Мафусаиловы хляби

Глава 1

Дарья снова переживала тот же кошмар. Вот она выходит из лифта, достает из сумочки ключи, следом слышатся Машкины шаги и ее голос: «А можно сразу чай с тортом?».

- Нет, нельзя, - отвечает Дарья, распахивая дверь, - Сначала котлетку с гречей, а потом…

Она умолкает, принюхиваясь. В квартире пахнет женщиной. Чужой. Это не первый раз, и ей совсем не хочется снова пережить унижение, а потому она делает шаг назад, чтобы выйти обратно в подъезд, тихонько закрыть дверь и… ну, скажем, переждать в соседнем дворе.

- Мам! – взвизгивает сзади Машка, - Ты мне ногу отдавила!

Дарья едва сдерживается, чтобы не влепить дочери оплеуху. Отступать теперь некуда. Она громко хлопает дверью и медленно снимает сапоги и куртку. Чтобы дать им время… привести себя в порядок. Дверь в гостиную открывается, и на пороге появляется Женя. Одетый. Строгим голосом отправляет Машку в свою комнату, а ее, Дарью, приглашает войти… Эта сидит на диване и даже выглядит смущенной. Виновато прячет глаза и крутит на палец прядь волос. А Женя говорит и говорит. Спокойно, внушительно, убедительно. Отношения зашли в тупик. Хватит мучить друг друга. Впереди целая жизнь. Для них с Машкой он снял квартиру. Временно. Пока они с Этой не закончат с переездом. Куда? Какая разница. Вот ключи и адрес. Холодильник они заполнили. Вот немного денег на первое время. Не переживай, алиментами он не обидит.

…

Дарья застонала и проснулась. Глаза саднило от слез, нос распух, и воздух приходилось хватать ртом, мокрая подушка противно липла к щеке. Она помнила, как стояла навытяжку посреди гостиной и молилась только об одном, чтобы Эта хоть ненадолго исчезла. Пусть бы даже пошла в туалет подкрасить свои вывороченные губы. Она бы тотчас упала перед Женей на колени, и он бы снова внял ее мольбам. Она ведь ничего сверхъестественного от него не требовала. Просто, чтобы был здесь, с ней. Делал вид, что все хорошо. Позволил видеть себя хотя бы по вечерам…

Сейчас она понимала, что Женя тоже предвидел подобную реакцию и устроил «трехсторонние переговоры» отнюдь не с целью еще больше ее унизить. Эта… просто исполняла роль стратегического подспорья, сдерживающего фактора, цепи, тормозящей рвущуюся из нее визгливую собачонку…

Дарья едва успела сдержать очередной водопад и, устало покачиваясь, двинулась на кухню. Старые, усиженные мухами, настенные часы говорили, что Машка уже полтора часа назад должна была вернуться из школы. Пока одуревший от слез и противного дневного сна мозг пытался сформировать соответствующую обстоятельствам эмоцию, в двери закопошился ключ, и облегчение пришло раньше тревоги.

Она поставила разогревать суп и, зачарованно глядя на плавающие в бульоне мясо, овощи и перловку, снова провалилась в воспоминания. Женя отправил ее в спальню – собирать вещи. Машкины они уже собрали. Дарья вся сжалась от такой неуместной деликатности и с почти слабоумной медлительностью принялась паковать чемодан. И ни разу ее не поторопили, хотя она и чувствовала застывший от напряжения воздух в квартире. Она все ждала шанса оказаться хоть на минутку с Женей наедине, чтобы снова повернуть все назад, исправить, подлатать и заштопать их неудачный брак, но так его и не получила.

Очнулась она на пластиковом сидении в аэропорту, рассеянно вспоминая, как здесь оказалась и куда делись сунутые ей на прощание ключ и бумажка с адресом. Скинула их в почтовый ящик? Выбросила по дороге в Енисей? Закопала в парке? И вдруг дико вскрикнула, решив, что вместе с ключом потеряла где-то по дороге и дочь, но тут же прижала ладонь к трясущимся губам - Машка разглядывала витрины сувенирных киосков.

А потом только облака за стеклом иллюминатора.

…

- Фу, чем пахнет? – услышала Дарья и зашлепала набрякшими веками. Суп! Подгорел. Она быстро сняла кастрюльку с плиты.

