Маленькая Рита

Мы сближаемся

Я и не заметила, как стала все больше задерживаться на работе. Даже Леночка порой обеспокоенно смотрела на нас, и не думающих сворачиваться. А мы увлечённо работали! Порой спорили до настоящих обид. Обоюдных. Макс не мог понять элементарных правок в русском, когда он занимался своими любимыми рекламными проектами, а я не могла совладать с его упрямством. Однако мы всё-таки находили компромисс. В один день он даже переставил Крохотульку, чтобы мне было удобнее подсаживаться к его столу.

Бывало, Тихонов-старший, которого за глаза называли Лимоном из-за пристрастия к ярким жёлтым галстукам, находил нас в весёлом расположении духа. Тогда он непременно рассказывал анекдот, над которым мы старались, как минимум, улыбаться. Как только начальник удалялся, Вальтер серьёзно спрашивал.

– А это действительно было смешно?

Тогда мы хохотали с Максом уже по-настоящему, пытаясь посвятить немца в тайны великого русского народного юмора. Однажды господин Брандт здорово повеселил меня, когда припомнил историю с фразой «заморить червячка», которую Макс по неосторожности кинул несведущему немцу.

Иногда Вальтер присоединялся к нам. Либо на начальном этапе, любопытно посматривая, что там опять перепало коллеге, или в самом конце, оценивая итоги. Всякий раз меня невероятно вдохновляло, как он общался со мной. Он всегда внимательно выслушивал мои комментарии, не перебивая. Его улыбка, его одобрение моих правок, его предложения задержаться после работы, чтобы обсудить текущий перевод – я ценила каждое мгновение рядом с ним.

По-русски господин Брандт говорил очень хорошо. Пусть в нём иногда выдавали некоторые типичные немецкие жесты и произношение вроде «актуальний» вместо «актуальный» и «ривок» вместо «рывок». Буква «ы» тот ещё крепкий орешек! Так просто, с наскока не даётся ни одному иностранцу! Спроси у Вальтера про самую любимую букву в русском, должно быть, он наверняка назвал бы «р» без промедления. Он заметно выделял этот яркий и хищный звук, говоря по-русски, но слабо грассировал переходя на немецкий, а то и вообще выпускал его в окончаниях слов.

Ему не требовалось ни кричать, ни повышать голос, если он был чем-то недоволен или сердился. Наоборот, Вальтер начинал говорить глубоко, низко, а звук голоса будто понимался из самой его массивной груди, собирая по пути всю силу. В такие минуты в его немецком непривычно трепетала «р» в каждом слове.

Как меня приводил в восторг его родной немецкий! А как притягательно он сводил губы на словах «zum», «rum» и подобных им. Как соблазнительно Вальтер приподнимал уголок губ на словах с долгими «и», «е»… Я старалась улавливать все детали, все тоны, интонации и позднее исправляла в своей речи, приближаясь к нужному акценту. Ни один курс фонетики и артикуляции не стоил одного дня бок о бок с господином Брандтом. А уж тембр его голоса я бы различила в любом многоголосье. Когда же Вальтер говорил о чём-то не очень приятном или тяжёлом, он поводил одним плечом и кривил уголок губ. А если его что-то искренне забавляло, обычно он сдержанно улыбался, почти не размыкая губ, зато глаза отражали его заинтересованность.

Знал бы он, что он делает с моим хрупким сердцем в такие мгновенья! Я бы всё отдала, только бы всегда видеть господина Брандта в хорошем расположении, а лучше всего – быть самой причиной приподнятого настроения. Он словно стеснялся открытой улыбки или смеха, тогда как Макс только не валялся по полу, когда что-то его забавляло. Он вовсю отдавался хохоту, хлопая себя по бёдрам.

Господин Брандт редко смотрел мне в глаза. Но если его взгляд встречался с моим, обоим от этого становилось неловко. Или мне только чудилась эта глупость, что мы оба словно терялись – такой интимной и неловкой казалась зрительная связь. Не знаю, что заставляло его прятаться, но про себя всё понимала – я ужасно боялась, что глаза выдадут мою любовную тайну при неосторожных переглядках. Он то смотрел вдаль, на манжету пиджака, на бумаги и мог совершенно внезапно перевести взгляд прямо мне в глаза и снова равнодушно и скоро отвести.

