М. В. Ломоносов и основание Московского университета

Введение

В нашем сознании неразрывно связаны два замечательных явления русской национальной культуры и науки — Ломоносов и Московский университет. Тем более странным может показаться то обстоятельство, что тема «Ломоносов и Московский университет» до сих пор совершенно не разработана, что по вопросу об основании университета и роли Ломоносова все еще распространены антинаучные и антипатриотические концепции, созданные дворянской и буржуазной историографией.

Всячески раздувая и выставляя слабые стороны в мировоззрении и деятельности Ломоносова и, наоборот, скрывая и замалчивая сильные стороны великого русского ученого-материалиста, патриота и демократа, представители дворянской и буржуазной науки упорно клеветали на Ломоносова. «Великого мужа, вышедшего из среды народной» (Радищев), они изображали всего лишь автором торжественных од, певцом царей земных и небесных, далеким от народа. Материалиста Ломоносова, страстного борца против средневековой религиозной схоластики, они превращали в сторонника союза науки с религией и даже, более того, в сторонника подчинения науки религии. Под их пером Ломоносов превращался в человека, которого осыпали непрерывными почестями и наградами Елизавета, Екатерина II и их приближенные. Эта фальсификация образа и деятельности Ломоносова была начата еще графом А. П. Шуваловым, напечатавшим в 1765 году на французском языке краткую биографию Ломоносова. «Все наши государи последовательно покровительствовали и одобряли этого великого человека… Императрица Елизавета сделала его профессором химии в императорской Санктпетербургской Академии Наук и осыпала его благодеяниями. Царствующая сейчас императрица делала тоже еще в большем размере»[1], — писал Шувалов. Как это ни странно, но даже новейшие исследователи порой изображают А. Шувалова горячим поклонником и единомышленником Ломоносова, не замечая злостной фальсификации деятельности великого ученого[2].

Под пером дворянских и буржуазных исследователей борьба Ломоносова «с неприятелями наук Российских» превращалась в цепь случайных столкновений и скандалов. Его гениальные открытия замалчивались и приписывались другим, а его самого превращали в несамостоятельного ученика западноевропейских ученых, философов и поэтов Ньютона, Лейбница, Вольфа, Готшеда и других. В довершение всего Ломоносова искусственно изолировали от предшествующего и последующего развития передового, демократического направления в русской национальной культуре и науке. Он изображался гениальным одиночкой, замечательные мысли и гениальные идеи которого будто бы не были подхвачены и развиты ни современниками, ни последующими поколениями. Версия об одиночестве, изолированности Ломоносова, широко распространенная в буржуазной науке, оказалась одной из наиболее живучих, несмотря на свою полную несостоятельность.

Пламенный патриотизм Ломоносова, гордость за героическое прошлое русского народа и непоколебимая вера в светлое будущее России подменялись лжепатриотическими построениями в духе реакционной «теории официальной народности». В результате этого замечательный сын великого русского народа, выражавший интересы народа и боровшийся за осуществление важнейших прогрессивных мероприятий, оказывался в лагере реакции. Его изображали то единомышленником и соратником Екатерины II и Шувалова, то предшественником славянофилов и других духовных и светских реакционеров в политике и в науке.

За 200 лет, которые отделяют нас от жизни великого ученого, представители дворянской и буржуазной науки по-разному оценивали деятельность Ломоносова. На первый план выдвигалась то одна, то другая сторона его научной, литературной и общественной деятельности. Далеко не одинаково оценивались одни и те же факты его биографии, основные положения его мировоззрения и те или другие из его произведений. Но, несмотря на наличие огромного числа оттенков и вариантов в оценке жизни и деятельности Ломоносова в дворянской и буржуазной науке и публицистике, существо их составляет та ложная антиисторическая концепция, основные положения которой были охарактеризованы несколькими строками выше. Именно эта концепция лежит в основе совершенно различных по значению, содержанию и направлению работ Пекарского, Билярского, Куника, Шевырева, Ламанского, Соловьева, Погодина, Сухомлинова, Милюкова и других представителей буржуазной науки. Ко многим из этих работ приходится обращаться и сейчас, но их ценность и значение в настоящее время ограничиваются исключительно тем богатым фактическим и документальным материалом, который в них содержится. Особенно много фактического материала в работах Пекарского, Билярского и Ламанского[3]. Значительное количество документальных материалов было использовано и приведено Сухомлиновым в его многотомной «Истории Российской Академии»[4] и особенно в комментариях к предпринятому Академией Наук собранию сочинений Ломоносова[5].

