Мара, дочь Нила

* * *

Глава 4 Юноша с амулетом

Три великие пирамиды Менфе растаяли вдали, превратившись в острые треугольники света и тени, когда «Серебряный Жук» покинул гавань. Он шел на юг против течения, его вышитый парус раздувался на северном ветру, словно крылатое существо, наконец освобожденное от пут и сбруи. Мара, свернувшись калачиком на своей груде шкур у кормы, упивалась свободой куда более сладостной.

Избавиться от Заши — уже было блаженство! Но на время избавиться от всех хозяев, идти куда вздумается, говорить что захочется, а главное — с головой окунуться в новую, полную пьянящей опасности жизнь… Благословенный Осирис! Неужели все это правда?

Она нащупала за поясом маленького скарабея, и его твердая реальность заставила ее спину похолодеть от восторга. Все было правдой. Что же дальше? Доплыть до Абидоса, найти человека по имени Саанх-Вен, отдать ему скарабея и предоставить остальное ему. А пока ей оставалось лишь наслаждаться прохладным ветерком на лице, мягким, прыгающим движением корабля — семь сверкающих, ленивых, умиротворяющих дней. Она глубже зарылась в груду шкур и блаженно уснула.

Спустя какое-то время она открыла глаза и увидела, что на нее сверху вниз смотрит высокий молодой человек. Она тут же проснулась окончательно. Кто это? Она подобрала под себя ноги, каждая мышца напряглась в готовности к быстрому движению.

Мгновение они так и стояли, охваченные взаимным удивлением. Шефту был так поражен, увидев ту же самую рабыню в четвертый раз за день — да еще и здесь, на этом корабле, в самом неподходящем из всех мест, — что поначалу не мог вымолвить ни слова. Затем он заметил ее глубокое, сильное дыхание, сузившиеся глаза и трепетную готовность к бегству и понял, что сильно ее напугал. Какое дикое создание! Все ее поведение говорило яснее всяких слов о жизни, которую ей, должно быть, пришлось вести.

— Не бойся меня, — мягко сказал он.

Она не расслабилась.

— Я никого не боюсь. Кто ты? Почему ты на меня уставился?

— Я пассажир на этом судне, как и ты. Меня зовут Шефту. Я уставился, потому что удивлен видеть тебя здесь.

— А почему бы мне здесь не быть, если я так хочу?

— Нет-нет, погоди! Я не оспариваю твое право. Но это очень странно… — Он замялся. Ему внезапно пришло в голову, что ее многократные появления в его жизни в этот день могли быть чем-то большим, чем просто совпадением. Неужели царица подослала к нему шпионов? Он насторожился, но у него подозрительность принимала облик простодушного обаяния. Он одарил ее обезоруживающей улыбкой и плавно махнул рукой.

— Прошу тебя. Очень грубо с моей стороны было так пялиться. Умоляю о прощении. Давай начнем наше знакомство заново.

Нужно было быть нечеловеком, чтобы не отреагировать на эту улыбку.

— Если хочешь, — пробормотала она. Про себя же подумала: «Надо избавляться от рабских замашек! Я имею полное право быть на этом корабле и мне некого здесь бояться».

Шефту сел рядом с ней и тут же заговорил об огромной каменной статуе, мимо которой они проплывали, рассказывая легенды о древнем царе, что воздвиг ее на берегу. Его манеры были безупречны; в них было ровно столько дружелюбия и сдержанности, чтобы ее успокоить. Тем временем он лихорадочно соображал, прокручивая в голове свои передвижения за день и анализируя те немногие факты, что были ему известны о ней. В конце концов он пришел к выводу, что она не может иметь никакого отношения к людям царицы, а значит, не опасна для него. Но что она здесь делает? Ответ внезапно вспыхнул в его успокоившемся сознании. Она сбежала от того человека, что тащил ее по улице. Она — беглянка!

Теперь он улыбнулся еще обаятельнее прежнего, поняв, что при необходимости у него будет против нее грозное оружие. Он закончил свой рассказ тихим голосом:

— И говорят, что по ночам ба самого старого царя порхает у статуи в образе летучей мыши, разглядывая лицо и надписи, дабы убедиться, что его образ и имя не забыты в земле Кемт.

Она заслонила глаза ладонью, чтобы в последний раз взглянуть на огромное, суровое, гранитное лицо, исчезающее вниз по реке.

— Странная это сказка, — сказала она. — И хорошо рассказана. Я не слышала лучше даже от старых сказителей, что греются на солнце в храмовом дворе.

Он отвесил ей легкий поклон в знак признания.

— Быть может, я ошибся с ремеслом, — заметил он с усмешкой.

— А каково твое ремесло?

— Я ученик писца в Фивах, — гладко солгал он. — Некоего Хуаа. Славный старик, но со склонностью к перееданию — склонностью, которую его ученики с радостью бы переняли, будь у них такая возможность.

Она улыбнулась.

— Ты не выглядишь недокормленным.

— Так и есть. Но в этом не заслуга Хуаа.

На этот раз она рассмеялась в голос.

— Вижу, у нас с тобой общий опыт. Ты голоден сейчас? На.

Она полезла за пояс и достала две последние медовые лепешки, которые стащила у ученика пекаря ранее в тот же день. Одну она предложила Шефту, и тот с благодарностью принял ее, скрывая веселье.

— Так ты писец, — продолжила она, откусывая от своего слоеного лакомства. — У меня когда-то был… я когда-то знала человека, который занимался этим ремеслом.

— Вот как? — пробормотал Шефту. От него не ускользнуло, как быстро она поправила себя, не договорив слово «хозяин».

— Он служил у начальника округа на северной границе Египта. Там было много чужеземцев.

— Чужеземцы слетаются в Египет, как птицы на болото, — заметил Шефту. «Вот как она выучила вавилонский», — подумал он.

Она вдруг указала пальцем.

— Смотри. Там, на песчаной отмели.

Он обернулся. Песчаная отмель была почти скрыта длинными, буровато-зелеными, зловещими телами. Его кожа невольно покрылась мурашками. Крокодилы! Они лежали вяло и неподвижно, все повернувшись на север, широко разинув огромные бледные пасти навстречу ветру. Он подумал о боге с головой крокодила, Себеке, и нащупал амулет на запястье.

Затем он снова повернулся к девушке.

— Вот почему я не боюсь смерти, — заметил он.

— Крокодилы? Какое они к этому имеют отношение?

— Самое прямое. Я родился в двадцать третий день третьего месяца Сезона Роста.

На ее лице промелькнуло понимание. Всякий знал, что рожденным в этот день суждено быть съеденными крокодилами. Они оба снова взглянули на отмель, но вздрогнула только она.

— В конце концов они меня получат, — пробормотал Шефту. — Но до тех пор мне нечего бояться. — Он повернулся к ней, пожав плечами. — Я буду обманывать их как можно дольше, пока не стану старым-старым. Смотри!

Он протянул запястье, на котором висел амулет. Это была скрученная льняная нить с семью бусинами из зеленого фаянса, завязанная на семь узлов. Одна большая плоская бусина из сердолика была исписана с обеих сторон. Ее губы зашевелились, пока она читала иероглифы.

— «О ты, что пребываешь в воде, смотри! Это Осирис пребывает в воде, и око Гора, и великий скарабей защищают его… Прочь, твари водные! Не являйте лика своего, ибо Осирис плывет к вам… Твари водные, пасть ваша запечатана Ра, глотка ваша запечатана Сехмет, зубы ваши сломаны Тотом, глаза ваши ослеплены великим магом. Сии четыре бога защищают Осириса и всех, кто пребывает в воде».

«Так она умеет читать, а может, и писать!» — снова с удивлением подумал Шефту.

— Видишь, я хорошо защищен, — сказал он вслух.

— Возможно. — Она подняла на него свои живые, скептические глаза.

— Ты не веришь в магию?

— Я мало во что верю, — небрежно ответила она. — Но я рада, что не знаю, как и когда умру.

— В какой день ты родилась?

— Не знаю ни я, ни кто-либо другой. Может, я и вовсе не родилась, а я — отродье хефтов, как говаривал Заша!

— Заша?

Она рассмеялась.

— Человек, которого я когда-то знала. Глупец. Он был уверен, что у меня дурной глаз.

— Хай! И впрямь глупец! Как может зло исходить от чего-то столь прекрасного? Синий — цвет неба, лотоса, бирюзы. Все это — благо.

