Магические числа

21

Кагот спустился на лед и медленно зашагал к ярангам, стоящим на высоком берегу. Тишина прошедшей ночи как бы простерлась и на наступивший день, на разгоревшуюся зарю. Сегодня солнце уже заметно поднимется над горизонтом и будет часа полтора ослепительного снежного света. На этот случай Кагот захватил очкиконсервы с зелеными стеклами. У него имелось и чукотское приспособление, представляющее собой кожаную полоску с узкой прорезью для глаз, оно отлично предохраняло от снежной слепоты.

Кагот знал, что сегодня все мужчины дома: вчера у них был тяжелый, но добычливый день. Першин протащил мимо «Мод» трех привязанных друг за другом нерп. Хорошая добыча и сравнительно спокойная зима радовали сердца людей, и все было бы, наверное, прекрасно, если б не тревожные мысли о том, что и погода, и охотничья удача, и вообще жизнь – вещи непрочные, непостоянные и всегда надо ожидать какой-то перемены.

Кагот сначала зашел в ярангу Каляны.

Возле мехового занавеса большого полога на бревне-изголовье сидел Першин и чистил винчестер. Рядом с ним Айнана играла острконечными патронами. Каляна снимала жир с нерпичьих шкур и была вся перемазана кровью. Першин внешне сильно изменился по сравнению с тем, каким приехал в становище. Он отрастил густую мягкую бороду, начинающуюся у самых скул.

– Атэкай! Атэкай! – обрадовалась Айнана и бросилась навстречу отцу.

Каждый раз, когда Кагот смотрел на дочку, он видел в ней черты ушедшей навсегда Вааль. И тогда на его глаза навертывались слезы, щипало в носу и в груди возникала боль.

– Я всю печень оставила тебе, Кагот, – сказала Каляна. – Пусть тангитаны едят.

– Я возьму здесь две, – сказал Кагот, – а еще две у Амоса. Чтобы все было поровну.

– Хорошо, пусть будет так, – согласилась Каляна.

– Как в море? – обратился Кагот к Першину.

– Дрейфующий лед нынче отдалился, – начал Першин. Он говорил со знанием дела, словно всю жизнь только тем и занимался что бил нерпу на льду. – Припай нарос, и к открытой воде далеко идти. Только откроется вода – тут же замерзает. Опасно ходить по льду. Зато нерпы много. Хорошо охотиться!

Кагот пожалел, что не может ходить на охоту. Надо как-нибудь отпроситься у начальника на день и выйти на лед. Так ведь можно и позабыть, как добывается нерпа: не всю же жизнь быть ему поваром у Амундсена!

Казавшаяся издали непонятной и даже привлекательной жизнь на тангитанском корабле оказалась, в общем-то, однообразной, очень размеренной. Это впечатление усиливалось еще и тем, что начальник экспедиции требовал выполнения всех работ точно по часам. Особенно это касалось времени приема пищи. Задержка хотя бы на несколько минут вызывала его недовольство, и он делал строгий выговор. Но Кагот приноровился подавать и завтрак, и обед, и ужин в точно назначенный час или даже чуточку раньше, чтобы избежать упреков.

– Следов белых медведей немного, – продолжал Першин, – но они есть, особенно возле прибрежных скал.

– Будьте осторожны, – предупредил Кагот, – это скорее всего медведица с детенышем. Может подкрасться сзади и напасть.

– Амос мне тоже говорил, – сказал Першин. – Когда я того медведя убил, мне показалось, что теперь мне ничего не стоит добыть иследующего. А вот не попадаются.

– Белый медведь – редкая добыча, – заметил Кагот. – Когда какой год выпадает. Но к весне звери могут появиться.

Каляна подала чай, и мужчины приступили к основательному чаепитию с сахаром. Налили и Айнане в плоское блюдечко, чтобы не обожглась, и дали большой кусок сахара. Девочка пила как большая, засунув сахар за щеку. Втянув в себя весь чай, она вынимала сахар и клала его на столик, ожидая, пока ей нальют еще.

– Как дела с обучением грамоте? – поинтересовался Кагот.

– Туговато идет, – ответил Першин. – Ведь, по сути, мне приходится обучать не чукотской, а русской грамоте.

