Салли, смертельно побледнев, уставилась на отца ставшими огромными глазищами, бездонными и отчаянными.
Северус с недоумением посмотрел на дочь — что он сделал-то? — потом снова глянул на Поттера… ненавистного мальчишку с проклятой фамилией. Тот стоял, низко опустив голову, так, что видна была кучерявая макушка, иссиня-вороная, как у Салли. Хрустальная капелька сорвалась с кончика носа и упала с тихим звоном на стол. И она стала последней для его чаши терпения: взбесившись окончательно, Северус раздраженно рявкнул:
— Мне тут только нюней не хватало. Поттер, немедленно прекратите реветь!
И Гарри умер. Запечатался насмерть. Вцепился мертвыми руками в край стола и замер, глядя в никуда. Психика ребёнка гибка, но она же и очень, очень хрупка, порой достаточно неловкого толчка, чтобы разбить-разорвать тончайшую вольфрамовую спираль в перегоревшей умирающей лампочке. Гарри и сам не знал, до какой степени он хотел родителей. Ушла мама — далеко и давно, и не на небо, а в поля, в дикие земли диким зверем. Узнав недавно об отце, он настроился на него в тайной надежде на то, что хотя бы папа у него есть. Но…
Но этот крик, яростный, бешеный крик, разрушил всё.
Гневно сверкнув глазами, Салли подошла к Гарри и обняла его за плечи, окаменевшего и застывшего от горя. С другой стороны Гарри облапил волвек Даррел, тихо что-то поскуливая ему на ухо. Лира, Моргана, Драко и Центарий сердито уставились на профессора, явно что-то зная. Ну, будучи из рода Блэк и имея доступ к родовым гобеленам… Почти ежедневно видеть золотую нить Наследника, тянущуюся от Юфимии Блэк-Поттер в никуда от Джеймса Поттера — думаю, комментарии тут излишни.
Ничего не понимая, Северус смотрел на происходящее со смесью раздражения и удивления, ещё не зная, что стал виновником трагедии.
Тем временем Гарри справился со своими эмоциями и горем, мягко отстранился от Салли и Дарра, уверяя их, что он в порядке. Ну раз всё в порядке… Северус продолжил зачитывать имена, задвинув подальше непонятный поступок своей дочери. Ознакомившись с классом, профессор провел инструктаж по технике безопасности, раздал защитные шапочки-перчатки-фартуки и велел разобрать ингредиенты в шкафу номер два. После чего приступил к уроку — варке зелья. И весь урок рычал на Поттера, откровенно наслаждаясь его странной, но такой правильной, желанной реакцией — мальчишка сжимался и горбился, низко опуская и вжимая голову в плечи. После очередного рыка он наконец добился того, что пацан запорол зелье, вздрогнув и просыпав не те ингредиенты, отчего оно забулькало и сбежало через край котла, как переваренный кофе из турки.
Всласть накричавшись, Северус обозвал ненавистного отпрыска Поттера косоруким идиотом. Ох, какое же это наслаждение — выплеснуть негатив на мелкого засранца и видеть, как того корежит и корчит. Всё было бы отлично, вот только… Салли-то чего плачет? Чего она-то ноет, слезы беспрестанно вытирает? Как будто он на неё тут криком изошел, на неё кричит-рычит… Эллени и Тедди с Дарром смотрели на него, как на треснувшую колбу со штаммом сибирской язвы: с таким же ужасом и изумлением, словно он, зараза такая, уже вырвался из лаборатории и понесся по миру, заражая всё живое…
Отмахнувшись от подкрадывающейся совести, Северус содрал с Поттера пару баллов за косорукость и плохую фамилию и распустил класс вровень с прозвеневшим звонком. Бросая на профессора странные взгляды, дети собрали вещи, прибрались на столах и вышли, старательно затыкая и утягивая за собой некую лохматую девочку, которой явно хотелось высказаться в его адрес, а судя по гневному блеску карих глаз, она хотела сказать ему что-то нелестное и ругательное.
Ушли все, кроме Салли. Снова вытерев слезы, она тоскливо взглянула в глаза отцу и как-то разочарованно произнесла:
— Зря мы с мамой пощадили твою больную гордость и не сказали тебе о сыне.
— О чем? — тугой ком ужаса сдавил горло, мешая дышать. Салли с усилием провела ладонью по глазам, стремясь остановить слезы, которые продолжали литься. Всхлипнула, сдавленно заговорила:
— Гарри твой сын. Я знаю, ты не изменял маме… но кто-то очень хотел от тебя ребёнка, так сильно хотел, что пошел на обман с Оборотным зельем.