Она слегка покраснела; очевидно, комплименты были для нее в новинку.

— Ты очень доверчив для столь короткого знакомства, — сухо сказала она.

— В твоем случае у меня есть веские причины, — заверил он ее, улыбаясь, чтобы скрыть любой возможный потаенный смысл этих слов. — Но ты, кажется, мне не доверяешь. Ты даже не назвала своего имени.

— Меня зовут Мара.

— Мара! «Истина Ра». Видишь? Кто может не доверять той, у кого такое имя?

Она рассмеялась, запрокинув голову и щурясь на Ра, бога солнца, чья золотая ладья уже плыла далеко на запад, к Ливии и Стране Тьмы. Шефту воспользовался моментом, чтобы пристально изучить ее профиль. «Лицо уличного сорванца», — подумал он, наблюдая за ней на рыночной площади. Да, так и было. Ее щеки были впалыми и осунувшимися от многолетнего голода; подбородок — упрямым, а в изгибе губ застыла насмешка, словно они хорошо научились лгать. Это было лицо скептика, умного и беспринципного. Но в нем была и какая-то неуловимая тоска, которая завораживала Шефту.

Он поймал себя на мысли, что ему жаль, что эта Мара, эта бродяжка, эта беглянка, так скоро исчезнет из его жизни. В следующее мгновение он нетерпеливо отвернулся от нее, удивляясь, не сошел ли он с ума. В жизни, которую он избрал для себя как сподвижник царя, не было места для ясноглазых дев. Да и в той жизни, для которой он был рожден, — жизни вельможи Шефту, сына покойного богатого аристократа Менкау, — не было места для простой рабыни, разве что гладить его белоснежные шенти.

И, несмотря на амулет на запястье, он сомневался, что любая из этих жизней позволит ему долго обманывать крокодилов, которые были его судьбой. В эти дни он ходил со смертью под руку.

Нахмурившись, он снова погрузился в нерешенную проблему поиска гонца к царю. Задача была непростой. После разоблачения и скорой расправы над старым дворцовым слугой, услугами которого он пользовался раньше, бесчисленные шпионы царицы будут с подозрением относиться ко всем, кто подойдет к Тутмосу на расстояние окрика. Никто не будет вне подозрений.

«Кроме, — размышлял он, — кого-то со стороны, неизвестного ни царю, ни царице, а потому, по-видимому, не принадлежащего ни к одной из партий…»

Он закусил губу, играя с этой мыслью. Чужеземец? Идея казалась маловероятной, но он был в отчаянии. Какой же чужеземец? Он вдруг подумал о ханаанской принцессе. Возможно, но вряд ли. Он ничего о ней не знал, кроме того, что Тутмос, который и не помышлял на ней жениться, окажет ей ледяной прием. Такой холодный прием вряд ли пробудит в ней беззаветную преданность царю! Она может даже озлобиться и обрушить все тщательно выстроенные планы его сторонников. «Нет, — подумал Шефту, — не ханаанская принцесса».

— Твои мысли тебе не по душе, друг Шефту?

Он быстро обернулся. Мара наблюдала за ним, и он тотчас понял, что ни малейшее изменение в выражении его лица не ускользнуло от нее. Не дура эта девушка.

Он улыбнулся и непринужденно заговорил о плавании, о том, где они причалят на ночь, о чудесах, которые им предстоит увидеть завтра. Но в глубине его сознания начала обретать форму идея — столь поразительная, что он даже не стал ее сейчас обдумывать. На это будет время, когда он останется один и сможет все ясно взвесить, проверить и испытать, убедиться, что это не безумие.

* * *

Семь дней «Серебряный Жук» пробивался на юг, его паруса раздувал ветер с Великой Зелени — Средиземного моря. По обе стороны от его плавно покачивающегося носа длинная земля Египта разворачивалась, словно свиток, открывая поля и болота, обнесенные глинобитными стенами деревни, рыбаков, тянущих сети. Часто с берега доносилось высокое пение жрецов, когда процессия входила в какой-нибудь расписной храм; тихое шипение воды смешивалось с редким криком коршуна высоко в небе. Зеленые щурки мелькали над еще более зелеными лугами, крестьяне трудились у скрипучих водоподъемных колес, а маленькие мальчишки с криками бежали по берегам. И всегда было это ощущение скользящего движения, песня ветра в снастях, яркий, чистый воздух.

Мара мечтала, чтобы это плавание не кончалось никогда. Каждое утро она просыпалась, заново ощущая чудо своей свободы; каждую ночь, лежа в лунном свете, она гадала, какая новая жизнь ждет ее в Фивах. А между тем — вдоволь еды, вкусной еды, и долгие, ленивые часы в обществе юноши, которого она знала лишь по имени Шефту.

Они почти не расставались, да и как на тесном корабле избежишь друг друга, даже если захочешь. Они прогуливались по выдраенной палубе, наблюдали за работой команды или возлежали бок о бок на груде шкур, каждый погруженный в свои мысли. О чем думал Шефту, Мара отдала бы многое, чтобы узнать. Он то и дело погружался в себя, становился почти отрешенным; порой она ловила на себе его взгляд, выражения которого никак не могла понять. Но он с легкостью, которая одновременно и злила, и забавляла ее, уклонялся от самых ее хитрых вопросов.

Вскоре она отмахнулась от своего любопытства. Какая разница? Ей нравилось его общество, нравилось стоять рядом с ним у планширя и слушать его предания о древних, пока над головой хлопали паруса, а сверкающая вода бросала золотые блики на его смуглое лицо. А когда он хотел побыть один, она всегда могла развлечь себя иначе.

Например, было интересно наблюдать за капитаном. За свои семнадцать лет Мара повидала немало речников, но такого нервного — никогда. Когда они с Шефту были вместе, он всегда маячил где-то на заднем плане, бесцельно слоняясь или изображая поглощенность какими-то неубедительными делами, которые неизменно приводили его туда, откуда было удобно наблюдать за пассажирами. Она гадала, не боится ли он, что они сговорятся и уплывут на берег с частью его драгоценного груза. Странно было и то, что он, казалось, все время искал случая застать Шефту одного, но всякий раз, когда такая возможность представлялась, робел, словно не решаясь ею воспользоваться.

Однажды днем, к удивлению Мары, он сам отыскал ее. Она сидела одна, немного надувшись, в тени, которую отбрасывала каюта на миделе. До Абидоса оставалось всего два дня, а Шефту решил провести утро в одинокой задумчивости у кормовых весел. Когда Неконх подошел к ней осведомиться о ее здоровье, она ответила почти раздраженно.

— Все в порядке, полагаю.

— Но настроения, кажется, нет? Где твой вечный спутник?

— Тс-с! Не до него сегодня! Он хмурится, капитан. Интересно, о чем.

— Да, мне тоже интересно! — так пылко проворчал Неконх, что она удивилась. Он помедлил, оглядывая членов команды, работавших то тут, то там, затем мотнул головой в сторону каюты. — Может, испытаю твое умение в шашках. У меня там где-то есть доска и фишки.

— Как вам будет угодно. — Недоумевая, Мара последовала за ним в каюту, тусклую и прохладную после слепящего солнца на палубе. — Вы хорошо знакомы с Шефту, капитан? Я думала, он для вас такой же чужак, как и я.

— Да, так и есть, так и есть! — поспешно ответил Неконх — слишком поспешно, подумала она. — Ну, какие берешь, девчонка, красные или черные?

Он поставил игру на стол — это был узкий деревянный ящик на изящных ножках, с расчерченной на квадраты верхней доской и выдвижным ящичком для фишек. Мара как раз расставляла красные фишки на своей стороне доски, когда капитан снова заговорил, на этот раз ворчливо:

— По правде говоря, это ты меня беспокоишь, крошка! Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, связываясь со случайным знакомым на речном судне. Он может оказаться проходимцем.

Мара с удивлением подняла глаза.

— Проходимцы в моей жизни не новость, капитан. Но я не вижу причин считать Шефту таковым.

— Не видишь, клянусь всеми богами! Ну-ка, что ты о нем знаешь?

— Ничего, — признала она, — кроме того, что он хочет, чтобы я знала. Но ведь и он обо мне ничего не знает.

