Магазины «Березка»: парадоксы потребления в позднем СССР

На протяжении 1960–1980-х годов магазины «Березка» становились все более заметными в городской повседневности. Все больше людей узнавало о них и либо стремилось туда попасть, либо осуждало их как проявление социальной несправедливости — а чаще всего и то и другое одновременно. Магазины «Березка» тем самым играли определенную роль в жизни советских граждан, в общественном сознании возникал их собственный образ, анализу которого и посвящена эта глава.

«Березки» как объект вожделения: «другой мир», «воображаемый Запад» и «эталон»

Благодаря тому что в «Березке» можно было купить без очереди самые востребованные и модные товары, недоступные в обычной торговой сети, внешпосылторговские магазины приобретали особенную значимость. «Березка» как место сосредоточения дефицитной, в основном импортной, одежды вызывала интерес у всех слоев населения. Исследовательница А. Тихомирова на основании интервью с жительницами Ярославля на тему потребления в советском обществе приходит к выводу, что «практики потребления западной и престижной советской (дефицитные шубы) одежды из московских “Березок” — анклава капитализма в СССР — обладали самой высокой дистинктивной значимостью для всех опрошенных ярославских женщин»[628]. Таким образом, даже жители Ярославля, где своей «Березки» не было, отличали и ценили «березочные» товары. Особенно после 1976 года, когда покупка чеков с рук стала менее опасной и все больше людей получали представление об этих магазинах. Информант из Санкт-Петербурга вспоминает: «Многие дамы покупали просто чек на один рубль, чтоб зайти поглазеть-померить»[629].

Для тех, кто посещал «Березки», высокая символическая значимость этих магазинов объяснялась прежде всего огромным контрастом между ними и обычными советскими магазинами: изобилие и качество продававшихся через «Внешпосылторг» вещей поражало советских покупателей, особенно при первом столкновении. Вот как это вспоминает женщина, которая получила чеки, проработав несколько лет в Монголии: «Когда я первый раз попала в “Березку”, это было сильное впечатление: все хочется, все другое и все такое нужное, такое симпатичное. И сама система торговли: народу нет, продавцы несравненно вежливее — это была просто другая форма обслуживания»[630]. То же вспоминает и сын работника советского торгпредства в США: «Знаю советских граждан, у которых, когда они первый раз оказались в “Березке”, было что-то вроде оргазма: они никогда такого не видели»[631].

Контраст «березочного» ассортимента с ассортиментом обычных магазинов состоял в том, что там была высокая концентрация импортных товаров, а также присутствовала та отечественная продукция, которой не было в обычных магазинах. Например, жена корреспондента советского телевидения, работавшего за границей, вспоминает продуктовую «Березку» так: «Там такой длинный прилавок и лежит свинина, розового цвета, внутри маленькая косточка со слезой. Такого окорока я в жизни своей не видела. Я говорю: Коля, ты посмотри, какая свинина! Он говорит: Вера, тише! Вдруг вижу копченые колбаски, тоже никогда таких не видела! Я говорю: Коля, Коля! Это не потому, что я какая-то деревенская женщина, просто это на меня произвело колоссальное впечатление, я просто не ожидала, что такое бывает…»[632]

Другой респондент вспоминает, как в 1971 году, когда он был студентом, друг позвал его с собой покупать джинсы: «Я представлял себе, что мы купим у фарцовщиков, а он повел меня в “Березку” — чеки его мама где-то купила. Я вошел туда, сначала думал: ну просто магазин. А там совсем другие вещи! Висит импортная одежда! Просто другой мир»[633].

Особенная притягательность «Березки» состояла не просто в наличии там импортных товаров, но в том, что товары эти были именно западного происхождения. Если в обычной торговой сети встречались изредка товары из соцстран или стран третьего мира, то западноевропейские блага в большой степени ассоциировались с валютной торговлей: «Да, в обычных магазинах могли быть венгерские, гэдээровские, чешские обувь, мебель, одежда — для нас тогда даже это было светом в окошке. Но на это надо было наткнуться, стоять в дикой очереди, а в “Березке” не только это, но еще и из “настоящих” стран — без очереди»[634]; «в магазине могли быть индийские джинсы, и за ними народ давился, но американские — только в “Березке”»[635].

Культ западных товаров, прежде всего одежды, особенно остро стал проявляться в эпоху оттепели, когда связи СССР с Западом интенсифицировались: в страну стало приезжать много иностранцев (важную роль здесь сыграл Фестиваль молодежи и студентов 1957 года), в широкий прокат стали попадать иностранные фильмы[636]. Тогда же в СССР начали проводиться показы западной моды[637]. Исследовательницы советского быта Е. Герасимова и С. Чуйкина на основании анализа интервью с советскими потребителями пишут о том, что даже когда импортные товары не были доступны гражданам, они все равно стремились каким-то образом приобщиться к западной моде: «В интервью часто говорилось о желании иметь вещи “как у людей”, “как у всех”, и именно это желание подталкивало к производству якобы промышленно произведенных вещей, обладающих большой символической ценностью: свитера и юбки вязались “с кино” и обзаводились фальшивым лейблом “под фирму”, в подпольных ателье шилась одежда по лекалам распоротых импортных товаров, индийские джинсы доводились до “фирменного вида” с помощью отбеливателя, советская техника самостоятельно совершенствовалась под “хай-фай” и тому подобное»[638].