– Однако вижу, что у вас-то чукотский язык хорошо пошел, – заметил Кагот.

– У меня хорошие учителя, – улыбнулся Першин. – Учат все время. По-русски ведь не с кем говорить.

– Меня тоже учат грамоте, – признался Кагот.

Першин заметно удивился этому.

– А какой грамоте? Норвежской?

– Пока непонятно какой, – ответил Кагот. – Но мне больше нравится счет и числа… Вот я все хотел спросить у вас: у корабельных тангитанов тоже есть поэты или они только у русских?

– Поэты есть у всех народов, – ответил Першин. – И у норвежцев и у англичан. Я даже уверен, что они есть и у вас. Ведь тот, кто сочиняет песни, тоже поэт. А песни у вас есть, не правда ли?

– Песни-то есть, но в них мало слов, – вздохнул Кагот.

– А разве в вашем языке нет похожего на то, что я читал вам из Пушкина, Блока? – спросил Першин.

– Может быть, и есть, – неуверенно ответил Кагот, – но этошаманские заклинания, и они исходят не от человека, а от Внешних сил.

– Как это? – не понял Першин.

– Внешние силы как бы тоже говорят человеческими словами, но через избранного, через шамана, – объяснил Кагот.

– Значит, шаман и есть поэт! – весело заключил Першин.

Кагот покачал головой. По учителю выходит, что и он, Кагот, тоже является поэтом, как те тангитаны, которые сложили слова про зимнюю дорогу или про звезды, но Кагот сомневался в этом.

Внешне в яранге ничего не изменилось. На прежнем месте висел гостевой полог, свидетельствуя о том, что мечты хозяйки заполучить мужчину в большой полог пока остались неосуществленными. Это несколько озадачило Кагота, который до встречи с членами экспедиции Амундсена и до приезда Першина видел в мужчинах-тангитанах людей, весьма жадных до женщин, не брезгующих часто и старухами. Может быть, эти мужчины как-то иначе устроены? Но телесное устройство членов экспедиции Амундсена ничем существенным не отличалось от его, Кагота, точно так же как и Першина, которого он видел голым в корабельной бане. Странные люди… И не похоже, чтобы брезговали. Наоборот, в кают-компании часто слышались слова похвал и Калине, и жене Амоса Чейвынэ, и особенно юной Умкэнеу.

Должно быть, эти тангитаны принадлежали к роду особо стеснительных или очень преданных своим женам.

– Жена у вас есть? – спросил Кагот.

– Не успел я жениться, – почему-то с виноватой улыбкой ответил Першин.

– А собираетесь?

– Когда-нибудь придется…

– Здесь будете жениться или у себя в Петрограде?

– Это уж как судьба решит…

– Это верно, – вздохнул Каготи засобирался. – Ну, я пойду: мне еще надо соседей навестить.

Возле яранги Амоса катались на санках Эрмэн и Илкэй. Детишки кинулись на гостя с криком:

– Дядя Кагот! Дядя Кагот! Ты принес нам тангитанские сладости?

– Принес, принес! – весело ответил Кагот, чувствуя себя благодетелем, человеком, приносящим радость не только взрослым, но и детям. Он уже привык к своему новому положению. В становище каждый приход Кагота означал пополнение оскудевших запасов муки, чая и сахара, которые хотя и считались лакомством и не определяли главного содержания питания, но, однако, без этих продуктов жизнь уже казалась пресной.

Амос чинил нарту, пристроившись у ярко горящего костра. Чейвынэ занималась исконно женским делом – с помощью каменного скребка, насаженного на деревянную ручку, очищала нерпичью шкуру.

– Амын етти! – приветствовал гостя Амос. – Какие новости?

– Новостей особых нет, – степенно ответил Кагот, присаживаясь на китовый позвонок и развязывая мешок с подарками. – Вот кое-что принес вам и ребятишкам. Он подал мальчику и девочке по конфете, а остальное Чейвынэ. – Счету меня начали обучать.

– Счету? – переспросил Амос. – Для чего это?

– Ну, для того, чтобы знать число вещей.

– Много вещей у тебя завелось?

