Марино Фальеро, дож венецианский

Гонец вернулся?

Нет еще. Его

Я посылал не раз, как вы велели;

Но Синьория[32] слишком затянула

Свой спор по обвиненью Стено.

Слишком!

И дож находит.

Как же неизвестность

Выносит он?

Да так: скрепился, терпит.

Сидит за дожеским столом, над грудой

Дел государственных, прошений, актов,

Депеш, вердиктов, рапортов, доносов,

Как бы в работу погружен. Но только

Услышит скрип открытой где-то двери,

Или подобие шагов далеких,

Иль голоса, глаза он вмиг возводит

И вскакивает с кресла и, помедлив,

Садится вновь, вновь устремляя взор

В бумаги. Но, как наблюдал я, он

За целый час не шевельнул страницы.

Он, говорят, взбешен. И вправду: Стено

Довольно гнусно оскорбил его.

Будь Стено беден — да; но он — патриций,

Он молод, весел, горд и смел…

Не строго,

По-вашему, его осудят?

Хватит,

Коли осудят справедливо. Нам ли

Решенье "Сорока" предвосхищать?

А вот оно! Что нового, Винченцо?

Суд кончен, но не знаю приговора.

Глава Совета, видел я, печатью

Скреплял пергамент с приговором, дожу

Готовясь отослать, — я и примчался.

Сомненья нет: признают ваше право.

Да; так же как авогадоры. Те

В суд Сорока мою послали просьбу,

Виновного отдав друзьям судить.

Друзья на оправданье не решатся:

Подобный акт унизил бы их власть.

Венеции не знаешь? И Совета?

Но поглядим…

А, новости! Какие?

Я послан к их высочеству сказать,

Что суд решенье вынес и, как только

Закончатся формальности, доставит

Его немедля дожу. А пока

Все Сорок шлют свое почтенье князю

Республики и просят не отвергнуть

Их уверенья в преданности.

Да!

Почтенье их и преданность известны…

Сказал ты: есть решенье?

Да, ваше

Высочество. Глава суда печатью

Скреплял его, когда меня послали;

Чрез миг, не позже, с должным извещеньем

К вам явятся — осведомить и дожа,

И жалобщика, двух в одном лице.

Не мог ты, наблюдая, угадать

Решение?

Нет, синьор: известна вам

Таинственность судов венецианских.

О да! Но все ж найти кой в чем намек

Способен быстроглазый наблюдатель:

Спор, шепот, степень важности, с которой

Уходят судьи… Сорок — тоже люди,

Почтеннейшие люди, признаю,

Но мудры пусть они и правосудны

И, как могилы ими осужденных,

Безмолвны — все же по лицу, хотя бы

Того, кто помоложе, взор пытливый,

Такой как твой, Винченцо, мог прочесть бы

И непроизнесенный приговор.

Но я, синьор, ушел немедля; я

Минутки не имел для наблюденья

За судьями, за видом их. Поскольку

Стоял я рядом с подсудимым Стено,

Я должен был…

А он каков был с виду?

Притихший, но не мрачный; он покорно

Решенья ждал любого… Вот идут,

Несут вердикт на рассмотренье дожа.

Высокий суд Совета Сорока

Главе чинов венецианских, дожу

Фальеро, шлет почтенье и подносит

Его высочеству на утвержденье

Сентенцию суда по делу Стено,

Патриция; в чем обвинялся он,

Микеле Стено, также чем наказан

Изложено в рескрипте настоящем,

Который честь имею вам вручить.

Ступайте; ждите за дверьми.

Возьми

Бумагу эту. Буквы как в тумане;

От глаз бегут.

Терпенье, милый дядя!

Что волноваться так? Не сомневайтесь:

По-вашему все будет.

Ну, читай.

"Совет постановил единогласно:

Микеле Стено, как признал он сам,

Виновен в том, что в карнавал последний

На троне дожа вырезал такие

Слова…"[33]

Ты что? их будешь повторять?

