Лючия, Лючия

Глава 10

Когда невесту бросают у алтаря, начинается чуть ли не расследование убийства. Сопоставляют улики, выясняют картину преступления, потом ужасные подробности постепенно забываются, и жизнь продолжается. Я не знаю, что случилось сразу после этого. Каким был ужин из семи перемен блюд в ресторане «Остров Капри». Не знаю я и того, кто отправил домой оркестр «Найт кэп» и куда подевались все пирожные. С того утра прошла уже неделя, но я все еще не в силах говорить об этом. Мое свадебное платье висит в шкафу, а букет валяется в коробке под кроватью. Свою диадему я до сих пор не нашла. Наверное, я потеряла ее, пока бежала домой из церкви.

Мы со свидетелями прождали в церкви до трех часов. Я сама на этом настояла. Не знаю почему, но я сказала самой себе, что три часа дня — это волшебное время, что Джон опомнится, примчится в церковь и будет умолять простить его. Тем не менее, гости ушли через два часа. Мои братья обошли все ряды и оповестили собравшихся, что они могут идти и что мы присоединимся к ним чуть позже.

Роберто и Орландо поехали в отель «Карлайл» и узнали, что Джон Тальбот все еще там проживает. Орландо придумал какую-то историю о том, что Джон заболел, а так как мои братья были разодетыми в пух и прах, главный управляющий позволил им войти в комнату Джона. Номер был пуст, кровать аккуратно заправлена; ни малейших намеков на то, что Джон там появлялся. Не было даже зубной щетки. Главный управляющий спросил моих братьев, не собираются ли они оплатить счет. Джон Тальбот задолжал отелю 2 566,14 долларов. Братья объяснили, что не являются его родственниками, но управляющий им не поверил.

На обратном пути Роберто решил поинтересоваться у механика насчет «паккарда». Механик сказал, что не видел машину уже больше недели. Странное дело. Но разве может быть что-то не странным, если это связано с исчезнувшим человеком?

Мы позвонили в полицию, и через сорок восемь часов они внесли его в список пропавших без вести. Но это всего лишь формальность. Полицейские сказали Роберто, что не раз сталкивались с подобной ситуацией. Но разве меня может успокоить то, что и другим девушкам пришлось испытать такое же унижение. На самом деле я только еще больше расстроилась. Я передала полицейским фотографию Джона и билеты на наше свадебное путешествие на Бермудские острова, которые они пообещали вернуть, как только закончат расследование.

Кто-то стучит в дверь моей спальни. Я молчу. Я не могу говорить ни с кем вот уже целую неделю, почему я должна отвечать на этот раз? Мама открывает дверь:

— Лючия?

Я чувствую себя виноватой в том, что заставила пройти мою маму через все это. Совсем не о таком она мечтала для своей дочери.

— Привет, ма.

— Я принесла тебе немного еды.

— Мне не хочется.

— Прошу тебя, поешь, — умоляет мама. — Нам всем так горько смотреть на то, что этот человек сделал с тобой. Зачем так из-за него изводиться? Он того не стоит!

Папа прав — из мамы бы вышла прекрасная актриса драмы. Это в ней говорит барезская кровь.

— Я поем, мама. Но лучше я сделаю это на кухне.

Достаточно я уже провалялась в постели. Чем больше я переживаю из-за Джона, тем больше злюсь на него. Я не из тех девушек, что оставят все как есть. Мне просто необходимо узнать, почему он так со мной поступил. Но разве ответы придут прямо ко мне в комнату?

Папа широко улыбается, когда видит, как я иду вниз по лестнице. Потом он поднимает глаза к небу и благодарит Бога.

— Я молился, чтобы ты спустилась вниз и как следует рассердилась.

— Отлично, папа, твои молитвы были услышаны.

— Ты действительно хочешь это сделать? — не верит Рут, сворачивая с автострады в сторону строящихся домов.

— Струсила? — спрашиваю я.

Я пытаюсь шутить, но, похоже, Рут совсем не до шуток.

— Немного. Я наврала Харви, что мы проедемся по магазинам. Он беспокоится, что если мы приедем сюда, то можем столкнуться нос к носу с Джоном. Не исключено, что он прячется где-нибудь неподалеку.

— Полиция уже все здесь осмотрела, — успокаиваю я. — Подумай сама. Даже если он окажется здесь, то нам совсем необязательно выходить из машины.

— Договорились.

— Как ты думаешь, что с ним могло случиться? — с сочувствием спрашивает Рут.

— Понятия не имею.

— Лючия, знаешь, мне очень хочется тебе помочь. Но чего я никак не могу понять, так это зачем тебе понадобилось смотреть дом? Зачем так себя мучить? Не легче ли просто все забыть?

— Рут, ты представляешь себе, каким образом мы шьем платья?

Рут даже смущается, а я продолжаю:

— Это единственное, что я умею делать. Ты рисуешь эскиз, я разбиваю его на части и делаю по ним выкройку из бумаги, потом эту выкройку кладут на ткань и вырезают из нее детали, которые собираются вместе, сшиваются, и получается платье.

— Да, но…

— Послушай меня, Рут. Пока я сидела в комнате, то составила список всего того, что я знаю о Джоне Тальботе. Сначала я описала его самого: набросала его портрет. Потом перечитала свой дневник и переписала оттуда названия всех мест, в которых мы с ним бывали, особенно те, в которых мы бывали много раз. Залив Хантингтон, госпиталь «Кридмор», ресторан «Везувио». Это части эскиза.

— Хорошо, кажется, я начинаю понимать. Теперь тебе нужно, так сказать, сшить вместе все детали.

— И когда я это сделаю, возможно, я получу ответ, который поможет понять мне, что в точности со мной произошло.

— Ты не была здесь с того дня, когда…

— Вообще-то, мы были здесь за день до свадьбы. Но в последнюю минуту я передумала, потому что хотела сохранить нечто особенное для нашей брачной ночи.

— Какой адрес?

— Последний дом, — показываю я в конец улицы.

— С видом на залив.

— Отличное соседство, — говорит Рут, проезжая мимо домов с гаражами на две машины и газонами. — Неудивительно, что тебе тут так понравилось.

— Рут, туда, — показываю я на возвышение, на котором предполагалось строительство моего дома.

