Любовь не кончается: Эйлит

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Всю ночь напролет Рольф беспокойно проворочался на жестком соломенном тюфяке у камина. За час до рассвета, поняв, что заснуть все равно не удастся, он мысленно пообещал себе завтра же найти женщину, которая не откажется согреть ему постель, и встал. Женщина — вот оно, лучшее средство от бессонницы.

Не считая конюхов и охранников, Рольф остался в доме один. Оберт предпочел переночевать в гостевом покое в монастыре, не желая удаляться от жены и ребенка. Рольф нахмурился, представив себе, как восприняла жена оружейника весть о благополучном разрешении Фелиции от бремени.

Отломив кусок хлеба, он обмакнул его в густую кашу. Смертельно-бледное лицо Эйлит то и дело возникало у него перед глазами. С какой беспомощной скорбью она говорила о том, как потеряла братьев, ребенка и мужа! Вчерашняя встреча с ней произвела на Рольфа неизгладимое впечатление. Именно ее образ не давал ему спать всю ночь.

Он взял в кладовой фонарь, и, выйдя во двор, отправился в конюшню, а потом заглянул под наскоро сколоченные деревянные навесы, пристроенные к стене дома, где разместили остальных лошадей. Заметив хозяина, дремавший под толстым покрывалом Слипнир встрепенулся и тихо заржал в знак приветствия. Рассеянно почесав жесткую щетину на подбородке, Рольф потрепал жеребца по холке, отыскал скребок и принялся за работу. Ни с того ни с сего на него нахлынули воспоминания о далеких днях. Он вдруг ощутил себя не двадцатисемилетним мужчиной, а десятилетним мальчишкой, и мысленно перенесся в родную Нормандию.

В Бриз-сюр-Рисле стояла золотая осень. С деревьев снегопадом облетали листья: оранжевые, рыжие, ярко-желтые. На ветвях кустарников, плавно покачиваясь на ветру, висели причудливо сотканные паутинки. Великая река, казалось, дышала. Каждый звук эхом отдавался вдали.

Именно в тот погожий день отца, перекинутого через седло, привезли домой. Рольф помнил, как все сильнее волновалась мать, ожидая возвращения мужа — он отправился на поиски кобылы и жеребенка, заблудившихся в лесах в южной части владений. Сначала она сердилась, во всеуслышание величая супруга самым большим глупцом на всем Божьем свете, но ближе к вечеру начала молиться о том, чтобы он вернулся целым и невредимым. Наконец спустились сумерки. Потеряв терпение, женщина набросила на плечи накидку, взяла факел и с неприкрытой головой взобралась на стену замка. Она напряженно вглядывалась в темноту. Ее глаза горели так, словно мать хотела рассеять мрак и указать мужу дорогу домой.

На поиски отца направили несколько отрядов. Вскоре один из них привез его в замок. Его лошадь, видимо испугавшись чего-то, понесла всадника прочь с дороги, и отец с размаху ударился головой о сук. Он чудом остался в живых, но целых три дня пролежал в беспамятстве. Рольф на всю жизнь запомнил истошный вопль матери, когда она увидела безжизненное тело мужа, перекинутое через седло, и охвативший ее ужас.

Воспоминания о доме снова сменились мыслями об Эйлит. Нет, не следовало оставлять ее одну этой ночью.

Негромко выругавшись, он в последний раз провел скребком по крупу Слипнира и стремительно вышел из конюшни. Снаружи дул ветер, сыпались хлопья снега, побелевшая земля хрустела под ногами. Рольф потер озябшие руки. Его теплая, отороченная кроличьим мехом накидка осталась в доме оружейника. В ней, хоть и заляпанной кровью, сейчас было бы все-таки значительно теплее. Опасаясь превратиться в сосульку, Рольф решил сходить за накидкой. Кроме того, она довольно дорого стоила… Да и совесть подсказывала, что следует проведать вдову.

При тусклом свете, струившемся из кладовой, Рольф увидел пожилую служанку. Она замешивала тесто. Заметив нежданного гостя, женщина испуганно вскрикнула, ее глаза округлились от удивления.

Прибегнув к помощи своего скудного английского и жестов, Рольф объяснил причину своего визита. Кивнув головой, служанка вытерла руки о передник и быстро принесла накидку.

— Где ваша госпожа? — спросил Рольф. Служанка кивнула головой в сторону двора.

— В уборной.

Уборная представляла собой большую яму, огороженную невысоким, чуть выше пояса, заборчиком. По пути сюда Рольф проходил мимо нее и точно знал, что Эйлит там не было. Разумеется, он не мог объяснить это служанке и, вежливо поблагодарив ее, вышел из дома. Пальцы, сжимающие накидку, ощутили мокрую ткань. Осмотрев ее при дневном свете, он обнаружил, что пятна крови, по крайней мере большинство из них, отстираны, хотя следы все же остались. Рольф набросил накидку на плечи и достал из кошелька булавку.

