Магия цвета ртути

22

Небосвод прочертила огненная полоса. Возможно, то была падающая звезда, но, скорее всего, кто-то выставлял напоказ свое могущество.

С вершины отдаленного холма казалось, будто расцвеченный огнями Валдарр сливается с горизонтом, плавно переходя в ночное небо. Россыпь звезд наверху словно служила отражением сполохов света и радужного сияния внизу. Но мужчину и женщину, сидевших на выбеленном временем упавшем стволе дерева, эта картина ничуть не интересовала.

— Что ты имеешь в виду, говоря «недостаточно хорошо»? — требовательным тоном спросила Серра.

— Мы потеряли троих, — напомнил ей Кэлдасон.

— И шестеро получили ранения. Я сожалею об этом, это печально, но они знали, на что идут. Боевые операции не обходятся без потерь.

— Не ты ли совсем недавно переживала по этому поводу?

— Я беспокоилась из-за возможности напрасных потерь.

— А там, в Меракасе, ты сожалела о потерях? — Она посмотрела на него с горечью.

— Прости, конечно же, сожалела, — смутился он. — Я не хотел тебя обидеть.

— Все в порядке.

— Но это вопрос ответственности, и...

— Знаю. Естественно, я сознавала свою ответственность за подчиненных. Даже за того дурака, из-за которого влипла во все эти неприятности, хотя в случае с ним мне винить себя не в чем. Но вот твоя обеспокоенность понесенным уроном не может не удивлять, уж кто-кто, а ты, побывавший не в одной схватке, должен был свыкнуться с кровью.

— Боюсь, ты не понимаешь. Это связано с... Наверное, лучшим словом будет «контроль».

— Ты прав, я не понимаю.

— Когда нас, квалочианцев, убивали и сгоняли с нашей земли, я был беспомощен, неспособен кому бы то ни было помочь. Людей, которых я должен был оберегать и защищать, зверски убивали на моих глазах, а я никак этому не воспрепятствовал. У меня не было контроля над обстоятельствами.

— Но ведь и быть не могло. Конечно, подробности этой истории мне неизвестны, но я знаю, что на вас напали внезапно, враг имел решающее превосходство в силах, а тебя вдобавок сразили ударом в спину.

— Ты говоришь так, будто тебе знакомо предательство.

— Мне ли этого не знать? Меня предали те, кому я служила. Именно из-за предательства вся моя жизнь перевернулась, и мне пришлось начинать ее заново.

— Тогда ты понимаешь, что перед предательством человек может оказаться беспомощным?

— В том смысле, что я тоже не могла контролировать происходящее? Да, это так. Но в конце концов все оказалось мне же во благо. Случившееся заставило меня по-иному взглянуть и на систему, которой я служила, и на мир в целом.

Кэлдасон хотел сказать Серре, что она для самоуспокоения пытается усмотреть даже в случившейся с нею вопиющей несправедливости положительную сторону, но... свои мысли оставил при себе.

— Я никогда не служил действующей власти и не был слеп к ее недостаткам.

— В таком случае ты должен идеально подходить для Сопротивления.

— Так говорят мне все.

— Во всяком случае, Рит, свобода для них не просто слово.

— По-моему, они просто хотят заменить одну систему другой.

— Но ведь лучшей, чем существующая. Во всяком случае в теории.

Вот и видно, что идеально подходишь для Сопротивления именно ты.

— Во всяком случае до тех пор, пока меня это устраивает.

В принципе, я занимаю такую же позицию. Из чего не следует, что я принимаю происходящее без оговорок. И после сегодняшних событий таких оговорок меньше не стало.

— Смешно, не правда ли? — На губах женщины появилась улыбка. — Для меня вопрос стоит о том, чтобы принять иной, непривычный тип власти, а для тебя о преодолении, хотя бы частичном, неприятия власти как таковой. Интересно, способны ли мы на это?

Вместо того чтобы ответить на ее вопрос, Кэлдасон задал собственный.

— Что ты думаешь о грандиозном замысле Карра?

— Насчет этого островного государства? Я знаю о нем не больше тебя, а этого, наверное, недостаточно для вынесения суждения. Может быть, план провидческий, а может — утопический. Во всяком случае, он кажется привлекательным.

— А ты согласилась бы там поселиться?

— Во-первых, я не уверена, что меня бы туда позвали. Ну а насчет желания... опять же, чтобы принимать решение, нужно знать больше.

— Сомневаюсь, что мечта Карра может осуществиться.

