Мара, дочь Нила

* * *

Глава 20 Наживка

Маленькое пламя, все еще горевшее в прикроватной лампе Шефту, мерцало оранжевым и прозрачным в потоке утреннего солнечного света. Старый Иренамон, как обычно войдя в комнату с завтраком для своего господина, в изумлении остановился при виде этого. Поставив поднос с фруктами и мягким сыром, он поспешил обогнуть высокое ложе, где все еще лежал его господин, и взял колпачок для гашения, стоявший на столике рядом с лампой. Но, к его еще большему изумлению, вельможа Шефту резко сел, схватил его за запястье и прорычал:

— Оставь! Не трогай!

— Но, ваше сиятельство! — в недоумении возразил Иренамон. — Я лишь хотел погасить лампу.

Шефту отпустил запястье старика и провел рукой по глазам. Дневной свет ярко и чисто падал на сбитые, перекрученные покрывала и льняные простыни. Ночь кончилась.

— Конечно, — сказал он уже спокойнее. — Погаси, Иренамон. Боюсь, я не совсем проснулся.

— Да, вот оно что, все еще спите. — Иренамон погасил пламя и, ковыляя, обошел ложе, чтобы расставить фрукты для Омовения Уст. — Однако я удивляюсь, как вы вообще спали, когда лампа светила вам в глаза. Не могу представить, какой нерадивый раб мог…

— Я зажег лампу, Иренамон, — сказал Шефту, вставая с постели.

— Вы… сегодня утром?

— Нет, когда-то ночью. Не знаю когда.

Шефту подпоясал свой халат и, не обращая внимания на встревоженные глаза старика, подошел к столу, где его ждали фрукты. Он не собирался давать никаких объяснений, ни сейчас, ни когда-либо, по поводу лампы, которую Иренамон будет находить горящей у постели своего господина каждое утро до конца его жизни. В жизни много ночей; Шефту хватило одной, чтобы понять, что боги гробницы все-таки взяли свою дань. Он больше никогда не сможет выносить темную комнату.

Рассеянно он занял свое место за столом, пока старик подавал ему фрукты и сыр и ставил перед ним кубок с серебряным ободком. Шефту сам потянулся за кувшином с молоком, но тут же отдернул руку, словно обжегшись. В следующее мгновение он сорвал ожерелье из лотосов с кувшина и отшвырнул его.

— Ваше сиятельство! — выдохнул старик.

— Разве у меня в садах нет других цветов, Иренамон?

— Да, десятки! Они… они лишь ждут вашего удовольствия, мой господин. Есть алый шалфей, и гелиотроп, и живокость, и… постойте… резеда… Но лотосы всегда были вашими любимыми.

— Я к ним охладел, — свирепо сказал Шефту.

— Тысяча извинений, мой господин, если они вас оскорбили. — Иренамон поспешил собрать лилии и спрятать их в широком рукаве, каждая линия его тела дрожала от огорчения. — Могу ли я еще чем-то служить Вашему Превосходительству, прежде чем я…

— Нет. Ступай.

Иренамон уныло повернулся и побрел к двери. Шефту наклонился вперед, опершись на локти, и потер лоб обеими руками.

— Иренамон, — сказал он. — Пожалуйста, вернись. — Он подождал, пока старик снова встанет рядом с ним, затем потянулся за кувшином и наполнил свой кубок молоком. — Я хочу, чтобы ты послал раба на пристань. Вели ему узнать, причалил ли сегодня утром корабль под названием «Серебряный Жук».

— Да, Ваше Превосходительство.

— И, Иренамон, я говорил сгоряча, старый друг. О лотосах.

— Прошу, не думайте об этом, мой господин.

Наступила тишина. Шефту поднял глаза и встретил печальный, обеспокоенный взгляд своего мажордома.

— У вас большая беда, — тихо сказал старик.

— Да. Беда с девицей.

— С девицей? И это все, мой господин?

— Этого вполне достаточно. Иренамон, боюсь, я был глупцом. Я сорвал лилию в сточной канаве, и она превратилась в кобру в моих руках.

Ноздри старика слегка расширились от быстрого вдоха, а рот сжался.

— Тогда вам лучше уничтожить ее без пощады.

— Не бойся! Но, возможно, она уже сделала свое дело. Не удивляйся, если не получишь от меня вестей день или два. Я буду в безопасности, но буду отсутствовать. Если кто-то спросит, скажи, что я уехал в Абидос. — Шефту слабо улыбнулся. — Нет, не смотри так. Еще ничего не кончено. Иди. Пошли цирюльника через пятнадцать минут и поспеши узнать о том корабле.

— Да, мой господин. И да пребудут с вами боги!

Старый слуга поспешил выйти, и вельможа Шефту наконец повернулся к своему завтраку.

* * *

Час спустя он уже пересекал истертые каменные плиты пристани, направляясь к стоянке «Жука». Неконх нависал над бортом, широко расставив руки, его плечи блестели медью в ярком солнечном свете. Каждая линия его тела выражала тревогу. Шефту шагнул в прохладную тень корпуса, взобрался по веревочной лестнице и поднялся сквозь сине-зеленые пляшущие отражения в ослепительный солнечный свет на палубе. Неконх протянул большую руку, чтобы втащить его на борт.

— Это ты посылал узнать, причалили ли мы? — прошептал он.

— Да.

— Ничего не случилось? Я выгрузил твой груз в четыре утра и вернулся к восходу. С моим заданием все в порядке.

— Дело в другом. Отправь своих людей на берег, мне нужно с тобой поговорить.

Неконх проревел приказ, взмахнув волосатыми руками. Пока команда, щебеча, как обезьяны, по поводу своей неожиданной свободы, спускалась по лестнице, Шефту прошел на дальнюю сторону палубы и замер там, чувствуя, как теплый солнечный свет бьет ему в голову, плечи и на тыльные стороны ладоней, лежащих на перилах. Сам воздух сегодня пах жарой, солнцем и водой. Флотилия рыбацких лодок, словно позолоченная, проскользнула мимо взора Шефту, их паруса были чистым светом, а тени — чернильными кляксами. Две барки тяжело двигались вверх по течению. Далеко через реку внезапно взмыл ястреб, сделал круг, взлетел и превратился в точку в кобальтовом небе.

Неконх, слегка пыхтя, подошел к нему.

— Все чисто, приятель. Они ушли. Ну, что стряслось?

— Нам предстоит иметь дело со шпионом, капитан.

— Хай! Это просто. — Рука Неконха легла на нож. — Только скажи, где он будет сегодня вечером…

— Она будет в таверне, я полагаю.

— Она? — Голос Неконха изменился. — Кто это?

— Мара.

Наступила ошеломленная тишина. Через мгновение Неконх начал горько ругаться себе под нос.

— Не могу в это поверить! — вырвалось у него. — У тебя есть доказательства?

— Пока нет.

— Тогда как ты можешь…

— Терпение, я все расскажу. Помнишь тот день в твоей каюте, когда мы строили наши планы? Я дал ей кольцо…

— Да-да, чтобы подкупить ее друга в Абидосе.

— Не было никакого друга в Абидосе, Неконх. Кольцо все еще у нее. Она забыла и оставила его на руке прошлой ночью.

— О, матерь богов, — устало произнес капитан. Он оперся обеими руками на борт, глядя на реку. — И у нее не было объяснения?

— О, конечно, было. Можешь себе представить эту деву без объяснения? Но она лгала.

— Откуда ты знаешь, приятель? Может, она нашла способ получить то, что хотела, в Абидосе, не подкупая того парня! Бьюсь об заклад, у нее никогда не было своей безделушки, а это была такая безделушка, что и говорить! Она соблазнит и самого щепетильного… Да, можешь улыбаться. Я знаю, что дева не слишком обременена щепетильностью, но подумай о жизни, которую она вела, клянусь Священным Оком! Ее били и морили голодом, она была во власти то одного хозяина, то другого…

— Побереги дыхание, Неконх! Я обошелся с ней достаточно хорошо и получил в благодарность лишь предательство. Уверяю тебя, я кое-что об этом подумал, хоть и поздновато! Она оставила кольцо, потому что оно не было ей нужно для взятки. Для нее уже все было устроено в Абидосе — она была шпионом, когда взошла на этот корабль.

— Да она была всего лишь маленькой беглянкой.

— Так мы думали, — мрачно произнес Шефту. — Так я продолжал думать до прошлой ночи, пока не пришел в себя. Она вовсе не сбежала, Неконх. Думаю, ее продали.

Он подождал, затем взглянул на своего спутника. Неподвижное лицо Неконха было высечено из солнечного света, выступающий нос — цвета меди, глаза — глубокие пещеры.

— Агенту царицы, — тихо продолжил Шефту. — Это все меняет, не так ли? Бьюсь об заклад, у меня нет над ней никакой власти, ни малейшей, и никогда не было. Утешительная мысль, не правда ли, если вспомнить, что она знает, что она может рассказать?

— Тогда почему она не рассказала? Ради Амона, она могла потопить наше судно четыре недели назад! Почему, во имя…

— Вот в чем вопрос. Почему? Признаюсь, мне было нелегко найти ответ.

Неконх задумчиво посмотрел на него.

— Бьюсь об заклад, я теперь знаю ответ.

— Преданность мне, ты думаешь? Капитан, прошу, не заставляй меня верить в сказки! — Голос Шефту был диким, и он понял, что сжимает перила так сильно, что болят пальцы. Он подозревал, что Неконх рано или поздно скажет что-то в этом роде, но не знал, что это с ним сделает, как живо вернется к нему теплое прикосновение губ Мары, даже аромат лотоса в ее волосах.

Он отдернул руки от перил и отвернулся.

— Нет, мы недооценили деву. Она играет на обе стороны, капитан, вот в чем ответ. Она вертела мной, как игрушкой на ниточке, и в то же время держала на другом пальце этого своего хозяина, человека царицы. Хай, она умна, не так ли? Неважно, кто проиграет в этой игре, она намерена выиграть.

— Я в это не верю! Ты сам сказал, что у тебя нет доказательств.

— Я сказал «пока нет». Я намерен добыть доказательства, и я хочу, чтобы ты мне в этом помог.

— Но как мы это сделаем? — взревел капитан, хлопнув ладонью по борту. — Парень, нельзя судить о таком по словам другого! Дай деве шанс защититься! У нее могут быть причины, о которых мы ничего не знаем, веские причины…

— У нее будет любой шанс, капитан, — тихо сказал Шефту. — Любой шанс. — Он повернулся к Неконху. — Мне интересно твое отношение ко всему этому, но, признаюсь, я немного сбит с толку. Возможно, ты просветишь меня. До сих пор я понимал, что ты предан мне и царю, и никому другому. Я ошибался?

Загорелое лицо Неконха немного побледнело. Он начал говорить, сглотнул, затем отвернулся, глядя на реку.

— Каковы мои приказания? — прорычал он.

— Они тебе не понравятся, как и мне. Но мы поставим ловушку. Это достаточно честно, как, думаю, ты согласишься. Если она невинна, наживка ее даже не соблазнит.

— А если она… виновна? Если ловушка сработает?

Пожатие плеч и холодные глаза Шефту были ответом.

— Хорошо! — взревел Неконх. — Давай уже, говори! Что мне делать?

— Ты пойдешь сегодня вечером в «Сокол». Я буду с тобой, чтобы убедиться, что все в порядке, но внутрь не пойду. Передай ей какое-нибудь послание от меня… — Шефту помедлил, затем нетерпеливо махнул рукой. — Я сейчас что-нибудь придумаю. Оно должно ее успокоить, чтобы она подумала, будто я отбросил все дело с кольцом как нечто неважное. Убедись, что она чувствует себя в безопасности, Неконх. Если она видела царя, у нее будет для меня послание — скажи, что я послал тебя за ним. Веди себя немного взволнованно, словно услышал хорошие новости, словно затеваются какие-то планы. Со временем ты расскажешь ей эти планы — они и есть наживка для нашей ловушки. Ты пока все понял?

— Да, — пробормотал Неконх.

Шефту устремил взгляд на фиолетовый парус храмовой ладьи далеко-далеко, на слепящей, пляшущей воде.

— Однако не говори ей наедине. Подожди, пока будут другие — Нефер, золотых дел мастер, Ашор, Сахуре, неважно кто, но никакое затянувшееся беспокойство по поводу того кольца не должно помешать ей клюнуть на наживку. Если другие услышат то же, что и она, она почувствует, что в случае чего сможет свалить предательство на любого из них. Слушай же. Невзначай брось свою новость посреди этой компании. Скажи, что предводитель, которого я представляю, получил почти неограниченные средства от какого-то богатого фиванца. Скажи, что золото должно быть тайно вывезено в безопасное место завтра ночью, примерно в час восьмой отметки, на судне… Какие суда будут грузиться завтра вечером, Неконх?

— «Друг Ветра» будет. Он отплывает на следующий рассвет.

— Это подойдет. На судне «Друг Ветра». — Шефту выпрямился, глубоко вздохнув. — Если солдаты царицы совершат налет на этот корабль завтра ночью, капитан, у нас будут доказательства.

— А если маленькая Голубоглазая не клюнет на твою наживку?

— Нет, она знает, что время на исходе. Лучшего шанса, чтобы сдать всю революцию своему хозяину, с золотом, мятежниками и всем прочим, и сбежать с собственным выигрышем, ей не представится. Она клюнет, уж точно, если только она не невинна. Ну, есть что-нибудь, о чем я не подумал?

— Нет, кажется, ты подумал обо всем, — горько произнес Неконх. — Постой, однако. Ты не сказал мне то послание от тебя. То, что должно ее успокоить.

— Ах да. Это. — Шефту осторожно провел ладонью по борту. Он был горячим от солнца, и текстура дерева была ясной и красивой в ярком свете. — Можешь сказать ей, — произнес он, — что я не забыл того, что сказал прошлой ночью, когда держал ее в своих объятиях.

Неконх мгновение молча смотрел на него, затем отвернулся.

— Боги Египта, какое же это грязное дело! — прорычал он.

— Да, капитан! Это грязный мир. — Шефту оттолкнулся от перил и зашагал по слепящей палубе, другой последовал за ним. — Помни, — резко добавил он, — ты лишь фишка в этой игре, ходы выбираю я. Теперь все ясно?

— Думаю, да. Встретимся у «Сокола»?

— На пристани. Пойдем вместе.

Неконх кисло кивнул, хмуро глядя на небрежно свернутую веревку у кормовых весел.

— Тс-с! Посмотри на это! — внезапно взревел он, подходя и пиная ее так, что она разлетелась. — Клянусь Сорока Судьями, эти идиоты ничего не могут сделать как следует! Речники, они себя называют. Хай! Свинопасы, скорее всего…

Оставив его возиться с веревкой и дико ругаться, Шефту перемахнул через борт и спустился по лестнице. Он знал, что чувствует Неконх. Веселый смех пары матросов на соседнем корабле резанул его, как напильник по камню, когда он спрыгнул на пристань, накинул плащ на половину лица и зашагал к ближайшему переулку.