- Совсем чуточку подгорел, - пробормотала она виновато, ставя перед дочкой тарелку и присаживаясь напротив - Ты и не заметишь.

Машка придирчиво понюхала суп и принялась выколупывать из тарелки ненавистную морковку. А Дарья, изо всех сил стараясь остаться на поверхности, думала, что надо завести какой-то разговор, хотя бы спросить, как прошел день в школе.

- Ты припозднилась сегодня, - вяло произнесла она. Машка тут же защебетала, но Дарья уже снова заскользила вниз. Припоминались всякие гнусные подробности. Босые ноги с ярко красными, идеально ухоженными ногтями, на пушистом белом коврике из мерлушки, который Дарья тем утром тщательно пылесосила. Короткая юбка, старательно натянутая на колени…

Октябрь, и Эта ну никак не могла прийти с голыми ногами. Значит, ее колготки были торопливо затырены за диванные подушки. Хотя разве Эта будет носить колготки? Чулки. И обязательно в сеточку… Но все равно они были где-то за подушками…

- Что ты сказала? – Дарья неожиданно вынырнула и уставилась на дочь.

Машка закатила глаза и повторила:

- Сменку потеряла. С утра повесила мешок под куртку, а после уроков на крючке только куртка. Баба Надя помогла найти. Я уверена, что это дурак-Подковыров опять! Я даже Наталье Михайловне пожаловалась. Но она сказала, что он так… за мной ухаживает, и не надо на него сердиться.

Девочка захихикала и опустила глаза в тарелку, продолжая бесцельно гонять по ней овощи, словно надеясь, что суп таким образом хотя бы частично испарится, и ей придется меньше съесть.

Дарья даже не улыбнулась в ответ, вдруг испытав к своей девятилетней дочери чернейшую зависть. Две недели Машка ревела без перерыва и требовала папу. Но вот еще и месяца не прошло, как они вернулись в поселок, и она уже хихикает. И не раздражает ее больше ни слабый интернет, ни крошечная квартира, которую приходится делить с мамой и бабушкой, ни отсутствие собственной комнаты, ни новая школа, ни старая, жалкая площадка во дворе, ни дурак-Подковыров, который с первого же дня не давал ей проходу. Словно… словно так всегда было. А она, Дарья, так не могла, каждую секунду помня, что имела и чего лишилась. Не по своей воле! Она несколько лет мужественно закрывала глаза на все Женины похождения. Улыбалась, когда хотелось реветь, и с готовностью раздвигала ноги, когда хотелось отправить его спать на коврик в прихожую. Раздвигала ноги, даже зная, что ему это не нужно и не интересно…

Она зажмурилась, усилием воли прогоняя из головы Женю, и с неясным подозрением спросила:

- А кто это… Баба Надя?

- Гардеробщица наша, - ответила Машка и тут же плаксиво протянула, - Можно я не буду доедать?

Дарья безразлично кивнула, налила дочери стакан молока и сняла с корзинки полотенце. В корзинке внучку ждал бабушкин кулинарный изыск – пирожки с луком и яйцом. С вкусной добычей Машка улепетнула в комнату, а Дарья, на некоторое время застыла с удивленно вздернутыми бровями. «Баба Надя» и «Сменка» - это было что-то… чудовищно знакомое, личное, родное… и не могло иметь ну ничегошеньки общего с ее дочерью.

Она вышла из кухни и заглянула в комнату матери.

- Помнишь… когда я училась, у нас была такая… «Баба Надя»?

- Твоя подружка-то? – хмыкнула Валентина Ивановна, не отрывая глаз от ноутбука. Она работала на дому, и с тех пор, как на ее шею свалились дочь с внучкой, ей приходилось работать в три раза больше, помогая всем толстозадым и ленивым бухгалтерам поселка сводить дебет с кредитом, - Что вдруг вспомнила?

- У Машки сейчас тоже баба Надя. Гардеробщица.

- И?