Но, привлекая и используя эти и другие работы буржуазных историков и литературоведов, необходимо иметь в виду, что подбор материалов сделан в них крайне тенденциозно, что комментарии к ним извращают характер и содержание деятельности Ломоносова, что их общая концепция совершенно порочна. Такой характер и направление всех работ о Ломоносове представителей дворянской науки определялся тем, что дворянство представляло собой в XIX веке наиболее реакционный класс страны и его идеологи направляли все свои усилия на защиту реакционных уже по существу отживших производственных отношений, на воспевание самодержавия, охранявшего незыблемость крепостничества. В этих условиях не могло быть и речи о правильном освещении жизни и деятельности великого сына народа, выражавшего прогрессивные устремления масс. Что же касается буржуазии и ее идеологов, то и они не дали и не могли дать правильной оценки благородной патриотической деятельности Ломоносова, выражавшего интересы народных масс. Крайне слабая, трусливая и связанная с крепостническим способом производства и крепостническим государством, русская буржуазия никогда не была в нашей стране революционной силой, она никогда не возглавляла народ в его борьбе против самодержавия и крепостничества. Она постоянно шла на сделку с самодержавием и крепостниками, боялась движения масс, возлагая надежды на реформы сверху. В этих условиях буржуазия сознательно выхолащивала демократическое содержание деятельности Ломоносова, материалистическое содержание его работ и изображала самодержавие и крепостников в роли покровителей и благодетелей ученого и всей русской культуры и просвещения. Эти тенденции буржуазной науки с особой силой проявились в пореформенный период, когда на историческую арену выступил пролетариат, ставший во главе народа в его борьбе за уничтожение самодержавия и пережитков крепостничества в экономике и политической жизни, в борьбе за победу буржуазно-демократической революции.

С фальсификацией мировоззрения и деятельности Ломоносова непосредственно связано извращение его роли в основании Московского университета, а также извращение содержания и значения деятельности первого русского университета. Наиболее грубо и открыто это выявляется в трудах представителей официальной дворянско-монархической историографии (Шевырева, Снегирева, Погодина, Половцева и других). В решении ряда второстепенных вопросов, в изложении и оценке отдельных фактов из истории основания и деятельности Московского университета дворянские и буржуазные авторы во многом расходятся, но все они сходятся в главном. Для их работ характерны следующие основные положения:

1) Восхваление Елизаветы и Шувалова и крайнее преувеличение их роли и, наоборот, систематическое замалчивание и извращение роли Ломоносова в создании и превращении университета в центр передовой русской науки и культуры.

2) Попытка изобразить русскую национальную культуру и науку лишенными творческой самостоятельности. В применении к Московскому университету это сводилось к утверждению, что он — плохая копия немецких университетов, сделанная якобы Ломоносовым без учета русской действительности. Все успехи университета приписывались группе реакционных псевдоученых, работавших в нем в XVIII веке (Рейхель, Дилтей, Лангер, Шаден, Рост, Шварц и др.). Одновременно с этим замалчивалась и извращалась деятельность представителей передового ломоносовского направления: Николая Поповского, Дмитрия Аничкова, Семена Десницкого, Ивана Третьякова, Петра Страхова, Семена Зыбелина, Петра Вениаминова и Матвея Афонина; точно так же извращались характер и содержание той борьбы, которую вели Ломоносов и его последователи против идеализма, схоластики и реакционной науки.

3) Откровенно холопские и либерально-монархические концепции при освещении политики самодержавия, особенно политики Екатерины II в области культуры и просвещения. Полностью игнорировалось то положение, что передовая демократическая русская наука и культура и, в частности, ломоносовское направление в Московском университете развивались не с помощью царизма, а вопреки ему, в непрерывной борьбе с ним.