— Да, это правда! Как и я, впрочем. Может, это его мне стоит предостерегать! — Неконх раздраженно передвинул фишку на следующий квадрат и откинулся назад, хмуро глядя на залитую солнцем палубу.

«Ну вот, теперь я его обидела, — с усмешкой подумала она. — Но, великий Амон! Он ведет себя так, словно я какая-то тепличная девица, никогда не покидавшая отцовского двора!»

Она машинально сделала ответный ход, гадая, какую еще игру он ведет. Давненько никто не беспокоился о ее благополучии. То, что это делает дородный речник, показалось ей в высшей степени любопытным — настолько любопытным, что она и не подумала ему верить. Собирается ли он сказать то, что у него на уме?

— Ваш ход, капитан, — пробормотала она.

Но он лишь молча передвинул еще одну фишку. Некоторое время игра шла в тишине, но дурное настроение Неконха улетучилось, как только они оба увлеклись. Он играл без выдумки, но хорошо и досконально знал все приемы. Мара, за свою рабскую жизнь почти не имевшая дела с играми, была вынуждена напрягать весь свой ум, чтобы отражать его ходы и одновременно пробиваться на другую сторону доски. В конце концов, проявив недюжинную дерзость, она заманила три его последние фишки в ловушку, сбила их все и провела свою единственную фишку в «царское» поле.

Она откинулась назад и рассмеялась, когда брови Неконха взлетели вверх.

— Клянусь всем святым! — взорвался он. — И как это ты меня провела?

— Провела? Я не хитрила! Как вы могли подумать обо мне так дурно?

— Мог и думаю! Эх, крошка, тебе бы в военачальники! — Неконх усмехнулся, сгребая фишки в ящик. — А может, я просто старею.

— Вовсе нет, друг капитан, — раздался за их спинами сухой голос. — Эта девица — опасный противник. Она играет, чтобы победить.

Они резко обернулись. В дверях, удобно скрестив руки, стоял Шефту.

— Да… ну, а кто не играет? — пробормотал Неконх. Он принялся убирать игру. Мара поднялась, и сама готовая к обороне, хоть и не могла бы сказать почему.

— Давно ты здесь стоишь? — потребовала она ответа.

— Достаточно долго, — сказал Шефту, — чтобы сделать несколько интересных наблюдений.

— Вот как! Полагаю, у меня теперь не осталось секретов.

— О, ни одного.

Он с усмешкой посмотрел на нее сверху вниз. Вопреки себе она почувствовала непреодолимое любопытство — в котором ни за что бы не призналась, — что же это были за наблюдения. Проскользнув мимо него из каюты, она пересекла палубу и подошла к левому борту. Солнце, опускаясь в Ливию, воспламенило и реку, и небо, но она думала не об этом, а о том, что он последовал за ней и теперь тоже опирается на планширь.

— Ра сегодня умирает в огне, — заметила она. — Красивое небо.

— Да, красивое.

Его тон закрыл эту тему. Она поспешно нащупала другую.

— Клянусь, трудно поверить, что еще один день кончается. Всего два дня, и мы причалим в Абидосе. Разве не удивительно, как…

— Да-да, удивительно. Ну же, я убедился, что мое мнение тебе совершенно безразлично. А теперь давай, спроси меня, о чем я там говорил.

Она обернулась и увидела, что его лицо светится от смеха.

— Демон тебя побери! Зачем ты меня мучаешь? Что тебе от меня нужно?

— Я еще не решил, — невозмутимо ответил он.

— О, не решил? Неужели? Клянусь Сетом и всеми его демонами, ну и хладнокровный же ты! Бьюсь об заклад, капитан был прав — он сказал, что ты проходимец!

Наступила короткая тишина.

— А вот это интересно, — заметил Шефту. Он все еще улыбался, но глаза его вдруг стали опасными. — И что еще сказал капитан?

«Эх, придержи-ка язык, девочка моя! — подумала Мара. — Тут что-то такое, о чем ты не знаешь…»

— Что еще? — подтолкнул ее Шефту.

— Да… больше ничего.

Он ждал. Его улыбка застыла, став такой неумолимой, что она ощутила дрожь страха. Почему он так допытывается? Может, лучше выложить все как есть.

— Капитан лишь предостерег меня насчет случайных молодых людей на речных судах. Кроме того, что он суетился, как наседка над единственным цыпленком, разве в этом есть что-то поразительное?

Он еще мгновение сверлил ее этим холодным взглядом, затем медленно расслабился, оперевшись локтем о поручень.

— Нет, я не поражен, мне лишь интересно мнение капитана. Так он сказал, что я проходимец?

— Он сказал, что ты, может быть, и есть проходимец.

— Что ж, может, и так. Или и того хуже.

Он, казалось, развеселился, и к Маре тотчас вернулась уверенность в себе, а вместе с ней и привычная дерзость.

— Еще бы! У тебя полно тайн, это уж точно. Ну что ж, да будет так. Храни свои тайны, если хочешь. Я все равно со временем тебя раскушу.

— Ты уверена, что это мудро? — лениво протянул он.

— А это важно? Я уверена, что попробую.

Она отвернулась, но он вдруг протянул руку и развернул ее к себе.

— Ты в этом уверена, моя… — Он осекся, его взгляд скользнул по ее вскинутому лицу. Он коротко рассмеялся и нарочно сжал руки. — Клянусь всеми богами! Я бы лучше поцеловал тебя, чем угрожал. Интересно, не будет ли это лучшим средством?

— Хай! Самонадеянный болван! Ты не сделаешь ни того, ни другого! Пусти меня!

Она яростно задергалась, но он лишь рассмеялся и продолжал крепко ее держать. Затем его улыбка угасла.

— Слушай сюда, моя милая госпожа-оборванка! — сказал он. — Ты слишком любопытна себе во вред. Веди себя прилично и не лезь в мои дела.

Он отпустил ее так внезапно, что она едва не упала на поручень, повернулся и зашагал прочь по палубе.

На мгновение потеряв дар речи от ярости, Мара бросилась в другую сторону. Госпожа-оборванка! Ах он, сын семи крокодилов! Проходимец, негодяй! Она ему за это отомстит! Она бросилась на груду шкур, служившую ей постелью, и уставилась в пустоту. Неужели она совсем потеряла голову? Как ему удалось поддразнить ее, напугать, заигрывать с ней и тут же отшить — и все это за какие-то пять минут? Она всегда умела щелкнуть пальцами перед носом у любого мужчины! Но этот…

Да, этот был другим.

Она нахмурилась, против воли вспоминая силу его рук. И почему, скажите на милость, он ее не поцеловал? Неужели она так отвратительна? Так дурна собой? Так сварлива? Демон его побери!

Час спустя она все еще лежала там, угрюмо наблюдая, как высокий черный нос «Серебряного Жука» чертит круги на фоне луны. Госпожа-оборванка! Хорошо, пусть так. Завтра, клянусь Амоном, она отомстит. Она будет обходиться с ним с такой улыбчивой холодностью, которую он не сможет пробить, как бы ни старался. Она будет веселой — да, очаровательной, — но, о, какой отстраненной! Это было не только мудро, но и сулило месть; если она не будет осторожна, он выведает у нее настоящую тайну!

Она задумчиво похлопала по маленькому скарабею царицы. Какими холодными были его глаза, когда он расспрашивал ее о Неконхе! Словно он мог швырнуть девчонку крокодилам, не моргнув и глазом. Насколько она знала, он и впрямь мог. И кто бы узнал или обеспокоился, вздумай он так поступить?

Капитан был прав, предостерегая ее насчет Шефту. Он был опасным человеком.

Глава 5 Опасная сделка

На следующее утро Мара обнаружила, что манеры Шефту были такими же веселыми, такими же отстраненными и настолько более убедительными, чем ее собственные, что не прошло и часа, как она вышла из себя. Перещеголять его в иронии было невозможно, это ясно. Придется найти другой способ его наказать.

С досадой она позволила ему развлекать себя рассказами о древних памятниках, мимо которых они проплывали, и вынуждена была признать, что они были интереснее всего, что она находила в свитках Заши. Шефту был хорошим рассказчиком, и этим утром он был в приподнятом настроении, что вдохновляло его на новые высоты красноречия. Особенно когда он повествовал о событиях недавних лет — для Мары это были скорее предания современности, хотя он и уверял, что все это правда. Таковой была история об экспедиции царицы Хатшепсут в Землю Богов, сказочную страну Пунт, которая, как говорили, лежала далеко-далеко на юге от Египта, за внутренним морем. Мара всегда считала эту землю вымыслом, о чем ему и сказала.