Ты хочешь повторить их, ты, Фальеро?

Повторишь то, что наш позорит род

В лице его главы, кто в ранге дожа,

Меж граждан — первый?.. Приговор прочти!

Простите, государь; я повинуюсь.

"Подвергнуть Стено строгому аресту

На месяц".

Дальше.

Это все, мой дож.

Как ты сказал? Все?! Что, я сплю? Неправда!

Дай мне бумагу!

"Суд постановил

Подвергнуть Стено…"

Поддержи, дай руку…

Очнитесь, успокойтесь! Гнев бесплоден…

Врача позвать позвольте.

Стой, ни шагу.

Прошло…

Вы правы: наказанье слишком

Ничтожно для такого оскорбленья,

И чести нет Совету Сорока,

Коль так легко обиду он карает

Постыдную, что князю нанесли

И также — им, как подданным… Но можно

Найти исход: вновь жалобу подать

Совету или вновь авогадорам,

Те, видя нарушенье правосудья,

Теперь уж не отклонят вашей просьбы,

Дадут вам торжество над наглецом.

Не правда ли? Но что вы так недвижны?

Я вас молю: послушайте меня!

О, сарацин! Прорвись к святому Марку[34]

Приму его с почетом!

Ради бога

И всех святых, мой государь…

Уйди!

О, если б генуэзец гавань занял!

О, если б гунн, разбитый мной при Заре,

Бродил вокруг дворца!

Речь непристойна

Для герцога Венеции.

Кто герцог

Венеции? Дай мне его увидеть

И попросить о правосудье!

Если

Забыли вы свой ранг и долг его

Долг человека вспомните, смирите

Порыв свой. Дож Венеции…

Такого

Нет! Это — слово! Хуже, — звук, приставка!

Презреннейший, гонимый, жалкий нищий,

Не получив подачки, может хлеба

Искать у сердца подобрей. Но тот,

Кто правосудья не нашел в Совете,

Чей долг со злом бороться, тот бедней

Отверженного попрошайки: раб он!

Таков теперь и я, и ты, и род наш

Вот с этих пор. Мастеровой немытый

В нас пальцем ткнет: аристократ спесивый

В нас плюнуть может — где защита нам?

Закон, мой дож…

Его дела ты видел!

Просил я лишь защиты у закона,

Взывал не к мести — к помощи закона,

Искал судей, назначенных законом;

Как государь, я к подданным воззвал,

К тем, кто меня избрали государем,

Двойное право дав мне быть таким.

Права избранья, ранга, рода, чести,

Годов, заслуг, седых волос и шрамов,

Трудов, забот, опасностей, усилий

Всю кровь и пот восьмидесяти лет

Я бросил на весы против позора,

Гнуснейшей клеветы, обиды наглой

Патриция ничтожного — все мало!

И я — терпи!

Я так не говорил;

И если бы второй ваш иск отвергли,

Уладим дело мы иным путем.

Вновь иск!.. И ты — сын брата моего?

Ты — отпрыск рода славного Фальеро,

Племянник дожа? Той ли крови ты,

Что трех дала венецианских дожей?

Но прав ты: нам теперь смириться надо.

Князь мой и дядя! Не волнуйтесь так!

Согласен я: подла обида; подло,

Что не нашла она достойной кары;

Но ваша ярость превышает меру

Любой обиды. Оскорбили нас?

Мы просим правосудья. Нам не дали?

Возьмем! Но будем действовать спокойно:

Месть полная — дочь полной тишины.

Я втрое вас моложе, и люблю я

Наш древний род, чту вас, его главу,

Кто молодость мою берег и нежил;

Но я, ваш гнев и горе разделяя

И негодуя с вами, все ж боюсь,

Что ярость ваша, точно вал Адрийский,

Сметя преграды, пеной лишь плеснет.