Рут останавливается рядом с участком земли. Но нет даже признаков начала строительства, только табличка с надписью «Продается», прикрепленной на дерево, на месте которого должен был быть въезд в гараж В углу напечатан номер телефона. Неподалеку на открытой площадке стоит человек и что-то ищет в багажнике своего пикапа.

— Ты уверена, что это то самое место? — видимо, надеясь, что я могла ошибиться, спрашивает Рут.

— Да. Это здесь.

Я выхожу из машины, иду вверх по холму и подхожу к человеку:

— Сэр?

— Да, мисс? — улыбается он.

— Это ваш участок? — спрашиваю я.

— Нет, но я работаю на его владельца.

— Это случайно не Джон Тальбот?

В первый раз я произнесла его имя вслух с того момента, как он бросил меня у алтаря, ледяным тоном, который не остался незамеченным для уборщика.

— Нет. Владельца зовут Джим Лоурел. Вы с ним знакомы?

— Нет, не знакома.

— Если вы раньше бывали в Хантингтоне, то вам должно быть знакомо имя Джима. Он владеет почти всей землей в этом районе.

— Земля еще никому не продавалась?

Я не хочу слышать его ответ, потому что это будет свидетельством тому, что Джон замышлял испортить мне жизнь.

— Нет, земля только выставлена на продажу. Хотите приобрести?

— Возможно. — Я так расстроилась, что едва могу говорить.

Рут присоединяется к нам.

— Мы тут смотрим, хм, что тут понастроили, — говорит ему она.

— Вот моя карточка.

Мужчина протягивает Рут карточку и забирается в свою машину. Как только он отъезжает, у меня подкашиваются ноги, и я сажусь на землю.

Рут устраивается рядом со мной.

— Давай, Лючия. Идем.

— Все было ложью, — произношу я.

Не так тяжело Рут слышать это, как мне — поверить в это.

— Мне так жаль, — говорит она.

Я смотрю на место предполагаемой стройки, но вместо песчаного холма, местами покрытого диким бамбуком, низкорослым кустарником и комьями старых водорослей, мне мерещится мой дом. Каждая деталь такая, как в моем воображении, входная дверь в тюдоровском стиле, глазурованный кирпич, ошкуренная древесина самшита, уложенная с обеих сторон бетонной боковой дорожки; шторы из розовой тафты колышет ветер, а люстра, которую я несколько часов выбирала в Мурано, переливается огнями в прихожей. Виды и звуки моего дома для меня так же реальны, как песок, который я просеиваю сквозь пальцы.

— Идем, уже совсем темно, — говорит Рут, подходя к тому месту, где должна была быть парадная дверь моего дома. — На сегодня с тебя достаточно.

Я плетусь вслед за Рут вниз по холму, но останавливаюсь и показываю рукой на залив:

— Видишь этот желто-красный туман? Он, словно шифон, расстилается над водой. В первый раз, когда мы с Джоном занялись любовью, залив выглядел точно так же. Один к одному.

Рут берет меня за руку. Я поворачиваюсь спиной к холму и иду к машине. Я знаю, что никогда больше не увижу это место.

По дороге домой мы с Рут не говорим друг другу не единого слова. Мы уже практически подъезжаем к Коммерческой улице, как она заговаривает:

— Есть одна вещь, которую я никак не могу понять. Ты сказала, что Джон Тальбот повез тебя в Хантингтон за день до свадьбы. Но ведь там не было дома. Интересно, как бы он выкрутился на этот раз? И что тебя заставило передумать?

Я сижу и раздумываю об этом. Рут замедляет движение, заворачивает в сквер и паркует машину. Теперь у меня есть время хорошенько все обдумать.

— Наверное, в глубине души я знала правду. Я прекрасно понимала, что он не тот, за кого себя выдает. Но мне казалось, что я смогу переделать его в такого мужчину, которого я хотела в нем видеть.

— О, Лючия, — грустно говорит Рут.

— Мне почему-то казалось, что и я сама изменюсь в лучшую сторону, потому что он любит меня. Тебе ведь знакомо это, Рут. Ты думаешь, что мужчина способен дать тебе то, чего ты хочешь, поэтому ты ему подчиняешься. Папа был прав. Мне нравилась внешность Джона, места, в которых мы с ним бывали, и будущее, которое он обещал мне. Для него это было очевидным.

Рут кивает. Она все прекрасно понимает, как и я, чем так увлек меня Джон. Теперь мне нужно разгадать остальные части головоломки, чтобы впредь со мной такого не случилось.

Папины венецианские традиции празднования Рождества канули в лету. Мы не соблюдали рождественский пост. Розмари вместе с мамой приготовили на ужин семь сортов рыбы, и вот все мы собрались вместе. Даже Эксодус с Орсолой остались на Рождество с нами. Думаю, это мама постаралась. Она убедила моего брата, что очень в нем нуждается, а Эксодус, поскольку он решил остаться в Италии, все еще должен ласкаться к ней, чтобы хоть как-то восполнить ее потерю.

Мама накрыла отличный стол: серебряные подсвечники с белыми свечами и самый лучший сервиз на красной скатерти. Как только мы рассаживаемся за столом, Розмари стучит ложкой по своему бокалу.

— Во-первых, хочу пожелать всем счастливого Рождества!

С прошлого Рождества перемены налицо. Год назад Розмари была кроткой новобрачной, которой приходилось спрашивать папиного разрешения, чтобы украсить окно гирляндой. В этом году она украсила лампочками не только окна, но и повесила гирлянды на вечнозеленые деревья в нашем саду и протянула их до самого забора и закрепила рядом с передней калиткой. Орландо окрестил наш дом Северной Сицилией.

— Во-вторых, — продолжает Ро, — мы с Роберто ждем к маю ребенка!

Мы вскакиваем с мест, чтобы обнять и поцеловать восторженных будущих родителей. Сквозь шум мы снова слышим, как кто-то стучит ложкой по бокалу. Мы все оборачиваемся и глядим на Эксодуса.

— У нас тоже есть новость! — заявляет Эксодус.

— Вы остаетесь с нами? — спрашивает Орландо.

— Нет, мы тоже ждем ребенка. Наш появится в июне!

Во второй раз раздаются радостные возгласы, но почему-то посреди всего этого счастья я не могу не чувствовать грусть. Кажется, моим братьям известен какой-то секрет, как выбрать себе подходящего спутника жизни. Почему же у меня не получается?