В ту ночь двор таверны был темен и пуст. Шефту и Неконх осторожно отворили калитку и скользнули внутрь. Они молча пересекли двор; Шефту растворился в тени дум-пальмы, а Неконх прошагал к освещенной факелом двери и исчез за ней. Мгновение спустя он высунул руку, подавая знак.

Шефту покинул укрытие у пальмы, быстро пересек каменные плиты, вошел в маленький предбанник и бесшумно притворил за собой дверь.

— Она здесь, — пробормотал Неконх.

Он кивнул в сторону двери в большую общую залу, которую прикрыл наполовину, чтобы скрыть появление Шефту. Подойдя к щели у петель, Шефту заглянул внутрь. Одного взгляда хватило, чтобы понять — все в порядке. Второй взгляд выхватил гибкую, знакомую фигурку, свернувшуюся в угловой кабинке в ожидании его. Она, как обычно, сбросила сандалии и поджала под себя ноги. Ее нагие смуглые плечи блестели в свете факелов, словно резное золото на фоне белоснежных лямок платья и чернильно-черных локонов, спадавших на них. Как всегда, она вплела в волосы лотос.

Внутри у Шефту все сжалось в твердый, холодный ком. Кивком он велел Неконху войти в залу.

— А! Добрый вечер, капитан! Да возрадуется твое Ка…

Это был голос Ашора, и почти сразу его широкая спина возникла перед щелью, закрыв Шефту обзор. К тому времени, как тавернщик отошел, Неконх уже приближался к угловой кабинке. Когда он остановился рядом, голова Мары дернулась, словно ее потянули за ниточку.

Шефту поймал себя на том, что жестоко кусает губу, и заставил себя остановиться. Ее первый, резкий, настороженный взгляд сказал ему о многом. Таким же взглядом она встретила его в тот день на «Жуке», когда он застал ее врасплох во сне, и он напомнил ему ничто иное, как молниеносно извлеченный из ножен меч.

На этот раз она тут же скрыла это выражение и, казалось, расспрашивала Неконха, пока тот втискивал свое большое тело в кабинку рядом с ней. Шефту внимательно следил за ним, пока тот отвечал. Он разыгрывал целое представление, устраиваясь на циновке, его брови взлетали и опускались с нарочитой небрежностью, пока он говорил. Неконх умел пожимать бровями так, как другие пожимают плечами. Казалось, он убеждал Мару, что все как обычно.

Почувствовав облегчение по этому поводу, смешанное с таким колючим беспокойством, словно его всего искусали мухи, Шефту покинул свой пост, рассеянно прошелся по крошечному предбаннику, а затем вернулся к своей щели.

Даже через всю залу ее глаза казались синими. Шефту прислонился к стене и позволил шуму, музыке и лязгу посуды бить ему по ушам, пытаясь вычленить из суматохи ее быстрый смех, пытаясь снова постичь ту странную нотку тоски, что лежала в основе всех ее быстро меняющихся выражений, даже самых язвительных, самых дерзких. Что сейчас говорил ей Неконх? Она посерьезнела, нахмурившись, смотрела на чашу, которую вертела в руках, кивала. Он снова заговорил и рассмеялся; и когда она подняла на него свои живые глаза, все ее вызывающее, мальчишеское лицо озарилось ответной усмешкой.

Внезапно Шефту больше не мог этого выносить. Он бесшумно выскользнул из таверны, пересек темный двор и улицу, где снова замер в ожидании в дверном проеме, от которого зловонно несло гнилью и рыбой.

Казалось, прошли часы, прежде чем калитка во двор щелкнула, и из нее вышел Неконх. Шефту крепко взял себя в руки и сумел изобразить безразличие, когда подошел к нему.

— Ну что, капитан?

— Приятель, я сделал, что ты велел. Этого ведь достаточно, не так ли?

— Она казалась… ты следил за ее лицом, когда бросил наживку?

— Нет, — деревянным голосом ответил Неконх.

Помолчав, он зашагал по темной улице, и Шефту пошел рядом. Они молча шли по переулкам и закоулкам в складской район у пристани. Когда они подошли к таможенному причалу, где их пути расходились, Неконх упрямо обернулся.

— Слушай, Сашай. Я знаю не хуже тебя, что здесь на кону, и если дева сама себя подставит — что ж, это ее дело, и мне нечего за нее сказать. Но если на том судне завтра ночью будет облава, приятель, я мог бы мигом переправить ее на «Жука» и отплыть прямо в Дельту. Она никому не будет опасна, тебе больше никогда не придется ее видеть. Но ты все же мог бы пощадить ее жизнь…

Его голос затих. Шефту медленно качал головой.

Глава 21 Добыча

На следующую ночь густая тьма окутала некий склад на набережной восточных Фив. На некотором расстоянии от него, у самой воды, желтое сияние факелов лилось на причалы с палуб «Друга Ветра», который стоял вплотную к доку, принимая груз. Его все еще грузили; на фоне света двигались фигуры, сгорбленные под тяжестью нош, пока они поднимались по трапу и пересекали палубу. Слышались обычные глухие удары, хлопки и зычные команды; над освещенными палубами высокая черная мачта мягко качалась на фоне звезд. Дальше темная лента реки уходила на юг, испещренная золотом там и сям, где горел факел.

Во мраке у стены склада, укрытый грудой рыбацких сетей и старого дерева, Неконх нетерпеливо вздохнул и в пятидесятый раз попытался устроиться поудобнее на мокрой бухте каната, на которой сидел. Шефту, смутное пятно в тенях рядом с ним, казалось, не двигался уже час; капитан с горечью подумал, не заснул ли он. Судя по тому, какое беспокойство выказывал вельможа Шефту, можно было подумать, что он пришел сюда просто подышать воздухом.

Что до Неконха, то это был самый долгий день в его жизни, и он провел его в штормовую погоду, переходя от громогласной злобы к молчаливой тревоге, пока к полудню каждый человек в его команде не начал настороженно следить за ним, а его собственные нервы не натянулись, как тугой канат. Сейчас он чувствовал себя еще более напряженно, скрываясь здесь, как хефт, на краю тьмы…

Капитан откинулся спиной к грубой стене и попытался очистить разум. Вокруг него стоял сильный запах рыбы, пеньки и гниющего дерева; внутри склада он слышал громкий скрежет и царапанье крысы. За краем груды сетей нагруженные фигуры монотонно двигались туда-сюда в свете факелов от дока к «Другу Ветра». Неконх поймал себя на том, что автоматически проверяет его осадку.

— Перегружен по левому борту, — с мрачным удовлетворением пробормотал он. — Начальник погрузки — дурак.

Голос Шефту донесся из теней, холодный и ироничный.

— Это едва ли имеет значение, не так ли?

— Конечно, имеет! Им придется переложить половину этих тюков, прежде чем они войдут в течение. Что ты имеешь в виду, едва ли…

— Я имею в виду, что они, скорее всего, не отплывут.

Неконх оставил эту тему, снова меняя положение и раздраженно ругаясь на колючую шероховатость каната.

— Терпение, капитан, — успокоил другой. — Осталось недолго.

«Клянусь всеми богами, он вообще человек?» — подумал Неконх.

— Тебе все равно, что случится с девой?

Ответа он не получил. Но голос Шефту был чуть менее ровным, когда он заговорил снова.

— Ты привязал лодку там, где я сказал?

— Да. В зарослях папируса в дальнем конце пристани. Она готова.

Они снова замолчали. Через некоторое время Неконх обернулся, чтобы осмотреть черные пасти переулков — все еще тихие и пустынные, — затем прищурился на звезды.

— Клянусь бородой Птаха, если сейчас не восьмая отметка, то я не речник! — Он встал, проверил переулки один за другим, затем оценил стопку тюков на причале. — Приятель, они почти закончили грузить. Посмотри туда. Бьюсь об заклад, парус против шенти, что час уже восьмой — или позже…

Он стоял, сжимая кулаки, чтобы они не дрожали. Это должно было случиться сейчас, должно было уже случиться, если вообще должно было. Он понял, что Шефту тоже встал и стоял рядом с ним, прямой и напряженный, едва дыша. И все же минуты ползли, обыденные звуки погрузки продолжались.

Клянусь Амоном, она устояла! — подумал наконец Неконх. — Не попалась на нашу чертову приманку! Все обошлось.

Он уже открыл рот, чтобы выпалить это, но почувствовал, как Шефту схватил его за руку.

— Капитан! Смотри!

В устье одного из переулков вспыхнул свет. Неконх попытался сморгнуть его, притвориться, что он движется в другую сторону, но свет приближался, становился ярче, сопровождаемый гулким топотом. На причалы вырвался отряд солдат, за ними — еще, это были воины регулярной армии, в зеленых шлемах. Раздался удивленный крик грузчиков, и тут же ответный рев:

— Именем царицы!

В следующее мгновение ночь наполнилась бегущими людьми, светом факелов и блеском клинков, смешением криков, когда налетчики хлынули на причал и вверх по трапу «Друга Ветра».

Неконх вцепился кулаками в лоб, чтобы не видеть этого. «Именем Амона, она же просто дитя! — подумал он. — В конце концов, оборванка, что не видела в жизни ничего, кроме несчастий, и которой нужны друзья и хоть какой-то шанс…»

— Да будет так. Я видел достаточно, — тихо произнес Шефту.

Неконх редко в жизни кого-либо боялся. Но сейчас он боялся высокого молодого человека, стоявшего рядом с ним.

— Приятель, — хрипло прошептал он. — Позволь мне. Я ее найду. Я вывезу ее из Фив сегодня же ночью, клянусь…

— Ты будешь выполнять приказы, капитан! — Шефту бросил на него такой взгляд, что в мыслях Неконха не осталось ничего, кроме покорности. — Пойдем, к лодке.

Он выскользнул из их укрытия, и Неконх последовал за ним. Они ринулись по проходу рядом со складом, на следующую тусклую улицу и по ней, параллельно реке, таким шагом, что у капитана не оставалось времени ни думать, ни даже чувствовать. Его разум все равно онемел. Он знал, что они направляются к спрятанной лодке, что они пересекут Нил и будут поджидать Мару где-то на другой стороне, перехватив ее, когда она пойдет к таверне. Он знал, что должно случиться в каком-то темном переулке, и что он не сможет этому помешать. Но все это казалось нереальным, кошмаром, от которого он не мог очнуться.

Они свернули обратно к реке. Несколько минут спустя Неконх, все еще двигаясь как автомат, вытаскивал лодку из скрывающих ее зарослей папируса.

— Отвязывай причальный. Где-то здесь у меня весло.

Они оттолкнулись от берега и пошли по черной воде, и от знакомого покачивания, от ощущения весла в руке, онемение Неконха начало проходить. Он греб все сильнее и яростнее, так что лодка неслась, как живое существо, по течению, но усилие не могло остановить его мысли.

— Держи левее, капитан, — сказал наконец Шефту. — Пойдем к той статуе на берегу.

Рыбацкая лодчонка была там, пришвартованная, как всегда, к огромному гранитному пальцу ноги, а рядом дремал старый А'анк. Шефту не слишком нежно ткнул его, чтобы разбудить, бросил ему дебен, велел отправляться домой, а затем поспешил вверх по берегу.

«Она хладнокровная маленькая предательница, — отчаянно твердил себе Неконх, привязывая их собственную лодку и спеша следом. — Разве она подумала о тебе, когда решила стать доносчицей? Или хотя бы о Шефту? Она заслужила то, что ее ждет. Она бы погубила весь заговор, если бы смогла. Только не думай. Не смотри на нее. Помни, не смотри на нее».

— Это место подойдет, — холодно произнес Шефту. — Кажется, она идет.

Неконх резко очнулся от своих мыслей. Они стояли в переулке; впереди, в его мутной, узкой глубине, он едва мог разглядеть тонкую, закутанную в плащ фигурку, спешащую в тенях. Неконх облизнул губы и огляделся, желая, чтобы его перестало бросать то в жар, то в холод, как человека в лихорадке. Шефту хорошо выбрал место. Переулок был пустынен, зажат между зданиями, которые останутся темными и пустыми до утра. Никто их не потревожит.

— Иди ей навстречу, как бы невзначай, — пробормотал Шефту.

Он пошел вперед, и Неконх поплелся за ним, вытирая потные ладони о бедра. Вскоре Мара подошла достаточно близко, чтобы их заметить, и он услышал ее короткий, резкий вздох, когда она остановилась. Мгновение спустя она их узнала.

— Шефту! — Голос ее был тихим, но в нем было лишь удивление и радость — никакого страха. Она быстро подошла к ним, с весельем глядя то на одного, то на другого. — Что это, молю? Засада?

— Можно и так сказать, — вкрадчиво ответил Шефту. — Идем. Мне нужно с тобой поговорить. — Он взял ее за руку и повел к углублению в стене, в то время как Неконх отошел немного в сторону, откуда мог наблюдать за обоими концами переулка. Он слышал тревожный смешок Мары.

— Говори сколько хочешь, но почему именно здесь? В таверне мы могли бы…

— Сегодня ты не пойдешь в таверну.

— Это почему же? — Она помедлила, и ее тон изменился. — Шефту, ты ведешь себя… странно. Что-то не так?

— Да. Многое не так. Сегодня ночью на судно «Друг Ветра» напали солдаты царицы.

Она ахнула, и Неконх мог бы поклясться, что это было искренне.

— Осирис! Со всем золотом на борту? Ай-и… когда вы путешествовали по Берегам Ночи, чтобы вернуть его… Нет, они не могут, не должны! Эти… — Ее голос сорвался от ярости, и на мгновение ее речь отдавала набережной Менфе. — Но неужели мы будем лишь оплакивать это, ради Амона? Мы должны что-то делать! Ты должен что-то делать, Шефту, ты же предводитель…

— Да, блестящий предводитель! — Голос Шефту оставался тихим, но в нем теперь появился тот удар хлыста, которого так боялся Неконх. — Я одной рукой спас Египет, а другой погубил его, доверившись деве, вероломной, как ветер!

— Матерь богов! — прошептала Мара. — Ты думаешь… это я.

— Моя прекрасная Мара, в этом нет никаких сомнений.

— Но я этого не делала! Не делала, не делала! Должно быть, слушал кто-то другой, я этого не делала! Шефту… жонглер! Эх, вот кто это был! Он был там, спроси Неконха! Он все слышал. Это был тот болтливый Сахуре, да пожрет его Пожиратель, я знала, что он предаст нас, прежде чем мы с ним покончим, разве я не говорила тебе, не предупреждала?

— Я был уверен, что ты свалишь вину на кого-то другого.

— Тс-с! Шефту, ты слеп! Ты всегда был слеп по отношению к этому негодяю, и посмотри теперь — все золото пропало, планы рухнули…

— Мара, — тихо сказал Шефту. — На корабле не было золота.

Наступила внезапная тишина. Неконх, сам не зная, что делает, подался к ним. Он начал чувствовать, что не может дышать. А что, если это Сахуре? Это могло быть, это было возможно, даже вероятно! Тогда, клянусь всеми богами!

— Не подходи к ней, капитан! — приказал Шефту.

Мара тихо, прерывисто вздохнула.

