Любовь по наследству

4

Сознаю, что лифт остановился, и только теперь отстраняюсь от Кеннета. От возбуждения и ошеломления я вся дрожу. Господи!

Перед глазами мелькает искаженное гневом лицо девицы, оставшейся внизу, и обжигает стыд. Выхожу из лифта и быстрыми шагами устремляюсь по коридору к своему номеру. Кеннет идет рядом.

Пропащая женщина! — стучит у меня в висках. Изменница, бессердечная разлучница! Задумайся, что ты делаешь. Остановись, пока еще не слишком поздно!

Кеннет берет меня за руку, но я резко вырываю ее.

— Рейчел, — исполненным нежности и недоумения голосом бормочет он.

Мы останавливаемся у двери номера. Я смотрю в сторону. Кеннет берет меня за подбородок и поворачивает к себе лицом. Я опускаю глаза и поджимаю губы.

— Что с тобой? — шепчет Кеннет.

Качаю головой.

— Ничего.

— Ведь тебе же… тебе же понравилось… — еще тише произносит он, и слова врезаются в мое сердце холодным кинжалом.

Как чудовищно запутанна и коварна жизнь. На каждом шагу испытывает тебя, подставляет подножки, загоняет в тупик. Бывает, кажется, ты кукла в ручонках познающего мир жестокого ребенка. Ему доставляет удовольствие обливать ее то холодной, то горячей водой, неестественно выкручивать ей руки и ноги, привязывать веревкой к ветвям садового дерева или, того хуже, закапывать в куче песка.

Понравилось ли мне целоваться с Кеннетом? Не то слово! Когда прошло ошеломление, мне показалось, что все эти годы я только готовилась жить, а теперь вдруг окончательно родилась и все, что во мне есть, наконец расцвело и восторжествовало.

— Понравилось? — настойчивее и с вопросительной интонацией, но в то же время без особого нажима произносит Кеннет.

— Да, — отвечаю я, упорно не глядя на него.

Он смеется негромким счастливым смехом, в котором ясно слышится облегчение и благодарность судьбе.

— Значит, все остальное не в счет.

Вскидываю голову.

— Как это «не в счет»?

Лицо Кеннета серьезнеет, с губ слетает вздох.

— Тебя тревожит Вероника, точнее то, что она там болтала?

— Болтала… По сути, она права, — усмехаюсь я.

В дальнем конце коридора открывается дверь и из номера выходят мужчина и женщина. Я принимаюсь искать ключ в сумке. Лучше скрыться с глаз посторонних, хоть меня здесь и не знают. Публичными неприятными сценами я, ей-богу, сыта по горло.

Пытаюсь вставить ключ в замочную скважину, но рука дрожит и ничего не выходит.

— Позволь, помогу, — говорит Кеннет и без труда открывает дверь.

Вхожу в номер и тяжело опускаюсь на кровать. Кеннет садится рядом и кладет руку мне на плечо, но я, дернувшись, отодвигаюсь дальше.

— Вероника, хоть и выглядела нелепо, все верно сказала, — горячо повторяю я.

— Вероника известная сводница, безмозглая дура, к тому же врушка, — говорит Кеннет. — Это она познакомила нас с Анабелл. Если бы ты знала, сколько она для этого приложила усилий!

— Дело не в Веронике, — говорю я. — А в нас. У меня есть муж, у тебя — подруга. Ты на глазах у всех целый вечер беседуешь со мной одной…

Кеннет усмехается.

— Мне что, даже разговаривать с другими нельзя? Может, еще надеть паранджу и пояс верности?

— Сейчас ты в моем номере, на дворе ночь… — устало произношу я.

— Хорошо, если тебе так будет спокойнее, я сейчас же позвоню Анабелл и скажу, что между нами все кончено, — решительно говорит Кеннет, доставая из кармана сотовый телефон.

— С ума сошел?!

— Вовсе нет. Я очень даже в себе и полностью отдаю отчет в том, что делаю. — Он открывает мобильный и уже начинает нажимать на кнопки. Я выхватываю у него трубку.

— Не глупи!

Кеннет одной рукой берет меня за запястье, а второй пытается забрать телефон, но я, как могу ловко, кручу его между пальцами, не желая сдаваться. Ни за что ни про что добровольно поломать жизнь молоденькой женщине — на подобное я не согласна даже за райские удовольствия. Кеннет исхитряется и хватается за телефон, снова открывает его, хоть я и уцепилась за край и крепко сжала пальцы.

