Мара, дочь Нила

* * *

Глава 7 Царский вызов

Принцесса Инанни была в плачевном состоянии. Проведя в Золотом Доме целую египетскую неделю — десять дней, — она все еще не могла побороть трепет и ужас, которые внушал ей новый дом. Утром при появлении первой же египетской служанки с раскосыми глазами она просыпалась и испуганно звала Мару, а каждый вечер ее приходилось уговаривать лечь на огромное золотое ложе, изголовье которого было выполнено в виде головы зверя. Розовый, словно из слоновой кости, язык и блестящие зубы чудовища приводили ее в ужас; она никак не могла удобно устроиться на изысканно вырезанном подголовнике из черного дерева, который был куда прохладнее ее горячей сирийской подушки. А между сном и бодрствованием ее ждали новые муки: холодная ванна дважды в день — бессмысленная пытка, которую египтяне принимали как должное; энергичный массаж после нее; прочесывание гребнем ее спутанных, доходивших до бедер волос; и тщетные попытки овладеть искусством есть ложкой, а не пальцами.

В довершение всего, она до сих пор даже мельком не видела ни царицу, ни юного царя, за которого приехала выйти замуж. Ее гордость была уязвлена, от такого пренебрежительного обращения она по нескольку раз на дню заливалась слезами, и все же великолепие дворца так подавляло ее, что она едва осмеливалась прикасаться к убранству собственных покоев.

Маре было ее искренне жаль.

Сама же она впитывала роскошь, как иссохшая земля впитывает воды Нила. Будучи ближайшей спутницей Инанни — ибо принцесса отчаянно цеплялась за нее как за единственного человека, который мог и хотел объяснить ей хоть что-то из бесчисленных непонятных вещей, — она получила собственную рабыню, чтобы та купала и одевала ее. Она великолепно питалась жареной дичью и невероятными пирожными, гуляла в тенистых садах и украшала волосы и шею свежими цветами столько раз в день, сколько желала.

Правда, она по-прежнему сбрасывала надоевшие сандалии при каждом удобном случае и должна была зорко следить за своим языком, чтобы тот не сорвался на уличную брань. Одно цветастое словечко мгновенно выдало бы ее дворцовым слугам, большинство из которых были свободнорожденными и по положению стояли настолько же выше нее, насколько она притворялась стоящей выше их. Втайне она их немного побаивалась. Требовался самоконтроль, чтобы этого не показать; требовалась наглость, чтобы помыкать ими, словно она и впрямь знатная дама.

Но наглости у Мары было в избытке, а беспомощная растерянность Инанни была ей чужда. Она была рабыней в роскошных домах, в отличие от Инанни; новым для нее был лишь масштаб этого великолепия и ее собственная изменившаяся роль. К тому же она была прирожденной лицедейкой, наделенной чувством юмора и стальными нервами — чего у Инанни определенно не было, — а ее полная опасностей жизнь сделала ее приспособляемой, как хамелеон. Сколько раз она стояла с гребнем или свежим бельем у туалетного столика госпожи Заши! Теперь же она сама щелкала пальцами, приказывая другим, — и не забыла ни единого надменного жеста. Она с лукавым удовольствием использовала их все.

Более того, она еще не видела ни своего нового хозяина, ни Шефту; а потому от нее не требовалось ничего, кроме роскошного безделья. Жизнь была так прекрасна, что рисковала стать однообразной.

На одиннадцатое утро после их прибытия ее, как обычно, разбудил испуганный крик Инанни. Улыбаясь сквозь зевок, Мара соскользнула с кушетки и поспешила в соседнюю комнату.

— Ну же, моя принцесса! — успокаивала она. — Это всего лишь служанка, она принесла тебе фрукты и пришла поприветствовать новый день. Перестань дрожать, не то она будет смеяться над тобой в зале для прислуги!

Инанни неохотно отпустила покрывала и села, все еще с недоверием глядя на служанку.

— Она смотрит на меня искоса, свысока, будто сама царица! — пожаловалась она.

— Глупости! Ее отец, скорее всего, был каменотесом или, в лучшем случае, конюхом в царских конюшнях. Что бы сказали твои братья? — Мара повернулась к служанке, которая поставила чашу с фруктами и теперь ждала, когда ее отпустят. Правда, в ее подведенных глазах был дерзкий блеск — любой египтянин чувствовал себя выше варвара.

— Почему твои руки опущены? — холодно осведомилась Мара.

Взгляд служанки встретился с ее взглядом, и насмешка в нем угасла. Она поспешно приложила правую руку к левому плечу.

— Так-то лучше! Возможно, я не стану упоминать твое презренное имя перед Хатшепсут Преславной, если впредь ты будешь выказывать должное почтение своей принцессе.

— Ваше превосходительство, живите вечно! — выдохнула девушка, побледнев. — Вы бы не стали… я не хотела…

— Можешь идти, — оборвала ее Мара. Служанка распростерлась ниц, а затем убежала.

Мара внутренне содрогалась от смеха. «О, великолепно! — думала она. — Когда еще рабыня так красиво усмиряла свободную деву? Как бы она взбесилась, если бы знала, кто тут разыгрывает из себя знатную даму!»

Она обернулась и увидела, что Инанни смотрит на нее с благодарностью и восхищением.

— Мара, что ты ей сказала?

— Лишь то, что ты — принцесса Инанни, и обращаться с тобой нужно соответственно. Не думай о ней, она — что жук под твоей сандалией. Ну же, услади свой рот инжиром и виноградом, что она принесла. Скоро время для омовения.

При этой мысли лицо Инанни уныло вытянулось. Но она слезла со своего высокого ложа, стараясь держаться подальше от блестящих зубов зверей, что его поддерживали. Несколько минут спустя она уже с жадностью ела инжир, сетуя на скудость египетских завтраков.

— У меня на родине на завтрак подают хлеб и доброе мясо. А здесь это даже завтраком не называют, а говорят «усладить рот»!

— Мы не считаем это едой, — с улыбкой сказала Мара. — Выше голову, Роза Ханаана, возможно, сегодня тебя вызовут к фараону.

— Давно пора! Неужели они забыли, что послали за мной?

— Нет, конечно! Без сомнения, Ее Величество дает вам время оправиться от путешествия. Ну же, не хмурься, сегодня утром мы займемся чем-нибудь другим. Моя маленькая рабыня сказала мне, что есть сады, в которых мы еще не бывали, а еще на крыше есть павильон, откуда… — Она осеклась. Гобелен, занавешивавший дверной проем в ее собственную спальню, заметно шевельнулся, а сквозняка не было. — …откуда виден весь город, — ровно закончила она. Она отложила нетронутую кисть винограда. — А пока, с позволения вашего высочества, я удалюсь, чтобы совершить омовение и одеться.

Подозвав двух сирийских женщин, чтобы развлечь принцессу, она подошла к занавешенному проему и резким движением отдернула гобелен. Комната была пуста, как и тогда, когда она ее покинула. Она шагнула внутрь, позволив занавеси упасть за спиной. Покрывала на ложе с львиными лапами все еще были сбиты, у стены, расписанной золотыми бабочками, стояли нетронутыми ларец и заваленный вещами туалетный столик. Двери в купальню и в коридор были закрыты и безмолвны.

И все же гобелен шевельнулся.

Она сбросила ночную сорочку, удивляясь, почему ей раньше не пришло в голову, что к ней могли приставить шпиона. Шефту открыто признал, что не доверяет ей дальше завтрашнего дня, а что до того, ее хозяина с каменными глазами…

Она нахмурилась, осознав, что торопливо надевает свою собственную одежду. Тс-с! Неужели она пытается выдать себя? Так же торопливо она скинула одежду, снова надела ночную сорочку и хлопнула в ладоши, призывая рабыню.

Маленькая смуглая девочка распахнула дверь в коридор так проворно, что Мара окинула ее острым взглядом. Так это она шпионка? Нет, конечно, нет. Ребенку было не больше двенадцати лет, с лицом невинным, как цветок. Мара вдруг пожалела ее, вспомнив, каково это — в двенадцать лет часами стоять недвижно в каком-нибудь коридоре, ожидая хлопка в ладоши.

— Заждалась, маленькая Неси? Ступай, приготовь мне омовение. Мы здесь скоро закончим.

Когда девушка скрылась в купальне, Мара снова с беспокойством огляделась, ища хоть какую-то улику, оставленную незваным гостем. Внезапно ей пришла в голову мысль, она подошла к маленькому резному ларцу и подняла крышку. Сначала она не заметила ничего необычного. Затем опустилась на колени и осторожными пальцами приподняла складку верхней одежды. Под ней лежала обычная медовая лепешка — из тех, что продают на улицах Менфе мальчишки-пекари.

Она нахмурилась, взяв ее в руки. Раньше ее здесь не было, в этом она была уверена. Она повертела лепешку, осмотрела сверху и снизу и, наконец, разломила. В ее слоеной середине оказался клочок папируса. В мгновение ока она уже читала крошечные иероглифы.

«Принцесса наслаждается садом лотосов в прохладе вечера».

Это было все. Задумчиво Мара разорвала записку на дюжину кусочков и, помедлив, бросила их в высокую алебастровую вазу, стоявшую в углу. Даже если их сложить вместе, они будут выглядеть лишь как обрывок из ученической тетради писца. Она съела медовую лепешку, стряхнула крошки с пальцев и пошла принимать омовение.

«Очень хитро придумано», — подумала она, лежа на массажном столе и наслаждаясь умелыми прикосновениями маленькой Неси. Значит, шпиона не было, лишь вызов прогуляться этим вечером с принцессой Инанни в одном из дворцовых садов — том, где есть пруд с лотосами. Возможно, она сможет найти его с того павильона на крыше, о котором упоминала Неси. Но какой из хозяев прислал вызов? Вполне в духе Шефту было напомнить о себе медовой лепешкой — он ведь видел, как она воровала их в тот день в Менфе. Но ведь и Каменнолицый тоже видел. Она вспомнила его язвительное замечание: «И помни, я не глупый ученик пекаря. Если эта цепь — и ты вместе с ней — каким-то образом исчезнете по пути к пристани, это будет… прискорбно».

Что ж, она не сбежала с его золотой цепью и ни в чем его не обманула. Напротив, у него будут все основания быть ею довольным, когда они снова встретятся. Бояться его не было причин. Совершенно никаких. У нее были сведения, которые он хотел, больше, чем он когда-либо смел надеяться получить…

Мара обнаружила, что массаж ей больше не доставляет удовольствия. Резко поднявшись, она направилась обратно в спальню. Если сегодня вечером в саду лотосов ее будет ждать не Шефту, а ее хозяин, ее пребывание во дворце закончится, не успев начаться. И это тоже будет прискорбно — особенно для Шефту.

