Марсель Пруст

ПРУСТ — НАЧИНАЮЩИЙ ЖУРНАЛИСТ

Во время учебы в университете Пруст начинает активно сотрудничать с литературными журналами, все более и более серьезными. Довольно рано он пришел к осознанию того факта, что известность писателя создается не только его произведениями, но и реакцией на них в прессе. В течение всей своей литературной карьеры Пруст будет уделять большое внимание «рекламе» своих произведений и публикациям в периодических изданиях. Несмотря на мнение родителей, уверенных, что их Марсель неспособен на волевые усилия, Пруст никогда не оставался без литературной работы, он трудился постоянно. Представление о том, что Пруст в течение долгих лет был занят только светскими развлечениями, родилось из переноса содержания романа «В поисках утраченного времени» на биографию писателя. На самом деле нет ничего более далекого от реальности, чем идея о лени Пруста. До начала «Поисков» Пруст проделал огромную работу, его перу уже принадлежали десятки статей, эссе, новелл, а также две книги переводов.

Так, совсем недавно, в 90-е годы прошлого столетия, были найдены ранее неизвестные произведения Пруста, которые были написаны и опубликованы им уже в годы учебы в университете. Речь идет о публикациях в журнале «Мансуэль», с которым Пруст сотрудничал с октября 1890 по сентябрь 1891 года. Это было первое нерукописное издание, в котором участвовал Пруст. Публикации в журнале принадлежали в основном самому Марселю, а также основателю издания Отто Буван ван дер Буаджену. Отто, которому только исполнилось 18 лет, был сыном известного архитектора и учеником Вольной школы политологии, где, по всей видимости, он и встретился с Прустом. Отто станет библиотекарем в библиотеке Арсенала, композитором, президентом Концертного общества Сорбонны. Однако в корреспонденции Пруста это имя упоминается лишь однажды, что и привело к тому, что о статьях Пруста узнали совсем недавно. По одной из версий, между двумя молодыми людьми произошел конфликт, который и спровоцировал нежелание Пруста упоминать о своем сотрудничестве с журналом.

Задача издания, как она обозначена в первом номере, была довольно амбициозной: авторы предполагали дать резюме того, что произошло за месяц в области культуры и политики в Париже и во Франции. Такой глобальный взгляд на реальность напоминает подход, который будет использован Прустом в романе «В поисках утраченного времени». Единственное отличие заключалось в том, что в «Мансуэле» описывалась современность, а в «Поисках» речь пойдет о прошлом. Однако амбициозная задача была еще слишком сложной для молодого автора: своей всеядностью и поверхностностью «Мансуэль» скорее напоминал туристические проспекты для иностранцев, желавших открыть для себя все радости парижской жизни, чем глубокий философский роман. В журнальных статьях видно увлечение Пруста внешним блеском происходящего вокруг, его рассуждениям пока не хватает глубины, его выбору — вкуса, а оценкам произведений искусства — знаний.

Для своих публикаций Пруст использовал псевдонимы, потому определение авторства делается на основе анализа стиля, а также содержания статей, которые имеют сходство со зрелым творчеством писателя. Интересы Пруста можно разделить на две сферы. С одной стороны, его перу принадлежат описания светской жизни и парижской моды, а с другой — находятся тексты, в которых Пруст пробует себя то в качестве критика, описывающего свои впечатления от живописи, музыки, театра, то в качестве автора небольших художественных произведений.

В описаниях светской жизни и новых веяний в области одежды Пруст следовал литературной традиции, заложенной Малларме, который в течение одного года издавал журнал «Последняя мода». В своих статьях Пруст пока в основном просто фиксировал модные нововведения: большие фетровые шляпы с перьями и голубыми шелковыми цветами, черепаховые гребни, корсажи, турнюры, пелерины в стиле Генриха II, жакеты в стиле Людовика XV, воротники в стиле Медичи. Многое из упомянутого будет воспроизведено в романе «В поисках утраченного времени»: так, черепаховый гребень получит Альбертина, возлюбленная главного героя. Серый цвет, также упомянутый в статьях «Мансуэля», станет в «Поисках» воплощением самого изысканного вкуса: Пруст будет противопоставлять дам, которые предпочитают элегантность, бросающуюся в глаза, тем, кто одевается не менее элегантно, но чей вкус гораздо труднее оценить, так хорошо он спрятан за неброским серым цветом. А вот описание внешности актрисы Иветт Гильбер имеет уже совсем прустовский характер. Молодой писатель сообщает: «Одетая в белое платье, которое делает еще более заметными ее длинные черные перчатки, она своим бледным от пудры лицом, на котором слишком красный рот сочится кровью как порез, напоминает очерченные грубыми контурами и полные интенсивной внутренней жизни создания, которые часто встречаются на полотнах Раффаэлли». Образ Иветты Гильбер поражает трагизмом (кровавая рана рта, бледное лицо, интенсивные эмоции) и заставляет вспомнить о судьбе актрисы Берма в романе «В поисках утраченного времени». Описание, данное Прустом, также очень живописно: оно построено на благородном контрасте трех цветов — белого, черного и красного. Кроме того, молодым автором уже найден один из приемов, характерных для описаний зрелого Пруста, — это отсылка к произведениям известных художников.

Более интересны опубликованные в последнем номере «Мансуэля» художественные тексты Пруста, которые вдохновлены поездкой юного автора в Нормандию летом 1891 года. Пруст отправился в Трувиль, в замок Ле-Фремон, принадлежавший семейству Бэньер: его пригласил товарищ по лицею Кондорсе Жак Бэньер, чей дядя-финансист и владел расположенным на вершине высокого холма небольшим шато. Одной из замечательных особенностей роскошной резиденции был огромный, вытянутый в длину салон, все окна которого выходили на море. В романе «В поисках утраченного времени» такой же салон будет описан Прустом на вилле Ла-Распельер, которую снимает семейство Вердюрен.

Трувиль вошел в моду не благодаря туристам из Англии, как Дьеп или Остенде, а благодаря художникам, которые с начала XIX века приезжали сюда для того, чтобы рисовать морские пейзажи. Курбе, Уистлер, Моне, Коро, Боннар, Дега, очарованные пляжами, набережной, портом, белыми скалами, яркой зеленью, регулярно посещали этот нормандский городок. Вслед за художниками в Трувиль потянулась и аристократия, желающая своими глазами увидеть красоты, изображенные на картинах. В окрестностях Трувиля светские люди начали строить элегантные жилища для отдыха летом: особенно красивы были Персидская вилла, замки Курбрюле, де Рош, де Мюрье. Поездки в Трувиль вошли в моду и благодаря техническому прогрессу: как сообщают рекламные афиши 1890-х годов, дорога на поезде от Парижа занимала всего около трех с половиной часов. Пруст приедет в Трувиль и в следующем, 1892 году: вилла Ле-Фремон будет при посредстве Пруста снята семейством Финали. Затем замок, так полюбившийся Марселю, будет куплен Горасом Ландау для своей племянницы.

Один из текстов, посвященных Нормандии, представляет собой пейзажную зарисовку: Пруст описывает сельскую местность и морское побережье вблизи Трувиля. Повествователь наблюдает за ними с расположенной высоко над морем террасы и отмечает, что эта самая богатая сельская местность Франции неиссякаемым изобилием ферм, коров, сливок, яблонь, сидра, густых газонов приглашает сначала только отдохнуть, однако с приходом ночи она приобретает таинственность и «соревнуется в меланхолии с огромной равниной моря». Новелла «Воспоминание» является более сложным текстом, в котором пейзаж играет только вспомогательную роль. Новелла рассказывает о герое, приехавшем на берег моря, чтобы навестить там женщину, которую он когда-то любил. Одетта, живущая в доме на холме над морем, больна и не покидает более своего шезлонга, проводя целые дни в чтении и воспоминаниях. Она одинока: ее мать умерла, отец слишком стар, брат занят собственными любовными переживаниями (его обманула любимая женщина), а сестра слишком молода. Главный герой также покидает Одетту, так и не сумев признаться, что он когда-то боготворил ее. История Одетты будет развита писателем в нескольких новеллах сборника «Утехи и дни», где Пруст более подробно опишет прошлое героев, сместив акцент с описания пейзажа на психологию персонажей.

