченг за чистотой в конце концов сведет остальных с ума, Кейт расширила ей границы: дала возможность тратить энергию и силы на виллу Ричмонд. Было это вскоре после вселения Леонарда, когда дом еще не вполне сжился с присутствием нового жильца, ужасающим нижним бельем в корзине, капризами по поводу еды, а главное, ничем не истребимым старческим запахом.

— Вы мне необходимы как воздух, — сказала Кейт своей протеже, ничуть не кривя душой. — В этом доме каждый все время чего-то хочет, и все время разного. Одна я просто не справляюсь!

На вилле Ричмонд миссис Ченг в самом деле была нужна, как нужен раб на галерах или на хлопковом поле, но, с другой стороны, никто никогда и не нуждался в ней как в человеке. Бесплодная (одна из причин, по которой муж взялся ее бить), она не знала, что такое нянчиться, потребность в этом никогда в ней не пробуждалась. Леонард это понял, он ухватился за свой шанс со всей цепкостью вздорного ребенка, но больше других нянчиться требовалось с Кейт, и миссис Ченг, к своему изумлению, это поняла очень скоро.

Кейт была пупом земли, средоточием всего лучшего. Она даже платила за работу! За все сорок лет жизни никто не заплатил миссис Ченг ни пенса, как бы она ни надрывалась. Первое недельное жалованье она носила при себе до получения следующего, время от времени доставая и убеждаясь, что оно ей не приснилось, переходя от счастья к страху, что кто-нибудь может его отнять. Постепенно Джеймс приучил ее пользоваться услугами банка — не без усилия, потому что при всем уважении к его опыту и мудрости китаянке стоило мучительного труда протянуть свои кровные деньги через конторку. Как она могла быть уверена, что когда-нибудь получит их назад?

— Моя получать — как?

— По первому требованию, — с улыбкой объяснила девушка за конторкой.

— Моя требовать! — И миссис Ченг протянула руку.

Девушка без слов протянула ей назад банкноты. Долгое время китаянка стояла, лаская их взглядом, лелея прикосновениями и ведя сама с собой жестокую битву. В конце концов ей удалось заставить себя снова протянуть деньги в окошечко.

— Твоя хранить! — сказала она с нажимом.

Если бы теперь, пять лет спустя, миссис Ченг довелось встретить себя тогдашнюю, она бы не узнала себя в той до предела запуганной женщине. Теперь у нее был свой угол и солидные сбережения (откладывать что-то на черный день стало ее манией), она развила в себе способность управляться с Леонардом. Она больше не пробегала, как мышь, не шарахалась от всех и всего, она приятно округлилась и регулярно, по средам и субботам, посещала женскую ассоциацию китайских эмигранток. Изменилось все, кроме одного — самозабвенной преданности Кейт.

Перемена, случившаяся с покровительницей, поразила миссис Ченг в самое сердце. Конечно, ей было не дано понять проблемы женщины, так хорошо устроенной в жизни, но это не мешало сознавать их серьезность. При первых признаках беды китаянка попыталась бороться с ней обычным своим способом — еще более рьяно взялась за уборку виллы Ричмонд: отодвигала тяжелую мебель, чистила окошки, в которые сроду никто не выглядывал, заливала в унитазы чистящие средства такой мощности, что весь дом пропах хлоркой, как общественный туалет. Однако эти усилия пропадали зря: Кейт по-прежнему ходила как потерянная, Джеймс вообще ничего не замечал, зато Джосс и Леонард горько сетовали по поводу стерильной чистоты, в которой им приходилось жить. Оставалось или махнуть на все рукой, или изменить подход. И миссис Ченг отправилась в Мэнсфилд-Хаус (о котором до сих пор не могла вспоминать без содрогания), чтобы как-то довести до сведения Хелен всю серьезность положения с Кейт.

Хелен, как обычно, была на кухне — сидела за столом с ребенком на коленях. Пыхтя от усилия, ребенок фломастером выводил на куске газеты какие-то загогулины и был весь перемазан зеленым.