— Почему, — прошептала она, — капитан должен держаться от меня подальше?

— Потому что он проявил прискорбную слабость в том, что касается тебя, — сказал Шефту. Он подошел к ней ближе. Впервые он не смог скрыть своего напряжения; Неконх видел, как напряжены его плечи, а голос стал резким и глухим. — Это дело касается только нас с тобой, крошка, ты поняла? Позволь мне прояснить. На корабле не было золота, и это был не наш корабль. Новость была ложной. Это была ловушка, Мара. И ты в нее попалась.

— Шефту, я тебя не предавала. Клянусь своим Ка.

— Тс-с! Молчи! Я все о тебе знаю. Все! Я знаю, что ты рабыня на жаловании у царицы, и была ею с тех пор, как села к нам на корабль в Менфе. Я знаю, что ты лгала мне тогда, и лгала мне каждый день, что я тебя знал, и продолжала бы лгать до скончания времен, если бы это помогло тебе получить то, что ты хочешь! Твой хозяин тебе поверил, не так ли? Я и об этом знаю — как ловко ты играла на обе стороны, выжидая, сдерживаясь, пока прошлой ночью не решила, что выбрала верную победу…

Мара медленно, почти незаметно, пятилась от него, хотя, казалось, едва двигалась или даже дышала. Внезапно она развернулась, чтобы бежать. И в то же мгновение рука Шефту метнулась и схватила ее за запястье. Вмиг он заломил ей руку за спину и рывком притянул к себе. В другой руке он держал сверкающий нож.

— Не в этот раз, крошка, — тихо сказал он.

От его грубого обращения плащ соскользнул с ее волос, и по переулку поплыл аромат лотосов. Неконх, прижавшись к стене напротив, пытался отвести взгляд, но не мог. Его глаза были прикованы к лезвию ножа, и до него постепенно дошло, что оно дрожит.

— И чем же ты его ублажала, любопытно? — прошептал Шефту. — Того своего хозяина, кем бы он ни был. Что ты ему говорила? И как много?

Мара тоже смотрела на нож, отшатываясь от него так далеко, как позволяла его хватка.

— Шефту, — выдохнула она. — Ты не можешь… ты не сможешь…

— Ах, неужели не смогу? Кто об этом узнает — и кого это тронет?

Внезапно она посмотрела на него. И тут Неконх стал свидетелем очень странной вещи. Вместо того чтобы отшатнуться от ножа, она бросилась прямо к Шефту, обвила свободной рукой его шею и поцеловала его в губы.

Что произошло дальше, так и не уложилось в голове Неконха. Он расслышал сдавленное проклятие Шефту, лязг ножа о гравий и почувствовал, как Мара врезалась в него, словно ее швырнули. Инстинктивно Неконх обхватил ее руками и развернулся так, чтобы защитить ее своим телом.

— Забирай ее, капитан! — выдохнул голос, который мог принадлежать вельможе Шефту. — Увези ее из Фив, из Египта, куда угодно, но чтобы я ее больше никогда не видел!

Поспешные шаги удалились вверх по переулку, застучали за углом и стихли.

Когда в голове Неконха немного прояснилось, он обнаружил, что непрерывно и бессмысленно ругается себе под нос, все еще крепко сжимая Мару в объятиях. Он умолк, смочил дрожащие губы и ослабил хватку, чтобы взглянуть на нее. Она бурно рыдала, и он не знал, от гнева или от страха.

— С тобой все в порядке, крошка? — пробормотал он. — Он тебя не тронул?

Она покачала головой, сильнее уткнулась ему в грудь и продолжала всхлипывать. Он неловко держал ее, время от времени похлопывая по плечу и бормоча под нос невнятные утешения. Не привык он к рыдающим девицам и понятия не имел, что с ними делают. Но смутно чувствовал, что лучше дать ей выплакаться вволю.

Постепенно буря немного утихла, и через мгновение она шевельнулась и подняла голову.

— Неконх… где он?

— Ушел, крошка. Вероятно, уже на полпути к «Соколу».

— Он пойдет туда?

— Да, думаю, да. Он захочет убедиться, что все в порядке, и кроме того…

— Кроме чего?

— Ну, крошка, — хрипло произнес Неконх, — думаю, он пойдет предупредить их о тебе.

— Приказать им убить меня при первой же встрече, бьюсь об заклад, — взорвалась она. — На тот случай, если ты не увезешь меня достаточно далеко, на край света…

— Да, на тот случай, на тот случай, — успокаивал он. — Но не будем садиться на эту мель, пока до нее не доплыли. Я должен увезти тебя, крошка, ты ведь знаешь это, правда? — Она беспокойно шевельнулась, и он опустил руки, изучая ее профиль во мраке. — Слушай, дева. Сколько в этом было правды — в том, в чем он тебя обвинял?

— О… — Ее рука коснулась смятого лотоса в волосах. Она вытащила его, мгновение посмотрела и уронила на землю. — Все, Неконх. Кроме того, что про корабль. Это Сахуре сказал, он, должно быть, потому что я никогда, я даже не собиралась! Клянусь, я ничего не говорила… — Она осеклась, казалось, на мгновение задержав дыхание. — По крайней мере, не много… — внезапно продолжила она. — А что до остального, разве можно меня в этом винить? Я не просила, чтобы меня продавали! Но, матерь истины, это был шанс обрести свободу, может быть, богатство! Что я тогда знала о царе? Я даже с Шефту еще не была знакома! А когда познакомилась, то пожалела, что вообще видела этого проклятого своего хозяина, но… Неконх, я не говорила ему ничего важного, я лишь играла с ним в «собак и шакалов». Я ведь должна была, правда? Если бы я этого не делала, он бы выбросил меня обратно в сточную канаву…

«Эх, да она просто дитя, — думал Неконх. — Маленькая оборванка в этом проклятом, уродливом мире, и некому за нее заступиться».

— Неважно, это уже в прошлом, — пробормотал он, неловко похлопывая ее. — У нас будет славное плавание, хоть до самого Крита, если хочешь. Крит — хорошая земля, крошка, остров. Немного странноватый и чужой, но приятный, и достаточно оживленный даже для тебя. Там есть акробаты — и мужчины, и женщины, — которые пляшут под рогами быков и перепрыгивают через их спины так, что ты подобного никогда не видела. И рабыней ты не будешь, и бьюсь об заклад, ты сможешь продать то свое кольцо за сотню золотых дебенов… Эх, пойдем, Голубоглазая, Крит — то, что надо. Уйдем из этого темного переулка…

— Ты добр ко мне, Неконх, — прошептала Мара. — И я пойду, но… — Она помедлила, сопротивляясь, когда он попытался повести ее вперед.

— Что теперь не так, дева?

— Неконх… откуда мы знаем, что он ушел? Он может ждать, вон там, за углом! Или он мог передумать и вернуться…

— Нет, не беспокойся. Он ушел.

— Эх, откуда ты можешь быть уверен?

— Ну, хорошо, если это тебя успокоит, я удостоверюсь. Идем, встань здесь, в дверном проеме. Это займет всего мгновение.

Мягко подведя ее к нише, капитан пошел вверх по переулку в том направлении, куда ушел Шефту. Он знал, что никого не найдет. Ее страхи были напрасны, но он хорошо их понимал и намеревался потакать каждому, если это ей поможет. Ветры достаточно трепали ее суденышко, воинственно подумал он, за ее семнадцать коротких лет. Пора кому-то проложить для нее прямой курс.

Как он и ожидал, улица за переулком была совершенно пустынна. Он осмотрел несколько темных закоулков поблизости, чтобы потом сказать ей, что сделал это, а затем зашагал обратно в переулок. Первые лунные лучи уже начинали пробиваться сюда; на открытой воде, на реке, скоро станет достаточно светло, чтобы плыть с достаточной точностью. Ночь будет хороша для плавания, решил Неконх, хотя, возможно, не стоит рисковать и входить в те течения за песчаными отмелями. Они спустятся вниз по течению на несколько миль и пришвартуются до…

Капитан остановился и неуверенно нахмурился. Разве это не тот дверной проем?.. Он оглянулся назад, гадая, не ошибся ли он с расстоянием, решил, что, возможно, ошибся, и пошел дальше. Затем он резко остановился. В гравии у его ног лунный свет сверкнул на лезвии украшенного самоцветами ножа. А в паре локтей от него лежал смятый лотос.

— Матерь Амона! — прошептал капитан.

Дверной проем был пуст. Весь переулок был пуст. И этот нож — или другой — скорее всего, перережет его собственное горло до утра, если он не найдет эту пронырливую девицу и не вернет ее.

— Матерь Амона, и Исиды, и Осириса, и Священной Кошки Бастет! — взорвался он.

Он подобрал кинжал, свирепо сжал челюсти и, тяжело топая, побежал вверх по переулку.

Глава 22 Бедствие

Три улицы спустя Мара уже выныривала из прохода рядом с мастерской ювелира и, словно пустынная антилопа, неслась вдоль высокой, изогнутой стены, окружавшей дворцовые земли. Оставалось сделать лишь одно; и каким-то образом, сквозь дикий хаос своих чувств, ей хватило ума увидеть это и крепко ухватиться за мысль. Она все еще была измучена бурными рыданиями, ее тело и душа болели от безжалостного обращения Шефту, и каждая жилка дрожала от дерзкого, но не менее страстного поцелуя, спасшего ей жизнь. Шефту был потерян для нее безвозвратно, но тяжелее всего было вынести ироничный поворот судьбы: на этот раз она была невинна — налет на корабль был не ее рук дело. Это Сахуре он поймал в свою ловушку с золотой наживкой. Но он отказался в это верить и тем самым подверг себя и весь заговор величайшей опасности.

Лишь Мара, хоть и ошеломленная внезапностью собственного краха, осознавала всю меру этой опасности. Лишь она одна знала, что Нахерех знает о таверне «Сокол». Лишь она одна могла догадаться, что в ярости от того, что ничего не нашел на корабле, он может отбросить все тонкие тактики и взять таверну штурмом, схватив всех, кто в ней находится, и надеясь на удачу, чтобы позже найти предводителя. Эх, да он и так уже схватит предводителя! В тот миг, как он увидит Сашая, писца, он узнает вельможу Шефту, и все будет кончено.

Оставалось сделать лишь одно — найти Нахереха, узнать его планы, а затем, если понадобится, как-нибудь ускользнуть от него и отнести предупреждение в таверну. На дрожащих ногах Мара мчалась исполнить задуманное.

Впереди высились Северные ворота — ворота Решеда. Мара сжала в руке кольцо, молясь, чтобы его чары сработали еще раз, хотя Амон ведал, что за последние два дня оно принесло ей все что угодно, но не удачу. Она не видела Решеда уже четыре ночи, в последнее время пользуясь Главными воротами и паролем в виде имени своего хозяина, чтобы входить и выходить с дворцовых земель. В каком настроении будет Решед, она не знала, но нужно было попытаться. Позже ей, возможно, отчаянно понадобится снова выбраться, а к тому времени упоминание имени Нахереха могло оказаться самоубийством.

Задыхаясь, она остановилась перед воротами, тщетно пытаясь унять колотящееся сердце, и наконец трижды стукнула. Решед узнал сигнал; она услышала слабый, резкий лязг его меча, когда он испуганно дернулся. Мгновение спустя ворота приоткрылись — ровно настолько, чтобы его тело заслонило проход.

— Ты! — прорычал он.

— Да… Решед, я спешу, пожалуйста, впусти меня.

— Что ты делаешь снаружи, вот что я хочу знать! Я не видел тебя сегодня, и вот уже четыре ночи подряд!

— Но сегодня я вышла гораздо раньше, с моей принцессой, через другие ворота. А до этого… ах, Решед, я хотела прийти, хоть на мгновение задержаться с тобой и вернуться! Но я никак не могла от нее ускользнуть, ни на минуту.

— Да, очень вероятно! Скорее всего, ты нашла другого простака, чтобы вытирать тебе слезы и входить и выходить, когда только пальцем поманишь! — Решед яростно протянул руку и рывком притянул ее ближе. — Кто это? Тот напыщенный сержант у Главных ворот?

— Нет, это не так, не так, я ничего такого не делала! О, матерь истины, впусти меня, я не могу здесь стоять и спорить! Я спешу, говорю тебе. Мой брат умирает, и мне нужно найти помощь…

Она яростно вырывалась из его хватки, но лишь поменялась с ним местами, так что теперь она стояла спиной к воротам, которые дразняще оставались приоткрытыми. Он все еще крепко держал ее за руку.

— У тебя никогда не было брата, — горько сказал он. — Я не знаю, с кем ты встречаешься там, снаружи, но ставлю свой меч, что это не больной родственник! Да, я раскусил твою игру, маленькая ведьма, хоть и был проклятым тугодумом. Ты одурачила меня, позволяя мне рисковать своим постом здесь ночь за ночью, чтобы ты могла…

— Решед, умоляю тебя! Клянусь своим Ка… — Слезы отчаяния перехватили ей горло и сменились яростными рыданиями. Она начала драться с ним, как дикая кошка, пинаясь, царапаясь, колотя его, выплевывая свою ярость. — Отпусти меня, болван ты этакий! Я тебе ничего не сделала, у тебя все еще есть твой проклятый пост, не так ли? Отпусти меня, демон! — Внезапно она замерла, глядя ему через плечо. — Великий Амон! Твой капитан…

Он резко обернулся, и на одно лишь мгновение его пальцы разжались. Этого мгновения Маре было достаточно. Вмиг она вырвалась и метнулась через ворота, вверх по Аллее Баранов и во Двор Ткачей, оставив его горько проклинать ее за спиной.

«Пусть проклинает, — подумала она, бесшумно несясь по гравийным дорожкам. — Он не может покинуть свои ворота, не подняв тревоги, а если поднимет, то потеряет свой драгоценный пост и, может быть, голову за свою роль в этом деле…»

Но, о, Амон, как же ей теперь снова выбраться с дворцовых земель, если придется?

Она замедлила шаг, почти остановилась, в мучительном колебании. Вернуться ли, попытаться загладить вину, попытаться… Нет, дело было сделано, назад пути не было. Похолодев от дурного предчувствия, она ринулась дальше.

Она достигла большого Двора Кладовых, немного дальше той лестницы, по которой обычно поднималась в верхний коридор и в свои покои. Там она остановилась, тяжело дыша и прислонившись к грубой оштукатуренной стене, и попыталась мысленно представить план дворца, который ей показывал Нахерех. Маленький кабинет, о котором он ей говорил, был рядом с этим двором, в этом она была уверена. Но какой коридор? Тот, что справа. Да, должно быть, он, потому что другой вел лишь в караульное помещение; это был тот, по которому они с Инанни шли в тот день на прием к царице. Как давно это, казалось, было.

Она быстро свернула в правый коридор, снова повернула направо в тускло освещенный зал и посчитала двери, мимо которых проходила. Одна, две, три — четыре. Вот эта. Не позволяя себе остановиться или даже задуматься о том, что будет дальше, она открыла дверь, проскользнула в освещенную факелами, многолюдную комнату и закрыла дверь за собой.