— Такое плавание невозможно! — усмехнулась она. — Нет такого места. Ты слишком доверчив!

— Вовсе нет! Хочешь доказательств? Наш капитан плавал в той экспедиции, как и это самое судно. Эй, там! Неконх!

На его зов дородный речник пересек палубу и с опаской посмотрел на Шефту.

— Прошу тебя, капитан, докажи этой деве, что я не лжец. Она не верит, что корабли царицы плавали в Землю Богов.

— Хай! Это просто! — проворчал Неконх. Затем он повернулся к ней. — Мы нашли ту землю, это уж точно, так далеко на юге, что чуть было не повернули назад, не дойдя до нее. Она лежит у диковинного моря, и живут там карлики, черные человечки. Мы поставили изваяние царицы в их деревне. И привезли некоторых из них. А еще обезьян, и борзых, и живого леопарда для царицы, и мирру, и корицу, и дерево хесит, и слоновую кость, и зеленое золото Эму… Клянусь Амоном, вот это был груз! Погляди, крошка, вон там, у шпигатов. Видишь темные пятна? Там стояли маленькие ладанные деревца, что мы привезли для храма царицы, их поливали и холили, как младенцев, каждое с комом земли.

— Деревья? — недоверчиво переспросила Мара. — Вы привезли деревья?

— Именно так! — вмешался Шефту. Он обменялся странным взглядом с капитаном, который тут же снова насторожился. — Деревья и были всей целью плавания, Голубоглазая. Разве ты не помнишь старые предания о Земле Богов и о садах, полных ладанных деревьев, спускающихся террасами к морю? Целью царицы было построить такой сад в Фивах для бога Амона. Она послала на край света, чтобы найти то, что ей было нужно.

— Вот как! — пробормотала Мара. Внезапно рассказ заинтересовал ее меньше, чем странное напряжение, которое, казалось, охватило Неконха.

— И что, царица построила свой храм? — с нажимом спросила она.

— С величайшим великолепием, — ответил ей Шефту. — Я покажу тебе, когда мы доберемся до Фив.

— Но я не еду в Фивы… пока что.

Черные брови Шефту изогнулись. Но он лишь сказал:

— Тогда увидишь его позже. Найти его нетрудно. Царица повелела построить дорогу — во сколько это обошлось, я и предположить не осмелюсь, — от самой реки через две мили пустыни и долины прямо к первой террасе храма. Огромная каменная аллея, по обеим сторонам которой стоят сфинксы. И у каждого сфинкса — голова Ее Милостивого Величества.

К этому времени Мара была уверена, что весь разговор был нацелен на Неконха. Тот пристально и, как ей показалось, сердито смотрел в пустоту.

— Разве это не необычно, — рискнула она, — чтобы изваяние царицы появлялось на общественном памятнике?

— Крайне необычно, — сказал Шефту. — Но сейчас в земле Кемт необычные времена. Ты знаешь писания древнего пророка Неферроху, Лотосоглазая? Он тоже говорит о необычных временах… — Шефту прислонился к планширю, рассеянно цитируя: — «„Смотри, то, чего страшились люди, ныне свершилось. Враги на Востоке, и азиаты вторгаются в Египет, и нет защитника, что услышит… Речь в сердцах людей подобна огню; ни единому слову, сорвавшемуся с уст, нет прощения…“»

Неконх вдруг повернулся и отрывисто поклонился юноше.

— Слово к тебе, друг, когда будет время… в моей каюте, — выпалил он и резко зашагал прочь.

Шефту выпрямился, на его смуглом лице было написано удовлетворение.

— Прошу прощения, — пробормотал он. — Я должен вас покинуть.

И он тоже зашагал к каюте. Оба скрылись под ее сводчатой крышей.

Вот как! Капитана наконец-то спровоцировали на этот частный разговор. На мгновение Мара прислонилась к планширю, рассеянно барабаня по нему кончиками пальцев. Затем она лениво зашагала по палубе, зевая и моргая, словно одолеваемая дремотой, то и дело останавливаясь, чтобы поглядеть на гребцов или на тугой изгиб паруса. Дойдя до тюков с шерстью, сложенных за каютой, она помедлила, а затем с легкостью, выработанной долгой практикой, так непринужденно растворилась в тенях, что никто на палубе не смог бы сказать, куда она исчезла. Низко пригнувшись, она быстро проскользнула между тюками и присела за задней стеной каюты. Внутри слышался невнятный гул голосов. Она прижалась ухом к доскам.

— …сподвижник царя, — донесся грубый ропот Неконха. — Один из тех глупцов — или героев, — о которых мы говорили по пути сюда. Я подозревал это тогда и уверен в этом сейчас.

— Я и хотел, чтобы ты заподозрил, — ответил Шефту с тихим смехом.

— Значит, я прав!

— Совершенно верно. Я — предводитель этого движения и близкий друг Его Царственного Величества, хотя никто, кроме его сторонников, об этом не знает. На людях я живу жизнью, для которой был рожден, — жизнью высокомерного и богатого вельможи, преданного царице.

Вельможа Шефту! — подумала Мара, вся трепеща от изумления. Словно эхо, донесся изумленный шепот Неконха:

— Вельможа Шефту! Значит, вы сын вельможи Менкау, Друга Фараона и богатейшего человека во всем Египте, — великого Менкау, что умер лишь во время прошлого разлива и был погребен в самой Долине Царей…

— И снова вы правы. Я пользуюсь полным доверием царицы. Это крайне удобно. Еще удобнее поток золота и серебра, что льется мне в руки из дворцовой казны. Да, Ее Величество раздает взятки столь же щедро, сколь и все прочее! Но моя доля течет в весьма странном направлении.

— К Тутмосу?

— Именно. — Снова тихий смех. — Золото Хатшепсут покупает ей же погибель.

За стеной каюты Мара едва сдержала восторг. О, счастливый случай, что привел ее сюда! Эти сведения будут бесценны для ее нового хозяина! Как оживет его гранитное лицо, когда она назовет имя вельможи Шефту, когда расскажет, как используются золото царицы! Она почти видела, как тонкая улыбка скривит его еще более тонкие губы…

Но внезапно она представила себе лицо Шефту, и как золотые речные блики плясали на нем, и какими сильными были его объятия.

«Не будь дурой! — предостерегла она себя. — Никто не важен, ничто не важно, кроме свободы и золота! Думаешь, этот Шефту скажет тебе спасибо, если ты будешь молчать? Тьфу! Он мигом отхватит тебе язык, если решит, что тот может ему навредить! Думай о себе, а он пусть о себе думает!»

Она еще плотнее прижалась к стене.

— …одним из ваших союзников, — убеждал Неконх. — Уверен, вам нужен корабль и капитан, которому можно доверять. Я бы поклялся жизнью…

— Мы все должны это сделать. Наши жизни, наше достояние, наши умы — все будет поставлено на кон, если мы будем прятаться ради спасения. Нет спасения в Земле Кемт, пока правит Хатшепсут! Она — словно кинжал, занесенный над сердцем Египта. Мы должны выбить его, чего бы это ни стоило — жизней и золота.

— Я понимаю, я согласен! Я хочу быть одним из вас!

— Вы один из нас, капитан, — ровно ответил Шефту. — Если бы я не был в вас уверен, вы бы никогда не добрались до Менфе.

— Я… я понимаю, — пробормотал тот.

По ту сторону стены Мара слегка вздрогнула, вспомнив вчерашний холодный взгляд Шефту. Этот человек был фанатиком, а потому опасен, как кобра. Ей стало жаль Неконха.

— Да будет так, — хрипло произнес Неконх. — И пусть Пожиратель заберет меня, если я когда-нибудь вас подведу! Каковы мои приказания?

— Возможно, они скоро появятся. А пока я хотел бы знать ваши планы на ближайшие недели. Назовите мне рейсы, которые вы совершите.

Наступила странная короткая тишина. Мара нахмурилась и придвинулась ближе, но тут снова раздался голос Неконха. Он говорил громче, но как-то натянуто.