Помимо воли ноги понесли его не вниз по двору мимо огорода, а в сторону кузницы, где еще два дня назад он мило беседовал с покойным оружейником и наблюдал, как в его умелых руках бездушный кусок железа оживал и словно превращался в одушевленное существо. Подойдя ближе, Рольф заметил падающую на землю из щели в ставнях бокового окна полоску света и услышал доносящиеся оттуда слова молитвы.

Он почувствовал, как на миг встали дыбом волосы на затылке: внутри могла быть только Эйлит. Замерев на месте, Рольф не решался ни войти в кузницу, ни вернуться домой.

«Мои братья, мой ребенок, мой муж…»

Эти слова снова всплыли в памяти, напомнив о бессонной ночи.

Собравшись с духом, он осторожно открыл дверь мастерской и бесшумно переступил порог. Кузница все еще хранила запах дыма и раскаленного железа, хотя огонь потух в день смерти хозяина. Эйлит стояла, навалившись на рабочий стол. В правой руке она держала длинное лезвие незаконченного скрамасакса, прижимая его к запястью левой руки. Глаза покраснели, лицо опухло от слез. Услышав скрип двери, Эйлит подняла глаза и увидела вошедшего. Затаив дыхание, она попыталась вонзить незаточенное лезвие в плоть.

— Нет! — воскликнул Рольф и бросился вперед. Эйлит попыталась убежать, но он, оказавшись проворнее, поймал ее и прижал к каменной стене. Пытаясь обезоружить Эйлит, Рольф подивился ее отнюдь не женским ловкости и силе. В процессе отчаянной схватки их тела оказались плотно прижатыми друг к другу, а одежда покрылась пятнами крови, стекавшей с запястья Эйлит. Наконец Рольф вырвал из ее цепких пальцев нож и отшвырнул его в угол кузницы.

— Отпустите меня! — закричала Эйлит. — Оставьте меня в покое! Я хочу умереть. Я хочу отправиться к Голдвину и к моему сыночку.

В порыве ярости она попыталась оттолкнуть Рольфа, но он схватил ее за правую руку, одновременно поднимая вверх левую, чтобы остановить кровотечение.

— Убив себя, вы попадете в ад. И уже никогда не увидите ни мужа, ни ребенка. Священники даже не позволят предать ваше тело земле. Скорее всего, его сбросят в ров за городом.

Еще несколько мгновений Эйлит сопротивлялась, но затем ее тело обмякло и бессильно прильнуло к Рольфу.

— Ради кого мне жить? — уткнувшись носом в его плечо, всхлипнула она.

От неожиданности Рольф опешил, не зная, что предпринять. Арлетт никогда не вела себя таким образом, никогда не давала волю чувствам. Если она и плакала, то где-нибудь в укромном месте, спрятавшись от посторонних глаз. Что касается других женщин, с которыми ему доводилось иметь дело, то там он знал лишь призывно распростертые руки и широко раздвинутые ноги.

— Уверен, что есть ради кого, — растерянно пробормотал Рольф, мысленно призывая на помощь всех, кого мог вспомнить: и служанок Эйлит, и священника, и даже Оберта.

— Ради кого же? — с вызовом в голосе уточнила Эйлит.

Рольф попытался собраться с мыслями, но, увы, безуспешно. Что он мог сказать? Чем мог утешить? Пообещать, что когда-нибудь она все равно воссоединится с теми, кого любила? Язык не поворачивался сказать такое. Сказать, что она еще найдет другого мужа, означало бы навлечь гнев на свою голову. Неожиданно его осенила догадка. Как же он сразу не подумал?

— Я искренне сожалею о том, что ваш муж и ребенок мертвы, — торопливо заговорил Рольф, стремясь как можно скорее перейти к сути дела. — Но есть еще один ребенок, новорожденный младенец, который нуждается в вашей помощи. Два дня тому назад жена Оберта де Реми родила сына, но она очень плохо перенесла роды и не может кормить его сама. Поэтому Оберт ищет кормилицу.

Эйлит пренебрежительно фыркнула.

— С какой стати вы решили, что я захочу жить ради норманнского ребенка?

— Если вы не согласитесь, он умрет.

— Я не верю вам.

— Уже две женщины, имеющие грудных детей, нашли причины, чтобы не приходить в монастырь. Дело в том, что они англичанки, а кормить, как вы верно подметили, нужно норманнского ребенка.

— Но мой муж назвал Оберта де Реми ничтожеством, — упорствовала Эйлит, правда, уже не так уверенно, как прежде. Это не укрылось от внимания Рольфа.