* * *

Одного упоминания о прохладном северном ветерке, что гуляет на крыше, хватило, чтобы пробудить в Инанни энтузиазм ее посетить. В середине утра они с Марой, в сопровождении лишь маленькой Неси, прошли по лабиринту залов, поднялись по наружной лестнице и вышли на террасу-лоджию. Там было прохладно и ветрено, повсюду стояли мягкие кушетки, а тень давал огромный навес на украшенных лентами колоннах. Тут и там возвышались широкие воздухозаборники, направлявшие ветерок в спальные покои внизу. Мара подошла к балюстраде и оперлась на нее локтями. Отсюда, с высоты третьего этажа, открывался широкий вид на залитый солнцем лабиринт дворов, переходов, рощ и садов, заключенных в дворцовых стенах. Их прогулки с Инанни показали ей лишь малую их часть.

— Смотрите, моя принцесса! — воскликнула она. — Ваш новый дом.

Инанни посмотрела, вздрогнула и беспокойно отошла. Мара мгновение наблюдала за ней, полусочувствуя, полупрезирая, затем снова повернулась к балюстраде. Какой же сад? Их было так много! Она медленно обошла крышу, почти удрученная размахом и сложностью дворцовых земель. За исключением огромной караульной, весь первый этаж Золотого Дома был отдан под мастерские, кухни и кладовые. Среди них и за ними в головокружительном изобилии раскинулись обнесенные стенами сады, и в каждом из них был пруд с лотосами.

Но, свернув за угол на северную сторону, она увидела то, что искала. Это был самый большой из всех садов, с прудом в форме бутона лотоса, почти до краев заполненным синими лилиями, и еще больше их было нарисовано по его краю.

Удовлетворенная, она уже собиралась отвернуться, как вдруг случайно подняла глаза за стены.

— Эх, благословенный Осирис! — выдохнула она. — Высочество, подойдите сюда, если хотите увидеть Фивы! Вот они…

Инанни присоединилась к ней у балюстрады, и они вместе посмотрели на раскинувшийся внизу огромный город. Дворец стоял у западного берега Нила, в пределах видимости великолепного храма царицы, который, низкий, с колоннадами и сияющий белизной в ослепительном солнечном свете, виднелся вдали на фоне золотых скал. Мара видела зеленые ладанные террасы, которые помогал создавать Неконх; от них пустыня спускалась двумя широкими уступами к уровню долины, затем начинался Некрополь — полоса низких, цвета пыли, зданий, где жили бальзамировщики, гробовщики, каменотесы, стеклодувы, ткачи и все прочие ремесленники, чья работа была посвящена гробницам, — он тянулся до самых изумрудных полей цветоводов, которые, в свою очередь, простирались до реки.

Река, словно серебряный клинок, разделяла город, и по ней сновали суда всех размеров и форм. За медленно движущимися парусами возвышался высокий восточный берег и собственно Фивы — лабиринт белых, залитых солнцем зданий, с флагштоков и массивных храмовых пилонов которых развевались красно-белые знамена, словно манящие пальцы. Каждая поверхность сверкала красками и блеском золота; крыши тянулись на восток под сияющим синим небом, насколько хватало глаз.

Мара подперла подбородок руками, впитывая все это. Удивительный город! Величественнее Менфе, веселее Абидоса — и, как говорили, еще порочнее, чем Бубастис в низовьях Нила. Он наполнял ее восторгом.

Вокруг самого дворца вырос небольшой городок, состоявший в основном из обнесенных белыми стенами вилл великих вельмож Египта и нескольких мастерских лучших ремесленников и ювелиров. Мара смотрела на колесницы, мелькавшие по мощеным камнем улицам, на пальмы, вздымавшиеся, словно султаны, из невидимых садов для услад, и гадала, не принадлежит ли один из этих великолепных домов вельможе Шефту.

— Эх, какую жизнь они ведут, эти великие! Подумайте, моя принцесса, теперь вы одна из них и живете в Центре Мира. Разве не славный город вы обрели после всех своих странствий?

— Я ненавижу его, — прошептала Инанни.

Вздрогнув, Мара обернулась. Инанни вцепилась в балюстраду, ее пухлое лицо было белым от горя. Ее глаза метнулись в сторону от удивленного взгляда Мары, словно она испугалась, что хоть раз высказала то, что думает. Но она безрассудно продолжала:

— Он слишком большой и в нем слишком много зданий! У меня на родине есть равнины и зеленые пастбища, и шатры пастухов сияют на солнце, и стада пасутся повсюedу… Здесь все совсем не так! Там все говорят на моем языке, а здесь все мне чужие, и не знают моих обычаев, а я не знаю их…

— Какая разница? Подумайте, вы станете невестой царской особы! Царевича Египта!

— Царь не посылал за мной.

— Но пошлет! — Мара не смогла сдержать легкого смешка. — А пока, разве у вас нет всего, чего можно желать? Рабы, удобства и жизнь в самом Золотом Доме? Ободритесь! Невозможно, чтобы вы тосковали по прошлому!

— Разве нет? — Инанни обернулась, подбирая складки тяжелой шали, и заставила себя улыбнуться. Она никогда не выглядела более неуклюжей или беззащитной, но внезапно перестала быть смешной. — Полагаю, что нет. Ты была добра ко мне, Мара, говорила со мной на моем языке, все объясняла и пыталась научить меня быть египтянкой. Но боюсь, я не оправдываю твоих стараний. Я не могу не тосковать по равнинам Сирии и голосам моих братьев.

Она умолкла, и слезы навернулись ей на глаза, а затем резко отошла на другой конец павильона. Мара тоже отвернулась, видя уже не смешную варварку, а тоскующую по дому девушку, и всем сердцем ей сочувствуя.

Вдруг, сквозь воркование голубей под карнизами дворца и слабое, мелодичное поскрипывание водоподъемных колес в полях, раздался новый звук — далекий, высокий, пронзительный. Мара подняла голову. Там, над ней, в сияющем своде небес, парила огромная птица — Гор, сокол, бог, символ царской власти. На ее глазах он сложил могучие крылья и камнем рухнул на пустынного жаворонка, что только что взмыл ввысь с лугов. Мелодия жаворонка оборвалась на середине трели; снова взмахнули огромные крылья, и сокол, развернувшись, полетел в сторону Ливии. Его победный крик, семь нот по нисходящей гамме, тянулся за ним, словно знамя. Мара все еще не могла отдышаться от красоты и жестокости его нападения, как вдруг восклицание Инанни заставило ее резко обернуться.

Из двери, ведущей на лестницу, вышел церемониймейстер. Он приблизился к Инанни размеренным шагом и чопорно поклонился.

— Принцесса, возрадуйся. Преславная, Дочь Высочайшего Ра, Гор из Золота и Великий Бог Земли Двойного Царства, повелевает тебе явиться.

— Мара? — дрожащим голосом произнесла принцесса, неуверенно отступая назад.

Но Мара уже спешила к ней.

— Скорее, Высочество! Пошлите маленькую Неси за вашими женщинами. Мы должны немедленно спускаться — это прием у царицы!

Глава 8 Ее Величество Фараон

Внезапная тишина воцарилась в огромном, обрамленном колоннами караульном зале, и все головы повернулись в одну сторону. Придворные, жрецы, блистающие дамы и хмурые послы безмолвно расступились, давая дорогу процессии, вошедшей со двора в дальнем конце зала.

Первым шествовал церемониймейстер, постукивая своим длинным, украшенным лентами жезлом. За ним следовала Инанни, Мара шла рядом, а двенадцать сириек — по пятам. Медленно они двигались по длинному проходу между рядами наблюдающих лиц, мимо всех этих надменных, подведенных глаз и кривящихся губ, мимо изогнутых бровей, шепота за спиной и презрительных пожатий плечами — через всю сияющую длину зала.

Это было самое суровое испытание, с которым пришлось столкнуться Инанни, и она встретила его как принцесса. Мара, идя рядом, чувствовала, как дрожит пухлая рука под аляповатыми, плотными одеждами. Но Инанни высоко держала подбородок и не сводила глаз со спины церемониймейстера. Возможно, она думала о своих братьях.

Прежде чем они оказались перед высокими бронзовыми дверями, им пришлось пройти через преддверие. Здесь церемониймейстер повернулся к ним и отбарабанил список указаний по придворному этикету, из которых Мара перевела лишь самые понятные. Наконец, двери распахнулись; церемониймейстер шагнул вперед и пал ниц, нараспев произнося:

— Смотрите, величие Черной Земли! Гор из Золота, Несокрушимая в Царствовании, Великолепная в Диадемах, Правительница Нижнего и Верхнего Египта, Несокрушимая-в-Облике-Ра, Мааткара Хатшепсут! Да живет бог вечно!

Мара, внезапно задрожав всем телом, шагнула вперед рядом с Инанни, пока они не оказались в зале. Там, за гладью сияющих плит, возвышался помост, обрамленный двумя изысканно расписанными колоннами. На помосте стоял огромный трон, целиком сделанный из мерцающего электрума, а на троне сидела женщина столь холодно прекрасная, что при взгляде на нее захватывало дух.

Она сидела неподвижно, ее сверкающие темные глаза были устремлены вперед, а в руках она держала символы власти, сияющие золотом и эмалью. Гофрированный лен, тонкий, как паутина, окутывал ее, словно туман; она была отягощена самоцветами. К ее безупречно вылепленному подбородку была привязана узкая церемониальная бородка, знак царской власти, а на голове покоилась тяжелая красно-белая Двойная корона Двух Царств, с золотой коброй, изгибающейся над бровями.

Женщина или нет, но там сидело грозное величие Египта, воплощенный бог солнца. Вся процессия упала на колени; четырнадцать лбов, и лоб Мары в их числе, коснулись холодных плит пола.

— Подними голову, принцесса Сирии, — сказала Хатшепсут. — Можешь приблизиться к моему величеству.

Голос ее был высоким и металлическим. Мара почувствовала на себе сверкающий взгляд еще до того, как с усилием подняла свой, чтобы встретиться с ним. Фараон не нарушила своей богоподобной неподвижности, но повернула голову, и ее взгляд был таким пристальным, таким безличным, что Мара почувствовала себя птицей на вертеле.

— Можешь говорить, переводчица, — нетерпеливо добавила царица.

Мара попыталась и не смогла. В панике она сглотнула, попробовала снова, и на этот раз ей удалось сообщить Инанни, что та должна встать и подойти.

— Что мне сказать, Мара? — донесся испуганный шепот принцессы, когда она неохотно повиновалась. — Скажи за меня, пожалуйста…

— Да пребудет Хатшепсут Преславная вечно, — пролепетала Мара. — Принцесса Инанни свидетельствует свое почтение вашему Сиятельству.