Вельможа Нахерех отвернулся от группы взволнованных солдат и речников и уставился на нее.

— Ты! — вырвалось у него.

Мара прислонилась к двери, чувствуя внезапную опустошенность и усталость. «Все, — с сарказмом подумала она, — кажется, сегодня мне рады…»

— Да, я! — сказала она. — Я ищу твоей защиты, хозяин! Мятежники меня подозревают.

— Вот как! Клянусь моим Ка, Амон благ, послав тебя сюда в этот самый миг. Это избавило моего ливийца от хлопот по твоему поиску. — Он медленно опустился на край стола за спиной, скрестил руки и изучал ее, и слабая, холодная улыбка коснулась уголков его губ. — Чадзар, — пробормотал он. — Отправь этих людей, они нам больше не нужны.

Ливиец кивнул солдатам и речникам — членам экипажа «Друга Ветра», как догадалась Мара, — и выпроводил их через другую дверь. В комнате был еще один человек — тихая фигура, сгорбившаяся в тени одного из углов; но Мара не перевела взгляд, чтобы увидеть, кто это. Когда ливиец неспешно вернулся на свой пост, вельможа Нахерех заговорил снова, его голос сочился сарказмом.

— Итак, мятежники тебя подозревают. Как нелюбезно с их стороны — отплатить за твою дружбу жестоким недоверием.

— Дружбу? Я притворялась другом, хозяин. Разве не ты послал меня туда, чтобы шпионить за ними, выведывать их тайны…

— Да, совершенно верно, я. Но ты так… медлила… с докладом об этих тайнах, что сегодня днем я решил поставить шпиона за тобой, моя Умница. Лишь формальность, понимаешь. К моему удивлению, человек, которого я выбрал, казалось, уже был твоим старым другом.

— Вот как, — пробормотала Мара.

Вельможа Нахерех повернул голову.

— Ты, там! Покажись.

Еще до того, как она его увидела, Мара знала, кто выплывает из своего темного угла. Сахуре выглядел странно неполноценным без своих золотых шаров, но его кривая, циничная улыбка была все та же, а язык — таким же маслянистым.

— Живи вечно, Лик Лилии! Да возрадуется твое Ка, да…

— Тс-с! Ты, сын сорока демонов!

— Возмутительно! — пробормотал вельможа Нахерех. — Разве так приветствуют друга?

— Он мне не друг! Он негодяй и змей, не верь ни единому его слову, хозяин, он скользкий, как…

— Тогда вы двое одного поля ягоды! — Притворство Нахереха закончилось; его голос хлестнул, как кнут. — Почему ты не сказала мне о том корабле сегодня ночью?

— Потому что я знала, что это ловушка.

— Клянусь Амоном! Ты все еще будешь мне лгать?

— Не верьте ей, Ваше Превосходительство, — вставил Сахуре. — Она была там. Она слышала то же, что и я.

— Да, я была там, крокодил ты этакий, но у меня были мозги, а у тебя нет! Корабль был пуст, хозяин, не так ли? Ты не нашел на нем золота, правда? Нет, не нашел! Это все было обманом, ловушкой, расставленной для меня, в которую у меня хватило ума не попасть. А этот дурак попался! Теперь они думают, что это я, и все, чего я пыталась достичь, разрушено — они меня теперь и в таверну не пустят! Более того, я слышала, им приказано убить меня при первой же встрече…

— А-а-а-а, — с удовлетворением протянул вельможа Нахерех. — И кто же тебе это сказал?

Мара прикусила губу до крови.

— Один… один старик, который меня пожалел.

— Вот как. Кто-то, с кем ты познакомилась во время тех других визитов в таверну, несомненно. Тех ранних визитов — до того, как я тебя послал, — о которых я ничего не знал, пока этот жонглер мне не рассказал.

Боги Египта, я попалась, подумала Мара. Мне не выкрутиться из этого, нет выхода, нет выхода… Она разжала застывшие губы, но слова не хлынули на язык из того таинственного источника вдохновения в последнюю минуту, который так часто ее спасал. Она стояла парализованная, безмолвная, и тишина затянулась так долго, что теперь было слишком поздно что-либо говорить, и она была потеряна. Все было кончено.

Вельможа Нахерех ледяным тоном улыбнулся и повторил ее мысли.

— Игра окончена, не так ли? Жаль. Должно быть, ты наслаждалась ею, пока она длилась. Ну же! Кто был этот «старик», который тебя предупредил?

Тишина продолжалась.

— Ваше Превосходительство, — пробормотал Сахуре. — Думаю, возможно, это был молодой человек. Некто по имени Сашай. Он бы ее предупредил.

Слабая, горькая усмешка коснулась края сознания Мары.

— Только не он! — пробормотала она.

Нахерех проигнорировал ее, повернувшись вместо этого к жонглеру.

— Поистине печально, что я не осознал твоих возможностей раньше. Ты бы давно работал на меня. Прежде чем вошли те солдаты со своими бесполезными пленниками, ты начал рассказывать мне о тех, кто регулярно посещает эту таверну. Полагаю, ты продолжишь. Сашай. «Писец». Кто этот писец?

— Ваше Превосходительство, этого никто не знает. Именно он приносит приказы от предводителя мятежников, а его тоже никто не знает. Говорят, даже Сашай его никогда не видел. Но всем ясно, что наш писец без ума от этой Ликоликой, от этого Цветка Красоты… — Усталые, безразличные глаза Сахуре на мгновение остановились на Маре — слегка насмешливо, отстраненно, — как могли бы остановиться на незнакомке, на резном изваянии, на жуке, которого он случайно раздавил сандалией. — Что до остальных, есть золотых дел мастер, его зовут Нефер, тавернщик Ашор и его жена, жрец по имени Джедет, речник Неконх, пекарь и несколько ремесленников…

Он говорил это легко, небрежно, словно здесь не требовалось ни размышлений, ни решений. Он просто открыл рот и перечислил их — ее товарищей, ее союзников, всех доверенных последователей Шефту; тех, кто смеялся с ней и считал ее своей, кто ел рагу Мифтахьи, или шептался с Сашаем, или играл в «собак и шакалов» ночь за ночью, ожидая приказов, — перечислил их и так убил, одного за другим. Мара стояла с пересохшим ртом, ее тошнило, все тело онемело, и она, наконец, смотрела в лицо предательству, с которым так долго заигрывала. Она не могла оторвать глаз от этой невероятной, извивающейся фигуры с кривым плечом, от ее плавных, грациозных жестов. Казалось, само зло вырвалось на свободу в этой комнате.

— Довольно, довольно, — рассеянно произнес Нахерех. — Мы всех их поймаем, когда захотим, как косяк рыбы. Меня интересует писец, этот таинственный Сашай. Вот, жонглер, рыба, которую, возможно, стоит поймать. Право же, я думаю, мы забросим нашу сеть… Чадзар!

— Да, хозяин.

— Позови солдат обратно. Будет еще один налет — сегодня. Немедленно. Постой, пришли ко мне только их сержанта, я отдам ему приказы.

— А что с ней?

Холодные глаза Нахереха переместились на Мару.

— Позже. Для этого мне нужно много времени. Очень много времени. Отправь ее в ее покои и поставь стражника у двери. Возможно, им лучше будешь ты… нет, ты мне нужен для другого. Поставь ее под стражу. Найди стражника с кнутом. — Он тонко улыбнулся Маре. — Мы еще встретимся, Слишком-Умная.

— Пойдем, — пробормотал ливиец.

Двигаясь, словно в дурном сне, Мара прошла рядом с ним через другую дверь, подождала, пока он выберет дородного солдата и прорычит указания, пошла дальше со своим новым стражником по коридорам, вверх по внешней лестнице в верхний коридор и, наконец, в свою комнату. Он оставил ее там, стоящую неподвижно среди знакомых позолоченных бабочек. Мгновение спустя она услышала, как засов со скрежетом вошел в паз, затем скрип дерева, когда ее тюремщик прислонился к двери.

Прошло несколько мгновений, прежде чем она смутно осознала звуки движения и болтовни из соседней комнаты. Сначала она смутно сопротивлялась им, как отмахиваются от жужжащей мухи. Но вопреки ее воле онемение начало проходить, туман в голове — рассеиваться. Это были Инанни и сирийские женщины, которых она слышала там, они спокойно разговаривали, как в любой другой вечер, возможно, убирали свои игры и вышивки, зевая, желали друг другу доброй ночи…

Была еще одна дверь — та, что вела в коридор из гостиной.

«Бесполезно, — подумала она. — Это всего лишь шаг по коридору, стражник увидит любого, кто войдет или выйдет. Он охраняет и ее тоже, или с таким же успехом мог бы».

Без плана и всякой надежды она пересекла свою комнату и прошла через увешанную гобеленами дверь в гостиную. Она была права, сирийки как раз расходились по своим спальням. Некоторые из них остановились, с легким удивлением глядя на нее; на лице Инанни мелькнула быстрая тревога.

— Мара! Я думала, ты… Что-то не так?

— Моя принцесса, — произнесла Мара голосом, который показался странным даже ей самой, — могу я… поговорить с вами минутку?

— Сколько угодно.

Инанни пробормотала что-то Даштар, выпроводила всех своих женщин из комнаты и поспешила к Маре.

— Садись. У тебя лицо белее пепла. Принести воды?

— Нет… я в порядке… останься со мной, пожалуйста, моя принцесса…

Слепо ухватившись за руку Инанни, Мара опустилась на кушетку и, к собственному изумлению, разразилась отчаянными слезами.

— Мара! О, о, о, случилось что-то ужасное, не так ли? Я почувствовала это, как только ты вошла… Ну, вот, ты расскажешь мне об этом через мгновение, не пытайся сейчас, все хорошо, все хорошо…

— О, Амон, у меня нет времени на слезы, я должна прекратить это! — Мара сердито смахнула слезы с лица, лишь для того, чтобы ее одолели новые. — Все рухнуло, принцесса, все кончено, все разбито, вдребезги — Шефту пытался убить меня сегодня. Он не смог… почти… но мой хозяин может, и намерен, и сделает… У моей двери сейчас стража. А мне нужно выбраться! Я должна их предупредить.

Насколько связно она могла, она рассказала историю — корабль, черный миг в переулке, ее бегство от Неконха, затем от Решеда, и ужасную сцену, свидетелем которой она только что стала.

— Эх, принцесса, этот жонглер — сам Злой Дух! То, как он это сделал — небрежно, без страсти, — словно жизни не стоят больше, чем луковицы, и ничего не имеет значения! Осирис! Я не знала, с какой злой силой я играла, я не знала, что будет так, я не понимала!

— Мара, Мара… — Инанни гладила ее по волосам, дрожа. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего. Я не могу покинуть эти комнаты. Даже если бы смогла, я бы никогда не выбралась за ворота. Я поймана, как птица в сеть.

Инанни внезапно замерла, затем схватила Мару за плечи обеими руками.

— Подожди. Мара, возможно, что… может быть, я смогу помочь тебе выбраться.

— Ты что? Как? Что…

— Тише, дай мне сказать. Помнишь Шерими, сирийку во Дворе Ткачей, ту, с которой я…

— Ты с ней виделась, я знала.

— У нее есть семья за воротами, Мара, в Городе Мертвых. Часто она ходит к ним домой каждый вечер, хотя, если здесь много работы, она остается, пока работа не убавится, и спит в маленькой комнатке у крыла для слуг. Она сейчас во дворце, я говорила с ней сегодня днем, и она сказала, что будет спать сегодня в стенах дворца. Но если бы она передумала, если бы она сейчас встала со своего ложа и пошла домой к своей семье за ворота, взяв с собой молодую сирийскую девушку…

Мара была уже на ногах.

— Эх, хвала и благодарение… Быстрее, принцесса! Найди мне сирийскую одежду, все шарфы, шали и плотные юбки, какие сможешь собрать… Постой! Думаешь… она сделает это для меня?

— Она сделает это для меня, Мара, — тихо сказала Инанни. — Мы утешали друг друга, и я для нее словно дочь, а она — моя родня.

Мара мгновение стояла молча, вглядываясь в простое, спокойное лицо и видя мельком мир, которого она никогда не знала, — мир друзей и родни, которые делили и хлеб, и беду, и утешали друг друга.

— И ты бы сделала это для меня? — прошептала она.

— От всего сердца. Это не так уж много… — Инанни направилась к своей спальне, затем помедлила. Внезапно она бросилась назад и схватила Мару за руки, ее пухлое лицо сморщилось от тревоги. — Но то, что делаешь ты, Мара, — это много, и даже больше! О, подумай хорошенько! Оказавшись за стенами, ты могла бы уйти на свободу… Они убьют тебя, если ты пойдешь в ту таверну, ты сама так сказала…

— Мне все равно! Мне все равно! Поспеши, одежду!

Инанни опустила руки и полетела к двери своей спальни.

Глава 23 Плен

Пять минут спустя две сирийки в пестрых одеждах вышли из покоев принцессы Инанни и направились к лестнице. В конце коридора звякнул меч стражника, когда он выпрямился.

— Стойте! Кто это?

Две головы в шалях вопросительно повернулись к нему, послышалось невнятное, шипящее бормотание на вавилонском, пожатие плечами. Он помедлил, но затем снова прислонился к двери.

— Эх, неважно, идите, идите…

Сирийки проследовали к лестнице и исчезли.

Несколько минут спустя одна из них вернулась одна, тихо вошла в комнату и задвинула за собой засов. В тот же миг Мара шла рядом с Шерими-ткачихой через Главные ворота дворцовых земель, неся на голове корзину с льняной основой и вторя небрежному «доброй ночи» сирийки, обращенному к часовому.

— Клянусь моим Ка, Шерими, — удивленно заметил он. — Что-то ты припозднилась, а? Все Фивы давно уже спят… Кто это с тобой?

— Всего лишь новая ученица, — ответила Шерими. — Мне нужно спешить, стражник, мой сын болен, а работа и так слишком надолго задержала меня.

— Да пошлет ему Звездная покой, — рассеянно зевнул стражник. — Доброй ночи.

Скрывшись за изгибом стены, Мара молча сжала руку женщины в знак благодарности, затем сбросила тяжелые одежды и сунула их в корзину. Шерими забрала их и пошла своей дорогой, а Мара, чувствуя себя легкой, как ветер, в своем тонком египетском платье, устремилась к мастерской ювелира, пересекла улицу к темному входу — и угодила прямо в объятия Неконха.

— Хай! — прорычал он, схватив ее так, словно не собирался отпускать никогда. — Так я поймал тебя наконец, моя пташка на лету, и на этот раз, бьюсь об заклад, ты не ускользнешь…

Мара зажала ему рот ладонью.

— Неконх, ты-то мне и нужен. О, Амон, как я рада тебя видеть! Быстрее, быстрее, к реке, нам нужно найти лодку, они собираются напасть на таверну. Живее, говорю тебе!

— Что они собираются? Кто…

Неконх уже бежал рядом с ней, хоть и протестовал, но крепко держал ее за руку. Как можно быстрее Мара объясняла, увлекая его за собой по темным улицам.