Он всегда говорил со мной только по-немецки даже если рядом был Макс и не считал это неприличным. Спокойный голос внушал мне уверенность – надо мной не засмеются из-за ошибки или забытого слова. А я всякий раз держалась так, будто сдаю самый сложный экзамен.

Брандт напоминал мне самого привлекательного преподавателя, к которому хочется прилипнуть с любым вопросом, любой мелочью, лишь бы только он уделил внимание тебе. Но так боязно. Кажется, что он скажет мне, если я сверну разговор или начну диалог на другую нерабочую тему:

– Зачем это, Маргарита? – с укором спросит Вальетер и навсегда отобьёт желание смешивать темы. – Какое это имеет отношение к задачам?

С каким вопросом я бы пришла к нему? И когда? Рабочий день завален рабочими делами: встречами, переговорами, выездами, сопровождениями, под конец – припорошён деловыми документами. Мои наивные вопросы могли бы даже смутить его и невольно отвлечь от офисной рутины. Но только я решалась пойти поболтать с ним, пригласить оторваться на кофе-брейк, как что-то случалось: прибегала с заданиями Леночка, заваливался балагур Макс, Дора жаловалась на что-то или заявлялся сам Вальтер. Конечно, с работой. Давал мне указания. Тогда, первое время, мне стоило немалых сил собраться и внимательно слушать его, не угукать и не агакать каждые две секунды во время его пояснений. Когда он уходил, я бросалась на задания с отчаянием и азартом бравого солдата в рукопашном бою. Никаких перерывов и отвлечений! Если Брандт сказал подготовить бумаги к 15 часам, в 14-55 он должен увидеть меня на пороге их кабинета.

Однажды у меня всё же появился шанс начать своё культурологическое нашествие на бедного, ничего не подозревающего господина Брандта.

Я была у них и вычитывала пресс-релиз Макса, пока тот по-русски делился читательскими находками с Вальтером:

– Нахохотался на год вперёд, не шучу.

– Напиши мне название. Звучит забавно, но серьёзно.

– Да я понял, что это – годная штука уже в самом начале, – Зенф потянулся за бумагой. – Ну, сам посуди: рассказчик – мастер по ремонту телевизоров, ещё и это сборище на Венере! Всё, больше ни слова не скажу, читай сам. Вот.

– Надо будет заглянуть в книжный, – Брандт положил записку в блокнот.

– Башка раскалывается ужасно просто, – внезапно пожаловался Макс и поморщился.

– Возьми у Лаврецкой таблетки, – посоветовал Вальтер.

– Жмотит, блин.

– Что?

– Не хочет давать. Говорит, слишком часто у меня голова болит. А я же не отказываюсь от работы. Бред. Говорит, к святому Феодосу обращайся.

– Пользуйся, – усмехнулся Брандт.

– Да я с радостью, – потянулся Макс. – Только что-то мне подсказывает, что святой Феодос с таблеткой лучше, чем святой Феодос без таблетки.

– Какие у вас планы на выходные? – Вальтер резко сменил тему.

– По самые помидоры буду в помидорах. Трудовое воспитание продолжается.

– Понимаю.

– Да ладно? Я всегда думал, ты городской. Или у вас дача?

– С чего ты взял? У нас с отцом дом за городом всегда был.

– Вот оно что. Уже представил тебя в «Трабанте» с мешком удобрений, – засмеялся Макс.

– Рита, – внезапно ко мне обратился Вальтер. – Почему Вы молчите?

– Работает человек, – серьёзно ответил за меня Макс.

– Да нет, я готова, – мне пришлось соврать, потому что весь их диалог никак не могла сосредоточиться на чтении, а уходить к себе я посчитала преступлением против своих интересов.

– Но я думала, вы только… Выходные? – я сделала вид, что размышляю. – Ничего интересного: работа, учебные дела. Я ведь всё ещё студентка. А можно вопрос?