После закрытия «Мансуэля» (последний номер вышел в сентябре 1891 года) Пруст участвовал в создании нового журнала, тоже просуществовавшего всего один год. В начале 1892 года Пруст встречался со своими старыми друзьями из лицея Кондорсе и обсуждал с ними свежий литературный проект. К авторству в журнале были привлечены в основном давние знакомые Пруста: Жак Бизе, Фернан Грег, Робер Дрейфюс, Луи де Ласаль, Даниэль Галеви, Горас Финали. Позже к ним присоединятся Габриэль Трарье (поэт, публиковавшийся в «Мансуэле»), Робер де Флер, Анри Рабо, Гастон де Кайаве, Леон Блюм, Анри Барбюс. Хотя идея нового издания была одобрена сразу, организаторам никак не удавалось придумать название. После веселого и шумного обсуждения на первом заседании друзья смогли найти лишь одно слово — «хаос», которое могло бы объединить все их идеи. На втором заседании было предложено еще около пятнадцати наименований. В конце концов остановились на «Пире», названии, которое намекало на одноименный диалог Платона и заставляло вспомнить античную традицию обсуждения сложных философских проблем в кругу друзей. Члены редакции должны были платить ежемесячно по десять франков: на эту сумму и осуществлялось издание сначала четырехсот, а затем двухсот экземпляров. Печать стоила недорого благодаря связям Жака Бизе, который был знаком с директором типографии газеты «Тан». Возглавил редакцию журнала, увидевшего свет всего восемь раз, Фернан Грег, самый серьезный и организованный из друзей. Даниэль Галеви, Робер Дрейфюс и Пруст составили редакционный комитет, принимавший решение о возможности публиковать те или иные произведения.

В первом номере журнала в обращении к читателю молодые люди сформулировали кредо своего издания. Хотя они определяли его словом «эклектизм», тем не менее их позиции были довольно определенными. Они выступали против литературной моды на «заумь», которая стала порабощать литературные издания, близкие к символизму. Выход из «заумного» тупика молодые авторы видели по-разному. Во-первых, в обращении к идеям иностранных авторов (в журнале будут опубликованы отрывки из произведений Ницше, Ибсена, Теннисона, Россетти, Шелли, Суинбёрна). Многие из этих переводов были сделаны Даниэлем Галеви. Преодоление пределов французской литературной традиции привлекало и Пруста, который впоследствии будет очень интересоваться, например, русским романом: вначале главным образом творчеством Льва Толстого, а затем Федора Достоевского. Второй способ выхода из литературного застоя молодые авторы видели в возврате к французской литературной традиции, смешению классицизма с романтизмом (эта идея развивалась Робером Дрейфюсом и была также близка Прусту). Третью возможность они видели в опоре на интересные, с их точки зрения, открытия декадентской прозы (что будет реализовано в таких текстах, как «Пессимизм» Фернана Грега или «Размышления о самоубийстве моего друга» Леона Блюма). Впоследствии тема самоубийства друга будет также использоваться Прустом в его новеллах.

Пруст с жаром принимается за работу в журнале. Практически в каждом номере он публикует несколько художественных текстов, многие из которых будут им перепечатаны в сборнике «Утехи и дни». В том, что касается их тематики, то она напоминает ту, что мы встречали в «Мансуэле», так как их основу составляют зарисовки из светской жизни. Однако при этом многие тексты приобретают более психологический характер: перед нами уже не просто журналистская работа, фиксирующая то, что происходит в парижском свете. Пруст пишет произведения, опирающиеся на жанр психологической светской новеллы, созданный писателями-романтиками. Это небольшие тексты величиной от одной до трех страниц, а иногда и всего в один абзац, одной из главных тем которых является несчастная любовь. Пессимизм Пруста по поводу возможности гармоничных любовных отношений виден уже в этих первых произведениях.

Так, новелла «Возлюбленные Фабриса» из третьего номера журнала проводит «эксперимент» по изучению возможности взаимоотношений с женщинами, обладающими красотой и умом в разных сочетаниях. Рассказ начинается с описания увлечения главного героя женщиной красивой и умной, однако ее ум не только не вызывает восхищения Фабриса, но, напротив, мешает ему наслаждаться ее красотой. Поэтому он находит себе возлюбленную красивую и обделенную интеллектом. Но скоро ее ограниченность ему надоедает. Тогда Фабрис влюбляется в женщину просто умную, которая, к удивлению главного героя, не отвечает ему взаимностью. После перебора всех возможных сочетаний ума и красоты новелла подводит читателя к выводу, что Фабрис не может быть счастлив ни с одной женщиной.

Мы снова встречаемся с Фабрисом в новелле «Непостоянный» в третьем номере «Пира»: герой продолжает менять одну влюбленность на другую, переходя от Ипполиты к Барбаре, от Барбары к Клелии. И вот новая попытка: герой влюбляется в Беатрис, но предвидя, что его увлечение продлится недолго, он уже размышляет о том, что когда его любовь к Беатрис минует, он станет ее другом, будет навещать ее, вести с ней занимательные беседы. Однако после того как его чувства проходят, ему становится скучно с Беатрис настолько, что он не может провести с нею даже десяти минут. Ему скучно со старой привязанностью, потому что все его мысли заняты новой — Джулией.

В новелле Пруст развивает важную для его творчества идею о том, что сам объект любви не имеет значения для возникновения чувства. Привязанность может родиться по отношению к любой женщине, вне зависимости от ее достоинств. Поэтому стоит эмоциям пройти, как бывшая возлюбленная теряет всякую привлекательность. Очарование ее связано исключительно с внутренним состоянием влюбленного.

Еще более развернутое описание возможных любовных неудач дано в новелле «Виоланта и светская жизнь», опубликованной с подзаголовком «Сказка» в седьмом номере «Пира». Героиня новеллы, дочь виконтессы Стирии, страдает от недостатка воли, который вызывает беспокойство ее родителей. Но поскольку она остается сиротой в 15 лет, родные не могут уберечь ее от ошибок. Оноре, юноша шестнадцати лет, пришедший к гости к Виоланте вместе с сестрой ее матери, зароняет в ее душу соблазн разговорами о любви. Героиня долго колеблется, стоит ли ей встречаться с Оноре; наконец она решается назначить ему рандеву. Но ее решение принято слишком поздно: молодой человек отправляется в долгое морское путешествие. Чуть позже Виоланта влюбляется в Лоранса, молодого англичанина, который не отвечает ей взаимностью. Для того чтобы покорить его, она бросается в светские развлечения, создавая видимость равнодушия. Лоранс наконец разделяет ее чувства. Но теперь уже сама Виоланта испытывает отвращение к его низости. Она выходит замуж по расчету и страдает от скуки. Однако даже испытывая отвращение к светской жизни, она не находит сил вернуться на родину, в свою родную Стирию. Привычка оказывается сильнее, чем тщеславие, отвращение, презрение и даже скука. Это наиболее разработанный текст Пруста, который имеет явный автобиографический характер. Среди автобиографических мотивов находим «безволие» героини, от которого, как ему кажется, страдает сам Пруст, а также привязанность Виоланты к матери и беспокойство родителей, вызванное характером их ребенка. Все эти темы напоминают перипетии семейных взаимоотношений самого писателя.