Царица позволила себе холодно-милостивую улыбку. Затем, к бесконечному облегчению Мары, пытливый взгляд был от нее отведен, и Хатшепсут обратила все свое внимание на Инанни. Последовали протокольные вопросы о ее удобствах, поздравления с успешным плаванием, заверения, что ей стоит лишь попросить, чтобы получить все желаемое.

Теперь Мара дышала свободнее; нервный пот на ладонях высох, и к ней вернулся дар речи. Переводя напыщенные фразы, она начала замечать других людей в зале. Они стояли вдоль стен, неподвижные, как тени, но тут и там блеск золота от повернутой головы или вспышка самоцветов от поднятой руки доказывали, что это люди, а не расписные изваяния.

— А был ли у тебя прием у Его Высочества, твоего жениха? — осведомилась Хатшепсут.

Едва дождавшись почти неслышного ответа Инанни, она со злорадной улыбкой обратилась к кому-то, стоявшему справа и чуть позади нее, на самом помосте:

— Что думаешь, вельможа Сенмут? Не правда ли, она такова, как мы и ожидали, и даже более того?

«Так вот он, вельможа Сенмут!» — подумала Мара. С любопытством и трепетом она разглядывала самую могущественную фигуру в Египте — худощавого, широкоплечего мужчину с ожерельем из амулетов на шее. Царица казалась вечной, но красивое смуглое лицо Сенмута отражало всю борьбу и интриги ее восемнадцатилетнего правления. Его улыбка, хоть и едва заметная, прорезала резкие борозды от раздутых ноздрей до уголков рта; глаза его были хищными.

Он наклонился, чтобы прошептать что-то царице, и та рассмеялась.

— Да, это будет зрелище. Жаль, что ей оно не понравится. Переводчица, сообщи принцессе, что она может ожидать встречи со своим женихом очень скоро.

Пока Мара повиновалась, Хатшепсут подняла тонкую, усыпанную кольцами руку и лениво поманила кого-то, кто стоял в полутени у трона. В следующее мгновение все вавилонские слова, которые знала Мара, вылетели у нее из головы. Вперед с грацией леопарда шагнул Шефту — но это был совсем, совсем другой Шефту, не тот, что лениво возлежал рядом с ней, пока хлопали паруса и солнце искрилось на реке. Этот носил царский лен так же небрежно, как тот — свою простую шенти; его смуглые черты были высокомерны на фоне головного убора из плетеного золота. Золото было на его лодыжках, руках и длинных, жилистых пальцах, а на шее пылали изумруды. Вот он, великий вельможа, которого она пыталась, но не могла себе представить, — властелин мира, такой же далекий от нее, как и сама фараон. Лишь амулет на его левом запястье остался неизменным, и его причудливо завязанные льняные нити и знакомые бусины вызвали в ней чувство, сродни тоске по дому, ибо тот, кто носил его, казался чужим.

И тут, на одно лишь мгновение, их взгляды встретились, и ее обдало сладким теплом. «Я ошиблась, — подумала она. — Это тот самый, что когда-то держал меня в объятиях, хоть и не поцеловал… тот самый, клянусь бородой Птаха, чью великолепную, богатую жизнь я держу сейчас в своей оборванской ладони!»

— Пошлите сегодня же весть Тутмосу, — бормотала Хатшепсут, — что он должен немедленно принять эту сирийку. Вы сами, вельможа Шефту, устройте свадьбу как можно скорее, и мы с ней покончим. До чего же она глупа и вульгарна в своих безвкусных одеждах! Подходящая супруга для моего угрюмого сводного брата, не находите? Хай! Как бы я хотела увидеть эту встречу — он покраснеет, станет швырять на пол вазы и украшения и будет метаться взад-вперед, как он всегда делает. — Хатшепсут улыбнулась. — И все же он повинуется мне — как и всегда.

Если ее яд и взбесил Шефту, он ничем этого не выдал. Выражение его лица было таким же безупречно сдержанным, как и его поклон. При его высоком сане требовалось лишь слегка склонить голову, и он не согнулся ни на волосок ниже.

— Имя фараона славно, — любезно заметил он, не уточнив, как подметила Мара, кому он присваивает этот титул — Хатшепсут или Тутмосу. — Все будет, как желает фараон.

— Вы как всегда надежны, вельможа Шефту. — Хатшепсут улыбнулась ему, и он очаровательно улыбнулся в ответ. — А теперь, мой господин, если вы распорядитесь угостить нашу толстую принцессу…

Он сделал небрежный жест; тотчас же слуги с подносами сладостей и украшенными гирляндами кувшинами вина устремились к Инанни, а затем прошли сквозь ряды придворных, которые послушно ожили, звеня кубками с той же застывшей, неестественной грацией, что превращала придворный этикет в подобие изысканного балета. Шефту отвернулся и зашагал — почти прошелся неспешно — обратно на свое место, высокомерный и уверенный. Не для него были кукольные движения этих мелких сошек.

Мара, все еще стоявшая на коленях за принцессой, наблюдала за ним и восхищалась его дерзостью. Внезапно ее взгляд приковала полускрытая в тени фигура сразу за ним. Во второй раз она испытала потрясение от знакомого лица, но на этот раз ощущение было отчетливо неприятным. Ибо там, с лицом мрачным, как у самого Пожирателя, стоял ее таинственный новый хозяин.

На мгновение холодное лицо этого человека заворожило ее. Меняется ли оно когда-нибудь? Точно так же он выглядел, когда предлагал ей богатство и опасность в Менфе. Точно так же он будет выглядеть, наблюдая за медленной смертью этого разодетого в золото молодого отступника рядом с ним. Как они убьют Шефту, когда все узнают? Ему не стоит надеяться на милость душителя — не пока Хатшепсут и ее коварный Архитектор правят Черной Землей. Скорее всего, его ждет кол палача. Или, возможно, — Мара чувствовала, что это бы порадовало вельможу Сенмута, — возможно, они преклонятся перед высшей судьбой Шефту и скормят его крокодилам; тем длинным, зловещим, буро-зеленым тварям с их бледными, широко разинутыми пастями, что ждут. Всего одно ее слово…

«Я не смогу этого сделать!» — было ее первой мыслью. Но второй была: «Да, сможешь, раз должна».

Но была ли необходимость спешить?

Эта мысль успокоила ее. Будет приятно побыть в Золотом Доме еще немного, сказала она себе. «Я не стану говорить прямо сейчас. Позже — да, да будет так, но не сейчас!»

Тут ее поразил новый страх. Если она промедлит, кто знает, как все обернется? Возможно, Хатшепсут нашла достойного соперника в этом хитроумном Шефту. Дай ему немного времени, и он, может быть, доведет свои планы до конца, вырвет этот сияющий трон и отдаст его своему царю. Эх! Что тогда станется с любимцами царицы и их золотом — и с мечтами переводчицы принцессы Инанни?

Мара слишком хорошо это знала. Ее единственное надежное спасение — служить своему хозяину. Но когда она переводила взгляд с него на лениво возлежащего вельможу Шефту, выбрать было трудно…

Решение, что вспыхнуло в ее уме в следующее мгновение, было таким простым, таким очевидным, что она едва не рассмеялась в голос. Она не будет выбирать! Зачем делать выбор между этими двумя, когда каждый считает ее своей союзницей, своей рабыней? Почему бы не играть на два фронта, служа обоим, а на самом деле — только себе? Тогда, когда придет время, она прыгнет вместе с победителем! Ах, какие возможности открываются перед той, кто умеет пользоваться своим умом!

Она вздрогнула от звука голоса царицы.

— Отпусти слуг, вельможа Сенмут. Думаю, этой сирийке не по вкусу наше вино. — Слуги удалились, и Хатшепсут заговорила снова, на этот раз с Марой. — Передай принцессе прощание. Да пребудут с ней боги Египта и Сирии. И передай ей поздравления моего величества с грядущим браком, который, несомненно, будет радостным.

Голос сочился насмешкой, а прекрасные губы скривились в улыбке, поразительно похожей на ту, что прорезала борозды на смуглом лице вельможи Сенмута позади нее. Мара почувствовала, как ее оптимизм улетучивается, несмотря на все ее усилия, а вид белой маски, которой стало лицо Инанни, еще больше испортил ей настроение. Беззащитная, тоскующая по дому, несчастная принцесса! Неудивительно, что она не смогла проглотить вина.

Инанни сумела пролепетать слова благодарности и прощания, и Мара с трудом их перевела. Хатшепсут кивнула, и ее улыбка стала шире; она начала смеяться, и смех этот шел из глубины горла. Звук нарастал, пока не заполнил весь зал. Мара вспомнила крик Гора, царского сокола, когда тот камнем падал с неба этим утром, чтобы схватить жаворонка. У нее поползли мурашки по коже, когда она наконец поднялась с колен и стала медленно пятиться к двери рядом с бледной Инанни.

Ибо царица, все еще смеясь, подняла свой скипетр из золота и эмали. Прием был окончен.

Глава 9 Лев в силках

Вызов Инанни от ее предполагаемого жениха пришел в течение часа. К тому времени эффект от смеха царицы прошел, оставив Мару свободной от дурных предчувствий и снова дерзко уверенной в себе и своем уме. А предвкушение ироничной встречи, что ждала впереди, в которой она сама станет гонцом, которого ей было приказано найти и предать, буквально опьяняло ее. Какая восхитительная шалость! Право же, жаль, что насладиться ею, кроме нее самой, было некому.

Впрочем, размышляла она, ни Шефту, ни ее хозяин с гранитной челюстью вряд ли оценили бы юмор ситуации.

Бедная Инанни, не имея тайных плутней, чтобы поддержать дух, была и впрямь в унынии. Маре стоило немалых трудов убедить ее, что нужно снова подвергнуться бессмысленным омовениям и расчесыванию волос и быть готовой после полуденной трапезы предстать перед царем.

Но Мара умела быть настойчивой, а еда немало поспособствовала восстановлению упавшего духа принцессы. Так что, когда в водяных часах набралось достаточно воды, чтобы поднять уровень до нужной отметки, Инанни поднялась и в сопровождении Мары и двух сирийских женщин последовала за другим церемониймейстером через сияющие залы, отделанные сусальным золотом, через сады, переходы и парадные покои в апартаменты царя.

Было нетрудно заметить, до какого положения был низведен Тутмос в этой цитадели своей сестры. Его комнаты были роскошны, а рабы многочисленны, но атмосфера его покоев напоминала роскошную тюрьму. Стража, казалось, была поставлена не столько для того, чтобы не пускать чужих, сколько для того, чтобы не выпускать Тутмоса.