— Нужно поговорить наедине, — сказала миссис Ченг, отбрасывая словесные выкрутасы, которые были для нее тем же, что защитная окраска для насекомых.

— Вот еще новости! — отмахнулась Хелен и похлопала по сиденью соседнего стула. — Правила вам известны, садитесь и излагайте свое дело.

Миссис Ченг хоть и уважала Хелен, но никогда не испытывала к ней подлинного тепла. Эта женщина-босс была слишком крупной, громогласной, она подавляла личностью и ослепляла красками нарядов и украшений в псевдодеревенском стиле.

— Это насчет Кейт, — с нажимом произнесла китаянка.

— Вот как?

Миссис Ченг закивала. Хелен поразмыслила, не сводя с нее взгляда. В этом могло что-то быть. Несколько дней назад приют был потрясен не только вторжением одного из мужей, но и бегством Кейт. «Паническое бегство, никак не иначе! — так было сказано Хелен. — Она была сама не своя!»

Приняв решение, Хелен поднялась, послав во все стороны волны жасминового аромата. Ребенка она усадила на стул, а миссис Ченг поманила за собой.

— Поговорим в машине.

— У меня к тебе разговор, — сказала Хелен.

Они с Кейт сидели во французском бистро над крытым рынком, куда ту удалось заманить под предлогом совместного обеда. Вот только Кейт не обедала — в том смысле, что так и не попробовала суп, только гоняла по тарелке подмокающие кубики гренок.

— Когда наконец ты перестанешь изводиться чувством вины?

Кейт подцепила ложкой колечко лука и уставилась на него, словно в трансе.

— И начни наконец есть!

Не поднимая глаз, Кейт послушно съела колечко.

— Вот что! — терпеливо заговорила Хелен, упирая локти в стол под громкое бряканье дешевых браслетов. — В жизни многих пар однажды настает переходный период, и как раз это происходит между тобой и Джеймсом. Это долгая дорога, и что еще хуже, болезненный процесс, при котором люди нередко теряют себя. Это их пугает, они или бросаются в крайности, или, наоборот, упорно и бессмысленно держатся за прежнее, привычное. За то, что уже изжило себя.

Кейт ничего не сказала. Долгое знакомство с Хелен научило ее тому, что лучше не перебивать, — так она быстрее доберется до сути дела. Съев еще одно колечко лука, Кейт выудила из супа гренок.

— Вот я и думаю, — продолжала Хелен, — что твои отношения с Джеймсом зашли в тупик. Они на пороге естественной смерти. Джеймс не готов предстать перед этим фактом, а потому ведет себя так, словно это эпизод, после которого все вернется на круги своя. И ты не готова, а потому прячешься за чувством вины. Он же тебя не бьет, верно? Не издевается, не принуждает раздвигать для него ноги. Вот ты и делаешь дурацкий вывод: мол, раз нет причины его бросать, а бросить хочется — значит, ты гнусная дрянь.

Кейт взяла стакан с водой и сделала большой глоток.

— Испокон веков, моя милая, для женщины отношения значат больше, чем для мужчины. Например, к браку мужчина относится легче и проще, а что такое твоя жизнь с Джеймсом, как не брак? Мужчина принимает вещи такими, как они есть, а женщина вечно бьется, чтобы что-то улучшить и наладить. Она отдает, понимаешь? Проблема в том, Кейт, что ты слишком долго отдавала — так долго, что исчерпала свои возможности. Тебе просто нечего больше дать, и если ты будешь продолжать в том же духе, то окончательно доведешь себя до ручки. Так, что уже никогда не оклемаешься.

Замолчав, Хелен жадно принялась за остывающий суп, и это означало, что наступил черед Кейт.

— Я люблю заботиться, — промямлила та. — Вернее, любила…

— Вот! Это как раз то, о чем я и распинаюсь. Ты все заботилась, заботилась, а теперь за это расплачиваешься.

— Ты говоришь так, будто Джеймс требовал забот! Я это делала по доброй воле. И потом, он обо мне тоже заботится.

— Боже мой, до чего у тебя в голове все перепуталось! — Хелен отломила кусок булки и принялась щедро намазывать ее маслом.