Северус моргнул, невидяще глядя в стену: Лили… Лили под оборотным, изображающая Мэри. Тот единственный раз, когда Мэри запахла розовой водой, которой никогда не пользовалась, но ею постоянно душилась Лили Эванс, а потом и Поттер. Как же он не обратил внимания на тот тончайший нюанс? На тот краткий миг чужого запаха? Но в том-то и дело, что он решил, что это беременная Мэри экспериментирует с духами, примеривая их к себе, чтобы понять, от какого запаха её меньше всего тошнит…
Вспомнилась ему и двухлетняя Салли, плачущая в кроватке и зовущая неведомого Гайи… И она же потом сказала им, глупым взрослым родителям, что Гайи — это Гарри, её брат. Как же он не связал это воедино? А вот так! Потому что даже и на миг представить себе не мог, что у него где-то на стороне родится ещё один ребёнок!
Голос дочери прорвался сквозь пелену воспоминаний, пробив стену возмущения:
— Что ты наделал, папа? Гарри так великодушно решил молчать, решил ничего не говорить тебе. А ты всё испортил. Всё! Что конкретно ОН сделал ТЕБЕ? За что ты его так обидел? Папа, за что?..
А вот именно за то, что он… черт… Северус яростно уставился на дочку и свирепо прорычал:
— Что значит — «решил молчать»? Кто решил? И когда?
— Я узнала Гарри. Узнала мальчика из своих видений. С ним была тётя, у которой он вырос, ведь мама у него умерла. Тётя Петунья сказала моей маме, что Гарри похож на маленького Северуса, то есть на тебя. А мы ей сказали, что папа — ты — не переживет правду, потому что ты слишком гордый. А Гарри сказал нам всем, что не надо тебе ничего говорить, что он всю жизнь без родителей прожил, а значит, и дальше проживет. Вот. Гарри такой само-отвержен-ный, а ты! Что ты наделал?! Ты его обидел. Ты вообще вел себя, как идиот, папа, мне стыдно за тебя. Ты такой большой и взрослый, а ведешь себя как распоследний хулиган, дорвавшийся до мести. Ну и кому ты отомстил, папа? Одиннадцатилетнему мальчику? Тебе самому-то не стыдно?
— Не смей говорить со мной в таком тоне! — взорвался доведенный до полного изничтожения Северус. Ну в самом деле, кому приятно выслушивать справедливые нотации от собственного ребёнка? Салли, поняв, что перегнула палку, сочла за лучшее ретироваться, тем более, что почувствовала — отец дожат. А значит, пусть дальше его ощущение вины дожимает, свои претензии она до него уже донесла.
Поумирав пару часов, Гарри вытер слезы и сердито передернул плечами — ну и нафиг! Нужен ему какой-то ублюдок, когда у него и без того есть отличная семья: тётя Туни, дядя Вернон и Дадлик. А папаша ему и боком не сдался!
На обед Гарри не пошел, не хотел, чтобы кто-то видел его опухшие от слез веки и покрасневшие глаза, вместо этого он решил прогуляться, с чем и вышел сперва во двор, а потом и за пределы его — на берег озера. Бредя по прибрежной гальке, Гарри попинывал крупные камни, а мелкие и плоские подбирал и запускал в воду, стараясь сделать как можно больше «блинчиков». Оглушительный гавк заставил его сердце сжаться до размеров испуганной горошины. Обернувшись, Гарри чуть и душу не выпустил наружу — прямо на него неслось невообразимое чудище ростом со слона и о трех головах… Это поэтому во дворе нет ни души? — подумалось Гарри, чувствуя, как теплеет между ног. Непроизвольно зажавшись, Гарри свел ноги, чтоб не описаться ещё больше. Потом, плюнув на какие-то ненужные достоинства, сложился пополам и лег на гравий, закрыв голову руками. Земля под ним ощутимо задрожала под шагами многоголового монстра, а когда он подошел и остановился, Гарри услышал, как скрипят камни под тяжестью чудовища. «Всё, — подумал Гарри. — Сожрет меня и… Интересно, а как? Сразу тремя головами разорвет или одной, самой главной пастью проглотит?»
— Пушок, ты кого там гонишь? Кого ты нашел? Опа… А и здравствуй, мальчик, ты чего лежишь? Али упал? Ты живой там, не ушибся?
Скрип гравия под человечьими шагами и человеческий голос убедили Гарри, что монстр его убивать не собирается. Убрав руки с головы, он осторожно приоткрыл глаза и посмотрел вверх — над ним стояли Хагрид и трехголовый пёс, пускающий слюни из всех трех пастей. Хагрид его узнал и сообщил псу:
— О, это Поттер, Пушок. Ты смотри-ка, вышел малец с тобой познакомиться… — и к Гарри: — Я его ночами-то выпускаю, чтоб сторожил школу, но ночью-то что? Темень, холод, одиночество, ну никакого интересу для его носов-мозгов… Вот. Потому и пущаю погулять деньком ясным да солнечным, пока в школе все обедают да учатся. Ты эта, вставай давай, хватит на камнях лежать…
С этими словами Хагрид нагнулся, поднял Гарри, поставил и, отряхивая, добродушно ворчал:
— Ну вот, ещё и в лужу сел, пойдем-ка ко мне, обсушимся.