— Отдай, — говорит он.

— Нет.

Мы продолжаем борьбу. Трубка неожиданно звонит прямо у нас в руках. Я бормочу «доигрались» и одновременно случайно нажимаю на кнопку приема. Из телефона звучит разгневанный женский голос:

— Кто это?!

Я отпускаю телефон, в ужасе расширяю глаза и прижимаю руку ко рту. Хотела как лучше и только все усложнила.

Кеннет как ни в чем не бывало подносит трубку к уху и наклоняется ко мне так, чтобы я слышала все, что скажет его собеседница.

— Анабелл?

— Ах это ты! — восклицает она до того громко, что я могла бы спокойно сидеть у противоположной стены — не пришлось бы даже напрягать слух. — Где ты?! С кем?! — скандальным тоном спрашивает Анабелл. — Свадьба давно закончилась, я прекрасно знаю!

— Положим, не давно, а четверть часа назад, — спокойно поправляет ее Кеннет.

— Какая, черт возьми, разница?! — кричит Анабелл. — Если свадьба закончилась, ты должен ехать домой, а не прохлаждаться с какими-то…

— Замолчи! — рявкает Кеннет.

— Ты ее еще защищаешь? — визжит Анабелл.

Я вдавливаюсь в кровать. Дожили! Меня почти называют распутницей и вертихвосткой, если выражаться мягко, и это в тридцать-то шесть лет, когда пора позабыть о любых проявлениях легкомыслия и начинать потихоньку готовиться к встрече со старостью.

— Кто она?! Сколько ей лет?! — захлебываясь от негодования, требует Анабелл.

— Послушай-ка… — говорит Кеннет, сильно щурясь.

— Ничего я не желаю слушать! — верещит Анабелл. — Ответь на вопросы.

— По какому праву ты разговариваешь со мной в таком тоне? — совершенно другим голосом — жестко и резко — спрашивает Кеннет.

— А по такому! — кричит та. — По праву твоей подруги, которая хочет, чтобы ей хранили верность.

Кеннет смеется.

— Подруга, очевидно, забыла, как три недели тому назад на виду у всех обнималась во дворе дома в Стейтен-Айленде с толстозадым молодцем. Или же наивно верит, что ее бойфренд никогда об этом не узнает. — Он хмыкает. — О том, чем она занималась с толстяком внутри дома, остается только догадываться.

Мгновение-другое из трубки не раздается ни звука.

— Внутри… ничем особенным, — растерянным голосом говорит Анабелл. — Это Грег, мой однокурсник, — смелее добавляет она. — Я ездила к нему за дисками, он мне их дал, а когда я собралась уходить, стал приставать. Бедняга в меня влюблен, все лелеет надежду…

— Не ври, Анабелл, — с легким пренебрежением, но почти без злости говорит Кеннет. — Если бы он просто к тебе приставал, а ты этого вовсе не желала бы, тогда бы не запускала пальцы в его вихры и не обвивала бы руками его жирную шею.

— Не такой уж он и жирный. Я бы сказала: всего лишь полноватый.

— Называй как хочешь, — безразличным тоном произносит Кеннет.

— Ладно, будем считать, что мы квиты, — примирительно бормочет Анабелл. — Собирайся и приезжай ко мне. Я тебя жду.

Кеннет приоткрывает рот, намереваясь что-то сказать, но она опережает его.

— Кстати, а что ты сам делал в Стейтен-Айленде?

— Работал, — говорит Кеннет.

Анабелл прищелкивает языком.

— Ох уж эта мне твоя работа! Все какие-то тайны, неожиданности, игры!

— Дай бог, чтобы тебе в такие игры не довелось играть никогда в жизни, — мрачно говорит Кеннет, и я задумываюсь, кем же он работает. — В общем, так: если у нас друг к другу столько претензий, давай мирно разойдемся и на этом поставим точку.

— Что-о?! — восклицает Анабелл.

— Я предлагаю расстаться, — четко и спокойно произносит Кеннет. — Теперь же.

— Да ты в своем уме?! — выпаливает Анабелл.