4) Извращение роли Ломоносова и основанного по его инициативе Московского университета в общественно-политической жизни России XVIII века. Игнорирование тесной связи Московского университета с освободительным демократическим движением в стране и его места в этом движении. Стремление изобразить Ломоносова сторонником, а университет — оплотом монархии и религии.

Первый официальный историк университета П. Сохацкий, выступавший с докладом в день 50-летия со дня его основания, превозносил на все лады Елизавету и Шувалова и даже не упомянул имени Ломоносова. «Патриотическим ходатайством пред великою в кротости Елизаветою, незабвенного друга просвещения, Шувалова, в златой век ее царствования положено в 1755 году первое основание мирного храма наук»[6], — заявлял Сохацкий. В официально-монархических тонах с начала до конца выдержана появившаяся через 30 лет статья И. М. Снегирева. Здесь мы снова встречаем «покровительницу наук Елизавету», которая будто бы любила университет истинно «материнской любовью», безудержное восхваление «изобретателя сего полезного дела» Шувалова, елизаветинских и екатерининских вельмож.

И. М. Снегирев, правда, упоминал и о Ломоносове, но его роль он ограничивал ролью «консультанта», которого привлек и использовал Шувалов. Что же касается последователей Ломоносова, то те несколько страниц, которые посвятил им Снегирев, совершенно извращают как содержание, так и значение их деятельности.

Такой же характер имели написанные Снегиревым и П. И. Бартеневым биографии Шувалова, напоминающие торжественное похвальное слово в стиле XVIII в.[7]. Логическим завершением и наиболее ярким выражением этих откровенно реакционных концепций явилась «История Московского Университета» С. П. Шевырева, составленный под его руководством «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского Университета» и речи, произнесенные на столетнем юбилее университета в 1855 г.[8].

Труды Шевырева были тогда же подвергнуты самой резкой критике в рецензии Н. Г. Чернышевского, показавшего всю порочность его концепций.

Отмечая выдающуюся роль Московского университета в истории русской культуры и ценность книг о нем для каждого образованного человека, Чернышевский писал: «Надлежало, по существованию различных ступеней развития университета, разграничить его столетнюю жизнь на периоды; показать характер внутренней жизни и внешнее значение университета в первые годы его возникновения, потом постепенное расширение и возвышение этого учреждения. В таком случае самый текст истории вмещал бы в себе только существенно важные факты, связанные по их внутреннему сцеплению и изложенные со всею возможной полнотой». Чернышевский отмечал, что у Шевырева вместо биографий деятелей университета даны их формулярные списки, что же касается «Истории университета», то в ней «почти исключительно преобладает официальный тон и полнее всех других событий университетской жизни рассказываются торжественные акты, речи на них произнесенные и административные распоряжения…»[9].

Книга Шевырева, открывавшаяся холопским посвящением Николаю I, ультрареакционная по своему направлению и псевдонаучная по своему содержанию, является клеветой на русскую национальную культуру и науку и фальсификацией их истории. Официальный верноподданический характер книги Шевырева был отмечен им самим в предисловии и подчеркнут ее построением.

На первом плане выступает «участие промысла божия»[10], а непосредственным его «исполнителем» оказывается Елизавета. «Елизавета основала Московский Университет»[11], — решительно заявляет Шевырев. Рядом с Елизаветой он ставит И. И. Шувалова, который «соединял редкие в себе качества души и умел породнить религиозное воспитание древнего русского человека с потребностями современного образования…». Восхваление Шувалова Шевырев заключает утверждением: «…на 28 году жизни совершил он лучшее свое дело — основал Московский Университет»[12]. Лишь после этих гимнов по адресу Елизаветы и Шувалова Шевырев переходит к Ломоносову, сводя его роль к тому, что он оказывал Шувалову помощь советами. В каком плане изображаются «эти советы», можно судить по утверждению Шевырева, что «Ломоносов выразил в своей жизни 3 основных национальных чувства: святую веру, преданность престолу и чувство русского могущества»[13]. Центральное место у Шевырева занимают указы Елизаветы и Екатерины, решения сената, ордера Шувалова, Мелиссино, Адодурова, Веселовского и других лиц, управлявших университетом. Он не жалеет самых пышных и громких эпитетов для бесконечных похвал реакционерам-профессорам Московского университета. Ученики же и последователи Ломоносова, отходят на второй план, и их деятельность фальсифицируется.

