Львив

30. Сердце удода и пепел его костей. Пульса денура

Леви Михаэль Цви выбрал самое удобное время, чтобы исчезнуть вместе с пани Сабиной из Львиного города, продав свою антикварную лавку. Он не стал свидетелем злодеяний саббатианцев, даже не узнал, что натворили его «многообещающие» любимчики, едва не ставшие причиной нового разгрома Староеврейской улицы. Расследование убийства маленькой девочки Злоты, дочери горничной Любомирских, только началось, однако предчувствия в воздухе витали страшные. Мысль, что незаконнорожденную, нелюбимую матерью Злоту могли погубить Любомирские, просто изведя девчушку тяжелой работой, голодом и холодом, в расчет не бралась.

Смерть Злоты должна быть признана насильственной и умышленной, а ее обстоятельства — только ритуальными, заявил иезуит Несвецкий, перепоручая изучение всех обстоятельств дела своим коллегам. В действительности же никто эту девочку не убивал. Злота, возвращаясь в тот злополучный мартовский день с купленными в лавке смоквами, завернула в тихий дворик, села на край колодца. Липкие, пропитанные сладким соком винные ягоды, которые она с удивлением разглядывала, неожиданно упали в колодец. Испугавшись жестокого наказания, она залезла в колодец, думая, что там не очень глубоко, но скользкие стены не позволили вылезти. Злота захлебнулась в холодной воде и пошла ко дну. Утонувшую девчушку нашли много позже, когда вечером торопящаяся служанка слишком глубоко опустила ведро. Испугавшись, что ее обвинят в убийстве, служанка решила избавиться от тела, пролежавшего в родниковой воде почти в полной сохранности. Темной ночью она отнесла мертвую девочку в лес за город, беспрестанно оглядываясь, как бы кто не увидел.

В тот мрачный час в лесу собирались на свои тайные сходки саббатианцы. Еретики жгли костер, жаря на нем запрещенную живность — поворызников, мышей и жаб, смакуя некошерные кушанья, словно это были нежные телята, барашки или курочки.

В отблесках огня саббатианцы заметили женщину, положившую в заросли можжевельника маленькое тельце, и сразу же исчезнувшую. Сгорая от любопытства, они ринулись туда.

— Будь ты проклят вовек, можжевеловый куст! — выругался Лейба, прозванный «Хемдас Цви», разглядывая страшную находку. Серое, заплатанное платьице Злоты, темный передник, серые грубые чулочки — все в кровавых пятнах. Небольшие ранки от острых камней, которыми выложены стенки колодца, на руках и ногах Злоты вполне могли сойти за следы порезов и проколов.

— Смотри, какая бледная! Ее обескровили особо изуверским способом — предположил его приятель Крысолов, — кололи острыми иглами, резали и били.

— Что ты, малышка утонула — возразили другие, — не видишь разве, какие у нее выпученные глаза, а волосы до сих пор мокрые.

— А пятна крови?

— Исцарапалась об острые камни, так бывает, если колодец слишком узкий.

В головах этих отчаянных людей закопошилась сатанинская мысль: тело девочки можно подкинуть в еврейский квартал и донести инквизиции о ритуальном убийстве! Это добьет рабби Нехемию Коэна, ненавистного им, а заодно больно ударит по новому старосте общины, Авишалому Познеру, тоже мешающему расползанию ереси. А страдания их соплеменников?

Все это злодеев волновало в самую последнюю очередь. Они давно порвали со своим народом и ненавидели евреев не меньше патера Несвецкого.

За что? За то, что евреи оплевывали Шабтая Цви, считая его еретиком.

Люди, предавшие Машиаха и даже покушавшиеся на его жизнь, не могут быть нашей крови, говорили саббатианцы.

Поначалу растерявшиеся еретики, еще не до конца утратившие совесть и сострадание, раздумывали, что им делать с трупиком девочки. Идея инсценировать ритуальное убийство пришлась по душе отнюдь не всем, уж больно это рискованно! С другой стороны, когда представиться еще такой удобный случай поквитаться с Коэном?! Посоветовавшись, они ничего не решили и поодиночке, скрытыми тропинками, блуждая и запутывая следы, покинули ночной лес.

Но двое из них, яростные саббатианцы Лейба «Хемдас Цви» и Матиэль (прозвище Крысолов) остались. Они угрюмо смотрели на тело Злоты, лежащее в можжев ельнике.

— Надо убить удода, самца, — сказал Крысолов, съесть его сердце, пока оно бьется, а саму птицу сжечь до пепла костей. Тогда, выпив пепла в смеси с кровью другого удода, самки, и с кровью невинного ребенка, мы обретем дар ясновидения[43]. Положим рядом мертвую девочку, убедим «как бы случайно» подойти к кострищу патера Несвецкого и скажем, что здесь колдовали евреи…

— Ты совсем рехнулся? — закричал на него Лейба, — зачем тебе удод?!