Меня так и подмывает заткнуть уши или убежать в ванную, включить душ и ничего не слышать.

Зачем Кеннет это делает? Чтобы больше не тяготиться отношениями с неверной молоденькой подружкой?

— Я же говорю: ничего серьезного между мною и Грегом не было! — в отчаянии вопит она. — А твоя работа… Я к ней уже привыкла.

— Причин для нашего расставания уйма. Например, и это очень важно, сейчас я не один.

— Знаю. Но я… прощаю тебя! Давай притворимся, что ничего особенного не случалось — ни со мной, ни с тобой.

Кеннет усмехается.

— В чем, в чем, а в этом я не смогу притворяться.

— Но… — По голосу Анабелл я слышу, что она чуть не плачет. — У тебя мои вещи.

— Я все соберу и пришлю тебе, — нетерпеливо говорит Кеннет.

— А у меня твои… — хныкает та.

— С вещами разберемся потом.

— Мою перчатку с бантиком можешь оставить себе на память. — Анабелл всхлипывает. — Нет! Подожди… Скажи, что ты не всерьез.

Зажмуриваюсь. Неужели всему виной я? Как так вышло? Я ведь ничего не замышляла.

— Я всерьез, Анабелл. Так будет лучше для нас обоих, — утешительно-ласковым голосом отвечает Кеннет. — Ты сама это прекрасно понимаешь. Я для тебя старик — скучный, в чем-то старомодный.

— Ну и что… — жалобно протягивает Анабелл.

— Перестань, слышишь? Все будет хорошо. Если потребуется помощь, звони.

— Постой! — в отчаянии восклицает Анабелл. — Ответь на один вопрос: ты бросаешь меня из-за нее?

— Я тебя не бросаю, — четко и медленно произносит Кеннет. — Мы расстаемся, расстаемся друзьями. Потому что осознали, что не слишком подходим друг другу. И потом у тебя есть Грег. Если хочешь, считай, что ты меня бросила.

— И все же, — настойчиво просит Анабелл. — Дело в ней? Скажи честно, мне надо знать.

— Да, в ней, — спокойно говорит Кеннет, по-прежнему сидя совсем рядом со мной, но не глядя на меня.

Я смотрю на него в полной растерянности.

Анабелл пытается еще что-то сказать, но Кеннет заглушает ее голос.

— Будь счастлива. — Он закрывает телефон, и какое-то время в номере властвует полная тишина.

Мне совестно, неловко и вместе с тем до головокружения приятно, хоть и в этом чувстве стыдно признаваться.

Ради единственной ночи со мной Кеннет дал от ворот поворот молоденькой студентке, подруге, с которой их уже многое связывало. Разве такое возможно? Разве я подобного достойна?

Мне представляется, как несчастная Анабелл заливается слезами, и радость сходит на нет.

— Зачем ты так? — негромко спрашиваю я, глядя на тумбочку, освещенную желтым светом лампы.

— Как?

— Даже если эти отношения стали тебе в тягость, если трудно смириться с мыслью, что у нее есть кто-то еще, мог бы хотя бы объясниться при встрече. По телефону такие вопросы не решают.

— Все это пустые отговорки, желание потянуть резину, недостаток смелости, — уверенно возражает Кеннет. — Сейчас я не могу ничего объяснить, потому что это не телефонный разговор, завтра у нее день рождения и не хочется портить ей настроение, послезавтра я сам не в духе и так далее. По-моему, честнее и даже гуманнее все рушить одним рывком. Раз и навсегда. — Он ухмыляется. — А Вероника не промах. Тотчас позвонила и все доложила. Наверное, думала, что я стану врать и выкручиваться. Велико же будет ее разочарование! Девчонки! Они еще до того глупые и смешные.

Обхватываю голову руками, уже не боясь испортить прическу.

— Анабелл страдает. Ты причинил ей боль. — Мне на ум приходит страшная мысль, и я резко поворачиваюсь. — А ты не боишься, что она…

— Наделает глупостей? — спрашивает Кеннет.

— Ага. В таком возрасте характер еще не устойчивый, беды кажутся ужаснее, чем на самом деле. И потом сейчас ночь. Лезут в петлю обычно в самое мрачное время суток. — Меня передергивает.

Кеннет берет мои руки.