— Кто-нибудь откроет? — ворчит мама, когда мы слышим звонок в дверь.

— Должно быть, это Делмарр. Я пригласила его к десерту, — объясняю я и иду в прихожую, чтобы открыть дверь. Обычно я выглядываю в окно, но гирлянды Розмари загородили весь обзор. Поэтому я просто открываю дверь.

— Лючия…

На нашем крыльце под дождем стоит Джон Тальбот в своем синем кашемировом пальто. Я стою как вкопанная. На нижней ступеньке крыльца маячат двое полицейских. Я пытаюсь закрыть дверь, но не успеваю. Джон не дает мне этого сделать.

— Прошу тебя, Лючия. Мне нужно поговорить с тобой, — ласково просит он.

— Что тебе здесь нужно?

— Я пришел просить у тебя прощения.

— Прощения?

Зачем он произнес это слово, оно ведь ничего не значит.

— Мне нужно объяснить тебе, что произошло, — с нетерпением говорит Джон. — Знаю, что ты не обязана все это выслушивать, но прошу тебя, дай мне шанс.

Я смотрю на его лицо, с теми же прекрасными чертами, какие я любила, но есть в его глазах нечто, что пугает меня. У него стоптанные, грязные ботинки, да и пальто выглядит каким-то серым. Он свежевыбрит, но я чувствую запах алкоголя. Что он натворил с собой, со мной, просто невероятно. Кто бы мог подумать, что все так обернется?

— Где ты был все это время? — впуская его в дом, спрашиваю я и закрываю за ним дверь. Он вряд ли расскажет мне всю правду, но я попытаюсь выяснить как можно больше.

— Не важно.

— Лючия, с тобой все в порядке? — кричит из гостиной Роберто.

— Тихо. Молчи, — шепчет Джон и берется за ручку двери, чтобы выскользнуть обратно на улицу.

Из-за угла появляется Роберто. Когда он видит перед собой Джона Тальбота, то приходит в ярость:

— Да как ты посмел явиться сюда?

— Мне нужно поговорить с Лючией, — с напускной храбростью заявляет Джон.

На звук его голоса все мои братья вместе с папой устремляются в прихожую. За ними подходят и женщины, словно запасной полк, в любую минуту готовый ринуться мне на помощь.

— Тебе надо поговорить с сестрой? Ты спятил? После всего, что ты наворотил? — кричит Роберто.

— Я не обязан отчитываться перед тобой. Мне нужно объясниться с твоей сестрой.

— Ты, ублюдок, мне за все ответишь! — вопит Роберто.

Услышав такое ругательство, от удивления мама открывает рот.

— Где ее деньги? — Брат отодвигает меня в сторону, хватает Джона за грудки и с размаху бьет его головой о стену. — Где ее деньги?

Джон молчит. Роберто еще раз бьет его головой о стену:

— Вор!

Джон продолжает молчать, и Роберто бьет в третий раз.

— Где эти чертовы деньги?

Какая-то часть меня хочет, чтобы Роберто продолжал делать ему больно в качестве расплаты за то унижение, через которое мне пришлось пройти в день нашей предполагаемой свадьбы. Но мне нестерпимо зрелище, когда мой сильный брат колотит этого несчастного человека.

— Роберто, хватит! — говорю я.

Брат отступает назад, и Джон сползает по стене.

— Прошу вас. Я хочу с ним поговорить.

Полицейские, которые ждали на ступенях крыльца, открывают дверь и надевают на Джона наручники.

— Время вышло. Примите наши извинения, мадам. Он сказал, что вы его жена, а поскольку сейчас Рождество, мы, так сказать, сделали ему подарок. — Один из полицейских толкает Джона к выходу.

— Подождите.

Я протягиваю руку к Джону.

— Нет, Лючия, — хватая мою руку, говорит папа.

Мои братья стоят на часах, как они делают, сколько я себя помню, до тех пор, пока полицейская машина, увозящая Джона Тальбота, не скрывается за углом Барроу-стрит. Я стою как вкопанная.

— Этот ублюдок умудрился даже Рождество испортить, — говорит Роберто.

— Да, — тихо отвечаю я.

Он умудрился испортить нашу свадьбу, наше будущее и это Рождество. Но почему, хотелось бы мне знать, даже после всего того, что он натворил, я все равно люблю его.

Я всегда любила время между Рождеством и Новым годом, потому что у нас практически нет работы в это время. Тот, кто хотел новое платье, уже позаботился об этом, и к Сочельнику платья сшиты, отглажены и отправлены заказчикам. Но предполагалось, что это Рождество я буду справлять как замужняя женщина. У меня полно вопросов, на которые нет ответов. Что случилось с Джоном? Я до сих пор не могу нормально спать с того момента, как он объявился у нашей двери. Если бы я только могла понять, почему он меня бросил, то смогла бы продолжать жить дальше спокойно.

Большинство моих друзей пытаются не поднимать эту тему. Наверное, потому что они не хотят смущать меня, но я подозреваю, что они уверены, что есть во мне некий изъян, нечто, из-за чего я сама привлекаю к себе несчастья. Я заслуживаю всего, что произошло со мной. Я своими собственными руками сучу нить своей жизни, и только мне под силу распутать этот клубок.

Меня вызывали на допрос в полицию, которая, воспользовавшись всем позором моего положения, добавила мне страхов. Что если они думают, что я знала что-то о делах Джона? Я пригласила единственного адвоката, которого знаю лично, — мужа Арабел, Чарли Дрескена. Он подтвердил мои опасения и сказал, что будет на допросе вместе со мной, и что мне следует держать его в курсе хода следствия. «Тебе не стоит скрываться», — сказал он мне. Возможно, это правда, но почему это единственное, чего мне на самом деле сейчас хочется?

Полицейские не рассказали Чарли всех подробностей противозаконных дел Джона, но упомянули, что они были очень серьезными. Полицейские запросили у меня подробный список всех вещей, которые когда-либо Джон мне дарил. Они также потребовали расписание нашей светской жизни, включая времена и места, настолько подробно, насколько я смогу вспомнить. Для меня это не составило никакого труда, потому что с каждого нашего выхода я оставляла какие-нибудь вещицы на память: программка с выступления сестер Макгуайр накануне Нового года; меню из ресторанов; спичечные коробки; нацарапанные на фирменных салфетках стихотворения; даже засушенные розы, сорванные в садике в Монтоке в тот самый день, когда мы впервые занимались с ним любовью. Как невыносимо мне смотреть на все эти вещи.