— Вовсе нет. Мне плохо, но мыслю я связно.

— Тогда ты, конечно, уже знаешь, как поступить?

Когда Кейт заколебалась, Хелен вперила в нее властный взгляд.

— Ну-ка, выкладывай!

— Я подыскала в Осни пару комнат…

Наступило молчание. Хелен отложила булку, поддернула широкие рукава туники совершенно безумной расцветки, вынула из волос пластмассовые гребни с отделкой под леопардовую кожу и, не глядя, нацепила их снова. Покончив с этим ритуалом, снова обратила взгляд к Кейт.

— Другой мужчина?

— Да, в моей жизни появился новый знакомый. Но, Хелен… — Кейт отодвинула так и не съеденный суп, — любовь тут ни при чем. Я влюблена в район, где он живет, только и всего.

— Осни! Тоже мне, выбор.

— Не смей оскорблять Осни! — вдруг вспылила Кейт.

— Ты могла бы даром пожить в Мэнсфилд-Хаусе…

— Спасибо, но не хочу. Это слишком неудобно, потому что я взяла полный рабочий день у Кристины в пиццерии. Короче, я перебираюсь на Суон-стрит, это в двух шагах.

— Вместе с Джосс?

— Ну конечно!

— Осни черт знает как далеко от Мэнсфилд-Хауса, — медленно произнесла Хелен. — Выходит, мы тебя больше не увидим?

— Какое-то время. По крайней мере пока…

Кейт прикусила язык. Ей меньше всего хотелось делиться с Хелен переменой в своем отношении к Джеймсу, своим внезапным отвращением к нему.

Так и не дождавшись продолжения, Хелен подняла с пола необъятную матерчатую сумку, повесила на плечо и поднялась.

— По-моему, ты правильно поступаешь. Человек может освободиться только сам, никто другой за него это не сделает.

Взгляды их встретились.

— Да, наверное, — ровно сказала Кейт.

Когда Хелен вернулась в Мэнсфилд-Хаус, ее уже дожидалась белокурая изящная незнакомка в очках по имени Джулия Хантер.

— Я очень дружна с Кейт Бейн, — сказала она.

— Тогда почему вы здесь? — хмыкнула Хелен.

В ее глазах гостья была из тех, о ком говорят «раб условностей». Она и сама старалась держаться от таких подальше и совсем не желала такой подруги для Кейт (Джулия Хантер могла лишь толкать ее в брак, но никак не поощрять в намерении оставить Джеймса).

— Мой визит не связан с Кейт, — улыбнулась гостья, — кроме разве что того, что благодаря ей я знаю о вашем существовании. Я из «Мидленд телевижн». — Она чуть помедлила и со сдержанной гордостью добавила: — Мы сейчас работаем над серией передач «Ночная жизнь города», и я хочу взять здесь несколько интервью.

Все, кто был на кухне, разом перестали помешивать в кастрюлях и шипеть на детей и устремили взгляд на собеседниц.

— Она с телевидения… — прошептал кто-то.

Если до этого все разглядывали безупречный наряд Джулии, то теперь с тем же напряженным интересом изучали лицо, и улыбка ее дала панический крен. Каким чудовищным контрастом служили неряшливые дети на этой кухне ее Джорджу и Эдварду! Джулия поздравила себя с тем, что близнецы в полной безопасности — на празднике в детском саду.

— Наш замысел, — заговорила она мягко, как только могла, — заключается в том, чтобы показать людям оборотную сторону жизни большого города. Все то, что происходит в нем вечерами, когда жизнь людей преуспевающих замедляет ход до следующего утра.

Раздались смешки и замечания:

— У нас тут жизнь и по ночам не замедляет хода!

— Вы и по душевым будете снимать? И по туалетам?

— С них станется!

— А что мы будет с этого иметь? — напрямик спросила Хелен. — Мы тут, знаете ли, не шикуем, да и некогда нам развлекать народ вот так, за здорово живешь… хотя, конечно, немного рекламы не повредит.

Джулия хотела объяснить, что не принимает таких решений, что это дело продюсера, но вместо этого сказала:

— Мы заплатим.