Так как работы Шевырева по истории Московского университета до настоящего времени остаются единственными сводными работами по этому вопросу, то большинство последующих авторов шло за ним, основывалось на его материалах, повторяло его выводы. При этом забывалось, что материалы подобраны и истолкованы им крайне тенденциозно, а часто и просто извращены, что не только изложение отдельных событий, но и история университета в целом фальсифицирована.

Мало нового внесла в разработку вопроса об основании Московского университета и роли Ломоносова в его создании и либеральная историография. Статьи Ашевского и Сыромятникова по существу отрицали всякое значение деятельности Московского университета в XVIII веке. Говоря о том, что Московский университет — «эфемерное учреждение», «ненужная роскошь», на которую «убивали миллионы» (Сыромятников), что «университет влачил жалкое существование», что «в нем не было людей с громким именем в области науки», что лекции читались по устарелым иностранным руководствам (Ашевский), авторы не скупились на самые громкие эпитеты, как только речь заходила о реакционной профессуре[14].

Вслед за В. С. Иконниковым В. Якушкин и М. Н. Сперанский считали Московский университет «сколком германских университетов со всеми их недостатками… как по характеру их деятельности, так и по своему устройству»[15]. Они явно преувеличивали значение и характер влияния Западной Европы на направление и содержание его деятельности. Кроме того, Якушкин абсолютно неправильно давал высокую оценку таким отъявленным врагам передовой русской науки, как Шаден и Шварц.

Однако, говоря о статьях Якушкина и Сперанского, следует отметить, что Якушкин впервые попытался проанализировать проект Московского университета с целью доказать, что истинным основателем университета является Ломоносов. Развивая это положение Якушкина, Сперанский в своей речи на праздновании 200-летнего юбилея со дня рождения Ломоносова отмечал, что именно Ломоносову университет обязан демократическим направлением проекта. Большое значение имела попытка Сперанского, хотя и в крайне общей форме, показать, что Ломоносов является не только создателем университета, но что именно он «дал ему то понимание этих задач и то направление в их выполнении, какие составили с тех пор и составляют до сих пор заслугу нашего Университета перед Россией»[16].

В дореволюционной России отношение к Ломоносову и оценка его деятельности не были и не могли быть едиными, как не было единым потоком развитие русской национальной культуры и науки. Еще в 1758 г. ученик и соратник Ломоносова Николай Поповский дал оценку его великих заслуг перед родиной и русским народом. Наиболее революционное произведение XVIII века «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева заканчивалось подлинным гимном в честь Ломоносова. Представители новой, демократической и революционной России, так же как и представители передовой национальной культуры и науки, высоко оценивали деятельность Ломоносова и рассматривали его как блестящего выразителя лучших качеств и традиций русского народа. Они видели в его жизни и деятельности образец беззаветного служения Родине. «Ломоносов страстно любил науку, но думал и заботился исключительно о том, что нужно было для блага его родины. Он хотел служить не чистой науке, а только отечеству»[17], — писал Н. Г. Чернышевский. Хотя в тех оценках, которые давали представители новой, демократической России Ломоносову и его деятельности, содержались отдельные ошибки, хотя эти оценки далеко не всегда были полными и всесторонними, в целом они правильно определяли место и значение Ломоносова и его деятельности в развитии русской национальной культуры и науки, в распространении просвещения в стране. Вместе с тем демократические деятели русской культуры вели борьбу за использование и развитие лучших ломоносовских традиций, за освоение и творческое развитие его научного, философского и литературного наследства.