Что до самой встречи, то она была совершенно лишена той церемониальной пышности, что отличала прием у царицы. Тутмос внушал не трепет, а неподдельное уважение, в чем Мара убедилась, когда он вошел в комнату, сопровождаемый лишь парой рабов и писцом. Это был невысокий, крепко сложенный мужчина с носом завоевателя, энергичный и беспокойный в каждом движении. Едва увидев его, Мара начала понимать фанатичную преданность Шефту, ибо огонь в этих прямых карих глазах захватывал воображение и не отпускал.

— Так вот она, варварка! — прорычал он, остановившись перед Инанни и окинув ее презрительным взглядом. — Чудовищно! Именно такую невесту я и ожидал, что моя несносная сестра выберет для меня — будто я стану считаться с ее выбором! Тьфу! Прогоните это жалкое создание прочь!

Он повернулся было, чтобы уйти в покинутую им комнату, но передумал и резко обернулся к Маре.

— Ты еще кто? — потребовал он.

— Мара, переводчица, — с облегчением выдохнула девушка. На миг она подумала, что прием окончен и ее шанс упущен.

— Переводчица? Зачем? Я знаю вавилонский, хоть и не жалую его. Мычание, а не язык!

Мара лихорадочно соображала. Он уже снова готов был уйти, а этого нельзя было допустить!

Она почтительно склонила голову.

— Должно быть, даже Ее Преславное Величество понимало, что Ваше Высочество не снизойдет до того, чтобы говорить с этой жалкой сирийкой на ее языке.

Слова ему польстили. Он нечасто добивался уступок от своей сестры с ее железной волей; даже такое косвенное признание его царского сана было своего рода победой. Он с большим интересом посмотрел на Мару.

— Хоть раз Хатшепсут права, — заметил он. — Впрочем, даже с переводчицей под рукой мне нечего сказать этой… этой дочери козопаса. Можешь передать ей, что я не намерен на ней жениться. Ни сейчас, ни когда-либо еще.

Мара неохотно повернулась к Инанни, которая с несчастным видом уставилась в пол. Ей не нужно было понимать его слов, чтобы знать: Тутмос ее презирает. Его первый же презрительный взгляд сказал ей об этом.

— Моя принцесса, — начала Мара, но не смогла вымолвить сокрушительных фраз. — Его Высочество шлет вам свои самые теплые приветствия, — закончила она.

К своему удовлетворению, она увидела, как лицо Инанни ожило; в огромных темных глазах исчезло страдальческое выражение, и они с надеждой обратились к царю. Мара тоже повернулась к нему, весьма довольная своей милосердной ложью. Но один взгляд на его изумленное лицо заставил кровь застыть у нее в жилах. Какая же она дура! Конечно, он понял каждое ее слово.

— Сын Фараона, живи вечно! — выдохнула она. — Молю о прощении… я не могла поверить, что вы намерены ранить эту принцессу, какой бы низкой она ни была…

— Ты хочешь сказать, что забыла, что я понимаю, — парировал Тутмос.

— Клянусь Пером Истины, Высочество, я лишь хотела пощадить эту несчастную деву, которая тоскует по дому, напугана и встретила в земле Египта одно лишь презрение. Мне жаль ее, и я не могла сказать ей, что все ее путешествие было напрасным, — не здесь, где Ваше Высочество и все остальные смотрят на нее. Молю, позвольте мне сделать это позже, наедине.

Она умолкла, тяжело дыша. Она была неслыханно дерзкой, и поняла это по испуганному выражению на лице маленького писца. Тот вскипел и шагнул к царю.

— Ваше Высочество! Эта дерзость невыносима! С вашего позволения, я немедленно велю увести эту особу и сам прослежу, чтобы…

— Молчать, — сказал Тутмос. Не сводя глаз с Мары, он одним могучим движением руки отстранил писца на задний план. — Оставь меня. И забери с собой остальных.

Вскоре в комнате не осталось никого, кроме трех сириек, царя и Мары. Тутмос шагнул ближе, все так же впиваясь в нее взглядом.

— Ну а теперь, крошка, — тихо произнес он, — может, ты скажешь мне, кто ты на самом деле.

Инанни подала голос:

— Что он говорит, Мара? Почему ты не переводишь?

Маре удалось сдержать восторг ровно настолько, чтобы быстро ответить:

— Он желает знать, удобнее ли вам, когда все остальные покинули комнату.

— О… о да, Мара, скажи ему, что мне гораздо удобнее!

Тутмос не обратил на нее внимания.

— Торопись, девчонка! Они не будут ждать вечно. Кто ты?

— Переводчица принцессы, Высочество. Но также… в вашем распоряжении.

— Наконец-то! Я так и подумал, как только… — Тутмос осекся, его лицо напряглось. — Откуда мне это знать?

На мгновение Мара растерялась. У нее не было ни талисмана, ни знака, ни доказательства, кроме имени самого Шефту.

— Клянусь тем, кто послал меня, сын фараона, — ответила она. — Клянусь…

— Не называй мне имен! У самих стен есть уши. Опиши его, если можешь.

Инанни теребила ее за рукав. Мара поспешно обернулась, пытаясь собраться с мыслями.

— Моя принцесса, ваш жених осведомляется, хорошо ли вы… э-э… спали, и по нраву ли вам ваши покои.

— О, да, конечно. Я… только звери на ложе… Нет, подожди, Мара. Наверное, не стоит упоминать зверей. Я… просто скажи, что покои мне очень нравятся.

«Описать Шефту? — думала Мара. — С таким же успехом можно описать форму ветра». Описать ли ей увешанного золотом вельможу или ученика писца, которого она впервые увидела склонившимся над ней на палубе «Серебряного Жука»? Она начала неуверенно:

— Он молод и высок, Высочество, и хорош собой, с глазами, как ночь… — Но это ничего о нем не говорило, хоть и было правдой. Она снова представила себе речные блики, играющие на его лице, почувствовала его опасное обаяние, с холодком вспомнила хватку его изящной руки, крепкую, как у носильщика. — Его стоит остерегаться. В движениях его есть какая-то леность… Эх, я не могу сказать так, как хотела бы! В толпе он кажется таким же, как другие, но это не так. Клянусь Пером, он не похож ни на кого, кого я знала! Когда он улыбается… я не знаю, как рассказать вам о его улыбке. Она словно колдовское зелье…

Она смущенно умолкла, увидев веселье на лице царя.

— Последний гонец, который был пожилым мужчиной, описывал его несколько иначе, — сухо заметил Тутмос. — Впрочем, я узнаю своего хитреца. Хорош собой, говоришь? По правде, он почти уродлив, но ни одна женщина этого не замечает! Скажи мне, он в безопасности?

— Да, он в безопасности, — пробормотала Мара. «Пока что», — мстительно подумала она. Зачем она выставила себя такой дурой?

— И здоров?

— Переводи, Мара! — взмолилась Инанни.

— Э-э… моя принцесса, сын фараона осведомляется о здоровье твоих братьев.

Инанни с удивлением переводила взгляд с нее на царя.

— Скажи ему, они процветают, как пальмы. Но как же долго он говорил, чтобы сказать такую простую вещь! По правде, Мара, этот разговор чрезвычайно странен! Его слова говорят одно, а лицо — другое. Посмотри, как он хмурится! С египтянами всегда так?

— Часто, Высочество. Наш язык… он сложнее вашего. — Мара попыталась собрать разбежавшиеся мысли, желая, чтобы принцесса оказалась на дне Нила. Между вопросами Инанни и иронией царя она чувствовала себя жонглером, у которого в воздухе слишком много шаров. Теперь ей нужно было как-то объяснить плохо скрываемое нетерпение Тутмоса. Вон как он хмурится — право, от него мало помощи! Она поспешно выдумала: — Кроме того, моя принцесса, Его Высочество жаловался на легкую головную боль, о чем я забыла упомянуть. Он просит вас не судить о его учтивости по его хмурому виду.

— Головная боль? — Инанни тут же обеспокоилась. — Какая жалость! Неудивительно, что он… Мара, спроси его, пробовал ли он снадобье из толченых маковых коробочек.

Мара повернулась к царю, силой возвращая мысли к его последнему вопросу — здоров ли Шефту. Она ответила на египетском:

— Да, тот, кто послал меня, в полном расцвете сил.

— Хай! Хвала богам. Скажи мне, Голубоглазая, где он тебя нашел?

— На нильском судне под названием «Серебряный Жук». Мы… мы случайно плыли вместе вверх по реке и встретились совершенно случайно.

— Случайно, значит? Бьюсь об заклад, с того момента ничего не было оставлено на волю случая. Он дотошен, этот малый. Интересно, какой топор он нашел, чтобы держать его над твоей хорошенькой головкой? Хотя, может, и ничего, кроме этих черных, как ночь, глаз… — Тутмос усмехнулся, но жестом пресек ее возражение. — Неважно, я в нем уверен, а значит, и в тебе. Можешь передать… — Он осекся, раздраженно мотнув головой в сторону Инанни, которая уже выказывала признаки нетерпения. — Продолжай нести от моего имени свои сладкие вавилонские глупости, а потом передашь мне его послание.

— Что он сказал, Мара? Он пробовал маковые коробочки?

— Нет, моя принцесса. Он никогда не слышал о таком снадобье. Он говорит, что посоветуется с царским лекарем и тронут вашей заботой о его здоровье.

— Ты уверена, Мара? Он не выглядит тронутым, только сердитым!

— Да, но это все его головная боль! На самом деле, он не только тронут, но и сражен Вашим Высочеством. Он выразил великое изумление, что столь миловидная особа обладает еще и добрым сердцем.

Инанни начала сиять.

— Миловидной? Он назвал меня так? Вот как! Значит, он все-таки не сердится! Я думаю, он одинок, Мара. Ему нужна женщина, чтобы заботиться о нем, вот в чем дело. Не одна из этих холодных египетских красавиц, а кто-то, кто будет его любить и утешать… Скажи ему, что я приготовлю маковый отвар своими руками, и никто другой к нему не прикоснется. Как же я его неверно судила! Он сама доброта, и так красив… правда, он красив, Мара?

Пробормотав что-то в знак согласия, Мара с некоторой нервозностью повернулась к изумленному Тутмосу.

— Сдержись, умоляю! — сказал он ей. — А то эта толстая сирийка окажется у меня в объятиях. Ну же, передавай послание и поторопись, наше уединение не будет долгим.

— Боевой ястреб летит.

Тутмос мгновенно изменился в лице.

— Хвала Амону! — воскликнул он. Он на миг закусил губу, глядя в пустоту, и Мара почувствовала, как они с Инанни растворились в тумане небытия. Внезапно он развернулся и принялся метаться взад-вперед, взад-вперед, словно пантера в клетке. Инанни растерянно обернулась к ней.

— Почему он так себя ведет, Мара? Что он сказал?