Пока полицейские сопоставляли все полученные сведения, я начала свое собственное расследование. Образ одного человека неотступно преследовал меня на протяжении нескольких последних месяцев. Я часто посещала и полюбила мать Джона, миссис О'Киф, и она в свою очередь привыкла ждать моего прихода. Даже несмотря на то, что она не могла говорить, она была полна сил и отдавала себе отчет во всем, что происходит вокруг нее. Я беспокоилась за нее в выходные. Джон Тальбот все еще в тюрьме, но я сомневаюсь, что ей известно, что с ним стряслось.

Когда я иду от железнодорожной станции к входу в «Кридмор», то раздумываю, что буду рассказывать миссис О'Киф. Сегодня в приемной работает уже знакомая мне медсестра, но когда я здороваюсь с ней, вместо того, чтобы помахать мне в знак приветствия рукой, как она обычно делает, она спрашивает:

— Чем могу помочь?

Меня осеняет мысль, что я всегда приходила сюда вместе с Джоном, поэтому, возможно, она не узнает меня, когда я пришла одна.

— Могу я повидать миссис О'Киф?

На ее лице вместо дружелюбия появляется обеспокоенность:

— Разве никто не сказал вам?

— Что? — Мое сердце замирает.

— Она умерла.

— Когда?

— Минутку, я только проверю. — Она просматривает регистрационный журнал. — Сильвия О'Киф умерла шестого ноября.

Я не говорю ни слова медсестре, а просто разворачиваюсь к двери. Но прежде чем я смогу уйти, мне необходимо выяснить одну вещь.

— Извините, что отвлекаю вас, — поворачиваясь на сто восемьдесят градусов, говорю я. — Но… она была одна?

Медсестра протягивает руку и гладит меня по плечу:

— Нет, ее славный сын был с ней рядом, когда она умерла.

Шестое ноября? Почему Джон не сказал мне, что его мать умерла? Каким надо быть человеком, чтобы скрывать такое?

Сегодня первый день моего возвращения на работу после рождественских каникул. Во время обеденного перерыва я встречаюсь с Чарли Дрескеном рядом с полицейским участком на Шестьдесят седьмой улице. Когда мы входим в участок, Чарли говорит что-то офицеру, сидящему за конторкой. Потом я иду за ним в маленький кабинет, где нас любезно приветствует приятный детектив — итальянец примерно папиного возраста, на его груди приколота карточка с его именем: «М. Каселла». Я начинаю свой рассказ о том, что ходила к миссис О'Киф. Ему уже известно о ее смерти.

— Мисс Сартори, как долго вы были знакомы с Джоном Тальботом?

— Год.

— Вам известно только одно его имя?

— А что, есть другие? — в смятении спрашиваю я.

— Он использовал пять вымышленных фамилий, но имя всегда оставалось Джон. О'Баннон, Харрис, Эктон, Филдинг и Джексон — вот его фамилии. Словно в детективе, не так ли? — улыбается следователь, но мне совсем не до улыбок. — Хм. Он сказал вам свое настоящее имя.

Я не реагирую на замечание детектива, но меня обжигает осознание того, что правдой, которой Джон поделился со мной, было только его имя.

— Он жил с вами? — сухо спрашивает детектив.

— Мы были помолвлены. Я жила со своей семьей и, кажется, так и проживу до конца жизни, — говорю я ему невинным тоном, чтобы дать ему понять, что никто не смеет меня подозревать в чем-либо, даже если я совсем не умею разбираться в мужчинах.

— Вам знакомо имя Пегги Мэнни?

— Нет.

— Это дочь Сильвии О'Киф. Она не поддерживала отношений с собственной матерью, что было превосходной ситуацией для Джона Тальбота, как вы его называете, чтобы втереться в доверие к миссис О'Киф и завладеть ее деньгами.

Я вспоминаю тот день, когда Джон сказал мне, что он — единственный ребенок.

— Мистер Тальбот провел несколько последних лет, проматывая состояние миссис О'Киф.

— Что?

— Джон Тальбот — мошенник, мисс Сартори. Он зарабатывал себе на жизнь тем, что мы называем «кражей по договоренности». Он втирался к людям в доверие и очень скоро начинал с ними какое-нибудь дело. Они ссужали его деньгами, а он использовал их, чтобы вложить в очередное авантюрное предприятие, которое в это время созревало в его голове. Если что-то шло не так, он скрывался. Эта схема работала долгое время, потому что большинству людям слишком стыдно признаваться, что их надули, то есть что они стали жертвами мошенничества.

— Вы полагаете, что он мог воровать деньги у собственной матери?

Мне в это не верится, потому что я видела, как близки они были. Он любил ее.

— Она не была его матерью.

— Что?

Что же правда из того, что мне известно о Джоне Тальботе?

— Тальбот нашел ее в церкви, можете себе представить? Пришел в приход святого Антония, что в Вудбери, и окрутил ее. Она была превосходной жертвой — богатая, одинокая, не поддерживающая отношений с дочерью, нуждающаяся в дружеском общении — поэтому он очаровал ее, сделал себя частью ее жизни. Более или менее она привязалась к нему. Через некоторое время он убедил ее позволить ему распоряжаться ее деньгами. Когда она заболела, он определил ее в «Кридмор». Насколько нам известно, он никогда не наносил ей телесных повреждений, но, надо признать, он хорошо «промыл» ей мозги. Все свои делишки он стал проворачивать в ее доме в Вудбери.

— Но он ведь жил в отеле «Карлайл».

— Несомненно, он иногда объявлялся там, если у него были какие-то дела в центре города. Угадайте, кто платил за этот номер? Сильвия О'Киф. Вот почему мы просили вас составить список его подарков, потому что есть вероятность, что эти вещи также принадлежат миссис О'Киф. Пегги Мэнни составила список пропавших драгоценностей своей матери.

Детектив Каселла протягивает мне список, а я передаю его Чарли. Меня словно ударили, и я закрываю лицо руками.