Я говорю… а надо ли?.. отец твой

Все понимать умел без объяснений…

Иль ты способен чувствовать лишь боль

Телесную? А где душа? Где гордость?

Где страстность? Где святое чувство чести?

Сомненье в нем впервые слышу. Всякий

Другой, не вы, и повторить не смог бы!

Пойми же всю обиду: хам природный,

Наглец и трус, оправданный мерзавец

Просунул жало в пасквиль ядовитый

И честь, — о боже! — честь моей жены,

Наисвятую долю чести мужа,

Оклеветав, предал молве презренной,

Чернь изощряться будет в грязных толках,

В бесстыдных шутках, в поношеньях гнусных;

А знать, с улыбкой утонченной, сплетню

Распустит, просмакует ложь, в которой

Я — ровня им, любезный рогоносец,

Терпящий… нет, гордящийся позором!

Но это — ложь; вы знаете, что ложь,

И знают все.

Но римлянин сказал:

"Супруги Цезаря и подозренье

Касаться не должно", — и с ней расстался.

Но в наши дни…

Что Цезарь не стерпел,

То стерпит князь Венеции? Дандоло[35]

Отверг венцы всех цезарей, гордясь

Тиарой дожа, той, что растоптал я,

Как опозоренную.

Это верно.

О да!.. Я зла не выместил на бедной

Невинной женщине, столь очерненной

За то, что старца избрала в мужья,

Того, кто другом был ее отцу

И всей семье… Как будто в женском сердце

Есть не любовь, а только вожделенье

К безусым шалопаям… Я не мстил ей

За мерзостный навет клеветника;

Я ждал суда страны моей над ним,

Какого вправе ждать любой бедняк,

Кому нужна жены любимой верность,

Кому очаг его семейный дорог,

Кому честь имени ценнее жизни,

Кому дыханье клеветы и лжи

Все это отравило!..

Но какое

Вас удовлетворило бы возмездье?

Смерть!.. Разве я — не государь, на троне

Поруганный и сделанный забавой,

Посмешищем для подданных моих?

Как муж не оскорблен я? Не унижен

Как человек? Не осрамлен как дож?

В таком деянье разве не измена

Вплелась в обиду? И преступник — жив!

Да запятнай он надписью такою

Не княжий трон — мужицкую скамью,

Он кровью тут же залил бы порог,

Пронзен ножом крестьянским!..

Ну, и этот

Не проживет до ночи! Предоставьте

Заботу мне, а сами успокойтесь.

Нет, стой, племянник: это было б к месту

Вчера; сейчас — гнев на него утих.

Как вас понять? Не возросла ли вдвое

Обида с этим подлым приговором?

Он — хуже оправданья: признавая

Вполне вину, он кару устранил.

Удвоена обида, но не им!

Назначил суд ему арест на месяц;

Нам подчиниться должно Сорока.

Им? Позабывшим долг пред государем?

Ах, так! Ты понял наконец, мой мальчик:

И гражданин, что правосудья ищет,

И государь, что правый суд вершит,

Обобран я, обоих прав лишенный

(Здесь я и государь и гражданин);

И все же — волоска не тронь у Стено

На голове: носить ее недолго!

Не дольше суток, если разрешите

Мне действовать… Поверьте, успокоясь,

Что не мерзавца я хотел щадить,

Хотел, чтоб вы сдержали гнев и ярость

И мы могли бы обсудить вернее,

Как с ним покончить.

Нет, пускай живет

Пока… Цена столь низкой жизни — нуль

В минуту эту. В древности одною

Довольствовались жертвой за грехи,

Злодейства ж искупали гекатомбой[36]!

Закон — желанья ваши; все ж хочу я

Вам доказать, что родовая честь

Моей душе вовеки драгоценна.

Не бойся: в должный миг и в должном месте

Докажешь. И не горячись, как я:

Теперь мне стыдно бешенства былого;

Прости меня.

Вот это дядя мой!