— Я не знаю, когда они выступили, и выступили ли вообще, но есть шанс, что мы доберемся первыми. Им нужно было собрать солдат, отдать приказы… Да пожрет тебя Пожиратель, ты поспешишь? Перестань упираться!

— Я намерен стоять на месте, — прямо сказал Неконх и остановился. — Дай-ка я в этом разберусь. Нет, перестань меня дергать, это тебе не поможет. А теперь скажи, почему я должен верить хоть слову из этой дикой сказки, когда не прошло и часа…

— Тс-с! Я знаю, что обманула тебя, Неконх, я должна была, ты бы не стал слушать, если бы я попыталась… Именем Амона, пошла бы я вообще в таверну, если бы не хотела их предупредить? Ты ведь знаешь, как они ко мне теперь относятся! Если не поспешишь, то именно ты их предашь, ты убьешь их одного за другим!

— Да будет так, тише, тише! Не нужно на меня кричать. — Неконх уже двигался, шаря взглядом по берегу реки, пока они сбегали по последнему склону. — Заметь, я не говорю, что верю тебе, но я не стану рисковать… Только без фокусов, Голубоглазая! Ты больше не скроешься у меня из виду до самого Крита, поняла? Клянусь Амоном, я, кажется, привяжу тебя канатом, чтобы наверняка… Вот лодка. Мы ее сейчас одолжим, а разрешения спросим как-нибудь потом…

— Неконх! Слушай!

Оба замерли, уже забираясь в лодку. Где-то в темном лабиринте улиц послышался ритмичный топот, зычная команда, лязг оружия.

— Они идут! — выдохнула Мара. — Живее, живее, теперь ты мне веришь?

В ответ Неконх втолкнул ее в лодку, ввалился следом и оттолкнулся с такой яростной силой, что, казалось, они пересекли половину Нила. Мрачный и молчаливый, он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы лодка неслась с такой скоростью, которой Мара изумилась бы в любое другое время, но не сейчас. Сейчас, как бы быстро они ни плыли, лодка, казалось, ползла. Ее взгляд был испуганно прикован к удаляющемуся берегу.

— Вон они! — крикнула она. — Я их вижу, Неконх. Они возьмут ту паромную баржу, бьюсь об заклад, это единственное судно, достаточно большое, чтобы вместить их всех. О, торопись, торопись…

Баржа была уже далеко за серединой реки, когда их лодчонка стукнулась о причал на восточном берегу. Неконх вмиг привязал причальный канат и вскарабкался по мокрой лестнице, увлекая Мару за собой. Вместе они ринулись в мрачные переулки прибрежного района.

— Ты должен им сказать, Неконх, я не смею войти… — задыхаясь, говорила Мара на бегу. — Они тебе поверят…

— А ты где будешь? — рявкнул он. — Если я снова позволю тебе ускользнуть…

— О, да какое я теперь имею значение? Включи голову, капитан! Если я доживу до Крита, это будет больше, чем я вообще смею надеяться…

Неконх распахнул калитку, и они остановились, тяжело дыша.

— Я подожду, — выдохнула Мара. — Клянусь, подожду. Вон там, в углу.

Неконх наконец отпустил ее руку и бросился к двери.

Спотыкаясь, Мара добралась до самого дальнего, самого темного угла двора и сжалась там, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к лязгу оружия на улицах. Она услышала его, слишком скоро. Но прежде она услышала голос Неконха в таверне, за которым последовала суматоха, затем звук распахнувшейся задней двери и тихие, поспешные шаги, разбегающиеся во все стороны. Они все еще торопливо прокрадывались мимо нее по ту сторону дворовой стены, когда тяжелые, дерзкие шаги загрохотали по улице.

«Ничто меня здесь не держит, — подумала Мара, вжимаясь в стену. — Я могла бы взобраться по этим лианам, перелезть через стену и скрыться…»

Но она не двигалась. Она сказала Неконху, что будет ждать, и хоть раз — хоть раз в жизни — она собиралась сдержать слово.

Теперь она слышала лязг мечей и тяжелое дыхание, видела оранжевый отсвет факелов над стеной, на зданиях через улицу.

«Неконх, иди! Неконх, иди! — думала она. — Торопись…»

И вот наконец он появился в дверях, маня ее. Она вылетела из своего угла — и в тот же миг в калитку ворвались первые солдаты.

— Именем царицы! — проревел хриплый голос.

Мара отпрянула назад; Неконх исчез, и налетчики хлынули во двор.

Боги Египта! Они повсюду, думала Мара, вжимаясь в лианы. Роятся во дворе, как злые пчелы, врываются в таверну и проносятся сквозь нее, крича, ругаясь и, судя по звуку, разбивая всю посуду, что была у Мифтахьи. Некоторые выбежали сзади, она слышала, как они рыщут по переулкам, перекликаясь друг с другом, рыча от ярости, что во второй раз за ночь их добыча ускользнула.

Мара поймала себя на том, что беззвучно смеется, в диком возбуждении цепляясь за лианы. «Они все ушли! — ликовала она. — Вы, сыны крокодилов, они все выскользнули из ваших когтей, все до единого!»

Тут ей в лицо ударил свет.

— Кто это? — крикнул голос. — Тс-с! Я нашел одного, по крайней мере. Выходи оттуда! — Грубая рука выволокла ее наружу. — Смотри-ка, это девица!

— Девица? — эхом отозвался другой голос, который она знала.

Она обернулась и встретилась лицом к лицу с Чадзаром-ливийцем.

— Клянусь Священными Рогами Хатхор! — взорвался он. — Какой хефт вынес тебя из дворца? Со стражником у двери и предупрежденным каждым часовым…

Мара выпустила сдерживаемый смех; он прозвенел чисто, насмешливо и торжествующе по двору и пустой таверне.

— Дочь сорока демонов! — выплюнул ливиец, хватаясь за кнут. — Я научу тебя надо мной смеяться…

По давней привычке Мара вскинула руку, закрывая лицо, и полуприсела. Первый дикий, знакомый укус кнута погасил ее смех. Когда она задохнулась от второго, и третьего, и четвертого удара, она поняла, что ее тридцать коротких дней свободы подошли к концу.

* * *

Когда Мара вошла в большую приемную залу Золотого Дома, усталая, избитая, с туго связанными за спиной руками, комната показалась ей совсем не той, в которую она входила в утро приема Инанни у царицы. Теперь вместо придворных в зале группами стояли солдаты, и на каждой стене пылали факелы, бросая пляшущие, ослепительные отблески на помост и электрумовый трон, высокий и пустой, ждавший свою владычицу. Не кроткая Инанни, а Чадзар стоял рядом с Марой с кнутом в руке, и никакой вельможа Шефту не развалился с обманчивой ленью на заднем плане, готовый бросить ей ободряющий взгляд, придумать выход.

Вместо этого был Зодчий Сенмут, спешно поднятый с постели и вполголоса говоривший со своим братом Нахерехом, и выхода не было.

На изможденном лице вельможи Сенмута было яростное ликование; он то и дело оглядывался на дверь, ведущую в личные покои царицы.

— Я велел передать, что вызов срочный, — услышала Мара его бормотание. — И нам лучше подождать, она захочет вести допрос сама. Амон! Какая удача! Теперь, возможно, то проклятое дело с гвардией забудется. В последние дни Ее Сиятельство была со мной остра на язык, должен признаться. Ты говоришь, эта рабыня — твоя единственная добыча?

— Да, но и ее одной достаточно, если она скажет правду.

Сенмут взглянул на Мару, и его щеки избороздила слабая, презрительная улыбка.

— Есть способы это обеспечить.

Мара слышала его как будто издалека. Все это казалось не совсем реальным; беды обрушились таким смертоносным дождем, что она чувствовала себя оглушенной. Казалось, ночь длится вечно, словно хаотичный сон. Лишь свежие рубцы на плечах были до боли реальны; они пульсировали, не переставая, каждая полоса отдельно, словно перекрещенные полосы огня.

«Я стала слишком нежной, — подумала она, — или же рука этого ливийца тяжелее, чем была у Заши…»

Среди тех, кто стоял ближе к внутренней двери, произошло внезапное движение.

— Ну, сейчас посмотрим! — с удовлетворением выдохнул Сенмут. Он быстро пересек комнату; солдаты вжались в стены, а ливиец толкнул Мару так, что она растянулась на полу, не в силах удержаться из-за связанных запястий. Вся свита упала на колени, когда дверь распахнулась.

— Узрите, — произнес церемониймейстер. — Величие Черной Земли, Гор из Золота, Незыблемая в Царствованиях, Великолепная в Диадемах, Правительница Верхнего и Нижнего Египта…

— Довольно! — прозвенел высокий, металлический голос Хатшепсут, сопровождаемый шепотом ее сандалий по полу. — Мне нет дела до церемоний посреди ночи. Вельможа Сенмут, что, молю, столь важно, чтобы меня будили в такой час?.. Убери эту проклятую подушку! Она мне не нравится.

Мара лежала, напряженно затихнув, остро все ощущая. Теперь все было реальным — слишком реальным. Ее плечи горели свежей болью от резкого падения, а от вкрадчивых интонаций Зодчего ее тошнило от ужаса.

— Ваше Сиятельство едва ли пожалеет о потере сна, когда услышит мои новости. Я этой ночью — с некоторой помощью моего уважаемого брата вельможи Нахереха — нанес смертельный удар заговору против трона и особы Вашего Незыблемого Величества. Тому самому заговору, который, как мы давно подозревали, готовился под тайным руководством вашего родича, Самозванца…

— Меньше слов, вельможа Сенмут! Ты говоришь, что поймал предводителей? Я их не вижу.

— Величество, эта жалкая рабыня, что вы видите перед собой…

— Она и есть предводитель? Ты просишь меня, — язвительно произнесла царица, — поверить в эту сказку?

— Сияющая, моя сказка еще не рассказана! — возразил Сенмут. — Когда вы увидите лицо этой девки… Поднимите ее, ну!

Мара почувствовала грубую хватку ливийца; в следующее мгновение она уже стояла на коленях, глядя прямо в блестящие темные глаза Хатшепсут. Лицо царицы было так же прекрасно, как и прежде, — возможно, даже прекраснее, ибо на этот раз его женственность не была осмеяна привязной церемониальной бородой и массивной строгостью двойной короны. Ее волосы, лишь стянутые узким золотым обручем с царской коброй, свободно падали на плечи; и на ней был летящий халат вместо государственных одеяний.

— Голубые глаза, — заметила она. — Где я видела эту девушку раньше?

— Дочь Солнца, она переводчица ханаанки и одна из наших собственных шпионок.

— Клянусь моим отцом, богом! — воскликнула царица, наклоняясь вперед. — Она осмелилась нас обмануть?

— Именно так, Ваше Сиятельство. И если вы позволите мне продолжить мой рассказ…

Царица откинулась назад, все еще глядя на Мару.

— Продолжай, — приказала она.

И так был рассказан рассказ, со всем красноречием и тонким подчеркиванием собственной смекалки, в чем вельможа Сенмут стал мастером за долгие годы ухаживаний за своей царицей. Мара слушала с растущим изумлением, едва узнавая события, которые знала так хорошо. Нахерех едва упоминался; солдаты и Сахуре были отброшены с пожатием плеч. Стало ясно, что один лишь вельможа Сенмут, вдохновленный своей чистой и пожизненной преданностью Сияющей, разгадал всю загадку в мгновение гениального озарения, провел налет в одиночку и не желал в награду ничего, кроме улыбки фараона… Да, и фараон начинал улыбаться.

«Властитель змей! — подумала Мара, почти с благоговением. — Именно этот лукавый, убедительный язык годами искажал все доклады, придавая им форму того, что Хатшепсут хотела слышать, — гимна ее собственной славе. Именно эти плавно жестикулирующие руки, так же как и тонкие, унизанные перстнями руки, покоящиеся на подлокотниках трона, вершили судьбу Египта и его беспомощных тысяч. Черная Земля могла погибнуть от налогов или меча врага, лишь бы эти двое достигли своих целей».

«Узри, то, чего боялись люди, теперь существует… — подумала Мара. — Старое пророчество Неферроху обретало форму в ее сознании. — Враги на Востоке, и азиаты спускаются в Египет, и ни один защитник не слышит. Земля уменьшилась, ее правители умножились… Мало зерна, велика мера зерна, и все же ее нужно отмерять с избытком».

— Ты, рабыня! — Голос царицы прорезал ее мысли. — Можешь обратиться к моему величеству. Ты слышала обвинения, выдвинутые против тебя Его Превосходительством?

— Да, Сияющая, — прошептала Мара.

— Ты их отрицаешь?

— Нет, я не… отрицаю их.

«Что я говорю? — в панике подумала она. — Я должна их отрицать, как-то…»

— Ты использовала свое положение переводчицы, чтобы вести частные беседы с моим сводным братом, Самозванцем, ты носила от него послания черни в этой таверне, которых он называет своими последователями, и ты осознавала, делая это, что помогаешь заговору против моего священного величества и трона Египта?

— Нет, нет, я не знала! Я не знала, что делала. Я была околдована! Ваше Величество, это было как во сне, я знала лишь, что должна идти в таверну, но я даже не понимала слов, которые там говорила! Я двигалась, словно под чарами, клянусь, это было так! Его Высочество ваш брат околдовал меня…

— Ложь! — презрительно прервал Нахерех. — Никто не сможет околдовать эту деву, она сама наполовину хефт! Она знала, что делала.

— В этом я не сомневаюсь, — сказала Хатшепсут. — Ну же, девушка, этот лепет тебе ничего не даст. Ты носила послания и помогала в измене против меня. Однако, возможно, я пощажу твою жизнь, если ты сейчас окажешься полезной. Назови мне предводителя заговора.

Момент настал. Губы Мары разжались, и ее сердце внезапно заколотилось о ребра.

— Я не знаю его, Величество, — прошептала она.

— Ты не знаешь его? — Царица, казалось, не могла поверить в то, что услышала. Затем ее глаза сузились от ярости. — Ты смеешь мне перечить? Отвечай немедленно, пока я не велела разрезать тебе язык! Кто предводитель?

— Я не знаю его.

Наступила недоверчивая тишина. Затем вельможа Сенмут резко произнес:

— Возможно, Ваше Величество, она забыла. Ты, ливиец! Освежи ей память!

Чадзар вскочил с колен и с готовностью пустил в ход свой кнут. Один, два, три удара огнем обожгли спину Мары, уже исполосованную рубцами.

— Кто предводитель? — повторила Хатшепсут.

С трудом пытаясь отдышаться, Мара сказала:

— Говорю вам, я его не знаю.

— Проклятье! Ты привела ко мне дочь самого Сета, Сенмут! — выдохнула царица, побледнев. — Допроси эту рабыню, я с ней больше не заговорю.

— Слышу и повинуюсь, Ваше Сиятельство. — Морщины улыбки глубоко врезались в лицо Зодчего, когда он покинул свое место у трона и приблизился к Маре.

— Советую тебе, — отчеканил он, — отвечать, пока ты в состоянии. Кто этот предводитель?