Высокую оценку давали представители демократического направления в русской культуре Московскому университету и той роли, которую он сыграл в развитии национальной культуры, науки и общественно-политической мысли. Эти оценки нашли выражение в уже упоминавшихся рецензиях Чернышевского на «Историю Московского Университета» Шевырева и изданный к столетнему юбилею университета «Биографический словарь профессоров и преподавателей Московского Университета», в письме Чернышевского родным, целиком посвященном юбилею университета и его выдающейся роли в развитии русской культуры[18]. Ряд страниц «Былого и дум» посвятил Московскому университету А. И. Герцен, на всю жизнь сохранивший к университету чувство глубокой признательности и любви. На страницах «Колокола» он десятки раз выступал с гневным разоблачением реакционной политики царизма в отношении университета, мешавшей развитию старейшего центра русского просвещения. Герцен не раз поднимал голос в защиту студентов и студенческих требований, в защиту передовых профессоров университета, вопреки политике самодержавия двигавших русскую науку вперед и хотя еще робко и непоследовательно, но уже становившихся в оппозицию к царизму. Он разоблачал трусость и предательство либеральной профессуры, боявшейся революции и принимавшей все меры для того, чтобы помешать развитию студенческого движения. Воспитанник Московского университета, великий революционный демократ В. Г. Белинский был тесно связан с передовой профессурой университета и в своих статьях неоднократно давал высокую оценку его роли в развитии русской культуры.

«Каждый годовой отчет о действиях и состоянии Московского университета должен возбуждать живейшее участие: Московский университет — единственное высшее учебное заведение в России; он не знает себе соперников; у него есть история, потому что для него всегда существовало органическое развитие. В Московском университете есть дух жизни, и его движение, его ход к усовершенствованию так быстр, что каждый год он уходит вперед на видимое расстояние»[19], — писал В. Г. Белинский.

К оценкам, которые давали Московскому университету русские революционеры-демократы, примыкает и интересная, хотя и не без ряда ошибок, незаслуженно забытая работа А. Щапова, высоко оценивающая роль Московского университета в развитии и пропаганде материализма и специально останавливающаяся на его деятельности в этом направлении в XVIII веке[20].

Русские революционные демократы большинство своих работ были вынуждены печатать в подцензурной печати и поэтому не имели возможности открыто высказывать свои мысли об условиях и путях развития передовой русской культуры и науки. Это сказалось и на статьях Белинского, и на рецензиях Чернышевского на юбилейные издания университета в 1855 году, и на ряде других работ, вышедших из-под пера представителей демократического направления в культуре и освободительном движении. Это в известной степени облегчало распространение антинаучных концепций, относящихся к истории Московского университета, и событиям, связанным с его основанием. Только в наше время советские ученые восстановили историческую правду о жизни и трудах Ломоносова и его роли в основании старейшего университета страны и влиянии на направление деятельности Московского университета в первые годы существования.

Книги и статьи С. И. Вавилова, А. А. Морозова, Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Д. Д. Благого, В. В. Виноградова, Г. С. Васецкого и других советских ученых показали все величие благородной патриотической деятельности Ломоносова, сумевшего в условиях самодержавно-крепостнической России XVIII века раскрыть «с необычайной силой и выразительностью те особенности русского научного гения, которые потом проявились в Лобачевском, Менделееве, Бутлерове, Лебедеве, Павлове и прочих представителях русской науки»[21].

Следует отметить, что и эти работы не свободны от отдельных ошибок. Наиболее показательны в этом отношении книги Б. Н. Меншуткина[22]. Проделавший колоссальную работу по выявлению и публикации естественно-научного наследства Ломоносова и много сделавший для популяризации его деятельности, Б. Н. Меншуткин в то же время изображал его учеником и последователем то Лейбница, то Вольфа, отрицал самостоятельность ряда его открытий, говорил о том, что работы Ломоносова остались неизвестными и поэтому не оказали никакого влияния на последующее развитие науки.

Среди работ о Ломоносове необходимо выделить книгу А. А. Морозова, в которой дана яркая биография и характеристика многосторонней деятельности М. В. Ломоносова[23]. Однако не все стороны его деятельности изучены и освещены автором с одинаковой полнотой. Более обстоятельно исследованы его философские взгляды и работы в области естественных наук. В то же время деятельность Ломоносова в области распространения просвещения показана гораздо слабее. Особенно бледен раздел о его деятельности по основанию Московского университета. К сожалению, это общий недостаток работ, посвященных Ломоносову. Советские историки до сих пор не уделяли достаточного внимания ни теме «Ломоносов и Московский университет», ни истории Московского университета вообще.