— Что он в восторге от твоего предложения приготовить маковый отвар. И сейчас пытается вспомнить, есть ли сырье в дворцовых кладовых.

— О, пусть он об этом не беспокоится! Мои женщины привезли много из нашей страны. Скажи ему, отвар будет готов в течение часа.

Мара помедлила. Хмурый, погруженный в свои мысли царь был грозен; она знала, что он забыл об их существовании. Но Инанни нетерпеливо торопила ее:

— Скажи ему, Мара!

— Сын фараона, — рискнула Мара. — Прошу прощения, но я должна говорить, иначе эта дева заподозрит неладное…

— А? Что?

— Ваше Высочество позволит ей приготовить этот отвар?..

— Да, да, пусть делает что хочет! Боевой ястреб. — Тутмос продолжал метаться. — Это были точные слова послания?

— Да, Ваше Высочество.

— Клянусь Амоном, чтобы даже мой хитрец обладал таким даром убеждения! Я начинаю думать, что он и есть Великий Маг, и, право же, ему придется им стать… Теперь нам нужно золото. Много, очень много! Передай ему это. Спроси его… — Царь остановился у стола, спиной к Маре. Он взял лежавший там папирус, мгновение рассеянно повертел его в пальцах, а затем снова бросил. — Спроси его, — тихо продолжил он, — действительно ли его магия — это щит и оплот для него. Ибо ему предстоит отправиться в дальний путь. В земле Египта есть лишь один человек, который даст золото ради меня, и у которого его достаточно.

Он снова умолк, словно не решаясь продолжать. Мара машинально выдумала для Инанни какую-то очередную небылицу, но все ее внимание было приковано к царю. Дальний путь? О чем он говорит? В его манере было что-то странное, смесь страха и мрачной решимости, что не сулило Шефту легкой задачи.

Внезапно Тутмос резко развернулся.

— Ты, голубоглазая, — произнес он с тихой угрозой. — Жизнь твоя не будет стоить и ломаного гроша, если это услышит кто-нибудь, кроме него. Ты поняла?

Мара кивнула, слегка отпрянув. Его взгляд был страшен.

— Тогда вот послание. Скажи ему, он должен отправиться к Реке Тьмы, как мы говорили давным-давно. Он должен взять сокровища того, кто спит там, даже царскую кобру с его чела и ожерелье из амулетов…

— К Реке Тьмы? — Мара подавилась словами.

— Да. Он должен взять у мертвых золото, которое нужно Египту, чтобы жить! Он должен спуститься в страну ночи и принести его мне.

В животе у Мары образовалась ледяная пустота. Шефту было приказано совершить самое гнусное преступление, известное Египту, — ограбить гробницу фараона. Он должен был взломать двери, некогда запечатанные молитвами и песнопениями на веки вечные, спуститься в гулкую тишину, в глубочайшую ночь, прокрасться через залы, коридоры и темные тайны в самую дальнюю камеру, где покоился фараон среди своих сокровищ, — и он умрет там, пытаясь вырвать их у хефтов, что охраняют его. «Он никогда не вернется», — подумала Мара.

Тутмос мгновение пристально наблюдал за ней, пока она стояла, онемевшая и больная от услышанного. Тихо он добавил:

— Он знает, в какую дверь войти. — Затем он резко отвернулся к столику с вином на другом конце комнаты, сорвал гирлянды с кувшина и плеснул полную чашу янтарной жидкости. — Можешь устраивать прием для этой сирийки, когда тебе понадобится меня увидеть, — отрезал он. — А теперь ступайте.

Мара сумела пролепетать что-то растерянной Инанни, и они удалились. Царь не ответил на их прощание. Когда они покинули комнату, он все еще стоял спиной к ним, склонив голову и вертя в руках пустую винную чашу.

Мара так и не поняла, как ей удалось объяснить Инанни последние несколько минут к ее удовлетворению, и какой смеси головной боли и пылкости она приписала поведение царя. Но слова, должно быть, убедили Инанни, потому что чем дальше она шла по залам и коридорам к своим покоям, тем шире улыбалась и быстрее шагала. Раскрасневшаяся и разговорчивая, она, едва войдя в свои апартаменты, созвала женщин и немедленно принялась готовить отвар от головной боли из маковых коробочек.

— Скорее, Джезра, самые лучшие коробочки, что ты привезла с родины, и маленькую ступку с пестиком. Даштар, принеси кувшин воды и чашу, что сама отмеряет содержимое, ибо мы должны быть точны до волоска, чтобы отвар не вышел слишком крепким… Уверена, Его Высочество скоро почувствует облегчение! Он так добр, не могу передать, как заботливо он отнесся к моему удобству! Но он все же странный человек, хмурый и порывистый; я поначалу его даже немного боялась. Это все его головная боль. Как он ходит! Взад-вперед, взад-вперед…

Быстрый, взволнованный голос не умолкал, пухлые пальцы усердно работали пестиком; комната наполнилась бормочущим шипением вавилонских комментариев, восклицаний и вопросов. Наконец-то Инанни было о чем поговорить и чем заняться. Она была счастливее, чем когда-либо с тех пор, как покинула Сирию.

Чего нельзя было сказать о Маре. Встреча с Тутмосом так взволновала ее, что она едва могла делать вид, будто слушает болтовню женщин. Неужели Шефту подчинится этому ужасному приказу! Из всех преступлений в земле Кемт ограбление гробницы было самым чудовищным — грехом против живых и мертвых, богов и людей. Даже земная кара за него была быстрой и страшной, но что говорить о мести того, кого ограбили? Скрытый и защищенный в своем тайном дворце, он лежал, завернутый в лен и благовония, с коброй Египта на челе, а его кладовые были полны богатств, которые должны были поддерживать его в роскоши в течение отпущенных ему трех тысяч лет в Стране Запада. Разве его Ка не поразит Шефту слепотой или немотой за то, что тот осмелился войти в Драгоценное Жилище? Разве оно не проникнет, словно тень, в его тело, чтобы истощить его болезнью, украсть его душу, свести его во всей его юности к той стоянке в земле тишины, с берегов которой никто не возвращался?

Нет, это было больше, чем можно требовать от любого человека, даже ради его царя!

«Выбрось это из головы, — яростно приказала себе Мара. — Шефту не подчинится. А если и подчинится, то это его дело, а не твое! Думай о себе, а другие пусть сами о себе думают…»

Но старая формула на этот раз ее не утешила. Как и вид радостного лица Инанни, пока та трудилась над маковыми коробочками и повторяла для восхищенных сириек каждое слово разговора, который, как она верила, у нее состоялся с царем. Жестокий обман — подарить ей надежду, когда надеяться было не на что. Мара не гордилась своей работой. Наверняка был другой способ, но кто бы его нашел, столкнувшись с этим мечущимся львом и необходимостью вести два разговора на двух языках одновременно?

Она поняла, что не может в третий раз слушать, каким добрым и красивым был Его Высочество. Сославшись на усталость, она извинилась и ушла в свою комнату.

«Какой хефт в меня вселился? — сердито подумала она, бросаясь на кушетку. — Может, от избытка царских особ за один день у меня поднялся жар, раз я так переживаю из-за толстой варварки и ее чувств! Эта царица, этот царь, эта принцесса, этот великий вельможа Шефту, какое им дело до меня и моих планов? Я должна их остерегаться, вот и все. Они чужие, они враги. Я никогда не должна этого забывать».

Успокоившись, она села и откинула густые, черные как смоль, волосы с лица. Она позовет маленькую Неси, чтобы та уложила их, это ее отвлечет. Она наденет свежую одежду, ей омоют ноги и глаза, нарисуют свежую длинную черную линию коля над ресницами, и она потребует синий лотос, чтобы носить его на лбу, как носят знатные дамы, со стеблем, спускающимся по затылку.

Скоро наступит время ужина, а затем — прогулки по саду лотосов. Она должна быть готова.

Она поднялась и хлопнула в ладоши, призывая рабыню.

Глава 10 Сад лотосов

«И все-таки странный человек мой жених», — думала Инанни, опускаясь в кресло. Судя по его манерам, можно было поклясться, что он равнодушен, даже презрителен, но это было не так. Разве он не выслал тех, других, из комнаты, чтобы мне было удобнее? Да, в глубине души он добр, так и должно быть.

Она откинулась на подушки, потянувшись за начатой вышивкой, что лежала на столике рядом. Маковый отвар только что отправили царю с одним из церемониймейстеров, а она уже жалела, что так торопилась с его приготовлением. Теперь снова было нечего делать, кроме как думать о прошедшем приеме и гадать о следующем. Уж в следующий раз он наверняка не будет вести себя так странно… Она склонилась над рукоделием, отгоняя от себя тот первый, леденящий взгляд, под которым ей казалось, что она провалится сквозь сияющие плиты. Это было лишь следствием его головной боли, как и другие странные противоречия в его словах и манерах. Должно быть так. Мара так сказала.

Милая Мара. Какая она отзывчивая, как утешает!

«После свадьбы все наладится, — уверяла себя Инанни. — Мы с царем поймем друг друга, и я буду ему хорошей женой, и буду утешать его, когда у него болит голова. Может, он даже отпустит меня когда-нибудь домой, повидать братьев и прекрасную землю Ханаан…»

При мысли о доме в ней снова проснулась старая тоска. Сейчас овцы возвращались бы с зеленых холмов, их колокольчики слабо звенели бы в вечернем воздухе, а усталый пастух вырисовывался бы на фоне неба. О, возлюбленный Ханаан… Инанни подняла глаза, откусывая алую нить, когда Мара вошла в комнату из своих покоев. Тоска тут же немного отступила. Она улыбнулась, протягивая руку в знак приветствия.

— Я послала отвар, Мара. Иди, посиди со мной, пока я вышиваю, и поговори со мной о царе. Как думаешь, я ему понравилась? Хоть немного? Несмотря на его головную боль?

— Конечно, моя принцесса! — Мара пересекла комнату своей гибкой, пружинистой походкой и, сев рядом с Инанни, принялась успокаивающе болтать о Тутмосе и о великолепной жизни, что ждет его супругу.