— Однако мы находимся здесь и помогаем его делу.

— Или — самим себе.

— Звучит не слишком воодушевляюще.

— Возможно.

Их лошади, привязанные неподалеку, опустив головы, щипали высокую траву.

— Какова бы ни была причина, по которой мы здесь, — сказал Рит, — отряд, так или иначе, следует доукомплектовать.

— Я полагаю, что мы можем добиться большего.

— Они доверяют мне. А я не хочу снова...

— Не хочешь снова почувствовать себя виноватым?

Он взглянул ей в глаза.

— Эта мысль кажется тебе странной?

— Нет... ничего подобного, — ответила Серра с таким видом, как будто вопрос ей не понравился.

Ты права, мы действительно можем стать лучше. Я хочу свести потери к минимуму.

— По крайней мере, у нас хорошая команда, — отозвалась женщина, тряхнув головой, словно избавляясь от чего-то. — Ребята смышленые, в хорошей физической форме, схватывают все на лету...

Иначе и быть не может. Карр намекал на то, что сегодняшнее ограбление — это лишь репетиция. Могу поручиться, дальше будет труднее, и мы должны быть к этому готовы.

— Не беспокойся, ты контроль над обстоятельствами не утратишь.

Из центра города звезды видны не были: их затмевало сияние магических огней.

На балконе внешне неприметного особняка в одном из богатых кварталов другие мужчина и женщина наслаждались вечерним теплом, любуясь панорамой города. Он разлил густое, похожее на мед, вино из графина, и они соприкоснулись бокалами в молчаливом тосте.

Валдарр сверкал и переливался всеми цветами радуги. То и дело над расстилавшимся внизу городом взметался фонтан искр, знаменуя собой рождение очередного фантома, а иногда над улицей проносился призрачный вихрь, уже исчерпавший свою магическую энергию. Магическое творение, преображение и разрушение происходили постоянно, в непрекращающемся ритме.

Таналвах Лан это место казалось раем.

— Я поняла, что никогда раньше не чувствовала себя в безопасности, — призналась она.

— Приятно это слышать, — сказал Руканис. — То есть, разумеется, меня радует не то, что раньше ты никогда...

— Я знаю, что ты имел в виду. — Женщина с нежностью провела пальцами по его щеке. — Мы, я и дети, наслаждаемся покоем лишь благодаря тебе. Ты наш спаситель и наш защитник.

Он поцеловал ей ладонь.

— Я не заслуживаю такой похвалы.

— Нет, Кинзел, еще как заслуживаешь. Ты благородный человек. Многие на твоем месте прошли бы мимо, а ты подарил надежду и мне, и несчастным сироткам. Тебе трудно представить, что это для меня значит. Все мужчины, которых я знала прежде...

— Да. — Он понимающе кивнул, стараясь избавить ее от мучительных воспоминаний. — Но с этим покончено. Тебе больше не придется делать того, чего ты не хочешь.

— Меня удивляет то, что тебя, кажется, совершенно не отвращает мое прошлое. Неужели ты действительно не думаешь обо мне плохо?

— Конечно нет, Тан, у тебя ведь не было выбора. Я смотрю на это как на страны, оккупированные империями.

— Как это? — озадаченно спросила Таналвах.

— Ну, захватчики могут завладеть имуществом и землей, но им не под силу вытравить из людских душ стремление к свободе.

— В борделях Джеселлама некоторые женщины говорили, что отдают клиентам свое тело, но не душу. А значит, не подлинное свое «я».

— Это верно, и точно так же обстоит дело с Сопротивлением. Самое важное, что у нас есть, — это идея, и ни присвоить ее, ни уничтожить враги не в состоянии. Вот в чем наша главная сила, а союзники или, например, магия основателей — это не главное.

У тебя ужасно серьезный вид, — с улыбкой промолвила она.

— Правда? — Он несколько смутился. — Наверное, ты права. Дело в том, что я всегда был предан идеалам Сопротивления, можно сказать, что это моя страсть. — В его голосе зазвучало воодушевление. — Надеюсь, со временем ты сможешь ее со мной разделить.

— Кажется, я уже близка к этому. Но велика ли вероятность того, что план Карра увенчается успехом? Может ли действительно существовать место, где нас ждет подлинная свобода?

— Я только что сказал, что такое место есть. Оно здесь. — Кинзел постучал себя по лбу.

— Ты же знаешь, я имела в виду нечто иное, — сказала Таналвах с шутливой строгостью.