— В Фивах я простою пять дней, пока готовится новый груз. Затем я должен доставить его в Гелиополь, взять там лес и привезти его обратно в Абидос для восстановления…

Тихий шорох совсем рядом заставил Мару резко обернуться. В мгновение ока она вскочила на ноги, вжимаясь в стену каюты. Не дальше чем в трех футах от нее, небрежно прислонившись к тюку, стоял вельможа Шефту.

Он улыбнулся, и по спине между лопаток у нее пробежал холодок.

— Не устала напрягать слух? — мягко осведомился он. — Заходи, внутри слышно гораздо лучше.

«И умереть гораздо быстрее!» — подумала Мара.

Не отвечая, она метнулась в проход между тюками. Но как бы быстра она ни была, он оказался быстрее. Даже не изменив своей ленивой позы, он выбросил руку, и пальцы, словно железные тиски, сомкнулись на ее запястье.

— Повторяю, заходи. Мы жаждем твоего общества.

— Еще бы! — процедила Мара сквозь зубы, тщетно пытаясь вырваться. — Бьюсь об заклад, что жаждешь. Пусти!

— Это тебе ничего не даст. Мы ведь на корабле. Куда ты побежишь?

— За борт!

Он коротко рассмеялся.

— Ты забыла про крокодилов?

— Уж лучше к ним, чем к тебе!

Брови Шефту взлетели вверх в притворном ужасе.

— Неужели мое общество так отвратительно? Я думал, тебе нравится моя беседа. Иначе я бы не позволил тебе подслушать так много.

— «Позволил»? Ты знал, что я подслушиваю?

— Конечно. Ты подошла как раз в тот миг, когда наш добрый капитан делился со мной своими подозрениями. Кстати, он там до сих пор болтает впустую. Пойдем скажем ему, что можно прекращать.

Шефту ухмыльнулся и двинулся через проход между тюками, все так же крепко сжимая запястье Мары. Делать было нечего, и после последней отчаянной попытки вырваться она покорилась. Она с отчаянием и неподдельным удивлением посмотрела на державшую ее руку. Тонкая и изящная — рука аристократа. Но с жилами, как у носильщика.

«Эх-х, несчастный день, когда я увидела этого Шефту! — сокрушалась она. — Чтоб несчастье постигло того хефта, что привел меня на этот корабль из всех кораблей в гавани Менфе…»

Они выбрались из-за тюков и прошли несколько шагов по открытой палубе. Мара жадно смотрела на солнечный свет, на зеленую реку, на синее-синее небо. Никогда они не казались ей такими прекрасными. Она подумала о золотом дворце фараона, о свободе и роскоши, которые скоро могли бы стать ее, о непрочитанных свитках в Комнате Книг у Заши; и о смутном, сладком воспоминании той, другой комнаты. Скоро даже воспоминания будут для нее потеряны.

«Он не по-настоящему жесток, — подумала она. — Он сделает это быстро».

Они шагнули за порог каюты, и солнце померкло. Там, в тени, сидел Неконх, все еще послушно бормоча о грузах и рейсах. Он вскочил на ноги, когда они вошли.

— Так вот она, подслушница! — прорычал он.

— Вовсе нет, наш гость! Как можно быть таким негостеприимным, капитан? Дай девице табурет, она, кажется, бледна.

Неконх угрюмо повиновался, и Мара, тяжело сглотнув, опустилась на кожаную подушку. Она никогда не сталкивалась с такой жестокостью — жестокостью, облаченной в изысканное обаяние.

Шефту удобно устроился бедром на дощатом столе и принялся качать ногой.

— Так-то лучше, — одобрил он. — Я не люблю атмосферу обмана. Гораздо лучше быть откровенными друг с другом, не согласны, капитан?

— Да, мой господин, — неуверенно ответил Неконх.

Шефту резко обернулся к нему.

— Никогда не называйте меня вельможей. Я писец, капитан. Моя жизнь может зависеть от того, запомните ли вы это, — а ваша зависит наверняка! Вы поняли?

На миг личина спала. Мара вцепилась в края табурета, на лбу у нее выступила испарина. Она от всего сердца желала, чтобы он убил ее и покончил с этим.

— Да, я понял, — пробормотал Неконх.

— Хорошо. Как я уже говорил, между нами троими не будет секретов. Вы оба знаете, кто я и какому господину служу. — Шефту снова с улыбкой повернулся к Маре. — А я знаю — в отличие от вас, капитан, — кто эта Голубоглазая и какому хозяину она служит.

Слова были произнесены почти небрежно, но если бы корабль вдруг встал на дыбы, Мара не была бы потрясена сильнее. Она вскочила на ноги, сама не понимая, как это сделала.

— Хозяин? У меня нет хозяина! Ты несешь чушь.

— Какая же ты лгунья, — сказал он.

Почти обезумев, Мара прокрутила в уме все подробности своей внезапной покупки, прогулку по улицам с новым хозяином, разговор за тщательно запертыми дверями. Никто не мог подслушать или догадаться, не подслушав. Неужели этот Шефту — колдун?

— Ты блефуешь! — выплюнула она. — Ты ничего не знаешь обо мне до того дня, как я взошла на этот корабль. Откуда бы?

— Что ж, это не потребовало особых усилий. Знание само шло мне в руки. Я знаю, уверяю тебя.

— Докажи!

Его улыбка застыла.

— Моя дорогая Мара, мне не нужно ничего доказывать.

Да, он говорил правду. Она в ловушке, и он никогда не посмеет отпустить ее с этого корабля живой. Более того, она была уверена, что он знает все. Где-то, как-то он ее раскрыл. В ушах снова прозвучало холодное предостережение ее хозяина: «Если кто-нибудь узнает, ты умрешь на месте».

— Да будет так, — горько сказала она. — Но тебе не придется марать свои вельможные руки моей смертью. Другие избавят тебя от этой хлопоты.

— Нет, я не нанимаю головорезов, это не в моих правилах. Хотя, поверь мне, от сегодняшнего дела у меня душа не на месте! Какая жалость, навсегда закрыть эти лотосово-синие глаза… Садись, дева. Лицо у тебя белее платья.

Она снова опустилась на табурет, едва сумев пробормотать язвительный ответ:

— Благодарю за заботу! Немного поздно, не находите?

— Нет, пожалуй, что нет. — Он удобно сцепил руки на колене. — Ты оказалась в незавидном положении, Голубоглазая. Но должен заметить, тебя предупреждали. Вчера я сказал правду: я еще не решил, чего хочу от тебя. Теперь у меня нет выбора: я должен либо заставить тебя замолчать, либо использовать. Я предпочитаю второе. Но поскольку я не доверяю тебе дальше завтрашнего дня, мне нужно оружие, которое будет висеть над твоей хорошенькой головкой. Ну же. Лучше делай, что я говорю. За побег полагается суровая кара.

«Побег! — в отчаянии подумала Мара. — Если бы только это!»

Если бы только это… неужели это все, что он знает?

Заговорил Неконх, его голос был мягче обычного:

— Так вот оно что! Я-то гадал, откуда у нее эти лохмотья и золотая цепь! Небось, украла у своего хозяина. Как я сразу не догадался?

— Почему? — Шефту коротко рассмеялся. — Посмотри на нее, капитан, вот и причина. Разве в ней есть хоть что-то рабское, кроме этих тряпок? Если бы я сам не видел, как этот тупой болван, ее хозяин, тащит ее домой, чтобы высечь… Слушай, Мара. Я не отправлю тебя к нему обратно, но при одном условии.

— Каком условии? — прошептала она. Мысли ее неслись вскачь. Если он считает ее всего лишь беглянкой… но как же тот разговор, что она подслушала? Неужели он осмелится отпустить ее, зная, что она владеет такой информацией? Он, казалось, совершенно не принимал это в расчет. Что, во имя Амона, у него на уме? Почему он молчит?

— Каком условии? — повторила она.

— Ты будешь служить мне, а не Заше. — Шефту встал и зашагал по крохотной каюте. — Но не как рабыня, Мара. Как союзница. Мне нужен кто-то вроде тебя, кого никто не знает, кто вне подозрений, и кто умен. Это опасное задание, но у тебя нет выбора, и, я думаю, я это ясно дал понять.

Мара слушала молча, едва веря своим ушам. Второй раз за неделю ей угрожали смертью, почти теми же словами втягивая в шпионские интриги, — и делали это двое, что были смертельными врагами, сражаясь в разных станах за противоположные цели!

Это было невероятно, но это была правда. И внезапно Мара поняла, что это еще и уморительно смешно.