Политик, полководец, повелитель,

Глава страны и государь себе!

Дивился я, что в ваши годы вы

Всю осторожность позабыли в гневе;

Хотя причина…

Думай о причине!

Не забывай! Когда уснешь — и то

Пускай она сквозь сон чернеет; утром

Пускай висит меж солнцем и тобою

Зловещим облаком, что в летний день

Грозит веселью. Для меня она

Такая… Но — ни слова, ни движенья;

За дело сам примусь, но дела хватит

И для тебя. Теперь ступай: хочу я

Один побыть.

Пока я здесь — молю

Принять убор отвергнутый, покуда

Еще короной он не заменен.

Теперь иду и умоляю вас

Не забывать о верности и долге

Того, кто вам и кровная родня,

И в согражданстве подданный покорный.

Прощай, мой славный…

Вздорная игрушка!

В себе тая все тернии короны,

Ты не даришь истерзанному лбу

Всевластного величия монархов.

Презренный раззолоченный пустяк,

Тебя надену маскарадным шлемом.

Как больно мозгу под тобой! И кровь

Стучит в виски под тяжестью постыдной…

Ужель не станешь диадемой ты?

Ужели у сторукого Сената,

У Бриарея, не сломаю скиптра,

Которым превращен в ничто народ

И в куклу — дож? Я выполнял дела

Ничуть не легче, выполнял для них,

Так отплативших! Что ж, и мы отплатим!

О, год бы только, день бы юных сил,

Когда душе повиновалось тело,

Как верховому благородный конь,

Я б ринулся на них, я без труда

Поверг бы их, патрициев спесивых;

Теперь чужих кругом ищу я рук

На помощь голове седой; она же

Измыслит им не геркулесов подвиг,

А путь полегче. Но теперь в ней хаос

Туманных мыслей; первая работа

Воображенья — вывести на свет

Неявственные образы, чтоб разум

Мог не спеша произвести отбор…

Войск мало…

Просит гражданин какой-то

У вашего высочества приема.

Я болен; никого — будь он патриций

Я не приму. Пусть просьбу шлет в Совет.

Я, государь, так и скажу; и дело

Пустое, видно: он простолюдин;

Сдается мне, он капитан галеры.

Что? Говоришь ты: командир галеры?

Так, значит, офицер, я полагаю?

Впусти; возможно, он с казенным делом.

Повыпытать кой-что у капитана!..

В народе, знаю, ропот с той поры,

Как нас под Сапиенцей генуэзцы

Разбили[37]; с той поры, как стал народ

В стране нулем, а в городе — похуже:

Машиною для угожденья знати

В ее патрицианских наслажденьях.

Войскам давно, наобещав, не платят;

Солдаты ропщут; намекни — восстанут,

Чтоб грабежом свое добро добыть.

Священники… На них не положусь я:

Они меня не терпят с той поры,

Как я, осатанев от нетерпенья,

Нанес удар епископу в Тревизо,

Чтоб он ускорил шествие; и все же

Привлечь их надо; я задобрю папу

Уступкой своевременной. Но должно

Мне торопиться: в мой закатный час

Для жизни света остается мало.

Снять гнет с народа, отомстить обиду

И хватит, пожил; в тот же миг охотно

Усну меж предков. А не выйдет — лучше б

Три четверти моих восьми десятков

Провел я там, где вскоре — и неважно

Когда — погаснет все. Так лучше было б:

Тогда бы мне не угрожало стать

Игрушкою архитиранов этих…

Размыслим: здесь из наших войск наличных

Три тысячи; стоят…

Простите, ваше

Высочество: вот капитан, просивший

Вниманья вашего.

Ступай, Винченцо.

Сюда, синьор. Что просите?

Защиты.

А у кого?

У бога и у дожа.

Увы, мой друг! У этой пары мало

В Венеции почета и влиянья.

В Совет ступайте.

Это бесполезно:

Обидчик мой — сам член Совета.