— Я не знаю его.

— Удвой удары, ливиец.

Снова в комнате раздался свист кнута — четыре раза, пять, шесть. Сквозь пелену боли Мара снова услышала безжалостный голос.

— Кто он?

Медленно, но упрямо Мара покачала головой. Она услышала, как Чадзар ругается на нее себе под нос, как Зодчий отчеканил:

— Удвой удары снова.

Мара ахнула в знак протеста, а затем от агонии, когда кнут прорвал лен ее платья и вскрыл кожу под ним. Она почувствовала, как лен рвется на ее спине, услышала свист следующего удара и попыталась приготовиться к нему. Но кнут теперь был живым огнем, и каждый удар пронзал ее плоть. Она не могла приготовиться. Она могла лишь беспомощно давиться рвотой, пытаться увернуться от безжалостного кнута, и ей становилось все хуже, все головокружительнее.

— Постойте! — вскричала Хатшепсут. — Отзови свою ливийскую обезьяну, Нахерех, он убьет девчонку, а мы так ничего и не узнаем. Ты, рабыня! Поднимись на колени и слушай меня. Ты слышишь, что я говорю?

Комната кружилась, и голос, казалось, тоже кружился; но через мгновение сквозь мутную тьму проступили пятна света, сфокусировались и превратились в факелы. Мара почувствовала, как ее подняли на колени; Сенмут нетерпеливо повторял вопрос царицы.

— Ты слышишь Ее Величество?

Мара кивнула, ее тошнило от запаха крови и ее привкуса на губах, когда она пыталась их смочить.

— Тогда слушай внимательно, — приказала Хатшепсут. — Я избавлю тебя от дальнейшего наказания за твое преступление, если ты ответишь на вопрос. Более того, я освобожу тебя от рабства и дам тебе пятьдесят золотых дебенов и серебряную цепь. Подумай! Всего лишь слово или два, и ты выйдешь из этой комнаты свободной девицей, с золотом за поясом и всей жизнью впереди.

«Золото и свобода, — смутно подумала Мара. — Когда-то я хотела этого больше всего на свете».

— Величество, — снова прошептала она, — я не знаю предводителя.

Холодный голос Нахереха нарушил тяжелую тишину, что последовала за этим.

— Ваше Сиятельство, едва ли возможно, что она говорит правду. Доносчик, которого я нашел и допросил, рассказал о некоем писце, который меня очень заинтересовал. Говорят, только он знает предводителя. Я не верил этому, но… если я могу задать вопрос…

— Задавай! — рявкнула Хатшепсут.

Нахерех повернулся к Маре.

— Отвечай мне, Нахалка, или я позову ливийца. Ты знаешь этого Сашая?

— Да, я его знаю.

— Кто он тогда?

— Сашай. Это единственное имя, которое я знаю.

— Лгунья! Ты его хорошо знаешь, очень хорошо, по словам того жонглера. Разве не он предупредил тебя, когда его собственные последователи хотели тебя убить? Да! И разве не ради него ты рисковала своей шеей?

— Ради него и других.

— Каких других?

Мара мгновение молчала. Затем сказала:

— Таких… как я.

— И кто же так ничтожен, как ты, молю? Что за лепет?

«Ты бы не понял, — подумала Мара, — даже если бы я тебе сказала. Ты не знаешь тех других. Но я их знаю, Сын Сета! Неконх, и Ашор, и Мифтахия, и Нефер, и жрецы храма, и рыбаки на Ниле, и золотых дел мастера, и плотники, и гончары, и каменотесы, идущие домой с работы в Городе Мертвых, и их друзья, и их родня, — вот кто эти другие».

Теперь она поняла историю Инанни. Они были ее друзьями и родней, единственными, кто у нее был. Они были Египтом. «Я делаю это не для царя, — с удивлением подумала она. — Я делаю это для Египта».

— Все еще молчит! — яростно прошипел Нахерех. — Клянусь Амоном, эти мятежники — безумцы, все до единого! Чадзар, выходи снова…

«О, Амон, я не выдержу еще одной порки сейчас! — подумала Мара. — Еще нет, мне нужно время, немного времени…»

— Подождите! — задыхаясь, выкрикнула она. — Я скажу вам… кое-что… все, что знаю. Я слышала, как они говорили, что он не писец, этот Сашай, а скульптор, один из тех, кто работал над великим храмом под скалой. Но я не знаю его имени, клянусь!

— Если это так, я легко его найду! — вставил вельможа Сенмут. Он подошел к Маре ближе. — Опиши его!

— Он… невысокий, чуть выше меня ростом, с широкими плечами и таким животом, что и двух поясов не хватит. Он носит… завитой парик и у него шрам на подбородке.

Сенмут медленно выпрямился, его веки опустились в недоверии.

— Я не припоминаю такого человека среди моих скульпторов.

— Но я его хорошо знаю, он такой, как я говорю!

Презрительный смех царицы прервал ее протест.

— Думаю, это говорит ее страх перед кнутом, Сенмут, а не ее память! Нет ли способа проверить это, не посылая в Город Мертвых, чтобы поднять с лож всех скульпторов Фив и притащить их сюда?

— Я знаю способ, Ваше Сиятельство, — сказал вельможа Нахерех. Он прошел мимо Мары к главным дверям комнаты и пробормотал что-то солдату, который поспешно вышел. Вернувшись, Нахерех заметил: — Это займет всего мгновение, Ваше Величество. Что до тебя, девчонка, если ты на этот раз не сказала правду, надеюсь, ты примирилась с богами.

«Как он может узнать, так уверенно, так скоро? — подумала Мара. — Он блефует, нет никакого…»

И тут она вспомнила о жонглере.

Она опустилась на пятки и уронила голову, ее израненные, ноющие плечи вспыхнули огнем в знак протеста даже против этого легкого движения. Голова все еще кружилась от боли, когда она услышала, как за ее спиной открылась дверь, звук падения кого-то на колени, а затем холодный голос вельможи Нахереха.

— Вот и наш пробный камень, Ваше Сиятельство. Подойди, жонглер. Фараон желает задать тебе вопрос.

Искривленное, странно грациозное тело проскользнуло мимо уголка глаза Мары, голос царицы прозвенел в ее ушах.

— Можешь говорить с моим величеством, жонглер. Я хочу услышать правду хоть раз! Человек по имени Сашай — невысокий, полный, с завитым париком и шрамом на подбородке?

— Сашай? — эхом отозвался Сахуре, и ноющая плоть Мары дрогнула от веселья в его тоне. — Ваше Вечное Сиятельство, я бы едва ли описал его так, ибо он высок и силен, как ствол дерева, и без видимых изъянов. Молодой человек, он, несколько некрасив лицом, хотя эта растрепанная лилия здесь находила его достаточно привлекательным, осмелюсь сказать…

— Амон, избавь меня от этой негодной рабыни! — выдохнула царица, почти преображенная яростью. — Она только и делала, что лгала, только и делала, что перечила моему величеству! Ты! Ливиец! — Хатшепсут поднялась с трона, и ее голос перешел в визг. — Подойди и научи эту чернь, кому она перечит! Бей, слышишь меня? Бей ее! Бей! Бей!

Чадзар уже повиновался, и его удары становились все тяжелее с каждым криком его разъяренного фараона. Но крики затихали в ушах Мары; она несколько бесконечных мгновений плыла в море огня, а затем медленно погрузилась в море тьмы, где не было боли.

Глава 24 За Египет

Нуит, Звездная, богиня неба, изогнула свое усыпанное звездами тело над землей Египта и безмятежно взирала на его спящие тысячи. Во дворцах, на виллах и в хижинах они спали, длинноглазые, с амулетами на шеях, каждый жестко подперев голову подставкой из дерева, резной слоновой кости или золота. Моряк спал на своем судне на Ниле, жрец — в своей храмовой келье, нищий — в своем переулке. Аромат лотосов, реки и черной земли поднимался, словно само дыхание ночи, услаждая ноздри Нуит, и спала кошка, и спала водоплавающая птица, и спали мертвые в своих благовониях и пеленах, глубоко в гробнице.

Но спали не все. В Бубастисе, на Севере, по ночи крался вор; в Абидосе три хирурга трудились над стариком, что стонал от боли; а в Фивах двое мужчин спорили напряженным и настойчивым шепотом в переулке.

Глаза Нуит с легким любопытством остановились на этих двоих. Один был молод, одет как писец; другой — дородный речник. Они казались взволнованными и в тревожной спешке; вскоре они покинули свой переулок и двинулись быстро, но с большой осторожностью, по другому, постоянно оглядываясь по сторонам, словно кого-то искали. Нуит заметила, что в этой местности были и другие темные фигуры, разбросанные по переулкам и закоулкам, прячущиеся по двое или по трое, иногда выходящие наружу, тоже ищущие, пока не находили других. Писец обнаружил одну такую группу, с нетерпением присоединился к ней и отдал шепотом приказы, затем поспешил со своим спутником к реке.

У одной из лестниц пристани покачивалась маленькая папирусная лодка, на которую Нуит не сочла нужным обратить внимание, пока писец и речник не опустились в нее и в безмолвной спешке не погребли через Нил. Взгляд Нуит отвлекся; некоторое время она любовалась своим собственным звездным отражением в темном зеркале воды; когда она вспомнила о двух мужчинах, они уже карабкались на противоположный берег и бежали по улицам западных Фив. На углу, в пределах видимости дворцовой стены, у рощи акаций, они остановились, провели короткое совещание, а затем разошлись. Речник растворился в густых тенях под акациями; писец же переулками и закоулками направился в район больших, обнесенных стенами вилл на северо-западе. Теперь он двигался с предельной осторожностью, и становился все более настороженным, чем ближе подходил к некой широкой улице, обсаженной сикоморами, и к поместью благородных размеров, выходившему на нее. Нуит была довольна; сикомор был священным для нее, и его глянцевые листья отражали ее собственную красоту, а также источали тонкий, резкий аромат, самый желанный для ее ноздрей. Из-за сикоморов она благосклонно взирала на поместье, стены которого писец украдкой обходил, и улыбнулась, когда он взобрался на стену по ее лианам, проскользнул через угол большой финиковой рощи и приблизился к огромному, колонному, безмолвному дому, стоявшему в ее центре. Она наблюдала за ним, пока он не достиг внутреннего двора у крыла для слуг и тихо не постучал в дверь. Затем до бархатно-темного уха Нуит донесся слабый крик женщины в Менфе, и, вспомнив о своих обязанностях покровительницы матерей и родов — ибо не была ли она матерью самого великого Осириса? — она обратила свое внимание на другую драму.

— Иренамон! — прошептал Шефту, снова постучав в дверь, на этот раз настойчивее.

Внутри послышалось испуганное шарканье, затем раздался голос старика:

— Кто там в такой час? Постойте, я иду…

Через мгновение дверь приоткрылась на осторожную щель, а затем распахнулась настежь, и перед ним предстал Иренамон, странно съежившийся и хрупкий, без подведенных глаз и пышного парика, лысый, как яйцо.

— Ваше сиятельство! — выдохнул он. — Что…

— Тише! Впусти меня, скорее. — Шефту шагнул в комнату и бесшумно закрыл дверь, пока старик возился, зажигая лампу. — Иренамон, здесь кто-нибудь был сегодня? Тебя не беспокоили?

— Нет, мой господин, никто, кроме того мидианитского торговца, что заходил ранее вечером, предлагая свои вина, как он делает всегда…

— Больше никого? Ты не видел поблизости солдат?

— Солдат? Воистину нет! Что бы солдатам…? — Лампа разгорелась ярче, и Иренамон повернулся, чтобы при ее свете изучить лицо своего господина. — Ваше сиятельство! Случилась беда? Значит ли это, что что-то не так, раз здесь не было солдат?

— Нет, это значит, что все до невероятного гладко — пока что. О, Амон, это значит, я совершил ужасную ошибку, возможно, роковую для девушки, которая даже в этот миг все еще молчит, не знаю, под какой пыткой… Быстрее, Иренамон! Разбуди одного из конюхов. Я хочу, чтобы Эбони и черная кобыла были запряжены в мою колесницу в течение пяти минут и ждали в главном дворе.

Шефту схватил лампу со стола старика и, прикрывая пламя рукой, промчался через крыло для слуг во внутренний сад и вверх по лестнице на второй этаж главного дома. Оказавшись в своей комнате, он сорвал грубые одежды писца и надел тонкие льняные, с самым дорогим ожерельем из самоцветов и золотым платком на голове. К тому времени, как он добрался до главного двора, вороные были запряжены и встряхивали шелковистыми головами.

Выхватив поводья у сонного конюха, Шефту вскочил в колесницу и выдернул кнут из держателя.

— Ваше сиятельство, берегитесь! — дрожащим голосом взмолился Иренамон, вцепившись обеими руками в борт колесницы. — Я боюсь за вас… Могу я знать, куда вы едете?

— Да, и знай также, что я могу никогда не вернуться. Я еду во дворец, старый друг, сунуть голову в петлю. Молись Сияющему, чтобы она не затянулась слишком рано.

Шефту наклонился и сжал руку старика. Затем он щелкнул кнутом, и колесница с грохотом копыт рванулась вперед, вылетела из внушительных ворот и понеслась по Улице Сикоморов ко дворцу.

* * *

В Менфе родился ребенок — крошечный мальчик, что зычно кричал в египетской ночи. Мать уже повязала ему на запястье защитный амулет, а отец спешил сжечь щепотку благовоний для Нуит, Великой Матери, в благодарность за благополучные роды. Когда аромат донесся до ноздрей Звездной, она безмятежно улыбнулась и позволила своим сияющим глазам снова обратиться к Фивам.

Теперь она не могла найти писца; на большой вилле под сикоморами она видела лишь старика в ночных одеждах, одиноко стоявшего у ворот и склонившего лысую голову на руки. Однако далеко внизу, на темной улице, было движение — быстрое и безрассудное, и грохот копыт. Это была колесница, которую на полной скорости гнал молодой вельможа в ожерелье, соперничавшем с усыпанным звездами горлом самой Нуит, и его кони были черны, как ее волосы. Она с интересом наблюдала, как он пронесся по одной улице, затем по другой, и, обогнув последний угол у дворцовых стен, резко остановился у рощи акаций, которую, кажется, помнила.

Да, это было то же самое место, ибо из его темного укрытия выскочил речной капитан, который провел короткое совещание с вельможей, а затем неуклюжей рысью пустился по изгибу дворцовой стены. Другой же хлестнул коней и погнал прямо к главным воротам. Его голос, смелый и требовательный, слабо донесся до далекого уха Нуит, и через мгновение дворцовые ворота распахнулись. По его зычному приказу часовой вытянулся в струнку, подняв меч в приветствии, когда колесница пронеслась мимо него и вихрем устремилась по Восточной Аллее.

Звездная редко встречала более пылкого юношу, и он пришелся ей по душе. Она задалась вопросом, куда он послал речника и с какой целью. После недолгих поисков она обнаружила капитана на некотором расстоянии к западу, тяжело колотившего в дверь длинных казарм, где размещалась гвардия фараона. Ответом ему была вспышка лампы внутри, затем дверь распахнулась. Нуит быстро моргнула, заставив тысячи звезд замерцать. К ее разочарованию, капитан шагнул в освещенную комнату, куда ее видящие в ночи глаза больше не могли за ним следовать.