— Значит, договорились. — Хелен сделала широкий жест в сторону собравшихся женщин. — Прямо сейчас и займитесь.

…Много позже она проводила Джулию до машины. За это время ее первоначальное мнение о гостье (что это переодетая сотрудница полиции) изменилось, и теперь она думала о ней лишь из расчета потенциальной пользы для приюта.

— Значит, вы подруга Кейт?

— Да, наши мужья дружат еще с колледжа.

Вот оно что, подумала Хелен, с новым интересом рассматривая Джулию, которая, по-видимому, была даже моложе Кейт, если можно полагаться на игру и свежесть красок лица.

— Очень мило! — пробормотала она.

— Что?

— Еще один парень тряхнул стариной.

Джулия не спеша извлекла из сумочки ключи. По ее мнению, Хью ни в малейшей степени не походил на Джеймса, а их одинаковый возраст был чистой воды совпадением. Джеймс никогда не следил за собой, и это сказывалось.

— Вижу, вы склонны к бестактным и необоснованным замечаниям.

— Да неужели? — усмехнулась Хелен, которую еще никому не удалось поставить на место.

Джулия открыла дверцу машины. Хелен, с ее самоуверенностью, богемными манерами и крупными деталями фигуры, была как раз того типа, который привлекал Кейт и который терпеть не могла сама Джулия. Ей пришло в голову, что каждое дело требует от человека специфических качеств. Невозможно управляться с таким гагалом, как на кухне Мэнсфилд-Хауса, если ты не самоуверен до точки наглости. Подумав так, она постаралась улыбнуться.

— Я позвоню сразу, как только будет решен вопрос с датой.

— И с оплатой.

— Да, и с оплатой.

Хелен следила за машиной Джулии, пока та не повернула за угол, потом не спеша поднялась по ступенькам Мэнсфилд-Хауса. Интересно, думала она, что заставляет молодых красивых девушек выходить за мужчин, которые годятся им в отцы? Не потому ли это происходит, что натуры вроде Кейт и Джулии, сами того не сознавая, отчаянно держатся за юность? Постоянно сравнивая себя с мужем, они получают иллюзию юности, и это придает им сил?

Когда Джулия добралась до детского сада, праздник уже кончился, но счастливое возбуждение еще не спало. Джордж и Эдвард, малиновые от возни, с рубашками, выбившимися из штанишек, являли собой не слишком эстетичное, но очаровательное зрелище. Каждый прижимал к груди подарочный набор, украшенный зайцем с торчащими зубами и желтым, как одуванчик, мехом.

— Пиф-паф!!! — завопил Джордж при виде Джулии, наставив на нее палец.

— Они хорошо себя вели? — с подозрением спросила она Фредерику Макбрайд, старшую воспитательницу.

— Исключительно хорошо, — заверила та (то же самое говорилось каждой матери, чтобы создать впечатление безупречной работы детского сада).

Присев на корточки, Джулия принялась заправлять Эдварду рубашку, а он хихикал, извивался, размахивал руками и в конце концов заехал ей по голове подарочным набором.

— Довольно, — сказала она очень ровным тоном.

Он со вздохом встал по стойке «смирно».

— Пиф-паф! — снова завопил Джордж, тыча в брата пальцем.

Джулия адресовала ему предостерегающий взгляд. Эдвард с интересом ждал, чем все кончится.

— Пиф-паф, — сказал Джордж намного тише, потом вообще зашептал: — Пиф-паф… пиф-паф… — И умолк.