– Не так чтобы много, но кое-что есть, – ответил Кагот. – Но счет не для этого.

– Ты говорил, что тангитаны все меряют, – сказал Амос. – Им это для чего-то надо. А тебе зачем? Тоже мерить будешь?

– Может, и придется, – туманно ответил Кагот. – А разве русский учитель не учит счету?

– Вроде бы учит, – вспомнил Амос. – Но это так, баловство и развлечение для детей.

– У меня это серьезно, – сказал Кагот. – И чувствую, что за этим большое дело…

– Может быть, и так, – кивнул Амос, отодвигая в сторону нарту. – Чейвынэ, уж коли свежий чай появился, давай-ка попьем.

За чаем разговор продолжался. Амос рассказал о подвижках льда на границе припая и дрейфующих ледовых полей и снова вернулся к делам в становище.

– Все хорошо было бы с этим учителем, но странный он человек, – заметил Амос.

– Да, – кивнул Кагот, – Я это тоже почуял: он так и спит в гос-тевом пологе, не переселился в большой.

– Но главное в другом: он все время манит.

– Куда манит? – заинтересовался Кагот.

– В будущее, – многозначительно ответил Амос, – О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. – впереди!

– Это интересно…

– И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…

– Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…

– Не тот, – махнул рукой Амос. – Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…

– Для ловли слов? – переспросил Кагот и догадался: – А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам – то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?

– Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.

– Ленинское слово? – с удивлением спросил Кагот. – Неужто у него и для нашей дали есть слова?

– Першин говорит, – продолжил Амос, – что Ленин совсем простой человек, вроде нас с тобой.

– С виду-то он, может быть, и вправду похож на простого человека, но главное – какая сила у него внутри, – со значением проговорил Кагот. – Уговорить бедных людей – это непросто, – задумчиво продолжал он, мысленно представив толпу оборванных, невеселых людей, а на некотором возвышении Ленина, который обращается к ним со своим словом.

– Но уговорил же! Солнечного владыку скинул! – сказал Амос. – И в наши края своих людей послал, – добавил Кагот.

– Интересно, конечно, каково-то все будет на самом деле, – задумчиво проговорил Амос. – Скажу тебе, Кагот, по мне, чем чуднее а неожиданнее, тем лучше!

– Это почему?

– Потому что злые духи – кэльэт – совсем запутаются и не найдут меня. Нынче я чувствую в себе большую силу, много больше, чем до той поры, когда тонул. Признаюсь тебе, Кагот, зачал я дитя… Вот как! – Он скосил глаза на усердно работающую Чейвынэ. – Чейвынэ! – окликнул он жену. – Отдай-ка Каготу пару свежих нерпичьих печенок! Пусть угостит тангитанов на корабле! Першину тоже нравится печенка. Но больше мороженая, сырая. Умкэнеу повадилась ходить к нему и толочь для него печенку. Совсем сдурела девка, прямо льнет к нему, проходу не дает.

– Созрела, наверное, – высказал догадку Кагот.

– Так ведь тангитан не берет ее, – заметил Амос. – Непонятно: и Каляну не взял и от Умкэнеу отворачивается…

В яранге у Гаймисина у костра сидела Умкэнеу и толкла в каменной ступе.

– Кыкэ вай, Кагот! – обрадованно воскликнула она и крикнула в полог: – Кагот пришел!

– Тангитану толчешь? – Кагот кивнул на ступу.

– Ему, – вызывающе ответила Умкэнеу. Ей было жарко, и она сняла один рукав мехового кэркэра, обнажив вполне сформировавшуюся смуглую грудь с темным, почти черным сосочком.

Из полога высунулся сначала Гаймисин, за ним показалась и его жена Тутына.

– Какие новости на корабле? – спросил слепой.

Он внимательно выслушал то, что Кагот уже рассказывал сначала в яранге у Каляны, затем у Амоса. На сообщение об обучении счету Гаймисин заметил:

– Любят они считать… Это у них, видно, в крови.

– Мы тоже счету учимся! – встряла в разговор Умкэнеу.

Видать, в этой яранге строгий обычай, предписывающий женщине не вмешиваться в разговор мужчин, не соблюдался. Умкэнеу держала себя так, будто она взрослый человек, хозяйка.