Совершенно неудовлетворительна ни по общему направлению, ни по фактическому материалу юбилейная серия «Ученых записок», выпущенная Московским университетом в 1940 году[24]. Как очерки истории отдельных наук в университете, так и «Очерки истории Московского Университета» написаны на низком научном и идейном уровне и изобилуют грубейшими ошибками. В работе авторов очерков ясно ощущается спешка, плохое знание материалов, покорное следование за Шевыревым (исключение составляет, в общем, удачный очерк по истории географии).

Особенно ярко сказались недостатки серии в обобщающей статье С. В. Бахрушина «Московский Университет в XVIII веке»[25]. Автор не только не разоблачает реакционный и антинаучный характер книг Шевырева, но по основным вопросам фактически солидаризируется с ним. Создателем университета оказывается у Бахрушина «вековой вельможа», привлекательный наружностью и «обхождением, со всеми упредительным, веселовидным, добродушным», «влиятельный по близости к стареющей императрице, «предстатель муз», корреспондент Вольтера, И. И. Шувалов»[26], Ломоносов оказывается на втором плане. Все успехи университета приписываются реакционерам: Дилтею, Фроману, Росту, Шадену, Рейхелю, Шварцу и другим. Русским же ученьем ломоносовского направления посвящается всего несколько строк (да и в тех автор путает имена и факты). Так же как и Шевырев, С. В. Бахрушин главное внимание уделяет официальной истории университета, излагая ее в соответствии с традициями буржуазной науки. В целом статья проф. Бахрушина представляет собой шаг назад даже по сравнению с имеющими почти полувековую давность работами Якушкина и Сперанского.

В последние годы (1949–1952) появился ряд работ, посвященных различным вопросам истории русской культуры и общественной мысли России XVIII века. В этих работах в основном правильно характеризуется содержание и значение деятельности Московского университета в первый период существования, его роль в истории русской национальной культуры и науки, подчеркивается ломоносовское направление работы университета в 50—80-х годах XVIII века[27]. Значение указанных работ в том, что они пытаются пересмотреть вопрос о месте Московского университета в развитии русской науки и культуры и его роль в формировании передовой общественно-политической мысли России. Однако все эти работы касаются истории Московского университета лишь попутно при исследовании других вопросов.

Первой попыткой дать научную историю основания Московского университета является вышедшая в конце 1952 г. монография Н. А. Пенчко «Основание Московского Университета». Написанная на основе большого количества архивных и других материалов, работа Н. А. Пенчко представляет несомненную ценность. В работе разбираются вопросы о проекте университета и роли Ломоносова в его составлении, о содержании идейной борьбы в университете в первые годы его существования. Особый интерес представляет глава «Организация научной части Московского университета по плану М. В. Ломоносова», в которой автор на основе ранее не использованного материала показывает полную несостоятельность продолжающей господствовать версии о том, что в Московском университете не было никаких лабораторий и кабинетов до приезда иностранцев, которые будто бы являются инициаторами научной постановки преподавания в его стенах.

Недостатком работы Пенчко является отсутствие необходимых обобщений и выводов по ряду вопросов, некоторая идеализация политики Елизаветы и Шувалова (как, впрочем, и личности Шувалова) в отношении Московского университета. Ошибочным является и стремление Н. А. Пенчко доказать, что политика самодержавия в отношении университета приобретает реакционный характер только после назначения куратором университета ставленника Екатерины II Адодурова. Это приводит автора и к другому ошибочному утверждению о том, что единственными представителями реакционно-монархического направления в университете были профессора-иностранцы.

Уже после того, как работа над настоящей книгой была завершена, вышел I том «Избранных произведений русских мыслителей второй половины XVIII в.», в котором больше половины занимают работы учеников и последователей Ломоносова, трудившихся в Московском университете. Значение этого издания очень велико. Оно фактически вводит в научный оборот и делает доступным широким кругам читателей произведения лучших представителей передовой философской и общественно-политической мысли, способствует восстановлению исторической правды в истории русской национальной культуры и науки. Книге предпослана большая вводная статья И. Я. Щипанова, анализирующая философские и общественно-политические взгляды учеников и последователей Ломоносова и показывающая их место в развитии передового направления русской философской и общественно-политической мысли. Эта статья является удачной попыткой проанализировать взгляды русских просветителей второй половины XVIII века, определить их место в развитии передовой общественно-политической и философской культуры.