Руканис улыбнулся в ответ.

— Да, я полагаю, что его план имеет шансы на успех. Но этот успех зависит и от нас, я имею в виду — от наших усилий. Конечно, путь к свободе будет нелегким и рискованным, но разве мы можем свернуть с него?

— Но ты мог вообще не выбирать его! Что мешало тебе жить спокойно, наслаждаясь богатством и славой?

— Дело в том, что я не родился богатым и знаменитым. Талант помог мне выбиться из бедности, но я хорошо знаю, как живется простым людям. Должен сказать, что мое первое воспоминание... — Он осекся. — Не зря ведь говорят: «Что первый раз на глаза попало, то навсегда в душу запало».

— Между нами должны быть тайны? — спросила Таналвах.

— Нет, речь не о тайнах, а о боли, которой я пока не готов поделиться.

— Когда будешь готов, — женщина ласково сжала его руку, — я постараюсь ее с тобой разделить.

Он благодарно кивнул и вернулся к оставленной теме.

— Хотелось бы верить, что, даже если бы я родился с серебряной ложкой во рту, мною все равно был бы выбран этот путь. Но с другой стороны, не исключено, что, воспитанный в роскоши, я воспринимал бы жизнь по-иному. Я ведь и так решился связать свою судьбу с Сопротивлением лишь после многолетних колебаний.

Мимо них пролетела иллюзорная стайка птиц с ярким оперением; к вечерним звукам города добавились нежные трели и щебетание.

— Собираешься ли ты последовать совету Kappa и перейти на нелегальное положение? — поинтересовалась Таналвах.

— Со временем, — ответил Кинзел, помолчав.

— Я боюсь за тебя. Пожалуйста, уходи в подполье, под защиту Сопротивления.

— Я не могу. Пока.

— Тебя могли узнать, когда ты пришел нам на помощь. По моей вине ты едва не попал в беду. А теперь окружающих может заинтересовать неизвестно откуда появившаяся семья. Тебе угрожает серьезная опасность.

— Никакой твоей вины ни в чем не было и нет, — упрямо заявил он. — К тому же нас не поймали.

— Не поймали, и слава богам, но стоит ли рисковать снова? Брось это, Кинзел, будь осторожнее, если не ради себя, то ради меня и детей. Есть и другие способы послужить общему делу.

— В том-то и дело, что они не для меня. Наибольшую пользу я могу принести, оставаясь на легальном положении.

— Наверняка и в подполье ты мог бы...

— Нет, послушай меня. Очень немногие из людей, сочувствующих Сопротивлению, имеют доступ в высшие круги общества. Я обладаю этой редкостной привилегией, и сведения, собираемые мною, могут иметь огромное значение. Особенно сейчас, когда мы готовимся приступить к практическому осуществлению плана Карра. Нет, бросить все сейчас я не могу.

— Уверена, патриций найдет для тебя другое дело, — настаивала Таналвах.

— Мои пацифистские убеждения резко сужают круг возможных для меня занятий.

— Среди тех, кто поддерживает Сопротивление, немало твоих единомышленников.

— Но они выполняют бумажную работу. В этом, само собой, нет ничего дурного, однако то, что делаю я, несравненно важнее. Нелепо превращать добытчика ценных сведений в заурядного писца.

— И ты твердо намерен стоять на своем?

— Пока да, любимая. Но тебе не стоит ничего бояться. Я не новичок в нашем деле, осознаю опасности и давно научился осторожности.

Таналвах, однако, эти доводы показались неубедительными.

— На сердце у меня неспокойно, — призналась она.

— Это потому, что ты такая сердечная, — ласково улыбнулся Кинзел.

— Это потому, что я нашла тебя и очень боюсь потерять.

— Но из-за чего? — спросил он, коснувшись ее щеки легким поцелуем.

— Твой пацифизм...

— Ты не одобряешь миролюбия?

— Нет, что ты! Совсем наоборот! Просто... Ты ведь знаешь, я убила человека! Не умышленно, это был несчастный случай или, во всяком случае, непреднамеренное убийство... но все же убийство. Как может такой человек, как ты, жить с убийцей? То, что я была шлюхой, уже достаточно плохо, но...

— Никогда не говори о себе так. Ты не убийца. И поверь мне, Тан, я ни за что тебя не осуждаю. Да, ты лишила человека жизни, и сам по себе этот факт меня не радует, но я вижу в этом лишь необходимую самозащиту. Если бы ты не...