— Согласно статистике, вешаются или пускают себе пулю в висок в основном мужчины. Женщины вскрывают вены или глотают таблетки.

Поднимаю глаза к потолку.

— Утешил!

Кеннет негромко смеется.

— Так что если в один прекрасный день жизнь осточертеет тебе до предела, уродовать себя выстрелом или удушьем ты не станешь, уверяю тебя.

— Какое счастье! Теперь можно ни о чем не беспокоиться. Отравлюсь таблетками и буду лежать в гробу как живая. — Криво улыбаюсь. — Нет, я серьезно.

— А если серьезно, Анабелл, во-первых, наверняка не одна, а либо еще на вечеринке в окружении целой толпы, в том числе и Грега, либо уже дома, но они снимают квартиру на троих — она и две ее подруги. Так что и там ее есть кому поддержать. Во-вторых, Анабелл не из тех, кто с горя может покончить с собой. К этому надо иметь склонность. А в-третьих, ее страдание не настолько глубокое, уж поверь. Ей больно в основном от досады: как это так, меня, такую красавицу, берут и отодвигают?

Чувствую укол в сердце, точно комариный укус, и спрашиваю возможно более ровным голосом:

— Она красивая?

Кеннет кивает.

— Да. Этакая девочка с обложки глянцевого журнала для глупышек ее возраста.

Пытаюсь представить себе Анабелл, вспоминая ее голос и интонации, и задумчиво произношу:

— Не все молодые глупышки.

Кеннет качает головой.

— Не согласен. В определенном смысле — все. Ну за редкими исключениями. — Он машет рукой. — Нам давно следовало порвать. Неестественно это, когда разница в возрасте почти два десятка лет.

Перед моими глазами всплывает образ Джонатана: спортивный и подтянутый, он для своих пятидесяти восьми выглядит прекрасно. Хотя, конечно, становится все более сварливым. Порой я пытаюсь взглянуть на нас двоих глазами постороннего, и мне кажется, мы смотримся вместе, мягко скажем, странновато. Такое случается все чаще. Раньше, до свадьбы и в первый год замужества, я была убеждена и уверяла всех вокруг, что разница в годах не имеет никакого значения.

Смотрю на мужественного, пышущего здоровьем и силой Кеннета и вдруг как никогда ясно сознаю, что мужчина вроде него подошел бы мне гораздо больше.

— Страдания Анабелл всегда быстротечны, — говорит Кеннет. — Не успеешь оглянуться, как она сойдется со своим ровесником, может с этим самым толстяком Грегом. Хотя он и правда не такой уж и толстый. Упитанный — так будет вернее. Это я просто немного поддразнил ее. Может, не стоило. — Он виновато улыбается.

Я отвечаю ему сдержанной улыбкой и рассеянным движением извлекаю из прически шпильку. Мне на щеку падает тяжелая прядь густых золотисто-русых волос, и Кеннет смотрит на нее, как на чудо.

Волосы, родинки — над губой и на плече — и, пожалуй, длинные ноги, я унаследовала от мамы. В остальном, по-моему, больше напоминаю отца, хотя они с мамой похожи между собой и многие утверждают, будто я копия мамы, хотя о ее величавости, благодаря которой она смотрится королевой, мне остается лишь мечтать.

За волосы я ей признательна. Они не капризничают, не завиваются непокорными кудрями, легко укладываются, шикарно смотрятся и никогда не подведут в самую ответственную минуту. Можно смело сказать, что они мое главное богатство.

Кеннет протягивает руку, осторожно проводит пальцами по этой пряди и, слегка касаясь моей щеки, изучает, по какому принципу сделана моя прическа, после чего вынимает очередную шпильку. Мне на висок падает вторая прядь. Кеннет улыбается так, будто он начинающий волшебник, прочел первое в жизни заклинание и на его глазах заработала магия.

Я тоже улыбаюсь, беру из его руки шпильку и кладу ее на тумбочку.

— А волосы?

— Что? — Кеннет непонимающе сдвигает брови.

— Какие они у Анабелл?

— Гм… Очень светлые… Бело… гм… пепельные. Она постоянно разная — то шатенка, то блондинка. Но такого, как твой, оттенка никому никогда не добиться, — бормочет он, завороженно глядя на мои наполовину распущенные волосы. — Даже если покраситься самой дорогой в мире краской, у самого опытного мастера, в самом модном салоне… — Он нежно прикладывает палец к моим губам. — Прошу тебя: давай хоть на время забудем об Анабелл, Веронике, женихах, шаферах, невестах и их подружках? Обо всем и всех?