Хорошее качество иностранных товаров в противоположность советским обсуждалось и в официальной советской прессе. Автор журнала «Крокодил» писал в 1976 году: «У меня шесть пар обуви: одна пара импортная и пять пар отечественного производства. К импортной паре у меня никаких претензий нет. Зато остальные пять пар постоянно портят мне настроение»[639]. Западные товары представлены как символ достатка и престижа и в советском кино тех лет. В фильме «Ты — мне, я — тебе» (1976) высокопоставленные посетители, чтобы попасть без очереди к популярному банщику, дарят ему импортные нейлоновые веники, английский шампунь, американский виски и жевательную резинку[640].

Американский антрополог А. Юрчак в своей книге о «последнем советском поколении» вводит термин «воображаемый Запад»[641]. Он пишет, что иностранные товары, музыка и даже иностранные слова составляли в позднесоветской картине мира особую зону, противопоставленную советской действительности и выступавшую в качестве некоего идеала, но не имевшую при этом прямого отношения к реальности. Как кажется, «Березки» в массовом сознании тоже были частью «воображаемого Запада»: они воспринимались как средоточие импортных товаров, кусочек иностранной жизни в СССР. Этот образ получил отражение в популярном анекдоте того времени — о чукче, который пришел в «Березку» и попросил там политического убежища[642]. Диссидент В. Буковский писал в 1981 году, что русский человек преклоняется перед Западом, толком о нем ничего не зная: «Запад для него — нечто вроде огромного магазина “Березка”, где есть всё»[643].

Слава «березочных» вещей распространялась довольно широко: даже те, кто не бывал в «Березке», видя на людях модные вещи, предполагали, что они куплены именно в чековом магазине: «Я купила как-то в “Березке” сумку и чувствовала себя страшно крутой девчонкой. А сумка-то — дерматин непотребный, вспомнить стыдно. Но каждый знал: это импортная, из “Березки”»[644]. Действительно, информанты вспоминают, что одетый «из “Березки”» человек выделялся из толпы: «вещи были совершенно особенные, березовое шмотье видно было на улице, издалека, особенно до середины восьмидесятых»[645]; «в Москве если человек хорошо одетый, говорили: о, это из “Березки”! Вот такое было расслоение общества»[646]; «сразу было видно, когда идет человек, одетый по-другому, и можно было предположить, что это из “Березки”»[647].

Внешпосылторговские магазины использовались иногда как западное кино из приведенного выше примера Герасимовой и Чуйкиной: «У моей подруги мама раньше ходила в “Березку” с блокнотиком, срисовывала вещички, а потом шила ей»[648]. Одежда из «Березки» или «как из “Березки”» тем самым становилась способом продемонстрировать следование моде. Австрийская исследовательница современной российской моды К. Клингсайс считает, что в советском обществе, где «идеологические механизмы были направлены на воспитание в людях “скромности” и “хорошего вкуса”, о “гламуре” и возможности продемонстрировать свой статус мечтали точно так же, но размышления об этом были облачены в иную словесную форму». В подтверждение она приводит следующее устное свидетельство: «Как раз в это время были валютные магазины. Вот она (сестра мужа. — К. К.) привезла не валюту, а какие-то бумажки (я забыла уже, как называются). Она мне дала на определенную сумму, я пошла в валютный магазин и купила себе платье бежевое, шерстяное, французское. ‹…› Видно, что импортное, дорогое, и то, что как раз — вот то, что надо»[649].

«Березки» как предмет возмущения: «разновидность кормушки» и «дорогое удовольствие»

Еще в конце 1960-х годов, вскоре после открытия «Березок», в СССР появился такой анекдот: «Что такое коммунизм? — Советская власть плюс сертификация всей страны»[650]. Ироническое переиначивание ленинской формулы подразумевало, что настоящий коммунизм наступит только тогда, когда все советские люди будут иметь сертификаты «Внешпосылторга», а следовательно, равный доступ к потреблению уровня «Березок».

Восприятие магазинов «Внешпосылторга» в советском обществе было двойственным. С одной стороны, как было показано выше, они были объектом притяжения как источник желанных импортных товаров. С другой стороны, как место, куда пускали не всех, они вызывали негативную реакцию. Некоторые осуждали «Березки» как рассадник привилегий для чиновников, а другие, зная, что заменители валюты можно купить за рубли, возмущались, что попасть туда могут только богатые люди.

Формально «Березки» действительно были магазинами для избранных. Их существование во многом скрывалось властями. Хотя обычно магазины и имели вывески, но в витринах выставлено ничего не было или они были занавешены[651]. Все постановления Совета министров о торговле за валюту и ее заменители были секретными, а сами магазины именовались в документах эвфемизмом «специализированный». Внутренняя инструкция для сотрудников Внешторгбанка о том, как обменивать валюту на чеки, должна была храниться в специальном сейфе: «Настораживает тот факт, — говорилось на заседании правления Внешторгбанка в 1976 году, — что некоторые сотрудники управления, вопреки требованиям инструкции “О порядке работы с документами для служебного пользования (ДСП)”, допускают хранение инструкций, сборников и других материалов ДСП в открытых столах, тогда как хранение этих документов должно осуществляться только в металлических шкафах. Например, в рабочем столе Т. Кулыгиной хранилась инструкция № 57 “О порядке обмена иностранной валюты на сертификаты в/о “Внешпосылторг”»[652]. Ходили слухи, что высшие чиновники получают часть своей зарплаты в сертификатах «Внешпосылторга», даже не выезжая за границу[653].