— Понимаю, в это трудно поверить, — пожимает плечами детектив.

— Если бы миссис О'Киф не умерла и была возможность и дальше пользоваться ее деньгами, то он был бы богат и счастлив.

— И женился бы на мне, — тихо говорю я.

— Вам повезло. Как и остальным девушкам, которых ему почти удалось обмануть. Например, Аманде Паркер.

— Она-то какое отношение имеет к этому делу?

— Тальбот и ее окрутил. Он хотел, чтобы ее отец ссудил его деньгами на строительство домов, которым он собирался заняться. Расследование привело нас на Лонг-Айленд, где сейчас идет застройка…

— Джим Лоурел? — тихо спрашиваю я.

— Откуда вы знаете Джима Лоурела?

— Предполагалось, что Джон купит у него землю в районе застройки. Он сказал, что будет строить для нас дом.

— Этому не суждено было случиться. Джим Лоурел прекрасно разбирается в делах. Тальбот сказал ему, что он партнер Дэниела Паркера, и сперва Лоурел подумывал о совместном с ним предприятии. Но потом он понял, что дело не чисто. Тальбот брал у вас какие-либо вещи или деньги?

— Почти все мои сбережения. Семь с половиной тысяч долларов.

Детектив делает пометку в своем блокноте.

— Вам известно, что Джон Тальбот был рядом с миссис О'Киф, когда она умирала? — спрашиваю его я.

— Это меньшее из того, на что он способен.

— Я думаю, что он был искренне к ней привязан и прекрасно о ней заботился.

Детектив качает головой так, словно не может поверить в то, какая же я идиотка.

— Мы нашли у него целый склад вещей, множество коробок из магазина «Б. Олтман». Вы работаете там, я прав?

— Да. Приглашенные отправляли подарки на адрес магазина.

— Так значит, эти вещи… — Детектив протягивает мне еще один список, который я быстро просматриваю.

— Да, это подарки на свадьбу. Все они были упакованы и отправлены в Хантингтон к Джону, откуда он должен был перевезти их в наш новый дом.

— Итак, эти вещи не были украдены и должны быть возвращены вам.

— Мне они не нужны.

— Вам решать, но только после того, как мы их вам вернем. По закону мы не можем распоряжаться этими вещами, потому что они принадлежат вам. Вы здесь не единственная, чьи вещи находятся под нашим арестом.

Он делает какие-то пометки, а потом смотрит на меня. За все это время он впервые посмотрел на меня дружелюбно.

— Возьмите эти вещи. Он задолжал вам.

Потом он задает мне еще несколько вопросов, по большей части о тех местах, в которых мы бывали с Джоном.

— Дочь миссис О'Киф хочет знать еще кое-что. Дарил ли вам Тальбот платиновое кольцо с бриллиантом в два карата?

— В день нашей помолвки.

Как бы мне хотелось, чтобы детектив никогда не произносил следующих слов:

— Вам следует вернуть его. Оно было украдено у миссис О'Киф и по закону принадлежит ее дочери. Я думаю, не нужно дальнейших пояснений.

Чарли кивает мне.

— Все в порядке, — гладя меня по руке, говорит он.

Я открываю сумочку и передаю детективу кольцо, которое я сохранила в маленькой коробочке. Потом встаю, чтобы уйти.

— Если вы нам еще понадобитесь… — начинает детектив.

— Позвоните в мою контору.

Чарли протягивает мистеру Каселле свою визитную карточку.

На улице меня берет такая злость, что я ни о чем не могу думать.

— Какая же я дура!

— Нет, это не так. Джон Тальбот был выдающимся мошенником, — настаивает Чарли.

Мы забираемся в такси и едем, не говоря друг другу ни слова, пока Чарли не просит водителя остановиться рядом с местом моей работы.

— Лючия, — говорит он, — забудь его. Ты молодая женщина, ничего хорошего не выйдет, если ты будешь снова и снова переживать из-за того, что случилось.

— Спасибо тебе, Чарли, что был сегодня со мной.

Когда я вхожу в магазин, даже аромат экзотических духов не может ободрить меня. Рут дожидается меня в «святая святых», у нее наготове чашка горячего кофе и булочки с корицей из «Забара».

— Как все прошло?

Делмарр выходит из своего кабинета и кивает мне.

— Да ну, Рут, — машу я рукой. — Сколько можно повторять одну и ту же историю.

— Господи, мне известны все подробности этой истории с Лонг-Айлендом, — вдруг произносит Делмарр.

— Что?

— Джон Тальбот охотился за деньгами Дэниела Паркера. Пытался взять у него ссуду, а потом получить место в его брокерской фирме. Но Паркер нанял человека, чтобы проверить его прошлое, в котором обнаружилось множество пятен и несовпадений с его рассказами. Им также был необходим полный отчет о состоянии его банковского счета. Прежде чем дело приняло опасный оборот, Тальбот отказался от своей затеи и даже расстался с Амандой. Пытаться провести Дэна Паркера… Чтобы на такое решиться, надо либо совсем страх потерять, либо быть полным идиотом.

— Аманду Паркер вызывали для дачи показаний? — спрашиваю я, хотя мне и так известен ответ.

— Конечно же, нет. Девушек с Верхнего Ист-Сайда не забирают в полицейские участки, чтобы допрашивать. Ей совсем ни к чему афишировать это дело.

— Но все и так знают, — возражает Рут. — Даже газеты об этом пишут.

Она протягивает мне статью из утреннего «Джеральда». Заголовок гласит: «ПОЙМАН СВЕТСКИЙ ЛЕВ». Не читая ни слова, я закрываю глаза и отдаю статью Рут.

Когда мне вернули все вещи из списка полиции, включая брошь из морской звезды (принадлежавшую некогда Сильвии О'Киф), осталось еще одно дело, о котором нужно позаботиться, прежде чем навсегда позабыть Джона Тальбота. Мне нужно переговорить с Пэт-си Маротта из ресторана «Везувио».

Водитель плутовато ухмыляется мне, когда я забираюсь в его машину с огромной сумкой.

— Это мне? — спрашивает он.

— Нет, — откровенно говорю я.

— Это ведь не труп, а?

— Нет, сэр, — начинаю раздражаться я.

— Будем сводить с кем-то счеты?

— Да, сэр.