«Какая она хладнокровная, какая уверенная в себе! — с тоской подумала Инанни. — Не думаю, что она боится чего-либо на свете. И она недурна собой, хотя, конечно, ей не мешало бы набрать немного мяса на костях, чтобы иметь такую же прекрасную фигуру, как у меня. В Египте все женщины выглядят полуголодными… Этот синий цветок ей идет, закрепленный прямо над лбом. От него ее глаза кажутся еще двумя синими лилиями. Странно — всего один цветок. Я бы, со своей стороны, сделала из них огромный венок, использовав дюжины цветов и множество лент, и распустила бы волосы вокруг него. Но, возможно, это было бы неправильно. Мара всегда знает, как надо… Странно, что я так привязалась к этой египетской деве, о существовании которой три недели назад даже не подозревала! Милостивая Иштар, что бы я делала без нее в этой пугающей земле! Хотя не знаю, что бы сказали о ней мои братья. Несомненно, они сочли бы ее взгляд слишком дерзким, ведь она, конечно, не опускает глаза, как подобает девице, и нет в ней никакой кротости. А что до ее платья…»

Инанни покраснела и отвела взгляд от узкого одеяния с гофрированными, прозрачными рукавами, сквозь которые совершенно откровенно просвечивали очертания смуглого тела Мары. «Но так принято в Египте, — нервно подумала принцесса. — Не одна Мара ценит прохладу выше скромности. Служанки, та надменная царица…»

Инанни плотнее закуталась в шаль, размышляя, что в некотором смысле было даже хорошо, что ее братья остались дома, в Ханаане. Если бы они в полной мере осознали, каким порокам подвергнется их оберегаемая юная сестра, они бы восстали против этого великолепного и богатого брака. Да, непременно…

К облегчению Инанни, в этот миг появились дворцовые слуги, чтобы начать сложный ритуал подачи ужина. Она не хотела продолжать свои мысли, вспоминать, что, какие бы протесты ни высказывали ее братья, она все равно отправилась бы в Египет. Ханаанка не отказывает посланнику фараона.

Превосходный ужин на время занял и ее мысли, и ее силы. Она как раз приступала к третьему пирожному, когда Мара, закончившая есть некоторое время назад, предложила прогуляться после ужина.

— Приятно прогуляться в прохладе вечера. И есть сад с большим прудом лотосов, который мы непременно должны посетить. Я видела его сегодня утром с павильона на крыше.

— Вот как? — пробормотала Инанни. Она поняла, что все-таки не хочет пирожного. — Конечно, я… не возражаю, Мара. Но… там будет много египтян?

— В Египте следует ожидать египтян, моя принцесса, — с улыбкой сказала Мара. — Но с крыши я не видела никого, кроме садовника, ухаживающего за цветочными клумбами. Вряд ли там будет многолюдно.

— Но если это большой сад?..

Мара наклонилась вперед, оперевшись на локти.

— Моя принцесса, важно, чтобы вы показывались на людях. Нельзя, чтобы говорили, будто невеста царя прячется, как робкий заяц, в своих покоях.

— Нет-нет, конечно, нет, так не годится, я понимаю. Пойдемте немедленно. Я готова. Даштар! Джезра!

«Я не буду бояться этих египтян, — думала Инанни. — Не должна. Ах, если бы только их не было так много, и все они не смотрели бы на меня своими подведенными глазами!»

Облизнув губы и пытаясь унять нервную дрожь в животе, она запахнула свои длинные одежды и, в неохотном сопровождении Даштар и Джезры, последовала за Марой по коридору к наружной лестнице.

Внизу они очутились в первом из череды обнесенных стенами дворов и садов, через которые они прошли, не встретив никого страшнее нескольких рабов или спешащих слуг. Инанни начала расслабляться. Она с любопытством заглядывала в кладовые и похожие на сараи мастерские, мельком видя корзинщиков и стеклодувов, все еще работающих, сотни сложенных винных кувшинов, горы тюков с льном, аккуратные грядки огорода. Были там и виноградники, и финиковые рощи, и извилистые цветочные клумбы, на которых алый шалфей и живокость пылали на фоне темных тамарисков. Когда они вошли на широкую мощеную площадь, окруженную лавками ткачей, Инанни от радости вздрогнула и остановилась.

— Мара! Посмотри на ту женщину, — прошептала она. — Ту, что чешет шерсть. Да ведь в Сирии мы делаем это точно так же! Я думаю, она сама сирийка, право же… Посмотри, Даштар, не из нашей ли страны эта женщина?

Мара неопределенно ответила:

— Возможно, и так. Пойдемте дальше.

— Нет-нет, подожди, я знаю, что она сирийка! Ах, Джезра, помнишь старую Нинурту, которая учила нас обращаться с чесалкой, когда мы были детьми?

— Да, госпожа. И эта женщина немного на нее похожа, клянусь Иштар! Такой же широкий лоб и маленький пушок над верхней губой!

— Как мы были счастливы тогда, — вздохнула Инанни.

Мара ерзала, говоря что-то о саде лотосов, но Инанни погрузилась в свои тоскливые мечты о доме. Женщина с чесалкой подняла глаза и улыбнулась, и словно маленький уголок Ханаана внезапно открылся в этой чужой земле, и старая Нинурта протягивала руку в знак приветствия.

— Я должна с ней поговорить! — выдохнула принцесса. Она шагнула вперед, но Мара схватила ее за локоть.

— Нет, Высочество! Мы не должны здесь задерживаться!

— Но почему? Увидеть сад лотосов можно и в другие дни. Право же, Мара, я бы лучше посидела немного с этой женщиной с моей родины, чем посетила бы сто садов! Как добро она на меня смотрит… Может, она даст мне немного почесать шерсть, и мы поговорим о Ханаане…

— Нет, подождите! — Мара казалась почти встревоженной. Она быстро взяла себя в руки, отводя Инанни в сторону. — Боюсь, вы забываетесь, Высочество. Разве принцесса говорит с простой ткачихой? Право же, в Египте так не принято.

— Но… она… она кажется такой почтенной…

— Она ниже тебя! Не знаю, что сказал бы сын фараона, если бы ты так унизила себя.

Инанни покраснела. «Ах, я должна научиться быть египтянкой, — подумала она. — Царь будет стыдиться меня». Она склонила покрытую шалью голову и в молчании пересекла двор.

— Разумеется, возможно, — сказала Мара через мгновение, — что вы поговорите с этой женщиной, но иначе… в своих покоях, например. Да, было бы совершенно уместно, если бы ваше высочество послали за ней…

«Тогда почему я не могу поговорить с ней здесь?» — подумала Инанни. Тон Мары казался странно неубедительным, даже встревоженным. Инанни украдкой бросила взгляд через двор на широкое, доброе лицо сирийки и ее проворные пальцы, от которых ее уводили — да, почти торопили — шагом, едва ли подобающим вечерней прогулке. Что случилось с Марой? Даже сейчас ее улыбка была нервной, словно она заставляла себя вести как обычно.

Может быть, она спешила и боялась задержаться во Дворе Ткачей?

Мысль была удивительной, но, хотя Инанни и не понимала, как такое может быть, чем больше она об этом думала, тем увереннее становилась. Они прошли через ворота и ступили на широкую мостовую, обрамленную каменными баранами, дальний конец которой преграждали высокие бронзовые двери и вооруженный часовой.

— Что это за место? — осведомилась Инанни.

— Полагаю, это один из входов на дворцовые земли. — Мара остановилась, ее лицо оживилось от интереса. — Да, так и есть! Вон те двери пронзают сами Великие Стены, а по ту сторону — Фивы. Эх, принцесса, как бы я хотела погулять по этому городу! Должно быть, это место чудес…

— Мара, пойдем! Этот часовой… он пожирает тебя глазами! — прошептала Инанни, смущенно потянув Мару за рукав.

Взгляд Мары переместился на часового, и она смерила его таким холодным взглядом, что принцесса, возмущенная, поспешила дальше по мостовой. Мара пожала плечами и последовала за ней.

— Эх, не так уж он и хорош, как о себе думает, — заметила она. — Ну же, теперь в эту калитку. Думаю, это живая изгородь, что окаймляет наш сад лотосов.

Инанни была рада скрыться куда угодно от дерзкой ухмылки часового. Но когда они прошли через последние ворота, он исчез из ее мыслей. Первым впечатлением от сада лотосов были бескрайние лужайки и блеск воды; вторым — толпа людей. Она в ужасе отпрянула, но Мара уже шагала по дорожке, усыпанной лазуритовой крошкой, и ничего не оставалось, как последовать за ней. Это место было почти парком, просторным и обильно политым, с рощицами пальм и акаций, под которыми отдыхали вельможи со своими дамами. Рядом с ними стояли низкие столики, уставленные украшенными лентами кувшинами с вином и чашами с фруктами; позади рабы махали огромными пышными опахалами. Над всем этим главенствовал длинный, в форме лотоса, затопленный пруд в центре сада, синий, как небеса, от бесчисленных лилий. Их аромат наполнял воздух.

— Разве не прекрасно, Высочество? Разве не так, как я говорила, и даже лучше?

Инанни пробормотала что-то в знак согласия, надеясь, что не выглядит такой неуклюжей и деревенской, какой себя чувствовала. Должно быть, весь двор фараона собрался здесь подышать свежим воздухом! Мимо проплыли две дамы в прозрачных одеждах, их модные, синие парики, словно тяжелые цветы, покоились на хрупких шеях, а на локонах таяли конусы благовонных мазей. С ними пронесся аромат мирры. Чернокожий нубиец в шенти раба пересек дорожку, неся винный кувшин и букет золотых кубков.

— Выше голову, Роза Ханаана! — донесся тихий голос Мары. — Не обращай внимания на взгляды. Помни, не каждый день этим мелким сошкам выпадает поглазеть на ту, кому суждено стать невестой царской особы.

Слова Мары, как всегда, успокаивали, но сама она была чем-то озабочена. Она осматривала каждый уголок сада, между ее раскосыми бровями залегла легкая морщинка, и даже лилия на ее лбу трепетала от напряжения. Снова, и еще сильнее, к Инанни вернулась мысль, что у ее переводчицы здесь свои дела. Она с кем-то встречается? Может, с возлюбленным? «Почему же она мне не сказала, — подумала принцесса. — Я бы поняла, от всего сердца!»

В этот миг Мара обернулась и коснулась руки Инанни, чтобы направить ее на боковую тропинку. Ее рука была ледяной. «Может, и не возлюбленный! — забеспокоилась принцесса. — Может, тот, кого она боится…»

Они направлялись к каменной скамье под большой акацией у самого края пруда. Она была на виду у всего сада, но, к облегчению Инанни, на некотором расстоянии от ближайшей группы придворных. Она с благодарностью опустилась на скамью и позволила Джезре налить ей чашу вина из стоявшего рядом кувшина, увитого цветами. Прогулка была неблизкой, а когда обладаешь прекрасной, статной фигурой с пышными формами, легко сбиться с дыхания. Хорошо было отдохнуть.

— Сорвать тебе лилию, моя принцесса? — пробормотала Мара. Не дожидаясь разрешения, она спустилась по травянистому склону и наклонилась к пене синих цветов в воде. Выпрямившись с цветком в руке, она на миг замерла, чтобы снова окинуть сад ищущим взглядом. Инанни и сама поймала себя на том, что смотрит по сторонам, вглядываясь в рощицы, хотя кого или что она искала, она не знала.