По дороге домой Джулия, как водится, расспрашивала близнецов, чем они занимались и чем угощались на празднике. Выяснилось, что угощение состояло из колбасок и пирога, а забавы — из прыжков на «баюкающих подушках» и игры в «Найди яйцо». На вопрос, понравилось ли им все это, близнецы хором ответили «да!». После этого, о чем бы Джулия ни спрашивала, ответ следовал утвердительный и односложный, потому что никто ее не слушал — Джордж и Эдвард стягивали штанишки и трусики (на спор: кто быстрее и кому меньше помешает ремень безопасности), невинно глядя в зеркальце, чтобы вовремя встретить взгляд матери. В Черч-Коттедж они прибыли уже одетыми, хоть и снова расхристанными, но, главное, умиротворенными, так как спор кончился вничью. Стоило отстегнуть ремни, как мальчики галопом бросились на поиски отца. Хью был на кухне. Он оживленно говорил по телефону, то и дело разражаясь смехом. В джинсах и розовой рубашке с засученными рукавами, с сигаретой в жестикулирующей руке и слегка растрепанными волосами, он выглядел таким довольным, таким уверенным в себе, что Джулия ощутила мощную вспышку любви и приятное стеснение внизу живота — надежду, что этим вечером они займутся любовью.

— Мне пора, вся команда уже дома! — сказал Хью, без особого успеха пытаясь обнять близнецов одной рукой. — Конечно, конечно… отлично!.. как говорят в армии, к бою готов!.. спасибо, что позвонил, чао!

Он положил телефон и подхватил мальчишек на руки.

— Ой, боюсь! Не обожги меня! — с театральным ужасом воскликнул Эдвард, отклоняясь подальше от сигареты.

— Захочу и обожгу, — пригрозил Хью, чмокая его в нос. — Имею полное право, потому что я твой отец.

Он перевел взгляд на Джулию и безошибочно истолковал ее девически застенчивый и при этом манящий взгляд. Он пошел, как был, с Джорджем и Эдвардом на руках, и склонился к ее уху:

— Жду не дождусь…

— Хью! — Джулия залилась краской.

— Как день?

— Удался. Мэнсфилд-Хаус согласен участвовать в передаче. Знаешь, там заправляет «железная леди», одна из тех женщин, что эмансипированы сверх всякой меры и мужчин считают слюнтяями. Но передача выйдет отменная.

— А про Кейт вы говорили?

— Отпусти! — потребовал Эдвард, вырываясь из объятий Хью.

Как только он спрыгнул на пол, Джордж начал рваться за ним.

— Про Кейт? Нет. А надо было?

— Ну, в последнее время она как-то замкнулась в себе, и Джеймс очень за нее тревожится.

— Надо же! — сказала Джулия, однако было видно, что мысли ее заняты совсем другим. — Кто звонил?

— Да мы тут прикидывали, во что обойдется наша затея, и теперь ясно, что бояться нечего — вполне уложимся в бюджет.

— Как чудесно!

Хью потянулся погасить окурок в пепельнице в виде расписного петуха, которую они вместе выбирали во время отпуска в Португалии. Потом снял с Джулии очки, отложил и заключил ее в кольцо объятий.

— Вижу, моя сладенькая, ты не слышала ни единого слова из того, что я тут наговорил, — пророкотал он с «ковбойским» акцентом.

Джулия захихикала.

— А почему? Да потому, что голова у тебя не тем занята. Только и ждешь, когда наши детки будут в кроватках и я наконец смогу… — Он провел ладонью вниз по ее ягодицам.

— Перестань! — счастливым голосом запротестовала она.

— …наконец смогу тебя душевно трахнуть! — продолжал он, задирая подол короткой юбки и просовывая руку между ее ног.

— Что-что ты сможешь? — заинтересовался Джордж.

— Трахнуть вашу мамочку так, что у нее челюсть отпадет, — небрежно объяснил Хью.

— Хью! — воскликнула Джулия, шокированная и возбужденная.

— Ой, я вижу мамины трусики! — восхитился Джордж.

— Где? Где? — Эдвард поспешил к нему.

Оба зачарованно уставились.

— Ух ты, черные!..

Хью посмотрел на свои оттопыренные брюки и ухмыльнулся.

— Хватит болтать! Пора заняться делом. Сегодня, мальчики, вам предстоит самое скоростное купание в жизни. — Он подмигнул Джулии. — Идем скорее! В четыре руки мы управимся мгновенно.