— Поляки зовут удода еврейской кукушкой, даже верят, будто евреи чтят сатану в образе этой пестрой и глупой птицы — объяснил, не поднимая отрешенных глаз, Крысолов. — Я нашел это в старой польской книге.

— Ну и пеки своих удодов, — зло буркнул Лейба, — а я ухожу.

Лейба плюнул в остывающий костер и ушел, не попрощавшись.

Крысолов остался. Гнездо удодов, отвратно пахнущее, изгаженное, он выследил еще вчера и теперь холоднокровно шел убивать. Схватив оранжево-черного, пестрого петушка, еретик поднял его над гнездом, держа за гребень. Удод вертелся, верещал, пытаясь клюнуть, но руки Крысолова, душившие и не таких чудищ, оказались сильнее. Острым ножом он вскрыл самца и вырвал маленькое, яркое сердце. Сердце удода трепыхалось. Преодолев мгновение отвращения, Крысолов положил сердце удода в рот и разжевал. Оно оказалось горьким. Затем саббатианец понес кровоточащую птицу к костру. Подув на черные ветки, он вновь разжег огонь и бросил удода в самое горячее пламя.

Вонючий петушок начал обугливаться, но пока он прогорел до пепла костей, прошло около трех часов. Еретик то и дело подносил к костру новые ветки, раздувал огонь, тыкал палкой пекущегося удода. Наконец удод сгорел.

Пепел его был аккуратно собран в плоскую глиняную чашечку.

Потушив огонь, Крысолов написал углем на земле вокруг него еврейские буквы, знаки Зодиака и алхимические символы, а после отправился убивать самку удода. Крови с нее натекло мало, на две ложки, но этого хватило, чтобы размешать с пеплом в чашечке и залпом, словно невкусную микстуру из аптеки герра Брауна, выпить. Обескровленную удодиху с оторванной головой Крысолов швырнул прямо на труп Злоты.

После он отнес девочку и удодиху, зная укромные ходы, в синагогу Нахмановичей, на свитки Торы. Инквизицией было найдено кострище, вписанное в гексаграмму, круг и расчерченное каббалистическими сочетаниями букв. На ветвях можжевельника висел серенький чулочек, точь-в-точь такой же, как у Злоты. Видимо, Крысолов потерял его, когда перетаскивал труп из леса в синагогу, не обратив внимания в кромешной темноте. Чулочек напялили на ножку девочки — и он подошел.

Предателю инквизиция обещала полную безопасность, если он будет свидетельствовать против своих соплеменников на суде и подтвердит причастность рабби Коэна к умерщвлению христианских детей.

— Я подарю тебе титул шляхтича Крысинского! — клялся Несвецкий, — только удостоверь, что все было именно так…

Крысолов соглашался с иезуитом. Расправы единоверцев он не ждал.

Как только чудовищные деяния Крысолова стали известны на Староеврейской улице, то злопыхатели, радовавшиеся несчастью Нехемии Коэна, вмиг приумолкли.

Инквизиция по «делу Коэна» могла схватить любого еврея, приписав ему тайные замыслы и сжечь с Коэном на общем костре. Панические настроения усиливались с каждым днем. Никаких сведений из инквизиции не просачивалось, все совершалось в тайне, и даже ксёндзы заговорщицки молчали. В христианской части Львива распространялись слухи, фантастически переделывавшие отголоски реальных событий. Мещане уверяли, будто инквизиторы при обыске в синагоге Нахмановича нашли не одну мертвую девочку, а целую галерею ритуальных сосудов с человеческой кровью, снабженных этикетками и запечатанных для лучшей сохранности. На самом же деле в подсобном помещении синагоги хранили кувшины, где бродила праздничная изюмная настойка. Рядом якобы валялись десятки проткнутых иглами облаток, которые еврейские дети, подстрекаемые старшими, ночами воруют в костелах весь месяц нисан, и сломанные, оскверненные распятия, тоже краденые.

Рассказывали еще, что доносчик Матиэль Крысолов — нисколько не еврей, а поляк, мелкий шляхтич, ставший случайным свидетелем страшных зверств накануне иудейской Пасхи и решивший открыть это честным людям.

В том, что рабби Коэн занимался черной магией и причинил немало зла христианам, поляки не сомневались. Евреи, не сумевшие вовремя покинуть Львив, оставались заложниками гнева иезуитов. В этом тоже обвиняли Коэна: ведь его преступления распространяются на всю общину, и заранее проклинали, считая, что под пытками Коэн припишет своим обидчикам смертные грехи, которые они не совершали. Ужас внушали скрытые рукописи Коэна, невероятно антихристианские, кричали, что их уже обнаружила инквизиция в стенной нише его дома и вскоре они будут предъявлены святому трибуналу, а пока переводятся на польский язык. Отчаяние овладело людьми, все искали укромные места, куда было б можно спрятаться, перепрятывали ценные вещи, а некоторые уже готовили себе саваны…

Выход нашелся неожиданно. Испуганные евреи забыли, что без участия предателя, Матиэля «Крысолова», инквизиция вряд ли сможет развернуть ритуальный процесс. Все обвинения принадлежат его извращенной фантазии, и, если каким-то образом заставить клеветника замолчать, то ксендзам будет нечего предъявить Коэну. Однако Крысолов находится под полной и неусыпной защитой «Ордена Иисуса», иезуиты денно и нощно охраняли главного свидетеля, не оставляя его одного ни на минуту. Проникнуть в здание коллегии иезуитов еврею было невозможно, но.