* * *

— Военачальник Хофра? — задыхаясь, спросил Неконх.

— Это я. В чем дело, человек?

— Я принес сигнал. Приказ вельможи Шефту — исполнить сегодня, немедленно! Он велит вам поднять своих солдат. Ровно в час четвертой отметки они должны выступить на дворец. Сначала одолейте часовых и оставьте достаточно лучников у ворот, чтобы сдержать регулярные войска, если они попытаются прийти на помощь. Затем…

— Постой! — недоверчиво вырвалось у военачальника. — Сегодня? Революция должна состояться сегодня?

— В час четвертой отметки, не позже! Слушай же — оказавшись во дворце, ты должен послать отряд к покоям царя, пока сам будешь штурмовать тронный зал. Возьми для этого побольше людей. Мы думаем, зал полон солдат регулярной армии. У тебя всего полчаса. Торопись!

— Ты, должно быть, безумен, мой друг! Я не смогу так быстро!

— С божьей помощью сможешь! — взревел Неконх. — Клянусь Амоном, ты должен! Вельможа Шефту вошел в пасть льва, и он умрет, как крыса в ловушке, если мы не справимся! А может, и так умрет. — Неконх плотнее нахлобучил парик и потянулся к дверной задвижке.

— А что с другими фракциями? — рявкнул Хофра, который, несмотря на свои протесты, уже торопливо застегивал кожаную тунику. — Жречество, вельможи, что поклялись в верности, простой народ. Их подняли?

— Туда-то я сейчас и иду, поднимать вельмож. Мои товарищи на другом берегу делают остальное. К этому времени верховный жрец царицы уже пал, если все пошло хорошо, и на рассвете из храма выйдет процессия, за которой последует народ. Они свою часть выполнят, не бойся. Но без твоих закаленных войск…

— Они далеко не закаленные, капитан! — мрачно произнес другой, хватая шлем со стула. — Это невозможно, но, клянусь всеми богами Египта, я сделаю все, что в моих силах!

— Удачи тебе! — Неконх снова ринулся в ночь, а Хофра исчез в длинном коридоре казарм, чтобы поднять своих солдат.

* * *

Нуит не видела, как вышел капитан, ибо наблюдала за молодым человеком в сияющем ожерелье. Он бросил свою колесницу у дворцовых конюшен и побежал через лабиринт садов и дворов. Впереди, в том направлении, куда он бежал, лежало северное крыло Золотого Дома и великая зала, где женщина Хатшепсут — та, что надменно заявляла о своем происхождении от славного деда самой Нуит, сияющего Ра, — обычно проводила свои приемы. Что-то происходило в той зале, что-то уродливое. Но там было слишком много света от факелов, чтобы любящие тьму глаза Нуит могли разобрать, что именно. Она почувствовала трепет дурного предчувствия, совершенно неподобающий богине, когда поняла, что ее смелый юноша направляется прямо в предбанник, примыкающий к зале. Он вошел в туман света, окружавший порталы, а затем, к разочарованию Нуит, он, как и капитан, исчез за освещенной факелами дверью.

Она пожала своими звездными плечами. Эти суетливые смертные позабавили ее, но теперь она проведет остаток темных часов, любуясь своей красотой в зеркале Нила. Она начала это делать, но вскоре настойчивый зов женщины в Дельте напомнил ей о ее вековечных обязанностях, и она забыла о Фивах, вводя в мир еще одного нового египтянина.

* * *

Мара медленно выплывала из своего моря темного забвения. Кто-то брызгал ей в лицо холодной водой и грубо тряс ее.

«Они просто снова начнут меня бить, — подумала она, не открывая глаз. — Притворюсь…»

Но стоило ей это подумать, как она, охнув, содрогнулась — чья-то рука коснулась ее израненных плеч.

— Она просто притворяется, — произнес Нахерех. — На колени, живо!

Но не его голос заставил ее вдруг широко распахнуть глаза и мгновенно прийти в себя. Это был другой голос, снаружи, в предбаннике, и шевеление среди солдат, стоявших ближе к дверям.

— На колени, говорю! — повторил Нахерех. Затем нетерпеливо: — Что там такое? Кто там?

— Вельможа, что требует, чтобы его впустили, Ваше Превосходительство, — пробормотал один из солдат. — Он кажется весьма…

— Впустите его, — повелела Хатшепсут.

Мара поднялась на колени, не обращая внимания на боль, что причинило ей это движение. Этого не может быть… не должно! Но это было так. Высокие двери распахнулись, и надменная, украшенная золотом фигура, которую она и не думала снова увидеть, неспешно вошла и с беззаботной грацией поклонилась трону.

— Добрый вечер, о Сияющая! Высокочтимые, возрадуйтесь! — молвил вельможа Шефту.

Он не взглянул на Мару, как и она на него после первого мучительного узнавания. Ее взгляд застыл на Сахуре, который вдруг так сосредоточенно нахмурился, что стало ясно: еще мгновение — и ни осыпанное самоцветами ожерелье, ни золотой платок больше не смогут его обмануть. Заметил ли его Шефту? Должно быть, заметил, и, должно быть, едва держится на ногах от потрясения. «Эх, зачем он пришел! — подумала Мара. — Какой бы план он ни задумал, он провалился, не успев начаться».

— Скорее уж доброе утро, — раздраженно заметила царица. — Разве мы обратили ночь в день, или у вас в обычае, вельможа Шефту, посещать дворец в такой час? Я полагала, этот прием тайный.

— Ваше Сиятельство, в городе Фивы трудно что-либо утаить, когда и слуги, и речники болтают, как сороки, — часто друг с другом. Я счел, что мое место — рядом с Вашим Величеством. Однако… — вкрадчивый голос приобрел насмешливые нотки, — кажется, я переоценил чрезвычайность положения. Где преступники, Дочь Солнца? Неужели ловкий и бесстрашный налет моего господина Нахереха принес в сети лишь одну жалкую рабыню!

— Улов и впрямь скудный, но это все, что у нас есть, — ответила царица, хмуро глядя на Нахереха, который побагровел от гнева. — И эта упрямая девка нам ничего не сказала!

— Возможно, она ничего не знает, — небрежно предположил Шефту. — Но виновна она или нет, Вашему Величеству дали дурной совет касательно допроса, — добавил он, взглянув на Сенмута. — Девчонка едва жива.

— Ей перечить фараону и остаться безнаказанной? — прорычал Сенмут.

— Нет. Но с другой стороны, какая польза от ее трупа?

Мара слушала, затаив дыхание. Клянусь Амоном! Он уже умудрился выставить все дело в несколько смешном свете, а вельможу и Нахереха — парой дураков. Неужели возможно, что… Тут она взглянула на жонглера, и ее сердце упало. Его сузившиеся глаза сверкали. Он понял правду. Но осмелится ли он обвинить столь знатного вельможу? Он ничего не сможет доказать…

— Если Ваше Величество позволит, — непринужденно продолжал Шефту, — я мог бы немного успокоить деву, соблазнить ее какой-нибудь небольшой наградой…

— Нет, мы уже пробовали. Мое величество предложило ей и золото, и свободу. Она ими презрела.

— Она ими презрела? — Шефту на этот раз не играл, и в его голосе прозвучала нотка, которая всколыхнула в Маре глубокую, неразумную радость. Словно не веря своим ушам, он повторил: — Она отказалась от взятки?

— Да, отказалась, негодница!

Наступила недолгая тишина, и когда Шефту заговорил снова, его голос едва заметно дрогнул.

— В таком случае, ничто на свете не развяжет ей язык. Возможно, в конце концов, она ничего не знает…

— А возможно, знает многое! — Это был новый голос — голос Сахуре. Он прозвенел громко и насмешливо по всей зале. — Но ты знаешь больше… Сашай!

Все головы резко повернулись к жонглеру, который все еще стоял на коленях, но теперь указывал длинным, обвиняющим пальцем на вельможу Шефту.

— Как ты смеешь говорить без разрешения? — ахнула царица.

Шефту тут же продолжил, словно одно лишь хорошее воспитание не позволяло ему заметить возмутительное прерывание.

— И если она ничего не знает, Ваше Величество…

— Стойте! — вскричал вельможа Сенмут. — Дайте жонглеру говорить! Он сказал «Сашай»?

— Сказал, о Лев Храбрости и Мудрости! Это и есть Сашай — тот, кто стоит перед вами в роскошных одеждах и золоте! Он — писец из «Сокола» — это он, он самый!

Царица поднялась на ноги.

— Что за лепет! Ты знаешь, о ком говоришь, наглый дурак? Это вельможа Шефту, сын Менкау, Друга Царей, и мой доверенный придворный!

— Он же и Сашай, Ваше Великолепие! Это он, клянусь!

Вмешался насмешливый голос Шефту:

— Кто этот безумец? Он меня интригует.

— Конечно, он безумец! — вскричала царица. — Он оскорбляет мое величество! Уведите его, Нахерех.

— Ваше Сиятельство, подождите! — Вельможа Сенмут шагнул вперед, и резкие морщины улыбки медленно проступили на его лице, пока он изучал Шефту. — Уверен, мой господин был бы еще более заинтригован, если бы этот жонглер смог доказать свои слова. Это было бы забавно, не так ли? Говори, жонглер! У тебя есть доказательства?

— Есть, о Лев Мудрости!

Царица застыла. Нахерех потянул жонглера к себе, и Мара затаила дыхание от резкого, внезапного страха.

— Ты можешь доказать это обвинение? — вырвалось у Нахереха. — Говори же, быстро!

— Пусть Его Высочайшее Превосходительство Зодчий взглянет на левое запястье великого вельможи Шефту…

«О, Амон, все кончено, все кончено, он пропал!» — подумала Мара, и хрупкий пузырь надежды, что рос в ней, лопнул в одно мгновение.

— Что я там найду? — спросил вельможа Сенмут, подкрадываясь к Шефту, словно огромный кот.

— Амулет странного вида, Ваше Превосходительство. Я не видел его сегодня, ибо его запястье скрыто от меня, здесь, где я стою на коленях. Тем не менее я опишу его вам, ибо знаю его хорошо, о да, хорошо, по запястью Сашая…

— Описывай же! — Сенмут схватил Шефту за запястье и, заслонив его от жонглера своим телом, уставился на него.

— Это скрученная льняная нить, на которую нанизаны семь зеленых бусин, и она завязана семью узлами. Посреди семи бусин — плоская сердоликовая, с письменами на обеих сторонах. Разве не так я говорю, Ваше Превосходительство?

Медленно глаза Зодчего поднялись и остановились на неподвижном лице Шефту.

— Все так, как ты говоришь. — Он отшвырнул запястье Шефту. — Вот ваш предатель, о Сияющая, — неподкупный Шефту!

— Осирис! — прошептала царица, падая обратно на трон. — Не может быть! Не может быть!

Для Мары само время, казалось, остановилось. Затем Шефту вздохнул, пожал плечами и повернулся к вельможе Сенмуту.

— Что ж, соратник, все кончено, — сказал он. — Нам лучше во всем признаться, не так ли? Жаль только, что, несмотря на все наши предосторожности…

— Нам! — Сенмут уставился на него, внезапно побледнев.

— Великий Амон, что ты говоришь? — почти взвизгнула Хатшепсут. — Ты хочешь сказать, что и уважаемый Сенмут…

Зодчий развернулся к ней.

— Величество, это ложь! Он лишь пытается утянуть меня за собой! Сияющая, вы же не верите…

— О, полно, — холодно вставил Шефту. — Игра окончена. Мы были соратниками, так давайте умрем как мужчины.

— Проклинаю тебя! Ты умрешь как крыса, здесь и сейчас… — Сенмут дико бросился на него, сверкнул взметнувшийся вверх нож, но лишь для того, чтобы звякнуть о другой, который, казалось, сам прыгнул в кулак Шефту. В мгновение ока в зале воцарился хаос; плащ Нахереха обмахнул Мару, когда тот бросился вперед, Хатшепсут вскочила на ноги, выкрикивая приказы, которые заставили солдат слететься со всех углов комнаты. Мара, разрываемая между ужасом и диким ликованием, обнаружила, что стоит во весь рост, во весь голос бросая им всем вызов. Затем узел солдат вокруг двух мужчин распался, Нахерех попятился, и вот он — Шефту, крепко схваченный двумя солдатами, в разорванном роскошном одеянии, но с горящими глазами. На полу у его ног распласталось тело вельможи Сенмута.

— Так! — выдохнула Хатшепсут. — Одного нет — и другой последует за ним! — Ее голос возвысился от ярости. — Вы осуждены за измену и убийство, господин Шефту! На рассвете вы умрете.

— И мои тайны умрут со мной, — бросил в ответ Шефту.

Черты лица царицы словно окаменели; впервые Мара увидела в ее глазах проблеск настоящего страха.

— Что ты имеешь в виду? Есть и другие?

Шефту тихо рассмеялся, и фараон поднялась, словно сам этот звук заставил ее вскочить на ноги.

— Прекрати эту насмешку! Какие тайны?

— Да, какие? И когда это случится? И кто это сделает? Считай свои часы, Хатшепсут, ибо их осталось немного, и они не принесут тебе радости. На кого ты можешь теперь указать и с уверенностью сказать: «Он мой друг»? Твой двор полон предателей, и ты их не знаешь! Но я их знаю.

«Он тянет время», — подумала Мара. На какую хрупкую надежду он рассчитывал, она не могла себе представить, но он использовал последний шанс, играя на единственной слабости царицы — ее страхе за свой трон. И он делал это так искусно, как арфист перебирает струны. Хатшепсут стояла неподвижно, с паникой в глазах.

— Какие предатели? — вскричала она.

— Их имена умрут со мной.

— И их планы тоже! Сын Пожирателя, что они смогут сделать без своего предводителя?

— Моя смерть для них будет ничем. Она будет подобна камню, брошенному в Нил во время разлива! Разве воды останавливаются из-за камня? Планы составлены, Хатшепсут, и час близок. Ты узнаешь своих врагов, когда они нанесут удар.

На мгновение на лицо Хатшепсут было тошнотворно смотреть. Затем она медленно выпрямилась, и что-то от ее холодной красоты вернулось, когда она заставила себя взять себя в руки. Она медленно, скованно села и вцепилась в подлокотники своего трона.

— Вельможа Шефту, — сказала она, — давайте подойдем к этому иначе. Зачем идти на смерть, когда вы могли бы служить мне на месте вельможи Сенмута, когда вы могли бы владеть лучшими землями, что были его, без налогов, когда вы могли бы стать самым могущественным человеком в Египте? Все это я могла бы дать вам, или больше — все, что вы попросите! Уверен, есть какое-то сокровище, которого вы жаждете?

Шефту помедлил, и в глазах Хатшепсут появился блеск торжества. Наконец он сказал:

— Да, есть, Величество.