Вижу

Кровь на лице у вас; откуда это?

Моя! За честь Венеции не раз я

Лил кровь. Но от руки венецианца

Впервые. Бил патриций.

Жив?

Недолго б

Он жил, не будь в моей душе надежды,

Что вы, мой дож, сам воин, оградите

Того, кому закон и дисциплина

Связали руки. Если же не так

Умолкну я.

Но действовать начнете?

Не правда ли?

Я — человек, мой дож.

И ваш обидчик — тоже.

Да, по кличке:

В Венеции ж он — больше; он — патриций.

Он поступил со мною, с человеком,

Как со скотом; но скот взбеситься может;

И червь кусается.

Кто ваш обидчик?

Барбаро.

А причина или повод?

По службе я начальник арсенала,

Там чинятся галеры: прошлый год

От генуэзцев им досталось. Нынче

Влетел ко мне Барбаро именитый,

Ругаясь, что рабочие мои,

Казенным занятые делом, смели

В его дому чего-то не доделать.

Вступился я. И он — кулак свой поднял!..

Вот кровь, глядите! Пролилась впервые

Она без чести…

Вы давно на службе?

Настолько, что осаду Зары помню,

Где дрался я, где гуннов бил мой вождь,

Мой генерал, теперь мой дож, Фальеро.

Так мы товарищи?.. Я в платье дожа

Недавно; видно, в арсенал назначен

Ты до меня, я в Риме был, конечно,

Тебя не мог узнать я. Кто назначил?

Последний дож. Мне званье капитана

Сохранено, а новый пост мне дан

В награду за бесчисленные шрамы

(Как соизволил он сказать). Кто б думал,

Что эта милость приведет меня

Беспомощным истцом к другому дожу

И по такому делу!..

Сильно ранен?

Неизлечимо в отношенье чести.

Скажи, не бойся: уязвленный в сердце,

Какого б ты искал врагу возмездья?

Назвать не смею, но добьюсь его.

Чего же здесь ты ищешь?

Правосудья.

Мой генерал стал дожем и не будет

Глядеть, как топчут старого солдата.

Сиди на троне дожа не Фальеро,

Я эту кровь другой бы кровью смыл.

Ты правосудья ищешь у меня!

Его не в силах дож венецианский

Ни дать, ни получить: лишь час назад

Торжественно мне отказали в нем.

Как так, мой дож?

Приговорили Стено

В тюрьму, на месяц.

Как? Того, кто смел

Ваш трон испачкать грязными словами,

Чья срамота для всех ушей ясна?

Видать, и в арсенал дошел их отзвук,

В лад молоткам звуча добротной шуткой

Мастеровых или припевом к скрипу

Галерных весел в песне площадной

Любого каторжника, кто ликует,

Строфой веселой тешась, что не он

Дож осрамленный, глупый старикашка!

Возможно ль? Месячный арест, и только!

Для Стено!

Ты слыхал про оскорбленье;

Теперь ты знаешь кару. У меня ли

Искать защиты? К Сорока ступай.

Они, как видишь, Стено покарав,

Осудят, несомненно, и Барбаро.

Ах, если б я посмел открыть вам чувства!..

Открой: меня уж оскорбить нельзя.

Так вот: одно скажите слово — и

Свершится месть! Не за мою обиду

Пустую, за удар, хотя и подлый.

Ведь я ничто, — за низкое бесчестье,

Что вы как дож и воин понесли.

Ты слишком пылок: власть моя — декорум;

Тиара — не корона; а наряд мой

Пробудит жалость, как тряпье бродяги;

Нет, больше: у того свои лохмотья,

А это — марьонетке одолжили,

Вся власть которой — этот горностай.

Ты стал бы королем?

Да — у народа

Счастливого.

Ты хочешь стать монархом

Венеции?

Да, разделив державу

С народом, чтоб вовек не быть рабами

Разросшейся патрицианской гидры,

Чьи головы с отравленного тела

На всех нас дышат ядом и чумой!