Рядом с художественными текстами Пруст публиковал критические разборы произведений других авторов (Луи Гандара, Анри Ренье), а также несколько философских эссе: о современных модах, о потере государством религиозности, о красоте. Три последних вопроса будут важны для Пруста в дальнейшем. Мода будет одной из главных тем его художественных произведений. Проблемы религии снова заинтересуют его в момент, когда церковь будет отделена от государства во Франции. Тайна красоты и ее источников (находятся ли они вовне или их следует искать внутри самого человека, в его воспоминаниях о том, что он видел в ходе своей жизни) также будет еще неоднократно исследоваться Прустом.

ПОРТРЕТЫ И АВТОПОРТРЕТЫ

Живописный Трувиль подготовил Прусту еще один подарок. На вилле Ле-Фремон в начале октября 1891 года Жак-Эмиль Бланш (1861–1942), один из известнейших светских художников, с которым Пруст познакомился в одном из парижских салонов еще в период своей военной службы, сделал карандашный портрет писателя. Художник был последователем и учеником Фантен-Латура, Мане и Дега и быстро приобрел популярность в качестве портретиста в среде парижских интеллектуалов и артистов. Его кисти принадлежат портреты Барреса, Малларме, Жида, Кокто, Стравинского, Джойса, Бергсона, Жироду, Валери. Вхождение художника в артистический бомонд произошло естественным путем: его отец Антуан Бланш и дед Эспри Бланш были врачами и специализировались на нервных болезнях, при этом лечили они по большей части представителей парижского света. Так, в клинике деда оказывалась медицинская помощь несчастному Жерару де Нервалю. Пруст позже будет с юмором вспоминать об отце художника: «Если я высказывал мнение, с которым Жак Бланш не соглашался слишком энергично, доктор, […] привыкший иметь дело с сумасшедшими, строго отчитывал своего сына: “Погоди, Жак, не мучай его, не волнуй. Придите в себя, мой друг, старайтесь сохранять спокойствие, он совсем не думает того, что говорит; выпейте немного холодной воды маленькими глотками, считая до ста”».

Бланшу очень удался карандашный набросок. Художник в своих воспоминаниях сравнивал Пруста с «юным жителем Ассирии», ему казалось, что в лице писателя есть что-то восточное. Сходное мнение о внешности Пруста оставил Поль Дежарден, его соученик по лицею Кондорсе, который назвал своего друга «юным персидским принцем с огромными глазами газели». На карандашном портрете взгляд прекрасных темных глаз Марселя гипнотизирует, притягивает к себе, заставляет вглядываться снова и снова. Взор писателя сосредоточен, но обращен не к зрителю, а углублен в самого себя. Лицо бледное, чуть одутловатое, глаза обведены темными кругами: Пруста можно принять либо за утомленного болезнью молодого человека, либо за посетителя салона, проведшего в развлечениях очередную бессонную ночь. Энергичный рисунок художника прекрасно передает тревожную внутреннюю жизнь писателя.

Если карандашный портрет Бланша дает возможность хотя бы отчасти проникнуть во внутреннюю жизнь Пруста, то портрет маслом, написанный тем же художником, показывает нам другую — более парадную, светскую сторону характера Пруста. Портретист будет работать над картиной весной 1892 года. Полотно лишено большой психологической глубины, написано в академическом стиле. Бланш, обладая несомненным талантом, не поднялся как живописец выше подражаний своему учителю Мане. Сам Пруст ценил в произведениях своего светского знакомого скорее выбор моделей и способность угадать в них будущих знаменитостей, чем качество картин. Однако это критическое отношение Пруста не распространялось на его собственный портрет: писатель восхищался созданным художником образом денди в элегантном костюме с орхидеей в петлице. Портрет был выставлен на Марсовом поле в 1893 году. Пруст с удовольствием показывал картину друзьям, этот портрет всегда висел на видном месте во всех жилищах писателя. Ныне это полотно находится в коллекции Музея Орсе.

В романе «Жан Сантей» Пруст рассказывает о портрете, который очень напоминает картину Бланша: это изображение главного героя, «…блестящего молодого человека, который, казалось, еще позировал перед всем парижским светом без застенчивости, но и без вызова, смотря своими красивыми вытянутыми и белыми, как свежий миндаль, глазами, не выражающими пока никаких мыслей, а потому похожими на глубокий, но пустой резервуар». Думается, что портрет Бланша привлек писателя тем, что он представлял собой тот идеальный светский образ (лишенный глубины, но очаровательный и свежий), который ему хотелось бы представить окружающим.

ШАРЛЬ AAC

Среди светских знакомых Пруста периода учебы в университете уже можно выделить нескольких, которые окажут влияние на систему персонажей «Поисков утраченного времени». Среди них стоит прежде всего назвать Шарля Ааса (1833–1902), главного прототипа Шарля Свана в романе. Шарль Аас, с которым Пруст впервые встретился в салоне мадам Строс, покорил парижский свет, очаровав его остроумием и элегантностью, несмотря на свое незнатное происхождение. По словам Бони де Каслана, одного из его светских друзей, Аас «удивлял своей интуицией, тонкостью, умом» и «принадлежал к той категории праздных людей, остроумных и бесполезных, которые составляли сливки светского общества, хотя их главным достоинством было лишь то, что они сплетничали перед ужином в Жокей-клубе или у герцогини де Латремуй». Сам Аас имел привычку называть себя «единственным иудеем, допущенным в парижский свет и не имеющим огромного богатства».

Аас имел все-таки более широкий круг интересов, чем пишет о нем Бони де Каслан: он увлекался литературой и искусством, являлся завсегдатаем литературных салонов и ателье художников. Среди его друзей были Дега, Монтескью, Бурже. Особенно он интересовался итальянской живописью. Его страсть к искусству была так широко известна, что по рекомендации Мериме в 1868 году Ааса назначили генеральным инспектором исторических памятников.

В 1868 году художник Тиссо изобразил Ааса на картине «Кружок с улицы Руаяль» вместе с принцами Полиньяком и Сен-Морисом, маркизами де Ло и де Гане и генералом Галифе. Кстати, благодаря этому полотну мы можем быть уверены в том, что прототипом Свана в романе был именно Аас, так как повествователь, в очередной раз смешивая реальность и выдумку, дает название этой картины Тиссо, когда описывает Свана.

И на полотне Тиссо, и на некоторых удачных снимках, дошедших до нашего времени, мы видим высокого, худощавого, элегантно одетого мужчину с правильными чертами лица, красиво закрученными усами и светлыми, вьющимися волосами. В позе Шарля Ааса есть какое-то загадочное очарование: она сочетает в себе, с одной стороны, утонченность, прекрасный контроль над собственным телом, а с другой — свободу и естественность. Быть светским человеком для него совсем не тяжкий труд: у него уверенный разворот плеч и спокойное лицо, привыкшее не выдавать никаких эмоций. При этом чуть откинутая назад голова, приподнятые брови и упирающийся в фотографа взгляд как будто создают между Аасом и всеми остальными людьми невидимую дистанцию, которую непрошеный собеседник не сможет преодолеть. Перед нами идеальный светский человек — его высокомерие настолько элегантно и естественно выражено, что становится очаровательным.

Шарль Аас на всю жизнь остался холостяком, хотя разговоры о его многочисленных любовных связях ходили по всему Парижу. Какое-то время он был любовником Сары Бернар, которая писала ему письма, полные страсти, хотя он сам считал ее женщиной, недостойной внимания, и изменял ей. Несмотря на это, Сара продолжала его обожать и оставалась его преданным другом до смерти Шарля. От связи с испанской аристократкой Аделаидой де Арреллано маркизы д’Одифрет в 1881 году у Шарля Ааса родилась дочь Луизита, чья дата рождения совпадает с датой рождения Жильберты Сван, дочери Шарля Свана в романе «В поисках утраченного времени».