Таким образом, магазины «Внешпосылторга» оказывались в одном ряду с номенклатурными распределителями — закрытыми магазинами для высокопоставленных советских чиновников[654]. Модельер И. Андреева, рассказывая в своих воспоминаниях о том, как она доставала для себя модную одежду, о «Березках» отзывается с неприязнью: «священный заказник тогдашних VIP — особых граждан страны равноправия»; «одна из сторон рутинной системы раздач»[655]. Московская респондентка, чей отец в начале 1980-х годов получал чеки «Внешпосылторга» за переводы советских книг по физике на английский язык для их публикации за рубежом, вспоминает то же отношение в обществе: «А вообще наши “березовые” рубли были в кругу общения фигурой умолчания. “Березка” была разновидность кормушки, своего рода спецраспределитель, и было неприлично к нему быть приписанным, пусть даже и по невинным, совершено непартийным и некарьерным обстоятельствам»[656].

Анонимное письмо в Совет министров СССР с жалобой на торговлю за чеки. 1977. РГАЭ. Ф. 7733. Оп. 64. Д. 1018. Л. 72

Это восприятие получило отражение и в тогдашней неподцензурной литературе. В повести Юза Алешковского «Маскировка» (1978) это обыгрывается в ироническом ключе: «В общем, братец ты мой, генерал, все Политбюро сошлось на том, что надо устроить еще один всенародный внеочередной субботник, а магазины “Березка”, где по сертификатам без маскировки продукты продают высшего качества, закрыть немедленно, чтобы они, сволочи, не мозолили народу глаза и не уничтожали его веры в наше бесклассовое общество и в то, что все от мала до велика, от Брежнева до ханыги Тетерина, просты и скромны, как Ленин»[657].

«Березки» воспринимались не только как символ неравенства граждан в СССР, но и как унижение для советской валюты. Возмущение тем, что в «Березках» не принимают советские деньги, неоднократно отмечалось в «тамиздатских» книгах о жизни в СССР: «В “Березках” рубль цены не имеет. Это, возможно, единственный случай в мире, когда отечественная валюта не принимается магазинами страны»[658]. Корреспондент американской газеты The New York Times, работавший в СССР в начале 1970-х, приводит следующее мнение о «Березках»: «Это так унизительно, так оскорбительно, что в нашей стране существуют магазины, в которых не принимают наших же собственных денег»[659].

В эпоху существования трех типов сертификатов внутри системы валютной торговли были собственные привилегированные и обиженные пользователи. Иерархия строилась в зависимости от типа валюты: самыми ценными, как уже говорилось выше, были свободно конвертируемые валюты (СКВ), а самыми низкостатусными — валюты соцстран. В «Березках» для иностранцев это соотношение было особенно очевидным, потому что торговля там шла только на СКВ, что обижало туристов из тех стран, которые на свою валюту купить дефицитные товары в «Березке» не могли. Во внешпосылторговских магазинах для советских граждан иерархия обладателей валют строилась так же: на сертификаты с синей и желтой полосой ассортимент был ограничен. Жена корреспондента советского телевидения в Египте, имевшая право только на сертификаты с желтой полосой, говорит об этом так: «Вот я, например, хотела купить себе в “Березке” шубку каракулевую, а мне ее на желтые мои не продавали. У нас же всегда всех делили на людей и нелюдей»[660].

Возмущение обладателей чеков с синей и желтой полосой было особенно сильным от того, что магазины на все виды сертификатов были общими и с неравенством можно было столкнуться на личном опыте. Например, полковник А. Ярославцев, специалист советской военной миссии во Вьетнаме, так описывает свой опыт посещения «Березки»: «Из Вьетнама я возвратился в Советский Союз в январе 1968 года. Погода стояла холодная, а у меня даже пальто не было, да и вся одежда за время пребывания в джунглях основательно износилась. Я поехал в магазин “Березка”, где надеялся купить себе приличное пальто. ‹…› В магазине “Березка” было много прекрасных вещей. Мне очень понравилось кожаное пальто на меховой подкладке моего размера, и я попросил пальто у продавщицы, чтобы примерить. Она спросила: а какие у вас сертификаты? Я тогда еще не знал, что сертификаты существуют разные, и ответил продавщице: как какие? обычные. И вынимаю свои сертификаты с синей полосой. Продавщица улыбнулась и говорит: это пальто можно купить только за свободно конвертируемую валюту или за бесполосные сертификаты. Так я и остался без понравившегося мне пальто. Было обидно и горько на душе»[661].

После замены в 1977 году трех видов сертификатов чеками «Внешпосылторга» единого образца разница в покупательной способности исчезла. Однако перевести деньги с инвалютного счета во Внешторгбанке в качестве взноса в жилищно-строительный кооператив, гаражный кооператив, за путевку в санаторий или за автомобиль «Волга» по-прежнему могли только те, у кого было валютное покрытие счета (то есть те, кто получал зарплату в СКВ).

Отношение к «Березкам» как к номенклатурным магазинам было в большей степени свойственно жителям Москвы. Как представляется, это связано с тем, что в московские «Березки» ходило больше всего высокопоставленных чиновников. В других городах, где тоже были магазины «Внешпосылторга», их образ складывался несколько иначе. Например, про ленинградскую «Березку» информанты вспоминают так: «Магазин на набережной Макарова принадлежал “Внешпосылторгу”, допущены туда были трудившиеся за рубежами строители, ж/д сотрудники, ученые и перекупщики сертификатов»[662].