Я велю отвезти меня в «Везувио». Мне сейчас совсем не до болтовни.

Обычно до восьми часов вечера в ресторане мало посетителей, поэтому я решила приехать туда к шести. Когда я открываю украшенную начищенным узором из меди дверь, я не могу не думать, что сегодня первый раз, когда эту дверь для меня не открывает Джон Тальбот.

Я стою в проходе и оглядываю темный ресторан, пронизанный запахом табака, сладкого вина и жареных с розмарином ребрышек — наверное, сегодня это специальное блюдо. Пэтси находится там, где всегда, за барной стойкой. Присев на краешек высокого стула, одну ногу он поставил на металлическую перекладину, а другой упирается в пол, словно всегда готов вскочить и побежать на кухню. Бармен, заметив меня, что-то шепчет Пэтси. Тот тушит сигарету и смотрит на меня:

— Я знал, что вы придете.

— Я не отниму у вас много времени, — говорю я.

— Не хотите для начала выпить чего-нибудь? — спрашивает он.

— Нет, благодарю.

Я гляжу на пустой столик, за которым мы обычно сидели.

— Может, поговорим там? — предлагаю я. — Вам известно, что он в тюрьме?

— Полицейские были у меня, — пожимает он плечами.

— Итак, мистер Маротта, поскольку Джон Тальбот подарил мне это меховое пальто в вашем ресторане, я бы хотела вернуть его вам. Я думаю, вам известно, откуда оно.

— Да, я знаю, откуда.

— И?

— Из магазина «Меха Нью-Йорка и Торонто от Антуана». Там продаются лучшие в городе меха.

— Пусть так, но я думаю, что это пальто было украдено.

— Нет. Он заработал на него сам.

— Сомневаюсь.

— Это правда. Время от времени у меня были сведения о разного рода работах, и я передавал их Джону, потому что знал, что он интересуется разными делами. Я догадывался. Владельцы «Мехов от Антуана» несколько раз в неделю обедают здесь. Они сказали мне, что ищут, кто бы мог заняться доставкой мехов из Торонто в Нью-Йорк. У них был водитель и грузовик, но им был необходим более опытный человек, чтобы сопровождать товар при переезде через границу и вести документацию. Джон занимался этим в течение нескольких месяцев, и вместо зарплаты наличными попросил дать ему это пальто. Поэтому оно приобретено законным путем.

Опять это слово «законный». От него моя кожа покрывается мурашками. Пэтси продолжает:

— Оставьте пальто себе. Оно ваше. Я встаю и беру сумку.

— Знаете, все мне говорили, чтобы я оставила его у себя, словно это пальто может что-то исправить. Как пальто или кольцо, или посуда могут помочь мне пережить все, что со мной произошло. Могу сказать вам, мистер Маротта, они ничего не возместят мне. Всеми этими вещами я не могу утешиться.

Пэтси молчит. Он просто глядит в сторону кухни и курит.

Я благодарю его и, понимая, что мне уже никогда не суждено вернуться сюда, прощаюсь с ним.

— Вы порядочная девушка, — напоследок говорит он.

Официальное закрытие отдела заказов в «Б. Олтман» намечено на 1 ноября 1952 года. Этим утром каждому из нас принесли письмо, в котором любезно уведомили об этом. На бланке стоит подпись, которой мы прежде никогда не видели. В письме также сообщается, что у нас есть семь месяцев, чтобы закончить все наши дела и свернуть работу; но при этом, дорогие служащие, убивайтесь во время очередного «сезона сумасшедших невест» и устаньте так, чтобы уже не смочь найти себе работу в другом месте.

Рут готова поклясться, что закрытие отдела заказов — это попытка переманить нас в розничную торговлю, где мы будем продавать готовые платья и время от времени отслеживать тенденции и изменения в моде, чтобы в срок завозить популярные модели. Как говорится, крысы бегут с тонущего корабля. Каждый день кто-нибудь да увольняется. Виолетта ушла от нас и стала домохозяйкой. Только мы с Делмарром и Рут пока еще держимся. Когда мы обедаем с Элен, то утешаем ее, что она вовремя родила ребенка. Она очень переживает, что наш магазин будут перестраивать. Уже началось строительство склада для тканей, скоро никто уже не сможет сшить здесь платье на заказ. Они забрали наши лучшие швейные машины и отправили их бог знает куда. А еще предполагается, что мы будем отсылать наших клиентов в новый отдел под названием «Консультация по приобретению товаров в магазине», где девушки, едва окончившие среднюю школу, будут водить клиентов по магазину и предлагать готовые платья, которые могут им понравиться. Вот что «Б. Олтман» имеет в виду под «личными услугами». Нам сказали, что это все дело рук Хильды Крамер, которую не только не уволили, но еще и передали ей выгодное дело, которое позволило выставить ее за пределы «Б. Олтман» в ее частный салон в Уайт-Плейнс. Сейчас мы нежданно-негаданно слышим, как по радио в передаче известного ведущего Илка Чейза не кто иной, как Хильда начинает рассуждать об одежде для рабочих. Мы с Рут шутим, что могли бы встретиться с ней, потому что мы безработные девушки, которые хотят работать и имеют большой опыт.

Я поворачиваюсь и смотрю в окно. Сегодня я чувствую себя вполне сносно; мне все еще не стало легче, но постепенно все налаживается. Прошел уже месяц с момента моего разговора с детективом. Конечно, я должна все забыть и подумать, как мне жить дальше. Прошлым вечером я составила список модельеров, чьими работами я восхищаюсь, и даже раздобыла их телефоны. Я намерена обзвонить их всех, даже Клер Маккардел, и разузнать, не нужна ли им опытная швея, которая может выполнять и отделку, и подшивку.

Рут зовет меня от входной двери. Даже наша регистраторша уволилась, поэтому трубку поднимает тот, кто оказывается поблизости.

— Лю, к телефону. Я беру трубку.

— Лю? Это Роберто. Папа… он снова упал в обморок.

— Он в больнице? — спрашиваю я.

— Нет, иди домой.

Я запрыгиваю в такси и еду к дому. Взлетаю по ступеням крыльца. Розмари уже ждет меня в прихожей. Она выглядит такой несчастной: на шестом месяце беременности, с распухшими веками, вся в слезах.