Ранние весенние сумерки постепенно пробирались в комнату. Джосс лежала на неразобранной постели и думала, что (в самый-самый первый раз за всю жизнь) она, быть может, где-то как-то самую малость счастлива. Счастье не входило в привычный спектр эмоций, в ее кругу было не принято даже упоминать о том, что счастье существует (куда круче находиться в глубокой депрессии). Не имея ни малейшего понятия о том, как ведет себя счастливый человек, Джосс лежала на постели — без света, даже без музыки, просто ощущая и робко наслаждаясь.

Самая большая странность состояла в том, что в ответе за этот первый крохотный кусочек счастья была мисс Бачелор. Если бы не мисс Бачелор, Гарт ни за что не заметил бы Джосс и Джосс не лежала бы сейчас, мысленно рисуя его лицо и клятвенно заверяя небеса, что никогда, никогда уже не будет грызть ногти.

А ведь как кошмарно все началось!

Джосс в очередной раз помогала мисс Бачелор донести до дому ее ужасающие покупки, когда случилось то, чего она боялась больше всего на свете. Из булочной на Альберт-стрит появился «кто-то из ее школы», и не просто кто-то, а новенький — американец, до ужаса крутой и к тому же вылитый Том Круз. В ту минуту Джосс больше всего хотелось исчезнуть… нет, укокошить мисс Бачелор ее же сумкой, а потом исчезнуть — съежиться, скукожиться и провалиться сквозь решетку канализационного стока.

Между тем Гарт приближался, помахивая французским батоном. Он все еще мог не заметить Джосс, а если и заметить, то не узнать, потому что она была на два класса моложе и к тому же ничего, ничегошеньки собой не представляла. Но, оказавшись почти вплотную, он вдруг остановился, вскинул батон на плечо, как винтовку, и улыбнулся своей чудесной, белозубой, стопроцентно американской улыбкой:

— Привет!

Джосс бросило в краску. В голове как заведенная крутилась мысль о том, что одна отвратная старая кошелка у нее в руке (и оттуда торчит рулон розовой туалетной бумаги), а другая — рядом, в чудовищном пальто, которого постыдилось бы и огородное пугало.

— Добрый вечер, молодой человек, — ответила мисс Бачелор. — Как поживаете?

Поразительно, но улыбаться Гарт не перестал.

— Очень хорошо, спасибо. Надеюсь, вы тоже? Разрешите, я донесу вам сумку.

Он выговорил все это с упоительным акцентом, от которого подкашивались ноги.

— Знаете, мы ведь учимся в одной школе, — объяснил он, и мисс Бачелор благосклонно кивнула. — Меня зовут Гарт Ачесон. Так как насчет помощи?

— Джозефина? — вопросительно произнесла мисс Бачелор.

— Я-я-я… и сама м-могу! — пролепетала Джосс, совсем малиновая от смущения.

— А все-таки? — настаивал Гарт.

— Молодой человек, вы очень любезны, но я думаю, Джозефина уж как-нибудь доплетется до моей двери, — сказала мисс Бачелор, пронзая Джосс испытующим взглядом. — Ей не привыкать.

— В таком случае, мэм, я вас покидаю. Приятно было познакомиться. — Он протянул ей руку, глядя при этом на Джосс. — До завтра, Джосс!

Боже правый, он знает ее нормальное имя!

— У тебя манеры беспризорника, — хмыкнула мисс Бачелор, когда Гарт удалился за пределы слышимости. — И притом распоследнего.

С тем же успехом она могла молотить Джосс сумкой — все равно та вернулась бы домой в счастливом трансе. На другой день в школе (в столовой на большой перемене) Гарт подсел к Джосс запросто, как к хорошей знакомой. Он сказал, что уважает тех, кто помогает старшим, и ее счастливый транс достиг заоблачных высот.

— Твоя знакомая мне понравилась.

Джосс осмелела настолько, чтобы оторвать взгляд от тарелки. Нет, это был не сон. Гарт в самом деле сидел напротив и блистал красотой.

— Интересная у тебя бусинка, — говорил он, глядя так, словно она не была мерзкой уродиной. — Я на такие сразу западаю, честно. Как увижу девчонку с пирсингом, так и думаю: с ней не соскучишься!

— А дома все злятся… — пролепетала Джосс.

