Маленькая Фадета

XXXVIII

— Почему вы обвиняете меня в том, что у меня злое сердце? — спросил он. — Вы меня оскорбляете, зная в то же время, что у меня нет сил защищаться.

— Я говорю вам правду, Сильвинэ, — отвечала Фадета, — и скажу вам еще. У меня нет к вам никакой жалости из-за вашей болезни. Я отлично понимаю в этом толк и вижу, что это несерьезная болезнь. Для вас существует только одна опасность — это сойти с ума, и вы всеми силами стремитесь к этому и даже не знаете, куда вас влекут злость и слабость духа.

— Вы можете упрекать меня в слабости, — сказал Сильвинэ, — но что касается злости, то это упрек незаслуженный.

— Не старайтесь защищаться, — ответила Маленькая Фадета, — я вас знаю лучше, чем вы сами себя, Сильвинэ, и я вам говорю, что слабость порождает ложь, и вы просто неблагодарный эгоист.

— Если вы так дурно обо мне думаете, Фаншона Фадэ, то это, конечно, из-за Ландри; он, верно, хулил меня и не скрыл от вас, как мало в нем привязанности ко мне; ведь все, что вы обо мне знаете, вы знаете от него.

— Этого я ждала, Сильвинэ. Я знала, что вы не можете сказать двух слов, не жалуясь на вашего близнеца и не обвиняя его; ваша любовь к нему так безумна и беспорядочна, что она скоро превратится, кажется, в недовольство и злобу. Поэтому я вижу, что вы полусумасшедший и совсем не добрый человек. Ну, так я вам скажу, что Ландри любит вас в тысячу раз больше, нежели вы его. Вот вам доказательство: он вас никогда не упрекает за все страдания, которые вы ему причиняете. А вы его упрекаете за все, хотя он вам всегда уступает и старается услужить. Разве я могу не видеть разницы между ним и вами? И чем больше хорошего Ландри говорил мне о вас, тем худшего мнения я была о вас. Я нахожу, что только несправедливый человек может ошибиться в таком хорошем брате.

— И вы меня ненавидите, Фадета? Значит, я не ошибся! Я знал, что вы отнимаете у меня любовь брата тем, что дурно говорите обо мне.

— Я этого ждала, господин Сильвинэ, и очень рада, что наконец дошел черед и до меня. Ну, что же, я вам отвечу, что вы — злое и лживое существо. Вы не знаете и обвиняете человека, который всегда старался помочь вам и прощал вас в душе, хотя и знал, что вы к нему враждебно относитесь. Этот человек сотни раз лишал себя самого величайшей и единственной радости в мире — радости видеть Ландри и быть с ним; а он отсылал Ландри к вам, чтобы доставить вам то счастье, которого он себя лишал. Ведь вам я ничем не была обязана. Вы всегда были моим врагом; насколько я себя помню, я никогда не встречала более жестокого и высокомерного мальчика, чем вы были со мной. Я бы могла при желании отомстить вам, и случаев к тому у меня было достаточно. Но я этого не сделала и без вашего ведома отплатила вам добром за зло. Я думаю, что истинный христианин должен прощать своему ближнему, чтобы быть угодным богу. Но, когда я говорю о боге, вы меня, конечно, не понимаете; ведь вы враг бога и своего собственного спасения.

— Я многое позволяю вам говорить, Фадета, но это уж слишком; вы обвиняете меня в том, что я язычник.

— А разве вы не говорили мне только что, что желаете смерти? Или вы думаете, что это христианская мысль?

— Я этого не говорил Фадета, я сказал, что… — Но Сильвинэ вдруг вспомнил, что он это сказал, и он, испугавшись, замолчал, опасаясь при увещаниях Фадеты совершить богохульство. Но девушка не оставила его в покое и продолжала его допекать.

— Возможно, — сказала она, — что ваши слова хуже, нежели ваши мысли. Я лично думаю, что вы не столько желали смерти, сколько говорили об этом окружающим, чтобы властвовать в семье. Вы волнуете вашу мать, которая в полном отчаянии, а ваш близнец верит в простоте сердечной, что вы хотите покончить с собой. Но меня вы не обманете, Сильвинэ. Я думаю, что вы боитесь смерти быть может больше, чем кто-либо другой; вы просто играете вашими близкими и пугаете их. Вам нравится видеть, как самые разумные и необходимые решения падают перед вашей угрозой лишить себя жизни; действительно, как это удобно и приятно сказать одно только слово, и все кругом склоняется перед твоей волей! Таким образом, вы здесь хозяин. Но ведь это не естественно, и вы добиваетесь этого средствами, которые бог осуждает; за это он вас наказывает и делает вас несчастней, чем вы были бы, если бы подчинялись, а не командовали. И вот вам надоела жизнь, которую вам сделали слишком сладкой. Я вам скажу, чего вам недостает, чтобы быть хорошим и умным человеком, Сильвинэ. Вам бы нужны были строгие родители, нужда, даже недоедание, а порой и колотушки. Если бы вы воспитывались в такой школе, как я и мой брат Жанэ, вы не были бы таким неблагодарным; наоборот, вы были бы признательны за малейший пустяк. Не сваливайте все на то, что вы близнецы. Вам слишком много говорили об этой любви близнецов, которая является якобы законом природы и которой нельзя перечить, потому что иначе она приведет к смерти. И вы вообразили, что покоряетесь своей судьбе тем, что доводите эту любовь до крайности. Но бог не так несправедлив; он не намечает злую судьбу еще во чреве матери. Он не так зол, чтобы навязывать нам мысли, которые мы никогда не сможем преодолеть. Вы в своем суеверии наносите богу обиду: вы воображаете, что ваша злая судьба и ваши силы, все это лежит у вас в крови; вы не думаете, что ваш дух может оказать противодействие этим силам. Ни за что на свете я не поверю, чтобы вы в здравом рассудке не смогли побороть свою ревность, если только захотите этого. Но вы это не хотите, потому что все поощряли всегда ваши слабости, и вы свои прихоти ставите ваше обязанностей.

Сильвинэ ничего не отвечал, и долго еще Фадета отчитывала его, не давая ему никакой пощады.

Он чувствовал, что она в сущности права и только в одном пункте недостаточно снисходительна: она, казалось, думала, что он никогда не старался побороть в себе зло и ясно сознавал свою эгоистичность; а на самом деле он был эгоистом, не зная того и не желая. Это его очень огорчало и унижало, и ему хотелось дать ей лучшее представление о себе. Она же, в свою очередь, отлично знала, что преувеличивает; но она преднамеренно хотела разбередить его дух, а уж потом завладеть им лаской и утешением. Она старалась говорить с ним сурово и казаться разгневанной; в душе же она питала к нему такую любовь и жалость, что она чувствовала себя совершенно разбитой своей ложью; когда они расстались, наиболее усталой из них двух была несомненно она.