В этот миг за ее спиной послышались легкие шаги. Она быстро обернулась. Высокая фигура приближалась сквозь тени под группой пальм. На склоне Мара замерла, затем с видимым усилием продолжила свой неторопливый путь обратно к скамье. Она тяжело дышала, когда наклонилась к Инанни и поднесла ей к лицу ароматную лилию.

— Вот твой лотос, принцесса. Вдохни его аромат и забудь о завтрашнем дне, как говорят наши мудрецы…

Плавный голос, говоривший по-египетски, прервал ее. Она выпрямилась и отступила в сторону. Инанни оказалась лицом к лицу с длинными, непроницаемыми глазами богато одетого молодого вельможи.

«Так это он, тот, кого ждала Мара?» — подумала она. Но он говорит со мной.

— Кто он, Мара? Что он говорит?

— Высочество, позвольте представить вам Его Превосходительство, вельможу Шефту. Он желает знать, нравится ли Вашему Высочеству наша страна.

«Должно быть, все-таки он, — подумала Инанни, — иначе Мара не сжимала бы так крепко руки».

— Скажи ему, что она очень красива, хотя и сильно отличается от моей родины.

Мара заговорила, и молодой вельможа учтиво выслушал. Инанни вдруг поняла, что это тот самый, кто подходил сегодня утром к трону царицы за каким-то приказом. Как же он привлекателен, право слово, если не считать его безбородой челюсти, выбритой дочиста, как у младенца, по странному египетскому обычаю. Инанни прищурилась, пытаясь представить его с пышной сирийской бородой. Результаты были восхитительны. Ах, если бы это был возлюбленный Мары, у нее были бы причины так тяжело дышать! Но, конечно, он не мог им быть, ведь он — великий вельможа, а Мара — всего лишь наемная переводчица… Все было очень запутанно.

— Мой господин желает осведомиться, понравился ли вам прием у царя, — говорила Мара.

— О да, конечно. Его Высочество был очень добр.

Когда Мара снова повернулась к молодому египтянину, Инанни заметила, что ее напряжение стало еще более явным, словно она готовилась к чему-то, чего страшилась. Влюблена ли она в этого Шефту или смертельно его боится? Инанни не могла решить. Очевидно, то, что она пыталась ему сказать, было чрезвычайно важным, но он не давал ей закончить, и голос его был строг, несмотря на маску небрежного интереса. «Неужели они и вправду думают, что я верю, будто она переводит лишь одно мое короткое замечание?» — почти с усмешкой подумала Инанни.

Конечно, она могла бы и не заподозрить, если бы не догадалась, что Мара пришла сюда на встречу. Действительно, чтобы сказать что-то по-египетски, требовалось больше времени, как объясняла Мара днем. Вспомнить только, сколько слов использовал царь, чтобы сделать заявления, которые на вавилонском были довольно короткими и простыми. Странный человек, этот царь, хмурится, произнося любезности… Но то было совсем другое. Мара и этот вельможа Шефту на самом деле говорили о своих делах.

Молодой египтянин что-то сказал, любезно поворачиваясь при этом к Инанни. Она уже открыла было рот, чтобы сказать, что не возражает против их частной беседы, что им не нужно притворяться, как вдруг ее, словно удар, поразила другая мысль.

«А что, если сегодня днем все было иначе? — подумала она. — Что, если языки не так уж и разнятся? Что, если… что, если Мара и царь тоже притворялись?»

— Вельможа Шефту осведомляется, — повторила Мара, — по вкусу ли вам вино. Не ответите ли, Высочество?

— Оно очень хорошее, — машинально произнесла Инанни. «Невозможно! — думала она. — Не может быть никакой причины…» Но она чувствовала себя почти оцепеневшей. Этот Шефту не интересовался вином, он искоса наблюдал за Марой. Точно так же было и на приеме — манеры царя говорили одно, а его слова — другое. Клянусь Ваалом, так и было! Они все обманывали ее, считая слишком глупой, чтобы понять. Да, и она была глупа! Она верила, потому что Мара велела ей верить, потому что она хотела верить!

— Мой господин желает знать, понравилось ли вам путешествие, Высочество.

— Что? Да… нет…

«Неважно, что я скажу, — подумала она. — Они слушают не меня, а друг друга. Я не имею никакого значения. А царь… ах, Мара, зачем ты меня обманула?»

В эту часть она до сих пор едва могла поверить — что Мара могла так безжалостно ей солгать. Но так и должно было быть. Это объясняло все странности того приема — хмурый вид царя и его медовые речи, даже его беспокойное метание. Да, это была правда. Следовательно, все, что ей говорили, было ложью. Тутмос был не добр, он был презрителен и высокомерен, как и показал его первый ужасный взгляд. Он не был рад своей невесте, он ее презирал.

«Я хочу домой, — подумала Инанни, закрывая глаза. — О, милостивая Иштар, отпусти меня домой, в мою страну!»

Кое-как она справилась со своей ролью в короткой беседе, так и не поняв, что сказала. Вскоре молодой человек поклонился и ушел. Некоторое время Инанни сидела в тишине, медленно, очень медленно принимая правду.

Мара, как раз предлагая ей поднос со сладостями, с беспокойством склонилась над ней.

— Моя принцесса! Вам нездоровится?

— Нет.

— Но вы устали. Пойдемте, вернемся во дворец. Это был долгий день.

«Неужели она все еще притворяется? — подумала Инанни, кутаясь в шаль. — Нет, ее голос теплый и ласковый. Тогда зачем она так со мной поступила? Возможно, лишь из доброты, чтобы я не знала, что мой жених меня презирает. Жених. Увы, он никогда на мне не женится».

Они медленно поднялись по склону к главной дорожке. Свет померк; над головой показалось несколько бледных звезд, и придворные потянулись из сада. До ноздрей Инанни донесся аромат лотоса, и покой вечера коснулся ее нежной рукой.

«Возможно, в конце концов, это и к лучшему, — подумала она. — Я бы никогда не научилась быть египтянкой, носить эти тонкие платья и смотреть свысока на простой народ. Царь всегда бы стыдился меня. И все же, если бы он позволил, я могла бы быть ему хорошей женой и утешать его, когда у него болит голова. Но он этого не хочет, этому не суждено было сбыться. Интересно, зачем меня привезли сюда, чтобы жить в одиночестве, без всякой цели? Полагаю, я никогда этого не узнаю. Когда-нибудь, возможно, когда все их интриги и борьба иссякнут, они забудут обо мне, и тогда мне позволят вернуться домой, вниз по длинной реке в Ханаан. Никому не будет дела; они даже не вспомнят».

— Вы очень тихи, моя принцесса, — донесся обеспокоенный голос Мары. — Надеюсь, я вас не слишком утомила.

Инанни улыбнулась ей, качая головой. Бедная Мара, это она устала от всех своих интриг и борьбы. «Я позволю ей думать, что ничего не знаю, — подумала принцесса, — и помогу ей в ее притворстве, чтобы ее тайны не были для нее таким бременем. Несомненно, она тоже попала в паутину, из которой не может выбраться».

Но для Инанни борьба была окончена, и этот факт принес странное чувство облегчения, которое росло в ней, пока они медленно шли сквозь сумерки к воротам в живой изгороди. Даже косые, любопытные взгляды подведенных глаз потеряли часть своей силы ранить ее, обнаружила она. Теперь было неважно, что о ней думают египтяне. Ей не нужно было завоевывать место среди них.

«Завтра, — подумала она, — я пойду одна повидать женщину, чешущую шерсть во Дворе Ткачей. Будет хорошо поговорить о доме».

Глава 11 Ночная поездка

«Ну вот, я ее совсем измучила, — раздраженно думала Мара. — Таскала ее туда-сюда, отказала даже в малом утешении — поговорить с той ткачихой. Но как я могла поступить иначе? Мне нужно было попасть в сад, я должна была…»

И теперь, великий Амон, ей придется ждать еще, прежде чем она сможет передать Шефту послание царя. Если бы только она могла сразу сбросить это с души! Но, конечно, он был прав, в том месте было слишком много ушей, чтобы слушать…

Она открыла калитку и отступила, пропуская Инанни, мысленно перебирая указания, которые дал ей Шефту. Эта встреча была лишь для того, чтобы договориться о будущих, поскольку он не смел часто показываться с ней на дворцовых землях. Завтра, сказал он, она должна придумать способ тайно выбираться ночью в город, способ приходить и уходить, когда ей вздумается, через дворцовые стены. Завтра вечером у лавки золотых дел мастера Нефера, сразу за стенами, ее будет ждать проводник, чтобы отвести в место, где они с Шефту смогут поговорить в безопасности.

Она глубоко вздохнула, следуя за Инанни и ее женщинами через садовую калитку и между каменными баранами, что обрамляли широкую мощеную дорогу. Один день — короткий срок для таких сложных приготовлений. Она понятия не имела, с чего начать.

Выйдя на дорогу, она заметила, как Инанни натянула шаль на лицо, торопливо проходя мимо часового с отвернутой головой. «Боится, что я снова его взглядом испепелю», — с тенью усмешки подумала Мара. Взглянув на стражника, она обнаружила, что он снова откровенно ею любуется. Внезапно ей пришло в голову, что он может быть полезен — очень полезен. Она оценила его, размышляя. Он был молод, достаточно хорош собой, чтобы легко поддаться лести (его шаг под ее взглядом уже превратился в самодовольное вышагивание), и охранял ворота, которыми, по-видимому, мало пользовались для общего движения во дворец и из него. Да, стоило попробовать. Мара бросила на него томный взгляд, позволила улыбке неуверенно заиграть в уголках губ, а затем неспешно пошла за Инанни. Завтра вечером, когда он снова заступит на дежурство, она с ним познакомится.

Этот случай вернул ей уверенность. Пока они быстро проходили через опустевший Двор Ткачей и вереницу маленьких садов и дворов, ведущих обратно к лестнице, ее тревоги уступили место озорному предвкушению завтрашнего дня и следующей встречи с часовым. Будет забавно обвести его вокруг пальца, волнующе — впервые выбраться на улицы Фив. Что до послания царя, то это касалось только Шефту. «Играй в свою игру, девочка моя».

Но ее встречи на сегодня еще не закончились. Едва она попрощалась с Инанни и удалилась в свою комнату, как в дверь, ведущую в коридор, раздался тихий скрежет. Нахмурившись, Мара пошла открывать. В комнату тотчас же протиснулся ливиец в шенти раба и бесшумно и быстро закрыл за собой дверь.

— Ты пойдешь со мной, — пробормотал он. — Возьми плащ.