Она вскочила так резко, что складной табурет, на котором она сидела, опрокинулся и сложился. Она поспешила поднять его, изо всех сил стараясь сдержаться. Нельзя смеяться, нельзя! Но ей стоило огромных усилий скрыть свое ликование, внезапный прилив былой дерзкой самоуверенности. Шефту не знал ничего, что могло бы ей навредить; зато она поставила ему такой чистый мат, словно они играли в гигантские шашки. Да, он выяснил, что она рабыня. Ну и что? Он не знал ее хозяина. А прежде чем он узнает — задолго до этого — он сам окажется в цепях.

«Может, он и умен, — подумала она. — Что ж, я тоже! Может, он и великий вельможа, и безжалостный, но ему еще предстоит узнать, какой безжалостной может быть оборванка!»

Она покорно повернулась к нему.

— Я согласна на это условие. Вы правы, у меня нет выбора.

— Рад, что ты это понимаешь. Нашему царевичу нужны твоя отвага и твой ум. Давай же, объединим их в этом деле. Я хочу, чтобы ты передала послание Его Высочеству. Для этого тебя нужно как-то внедрить во дворец, и я бы предпочел, чтобы ты там и осталась, если мы сможем это устроить. Будут и другие послания.

Неконх, до этого остававшийся в тени, беспокойным зрителем этой маленькой драмы, наконец шевельнулся.

— Вы думали о ханаанской принцессе, чьи корабли сейчас в Абидосе? Нельзя ли эту крошку переодеть…

— В варварку? — Шефту рассмеялся и указал на Мару. — Эту деву? В ней все говорит о Египте! Нет, капитан, я думал об этом и отбросил эту мысль. Это было бы идеально, но…

— Зачем же в варварку? — скромно пробормотала Мара. — Я говорю на вавилонском. Разве принцессе не понадобится переводчица?

— Переводчица! — Шефту прекратил шагать по каюте.

Неконх возразил:

— Об этом уже позаботились.

— Да, одна должна взойти на борт в Абидосе. Но мы изменим их планы! Эта куда лучше — для нас, — и я верю, что это можно устроить. Голубоглазая, ты уже бесценна! Но нам нужно найти тебе одежду, женщину, чтобы уложить твои волосы…

Мара собрала всю свою дерзость.

— Предоставьте это мне. Слушайте, в Абидосе есть сандальщик, старик, с которым я когда-то дружила. Я как раз направлялась к нему, потому что знала, что он меня спрячет, может, даже даст несколько дебенов на хлеб и жилье в Фивах. Он ненавидит Зашу. Думаю, он устроит и это, возможно, за определенную плату…

— Да, за плату. — Улыбка Шефту слегка скривилась. — Люди сделают что угодно — за плату. Расскажи мне о нем побольше. Он умеет держать язык за зубами?

— Стала бы я сама ему доверять, если бы нет? У него нет семьи, мало друзей, он человек нелюдимый, но всегда ко мне хорошо относился и точит зуб на Зашу, который однажды обманул его при сделке…

— Заша ездит в Абидос за сандалиями?

Мара резко насторожилась. Так значит, Шефту не глотает все подряд, не распробовав, как она думала. Ей стоит остерегаться этой ленивой улыбки…

— Заша когда-то жил в Абидосе, — ответила она. — Его жена — дочь тамошнего жреца.

— Значит, и ты жила в Священном Городе. На какой улице находилась вилла Заши?

— На той, что проходит мимо храма Осириса, — сказала Мара, зная, что такой храм там должен быть, и молясь, чтобы улица, идущая мимо него, пересекала и квартал богатых домов. Очевидно, так и было, потому что Шефту ничего не сказал, лишь спросил имя старика. Она наскоро выдумала его, и он удовлетворенно кивнул, снова усаживаясь на стол.

— Да будет так. Купи у него одежды, и его самого тоже купи. Ты не должна быть у него в долгу. На! — Его рука скользнула за пояс и вернулась с тяжелым кольцом из электрума, драгоценного сплава золота и серебра. Оно было инкрустировано крошечными гранатами и лазуритом в виде цветков лотоса. Мара глубоко вздохнула, принимая его. Заша, торговец самоцветами, никогда не держал в руках ничего подобного.

— Отдай ему это, — сказал Шефту, — за его помощь и молчание. Но не говори ему ничего, кроме того, что ты сбежала от Заши.

— Я понимаю. — Мара сунула кольцо за пояс, где оно прижалось к крошечному скарабею царицы. Ее снова едва не разобрал смех.

— Следующая проблема — устроить тебя переводчицей, — продолжил Шефту. — Это сложнее. Я не смею показываться. Кто капитан на корабле принцессы, Неконх? Он египтянин?

— Да. Некий Саанх-Вен. Тугодум, но…

— Его можно купить?

— Несомненно. — Неконх потер подбородок. — Но не разболтает ли он потом? Он болтлив, особенно под хмельком.

Маре становилось не по себе, ей хотелось поскорее со всем покончить. Как только детали будут улажены, она будет в большей безопасности от пытливого ума Шефту. Что до Саанх-Вена, то тут проблемы не было, хотя она и не смела им об этом сказать. «Ну же, думай головой! — подумала она. — Ты должна справиться и с этим…»

— Но разве даже под хмельком, — сказала она, — человек станет рассказывать о своих собственных проступках? Возможно, здесь ласковый взгляд и бойкий язык принесут больше пользы, чем подкуп. Если человека подкупили и он потом чувствует вину, он может свалить все на тех, кто его подкупил. Но если его уговорами убедили заменить одну переводчицу на другую, потому что лесть сладка его уху, — кого он сможет винить потом, кроме себя самого? Вряд ли он станет хвастаться собственной глупостью, не так ли?

— А все мужчины — глупцы, — бесстрастно добавил Шефту.

«Но не ты, друг мой!» — подумала Мара. Вслух же она с пожатием плеч сказала:

— Этот, может, и таков. Капитан говорит, он тугодум.

— Да, — беспокойно проворчал Неконх. — Но затея кажется рискованной…

— Возможно, и нет. — Шефту с усмешкой изучал Мару. — Эта дева владеет искусством лести, капитан. Я был свидетелем ее небольшой встречи с учеником пекаря в Менфе, которая доставила мне истинное удовольствие. Думаю, мы можем рискнуть. Если не получится, еще будет время попробовать что-то другое. Мы не покинем Абидос, пока она не подаст знак.

— Значит, все решено? — осведомилась Мара.

— Да. Кроме послания, которое ты передашь царю. Скажи ему, что я… — Шефту замялся и переменил фразу. — Скажи ему, что боевой ястреб летит.

— Боевой ястреб летит? Но что это значит?

Шефту улыбнулся.

— Я хочу просветить царя, Голубоглазая, а не тебя. — Он встал из-за стола. — О сигналах договоримся завтра. А сейчас нам нужно разойтись, иначе команда будет дивиться на эту болтовню. — Он направился к двери, но остановился перед Марой, все еще едва заметно улыбаясь. — И чтобы ты не сомневалась, ускользнуть от меня в Абидосе, продать мое кольцо или сделать что-либо, кроме того, что мы запланировали, не получится. Не заблуждайся на этот счет. Если моему царевичу будет грозить опасность, мне все равно, какого цвета глаза закрывать навсегда.

Он прошел мимо нее и вышел из каюты. Встревоженная, несмотря на саму себя, Мара поднялась, чтобы последовать за ним, но Неконх остановил ее, коснувшись руки. Она обернулась и увидела, что он смотрит на нее сверху вниз с обеспокоенной хмуростью.

— Суровый он хозяин, — прошептал он, мотнув головой в сторону удаляющейся фигуры Шефту. — Я за тебя весь потом изошел, когда он сидел там, качая ногой и жонглируя твоей жизнью в своих руках. Но не стоило тебе подслушивать!

— Я не боюсь его. Он не причинит мне вреда, пока я ему полезна. Но, капитан… как же он, должно быть, ненавидит царицу и любит своего царевича.

— Да… но я думаю, Египет он любит еще больше. По-моему, именно это заставляет его швыряться своим золотом и жизнью, и использовать людей, словно орудия. Именно поэтому он держит дубину над головой даже такой беззащитной девицы, как ты, крошка, и обращает твой ум на службу своим целям, и идет на риск, который может закончиться убийством… — Неконх покачал головой. — Да, он безрассуден, и, возможно, безумен. Но, помоги мне Амон, я, кажется, пошел бы за ним до самой Реки Мертвых и обратно!