— Муж, но не вы… Кроме того, если я правильно понял, вы дружили с Фелицией.

Не вымолвив ни слова, Эйлит перевела взгляд на измазанные в крови руки Рольфа. На его накидке тоже виднелись алые брызги. Казалось, ее принесли из лавки мясника.

Кровотечение из раны на запястье почти прекратилось. Рольф ослабил хватку. Затем отстранился, поднял скрамасакс с пыльного пола и бережно положил его на скамью.

— Мальчика нарекли Бенедиктом. От голода он кричит так, что уши закладывает, — тихо добавил Рольф, чувствуя, что, если бы в его силах было придать сыну Фелиции образ умершего мальчика, он бы непременно сделал это.

Эйлит отвернулась к холодному камину. Рольф заметил, как она правой рукой сжала раненое запястье, и понял, что битва выиграна..

— Не могу же я идти в таком виде.

— В таком случае наденьте другое платье и приведите себя в порядок.

— Но Голдвин, мой сын. — Голос Эйлит оборвался, на глазах выступили слезы. — Я должна проследить, чтобы их похоронили согласно обычаю.

— Предоставьте это мне. Я обо всем договорюсь со священником, — заверил Рольф, тщательно скрывая нетерпение. Он мысленно уговаривал себя не торопить события. — Когда все будет готово к погребению, он навестит вас в монастыре и известит.

Неторопливо подойдя к двери, он открыл ее и добавил:

— Ребенку всего два дня от роду. К счастью, он здоровый и сильный.

Эйлит тоже подошла к дверям.

— Вы сказали, его зовут Бенедикт?

— Да, в честь отца Оберта. Но похож он на мать, а это хорошее предзнаменование.

По-прежнему заплаканные глаза Эйлит немного ожили. Она бросила на Рольфа колючий взгляд.

— Благодарности от меня не ждите.

— Я получу ее от Оберта, — сухо ответил он.

Дверь открыла монахиня. Эйлит вошла в скромно обставленную чистенькую келью с выбеленными стенами и высоким окошком.

Оберт сидел на шерстяном покрывале и держал за руку спящую жену. Услышав скрип двери, он оглянулся.

— Эйлит?! — Его усталое лицо на мгновение посветлело, но затем снова помрачнело. Он вскочил на ноги. — Но что ты здесь делаешь? Тебя прислал Голдвин? Он меня простил?

— Голдвин мертв. — Каждое слово вонзалось в ее сердце словно кинжал. Господи, ну почему Рольф де Бриз помешал ей, вынудив остаться на этой грешной земле и терпеть эти муки? — Он умер во время коронации вашего «дорогого» герцога.

— О, нет, Эйлит!

— Не прикасайся ко мне, — воскликнула Эйлит, отпрянув от Оберта, как от прокаженного. — Мой муж назвал тебя ничтожеством. Если бы не твоя жена и не твой ребенок…. Если бы не вмешательство Рольфа де Бриза, — добавила она, поморщившись, — я бы ни за что на свете не пришла сюда.

— Рольф? — Оберт выглядел еще более растерянным. Дрожащей рукой он пригладил непослушные кудри и протер слезившиеся от усталости глаза.

— Он сказал, что вы ищите для сына кормилицу. Надеюсь, он не солгал?

— Нет, он сказал чистую правду. Мальчик умрет от голода, если мы не найдем женщину, которая согласится кормить его грудью. Ты можешь кого-нибудь посоветовать? — В глазах Оберта засветилась надежда.

— Да, могу. — Приблизившись к кровати, Эйлит посмотрела на подругу… Аккуратно причесанные и заплетенные в косу блестящие темные волосы лишь подчеркивали нездоровую бледность Фелиции.

— Она потеряла очень много крови, — заметил Оберт. — Даже сейчас неизвестно, удастся ли ей выжить. Поэтому она не может кормить ребенка.

Эйлит почувствовала угрызения совести, ведь она так легко перенесла роды, что едва помнила их… Если бы она знала тогда, что ждет ее сына…

— Я тоже чуть не истекла кровью до смерти, — вполголоса произнесла она, прикоснувшись пальцами к забинтованному запястью.

В этот момент Фелиция, словно почувствовав ее поблизости, очнулась ото сна и облизала пересохшие губы Она открыла глаза и протянула руку к Эйлит.

— Я так рада, что ты пришла. — Ее голос был совсем слаб. — У меня тоже родился сын… Накануне коронации. Оберт покажет его тебе. Монахини положили мальчика отдельно, так как его крик сильно беспокоит меня. Я не могу кормить сама. Нужно найти кормилицу.