— Знаю. Дело в том, что у меня тоже есть свои принципы, диктуемые верой. Я последовательница Ипарратер, выше всего ставящей неприкосновенность человеческой жизни. Нарушив этот принцип, я лишилась права на ее покровительство.

— Если эта богиня заслуженно славится своим милосердием, то нет, не лишилась. Ей должно быть ведомо, что ты действовала по необходимости, а по не дурному умыслу. — Он задумчиво вздохнул. — Люди полагают, будто отказ от насилия — это легкий выбор. Но я ведь понимаю, что некоторые мои действия поставили под угрозу человеческие жизни, а иные и повлекли за собой гибель людей. Любому из нас остается лишь верить, что такого рода жертвы не напрасны, ибо принесены они во имя великого дела. Так что оснований чувствовать себя виноватой у тебя ничуть не больше, чем у меня.

— Звучит успокаивающе. Хотя, мне кажется, твое суждение обусловлено тем, что ты ко мне неравнодушен.

— Может быть. Но полагаю, дело все-таки не в этом. Я пришел к выводу, что жизнь представляет собой серию нравственных компромиссов. В отношении тебя это так же справедливо, как и в отношении всякого другого. Ты не должна ощущать бремя вины.

— А сказал бы ты то же самое Серре Ардакрис?

— Серре? Да. Думаю, да. А почему ты спрашиваешь?

— Как я понимаю, она сделала убийство своей профессией.

— Ты слишком сурова. Уверен, она считает, что поступает правильно. Конечно, я не могу одобрить то, чем занималась она до бегства в Беальфу, но не могу не испытывать к ней благодарности за оказанную нам помощь.

— Я тоже, пойми меня правильно. Просто... порой мне кажется, что ей тоже нелегко. Как будто она несет на плечах какой-то тяжелый груз.

— Ты знаешь что-нибудь о ее прошлом?

— Только то, что она убивала людей.

— Она командовала подразделением особого назначения, в состав которого против ее воли включили отпрыска одной из самых влиятельных семей Гэт Тампура. Этот мальчишка, который вообразил себя воином, погиб из-за собственной глупости, но власти решили свалить вину на нее.

— Понимаю, это должно было ее ожесточить.

— Но на ее долю выпало и другое, более тяжкое испытание. Как рассказал мне Карр, его люди выяснили: несколько лет назад она лишилась дочери. Похоже, из-за порошка одержимости.

— Тогда понятно, почему она так угрюма. Это действительно великое горе. Как мне ее жалко...

— Заметь, Сопротивление притягивает самых разных людей. Самые причудливые и замысловатые жизненные истории здесь вовсе не редкость.

— Да, люди попадаются интересные. Взять хотя бы юного ученика чародея.

— Куча?

— Да. — Женщина улыбнулась. — Для своих лет он повидал много горя, однако сохранил чистыми и сердце, и душу. По-моему, он славный парнишка.

— А Кэлдасон?

Ее улыбка растаяла.

— А, этот... В прежней жизни мне довелось повидать много черствых и суровых мужчин. Мужчин, которые никогда не относились к женщинам не то что с любовью, а просто с теплотой. От худших из них исходило ощущение опасности, но такого, как Кэлдасон, я не встречала никогда. Он меня пугает.

— Странно, что я слышу такое от тебя.

— Почему? Потому что мы с ним соплеменники?

— Ну...

— Не раз люди останавливали меня на улице и интересовались квалочианцами, о которых я в жизни ничего не слышала. Они считают, что мы все знаем друг друга. Конечно, все мы связаны кровью и общей историей, но из этого не следует, будто нас непременно связывает еще и взаимная любовь. Взять, например, тебя — ты что, поддерживаешь сердечные отношения со всеми прочими певцами?

Кинзел невольно улыбнулся.

— Нет, я бы так не сказал.

— Так вот, о Кэлдасоне. Говорят, у него бывают приступы безумия — эти вспышки ярости, желания причинять боль, драться... Тогда он представляет опасность не только для себя, но и для других. Одержимый.

— Квалочианцы — раса воинов.

— Это было очень давно, насколько мне известно. И вообще, Кинзел, он слишком странный. Прожил столько лет, а выглядит совсем не старым. И глаза у него... Знаешь, что мне кажется?

— Что?

— Я думаю, его обуревает желание дать другим то, что недоступно ему самому, — смерть.

— Но тебе-то его бояться незачем. Он ведь на нашей стороне.