— Им по штату положено злиться, — улыбнулся Гарт, еще с минуту ее разглядывал, потом сказал задумчиво: — А ты симпатичная… — И пригласил в кино.

— Идет! — сказала Джосс, едва живая от счастья.

И вот теперь она лежала на постели, мечтая о кино, как о вратах рая. Гарту шестнадцать, думала она. Шестнадцать! Настоящий мужчина! В школе он с самого сентября, но до сих пор никого никуда не приглашал (ну, кроме Сью Фингел, но Сью Фингел все куда-то приглашают, потому что она красотка — значит, это не в счет), и вдруг взял да и пригласил ее, обыкновеннейшую Джосс Бейн, и не будь она так уверена в собственном безнадежном уродстве, то могла бы даже быть счастлива. Но она не обманывается на свой счет, а потому нет смысла тратить время на счастье. Впереди всего один вечер: у нее — чтобы порадоваться жизни, у него — чтобы понять, какая она уродина и вдобавок зануда и что от нее следует шарахаться, как от зачумленной.

Джосс свесилась с постели и начала шарить под ней в поисках коробки с вырезками. Оттуда она достала две верхние, самые свежие, и вперила в них жадный взгляд. У обеих манекенщиц были длинные густые волосы, очень блестящие (в том числе из-за глянцевитой журнальной бумаги), и упругие гибкие тела, чуть прикрытые одеждой. У Джосс вырвался невольный вздох. Ее тело было до того непрезентабельным, что на него приходилось наматывать целую гору разномастных тряпок: маек, маечек, футболок, жакетов, мешковатых юбок и джинсов. Дядя Леонард называл ее тряпичной куклой. Джосс в панике убрала вырезки с глаз подальше.

Звездный час приближался, до него оставались всего одни сутки, а она понятия не имела, что надеть.

За соседней дверью Леонард размышлял над причинами такой тишины в комнате Джосс. После школы девчонка заглянула к нему, и они даже препирались насчет того, кому съесть последнее шоколадное печенье («Мог бы и отказаться в мою пользу — я все-таки гостья!» — «Ты не гостья, ты отрава!»), и он мог бы поклясться, что вид у нее был… вид был… ну да, самую малость довольный! Она даже казалась против обыкновения ничего себе. Само собой, трудно хорошо выглядеть с тифозной стрижкой, вечно насупленными бровями и в солдатских ботинках, и все-таки девчонка показалась Леонарду чуть поприличнее, а когда он ей так прямо и сказал, посмотрела этим глупым телячьим взглядом, который явно говорил о сердечных делах.

Да ну, какие могут быть сердечные дела в четырнадцать лет? Наверное, накурилась чего-нибудь. Лично он ничуть бы не удивился. У Кейт в последнее время такой отсутствующий вид, что с тем же успехом Джосс могла бы вовсе не иметь матери. Леонард всерьез беспокоился по поводу этого семейства — не меньше, чем по поводу жидкости для хранения вставной челюсти (которая все равно кончилась, а за новой отправить некого) и грядущего (уже недалекого) времени, когда не сможет своими силами выволочь из ванны свое хилое старческое тело. Единственное, что на данный момент отвлекало его от всех и всяческих беспокойств, было телевидение. Участвовать в передаче — это было нечто новое и занимательное. Вот уже много лет Леонард не был так увлечен, а чтобы кто-то был увлечен им (его суждениями, его — Господи Боже! — опытом) — такого вообще никогда не случалось.

Этот тип Хантер, дружок Джеймса, несколько часов протолкался на вилле Ричмонд со своей командой — съемочной группой, так они это называли (кстати, вот куда подевалось все шоколадное печенье). Еще раньше были долгие беседы с Беатрис и Джеймсом, в том числе парочка расчудесных споров о Боге. Беатрис категорически отмежевалась от всякой веры, но сам Леонард ни за что бы на такое не решился, полагая, что Бога просто не может не быть, что он каким-то образом встроен в систему вещей, и отрицать его — все равно что отрицать закон всемирного тяготения. Они премило поцапались и перед камерой. Беатрис потом хотела, чтобы эту сцену вырезали, но Хью ее переубедил.