В своей работе мы испытали значительные трудности, в первую очередь связанные с характером и состоянием источников.

Навсегда утрачен конфискованный Екатериной II архив Ломоносова. На другой день после его смерти библиотека и все бумаги Ломоносова были по приказанию Екатерины опечатаны Гр. Орловым, перевезены в его дворец и исчезли бесследно. Ряд буржуазных исследователей расценивал это как проявление «особой заботы» Екатерины о литературном и научном наследстве Ломоносова, как доказательство того, что Г. Орлов «обожал» Ломоносова. Совсем недавно подобную версию отстаивал М. В. Птуха[28]. Действительные цели этого акта были совсем иными. Об этом убедительно говорит письмо Тауберта Миллеру. Не скрывая своей радости, Тауберт сообщает о смерти Ломоносова и добавляет: «На другой день после его смерти, граф Орлов велел приложить печати к его кабинету. Без сомнения в нем должны находиться бумаги, которые не желают выпустить в чужие руки»[29]. О том, чью волю выполнял Орлов, недвусмысленно говорит письмо жены Ломоносова: «Все письма с прочими вещами запечатаны печатью его сиятельства графа Г. Г. Орлова по высочайшему соизволению…»[30]. В результате этого мы не имеем ни одного письма из переписки Ломоносова с его учениками, в частности, с Поповским и Барсовым. Нет в нашем распоряжении ни материалов о связи Ломоносова с Московским университетом в 1755–1765 годах, ни материалов, связанных с его работой над планом и проектом Московского университета.

В 1812 году погиб варварски уничтоженный армией Наполеона архив Московского университета, от которого уцелело лишь несколько случайных книг и документов. В огне московского пожара погибла библиотека Московского университета, собрания «Общества истории и древностей», материалы «Вольного Российского собрания», библиотеки и архивы ряда профессоров университета. Наконец, по неизвестным причинам за несколько дней до своей смерти уничтожил все свои бумаги наиболее тесно связанный с Ломоносовым его ученик и первый профессор Московского университета Николай Поповский.

В результате такого положения с источниками в ряде вопросов исследователь вынужден ограничиваться лишь косвенными доказательствами. Не все вопросы могут быть освещены с исчерпывающей полнотой.

При написании настоящей работы автор опирался на следующие источники:

1) Собрания сочинений Ломоносова, документы и материалы о его служебной и научной деятельности.

2) Хранящиеся в библиотеке университета так называемые «Протоколы Университетской конференции» (15 томов рукописных документов, относящихся к 1756–1770 гг., главным образом на латинском и частично на французском, немецком и русском языках).

3) Хранящееся там же 18-томное собрание речей профессоров Московского университета, объявлений о торжественных собраниях и праздниках в университете, «реестры публичных лекций» в университете и «упражнений» в гимназиях за 1755–1800 годы, 4 тома речей русских профессоров Московского университета, изданных в начале XIX в. Обществом любителей русской словесности, издания университетской типографии, газета «Московские ведомости».

4) Записки и воспоминания работников и воспитанников университета, разбросанные в различных периодических изданиях XIX века.

5) Архивные материалы из фондов ЦГАДА, ЦГИАЛ, ИРЛИ и архива АН СССР, в первую очередь фонды XVII разряда Госархива и фонды канцелярии и 3 департамента Сената в ЦГАДА. К этой категории источников примыкают и многочисленные публикации документов и материалов, помещенные в «Чтениях в обществе истории и древностей Российских», «Москвитянине», «Русском Архиве» и других изданиях XIX века.

Отнюдь не претендуя на то, чтобы исчерпать весь круг источников, связанных с основанием университета и его деятельностью в первый период существования, автор считает, что использованные им источники дают возможность ответить на основные вопросы, возникающие в ходе исследования данной темы.