Стоит Гарри, покачивается от энергичных шлепков и во все глаза головастика разглядывает — огромного, чудовищно-прекрасного, и от этого осознания все обиды куда-то улетучились. Сейчас Гарри простил церберу всё: и испуг, и мокрые штаны, потому что другого этот зверь и не заслуживал, а именно этого и только так, настоящего почтительного уважения к себе. Хагрид привел Гарри в свою сторожку — это был длинный приземистый дом из серого камня, сложенный с покатой черепичной крышей, позади него виднелись пристройки в виде конюшен, шорных, каретных и прочих сараев, ряд вольеров для содержания разных животных и часть пришкольного огорода. Теплицы Гарри уже видел, они располагались на южном склоне горы.
В огромной комнате горел камин, на раскаленной решетке сушились штаны, на полу перед камином разлегся Клык, ещё один пёс Хагрида нормальной маггловской породы — неаполитанский мастино, очень крупный итальянский дог, но, увы, всего лишь по колено Хагриду, диванный тойтерьер, ей-богу… Сам Гарри, закутанный в пушистое полотенце размером с палатку, сидел на кровати, сжимая в руках большую кружку малинового чая, дышал ягодным духом, грел ладони и слушал увлекательный рассказ полувеликана:
— Ну и вот, запретил, значится, директор, акромантулиху для Арагоши заводить, грит, нельзя опасных тварей не в том климате и ареале разводить, во как! Ну нельзя так нельзя, кто ж против-то? Да токмо Арагоше-то одному тоскливо… но чего ж ради друга-то не сделаешь? Вот и пришлось его того… на родину везти и на волю отпускать. Ой-й, ты бы видел его рожу счастливую восьмиглазую, как обрадовался-то, даже прости-прощай сказать забыл, ка-а-ак понесся вон на своих ходулях, тока его и видели. Всё, уходулил Арагог, значит, смотрю я, как сосенки и кедрики качаются, путь его отмечая, слушаю тишину греческую, благодатную, теплую — солнышко ласковое пушистое, бабочки порхают, травка на ветру шуршит, птички чирикают, кричит кто-то…
— Кто? — поднял Гарри голову от кружки и глядя на рассказчика сквозь духмяный малиновый пар. Хагрид махнул рукой.
— Да девка одна. Арагошу увидела и завизжала, дура малахольная, как будто не видела она греческих акромантулов, что с того, что мой ручной и с половину слона ростом, ихние-то помельче, вишь ты…
— А почему? — поинтересовался гость. Хагрид пожал плечами.
— А пёс их знает, в колонии-то все мелкие, видать, для того, чтоб ресурсов пищевых на всех хватило. Ладно, собрался я домой, а Коста, грек тамошний, хозяин домика, где я комнату снимал, грит мне: «цербериха тут у соседей ощенилась, не хотите ли глянуть на головастиков, мистер Хагридос?» А я что? А я не против. Почему бы и не поглазеть, тем более, что за погляд денег не берут… Сходил, глянул. И вот как екнет у меня вот тута… — Хагрид постучал по левой стороне груди. — Все щеночки как на подбор, черные да смоляные, а один как весь белый, чужеродный какой-то, словно из другого помета подброшенный. Смотрю на него и думаю: «Это ж мой! Родненький!» Понимаешь, Гарри? Клык-то вот, крупный, тяжелый, но мне-то он, тьфу, по коленку. А тут такое вот чудо, собачка аккурат мне по размеру, ну как не взять его?!
Гарри посмотрел в окно, за которым виднелся голубовато-серый цербер, гладкошерстный и поджарый. И удивился:
— А почему его зовут Пушком?
— Дык он и верно пушистым был! Это, оказывается, особенность породы одомашненных церберов — щенки детским пушком покрыты. Он же на облачко был похож — белый-белый, как вата, три года пушистым был, пока не вырос и не начал линять… Погодь-ка.
Хагрид, прервавшись, сходил в кладовку и, вернувшись, подал Гарри белую вязаную шапочку — легкую и пушистенькую.
— Во, связал когда-то знакомым, но эту не взяли, грят, слишком девчоночья. Возьмешь, а, Гарри?
Мальчик с восторгом взял шапку, не замечая в ней ничего девчачьего: мягкая, теплая и, главное, не из простой шерсти, а из церберовской! И тут же натянул её на голову, примеривая, и радостно заулыбался — шапочка села ладненько, как родная. Три помпончика почему-то смешили его, один на макушке и два на кончиках тесемок. Хагрид так и расплылся умиленно, любуясь симпатичным мальчуганом в милой белой шапочке.