– Хоть сто! – Макс внимательно и выжидающе смотрел на меня.

– Конечно, – с готовностью присоединился Брандт.

– Только он не по работе, – давай, тяни ещё больше! – А что такое «Трабант»?

– О-о-о, – засмеялся Макс. – Вам двоим надо о многом поговорить!

– Машина, – с улыбкой ответил Вальтер. – Небольшая и не самая лучшая.

– Маленькая такая, забавная. Как наша «Ока» или «Запорожец», – добавил Зенф для ясности. – Автосимвол ГДР! Вальтер, я прав?

– Верно. Скорее, похожа на ваш «Запорожец», Макс правильно отметил.

– Такой же стыд на колёсах.

– Да ладно тебе! – рассмеялся Брандт. – Ты знаешь, сколько даже за таким ужасом приходилось в очереди стоять.

– Теперь ясно, – запоздало ответила я и, кажется, начала краснеть от стыда – была же у нас и история Германии и страноведение, а я такого не знала!

Как бы я ни влюблялась в Вальтера, видя его теперь каждый день, больше всего я держалась Макса и обращалась к Максу по мелочам, если того требовала ситуация в офисе. К Зенфу в помощники я попала постепенно. В то время ему довольно часто перепадали его любимейшие рекламные проекты. Сначала я не решалась открыто что-то спросить или даже посоветовать самому Максу, глядя на очередную задачу. Только изредка наблюдала, как он работает, рассуждает вслух, пока ждала со своим скучными бумажками Вальтера у них в кабинете. Но уже после двух-трёх моих подсказок и вопросов он начал приглашать меня для обсуждения или совета. Конечно же, не в ущерб моей основной работе.

Несмотря на вовлеченность в работу с Зенфом, я незаметно наблюдала за Вальтером. Каждый раз в конце рабочего дня, находясь с ними в кабинете, я безошибочно определяла шаги Доры в коридоре и понимала – они покидают офис в разное время. Когда она уже цокала на выход, Брандт ещё и не думал собираться. Это меня подбадривало.

Всякий раз, когда я видела их вместе на парковке после работы, настроение портилось на весь вечер. Я ругала себя опять и опять за бессмысленную ревность к человеку, с которым мы всего однажды проехались и поболтали в машине. С чего бы вдруг мы стали встречаться? Только потому что я новое лицо в офисе и я моложе? В таком случае я очень бы обидела Брандта этакой его легкомысленностью в своих фантазиях.

А какая она, Дора Партугас?

Стильная, уверенная в себе, строгая, ответственная, очень женственная. Это всё, чем она запомнилась мне за первое время. Иногда казалось, что она сразу появилась в этом мире такой, и существовала только в офисе, строго с девяти до пяти. Я не могла представить её неуверенной, растерянной студенткой на экзамене. Или в её первые дни здесь. Как она держала себя? Была ли у неё своя Дора?

А уж Дора и домашний быт совсем никак не монтировались.

Дора натирает пол. Дора, пыхтя, моет весной окна. Дора лепит пельмени.

Что?

Наверное, она выросла из тех непромокаемых девчонок с филфака, которые всегда безупречно выглядят и никогда не попадают в дурацкие ситуации.

Я снова вижу эту парочку на парковке. Ветер раздувает полы его пиджака и забрасывает волосы на лоб. Брандт показывает рукой на офис, что-то говорит. Дора же только кивает в ответ. Он снова что-то говорит девушке, она мотает головой. Они расходятся.

Сегодня они поехали не вместе. Сегодня они снова разошлись.

Но есть же и другое пространство и время.

Как я мечтаю оказаться с Вальтером в нашем скромном кафе хотя бы на десять минуток наедине, чтобы нас никто не видел.

Обещаю, я буду гораздо смелее и увереннее, чем обычно!

Почему он такой красивый?

Почему я не родилась в Германии где-нибудь на соседней с ним улочке?

Почему у него такой приятный голос?

Зачем он так часто снимает пиджак, оставаясь в тонкой белой рубашке?

Почему я – не Дора?

Почему это так больно?

Нет, это не боль, это гормоны мешают тебе видеть в нём обычного мужчину!