Светские успехи Ааса восхищали Пруста потому, что он идентифицировал себя с элегантным Шарлем: как и Аас, Пруст происходил из состоятельной буржуазной семьи, которой был закрыт вход в самые аристократические салоны Парижа, и до того, как он стал известным писателем, Пруст мог рассчитывать лишь на свое обаяние в покорении парижского света. Можно видеть в судьбе семьи Ааса сходство с социальным восхождением семьи самого Пруста. Старший Аас, происходивший из Франкфурта, переехал в Париж в 1816 году, а восемью годами позже он уже работал на Ротшильдов и женился на Софи Лан, дочери коммерсанта. В 1828 году Архив Консистории назвал его в списке пятидесяти наиболее богатых иудеев Парижа. Он, умерший, когда Шарлю было всего шесть лет, составил свое состояние, работая в качестве биржевого маклера.

Следует при этом отметить, что хотя персонаж Шарля Свана имеет огромную важность в развитии сюжета романа «В поисках утраченного времени», писатель знал его прототипа довольно плохо, встречался с ним редко, о чем он прямо напишет в романе: «И все-таки, дорогой Шарль Сван, хотя я вас так мало знал, когда был молод, а вы были уже у могилы, только благодаря тому, что тот, кого вы, должно быть, считали слабоумным, сделал вас персонажем одного из своих романов, о вас еще говорят и вы продолжите жить». Шарль Аас в отличие от своего двойника в романе никогда не был близок к семье писателя, никогда не бывал в Илье, его дочь никогда не вызывала привязанности Пруста. Аас никогда не был женат на даме полусвета, как это сделал вопреки мнению всех своих блестящих светских друзей Шарль Сван.

Любимый персонаж Пруста приобретает важность благодаря тому, что он становится автобиографическим. Работая над первыми вариантами романа, Пруст даже смешивал в своих рукописях истории, относящиеся к повествователю и к Свану. Так, любовные увлечения на берегу моря первоначально были связаны со Сваном, и лишь позднее его место занял главный герой романа. Отсутствие информации о прототипе не становится препятствием для творческой работы Пруста: напротив, притягательный, но неопределенный образ дает возможность легкой идентификации с ним. Таким образом, Сван становится в романе двойником Пруста, автобиографическая информация делает персонажа сложным и глубоким.

Примером сходства между Сваном и Прустом может служить то, как относятся их близкие к увлечению светом. Родные повествователя не могут себе представить, в какие самые закрытые аристократические круги вхож их друг Сван. Если он говорит им о какой-нибудь принцессе, они уверены, что речь идет о принцессе полусвета. Если он жалуется на скуку на каком-то светском рауте, родные принимают его слова за чистую монету и приходят к выводу, что он посещает только собрания, не заслуживающие никакого интереса. Шарль из скромности не развеивает предубеждений своих друзей. Подобное поведение очень напоминает прустовское: в одной из своих статей писатель рассказывал о комической ситуации, спровоцированной его первыми выходами в свет. Пруст, боясь ранить самолюбие своих товарищей, избегал рассказывать им о своих новых знакомствах. В результате они решили, что у него совсем нет никаких светских связей. Одного из этих друзей он встретил в омнибусе, отправляясь на бал к принцессе Ваграм. Тот заметил его белый галстук и с удивлением спросил, зачем Пруст его надел, если он никогда не бывает в свете. На что смущенный Марсель пробормотал, проглотив слово «принцесса», что он идет на «бал Ваграм». Пруст не знал в тот момент, что в зале Ваграм давались балы для официантов и прислуги. Друг Пруста, услышав объяснение, с возмущением заявил: «Мой дорогой, как минимум не стоит делать вид, что вы приглашены в свет, если вы настолько лишены связей, что вам приходится ходить на балы для слуг, к тому же платные!»

Трансформация реальной биографии Ааса идет не только в направлении идентификации автора с персонажем, но и в сторону адаптации к нуждам романа. Этот процесс предполагает поиск возможных связей между темами, которые важны для Пруста. Например, писателя интересует история с поцелуем матери. Пруст ищет и находит способ объединить ее с образом, вдохновленным Аасом: Сван превращается в близкого знакомого семьи повествователя, и сцена вечернего расставания происходит в момент, когда он находится в гостях у родителей главного героя. Мы видим рождение событий из повествовательной необходимости. Неожиданные совпадения, так часто встречающиеся на страницах романа, — один из технических приемов, порождение запущенной в ход механики романа, требующей объединения разнородного материала в единое целое. Из адаптации нескольких важных для Пруста сюжетных линий и рождается история Шарля Свана в романе.

ГРАФИНЯ ДЕ ШЕВИНЬЕ

В начале 1892 года Пруст познакомился с графиней де Шевинье, урожденной Лорой де Сад (1859–1936), одним из главных прототипов герцогини Германтской в романе «В поисках утраченного времени». Лора де Сад происходила из старой дворянской провинциальной семьи, гордившейся тем, что среди ее предков была знаменитая Лаура, которой поклонялся Петрарка. По мнению графини, Лора де Нов, проживавшая в Авиньоне в XIV веке, стала вдохновительницей итальянского поэта. Среди предков мадам де Шевинье были сторонники и других типов любви. Лора де Сад не скрывала, что была внучатой племянницей маркиза де Сада, что придавало некоторую пикантность ее собраниям. В 20 лет она вышла замуж за графа де Шевинье, принадлежавшего к древней аристократической семье, и ей удалось установить знакомство и дружбу со всем Сен-Жерменским предместьем, а также со всеми правящими фамилиями Европы. Впрочем, вход в ее салон не был закрыт и для незнатных людей, умеющих поддержать занимательную беседу. По воспоминаниям принцессы Бибеско, Лора «всегда была готова ответить собеседнику остроумной ремаркой и говорила “ты” всем присутствующим хриплым голосом, который, казалось, осип от столетий властных приказаний».

История знакомства Пруста с графиней началась с промаха писателя. Марсель был очарован Лорой и рассказами о ее салоне настолько, что стал ее преследовать: каждое утро он отправлялся на авеню де Мариньи, чтобы увидеть ее во время утренней прогулки. Сначала графиня думала, что ежедневные встречи не более чем случайность. Затем, когда она заметила горящий взгляд Пруста, преследования молодого человека начали ее пугать. Марсель, не замечая страха аристократки, решился обратиться к ней с несколькими словами, на что перепуганная Лора нашла силы только пробормотать, что ее «ждет Фитцджеймс», после чего развернулась и, ускоряя шаг, бросилась по направлению от «преследователя».

Несмотря на то что установить короткое знакомство Прусту не удалось, он в мае 1892 года в третьем номере журнала «Пир» опубликовал портрет мадам де Шевинье, который явился первым наброском внешности герцогини Германтской. Писатель упоминает «…птичий, нос с горбинкой, глаза пронзительные и нежные, руки в белых перчатках, положенные на бортик театральной ложи». Далее Пруст развивает мысль о сходстве Лоры с пернатыми, рассказывая, что «…никогда не мог встретить ее сыновей или племянников, которые все имеют нос с горбинкой, тонкие губы, пронзительные глаза, слишком тонкую кожу, без того, чтобы не распознать в них ее “расу”, берущую свое происхождение, без сомнения, от какой-то птицы или богини».

Пруст сблизился с графиней только после 1905 года, когда его промах забылся. Однако после публикации «Стороны Германтов» между Прустом и мадам де Шевинье возникло новое непонимание. Лора слишком близко к сердцу приняла некоторые насмешливые описания герцогини Германтской. Обиженный и раздраженный Пруст, рассказывая в одном из писем своему другу де Гишу о своем конфликте с мадам де Шевинье, сравнивал ее с «упрямой курицей», которую прежде он принимал за «райскую птицу».