— Как это не вовремя, Лючия, — говорит она. Братья отнесли папу наверх, в его комнату. Войдя туда, я выпаливаю:

— Кто-нибудь позвонил Эксодусу?

Должно быть, вид моего папы, лежащего в постели днем, чего мне никогда не доводилось наблюдать прежде, заставил меня захотеть, чтобы вся наша семья собралась вместе. Возможно, все вместе мы поможем папе преодолеть болезнь.

Раздается звонок в дверь. Розмари и Роберто пошли за доктором Гольдштейном. Мама сидит на скамеечке для ног у изголовья кровати.

Я беру отца за руку и сажусь рядом с ним на постель.

— Папа, ты в порядке? — спрашиваю я, хотя понимаю, что он плохо себя чувствует. — Ты же знаешь, как я люблю тебя. Всем сердцем.

— Grazie,[60] — шепчет он.

Доктор попросил нас подождать снаружи, но мама не двигается с места. Через несколько минут доктор выходит к нам в коридор.

— Жаль, что мне приходится сообщать вам это, но ваш отец серьезно болен. Мы узнали это не так давно.

— Но его сердце… — Я едва могу говорить.

— С сердцем все в порядке. У него рак. Мы уверены, что болезнь началась с поджелудочной железы, а теперь распространилась и на печень.

— Рак? — не верится мне.

— Мы поставили ему диагноз в ноябре. С некоторых пор у нас есть средства, чтобы облегчить его боль, но сама болезнь неизлечима.

Потрясенная, я поворачиваюсь к братьям:

— Вы что-нибудь знали?

Они столь же удивлены, как и я.

Я вспоминаю события ноября, тот вечер, когда папа вернулся от доктора, а мы делали для свадьбы конфетти. Они с мамой сказали, что все чудесно, что папа здоров. Они лгали, чтобы не расстраивать меня накануне свадьбы. Я начинаю плакать. Орландо обнимает меня.

— Ему больно? — спрашивает Роберто.

— Мы будем вводить ему морфий внутривенно. Я побеседовал с вашей мамой. Она договорится с приходящей медсестрой, которая будет ставить вашему отцу капельницы.

— Сколько времени у него есть? — спрашивает Анджело.

— Несколько дней. Возможно, меньше.

Снизу доносится приглушенные рыдания. Мы глядим вниз на Розмари, размазывающую по лицу слезы, она страдает не меньше нас.

— Как мы можем помочь?

— Будьте рядом с ним, крепитесь. Больше вы ничем ему не поможете. Если что-то случится, я приду в любое время дня или ночи.

Я говорю:

— Анджело, немедленно позвони Эксодусу. Роберто, пойди позаботься о Розмари. Орландо, возвращайся в «Гросерию» и убедись, что там все в порядке. Папа хотел бы этого. Хорошо?

Орландо кивает и уходит. Некоторое время я стою на лестничной площадке и молюсь Господу за отца, потом иду к комнате родителей.

Вхожу к ним на цыпочках. Мама застыла. Она держит папу за руку и смотрит на него так, словно ее пристальный взгляд способен исцелить его. Папа заснул. Я глажу его по лицу и целую в щеку. Потом шепчу ему:

— Мы с тобой, папочка.

Все мы, братья, мама и я, не отходим от папы ни днем, ни ночью. Не знаю, сколько дней прошло; мы потеряли счет. Иногда я смотрю на Роберто и понимаю, что он чувствует себя виноватым, за то, что ругался с папой. Мне так стыдно за тот вечер, когда я проклинала родителей, и теперь я молю Господа, чтобы папа выздоровел, чтобы я могла извиниться за свои ужасные слова. Если бы я могла все вернуть обратно, я бы ни за что такого не произнесла. Я ляпнула сгоряча. Только теперь я понимаю, насколько хорошо папа разбирался во всем. Он оказался прав даже насчет Джона Тальбота.

Забота о папе стала смыслом нашей жизни. Два дня назад приходил доктор. Папа пьет мясной бульон и слабый чай, а морфий помогает ему спать. Он прекрасно понимает, что постепенно угасает, но намерен во что бы то ни было дождаться Эксодуса. Мы постоянно твердим ему, что Эксодус в пути, но Орсола осталась в Италии, потому что на большом сроке беременности путешествие опасно для нее. Во время бесед с папой я пытаюсь приободрить его: «Папа, к лету у тебя будет сразу два внука!» Он улыбается. Но когда он засыпает, я начинаю плакать, потому что понимаю, что ему не суждено увидеть своих внуков.

Эксодус должен приехать завтра утром. Папа становится слабее с каждой минутой; его борьба со смертью — это борьба за возможность в последний раз увидеть Эксодуса. Мама совсем вымоталась. Она даже плакать не может, а просто как обычно ложится в постель и спит, обняв папу.

Братья подменяют друг друга в «Гросерии» и практически все время проводят здесь вместе с папой. Нет привычных для нас пререканий и споров, поэтому я удивляюсь, когда слышу возбужденный разговор внизу. Я смотрю на маму, которая просит меня пойти посмотреть, кто это.

— Может, Эксодус добрался быстрее! — говорю ей я. Папа открывает глаза и улыбается.

Я выхожу в коридор и вижу, как Роберто поднимается вверх по лестнице, а за ним следует пожилой человек, которого я прежде не встречала.

— Лючия, это наш дядя Энцо.

Роберто отступает назад. Я стою как вкопанная, не зная, как вести себя с этим незнакомцем, но когда я заглядываю ему в глаза и вижу в них своего отца, я протягиваю руки и обнимаю его. Они с отцом так похожи. Широкоплечие, с изящными кистями рук, крупной головой и черными с проседью волосами; животик не такой большой, чтобы назначать диету, но достаточный, чтобы время от времени попоститься.

— Я так счастлива, что наконец встретилась с вами. Спасибо, что приехали повидаться с папой, — говорю я.

— Как только мне об этом сообщили, я сразу собрался.

Даже его голос напоминает мне отца, когда он был здоров и полон сил.

Я веду дядю Энцо в комнату родителей. Увидев его, от изумления мама встает и в первый раз за три последних дня начинает плакать. От ее всхлипываний просыпается папа. Наверное, он думает, что брат ему только мерещится. Но только до тех пор, пока дядя Энцо не опускается на колени рядом с его кроватью и не заключает его в объятия. Папа кажется таким маленьким. Он пытается что-то сказать, но издает только стон, словно он наконец осознал всю тяжесть груза, который он несет на своих плечах со дня моего рождения.