За пределами Москвы информанты скорее были склонны считать «Березку» не местом для номенклатуры, а дорогим магазином, куда можно попасть самим, купив чеки с рук. Возможно, это было также связано с тем, что магазины в провинции контролировались менее строго, а с продавцами легче было завязать неформальные отношения. Информант из Харькова вспоминает: «Мы покупали чеки в основном, чтобы купить одежду ребенку, что-то и себе покупали, но мало: все же курс 1:2 — это были большие деньги, а я работал инженером и отнюдь златые горы не имел, а жена вообще в детском саду работала»[663]. Житель Самары рассказывает: «Народ туда поглазеть заходил, кто-то и отоваривался, но, честно, я от этого далек был и смотрел на все с равнодушием — зарплата не позволяла даже и думать»[664]. Респондентка из Ростова подтверждает: «В школе выражение “купить чеки” было в ходу, но лично нам знакомые люди этого не делали — не те у них были доходы»[665].

«Березки» для иностранцев также вызывали возмущение советских граждан. Тот факт, что в СССР есть магазины, торгующие за наличную валюту дефицитными товарами и закрытые для советских граждан, получил отражение в популярной песне В. Высоцкого «Поездка в город» 1969 года. В ней наивный провинциальный герой, отправленный в Москву за подарками всей родне, не может попасть ни в какие магазины из-за очередей и с радостью бросается в «Березку», увидев, что там как раз очереди нет, и не подозревая, что путь ему туда закрыт. «Ну, что ж мне, пустым возвращаться назад? / Но вот я набрел на товары. / Какая валюта у вас? — говорят. / Не бойсь, — говорю, — не доллáры! ‹…› / Не помню про фунты, про стерлинги слов, / Сраженный ужасной догадкой. / Зачем я тогда проливал свою кровь, / Зачем ел тот список на восемь листов, / Зачем мне рубли за подкладкой?»[666]

Комментируя эту песню на концертах, сам Высоцкий рассказывал, что написал ее по мотивам реальной истории, произошедшей с его другом, актером В. Золотухиным[667]. Действительно, в своем дневнике Золотухин в августе 1967 года описал, как, бегая по московским магазинам с родителями, приехавшими навестить его из Алтайского края, он увидел валютный магазин:

«Подходим. У дверей несколько чмуров.

— У вас какая валюта?

— У нас советский рубль.

— Проходите, товарищ, с рублями здесь делать нечего.

— А мы просто посмотрим.

— Смотреть нельзя, пройдите, товарищ.

— Ну пустите посмотреть, мы трогать ничего не будем.

— Товарищи, пройдите, не добивайтесь себе неприятностей.

Отошли оскорбленные, облитые помоями. Молчим. Отец остановился, оглянулся, крякнул:

— Вот ведь как не умно мужику, значится, омрачают его существование. Для кого мы Советскую власть устанавливали, жизни свои, значится, покладали, нас же самих не пускают посмотреть, что они там иностранцам продают, чем они там за занавесками, значится, занимаются. А, может, там надо поразогнать кой-кого, может повторить 17-й год? Это через 50 лет нашей власти. Что они там распродают, почему с глаз закрылись? Окошки позанавешивали?»[668]

Но, помимо возмущения, «Березки» для иностранцев вызывали еще и страх. В иронической форме он тоже получил отражение в массовой культуре. В начале 1980-х, вскоре после появления жанра садистских стишков, подобный стишок был сочинен и на тему «Березок»: «Маленький мальчик доллар нашел, / Спрятал в карман и в “Березку” пошел. / Долго папаша ходил в Комитет: / Деньги вернули, а мальчика — нет»[669].

Страх этот не был случайным. И дело тут не только в расстрельной уголовной статье за махинации с валютой, но и в том, что «Березки» для иностранцев выступали маркером «шпионской» деятельности в советской пропаганде. Они представлялись «рассадником шпионажа» и использовались для обвинения советских граждан в сотрудничестве с иностранными спецслужбами. Бывший сотрудник КГБ Г. Семенихин рассказывает в своих мемуарах о том, что ему однажды выдали чеки серии «Д» и дали задание: отправиться в дипломатическую «Березку», приобрести там импортный алкоголь и отправить его через магазин на дом диссиденту П. Якиру. «Начальник, как и некоторые из моих коллег, почему-то считая меня похожим на иностранца, решил использовать в одном из своих мероприятий мою квазизарубежную внешность. Ему хотелось, видимо, лишний раз подчеркнуть и задокументировать связи Якира с зарубежьем, хотя бы в такой форме»[670].

В 1977 году в советской прессе проводилась кампания по разоблачению шпионской деятельности американского журналиста Дж. Крымски, который работал в Москве представителем информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс». В статье в «Литературной газете» рассказывалось о том, что журналист склонял советских граждан к сотрудничеству, подкупая их именно с помощью чеков серии «Д», на которые «завербованные» и отоваривались в «Березке» для дипломатов[671]. В статье про того же Крымски в «Известиях» говорилось, что этот «шпион» особенно активно работал в среде активистов еврейского движения, с пояснением, что «сионисты» поставляли «шпиону» «антисоветскую клевету за «импортные подачки»: «Чета Слепаков, Рубиных и другие взятые на содержание ЦРУ щедро отоваривались в магазине “Березка”», не гнушаясь при этом сбывать приобретенный товар по спекулятивным ценам даже в своем собственном кругу»[672].