Мне надлежит запротестовать, напомнить о своем замужестве, даже прикинуться оскорбленной, но ласковый шепот Кеннета парализует сознание, совершенно вытесняя мысли о Джонатане, обо всем, что осталось за пределами этой комнаты.

Такое ощущение, что я слышу, как потрескивает огонь в его глазах, пылающий страстно и неукротимо, как неистово, почти влюбленно стучит сердце, как в самой глубине души кружит водоворот новых и давних чувств. Протягиваю руку и прикасаюсь к его груди. Его глаза темнеют, хоть, казалось бы, они и так почти черные.

Он опускает голову и целует мои пальцы, горячо и вместе с тем нежно. Потом на миг замирает, будто не веря в свое счастье. Я жду, что последует дальше, затаив дыхание, и уже боюсь, что продолжения может не быть…

Это награда, долгожданная и заслуженная награда, стучит где-то на самом краю моего сознания. Мы с Кеннетом будто танцуем древний удивительной красоты танец, движения в котором, сколько раз его ни танцуй, постоянно будут разные, но неизменно слаженные, будто отрепетированные.

Секс с Сетом был всегда торопливый и короткий. С годами я привыкла к такому раскладу и уже не задумывалась о том, бывает ли иначе. Джонатан из другого поколения, к тому же сдержанный, даже чопорный, и любит, чтобы во всем соблюдались строгие правила. Примерно такой он и в постели. Я приспособилась и к нему.

С Кеннетом же, хоть мы почти не знаем друг друга, секс будто вовсе не секс, а фейерверк блаженства, праздник с дюжиной неожиданных и вместе с тем самых желанных сюрпризов. Каждая ласка, каждый поцелуй все настойчивее оживляют меня, наполняют неизвестно откуда возникающими силами, благодаря которым хочется глубже и полнее дышать, разгадывать сотни загадок и всем сердцем любить.

Мы чувствуем друг друга так, как, казалось бы, невозможно чувствовать двум отдельным, ничем не связанным людям. Руки и губы Кеннета, такое впечатление, знают меня так, как саму себя никогда не узнала бы даже я. Кажется, я тоже его знаю: некий безмолвный голос подсказывает мне, где нужно гладить и целовать и насколько страстно или нежно. Кеннет постанывает от удовольствия, стоны рвутся и из моей груди. Меня не покидает чувство, что я и рождена была лишь затем, чтобы дожить до этой ночи и окунуться в порочно-невинный и сказочно прекрасный омут счастья…

Лежим тяжело дыша, держась за руки и нежно поглаживая пальцы друг друга. О, как я благодарна Кеннету за эту беспредельную и безыскусную нежность после бури страсти. Только теперь понимаю, насколько сильно мне этого не хватало. Сет всякий раз спешил домой, а Джонатан, как только все заканчивается, без слов идет в душ, смывает с себя мой запах и тепло и, вполне довольный собой, засыпает. На отдельной кровати. Так ему удобнее — он уже немолод, сильно потеет, бывает храпит и ворочается. Я все понимаю. Однако…

— Родинка… — шепчет Кеннет, чмокая темное пятнышко у меня на плече. — Просто не верится.

— Не верится? — недоуменно спрашиваю я. — Что здесь особенного?

— То, что она вообще есть, — хрипловатым голосом произносит Кеннет. — Эта родинка — знак, символ, тайна, которую в жизни не постигнешь.

— Это еще почему? — смеясь спрашиваю я.

— Потому что… — воодушевленно начинает Кеннет, но его прерывает телефонный звонок.

Мы на мгновение замираем. Сначала я не вполне понимаю, что происходит: в наш мирок, столь уединенный и необыкновенный, не дозволено вторгаться никому извне. Звонки продолжаются. До меня медленно доходит, что раздаются они из моей сумочки.

Испуганно поднимаюсь, оборачиваясь простыней, достаю сотовый и отхожу к окну.