ПРИНЦЕССА МАТИЛЬДА

Еще одно светское знакомство Пруста окажется связанным с романом «В поисках утраченного времени»: в 1891 году начинающему писателю удалось войти в салон принцессы Матильды (1820–1904), племянницы Наполеона, дочери Жерома Бонапарта, короля Вестфалии. Когда-то она была замужем за князем Анатолем Демидовым, племянником Николая I, человеком грубым и несдержанным, с которым она в конце концов развелась. Принцесса будет упомянута под своим настоящим именем в романе «Под сенью девушек в цвету»: повествователь будет ей представлен в Булонском лесу Сваном. В своем представлении Сван перемешает реальные и выдуманные факты. «Это принцесса Матильда […] вы знаете, она была знакома с Флобером, Сент-Бёвом, Дюма. Только представьте, что это племянница Наполеона! Ее руки просили сам Наполеон Третий и русский император», — скажет он.

Пруст опишет свои впечатления от салона принцессы в статье «Один исторический салон. Салон ее императорского величества принцессы Матильды», опубликованной в «Фигаро» в 1903 году. В статье Пруст цитирует несколько связанных с принцессой анекдотов. Например, историю о том, как ее родственник принц Луи Наполеон решил избрать армейскую карьеру. Принцесса, недовольная этим решением, заявила, что существование одного военного в семье не дает права другим делать подобные глупости. Когда ее спросили о том, что она думает о Французской революции, ожидая, что представительница высшей аристократии будет говорить о ее ужасах, принцесса неожиданно заявила: «Французская революция? Да без нее я бы продавала апельсины на улицах Аяччо!»

В салоне принцессы бывали такие знаменитости, как Мериме, Сент-Бёв, Тэн, Флобер, братья Гонкур, Мюссе. Однако в эпоху Пруста, когда принцессе было уже 70 лет, из былых гениев остались в живых лишь Тэн и Эдмон Гонкур. В 1887 году она разорвала отношения с Тэном, потому что он написал серию критических статей о Наполеоне. Гениев в ее салоне заменили завсегдатаи со странностями: так, граф Жозеф Примоли собирал марки. Гости принцессы посмеивались над филателистом до того момента, пока он не продал свою коллекцию за огромную сумму. Другой страстью Примоли была привычка приглашать к себе на ужин смертельных врагов. Вошла в легенду и подруга принцессы баронесса де Гальбуа, известная своей недалекостью. Она, например, заявила однажды, что Флобер читал ей «Бювара и Пекюше». Когда же присутствующие стали высказывать сомнения по поводу возможности такого чтения, она решила признать свою ошибку, но лишь наполовину. «Возможно, Флобер читал мне только Бювара, но не Пекюше», — пробормотала она. Одна из историй, которые рассказывали о баронессе, была использована Прустом в романе. Мадам де Гальбуа, услышав однажды, что речь идет о телефоне, совсем свежем на тот момент изобретении, решила показать, что очень ценит нововведения. «О, телефон, — прервала она беседующих, — я не видела ничего более замечательного со времени изобретения… столоверчения». В тексте Пруста одна из недалеких гостий вечера в салоне Вердюренов использует подобное комическое сравнение со столоверчением для того, чтобы описать свое восхищение сонатой Вентейля.

МАДЛЕН ЛЕМЕР

Салон мадам Лемер (1845–1928) был одним из самых оригинальных в парижском свете. Она принимала гостей в небольшом особняке на улице Монсо по вторникам. Пруст в своей статье «Сиреневый сад и мастерская роз. Салон мадам Мадлен Лемер», опубликованной в «Фигаро» в 1903 году, расскажет, что особняк представлял собой трехэтажное здание, к которому прилегало застекленное ателье, окруженное сиреневым садом. Мадам Лемер, владелица особняка, была исключительно влиятельна и известна не только во Франции, но и за ее пределами. Ее подписи на акварели и на приглашении ценились в парижском свете более, чем произведения любого другого художника и приглашения любой другой хозяйки салона. Александр Дюма, желая сделать ей комплимент, сказал как-то, что только сам Создатель может поспорить с мадам Лемер в количестве сотворенных роз. Действительно, любимым жанром этой художницы и хозяйки одной из самых блестящих гостиных Парижа были натюрморты с цветами.

Ее салон стал популярен благодаря знакомствам мадам Лемер с художниками — Жаном Беро, Пюви де Шаванном, Леоном Бонна, Жоржем Клареном, к которым со временем присоединились и другие люди искусства. «Постепенно, — сообщает Пруст в своей статье, — стало известно, что в мастерской бывают небольшие собрания без малейших приготовлений и без каких-либо претензий на “вечер”, на которых каждый из приглашенных “занимался своим делом” и демонстрировал свой талант, в результате чего маленький праздник в тесном кругу включал такие развлечения, которые не могли предложить самые блестящие парадные обеды». В салоне стали устраивать небольшие представления актеры (Режан, Коклен, Барте), играть свои произведения композиторы (Массне, Сен-Санс). А вскоре в гостиной стало тесно и от аристократии: у мадам Лемер стали бывать графиня де Шевинье и даже великая княгиня Мария Павловна. К ним, доведя салон до совершенства, присоединились и писатели: Франс, Лемэтр, Флер, Кайаве.

Для объединения в единую композицию всех блестящих гостей необходим был исключительный талант мадам Лемер. Но, несмотря на все ее усилия, без скандалов все-таки не обходилось. Так, граф де Ларошфуко, которого как-то усадили за стол слишком далеко от хозяйки, в возмущении закричал: «А на моем месте подают все блюда?» Тот же Ларошфуко во всеуслышание с презрением отозвался о происхождении герцогов де Люин: «У них не было никакого положения в десятом веке!» Особенно трудно было удержать вместе аристократов и артистов: первые опасались насмешек, вторые не любили высокомерия представителей «голубых кровей». Потому мадам Лемер предпочитала приглашать к себе новые таланты, которые еще можно было использовать в качеств «зубочисток» — так фамильярно называли участников небольших развлекательных представлений после ужина.

Если молодежь еще была готова смирить свою гордость ради внимания влиятельных посетителей гостиной мадам Лемер, то тех, кто уже завоевал солидную репутацию в мире искусства, держать в рамках было гораздо сложнее. Многие известные авторы оставили о салоне мадам Лемер не самые лестные воспоминания. Александр Дюма-сын утверждал, что злоба мадам Лемер принимала форму настоящей болезни. Леон Доде отзывался с иронией: «О боже, до чего было скучно на вечерах этой милейшей женщины […]. Что же до цветов дорогой мадам Лемер, они напоминали крышки от коробок с конфетами и были гораздо хуже, чем у кондитера Буасье».

Салон мадам Лемер будет использован Прустом для создания гостиной Вердюренов в романе «В поисках утраченного времени». Подобно реальным посетителям мадам Лемер, приближенные будут называть госпожу Вердюрен «Покровительницей». Так же как Мадлен Лемер, Вердюрены, чтобы скрыть свое разочарование, будут называть «скучными» тех представителей высшего света, которых им не удалось заполучить на свои вечера. И реальная, и выдуманная дамы имели властный характер и были способны разрушить светскую карьеру любого, кто им неугоден.

РОБЕР ДЕ МОНТЕСКЬЮ

В апреле 1893 года в салоне мадам Лемер Пруст познакомился с одним из самых интересных представителей парижского света — Робером де Монтескью (1855–1921). Если бы Пруст хотел найти человека, в котором все достоинства и недостатки парижской светской жизни были выражены в максимальной степени, то ему трудно было бы отыскать кандидатуру более подходящую, чем граф де Монтескью, в котором сочетались качества, делавшие его одновременно и невыносимым, и обворожительным. Граф — один из знатнейших жителей Парижа: среди его предков несколько маршалов, министров и даже герой «Трех мушкетеров» д’Артаньян. Кроме того, Монтескью называл своими родственниками десять герцогских фамилий, а также князей Караман-Шиме, Фосиньи-Лусенж, Бибеско и Бранкован. Практически все знатные семейства Европы, которые чего-нибудь стоили с точки зрения происхождения, были в родстве с Монтескью. Вдобавок к своим исключительным родственным связям он поэт, друг Малларме и Верлена. В 1892 году он опубликовал свой первый сборник стихов — «Летучие мыши», — о котором с похвалой отозвался сам парнасец Жозе Мария де Эредиа.