Пока Гарри гостил у Хагрида, а ученики обедали в Большом зале, в кабинете заместителя директора проводился срочный педсовет.
Северус и Минерва вежливо кивнули друг другу, встретившись у дверей, потом Северус, толкнув створку, с поклоном пропустил даму вперед. Вошли в огромный круглый кабинет со столом перед окном и подиумом сбоку, на нем лежал директор, свернувшись гигантскими кольцами. Его заместитель и приемный сын сидел за столом. Оба подняли головы и посмотрели на вошедших, прожигая синим и золотым рентгенами глаз.
— Что за срочность? — раздраженно рыкнул Северус вместо приветствия. Минерва согласно поджала губки.
Томас Марволо Реддл взмахом руки запечатал дверь и придвинул к посетителям сзади стулья, которые пнули их под колени, заставляя упасть на сиденья. Шумно вздохнув от неожиданной атаки стульев, профессора напряженно уставились на Реддла, тот не стал тянуть резину, огорошив их вопросом:
— Вас сразу уволить или помолчите сперва? — дождавшись утвердительного молчания, Том грохнул кулаком по столу и рявкнул: — Что на вас нашло?! Почему в школьной статистике ваши предметы стали самыми непопулярными? Почему я получаю на вас жалобу от родителей детей? И почему сами дети так не любят вас??? Сушеная вобла Маккошка и Летучая мышь Слизерина — это случайно не про вас? Почему я и мой отец то и дело слышим в коридорах вот такие нелестные прозвища как «Летящий на крыльях ночи» и «Пьяная кошка»? И…
Тут Тома перебил директор, заговорив по громкой связи:
«И ещё я хотел обсудить то, что произошло в прошлый понедельник на уроке трансфигурации и сегодня на уроке зельеварения. Были обижены дети. Минерва, Северус, потрудитесь объяснить, почему на ваших уроках стены Хогвартса засекли негативный эмоциональный всплеск, которые трактуются как обида, унижение и страх».
Северус и Минерва осторожно покосились друг на друга: кто первый начнет оправдываться? Взгляды Тома и Гвина сошлись на Минерве, решая за неё. Та сдавленно откашлялась и с усилием заговорила:
— Ну… Кхе… Мистер Поттер весьма непочтительно обошелся со мной, когда я нанесла ему визит с уведомлением…
— Как? — ровно спросил Том. Минерве стало очень трудно дышать — проклятье, ну неужели придется объяснять?! — задушено прокаркала:
— Он смотрел на меня, как палач времен святой инквизиции. Так многообещающе смотрел, словно был готов предать меня казни. Директор, мистер Реддл, ну вы же согласны, что недопустимо ребёнку так смотреть на взрослого уважаемого человека, профессора…
— А как мальчику смотреть, если его предали взрослые? — злобно спросил Том. — Если от него отказался отец и сбежала мать? Если они волшебники и оставили его на попечение простым магглам, даже не потрудившись оставить координаты многочисленной магической родни? Кто там у Поттера в родственниках: Блэки, Малфои, Долгопупсы?
Закончив с Минервой, Том переключился на Северуса.
— Ну, а вы с чего на ребёнка взъелись? Тоже неправильно на вас посмотрели? Слишком дерзко, вызывающе?
Северус едва удержался от того, чтобы не оттянуть ставший слишком тугим ворот. С трудом протолкнув ком сквозь стянутый воротником кадык, он хрипло проговорил единственно разумное, что смог придумать — извинение:
— Простите, этого больше не повторится.
И замер — ведь правда же не повторится? Не будет же он и дальше срываться на чертового мальчишку, который оказался его внебрачным сыном? Ррр-р-р… Ну за что ему такое наказание?! Какого лысого МакБуна в его спокойной размеренной жизни появился чертов мальчишка с треклятой фамилией Поттер!
Тут Северус случайно глянул на директора и внутренне застонал — ой, не вовремя он предался размышлениям! В золотом взгляде Гвинедда читалось ехидное понимание, а поймав взгляд Северуса, в нем появилось предостережение:
«Не вздумайте вмешиваться в жизнь мальчика. Вы ему никто и звать вас никак. И вообще, доноры биоматериала никакой роли не играют в жизни случайно созданного ребёнка. Забудьте о сыне!»
Легко сказать «забудь», разве это теперь возможно? Тем более, что дочь будет теперь презирать меня за мою хулиганскую выходку. Понимаете, сэр? Она же теперь думает, что я ненормальный…
В ответ на эти мысли Гвинедд медленно кивнул — верно, вот и не срывайся больше на детей, их учить надо, а не презирать-унижать. Для этого обычно заводят врагов. Запомни, Северус, как можно крепче запомни: взрослый никогда не должен становиться врагом ребёнку, иначе у детей совсем не останется защиты!