Эйлит сжала тонкие, хрупкие пальцы Фелиции. При виде ее мертвенно-бледного лица она лишилась дара речи. Каждое слово давалось молодой матери с трудом, и спустя миг Фелиция устало опустила веки и бессильно уронила руку.

— Именно поэтому я и пришла, — ласково пояснила Эйлит. — А обо всем остальном расскажу потом, когда ты поправишься.

Фелиция кивнула.

— Я устала, — пробормотала она… Ее голова упала на подушку. — Я так устала.

Отойдя от постели, Эйлит обернулась к Оберту.

— Отведи меня к ребенку.

В теплой, обогреваемой жаровней с тлеющим древесным углем комнате пряла шерсть старая монахиня. Рядом стояла колыбель… Ребенок спал. Но не успела Эйлит приблизиться к нему, как он, сморщив личико, начал хныкать.

— Он почти все время кричит. Бедный крошка. Мы ничего не можем поделать, — объяснила монахиня. — Он голоден, а найти коровье молоко в это время года почти невозможно. Вчера нам удалось купить небольшой кувшин, но в нем почти ничего не осталось.

Между тем хныканье маленького Бенедикта сменилось плачем, а плач — оглушительным требовательным криком. Младенец показался Эйлит как две капли воды похожим на покойного Гарольда. И в то же время непохожим, ведь он был живым, реальным, а несчастный Гарольд уже стал серой тенью. Эйлит почувствовала, как набухли и мучительно заныли от избытка молока ее груди. Взяв младенца на руки, она опустилась на низкий стул, стоявший возле жаровни. Наблюдая за ее уверенными движениями, Оберт изумленно округлил глаза.

— Да, — тихо, но выразительно сказала она. — Я потеряла сына. Он родился слабым и, возможно, был таким уже в моем чреве… Молчи. Мне не нужно твое утешение. И я отвечу на твою жалость еще большей ненавистью.

Оберт сурово поджал губы и попытался придать своему лицу бесстрастное выражение.

Но Эйлит уже не видела его. Ее внимание всецело поглотил ребенок. Лицо младенца раскраснелось от истошного крика, гулким эхом отзывавшегося под сводами высокого потолка. Эйлит расстегнула платье и обнажила грудь. Голодный младенец так отчаянно крутил головой, что долго не мог найти сосок и овладел тем, что искал, только с помощью Эйлит. В следующую секунду повисшую в комнате гнетущую тишину нарушило громкое ритмичное причмокивание. Почувствовав на груди сильные, жадные губки ребенка, ощутив тепло его тела, Эйлит осознала, каким слабым и больным был на самом деле Гарольд, и опять заплакала. Но теперь к чувству скорби добавилась робкая надежда.

Высосав всю грудь, Бенедикт самодовольно отрыгнул и потребовал вторую. «Рольф прав: мальчик действительно похож на мать, — подумала Эйлит, удовлетворяя его просьбу. — Такие же темные волосы и тонкие брови, как у Фелиции. И глаза, наверное, тоже станут карими».

— Он лучше тебя, — с иронией заметила она. Оберт стоял неподвижно, наблюдая за жадно сосущим грудь сыном со смешанным чувством облегчения и страха.

— Неудивительно, — с робкой улыбкой отозвался он. — Эйлит, я знаю, что ты не хочешь слушать меня. Но я должен сказать, что нахожусь у тебя в неоплатном долгу.

Эйлит покачала головой.

— Не стоит сейчас говорить о долгах. Слишком трудно определить, кто кому должен.

Отворилась дверь, и в комнату, словно заполнив ее всю разом своей могучей фигурой, вошел Рольф де Бриз.

— Она еще не… — заметив Эйлит с ребенком на руках, он запнулся и добавил: — Вижу, что уже пришла.

Почувствовав на себе пристальный взгляд Рольфа, Эйлит поежилась… До настоящего момента только Голдвин видел ее обнаженные груди. Она не смущалась присутствием Оберта, потому что тот, судя по блаженно-нежному выражению его лица, смотрел только на сына. Во взгляде же Рольфа сквозил нескрываемый интерес. Лишь спустя некоторое время он оторвал глаза от груди Эйлит и посмотрел на ее лицо, но, заметив у нее на губах презрительную усмешку, отвернулся и слегка покраснел..

— Похоже, малышу понравилось… — Эйлит растерянно кивнула в ответ… После разговора в кузнице, после этого взгляда она не могла заставить себя заговорить с красавцем-норманном Тем временем он стал к ней боком, стараясь не смотреть на большие, словно шары, груди, и завел разговор с Обертом.

Наконец ребенок насытился и погрузился в сладкий сон… Эйлит осторожно отняла его от груди и, воспользовавшись моментом, натянула платье на плечо. Но чувство неловкости и стыда от этого не исчезло.