Ты сам патриций родом и карьерой…

Не в добрый час родясь! Мое рожденье

Стать помогло мне дожем — для обид;

А жизнь провел я как солдат, служа

Стране с ее народом, не Сенату,

Лишь в благе их награду чести видя.

В боях лил кровь я; войско вел к победам;

Вершил и рушил мир в посольствах частых,

Всем пользуясь для выгоды страны;

Я шесть десятков лет моря и земли

Браздил, на пользу родины трудясь

Венеции, — и, видя издалека

Ее шпили над синевой лагуны,

Я счастлив был, что вновь я вижу их!

Но не для кучки малой, не для секты,

Не для сословья лил я кровь и пот.

Зачем — ты хочешь знать? У пеликана

Спроси, зачем он истекает кровью,

Грудь растерзав? Владей он речью, он бы

Ответил так: "Для всех моих птенцов!"

Но знать взвела тебя на трон.

Взвела!

Я не просил. Я в цепи золотые

Попал, с посольством воротясь из Рима.

Не отклонял я прежде никакой

Работы или службы государству

И нынче, старец, не отверг поста,

По виду столь высокого, на деле ж

Презренного, коль тягости учесть.

Что это так, ты сам, мой бедный, видишь.

Коль нам с тобой защиты нет во мне.

Обоим есть она, лишь пожелайте,

И тысячам таких же угнетенных,

Сигнала ждущих. Дать его согласны?

Что за загадки?

Их, рискуя жизнью,

Я разъясню; но удостойте слушать

Внимательно.

Я слушаю.

Не только

Я или вы гнет унижений терпим,

Не нас одних ногами топчут: стонет

Весь наш народ, обиды осознав.

Наемные войска сплошь недовольны:

Им жалованье задержал Сенат;

И наши моряки и ополченцы

С друзьями плачут: мало кто найдется,

Чьи брат, отец, дитя, жена, сестра

Не стали жертвой гнусного насилья

Патрициев. А вечная война

С далекой Генуей, питаясь кровью

Плебеев нищих, золотом, что жмут

Из их прибытков, их не бесит разве?

Еще теперь… Но я забыл: быть может,

Я, все сказав, обрек себя на смерть?

Так исстрадавшись ты боишься смерти?

Тогда молчи; живи, снося побои

Тех, за кого ты пролил кровь.

О нет,

Скажу я все, что б ни было! Но если

Венецианский дож — доносчик, стыд

И срам ему! Он потеряет больше,

Чем я.

Меня не бойся. Продолжай.

Так знай, что есть скрепленный клятвой тайной

Союз друзей, отважных, верных братьев,

Изведавших все беды и о судьбах

Венеции скорбящих. И по праву:

Они служили ей во всех краях

И, разгромив врагов иноплеменных,

От внутренних ее хотят спасти.

Немного нас, но и не слишком мало

Для славной цели. Есть оружье, средства,

Надежда, храбрость, вера и терпенье.

Чего вы ждете?

Часа, чтобы грянуть.

Он с колокольни Марка грянет — час!..[38]

Вот: жизнь моя, и честь, и все надежды

В твоих руках, но твердо убежден я,

Что если общи корни у обид,

То общей быть должна и месть. Коль прав я,

Будь нам теперь вождем, потом — монархом.

А сколько вас?

Сначала ты ответь,

А после я.

Вы что, синьор? Грозите?

Нет, заявляю. Сам себя я предал;

Но в тайниках дворцовых и подвалах,

В ужасных клетках "под свинцовой кровлей"

Нет пыток тех, которые могли бы

Хоть слово, слово вырвать у меня!

"Колодцы" ваши и "свинцы" бессильны;

Кровь у меня там выжмут, не измену;

По Мосту вздохов[39] страшному пройду,

Ликуя, что последний стон мой будет

Последним эхо над волною Стикса[40],

Текущего меж палачом и жертвой,

Между темницей и дворцом… Найдутся

Живые — думать обо мне и мстить!