Монтескью — эстет и денди, он один представлял собой целый социальный тип до такой степени, что многие его современники были уверены, что с него списан Дез Эссент, главный персонаж романа Гюисманса «Изнанка». Однако сам граф, с удовольствием отвечая на вопросы по поводу своего сходства с героем, замечал, что не был знаком с писателем и что единственным сходным с его жизнью моментом в романе является черепаха, которой владел герой романа. Монтескью утверждал, что знаменитое животное, чей панцирь Дез Эссент украсил золотом и драгоценными камнями, существовало в реальности и что, так же как и воображаемое, оно погибло в результате проведенных над ним немилосердных эстетических экспериментов.

Поджарая фигура Монтескью, напоминавшая «борзую в пальто», как он сам говорил, не оставалась незамеченной ни на одном светском рауте. Причины этого внимания публики были различны. С одной стороны, этот красивый мужчина, предпочитавший костюмы серого цвета и галстуки пастельных тонов, являлся интересным собеседником. Эдмон де Гонкур в своем «Дневнике» так описывал беседы с графом: «Если есть в нем что-то безумное, то ему удается это компенсировать изысканностью. Что касается бесед с ним, то за исключением небольшой манерности в выражениях, они полны тонких наблюдений, находок, красивых выражений […]».

Другие, менее интеллектуальные посетители салонов мало обращали внимание на содержание речей Робера де Монтескью, но гораздо лучше запомнили необыкновенно высокий тон его голоса, который делал беседу с графом почти невыносимой. Многие, услышав голос аристократа, мечтали только о том, чтобы он скорее умолк. Только вот дождаться этого было непросто — однажды начав говорить, самовлюбленный граф мог, не останавливаясь, поучать окружающих в течение долгих часов. Светские читатели не любили и заумной поэзии графа: они даже сочинили анекдот, в котором граф на вопрос о том, чем он занимается в настоящий момент, отвечает, что работает над переводом своих стихов на французский язык.

Марселя привлек этот необычный герой светской хроники, который к тому же был способен помочь ему познакомиться с еще несколькими аристократическими домами. Для того чтобы покорить графа, Пруст засыпал его письмами с чрезвычайно преувеличенными комплиментами. В одном из посланий, например, он пишет: «В наше время, лишенное мысли и воли, а значит, по сути, и души, Вы единственный выделяетесь удвоенной мощью Вашей мысли и Вашей энергии». Пруст доходит до того, что называет Монтескью «Ваша Милость и Ваше Величество». Несмотря на преувеличения почти комические, тактика Пруста оказалась очень эффективной. Пруст прекрасно все рассчитал, сделав ставку на самовлюбленность Монтескью, известную всему парижскому свету. Так, ни для кого не было секретом, что граф уже две сотни раз позировал перед фотографом, настолько он восхищался своей собственной внешностью. Потому просьба Пруста прислать ему фотографию не только не шокировала графа, но и воспринималась им как комплимент. Он с удовольствием послал Прусту свое изображение с подписью, в которой назвал себя «властителем всего преходящего».

Для того чтобы угодить Монтескью, Пруст согласился на роль ученика при «преподавателе прекрасного», который делился с начинающим писателем своими познаниями о Гюставе Моро, Уистлере, Эль Греко и Ватто. В знак особого расположения Марсель получил сначала роскошное издание «Летучих мышей», которое ему пришлось не только прочесть, но и прокомментировать в ответном письме. Он с легкостью справился с трудной задачей, поскольку умение делать комплименты ему никогда не изменяло. В благодарность капризный граф впустил Пруста в святая святых: за шесть месяцев до публикации ему послали второй сборник стихотворений Монтескью под названием «Вождь пленительных ароматов». Отвечая поэту, Пруст снова не жалел льстивых слов, говоря, что отдельные фразы вызывают в его памяти то музыку Вагнера, то живопись да Винчи.

Переписка между Прустом и Монтескью, занимающая целый том, продолжалась по большей части с 1893 по 1896 год. Кстати, ее публикация сильно повредила посмертной репутации Пруста в глазах многих его читателей: из писем аристократу складывался образ писателя, готового на все ради получения доступа в высший свет. В этой реакции читателей нет ничего удивительного: снобизм Пруста неоднократно становился причиной охлаждения к нему его друзей. Вспомним, например, насмешки его товарищей по лицею Кондорсе. Однако это стремление попасть в парижский свет далеко не так однозначно, как это может показаться на первый взгляд.

Во-первых, стоит все-таки отметить, что полная льстивого обожания со стороны Пруста корреспонденция не отражает, конечно, настоящих его чувств. Писатель, изощрявшийся в изобретении все более и более утонченных комплиментов в письмах, в реальной жизни часто посмеивался над графом. Наделенный талантом имитации Пруст изображал на светских раутах голос и приступы гнева Монтескью, вызывая дружный смех присутствующих. Доходило до того, что недоброжелатели Пруста сообщали об этих клоунадах его покровителю, в результате чего Прусту даже пришлось признаться в своих проступках и просить прощения за них в одном из писем графу. Более того, Пруст не побоялся вступить в конфликт и прямо высказать самоуверенному Монтескью свое мнение по поводу дела Дрейфуса: в одном из писем аристократу он объяснил, что не стал обсуждать с ним проблему опального офицера потому, что происхождение его матери не позволяет ему вступать в разговоры антисемитского толка.

Во-вторых, знакомство с Монтескью стало источником множества художественных открытий в романе «В поисках утраченного времени», в котором описание парижской аристократии не скрывает ни ее блеска, ни ее нищеты. Монтескью не только сам был интереснейшим объектом для наблюдения, но и кроме того, давал возможность приблизиться и изучить других загадочных и экстравагантных обитателей заповедного Сен-Жерменского предместья.

ГРАФИНЯ ДЕ ГРЕФФЮЛЬ

Уже долгое время Пруст мечтал о знакомстве с графиней де Греффюль (1860–1952), кузиной Робера де Монтескью. После первой же случайной встречи с графиней у принцессы Ваграм Пруст спешит поделиться своими эмоциями с графом. Он дает такое восхищенное ее описание: «У нее была прическа полинезийского изящества, сиреневые орхидеи опускались до самого затылка […]. Вся тайна ее красоты заключается в блеске, в загадке ее глаз. Я никогда не видел такой красивой женщины».

Красота графини действительно была связана с какой-то загадкой. Было в ней что-то необъяснимое, что заставляло и заставляет снова и снова вглядываться в ее фотографии. Конечно, какая-то часть ее обаяния может быть объяснена ее природной красотой: черты ее лица очень привлекательны. Свой вклад в ее очарование сделало и происхождение: она была дочерью князя Шиме, то есть родилась в одном из самых знатных семейств Европы. Аристократическое воспитание придавало ее жестам величественность, а осанке царственность. Характер также отчасти объясняет ее привлекательность: в блеске живых глаз графини можно было прочитать и остроумие, и умение поддержать интеллектуальную беседу. Она интересовалась не только литературой, живописью, музыкой, фотографией, но и наукой, среди ее знакомых, был, например, Эдуард Бранли, чьи исследования стали основанием для изобретения радио. Более того, она являлась сторонницей Дрейфуса и даже выступала в его защиту при встрече с германским кайзером Вильгельмом II. У нее был прекрасный вкус, к тому же она заказывала свои наряды у лучших портных — Уорта и Фортуни. В умении одеваться в столице моды Париже с ней могли поспорить только ее собственные сестры: графиня Караман-Шиме и мадам Тинан. Загадка тем не менее остается неразрешенной: в парижском свете было множество дам не менее красивых, богатых, именитых и остроумных, чем графиня. И тем не менее именно ее появление на любом светском рауте становилось настоящим событием, именно ее, всегда приходившую последней и уходившую первой, с таким нетерпением ждали даже в самом избранном кругу.