— Такие люди, как Кэлдасон, всегда находятся на одной-единственной стороне — своей собственной.

Она пожала плечами.

— Впрочем, возможно все дело в том, что я была проституткой: это приучает смотреть на людей цинично.

— Выброси это из головы, а? В конце концов, это первая ночь, которую мы проводим вместе в нашем собственном доме.

Кинзел нагнулся и достал из-под стола деревянную шкатулку — абсолютно гладкая, она не имела ни замка, ни петель, на крышке красовалось изображение сердца. Он поставил шкатулку перед Таналвах.

— Что это?

Мой подарок. Давай, открывай ее.

— Как?

— Видишь сердце?

Женщина протянула руку и легонько коснулась крышки кончиками пальцев. Шкатулка (если ей это, конечно, не почудилось) издала вздох, и по ней побежали тончайшие трещинки. Сегменты дерева раскрылись, словно лепестки цветка, обнаруживая внутри ослепительно-белый свет.

Таналвах замерла от восторга. Кинзел наблюдал за ней, радуясь ее восхищению.

Свечение смягчилось, раскрывшиеся «лепестки» теперь образовали не зубчатый круг, а идеально круглый плоский диск, как бы шляпку гриба, для которого основание шкатулки служило крепкой ножкой. В центре диска взметнулся дымок, бирюзовое облачко закружилось, превращаясь в вертящийся конус, а потом вспыхнуло и исчезло. Вместо него на плоскости появились две человеческие фигурки, мужская и женская, каждая высотой с ладонь. Они были облачены в струящиеся одеяния из тончайшего шелка. Зазвучала музыка: воспаряющие трели и нежные голоса накладывались на неспешный четкий ритм. Крохотный мужчина поклонился, его дама ответила реверансом. Взявшись за руки, они начали танец.

— Какая красота! — прошептала Таналвах. Глаза ее сияли.

Крохотные танцоры скользили и кружились по диску, взметая свои воздушные одеяния, ярко вспыхивали драгоценные украшения на партнерше.

— Ой! — воскликнула Таналвах, узнав наконец фигурки. — Да это же мы с тобой!

— Точно, только он танцует гораздо лучше меня.

— Тогда придется это исправить, — рассмеялась она и потянула его за руку, побуждая встать.

— Нет, нет, — протестовал он. — Я танцую из рук вон плохо.

— О, да ты краснеешь!

— Танцуй ты так плохо, как я, то и сама бы покраснела на моем месте.

Женщина, однако, обняла его, и они закружились рядом со столом, старясь подражать своим миниатюрным копиям. Влюбленная пара отдалась ритму, и музыка сама управляла их движениями. Казалось, это продолжалось очень долго, но сладкое забытье разрушило испуганное восклицание.

Дети проснулись! — вскликнула Таналвах.

Детский голосок послышался снова — слов нельзя было разобрать, но в тоне явно угадывался страх, навеянный, скорее всего, ночным кошмаром.

— Я схожу к ним, — предложил Кинзел.

— Да?

— Схожу, оставайся здесь.

Обменявшись нежными взглядами, они поцеловались и разъединили объятия. Таналвах села, продолжив любоваться иллюзией, а Кинзел вышел из комнаты.

Тега и Лиррин поместили наверху, их кровати располагались напротив друг друга. Сейчас девочка сидела, испуганно озираясь.

— Что случилось?

— Мне приснился плохой сон, — пояснила Лиррин, потирая глаза кулачками.

— Все в порядке, — успокоил он ее, опустившись на колени рядом с ней. — Сон, это ведь не по-настоящему.

— Правда?

— Честное слово. Сны — это всего лишь маленькие представления, которые разыгрываются в наших головках, пока мы спим. Они могут пугать, но обидеть по-настоящему — нет.

— А я тоже не могу заснуть, — подал голос Тег.

— Почему?

— Потому что ей приснился страшный сон, — заявил мальчик, укоризненно показав пальцем на сестренку.

— Ладно, успокойтесь, — сказал им Кинзел. — Мы с Таналвах здесь и больше не дадим этим снам вас пугать.

— А как? — спросила Лиррин с детской рассудительностью .

— Ну... я знаю песню, которая отгоняет плохие сны. Мне ее пела мама, когда я был таким, как вы. Тег, хочешь послушать?

Мальчик сонно кивнул.

Руканис запел колыбельную, обволакивая их мягким теплом слов и мелодии. Вскоре веки детей потяжелели.

За окном город по-прежнему сиял ночными огнями.