— Алло? — На экран я не взглянула, но прекрасно знаю, кто звонит. Надо заставить голову работать, но в ней еще искрится волшебная дымка, а руки, ноги, грудь сладко ноют, не успев остыть от водопада ласк.

— Малышка, здравствуй! — говорит Джонатан, как всегда четко и неторопливо. — Еще не спишь?

— Нет, — негромко говорю я, чтобы не обнаружить голосом того, что творится в моей душе.

— Праздник закончился?

Кашляю. Смотрю на часы: одна минута первого. Значит, в Сиднее три дня. Джонатан пунктуален до чертиков, наверное даже если на город посыплются бомбы, будет жить по четкому расписанию, а на то, чтобы убежать в бомбоубежище, не найдет времени. Ровно в три он устраивает себе десятиминутный перерыв и неизменно звонит мне. По его звонкам я определяю, который час.

— Закончился ли праздник? — неизвестно зачем повторяю я его вопрос. — Да, только что. — Во мне пробуждается совесть, и, не в силах стоять на одном месте, я начинаю беспокойно ходить из угла в угол.

— Устала? — заботливо интересуется Джонатан.

Кеннет поднимается с кровати, тоже оборачивается простыней, удаляется в ванную, возвращается в махровом халате, становится посреди комнаты, сложив руки на груди, и наблюдает за мной. Черт! От его взгляда мысли, едва начиная сформировываться, вновь превращаются в кашу.

— Да, я устала, — бормочу несчастным тоном.

— Слышу по голосу, — говорит Джонатан. — Скорее ложись спать. А утром не забудь принять рыбий жир.

Кривлю губы. Внимание Джонатана и его вечные напоминания о рыбьем жире отдаются в душе приступом легкой тошноты.

— Не пожалела, что поехала на эту свадьбу? — интересуется он.

— Гм… даже не знаю, — протягиваю я, придумывая на ходу, что отвечать. Об истории мамы и Джейкоба Беккера Джонатан ничего не знает. Не потому, что я ему не доверяю, а потому что Оливия взяла с меня слово держать язык за зубами. Отправляясь на свадьбу Норы, я сказала Джонатану, что давно хотела взглянуть на Нью-Йорк и что мечтаю познакомиться с друзьями Оливии. — Я ожидала большего. Среди ньюйоркцев, с которыми я успела познакомиться, есть и такие, кого хлебом не корми, только дай посплетничать и сунуть нос не в свое дело.

Джонатан смеется.

— Занятно. Расскажи поподробнее.

Вспоминаю, что в сценах с Кларой и Вероникой участвовал и Кеннет, сознаю, что, если пущусь описывать их мужу, непременно ляпну что-нибудь лишнее, и густо краснею.

— Давай лучше потом, при встрече? — Заставляю себя зевнуть, но спать совсем не хочется, поэтому зевок выходит не очень-то правдоподобный.

— А как прошла сама свадьба? Как тебя приняли? — спрашивает Джонатан. — Расскажи хоть в двух словах.

— Свадьба, гм… Народу было очень много, на меня почти не обращали внимания… — Говорить нелегко, но я все больше вхожу в нужную роль, хоть и противна сама себе.

Скотина! — ругает меня голос совести. Несчастная лгунья, притворщица! Муж печется о тебе, наверняка скучает, а ты уехала всего на день и ухитрилась переспать с другим…

Собственная слабость представляется мне настолько отвратительной, что хочется зажмуриться и больше никогда не видеть Кеннета. Он приближается к окну и, когда я с глупым смешком, описываю Джонатану стычку шафера с Брайаном, вдруг поворачивает голову и спрашивает:

— Ты не против, если я открою окно?

Я на миг каменею. Кеннет округляет глаза, подносит руку ко рту и произносит одними губами:

— Прости.

— Кто там у тебя? — спрашивает Джонатан с легким недоумением в голосе, но без особой тревоги. — Ты где? В номере?

— Да, извини, я на минутку… — Прохожу к ванной, хлопаю дверью, говорю официальным тоном «да, утром, часам к шести, если можно», снова хлопаю дверью и вздыхаю в трубку. Устраивать подобный спектакль унизительно и гадко. — Приходил коридорный. Я сдала платье в химчистку.

— Могла бы это сделать и дома, — говорит вроде бы ничего не подозревающий Джонатан.

— Да, но… не хотелось везти его грязным.