Блестящие светские выходы графини прячут другую, менее благородную сторону ее существования. Красивую и эгоцентричную Элизабет де Караман-Шиме разрушенные финансы ее семьи заставили выйти замуж за графа Анри де Греффюля. Несмотря на то что она превосходила мужа происхождением, этот богатый наследник банкиров в семейной жизни был невыносим: он не только изменял своей супруге, но и тиранил ревностью, требуя, чтобы она возвращалась со светских раутов не позднее полуночи. Если же Элизабет и ее сестра опаздывали, то на следующее утро он приказывал слугам не подавать им завтрака. Кроме того, по воспоминаниям Фердинана Бака, граф завел порядок, по которому его собственные близкие друзья и друзья графини должны были составлять два непересекающихся круга. Его доверенным лицам не позволялось сближаться с графиней; тем же, кто был вхож к Элизабет, был закрыт доступ в число конфидентов графа. Такое разделение сфер влияния было довольно просто организовать в жилище семейства Греффюль, которое занимало на улице Д’Асторг два особняка, связанные между собой системой галерей.

Элизабет де Греффюль прославилась не только своей необыкновенной красотой, но и исключительной самоуверенностью, граничившей с сумасшествием. С этой точки зрения она могла бы дать фору и своему кузену. Она решилась даже написать автобиографию, которая должна была стать восхищенным «гимном себе». Но прежде чем приняться за работу, она пожелала спросить совета у одного из своих друзей-литераторов. Она послала несколько страниц своих писаний Эдмону де Гонкуру, который, удивленный самовлюбленностью графини и уверенный, что такое издание могло бы только повредить Элизабет во мнении публики, категорически рекомендовал ей избегать обнародования. К сожалению для биографов, графиня последовала совету, а потому известно лишь, что в своей книге она хотела воспеть «безумную, сверхъестественную радость чувствовать себя красивой». Описывая свои посещения оперы, Элизабет де Греффюль рассказывала, что воспринимала всю присутствующую на представлении публику как «толпу восхищенных поклонников», которые не сводили с нее глаз.

Среди многочисленных светских, иногда комических забот Пруст знакомится или ищет способа сблизиться с прототипами трех самых интересных персонажей своего романа «В поисках утраченного времени». Болезненное самолюбие Робера де Монтескью вместе с его интересом к искусству и чувствительностью придадут психологическую достоверность образу барона Шарлюса. Восхищение графа де Греффюля собственной женой и одновременно жестокость по отношению к ней создадут основу парадоксального образа герцога Германтского. Исключительная красота, самоуверенность и сложные отношения с мужем графини де Греффюль будут использованы Прустом для создания герцогини Германтской.

Называя этих персонажей светской хроники прототипами, отметим, что происхождение героев романа Пруста всегда напоминает ризому, корневую систему, распадающуюся на множество нитей: они собирают свои жизненные соки не из одного-единственного, но из множества источников, более или менее важных. Так, самовлюбленность и загадочное очарование графини де Греффюль станут тем каркасом, к которому присоединятся птичьи повадки графини де Шевинье, остроумие мадам Строс, а также элементы, позаимствованные у таких держательниц замечательных парижских салонов, как мадам Лемер, мадам де Кайаве и мадам Обернон.

Возвращаясь к снобизму Пруста, можно отметить, что, конечно, ему, буржуа сомнительного, с точки зрения такого сноба, как Монтескью, происхождения, трудно было проникнуть в круг парижской знати. В целом стать там своим он так и не сумел: быть приглашенным на праздник среди ста двадцати гостей еще не значит, что вам удалось рассеять высокомерное недоверие Сен-Жерменского предместья. Однако позиция постороннего имеет не только недостатки, но и преимущества. Пруст оставался для света чужим, а значит, мог смотреть с определенной дистанции на то, что другие, имевшие более престижных предков, просто не замечали. Происхождение Пруста соединяло так много противоположностей, что позволяло ему, с одной стороны, быть способным понять доминирующую вокруг него культуру, а с другой — оставаться вне ее, находиться на периферии. Действительно, он навечно застрял между католиками и иудеями, между провинциалами и парижанами, между буржуа и аристократами, между болезнью и здоровьем, между мужественностью и женственностью. Для него были открыты все сферы, и ни в одной он не чувствовал себя полностью своим. Именно благодаря этой двойственности Прусту удалось соединить в своем романе поэтическое восхищение парижским светом с дотошностью гигиениста, подмечающего источники инфекции за ослепительными золотыми фасадами.

НА СВЕТСКОМ КУРОРТЕ — САНКТ-МОРИЦ

По совету своего нового друга Робера де Монтескью летом 1893 года Пруст отправляется в Санкт-Мориц — один из самых престижных европейских курортов в Швейцарских Альпах, в Ангадине. Вместе с ним едет его однокашник по лицею Кондорсе и будущий писатель Луи де Ласаль. С середины XIX века Санкт-Мориц привлекает светское общество Европы благодаря своим термальным источникам, озеру, прекрасной погоде (более 300 солнечных дней в году), а также казино и дорогим отелям. Пруст очарован окрестностями курорта, которые вызывают у него ассоциации с Вагнером: озера зеленого цвета, напоминающие драгоценные камни, окружены хвойными лесами, в которых, кажется, живут валькирии и бродит Лоэнгрин.

Пруст встречает на курорте своих парижских знакомых — семейство Эфрусси и Фульд. Мадам Леон Фульд и ее дочь Элизабет сближаются с ним настолько, что встречаются практически каждый день. Он сопровождает их на прогулках и развлекает приятными беседами. В своем дневнике Элизабет запишет, что у Пруста «огромные черные бархатные глаза, густые и слишком длинные черные блестящие волосы», а одна из прядей постоянно падает на «бледный, болезненный лоб человека, редко проводящего время на свежем воздухе». Странный костюм из твида рыжего цвета, напоминающего по цвету шкурку белки, хотя и кажется Элизабет смешным, но не более чем другие экстравагантные наряды, которые она видела на Прусте в Париже. Однажды она встретила молодого человека в трех плащах, надетых один поверх другого, во время какой-то из следующих встреч пуговицы его манишки были разного размера. По мнению Элизабет, Пруст — интересный собеседник и чудак, за которым интересно наблюдать. В этом с ней совершенно не согласен ее отец, крупный финансист, который считает Пруста настоящим неудачником. Увлечения Пруста литературой кажутся ему абсурдными. По его мнению, Пруст не более чем бездельник, пытающийся набить себе цену разговорами об искусстве.

А между тем и на курорте продолжается для Пруста творческая работа. Марсель вместе со своими друзьями пытается реализовать оригинальный литературный проект — роман в письмах, в создании которого участвуют сразу четыре разных автора: сам Пруст, Луи де Ласаль, Фернан Грег и Даниэль Галеви. Марсель должен сыграть роль молодой женщины Полины де Гувр-Див, влюбленной в военного. Чувства последнего в письмах берется передать де Ласаль. Даниэль Галеви — аббат, которому Полина открывает свои сердечные тайны. Фернан Грег отправляет свои послания от лица музыканта Шальгрена. Друзья Пруста взяли за образец роман в письмах «Круа де Берни», созданный Теофилем Готье совместно с Дельфиной де Жирарден, Жюлем Сандо и Жозефом Мери.