С такими планами и властью — что же

Ты о защите просишь? Сам добиться

Ты можешь правды.

Объясню я: тот,

Кто просит покровительства у власти,

Тем проявив доверье и покорность,

Едва ли будет заподозрен в тайных

Намереньях разрушить эту власть.

Когда б смиренно я стерпел побои,

То вид угрюмый мой и брань сквозь зубы

Приметили б шпионы Сорока.

А с громкой жалобой, хотя б и резкой

По выраженьям, я ничуть не страшен,

Не подозрителен. Но, впрочем, есть

Еще причина…

Именно?

Я слышал,

Что дож безмерно возмущен решеньем

Авогадоров[41], передавших дело

Микеле Стено на разбор в Совет.

Я вам служил, я чту вас — и глубоко

Почувствовал, какая в той обиде

Опасность: вы из тех людей, кто платит

Сторицей за добро и зло. Решил я

Проверить вас и к мести подстрекнуть.

Я все сказал. Что я не лгу — порукой

Мой риск.

Ты, правда, многим рисковал;

Но так и надо — ради крупной ставки.

Скажу одно: твоей не выдам тайны.

И это все?

Не зная дела глубже,

Что я отвечу?

Думаю, что можно

Довериться тому, кто жизнь доверил.

В чем план ваш, кто вы, сколько вас — я должен

Узнать; число удвоить можно, план же

Точней продумать.

Нас уже довольно;

В союзники нам нужно только вас.

Но хоть вождей представь мне.

Я представлю,

Лишь клятву получив в залог за тайну,

Которую мы вам в залог дадим.

Когда и где?

Сюда, сегодня ночью,

Двух привести могу я главарей;

Опасно больше.

Стой; подумать нужно.

А если я приду к вам из дворца,

Доверясь вам?

Извольте, но — один.

С племянником.

Ни с кем! Ни даже с сыном!

Зверь! Сына смел назвать! Под Сапиенцей

За родину коварную он пал!..

О, будь он жив, а я в гробу! Иль лучше

Воскресни он, пока не стал я прахом!

На помощь я не звал бы незнакомцев

Сомнительных!..

Но эти незнакомцы

Все на тебя глядят с сыновним чувством,

И сам ты им доверься, как отец!

Ну, жребий брошен!.. Где назначим встречу?

Я в полночь, в маске, буду там, где ваше

Высочество велите ждать мне вас,

Оттуда мы пройдем в другое место,

Где вам присягу принесут и вы

О наших планах выскажетесь.

Поздно.

Луна восходит?

Да, но небо тускло,

Мгла, пыль: сирокко дует.

Значит, в полночь

Близ церкви, где мои почиют предки,

Ты знаешь церковь Иоанна-Павла

Апостолов; вблизи, в канале узком,

Найдешь одновесельную гондолу.

Жди там.

Я буду там.

Теперь ступай.

Уверен я, что герцог не отступит

В решенье славном. Я иду, мой дож.

Так: в полночь к церкви Иоанна-Павла,

К могилам предков честных я приду…

Зачем?! Держать ночной совет с кружком

Смутьянов низких, главарей крамолы.

И деды не покинут ли гробницу,

Где, до меня, легли уже два дожа,

Чтоб к ним столкнуть меня? Ах, если б так!

Меж чистыми и я почил бы чистым!

Увы! Не к ним — к другим лечу я мыслью,

Мне имя запятнавшим — то, что славой

Равно с любым из консульских имен

На римских мраморах! Но древний блеск

Ему верну в анналах я — всем подлым

В Венеции с восторгом отомстив

И дав другим свободу! Или черным

Его оставлю клевете веков,

Что вечно беспощадны к побежденным

И Цезаря и Катилину[42] мерят,

Взяв пробным камнем доблести — успех!