Есть шанс воздействовать на лжеца издалека, мистическим проклятием, которое древние мудрецы называют «пульса денура», удар огня или удар огненным кнутом на арамейском языке. Слабые намеки об этом встречаются в любимой саббатианцами книге «Зогар», дошли воспоминания о раввине из вавилонского, ныне засыпанного песками, города, превратившем негодяя в груду костей усилием воли. Так почему ж не попытаться убить Крысолова с помощью этого заклятия?!

Пульса денура — это запрос в небесный суд о несправедливом поступке того или иного человека, который угрожает жизни своего народа.

Мы не в силах существовать с ним в одном мире! Рассмотрите все его дела и в течение 30 дней либо оправдайте его, продлив дни, либо покарайте смертью! — просят евреи. Вот что такое пульса денура, не заговор колдуньи, не порча и не сглаз, а просьба разобраться с теми, кто улизнул от земного правосудия. Применяется пульса денура крайне редко, действует только на рожденных еврейской матерью, знают об этом способе единицы, но рабби Коэн, выдающийся каббалист всей Речи Посполитой, разумеется, понимал, как следует проводить обряд.

Он и передал своим единоверцам идею покарать Крысолова, который не позднее чем через месяц отправится в ад, либо лишится языка, а рука его, посмевшая написать ложь, отсохнет.

— Не слишком ли поздно? — тревожились евреи, ведь инквизиция не будет ждать 30 дней!

Если имеется хоть малейший шанс побороть переметчика, надо им воспользоваться — вынесли вердикт старейшины.

Незадолго до полуночи, в лунное затмение, на еврейское кладбище (сейчас Краковский рынок) вышла странная процессия. Возглавлял ее новый глава общины, рабби Авишалом Познер, ровесник и друг детства Нехемии Коэна, одетый в белое и в белой кипе, гордо несущий длинную серебристую бороду. За ним следовали девять избранных знатоков иудейского Закона, старше 40 лет, одетых во все черное и с черными бородами. Луна — то ли испугавшись их, то ли повинуясь своим собственным правилам — скрылась, и стало совсем темно.

Став в круг у могилы, евреи зажгли черные шафрановые свечи, чуть ли не те же самые, при которых проклинали Шабтая Цви. Пульса денура началась. Аль даат Адони хаароним ихье бехерем Матиэль, бен Реувен бешней батей диним бельеним убетахтоним убехерем кдошей эльеним…, читали они все вместе замогильными голосами.

Мимо прошмыгнула большая летучая мышь.

… убехерем срафим веофаним увехерем коль хакаль гдолим уктаним веихью алаф макот гдолот венээманим вехолим рабим умешоним ихье бейто меавон таним…[44], раздавалось в кладбищенском безмолвии.

Луна не показывалась. До ее возвращения еще 11 минут.

— … Коль Исраэль! — произнес рабби Авишалом Познер.

— Омейн! — отозвались девять голосов.

— Омейн! — хотела вымолвить летучая мышь, но из ее пасти вырвался лишь слабый писк, не похожий на звуки еврейской речи. Черные свечи были погашены. Евреи постояли у могилы и вскоре разошлись по домам.

Луна выглянула, освещая уходящую под горку львивскую брусчатку с невысохшими за день лужами. На следующий день предатель Матиэль Крысолов не проснулся. Ангел смерти покарал его. Процесс о ритуальном убийстве девочки Злоты был приостановлен.

Правда, поляки приписали это неожиданное спасение евреев не древнему заклятию, а тому, что служанка, обнаружившая тело Злоты в колодце, на исповеди со слезами поведала все своему духовнику. Она подробно описала колодец, состояние трупа, на котором не обнаружилось никаких «ритуальных» ран, только три мелких царапинки от камней. Значит, ножом Злоту истыкали уже позже, когда служанка бросила ее под можжевеловый куст, и этими злодеями могли быть кто угодно. Инквизиции давно докладывали, будто там, на месте старого языческого капища, ночами летают демоны, а вместе с ними веселятся продавшие душу дьяволу.

Патер Несвецкий, конечно, расстроился, но расследование дела теперь зависело от него гораздо меньше, чем прежде, и пошло по новой, сатанинской, версии. Коэн по-прежнему сидел в темнице, допрашивался и слегка, для отчета, был пытан «стулом правды» (с иглами), но ничего не сказал. К осени Коэна обещали освободить без лишнего шума, если против него не выдвинут новых обвинений.