Дошедшие до нас части романа показывают, что вклад Пруста был и самым развернутым, и самым оригинальным. В своем первом письме Полина рассказывает аббату о своей печали: «Каждый раз, когда идет дождь, я грущу, вспоминая о времени, когда совсем маленькой девочкой я часами оставалась играть у окна, чтобы увидеть, прояснилось ли небо и поведет ли меня моя гувернантка в сад на Елисейских Полях». Знать, закончился ли дождь, важно было для Полины потому, что в саду на Елисейских Полях она встречалась с маленьким мальчиком, которого любила всем сердцем.

История Полины, конечно же, напоминает детские прогулки на Елисейских Полях самого Марселя. Между героиней и Марселем Прустом можно найти и другие сходства. Подобно самому Марселю, Полина не выносит переездов, каждая новая квартира вызывает у нее мучения. Она, как и Пруст, путешествует в Альпах, посещает Санкт-Мориц и один из феодальных замков в окрестностях курорта. Полина постоянно ожидает писем, которые то приносят ей счастливые минуты, то грустными новостями разрывают ей сердце. Описывая парижский свет, Полина видит прежде всего браки, заключенные по расчету и потому несчастные, страдания, слезы, даже убийства и, конечно, множество снобов.

В ходе поездки Пруст напишет девять других «этюдов» для романа, которые впоследствии будут использованы им для сборника «Утехи и дни», а в ожидании этого уже осенью будут опубликованы в «Ревю бланш». В этюдах Пруст описывает своих светских знакомых, затрагивает темы дружбы и любви в столкновении с законами памяти. Так, в этюде «Источники слез в ушедшей любви» Пруст размышляет о преходящем характере влюбленности, о том, что каким бы сильным ни казалось чувство, оно будет забыто. И этот закон памяти заставляет грустить даже в момент самой сильной влюбленности. Перед законами памяти не устоит и страдание — об этом рассуждает Пруст в этюде «Эфемерная польза печали»: если благодаря грусти человек более ясно видит истинное содержание своей жизни, то эти прозрения быстро забываются.

ВЫБОР БУДУЩЕЙ КАРЬЕРЫ

В октябре 1893 года Пруст наконец получил свой диплом юридического факультета. Марселю уже было 22 года, и родители настаивали на том, чтобы он определился, чем он будет заниматься в жизни. Сам Марсель не мог сделать выбор — любая профессия представлялась ему несовместимой с тем, что он хотел делать на самом деле, с тем, чему он, как ему казалось, был предназначен. В ноябре 1893 года под давлением близких Марсель обратился за советом о выборе будущей карьеры к Шарлю Гранжану, библиотекарю Сената и другу принцессы Матильды, с которым Марсель переписывался около месяца. Пруст думал сначала о карьере директора музея. Затем Гранжан рекомендовал ему Счетную палату. Марселю эта идея показалась ужасной, он предпочел бы Школу хартий, готовящую хранителей музеев, даже если впоследствии ему придется работать на бесплатной основе. Однако Гранжан считал, что характер Пруста не соответствует этой карьере. Обсуждались также посты служащего в Сенате и архивариуса в Министерстве иностранных дел. В письме своему другу Роберу де Бийи Пруст также анализировал возможные варианты своей карьеры. Так, в Министерстве иностранных дел он мог бы служить только в том случае, если бы удалось остаться в Париже (здоровье не позволяло ему путешествовать), но в этом случае его работа была бы такой же скучной, как в Счетной палате, где, впрочем, у него было бы больше времени «для прогулок». А может быть, ему стоит стать прокурором? Он добавлял, что решительно не хочет быть ни адвокатом, ни медиком, ни священником — три карьеры, которые в его окружении считались престижными.

После нескольких недель размышлений Марсель решился написать письмо своему отцу, где объяснил, что «всегда надеялся в конце концов продолжить изучение литературы и философии», для которых, как ему кажется, он был создан. Однако учеба на филологическом и философском факультетах в смысле карьеры открывала лишь одну возможность — преподавание, а потому представлялась родителям Марселя бесполезной: они были уверены, что их сын не способен работать учителем. Несмотря на это мнение родителей, Пруст окончательно остановился на идее продолжить учебу. Жанна и Адриен Пруст, которые, кстати, знали, что среди друзей их сына были молодые успешные литераторы (Даниэль Галеви, Гастон Арман де Кайаве, Робер де Флер), в конце концов сдались и согласились на поступление Марселя в Сорбонну.

Этот выбор позволил Прусту снова встретиться с Дарлю, любимым преподавателем философии, который опять согласился давать ему частные уроки. Кажется, что общение с преподавателем из лицея интересовало его даже больше, чем занятия в университете. То, что ему предлагалось изучать на лекциях, было недостаточно интересным, и он ходил на занятия без особого прилежания. Примером работы, которая казалась Прусту бесполезной, явилось предложенное студентам рассуждение о счастье. Горасу Ландау Пруст рассказывал о результатах изучения сложного вопроса: «Меня заставили написать сочинение, чтобы доказать, что счастье существует. Так как я хороший студент и хороший сын, я его написал, но поскольку я плохой философ, я его написал плохо. Но самое главное, я не верю в счастье. Я думаю, что каждый имеет свое особенное счастье — когда его имеет».

Нежелание выполнять задания, не представлявшие особого интереса, привело к тому, что оценки Марселя оставляли желать лучшего, к тому же он не сдал часть экзаменов, перенеся их на будущие годы. Преподаватели не очень высоко ценили его небрежно составленные работы: они жаловались на очень неразборчивый почерк, а также на отсутствие абзацев. Тем не менее в конце первого года обучения из восьмидесяти возможных баллов Пруст получил все-таки сорок два, что позволило ему перейти на следующий курс.

За всю жизнь Марселя единственной его серьезной попыткой заняться профессиональной деятельностью вне литературы будет участие в конкурсе на получение места в Библиотеке Мазарини в 1895 году. Пост не оплачивался в течение нескольких лет, а затем должен был дать возможность получать небольшую зарплату. Кстати, в этой же библиотеке работал хранителем и Сент-Бёв, чьим критиком вскоре станет Пруст, начав писать собственный роман. Требования к сотрудникам были не очень велики — необходимо было присутствовать на рабочем месте по пять часов в день, однако и это казалось Прусту слишком трудным. Сразу после получения места в мае 1895 года он попросил об отпуске по состоянию здоровья сначала на несколько месяцев, а затем на целый год. Переписка с дирекцией библиотеки по поводу все новых и новых отпусков продлится до 1900 года, когда наконец будет принято решение о его увольнении.

Гораздо больше, чем карьера библиотекаря, Марселя Пруста привлекала профессия журналиста. Она не только позволяла писать и публиковать свои произведения, но и присутствовать на самых важных событиях светской жизни Парижа. Праздник, организованный Робером де Монтескью 30 мая 1894 года в Версале, был именно такой возможностью понаблюдать за парижской аристократической элитой и попробовать свои способности в описании света. Прусту удалось опубликовать свою статью «Литературный праздник в Версале» с небольшими изменениями в двух изданиях: в «Галуа» и «Пресс». Как уверял он в своем отчете, светский раут был достоин самого Людовика XIV. Так, список присутствующих, который также был дан в статье, включал более сотни имен. Кроме того, Робер де Монтескью позаботился о самых изысканных развлечениях для гостей: на празднике исполнялась музыка Баха, Шопена, Рубинштейна и Листа, а стихи поэтов конца XIX века и самого хозяина праздника читала Сара Бернар.

Но больше всего забот в описании праздника доставили Прусту дамские туалеты. Начинающий писатель уже отличался необыкновенной щепетильностью в отношении деталей: он не только делал записи в течение всего дня, чтобы ничего не упустить и не наделать ошибок, но еще и дал прочитать написанное как минимум шести дамам, также присутствовавшим на празднике, чтобы они исправили недочеты. В результате описания платьев отличались и подробностью, и точностью: Пруст продемонстрировал себя знатоком, прекрасно разбирающимся не только в модных оттенках, но и в названиях тканей, в качестве вышивки, в драгоценных камнях.