Я даю понять маме, что нам следует оставить их наедине. Я обнимаю ее за плечи и вывожу из комнаты. Прежде чем закрыть дверь, я смотрю на них обоих: два мальчика, которые проделали нелегкий путь, следуя за своей мечтой. Годы вражды и злобы отступают, пока мой дядя обнимает моего папу.

Анджело освободил свою комнату для дяди Энцо. Медсестра приходит и говорит, что папа начинает угасать, но у него здоровое сильное сердце. Она хочет увеличить дозу морфия. Мама объясняет папе, что это поможет облегчить его боль. Папа решительно качает головой. Мама понимает, что он просто не хочет заснуть до приезда Эксодуса. Поэтому она просит медсестру ввести обычную дозу.

Никто из нас не может спать. Мы все находимся рядом с папой, а когда хотим немного передохнуть, то идем на кухню, где Розмари сделала бутерброды и печенье и где всегда найдется чашка горячего кофе. Она стала настоящей Сартори. Мой брат Роберто просто счастливчик, у него такая великолепная жена.

Когда в дом входит Эксодус, все мы чувствуем облегчение.

— Где он?

Эксодус бросает сумки и несется наверх. Мы идем за ним и толпой вваливаемся в комнату родителей, как мы делали каждое воскресное утро перед тем как идти в церковь. Мама заставляла нас заходить к ним в комнату, чтобы проверить, начистили ли мы ботинки и привели ли в порядок прическу. Дядя Энцо стоит с одной стороны кровати, а мама — с другой. Увидев дядю Энцо, Эксодус медлит, не понимая, что происходит. Дядя встает и отступает от кровати. Эксодус кратко обнимает дядю, потом подходит к кровати и опускается рядом с папой на колени.

— Папа, я дома. Слышишь меня?

Папа не открывает глаз с прошлого вечера.

— Сожми мою руку, пап. Это я, Экс. Я дома. Я вернулся. Вернулся.

Наверное, папа сжал Эксодусу руку, потому что тот вскрикивает:

— Вот так, папа. Сжимай мою руку. Хорошо.

Мама проводит рукой по густым кудрявым папиным волосам. Потом достает из кармана носовой платок. Папины глаза закрыты, а по его щекам катятся слезы. Мама нежно вытирает их и говорит:

— Он умер. — Его лицо навсегда останется в ее памяти. — Ушел мой голубчик.

Когда из похоронного бюро приходят, чтобы забрать папу, то братья настаивают, чтобы мама, Розмари и я оставались в гостиной до тех пор, пока его не увезут на катафалке. Дядя Энцо идет вместе с братьями. Кажется, будто он всегда был частью нашей жизни.

— Мама, когда ты звонила дяде Энцо? — спрашиваю я.

— Я не звонила.

— Это сделала я, — тихо говорит Розмари. — Я не могла допустить, чтобы папа ушел, не попрощавшись со своим единственным братом. Надеюсь, я правильно поступила.

Мама обнимает Розмари:

— Да, ты все верно сделала.

После папиных похорон прошло уже несколько недель. Они удивительным образом сплотили нашу семью как никогда прежде, а еще мы поняли, что значил Антонио Сартори для жителей Гринвича. Много-много лет папа возвращался домой и рассказывал смешные случаи, которые происходили с покупателями; иногда он рассказывал и грустные истории о голодающих семьях или высказывал свои остроумные соображения о том, что такое работать по старинке в современном мире.

Единственное исключение, которое он сделал в своей лавке, — это разрешил использовать лед для хранения рыбы.

Мне всегда казалось, что я унаследовала мамин характер, но когда папы не стало, я поняла, насколько я похожа на него. Он во всем стремился к совершенству. «Для вас это — куча апельсинов, но для меня это скульптура», — говорил он, выкладывая апельсины в идеальную пирамиду. Он с тщанием расставлял коробки с пастой и с искусством живописца раскладывал зелень. Произведением искусства было и то, как он выкладывал на полке салями, распределяя ее по длине и толщине, так чтобы покупатели быстро могли подобрать тот сорт, который им нужен. Точно так же и я отношусь к своей работе. Постоянное стремление к совершенству — вот моя задача и право заказчиц. В конце концов, за это мне и платят. У папы был тот же подход.

Во время похорон нас попросили об одной довольно странной услуге. Когда мы позвонили Доменику и сообщили ему, что папа умер, он был в смятении, но потом попросил сфотографировать папу в гробу. Когда мама услышала это, она наотрез отказалась выполнять эту просьбу. Но я попросила ведущего процессии снять папу, а потом втайне от мамы отправила фотографию кузену Доменику.

Дядя Энцо возвращается в город, чтобы справиться, не требуется ли нам какая-то помощь. Мы устраиваем в его честь ужин. Розмари надеется, что однажды наши семьи смогут воссоединиться. Она на все готова ради этого. Мама рада видеть дядю Энцо, но ей не очень нравится мысль, что снова придется встретиться с тетей Катериной. Мы не собираемся вынуждать ее. Мама даст нам знать, когда будет готова к этой встрече, и тогда произойдет полное воссоединение.

Когда после ужина мы вымыли всю посуду, я зову дядю Энцо на кухню и говорю:

— Вы помните, что тетя Катерина прокляла меня еще до моего рождения?

— О, она совсем не хотела!

— Нет, я уверена, она сделала это нарочно! — настаиваю я.

Несомненно, он так же расстроен воспоминаниями о прошлой ссоре, как расстроилась мама, когда Роберто выдал мне эту тайну.

— Все же повторите мне в точности, что она сказала.

— Она сказала, что желает тебе быть красивой, но несчастной в любви.

— Что ж, дядя, можете передать ей, что проклятье прекрасно работает.

— Лючия, она просто вспылила. Таков уж ее характер. Поверь мне, я прожил с ней сорок лет. Она проклинает вся и всех: священников, тебя, меня, коров. Абсолютно всех.

— Ничего. Правда, все нормально, — обнимаю его я. — Если проклятье свершилось, значит, его больше нет, — смотрю я в дяде в глаза. — Больше нет. Правда?

— Si, si, finito, finito.[61]