– Одно дело, когда этому детей учат, совсем другое – взрослого мужчину, – заметил с оттенком недовольства Гаймисин и проворчал: – Совсем распустилась девка. Учение не идет ей впрок, только портит.

– А учитель говорит, что я способная, – возразила Умкэнеу, лукаво улыбаясь Каготу. – Когда приедут настоящие учителя, они быстро меня всему научат и пошлют в большое селение.

– В Уэлен? – спросил Кагот.

– Дальше!

– В Ново-Мариинск?

– В Петроград!

– Слыхал? – кивнул в сторону дочери Гаймисин. – В Петроград собралась. А вести себя в мужском обществе не научилась. Все огрызается, как собачонка.

– Так у нас же равноправие! – напомнила Умкэнеу.

– Даже если оно, это самое равноправие, и есть, – строго заметил Гаймисин, – то это не для детей.

– Ну сколько можно твердить: не дитя я уже, – устало прцговорила Умкэнеу. – Вот скоро замуж выйду!

– За кого же ты собралась замуж? – спросил Гаймисин.

– Это мое дело – за кого, – загадочно ответила Умкэнеу.

– Ты это брось! – крикнул Гаймисин. На его слепом лице отразился настоящий гнев. – На учителя поглядываешь, смущаешь его. Разве такое может быть, чтобы чукотская девка за тангитана замуж выходила?

– У нас теперь равноправие не только между мужчинами и женщинами, но и между тангитанами и чукчами! Так сказал учитель Алексей. И это он не сам выдумал, а услышал от Ленина, вождя большевиков и бедных людей.

Умкэнеу это сказала громко, на весь чоттагин.

– Какие слова научилась выговаривать, язык можно сломать, – простонал Гаймисин. – Человек послан на важное дело, а ты его сбиваешь с толку.

Весело посмеиваясь и нисколько не боясь своего слепого отца, Умкэнеу заварила свежий чай и разлила по чашкам.

Тутына откусила крохотный кусочек сахара и языком затолкала его подальше в рот.

– Благодаря тебе эту зиму только и делаем что пьем сладкий да крепкий чай. – В голосе женщины слышалась искренняя признательность. – Бывало, попьем с месяц, пока лето, а потом всю зиму только воспоминанием и живем, пока кто-нибудь не проедет в сторону Колымы. К весне начисто забывали и вкус сахара, и запах настоящего табака…

– С печалью иногда думаю, что скоро хорошие времена кончатся и тангитаны вместе с кораблем уплывут в другие края, – вздохнул Гаймисин.

– На вершину Земли, – напомнил Кагот.

– Было бы в моих силах, задержал бы их у нас, вморозил бы навечно их корабль у нашего берега, – мечтательно проговорил Гаймисин. – Чем им у нас плохо? Тут хоть люди есть да охота хорошая. А что там будет, на вершине Земли? Может, ничего там такого интересного нет. А мы останемся опять без тангитанов, без чая, без сахара да без хорошего табака…

– Першин тут останется, – напомнила Умкэнеу.

– А что толку от твоего Першина, кроме разговоров да мечтаний о будущем? – махнул рукой Гаймисин. – Похоже, у твоих большевиков у самих ничего нет.

– Учение о справедливости у них, – возразила Умкэнеу. – Чтобы всего было поровну у людей.

– Знаешь, дочка, все эти разговоры о равенстве – ерунда! Никогда не будет, чтобы люди жили одинаково. Такая уж природа людская. Один довольствуется двумя ребрышками от нерпы, а другому подавай всю грудинку – и то сыт не будет, иной с одной женой живет, а, скажем, оленному человеку можно и двух и трех жен иметь, смотря какое у него стадо…

– При новой власти таких богатых оленных людей не будет! – твердо заявила Умкэнеу.

Снаружи яранги послышался собачий лай. В чоттагин вбежал запыхавшийся Амосов сынишка Эрмэн и объявил:

– С восточной стороны идут собачьи упряжки! Гости едут!

– Вот тебе и новости без всякой мачты и сети для ловли летящих слов, – весело сказал Гаймисин и принялся одеваться.