— Вы оба такие естественные, — все время повторял он. — Главное, не меняйтесь!

Еще приходил доктор и другие авторитеты, с которыми успела договориться Беатрис. Вообще-то никто даже и не артачился, можно сказать, желающие валили на передачу валом. Даже дома престарелых готовы были сотрудничать — чудовищные заведения, полные стариков, не столько похожих на людей, сколько на неодушевленные предметы: с отвешенной губой, слюнявым подбородком и пустым взглядом.

Леонард содрогнулся.

— Сами видите, что это за жизнь! — сказал он перед камерой. — Лично я предпочитаю полный шприц какого-нибудь яду.

— А были вы когда-нибудь близки к смерти? — спросил Хью. — На войне или, скажем, в результате несчастного случая?

— Ха! — Леонард насмешливо оскалил искусственные зубы. — Ближе всего к смерти я в данный момент, и вот что вам скажу: я не готов посмотреть ей в лицо при условии, что сам подпишу себе приговор, когда сочту нужным.

— Вы в самом деле так думаете? — спросил Хью в сторону от камеры.

Поняв, что слишком вошел в свой экранный образ, Леонард забегал глазами и промямлил:

— Я всегда говорю то, что думаю…

Еще наведывались адвокаты. Леонард был восхищен тем, как Беатрис взяла их в оборот: наизусть процитировала раздел 2-й «Положения о правомочном акте самоубийства» от 1961 года и предложила, если желают, вчинить ей судебный иск.

— Только учтите, в худшем случае мне светит общественное порицание.

Адвокаты понесли что-то о том, что так каждый психически неуравновешенный может апеллировать к этому положению, а число самоубийств и без того растет.

— Я не пропагандирую самоубийство! — отрезала Беатрис. — Я всего лишь защищаю право на добровольную эвтаназию. Вы что, не понимаете разницы?

Однако в личной беседе она призналась, что одно время общество держало телефон доверия для потенциальных самоубийц. Специальный человек выезжал по адресу с упаковкой снотворного или пластиковым пакетом. Леонард захлопал в ладоши и предложил вставить это в программу, но Хью наотрез отказался.

— Нельзя переходить границ, иначе вместо успеха получим судебное разбирательство, — сказал он с некоторым сожалением. — Даже намек на конкретные методы может быть расценен как правонарушение…

Выйдя из мечтаний, Леонард снова ощутил всю глубину необычной тишины. Он придвинулся со стулом к стене и приложил к ней ухо.

— Чем, черт возьми, ты занимаешься? — резко спросили от двери. — Чего ради шпионишь за Джосс?

От неожиданности Леонард чуть не свалился со стула.

— Что-то там уж слишком тихо, — признался он. — Где эта ее мерзопакостная музыка?

— Скажи спасибо, что тихо.

— А где Кейт?

— Почему ты все время это спрашиваешь? — устало произнес Джеймс.

— Ну так где она?

— Не знаю.

— Виски?

— Я и без того слишком много пью.

— А, ерунда! В медицинских целях можно. — Леонард заковылял к своей коллекции бутылок.

— Только бы эта «медицина» не вошла в привычку, — вяло улыбнулся Джеймс.

— Кстати, ты зачем пришел?

— Сам не знаю. — Он почесал в голове. — Внизу так тихо и пусто… ну, ты понимаешь.

— Как не понять. — Леонард протянул ему стакан. — Все катится в тартарары: Кейт не показывает носа, у Джосс мертвая тишина, ты прикладываешься к бутылке. Что происходит?

— Со мной?

— Нет.

— А с кем?

Усевшись в свое любимое неудобнейшее из кресел, Леонард вперил в Джеймса пронзительный взгляд.

— А, ну да, — вздохнул тот. — Что происходит с Кейт?

Леонард молча ждал продолжения. Несколько минут Джеймс раскручивал в стакане виски, потом, не поднимая взгляда от янтарной жидкости, медленно произнес:

— С Кейт, дорогой мой Леонард, происходит вот какая штука: внезапно я стал для нее слишком стар, и она не знает, как мне об этом сказать.