Образ «Березок» в прессе и дискуссия о них в эпоху перестройки

В открытых советских источниках вплоть до второй половины 1980-х тема «Березок» никогда не обсуждалась как проблемная. Более того, сама практика пользования этими магазинами была негласной. Однако чем большее распространение получали магазины и чем больше людей о них знало, тем чаще упоминания о них просачивались в прессу. Например, статья 1976 года в сатирическом журнале «Крокодил» рассказывала о незаконном рынке-барахолке в подмосковном городе Бронницы. «В десяти шагах от нас, не стесняясь милиционера, яркий представитель современной барахолки предлагал новую дубленку. ‹…› Интересуюсь ценой. — Семь с половиной бумаг! — коротко бросает он. — А если дешевле? — Дешевле в “Березке”»[673]. Никакого объяснения, что такое «Березка», не следует, однако из контекста видно, что это источник дефицитных благ, менее доступный, но более выгодный, чем барахолка, — но главное, видимо, хорошо известный читателю.

«Березка» как место сосредоточения дефицитных благ появилась и в судебном фельетоне, опубликованном в «Правде» в 1979 году. Статья рассказывала о «скромном товароведе, занимавшемся спекуляцией: благодаря «великолепному выбору сапожек», сообщала газета, он был популярен среди москвичей так, как будто был «директором универмагов “Весна” или “Березка”»[674].

Упоминался в прессе и феномен сертификатов/чеков «Внешпосылторга». В 1974 году в «Крокодиле» было напечатано стихотворение Е. Евтушенко «Дитя-злодей», в котором поэт критиковал «испорченную» советскую молодежь, мечтающую только о заграничной работе, и предъявлял ей среди прочего следующий упрек: «Его зовет сильней, чем лозунг и чем плакат, / Вперед и выше — бесполосный сертификат»[675]. При этом, что такое сертификат, также не пояснялось.

В других публикациях, упоминавших заменители валюты, не было такой идеологический критики, как в стихотворении Евтушенко, но из статей было очевидно, что чек — вещь ценная. Газета «Советская культура» в 1983-м писала об антикваре из Горького, занимавшемся незаконной торговлей живописью и иконами. Автор статьи сообщал, что главной целью «дельца» было «купить подешевле, а продать подороже. Да желательно — за чеки “Внешпосылторга”»[676]. В 1984 году газета «Известия» рассказывала, что чиновники различных ведомств, отвечающие за отправку людей в командировку за границу, пользуются своим положением, а именно — дают разрешение только при условии, что те после своего возвращения выплатят им «вознаграждение» в виде чеков «Внешпосылторга»[677].

С конца 1970-х в прессе все больше утверждался образ «Березок» как символа и неизменного атрибута шикарной жизни, свойственной, однако, лишь людям, заработавшим свои состояния нечестным путем. Выше уже упоминались статьи о том, как в «Березках» отоваривались граждане, якобы снабжавшие американского шпиона секретной информацией в обмен на чеки. Однако с начала 1980-х практика пользования «Березками», представленная в прессе, становилась более будничной, хотя и ассоциировалась с людьми, живущими на «нетрудовые» доходы.

В судебном очерке в «Литературной газете», посвященном «дельцу» черного рынка, разбогатевшему на незаконной торговле лесом и листовым железом в Узбекистане, говорилось в частности, что, хотя преступник числился продавцом мелкого райпо, он, приезжая в Москву, «совершенно не по чину снимал в столичной гостинице “Россия” одновременно до восьми номеров люкс», имел собственного таксиста, а также «одевался только в магазине “Березка”»[678]. Спустя полгода другой корреспондент «Литературной газеты» так же описывал шикарный образ жизни одного московского «нелегального предпринимателя», торговавшего крадеными предметами искусства и дефицитом. Автор писал, что преступник «казался образцом преуспевающего человека»: «Утром его “Волга” несется на рынок за свежими продуктами, днем — на улицу Ферсмана к магазину “Березка”»[679].

В начале 1980-х появилось и первое упоминание о «Березках» как о явлении, представляющем — пусть и в глазах критиков СССР — моральную проблему. В сборнике очерков западных авторов о жизни в Советском Союзе, изданном в Москве в 1982 году, один из них, бельгийский писатель Людо ван Эк, приводит свой якобы реальный разговор с советским гражданином, в котором он задает собеседнику «каверзные» вопросы о наличии привилегий в СССР. В ответ советский гражданин «объясняет», что «у нас все равны», а магазины для загранработников, торгующие за чеки «Внешпосылторга», действительно существуют, но, во-первых, продают только предметы роскоши, без которых можно обойтись, а во-вторых, эти товары можно купить и в обычных универмагах — просто «придется поискать, да еще, может быть, постоять в очереди»[680].