- Просто забавно. Тот же самый поселок, та же школа, и будто та же самая баба Надя…

Валентина Ивановна убрала руки с клавиатуры и со странным выражением, одновременно сочувственным и раздраженным, посмотрела на дочь. Потом очень медленно и аккуратно, словно ступая по острым камням, произнесла:

- Если бы речь шла о бабе, скажем, Изауре, Лауре или Аделине, я бы, может, и разделила твое удивление…

- Забудь, - Дарья собралась было вернуться в постель, но задержалась, - А почему ты назвала ее моей подружкой?

- Ляпнула и ляпнула… Бабка была слабоумная, только с первоклашками и дружить. Странно, что ты вдруг ее вспомнила…

- Машка сказала, что потеряла сменку, и баба Надя помогла ей найти… Я словно в собственное детство погрузилась…

- Нечего туда погружаться! – взвилась вдруг Валентина Ивановна, - Займись лучше нынешней жизнью! А что было тридцать лет назад, давно ушло!

Под тяжелым взглядом матери Дарья прикрыла дверь и вернулась на кухню. Материнское раздражение было, с одной стороны, удивительно, а с другой, странно понятно и объяснимо. Когда она была маленькой, в поселке орудовал маньяк, похищающий детей, и Дарье лишь чудом удалось не стать очередной его жертвой. Отец тогда сразу бросил престижную и хорошо оплачиваемую работу горного инженера, забрал семью и увез прочь, в большой город – в Красноярск. Потом уже, спустя много лет, когда Дарья вышла замуж, родители вернулись в родные края встречать старость. Теперь вот вернулась и Дарья.

Убирая со стола и сгребая в мусорный мешок недоеденный дочкой суп, Дарья вдруг вспомнила, что у маньяка была писклявая, птичья фамилия. Чижик?

Нет! Чибис!

Она, кажется, лишь мельком видела этого невзрачного человечка с кривым носом и в огромных очках, когда милиционеры, скрутив ему руки за спиной так, что голова оказалась на уровне колен, засовывали его в машину. И долго еще отказывалась признавать, что он и есть то чудище, по воле которого она несколько месяцев провела в психиатрически клиниках.

Прибрав на кухне, Дарья заварила себе чай и с неохотой откусила от пирожка, смутно понимая, что надо поесть. О том, чтобы засунуть в себя тарелку подгоревшего супа – речь даже не шла. Она потыкала в телефон и нашла на википедии статью.

«Чи́бисов Виталий Сергеевич, 1937 (с. Грановщина) – 1989 (Красноярское СИЗО). Советский серийный убийца по кличке «Чи́бис». На протяжении нескольких лет похищал детей в поселке «Врановое». Был пойман с поличным при попытке спрятать тело последней своей жертвы – пятилетнего Миши Альхова – которого похитил прямо из детского сада, где работал охранником. Остальные жертвы найдены не были. Со следствием не сотрудничал, местоположение похищенных детей указать отказался. Их судьба неизвестна по сей день. Пытался симулировать безумие. Был признан вменяемым и расстрелян по приговору Краевого Красноярского Суда 18 марта 1989 г.»

С размытой черно-белой фотографии на нее смотрел плюгавенький мужичок с бритой головой и в очках. Подпись под фотографией гласила «Виталий Чибисов за несколько дней до расстрела».

Дарья долго вглядывалась в фотографию, и ничего в ней в ответ не дрогнуло, не возмутилось. Но стоило вспомнить слова «Сменка» и «Баба Надя», как сердце начинало тяжело трепыхаться в груди. А еще при мысли о «школе», несмотря на то, что в местную школу она ходила совсем недолго (первый класс она заканчивала уже в Красноярске). Так было всегда. Стоило только подумать о своем первом учебном году, как в нос ударял фантомный запах туалета, под ногами мнились бряцающие железной окантовкой стертые ступени и… тьма. Это старое, еще довоенной постройки, здание в виде перевернутой буквы «Т» будило в ней только ужас и безнадегу. Может, именно поэтому, когда они с Машкой вернулись, она и оформление ее в школу свесила на мать, отговорившись депрессией и разбитым сердцем…