— Он может этого потребовать, — медленно произнесла Мара.

Она вышла из каюты, вдохнула залитый солнцем воздух, свежий, чистый запах воды, парусины и ветра, чудесным образом возвращенный ей, а затем укрылась в своей груде шкур.

«Теперь все изменилось, — размышляла она. — И все же все осталось по-прежнему».

Завтра, когда они причалят в Абидосе, она будет действовать по своему прежнему плану, как будто сегодня ничего не случилось. Но какая разница! Теперь она обладала знанием, которое вмиг купило бы ей свободу у ее нового хозяина, а может, и осыпало бы золотом. Собственно, у нее уже было богатство в виде этого инкрустированного самоцветами кольца, которое, конечно же, никогда не покинет ее пояса. Все ее мечты начинали сбываться. А что до мести — Осирис! Она отомстила десятикратно, стократно…

«Тогда почему, — подумала она, — я не чувствую себя счастливее?»

Она беспокойно ворочалась на мягких шкурах, пытаясь понять этот странный, пресный привкус своего триумфа. Наконец она приподнялась на локте и нахмурилась, глядя на зеленую, сверкающую реку, которая вспыхивала огнем там, где ее касались лучи солнца.

Вельможа Шефту. Великий аристократ, он был так же далек от нее, как и само солнце в небесах. Должно быть, он и вправду развлекался все эти семь дней! Искал ее общества, щеголял своими изысканными манерами, даже обнимал ее на мгновение. Но было ясно, что он о ней думает. Оборванка!

В этот миг Шефту прошел по краю палубы и остановился, оперевшись о поручень. Она не видела выражения его лица, так как его профиль чернел на фоне ослепительного неба. Но в его позе была усталость, и он выглядел одиноким, человечным — совсем не похожим на ту смертельную угрозу, что небрежно прислонилась к тюку. Возможно, это была правда, что сегодняшнее дело было ему не по душе.

Мара сердито отвернулась, не желая на него смотреть, не желая думать о том, что цена ее свободы — его гибель.

Глава 6 Напуганная принцесса

Саанх-Вен оказался приземистым, средовечным мужчиной с глупым лицом и полусонными глазами. Он едва взглянул на Мару, когда она показала ему скарабея и спросила указаний.

— Переводчица? А, теперь припоминаю. Тебе нужно найти таверну «Лотос», она рядом, вон там, где осел сворачивает в переулок. Им там даны все распоряжения, упомяни мое имя.

Мара направилась в указанном направлении, с любопытством оглядываясь. Пристани Абидоса не сильно отличались от пристаней Менфе, хотя движение здесь было иного рода. Здесь было меньше торговли, меньше чужеземных судов. Зато были погребальные барки. В этот миг она насчитала их в гавани восемь. Абидос был самым древним и священным из всех городов; считалось, что здесь погребен сам бог Осирис, и все, кто мог себе это позволить, устраивали так, чтобы их погребальные процессии совершали паломничество из родных городов к этим Вратам Подземного мира перед окончательными обрядами захоронения.

Таверну «Лотос» найти было легко, так как над ее дверью качался резной деревянный цветок. Мара вошла, представилась женщине с пустым лицом, которая была здесь за главную, и та указала ей на наружную лестницу. В комнате наверху ее ждала черная, как уголь, рабыня. Мара почти сразу обнаружила, что та глухонемая.

Задумчиво она последовала за девушкой в смежную купальню, где вдоль стен стояли огромные кувшины с водой, а каменный пол имел уклон к стоку в центре. Человек царицы позаботился о полной секретности в процессе превращения ее из оборванной рабыни в особу «вне подозрений». Женщина внизу была рассеянной и глуповатой, эта — глухонемой, а сам Саанх-Вен — нелюбопытен.

«Тем лучше для меня», — размышляла Мара, вспоминая угрозу в голосе Шефту этим утром, когда он снова предостерег ее от обмана. «Серебряный Жук» должен был задержаться выше по реке до полудня, когда барка принцессы его нагонит. Убедившись, что Мара благополучно на борту, Шефту и Неконх отправятся в Фивы, а она будет свободна — осуществлять свои собственные планы.

Она нахмурилась. Мысли об этих планах доставляли ей мало радости. Она переключила внимание на приятные услуги чернокожей рабыни.

Кувшины воды были вылиты на нее, волосы вымыты и подстрижены, а тело натерто благовонными маслами до блеска. Затем, проведя ее обратно в первую комнату, рабыня указала на маленький резной ларец, стоявший в углу. Мара открыла крышку, и остатки ее дурного настроения исчезли. Там были стопки белоснежного льна, кожаные сандалии — у нее никогда в жизни не было сандалий, даже обычных, плетеных из пальмовых волокон, — несколько украшений, цветные пояса, теплый белый шерстяной плащ с густой бахромой. В этом ларце был целый гардероб, вплоть до горшочков и флаконов с благовониями и косметикой. Он не был слишком роскошным. Он был идеально подобран для нужд дочери жреца, роль которой Мара должна была играть. Но для нее это была невообразимая роскошь. И когда она вынимала одежды одну за другой и разглядывала их, она снова почувствовала яростную решимость, что ничто и никто не должен стоять на ее пути к вечному обладанию такими вещами, свободой, золотом и жизнью, достойной того, чтобы ее прожить, — садами с лотосами в пруду, жареной уткой и медом на столе, рядами папирусных свитков на полках в прекрасной комнате…

Так она мечтала, пока чернокожая девушка одевала ее в длинное до лодыжек платье из белого льна, закрепляла широкие лямки на ее обнаженных смуглых плечах и дважды обвивала талию поясом цвета корицы, завязывая его спереди так, что концы роскошно ниспадали до самых сандалий. Ее волосы были расчесаны до глянцевой гладкости, надушены и слегка умащены маслом; веки были подобающе подведены, а брови и линия ресниц вытянуты почти до висков. Были и золотые браслеты для рук и ног, и широкое ожерелье из цилиндрических бусин, покрытых эмалью такого же глубокого, сияющего синего цвета, как и ее глаза.

Наконец она отложила маленькое медное зеркальце со вздохом удовлетворения. Давно она не наслаждалась даже такой почти необходимостью, как подведение глаз, которое все египтяне, и мужчины, и женщины, считали неотъемлемой частью приличного вида. А остальное было немыслимой элегантностью. Сандалии, конечно, немного жали там, где ремешок проходил между пальцами, а высоко загнутые носки могли заставить ее споткнуться, если не быть осторожной. Она не привыкла к такой роскоши. Ничего, привыкнет! Босиком ходили только оборванки.

Вслед за ней, неся ларец, бесшумно ступала рабыня, и Мара вернулась на пристань. Саанх-Вен теперь сидел на складном табурете на палубе барки принцессы и равнодушно смотрел на поваров, суетившихся на пришвартованной рядом лодке-кухне. Мара, заслонив глаза ладонью, взглянула наверх.

— Спустите трап, пожалуйста.

Он повернулся к ней, затем перегнулся через планширь, и сонливость с него как рукой сняло.

— Ты переводчица? — неуверенно спросил он.

— Да.

— Та самая?

— Разумеется. Я представилась вам не далее как полчаса назад.

— Да-да. — Его толстые губы скривились в ухмылке. — Но сейчас ты выглядишь иначе.

— Вот как? — Мара одарила его дежурной улыбкой, стараясь и не обидеть, и не поощрить. Она не хотела, чтобы он запомнил ее дольше, чем это было совершенно необходимо. — Вы спустите трап? — повторила она.

Он поспешил повиноваться. Когда она встала рядом с ним на палубе, высоко держа голову и холодно глядя на него, он перестал пялиться и стал более почтителен.

— Принцесса и ее свита скоро вернутся. Ждите вон там. Я велю убрать ваш ларец.

— Очень хорошо.

Пока рабыня пересекала пристань и так же безмолвно исчезала из ее жизни, как и появилась, Мара направилась к увешанному колоннами павильону, занимавшему большую часть палубы барки. По бокам оставалось место для двенадцати гребцов с каждой стороны, но не было ни мачты, ни паруса, а капитанскую каюту убрали, чтобы расширить покои Инанни и ее женщин. Мара откинула один из висевших ковров, что служили стенами павильона, и шагнула внутрь. Первым делом она сбросила непривычные сандалии. А затем, уже удобно босая, принялась осматриваться.