Активно обсуждаться моральная проблема существования «Березок» стала с началом эпохи «гласности». В прессе наконец была сформулирована государственная точка зрения на этот счет, а затем началась дискуссия. Первая подробная статья о «Березках» была опубликована в газете «Аргументы и факты» в 1986 году и была построена так же, как очерк Людо ван Эка. Тема была подана в виде ответа на вопрос любопытствующего читателя. Хотя «Березки» к тому моменту существовали уже 25 лет, читатель писал: «Не только меня, но и многих моих товарищей интересует, для чего созданы магазины “Березка”. Кто приобретает товары в них? Почему у этих магазинов толпятся разного рода перекупщики, аферисты?»[681] Тем самым первая публикация в СМИ, целиком посвященная феномену «Березок», уже представляла собой реплику в неназванной полемике, демонстрируя, насколько острой стала эта проблема в обществе. Статья должна была объяснить людям, почему в СССР существуют магазины для избранных и почему эти магазины создают вокруг себя криминальную экономическую активность. Однако сам факт, что о «Березках» заговорили, не означал, что публикация была разоблачительной и обвиняла кого-либо в создании неравенства. Наоборот, целью статьи было «положить конец измышлениям».

В ответе, составленном со слов сотрудника Министерства внешней торговли СССР, объяснялось, что у магазинов есть экономическая цель — заработать валюту для последующего импорта необходимых всему обществу товаров, то есть в конечном счете, по мысли чиновника, речь шла о благополучии всех граждан, а не только избранных. Автор статьи подчеркивал, что большинство посетителей «Березок» — специалисты, работающие в «странах, освободившихся от колониального ига… с непривычными для нас, порой тяжелыми климатическими условиями», а также вынужденные трудиться иногда «в условиях сложной военно-политической обстановки»[682]. То есть доступ к дефицитным товарам был представлен как вознаграждение для людей, переживших то, чему не позавидуешь.

Говоря об ассортименте «Березок», автор «Аргументов и фактов» утверждал, что товары, продающиеся там, не так исключительны: «заметим, что около 40 % товаров, продаваемых в магазинах “Березка” на чеки, — отечественного производства», а «количество импортных товаров в “Березке” — менее 1 % от общих закупок этих товаров за рубежом, то есть их можно приобрести не только в этих, но и в других магазинах страны»[683]. Отвечая же на вопрос о спекуляции вокруг «Березок», автор пишет: «ведь туда, где дефицит, “престижные” вещи, люди такого сорта слетаются, как мухи на сладкое»[684], —противореча своему собственному тезису о том, что товары из «Березки» можно приобрести в любом магазине.

Итак, позиция статьи в «Аргументах и фактах» строилась на трех отчасти противоречащих друг другу тезисах. Первое: «Березки» нужны, чтобы приносить государству необходимую валюту. Второе: «Березки» существуют для того, чтобы привилегированно снабжать загранработников, работающих в тяжелых условиях. Третье: привилегированного снабжения в «Березках» нет — все то же можно найти в обычных магазинах.

Упоминалась «Березка» в прессе в это время и в других контекстах. Например, журнал «Огонек» в 1987 году опубликовал письмо рабочего харьковского завода и по совместительству аспиранта института философии Академии наук Е. Зарудного, предлагавшего использовать «Березки» для решения фундаментальных проблем советской экономики. Он писал о том, как важно мотивировать рабочих производить качественные товары. По мнению Зарудного, в СССР сложился замкнутый круг, когда отсутствие в стране качественных товаров и тотальный дефицит не позволяли мотивировать рабочих рублем, поскольку им нечего будет купить на свою повышенную зарплату, а значит, они не будут мотивированы и так и не начнут производить качественную продукцию, и дефицит будет сохраняться. Читатель «Огонька» предлагал использовать для решения этой проблемы магазины «Березка»: «Первоначальное “накопление товаров” нужно создать другим путем — закупить за границей. У нас есть даже готовый механизм их распределения — магазины “Березка”, только принцип распределения должен быть радикально изменен. В магазине “Березка” будут отовариваться только те работники предприятий, которые выпускают товары высшего качества. Процент качественного труда будет определять процент сертификатов в общем заработке. Ну а дальше как по нотам — рынок будет постепенно насыщаться качественными товарами заинтересованного труда, потому что у каждого будет немедленная возможность получить по труду. Когда рынок насытится, потребность в особых магазинах и дензнаках с отдельными каналами обращения отпадет»[685].

В 1987-м в прессе зазвучала и открытая критика магазинов «Березка». Магазины осуждались по двум направлениям, намеченным еще в «вопросе читателя», легшем в основу статьи в «Аргументах и фактах». С одной стороны, речь шла о незаслуженных привилегиях «номенклатуры» (для кого созданы «Березки»?), с другой — о спекуляции (почему около «Березок» толпятся аферисты?). Оба этих вопроса играли важную роль в дискуссиях времен перестройки в целом.

Перестройка вообще была временем разоблачения мифов: газеты активно писали о противоречиях между идеологией и практикой, в частности в сфере материального снабжения и социальной справедливости[686]. Одной из популярных тем стали привилегии высокопоставленных чиновников. Был поставлен вопрос о том, действительно ли правящая верхушка ведет роскошный образ жизни и пользуется благами, недоступными обычным гражданам, а если это так, то имеет ли она на это право в силу своего положения и трудностей своей работы или же это незаслуженные привилегии, да еще и скрываемые от граждан. В 1986 году в обзоре писем «Правда» впервые опубликовала следующее мнение своего читателя: «Рассуждая о социальной справедливости, нельзя закрывать глаза на то, что партийные, советские, профсоюзные, хозяйственные и даже комсомольские руководители подчас объективно углубляют социальное неравенство, пользуясь всякого рода спецбуфетами, спецмагазинами, спецбольницами и т. п. Да, у нас социализм, и каждый должен получать по труду. Пусть будет так, без уравниловки: руководитель имеет более высокую зарплату в деньгах. Но в остальном привилегий быть не должно. Пусть начальник пойдет вместе со всеми в обыкновенный магазин и на общих основаниях постоит в очереди — может быть, тогда и всем надоевшие очереди скорее ликвидируют»[687]. Позднее, в 1988 году, вопрос о привилегиях широко обсуждался на XIX партийной конференции, после чего были образованы две государственные комиссии по борьбе с привилегиями[688].