Царица медленно выдохнула и расслабилась, откинувшись назад со слабой улыбкой, искривившей ее губы.

— Солдаты! Отпустите его сиятельство, — приказала она.

Мужчины разжали руки и отступили. Шефту был свободен. Он тут же повернулся, быстро подошел к Маре и заключил ее в свои объятия. Мара, в восторженном смятении от такой неожиданности, едва расслышала возмущенное восклицание царицы. Но она всем сердцем почувствовала нежность, с которой Шефту держал ее, стараясь не касаться ее окровавленных плеч, и услышала его шепот ей на ухо.

— О, Мара, моя возлюбленная Мара, я бы хотел спасти тебя, но они не идут, и скоро будет слишком поздно…

— Кто не идет? — прошептала она.

Но насмешливый смех царицы прервал их.

— Это и есть твое сокровище, вельможа Шефту?

— Да. Величайшее сокровище Египта — дева, чью верность нельзя купить. Какую бы сделку мы ни заключили, Дочь Солнца, она должна включать ее свободу.

Мара не видела, какой знак царица подала солдатам; но внезапно их с Шефту разлучили и крепко схватили, а Хатшепсут была на ногах, ее голос хлестал их.

— Мы не заключим никакой сделки! Нахерех! Приведи своего ливийца и прикажи ему забить эту деву до смерти на глазах его сиятельства. Если только… вы не хотели что-то сказать, вельможа Шефту?

Мара бросила на него испуганный взгляд и увидела, что Хатшепсут наконец нашла свое оружие. Все хладнокровие Шефту вмиг рухнуло; он бился со своими пленителями, как безумец, хотя его губы были плотно сжаты.

— Начинай, ливиец, — приказала Хатшепсут.

Кнут, словно ленивая черная змея, обвился вокруг пальцев Чадзара, а затем ударил. Боль была тошнотворной; сквозь нее Мара услышала яростный голос Шефту, и, хотя не поняла, что он сказал, закричала:

— Не говори! Не говори! Это недолго продлится…

Это вообще недолго продлится, смутно подумала она, когда кнут опустился снова. Тьма уже сгущалась. Она получила слишком много. После следующего удара она уже ничего не почувствует…

Но следующий удар так и не обрушился. На мгновение она не могла отличить странный новый звук, который слышала, от рева в собственных ушах. Затем она поняла, что этот новый рев доносится снаружи; люди бежали, кричали. И внезапно Хатшепсут выкрикивала приказы странным, хриплым голосом, и Мара почувствовала, как ее бросили, словно ненужный груз, когда солдаты перепрыгнули через нее и побежали… Большие двери распахнулись.

Мара с трудом попыталась подняться, оглядывая дикую суматоху. Солдаты были повсюду, бесконечными потоками вливаясь в комнату, сшибаясь в рукопашной схватке с теми, кто выстроился вокруг Хатшепсут, стоявшей перед своим троном и выкрикивавшей приказы. Нахерех пал на глазах у Мары, и корявый старый военачальник, сразивший его, развернулся, когда жонглер прокрался мимо к внутренней двери, схватил его, швырнул прямо в руки двум лучникам…

На нее упала тень.

— Мара! О, Амон, ничья рука, кроме моей, не убьет этого выродка-ливийца! — Шефту подхватил ее, бессвязно ругаясь, перенес на другую сторону комнаты и сунул в сильные и надежные руки, в которых она с удивлением узнала Неконха. Когда Шефту снова метнулся прочь, она услышала утешительный рык капитана у своего уха. — Ну вот, крошка, наконец-то все хорошо, все теперь не в наших руках, наше дело сделано. Отдыхай, Голубоглазая. — Он накинул на нее свой плащ, и с глубоким вздохом благодарности Мара уткнулась лицом в грубые складки его туники, и закрыла уши от шума битвы, и закрыла глаза…

Когда она их открыла, неведомо сколько времени спустя, все было странно тихо. Она повернулась в руках Неконха, которые тут же ослабли, и на мгновение испытала странное ощущение, будто вернулась к Инанни, на официальный прием Хатшепсут. Снова большая зала сверкала осыпанными самоцветами ожерельями придворных. Но теперь стены за ними были плотно уставлены солдатами — теми, что в алых шлемах гвардии фараона. Придворные во главе с Шефту стояли в два ряда вдоль всей комнаты. На одном конце образовавшегося прохода был помост, великий трон и неподвижно, прямо стоявшая Хатшепсут, с черными волосами, облаком спадавшими на ее холодное и прекрасное лицо, и с коброй на лбу.

На другом конце, шагом завоевателя, к ней приближался долго томившийся в оковах царь.

Тутмос остановился перед троном и произнес:

— Сойди.

Наступила пауза, во время которой не шевельнулась ни одна голова, не дрогнул ни один палец. Затем медленно, надменно, Хатшепсут сошла со ступеней помоста и встала перед ним. Он протянул руку и сорвал с ее головы корону Египта. Затем, все еще не отводя от нее глаз, он подозвал кого-то из толпы. Вперед вышел слуга, неся поднос, на котором стояла золотая чаша, полная какой-то темной жидкости.

Лишь на мгновение взгляд Хатшепсут дрогнул, когда она посмотрела на чашу. Затем он снова непреклонно вернулся к Тутмосу.

— Ты проявляешь мало милосердия, сводный брат, — горько сказала она.

— Я проявляю много! Я дарую тебе право умереть от своей руки, а не от чужой. Возьми чашу и пей.

Хатшепсут молчала, и маска юности внезапно соскользнула с ее лица.

— Да будет так! Я выпью и забуду. Но ты не забудешь, и эти другие тоже, хоть ты и сотрешь мой картуш с каждого памятника в Двойном Царстве! Мои творения стоят, Сын Младшей Жены, и они затмят твои, и твоих сыновей, и всех фараонов после меня, пока земля Египта будет орошаема Нилом! Ты не сможешь убить имя Хатшепсут Великой! А теперь дай мне чашу. Но я — фараон, и я не буду пить ее здесь, в присутствии моих врагов! Отойдите, дайте мне пройти.

Широким движением своих хрупких, летящих одежд Хатшепсут повернулась и унесла золотую чашу в свои личные покои. Тутмос последовал за ней. Дверь тихо закрылась за ними.

Подобный вздоху звук пронесся по толпе в тронном зале, но никто не сдвинулся с места, хотя Шефту обернулся, чтобы встретиться взглядом с Марой через разделявшее их пространство. Казалось, прошло много времени, прежде чем внутренняя дверь снова открылась, и вышел Тутмос — один. При виде царской кобры на его лбу вся свита упала на колени.

Но царь подошел прямо к Шефту, поднял его и сжал ему плечи обеими руками. Между ними состоялся тихий разговор, не слышный никому, кроме них самих, затем оба повернулись к Маре, и Шефту быстро пересек залитый кровью пол и взял ее за руку.

— Возлюбленная, идем со мной, если раны твои не слишком тяжелы…

Чувствуя на себе сотню взглядов, Мара с болью, но с колотящимся сердцем последовала за ним вдоль двойного ряда коленопреклоненных придворных к царю.

— Итак, — произнес Тутмос самым мягким тоном, какой она когда-либо от него слышала. — Это маленькая переводчица спасла сегодня ночью Египет и меня. — Он помолчал мгновение, затем поднял руку, коснувшись губ и лба в знаке уважения. — Голубоглазая, никогда больше не будешь ты прикрывать свои плечи. Я объявляю твои шрамы медалями за доблесть, более великими, чем любые, что я мог бы даровать, и воля моя, чтобы вся Черная Земля взирала на них и познала природу мужества. — Он с достоинством снял со своей шеи массивную золотую цепь и надел ее на шею Мары. — Вельможа Шефту, — добавил он, возвысив голос так, чтобы его было слышно во всех концах залы, — я возвожу тебя в ранг Ближайшего Друга и Советника Фараона. Твое место — по правую руку от меня, пока я правлю Египтом. Но сейчас я поручаю тебе покинуть меня и найти искуснейшего лекаря в Фивах, чтобы он обработал раны этой девы. Прощай, и да пребудут с тобой боги.

Он отвернулся от них, и когда они снова двинулись через длинную залу, они услышали его уверенный и энергичный шаг, приближающийся к трону. Мгновение спустя его голос прозвенел:

— Именем Ра Сияющего и моего отца, чья царская воля предписала это, я заявляю о своем наследии как фараон Двух Земель и единовластный правитель Египта!

Глава 25 Улица Сикоморов

Снаружи ночь была мягкой, воздух — темным, прохладным и благоуханным. Мара прошла с Шефту мимо лучников, охранявших вход, пересекла каменную дорогу и вошла в ворота лотосового сада. Там Шефту тут же остановился и с бесконечной осторожностью заключил ее в свои объятия. Он молча поцеловал ее, долго и нежно, затем приподнял ее подбородок и заглянул ей в лицо.

— Шефту, — прошептала она, — все кончено.

— Нет, крошка. Все только начинается. Начинается многое.

Все еще обнимая ее за талию, он повел ее дальше по росистой траве, и с каждым шагом сердце Мары становилось все легче, пока даже боль в ее израненных плечах не показалась чем-то из прошлого.

— Куда мы идем? — спросила она немного погодя. — Искать лекаря?

— Моя прекрасная Мара, лекарь, которому вот-вот суждено возвыситься над своим положением, придет к тебе сам — и будет рассказывать своим внукам, как это случилось.

Мара тихо, восторженно рассмеялась.

— И он должен быть лучшим в Фивах — ты слышал приказ фараона. Тогда, полагаю, мы идем в мою комнату с бабочками, которую я и не думала снова увидеть… Да, конечно! Я должна разбудить мою принцессу и рассказать ей! Ты ведь отправишь ее домой, Шефту, как обещал? Без ее помощи я бы никогда не…

— Тише. Мы скажем ей завтра, и она сможет плыть куда пожелает. Но мы идем не к ней сейчас, крошка, — ты идешь домой со мной. На всю оставшуюся жизнь.

— Шефту! Это правда? Я едва могу поверить. — Мара остановилась и с удивлением посмотрела на него. — Ты теперь вельможа. А я — свободная дева.

— Свободная дева, которая вот-вот станет женой вельможи. — Шефту усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. — Надеюсь, — добавил он, — ты не забудешь носить сандалии.

— А если я не захочу? — парировала она.

Он тихо рассмеялся, взяв ее лицо в свои ладони.

— Тогда будешь ходить босиком. Кто посмеет перечить воле жены вельможи, кроме самого вельможи? — Он коснулся ее губ поцелуем, затем его улыбка угасла, и его руки обвились вокруг нее, словно не желая никогда отпускать. — О, Мара, Мара… Нет, я делаю тебе больно. Мы должны идти, возлюбленная.

«Жена вельможи, — мечтательно думала Мара, пока они шли по траве, на Аллею Баранов и дальше, к дворцовым конюшням. — Я буду женой вельможи, и у меня будет все, что я захочу, и я буду есть жареную утку каждый день, и носить кольца на пальцах, и у меня будут лотосы, всегда свежий, для волос — все так, как я хвасталась Тете. Только будет лучше, о, гораздо лучше, потому что я буду с Шефту…»

Они добрались до конюшен, и Шефту отчеканил приказы, вызвавшие поспешную суету среди конюхов. Вскоре широкая дверь открылась, и четверо нубийцев вынесли паланкин под балдахином, гораздо более роскошный, чем те, которым Мара так часто уступала дорогу на улицах Менфе.

— Я рада, — пробормотала она, — что это не колесница!

Она уже начинала чувствовать себя госпожой, когда шагнула в паланкин и с облегчением откинула больные плечи на его роскошные подушки. «Эх, несомненно, я была рождена для этого! — подумала она, проводя пальцами по богатой резьбе подлокотника и скрещивая лодыжки, изысканно подражая госпоже Заши. — Если бы Тета видела меня сейчас! Да я скоро забуду, что когда-либо была в своей жизни рабыней, и никто другой не узнает. Я буду носить царский лен и, возможно, синий парик».

Она милостиво протянула руку Шефту, когда тот опустился рядом с ней, и, к ее восторгу, он галантно над ней склонился.

— А теперь, вельможа Шефту, — осведомилась она, — смогли бы вы назвать меня оборванкой?

— Разумеется, — любезно ответил он.

Она резко выпрямилась.

— Шефту!

Он смеялся себе под нос, снова поднося ее руку к губам.

— Госпожа-оборванка, — поправился он. — Куда интереснее, Лотосоглазая, чем госпожа по рождению. Видишь, ты была слишком порывиста. Ты повредила плечи.

Он осторожно откинул ее на подушки, обняв одной рукой. Паланкин поднялся, двинулся быстрым, но мягким шагом по длинной аллее, через высокие главные ворота и на улицы, начинавшие сереть в первых лучах утреннего света. Какое-то время Мара наслаждалась тишиной и блаженным комфортом. Но в глубине ее сознания шевелилась мысль, которую она не могла отогнать.

— Шефту, — сказала она, — когда я буду твоей женой, смогу ли я получить все, что захочу?

— Все, что угодно, крошка. — Он взглянул на нее, затем добавил: — В пределах разумного.

Мара усмехнулась, снова смакуя вкус их старых поединков в «Соколе».

— Я лишь хочу, чтобы ты купил мне рабыню.

— Рабыню?

— Да. По имени Тета, которую однажды в Менфе оставили с корзиной неглаженых шенти, чего она совсем не заслуживала.

— Она будет твоей, Голубоглазая. Но моя вилла полна рабов. Зачем тебе еще одна?

— Я хочу ее освободить.

Шефту улыбнулся, взял ее руку и откинулся рядом с ней.

— Да будет так. Это малое дело — освободить рабыню. Разве мы не освободили царя? — Мгновение спустя он отпустил ее руку и указал. — Смотри, Мара! Впереди. Это наши ворота.

Мара с нетерпением выпрямилась и выглянула сквозь качающиеся занавески. Они ехали по широкой улице, обсаженной сикоморами, к внушительным воротам высокой белой стены. За стеной она видела рощи и раскидистую крышу, султаны высоких пальм, колыхавшихся на ветру. А еще дальше, над всем этим, сияло чистое, розовое небо утра…

* * *

В тот самый миг, когда паланкин проехал под последним сикомором и сквозь ворота, великая процессия поющих, облаченных в алое жрецов двигалась по Восточной Аллее ко дворцу, оставляя за собой аромат мирры. Нуит, Великая Мать, величаво шествуя на запад, во тьму подземного мира, остановилась, уловив аромат и радостный шум, и взглянула через свое звездное плечо. Что-то необычное происходило в Черной Земле; но ее обязанности были исполнены, и ее клонило в сон. Она двинулась прочь, моргая, когда большие двери тронного зала распахнулись, и процессия прошла внутрь, сопровождаемая толпой ликующих, одетых в белое фиванцев, которые заполнили улицы, паромы и причалы так далеко, насколько она могла видеть.

Затем звезды погасли, ибо ладья Ра в огненном великолепии вырвалась с Востока. Солнечный свет залил широкую пустыню и длинную, зеленую долину Нила. Ночь кончилась; для земли Египта наступил новый день.