…

Вспомнив про свое разбитое сердце, Дарья вновь захлюпала носом, роняя слезы в кружку с чаем. Снова одолели мысли о том, куда были спрятаны чулки в сеточку – под диванную подушку или под сам диван? Или были торопливо заброшены в узкий промежуток между спинкой того самого дивана и панорамным окном, сверкающим вечерними огнями? Может, забытые, они по-прежнему там лежат? О том, что они делали после того, как пухлая, кожаная обивка входной двери отрезала от них жену и дочь с двумя чемоданами – большим и маленьким. Наверное, обнялись и нервно рассмеялись. Без злорадства, лишь с облегчением. Открыли коллекционное вино, которое она, Дарья, берегла до Нового Года. Чисто чтобы снять напряжение. А потом… не стали даже трахаться. Включили фильм и уснули, утомленные неприятной историей, на том же самом диване… Эта – уткнувшись носом Жене в едва выступившую щетину, как любила всегда засыпать сама Дарья… до поры.

А еще через несколько дней Машка не вернулась из школы.

…

День сурка проходил, как обычно. Сквозь мутную дрему Дарья слышала, как мать кормит Машку завтраком и выпроваживает в школу. Осознание собственной никчемности, ненужности и беспомощности доставляло даже какое-то извращенное удовольствие. Мол, поглядите на принцессу Несмеяну. Мать гваздается, а я страдаю и плевать на весь мир. За Машкой хлопнула входная дверь, Валентина Ивановна ушла к себе – работать, а Дарья, стараясь опередить ноябрьский рассвет, поспешила погрузиться в сон.

Проснулась она уже после обеда. В квартире стояла тишина. Ни звуков телевизора, ни приглушенных пощелкиваний клавиатуры в соседней комнате, ни голосов. Она вполне могла бы спрятаться от ненавистной реальности под одеяло и снова уснуть, но все же потянулась к телефону.

13-30.

Она резко села и прислушалась. Уже к себе, а не к квартире. Она явно что-то проспала, и это что-то гораздо страшнее, чем уход Жени.

- Машка? – позвала она, хотя прекрасно понимала, что, если бы Машка была дома, она бы об этом знала. Может, мама забрала ее из школы, и они пошли гулять?

Борясь с головокружением, Дарья поднялась и подошла к окну, надеясь увидеть дочь на ржавой карусели, но во дворе гулял только ноябрьский ветер. Она набрала Машку, а когда ее забытый телефон глухо запиликал под подушками, стала звонить матери, но тут же отменила вызов. Вспомнила, что та предупреждала ее еще с вечера, что кормление Машки и ее уроки сегодня на Дарьиной совести, потому что она сама уходит на День рождения к подруге и вернется поздно.

Долго она стояла у окна, вздрагивая при появлении каждого редкого прохожего, а тем временем к поселку ползли ранние сумерки.

«Опять сменку потеряла что ли?», - подумала она, и это безобидное предположение внезапно наполнило ее чувством непоправимого. Она натянула джинсы, первую попавшуюся кофту и куртку и побежала в школу.

Бежать было совсем не далеко, но она, истощенная последним месяцем собственноручно прописанного постельного режима, страшно запыхалась, а перед школой затормозила, испытывая уже настоящий ужас. В большей степени это, конечно, был страх за ребенка, но было и что-то еще, что мешало войти в эти двери.

Мигающим несмелым взглядом она оглядела добротное двухэтажное строение, задержала дыхание и потянула на себя тяжелую дверь. Она была готова окунуться во тьму, пропитанную душным запахом туалета, но вместо этого ее встретил просторный, хорошо проветренный холл и скучающий за стеклом молоденький охранник.

- Учитель на месте? – выпалила Дарья.

- Какой именно учитель? – охранник вышел из своей будки, а Дарья, испытывая все более растущий ужас и, одновременно, стыд, мучительно припомнила:

- Наталья… Ник… нет, Михайловна. 2 класс. Букву… не помню.

- Буквы нет, у нас один второй класс. А Наталья Михайловна работает в первую смену, - настороженно ответил охранник, - начальная школа уже давно… Что-то случилось?

- Дочка… не вернулась из школы!

Парнишка вернулся за загородку, потыкал в стационарный телефон и передал трубку в Дарьины пляшущие руки.

А через мгновенье, как показалось испуганной матери, она уже сидела в кабинете директора. Черноволосый, румяный, пышущий здоровьем, Олег Иннокентьевич вызывал по телефону всех подряд – медиков, полицию, волонтеров, классного руководителя и завуча.

И начался Ад.