Другой вопрос, бурно обсуждавшийся во времена перестройки, — проблема теневой экономики[689]. Действительно, к середине 1980-х годов стало понятно, что нелегальные практики пронизали всю систему снабжения и во многом черный рынок просто заменил собой систему государственной розничной торговли. На июньском пленуме ЦК КПСС 1987 года был представлен план экономических преобразований, направленный на переход к своего рода «социалистическому рынку»: бороться с теневой активностью предполагалось прежде всего не репрессивными мерами, а реформированием системы хозяйствования. В статьях, посвященных тяжелой криминальной ситуации в области торговли, вышедших в 1987 году, уже активно обсуждалась незаконная торговля чеками и «березочными» товарами[690].

В рамках борьбы с привилегиями и теневой экономикой в прессе в конце 1987-го началась и кампания против «Березок». Рупором «антиберезочной» позиции стала «Литературная газета»[691]. В своей статье о «Березках» журналист Павел Волин оспаривал аргументы, которые содержались в статье в «Аргументах и фактах» (не ссылаясь при этом на нее). Во-первых, тяжелые условия труда бывают и в СССР, а специальный доступ дают почему-то только загранработникам: «Социальная справедливость не только в том, чтобы труд оплачивался сполна, но и в одинаковой для всех возможности использовать заработанные деньги»[692] (тут Волин использовал ту же аргументацию, что и автор процитированного выше письма в газету «Правда», критиковавший спецснабжение номенклатуры). Во-вторых, особенной валютной выгоды казне магазины не приносят: часть полученной от магазинов валюты идет на закупку товаров для самих «Березок», оставшаяся часть «составляет десятые доли одного процента годового объема нашего экспорта». Больше валюты, по мнению автора статьи, можно сэкономить, если перестать закупать импортное оборудование, которое потом просто не используется, а только ржавеет на складе.

Подробно остановился Волин и на проблеме спекуляции чеками. Он описывал, какие состояния делаются на нелегальной активности вокруг «Березок», и намекал, что и сотрудники магазинов замешаны в махинациях. Интересно отметить, что, по словам автора статьи, скупая чеки у их законных владельцев, «дельцы» обычно прикрываются благородными порывами: говорят, что чеки им нужны, чтобы подарить французские духи невесте или купить видеомагнитофон для развлечения разбитого параличом дяди. Иными словами, у Волина получается, что достойна осуждения не сама незаконная покупка чеков (если порыв благородный, то почему бы и не купить?), а лишь покупка с целью перепродажи, поскольку она мотивирована корыстными соображениями. Милиция, пояснял далее Волин, бороться с этим криминальным миром не может, так как спекулянтов не за что сажать: доказать их преступление сложно, люди, у которых они покупают чеки за рубли, сами боятся уголовного преследования и поэтому не заявляют в милицию, а введение любой другой схемы оплаты в магазинах будет также немедленно криминализовано.

Карикатура о закрытии «Березок». Крокодил. 1988. № 22. С. 11. Автор В. Дубов

«Так что же, ситуация безвыходна? Тупик? — спрашивает журналист и сам же отвечает: — Нет. Выход есть. Отменить чеки. Вообще. И закрыть “Березки”. Все до единой. Только на рубли! Для всех одинаково. Это было бы законно, справедливо и высоконравственно»[693].

Позиция, изложенная в «Литературной газете», «победила»: в феврале 1988 года Совет министров объявил о своем решении с июля отменить хождение чеков и закрыть «Березки»[694]. В отличие от всех предыдущих официальных решений в области торговли за валюту и ее заменители, которые принимались с конца 1950-х, об этом нововведении было официально объявлено в газете «Известия»[695].

В одобрение этого решения Совета министров в «Огоньке» было напечатано следующее стихотворение поэтессы Риммы Казаковой (приведу его полностью):

Живу над «Березкой»…

Мне нравится,

хотя и вот-вот надоест,

как чекодержатели давятся

и греться заходят в подъезд.

И, чем-то постыдно убогая, –

скорее,

скорее,

скорей! –

вскипает торговлишка бойкая

валютой

у наших дверей.

Конечно, есть личности разные

на том пятачке небольшом.

Спецы. Дипломаты. Сограждане,

«страдающие» за рубежом.

Их вовсе обидеть не хочется,

да и не о них разговор.

Но топчется очередь, корчится.

Беда. Смех и грех. И укор.

Сама покупала, бывало, я

на чеки платки и духи.

Мне благ этих толика малая

давалась подчас за стихи.

Не даром

и не уворовано –

цена и оценка труда, –

но все-таки белой вороною

себе я казалась тогда.

А здесь, у «Березки» технической,

где нынче базар и вокзал,

не раз некий тип демонический

вопросом:

«Есть чеки?!» –

терзал.

На этаких

небо обрушено,

их день –

беспросветен и лих.

Шипит спекулянтская шушера,

гудит возле окон моих.

Отменят «Березку».

И нравится

мне жесткий такой поворот.

Отмоем понятие «равенство»,

припомним, что значит — народ!