Ослепленная солнечным светом, она поначалу не могла различить предметы в затененной комнате. Но по мере того как глаза привыкали к полумраку, она начала различать кушетки и низкие столики, сундуки с одеждой и весь тот женский кавардак из безделушек, зеркал, украшений и благовоний, необходимый свите из дюжины женщин. И чем лучше она все это видела, тем больше изумлялась. Она тихо обошла покои, с любопытством и не без некоторого отвращения разглядывая странные пожитки этих варварок. Как же они отличались от всего египетского! Украшения были грубыми и безвкусными, ларцы — без резьбы, а разбросанная одежда — столь вульгарной в своих аляповатых цветах, что Мара, как и подобает цивилизованной египтянке, презрительно сморщила нос. Всякая одежда должна быть белой. В Египте это знал даже раб.

За исключением мебели, которая, как и сама барка, была сделана в Фивах, в павильоне не было ничего, что могло бы принадлежать высокородной принцессе.

«Принцесса! — мысленно усмехнулась Мара. — Наверняка дочь какого-нибудь пастуха, который запугал пару соседей, чтобы те звали его царем».

Повернувшись спиной к неопрятной комнате, она вытянулась во весь рост на одной из кушеток и принялась гадать, какой может быть жизнь во дворце фараона.

Ей недолго пришлось ждать, прежде чем крики бегуна: «Абрек! Абрек!» — «Берегись, ободрись!» — предупредили ее о приближении свиты принцессы. Поспешно нащупав сандалии, Мара прислушалась к шуму, что достиг берега. Саанх-Вен рявкнул приказ, очевидно, чтобы носильщики опустили паланкины и позволили женщинам выйти, потому что в следующее мгновение воздух наполнился шипящим говором вавилонского. Когда женщины гуськом взошли на борт, показалось, будто на палубу выпустили сотню огромных шмелей.

Мара поднялась, подошла к ковровой стене павильона, откинула полог и шагнула наружу. Она оказалась лицом к лицу с ханаанской принцессой.

При первом же взгляде Мара невольно улыбнулась. Инанни была полной и неуклюжей, ее неопрятные каштановые кудри влажно липли ко лбу и то и дело выбивались из-под длинной шали, наброшенной на голову. Задыхаясь от пота в своих громоздких шерстяных одеждах, что окутывали ее с головы до ног и были испещрены полосами и вышивкой кричащих цветов, она во всем своем облике являла собой неуклюжую варварку. Но ее глаза вызвали в Маре внезапную жалость. Огромные, робкие, испуганные темные глаза, они смотрели на египетскую девушку так же, как, должно быть, смотрели на бесчисленные чужие лица и обычаи, что сбивали ее с толку в этой чужой земле.

— Кто ты? — беспомощно прошептала она.

— Ваша переводчица, Высочество, — ответила Мара на вавилонском, на этот раз улыбаясь более сочувственно и на миг преклонив колено.

Облегчение Инанни, услышавшей знакомую речь из уст одной из этих высокомерных египтянок, было почти жалким. Она с наслаждением вздохнула и взволнованно повернулась к дюжине аляповато одетых и потных служанок, что сбились в кучу позади нее.

— Это переводчица! Она говорит на вавилонском! — воскликнула она, словно они не могли услышать сами. И тут же все пухлые лица просияли, и те, кто понимал вавилонский, повернулись, чтобы объяснить радостную новость тем, кто говорил лишь на своих местных наречиях, и некоторое время не было слышно ничего, кроме их возбужденного гомона.

Наконец, однако, Инанни жестом призвала их к тишине и нетерпеливо повернулась к Маре.

— О, пожалуйста, — взмолилась она, — узнай у того человека, что командует кораблем, можем ли мы скоро покинуть это место и плыть дальше в Фивы! Мы так долго на этой реке — столько, столько утомительных дней, и никто ничего не объясняет, — и вот уже неделю мы в том храме, пока жрецы бормочут над нами странные вещи и заставляют нас мыться, и мыться, и мыться, пока мы чуть не утонули! Зачем все это? Неужели мы никогда не перестанем путешествовать и мыться?

— Терпение, моя принцесса, — успокоила ее Мара, подавляя усмешку. — Я могу ответить на ваши вопросы, не обращаясь к Саанх-Вену. Любой чужеземец, направляющийся во дворец фараона, должен пройти обряды очищения. Но теперь все кончено. Мы отплываем немедленно, и не пройдет и дня, как мы причалим в Фивах.

— Ах, хвала прекрасной Иштар! Хвала Ваалу в его храме! Пойдемте, укроемся от солнца, я сейчас умру от жары!

Все так же щебеча, словно стайка пав, женщины хлынули внутрь и, оказавшись в безопасности от мужских глаз, принялись сбрасывать свои толстые шали, платки и накидки и, тяжело дыша, бросаться на кушетки.

— Я никогда не привыкну к этой жаре! — простонала принцесса, проводя рукой по влажным от пота волосам. — А мне сказали, что в сезон разлива бывает гораздо жарче! Как вы живете под таким солнцем?

— Мы одеваемся для него, — с усмешкой заметила Мара. — Мы бы тоже задыхались в этих тяжелых шерстяных одеждах. Мы носим шерсть только ночью, когда воздух холоден. Вы почувствуете себя удобнее, моя принцесса, когда обзаведетесь египетским гардеробом.

Инанни взглянула на обнаженные плечи и тонкое узкое платье Мары и залилась краской.

— О, я никогда не смогу такое носить! — выдохнула она. — Какой срам! Мои братья говорили мне, что это опасная и порочная земля, хоть храмы здесь и вымощены серебром!

Тут Мара не сдержалась и рассмеялась в голос.

— Мы не порочны, только разумны. Вы тоже, возможно, поумнеете после одного лета на Ниле!

Она воздержалась от добавления, что Инанни и ее женщинам не мешало бы и похудеть, как для прохлады, так и ради моды. Видение этих толстых сириек в узких египетских платьях наполняло ее весельем.

Почти сразу же они услышали зычные приказы Саанх-Вена и суету отчаливания. Вскоре барка пробралась сквозь вереницу погребальных судов в гавани, и, когда они набрали скорость на открытой реке, прохладный северный ветерок потянулся через павильон. Большинство сириек с благодарностью уснули, но Инанни еще некоторое время донимала Мару вопросами о Египте, о царе и о золотом дворце, куда они направлялись. Мара отвечала то, что знала, а остальное гладко выдумывала. Но наконец и принцесса погрузилась в беспокойную дрему, и Мара поднялась и на цыпочках вышла на открытую палубу. Аромат жареного мяса с лодки-кухни предупредил ее о приближении полудня.

Стоя на носу и заслоняясь ладонью от ослепительных лучей Ра, она вскоре разглядела «Серебряного Жука» у западного берега. На ее глазах широкий парус, ребро за ребром, поднялся, словно гигантский плавник, и судно двинулось на середину реки. Чем ближе оно подходило, тем сильнее билось сердце Мары. Она всматривалась в его знакомые и в то же время какие-то чужие палубы, ведь теперь она была в стороне от них; она заметила Неконха, выкрикивавшего какой-то приказ в сторону снастей, и почти почувствовала, как ее саму потянуло вперед, когда ветер наполнил парус.

И наконец она увидела Шефту — неподвижную, залитую солнцем фигуру с лицом в тени, с обманчивой леностью прислонившуюся к огромному рулевому веслу на корме. Он не подал знака, и она тоже, хотя на мгновение они, казалось, могли бы коснуться рук через узкую полоску зеленой воды, что разделяла их. Затем расстояние медленно увеличилось: «Жук» набрал скорость и обогнал более неповоротливую барку.

Лишь когда парус превратился в крошечную точку вдали, Мара вернулась в тенистый павильон, чувствуя себя одинокой и необъяснимо подавленной. Скоро она будет ступать по сияющим плитам Золотого Дома, дворца фараона, но скоро ей предстоит и вторая встреча с тем, новым, хозяином.

«Боевой ястреб летит». Ей это ничего не говорило, но для человека с гранитной челюстью, без сомнения, будет значить многое. Ах, боги Египта, как мало осталось жить Шефту!

* * *