— Грязным? — Джонатан тихо смеется. — Ты была в нем единственный вечер в вылизанном до блеска зале.

— Я… пролила на себя шампанское, — вру я. — Оно, конечно, быстро высохло, даже пятен не осталось, но… Сам ведь знаешь, я люблю, когда одежда чистая.

— Конечно, — с лаской в голосе говорит Джонатан. — Кому, как не мне, тебя знать.

Мой взгляд падает на вечернее платье, которое лежит на полу, смятое и никому не нужное. Перед глазами проносится то мгновение, когда Кеннет одним движением сдергивал его с меня, а я вся дрожала в предвкушении того, чего было уже не предотвратить.

Представляю себе лицо Джонатана. В морщинках, с мудрыми внимательными глазами. Как я взгляну в них, когда вернусь домой?

Только бы не забыть, что я наврала про химчистку. А то стану разбирать сумку при Джонатане и он увидит, что платье не в упаковке. Надо вообще все продумать, чтобы не выдать себя с потрохами ни единым неосторожным словом. Лучше всего, наверное, сочинить историю, максимально похожую на правду, пожалуй даже упомянуть про брюнета, который приходится невесте не то другом детства, не то родственником и сам заговорил со мной. У него очень молоденькая подружка, но на свадьбу она приехать не смогла…

Кеннет стоит у окна и напряженно следит за моим лицом. Его вид даже сейчас, когда жажда плотской любви утолена и я разговариваю с мужем, неодолимо волнует. Я извращенка, бессовестная дрянь, циничное ничтожество!

— Не забудь завтра, когда принесут платье, дать коридорному чаевые, — говорит Джонатан.

— Да, точно, — бормочу я. — Хорошо, что ты напомнил. Я спросонья и под впечатлением всего, что случилось… — Сознаю, сколь двусмысленны мои слова и, чувствуя себя неисправимой преступницей, тяжело опускаюсь на стул. — В общем, сама я о чаевых и не вспомнила бы.

Джонатан тихо смеется и с нежной наставительностью произносит:

— Я всегда повторяю: учись быть организованнее.

— Я и учусь, — отвечаю я. — К сожалению, пока не слишком успешно.

— Да, кстати — обязательно проверь, твое ли тебе вернут платье, — советует Джонатан. — В этих химчистках, да и в гостиницах, вечно все путают. Подсунут неизвестно что, потом будет не разобраться, кто этому виной.

— Хорошо, проверю.

— Я рад, что ты развеялась, — говорит Джонатан. — Несмотря на драки и пролитое шампанское. — Усмехается. — Знаешь, это и мне пошло на пользу, — признается он.

Напрягаюсь и сажусь так, будто мне в позвоночник вставили стальной прут.

— Что?

— Твой отъезд, непродолжительная разлука, — задумчиво говорит Джонатан. — Когда я вернулся вчера с вечерней пробежки, вошел в спальню и не увидел тебя, то с новой силой осознал, насколько мне дорога ты и вообще наша семья.

Прикусываю губу. Надо бы что-то ответить, выразить признательность за супружескую любовь Джонатана, но слова застревают у меня в горле, как корки черствого хлеба.

— Я скучаю по тебе, малышка, — полушепотом произносит он.

— И я по тебе, — выдавливаю я, отворачиваясь, чтобы щеку не жег пристальный взгляд Кеннета.

— Филипп, Алан и Макс передают тебе привет, — говорит Джонатан.

— И ты им передай от меня.

— Обязательно. Завтра из аэропорта непременно позвони. Договорились?

— Ты уже будешь спать, — растерянно бормочу я. Джонатан ложится ровно в десять, и нарушить это правило не в состоянии ничто, наступи хоть конец света.

— Ничего, лягу на полчасика позже, — говорит Джонатан. — Как раз полистаю одно новое пособие. Я тебе о нем рассказывал, помнишь?

— Угу.

Вот это да! Джонатан ради меня изменяет своим незыблемым правилам, причем именно сейчас, когда фундамент нашей семьи дал трещину! Может, он о чем-то догадывается? Что-то чувствует, подозревает?

— Тогда спокойной ночи, — говорит Джонатан. — Приятных тебе снов. Люблю тебя.

— И я тебя люблю, — бормочу я, насилу двигая онемевшими губами.