Давайте-ка все же по совести,

на радость, а не на беду,

от каждого — впрямь! — по способности

и каждому — лишь по труду…

И –

чистою,

вечною,

истинной,

чей облик так много сулит, –

пусть будет березкой единственной

березка, что в поле стоит[696].

В стихотворении получили отражение и начавшиеся в связи с объявлением о закрытии «Березок» километровые очереди, и активность спекулянтов рядом с чековым магазином, но главное — идея постыдности «Березки» как символа социальной несправедливости и доказательства существования привилегированного снабжения.

Стихотворение Риммы Казаковой о закрытии «Березок». Огонек. 1988. № 15. С. 10

В это же время в прессе началась кампания и за закрытие «Березок» для иностранцев. Например, автор статьи в журнале «Крокодил» В. Витальев настаивал, что валютные магазины тоже плодят спекуляцию, а главное — противоречат идее социальной справедливости. Исполненный перестроечного пафоса, Витальев в не свойственном «Крокодилу» стиле писал о необходимости возвращения к высоким идеалам социализма: «Основные аргументы сторонников “Березок” сводятся к тому, что при номинальной убыточности они все же дают стране валюту. Но, во-первых, этой валюты не так уж много, а во-вторых, не пора ли подумать и о других — моральных — ценностях? Существование элитарной торговли бросает тень на демократические основы нашего общества, попирает его нравственные и юридические устои, попросту унижает нас с вами как граждан могучей страны. А ведь гражданское достоинство — тоже валюта, причем, я думаю, не менее “твердая”, чем доллары или иены. Так сколько же можно разбазаривать ее?»[697]

Наконец, последней репликой в дискуссии о «Березках» была статья в «Экономической газете», вышедшая уже после закрытия магазинов. Несмотря на уже принятое решение правительства, автор статьи Н. Яковчук хотела поставить под сомнение незаслуженность привилегий посетителей «Березок», снова возвращаясь к аргументу про «тяжелые условия работы». Яковчук утверждала, что «газетчики, разжигавшие страсти вокруг магазинов», не понимают, о чем говорят: «Этого корреспондента на неделю бы к нам в Сахару, где мы трубопровод тянули, — цитирует автор возмущенное письмо в редакцию. — На самые знойные месяцы рабочих из других стран увозили в отпуск, одни мы, советские, оставались. Приезжал экономсоветник, говорил: “Так надо, стране очень валюта нужна”. Раз нужна — терпели»[698].

Однако идеология «страдания ради страны», которое нужно было вознаградить привилегией, противоречила следующим утверждениям чиновника, занимавшегося наймом специалистов для работы за границей (его слова приводились в статье): «…эта система торговли была мощным стимулом для привлечения квалифицированного персонала в те страны, где СССР ведет значительную работу по экономическому содействию и где купить человеку в сущности нечего. Посудите сами: горняка из Норильска, где он получал почти вдвое больше, мы посылаем в Монголию. Чем его там можно удержать? Вся надежда была на эти чертовы чеки»[699]. Этот аргумент подрывал идею о том, что люди работают «ради страны», скорее получалось, что речь идет о простом договоре, своего рода контракте. В той же статье цитировалось мнение инженера, работавшего в Монголии: «Выезжая на работу за границу, мы заключили контракт, который гарантировал оплату труда в инвалютных рублях, дававших возможность приобрести товары повышенного спроса в специализированных магазинах. Лишение нас этого права считаем торжеством уравниловки и глубокой несправедливостью», — писал советский инженер[700].

Карикатура о закрытии «Березок». Крокодил. 1989. № 30. С. 5. Автор О. Эстис

Итак, публичный разговор о «Березках» состоялся только в конце 1980-х годов, и велся он на идеологическом языке. Обе спорящие стороны были согласны, что «Березки» плодят спекуляцию, и расходились лишь в вопросе о том, является доступ загранработников к магазинам незаслуженной привилегией или наградой за страдания ради страны. Одни обвиняли в безнравственности только часть посетителей «Березок» — незаконных покупателей, купивших чеки с рук, другие — всех: и незаконных покупателей, и загранработников как обладателей привилегий. О том, что вот уже не протяжении многих лет благодаря спекуляции «Березка» была важным источником получения дефицитных импортных товаров для многих советских граждан, в дискуссии так никто и не упомянул.

Отношение к магазинам «Березка» в советском обществе было двойственным. С идеологической точки зрения они осуждались как магазины для привилегированных, как доказательство формализованного неравенства, противоречащего провозглашаемым марксистским принципам. Те представители интеллигенции, которые были допущены к этим магазинам, часто испытывали по этому поводу смущение, не желая ассоциироваться с системой привилегий.

С практической же точки зрения магазины «Внешпосылторга» представляли собой оазис потребления, средоточие самых желанных благ, привлекавшее многих советских граждан. По мере роста доходов населения, все большего интереса к западной моде товары из «Березки» становились необходимым атрибутом жизни, а сами магазины все больше ценились горожанами.

В эпоху «гласности» дискуссия о чековых магазинах стала публичной. В ее центре оказались ключевые проблемы соотношения экономики и идеологии. Обсуждая легитимность существования «Березок», общество решало вопросы о допустимости социальной дифференциации, о принципах этой дифференциации, об отношении к потребительству и спекуляции. Разговор об экономических сюжетах разворачивался именно в моральной плоскости и отсылал к социалистическим принципам, сформулированным еще в 1920-е годы.