Челюсти Мары сердито сжались. Она никогда раньше не видела этого человека, но неприязнь к нему возникла мгновенно. Все в нем отталкивало — его бледная чужеземная кожа и бесцветные волосы, один слепой глаз, молочно-голубой на его грубом лице, а главное — наглость, с которой он ею помыкал.

— Ты еще чей брат-демон? — выплюнула она.

В ответ он полез за пояс и достал что-то, что равнодушно протянул на руке, похожей на кусок говядины. Это был скарабей, точь-в-точь как тот, что дал Маре ее хозяин в Менфе.

Угрюмо она повернулась за плащом. Ливиец натянул ей на лицо его край, прежде чем жестом указать в коридор. Несколько минут спустя они уже спускались по наружной лестнице и шли через череду незнакомых, залитых звездным светом дворов к тому, что, как подсказал нос Мары, было дворцовыми конюшнями. Они продрались сквозь заросли акации и вышли на каменную дорогу.

— Подожди, — прорычал ливиец.

Когда стук его сандалий затих вдали, стало очень тихо. Мара слышала лишь легкий шелест ветерка в листьях акации, а дальше — гортанные крики конюхов и редкий глухой стук копыта. Резкий, чистый запах лошадей ударил ей в ноздри, почти заглушая более слабый, но вездесущий аромат лотоса, что поднимался в ночном воздухе от сотен дворцовых садов. «Было бы славно, — подумала Мара, — было бы чудесно просто растянуться вон там на траве, под густыми звездами, на прохладном ветерке, и чтобы никаких мыслей…»

Внезапно она почувствовала усталость во всем теле. «Зачем ему понадобилось посылать за мной сегодня? — подумала она. — Можно было и завтра».

Тишину нарушил грохот колесницы, вылетевшей из-за поворота. Лошади, перебирая ногами, резко остановились прямо напротив Мары, и ливиец нетерпеливым кивком указал ей садиться. Она неохотно шагнула к нему и крепко вцепилась в изогнутый борт колесницы.

— Натяни плащ на лицо, — приказал он.

С щелчком кнута они рванулись вперед. Следующие несколько минут Мара изо всех сил старалась удержаться на ногах, пока они с грохотом неслись на бешеной скорости, вскоре свернув на более широкую, освещенную факелами дорогу, полную движения. Мимо проносились другие колесницы, возницы кричали и щелкали кнутами, как и ливиец. Полуослепленная глухим плащом и сотрясаемая до самых костей, Мара почти не имела возможности разглядеть окрестности, но догадалась, что колесница мчится по большой Восточной Аллее к главным воротам.

Мгновение спустя они ненадолго остановились под ярким факелом, и ливиец что-то пробормотал стоявшему там человеку — часовому, как предположила Мара, хотя и мельком лишь его увидела. Едва она успела упереться ногами и снова вцепиться в борт колесницы, как они снова сорвались с места, вылетая за пределы дворцовых земель и несясь по темным улицам западных Фив.

Было очевидно, что ливиец привык возить знатных вельмож, ибо он гнал лошадей во весь опор, с высокомерным пренебрежением к удобству, осторожности или безопасности редких пешеходов, которые разлетались, словно вспугнутые с болота птицы. Мара сжимала поручень до боли в пальцах, ударяясь ребрами о борт на каждом повороте и желая своему хозяину и его угрюмому ливийцу оказаться на дне Нила. Она вся была в синяках и ссадинах, когда наконец лошади свернули в высокие ворота и въехали в тускло освещенный двор. Фыркая и встряхивая головами в плюмажах, кони остановились перед дверью, которая, казалось, вела в боковое крыло большого и внушительного дома. Из ниоткуда появился конюх, чтобы взять поводья, и ливиец, сойдя вниз, подтолкнул Мару вперед.

— Сюда, — сказал он.

Она последовала за ним, слишком усталая и растерянная, чтобы замечать или заботиться о том, куда он ее ведет. Внутри залы слабо пахли вином и дорогими мазями; когда они пересекали коридор, донесся запах свежей выпечки. Далеко, в другой части дома, слышались звуки музыки и веселья, словно шла какая-то пирушка.

— Туда, — пробормотал ливиец, остановившись и мотнув головой в сторону открытой двери. Она шагнула в небольшую, увешанную гобеленами комнату, и высокая, худощавая фигура поднялась из угла ей навстречу. Она невольно отступила на шаг. Лицо ее хозяина ничуть не стало привлекательнее с утра.

— Дерзкая, больше почтения к господам! — прорычал ливиец, снова подталкивая ее вперед.

Она смерила его взглядом, но неохотно приложила правую руку к левому плечу. Тонкая улыбка, которую она слишком хорошо помнила по Менфе, скривила губы ее хозяина, когда он неспешно подошел к ней.

— Все такая же покорная, — заметил он. — Вижу, ты успела завести теплую дружбу с моим слугой Чадзаром. Поездка понравилась?

— Понравилась? — с обидой пробормотала Мара. — Он гонит так, словно за ним гонится сам Пожиратель.

Снова язвительная улыбка.

— У него есть и другие таланты, особенно с тем кнутом, что он носит. Хорошо, что ты пошла с ним без споров.

Мара хранила угрюмое молчание, мысленно проклиная его, и его Чадзара, и всю их родню на двух языках. Она чувствовала себя еще более усталой. Может, он позволит ей сесть.

Вместо этого он сел сам, резким жестом отпуская ливийца. Когда дверь закрылась, он констатировал:

— Ты была на приеме у Самозванца.

— Да.

— Что ты узнала?

— Ничего интересного.

— И почему же нет? — его голос стал ледяным.

«Осторожнее, девочка моя, — подумала Мара. — Лучше соберись и пляши под его дудку. Устать можно и потом».

— В этом нет моей вины, хозяин, — объяснила она более примирительным тоном. — Даже самый хитроумный шпион ничего не узнает в пустой комнате. Его Высочество тотчас же выслал всех, кроме принцессы и меня.

— Выслал всех! Если это войдет у него в привычку, от тебя будет мало толку!

— Нет, подождите, так будет не всегда… — Теперь уже по-настоящему испуганная, Мара судорожно искала идею. Мало толку? Если он так подумает, то может продать ее завтра же! В ее голове пронеслись до неприятного яркие образы — корзины с неглаженными шенти, полки с запретной едой, жгучий удар плети, — и она вложила в свой голос всю убедительность. — Дайте мне еще немного времени! Так будет не всегда, царь очистил комнату лишь потому, что варварка чувствовала себя неловко. В следующий раз, обещаю, ничего подобного не случится, я сама об этом позабочусь. Я могу повести эту деву куда угодно…

— Так ты говоришь, — заметил он. Он оценивал ее холодно и с сомнением.

— Клянусь. Только позвольте мне показать.

Он мгновение молчал, барабаня кончиками пальцев по подлокотникам кресла.

— Значит, все покинули комнату. Даже писец?

— Да, и писец тоже.

— Хефты да заберут их души, — произнес он с тихой злобой, от которой у Мары застыла кровь в жилах. — Отборные, один к одному, и все равно, глупцы, боятся его! А кто-то ведь носит послания.

«Значит, они все шпионы, — подумала Мара. — Стража, писец — особенно писец. С ним нужно быть осторожной».

Она настороженно наблюдала за гранитным лицом своего хозяина. Резкая линия его бровей и носа пробудила в ней смутное узнавание, но она не могла понять, что это ей напоминает. «Возможно, какую-нибудь статую бога-демона в храме Менфе, — язвительно подумала она. — Уж точно ни у одного другого человека нет такого лица». Кто он вообще такой? Кто-то, кто высоко ценится царицей, ведь он стоял сегодня утром близко к трону. Но не так близко, как Шефту. Ближе Шефту стоял только сам вельможа Сенмут…

Ее хозяин шевельнулся в кресле.

— Пожалуй, я дам тебе еще один шанс. Ты думаешь, сможешь помешать Тутмосу очистить комнату?

— Я сделаю все возможное, хозяин. Только испытайте меня, я…

— Другого выхода я не вижу. Я испытаю тебя. — Он бросил на нее ядовитый взгляд. — И я узнаю, если ты провалишься. Теперь слушай. Я понимаю, что ты не можешь раскрыть предводителей этого проклятого заговора. Но при наличии хоть какого-то ума ты сможешь найти их гонца или узнать что-нибудь о месте их встреч. Я спешу, и, думаю, я это ясно дал понять. — Задумчиво он добавил: — И приглядывай за писцом.

— С удовольствием, хозяин. — «А он, — размышляла она, — в свою очередь, поручит писцу приглядывать за мной».

— Хорошо, тогда мы закончили. У тебя есть шанс; надеюсь, ты им воспользуешься как следует. Будет прискорбно, если ты снова меня разочаруешь.

Он хлопнул в ладоши, и в дверях появился ливиец. Закутавшись в плащ, Мара поспешила за ним в коридор и снова к ожидавшей колеснице. Даже угрюмый Чадзар был лучшей компанией, чем тот крокодил в комнате.

На обратном пути во дворец они неслись так же сломя голову, но Мара уже научилась лучше готовиться к тряске. И в этой поездке случилось нечто, что пролило для нее немало света. У Главных ворот дворцовых земель сменилась стража, и новый часовой, по-видимому, усомнился в полномочиях Чадзара. Завязалась перебранка шепотом, быстро перераставшая в гнев с обеих сторон; наконец Чадзар наполовину высунулся из колесницы, размахивая кнутом.

— Глупец, болван! Если ты не узнал скарабея, то уж точно посторонишься, едва услышав имя моего хозяина! Вельможа Нахерех, брат Сенмута! А теперь язык прикуси и пропускай!

Это был конец спора, но Мара едва заметила толчок, когда они снова рванулись вперед. Так вот кто ее хозяин — вельможа Нахерех! Родной брат Сенмута-Зодчего, того самого, с улыбкой, прорезавшей на лице глубокие борозды, и алчными глазами, того, кто стоял ближе всех к Хатшепсут и ее трону.

Теперь было легко понять, откуда взялось то мимолетное сходство, что она заметила в лице своего хозяина. Это был не каменный бог-демон, а вельможа Сенмут, чей нос и брови образовывали тот же резкий изгиб. Во имя Амона, в какое же осиное гнездо она угодила в тот день в Менфе? Шефту, царица, царь, а теперь еще и два демона вместо одного, с которыми нужно плести интриги, лгать и жить в страхе, — проще было бы оставаться рабыней и до конца своих дней гладить шенти. В этот миг ее будущее казалось далеко не таким приятным и определенным, как этим утром. А завтрашняя ночь снова маячила перед глазами. Да соблаговолит Амон сделать того часового падким на синие глаза!

По крайней мере, размышляла Мара, наконец-то поднимаясь по лестнице в желанное уединение своей комнаты, жизнь больше не рисковала стать однообразной.

* * *