Марсель Пруст

ПРУСТ ОТКРЫВАЕТ РЁСКИНА

Оставив в 1899 году свой незаконченный роман, Пруст следующие несколько лет посвятил работе над переводом произведений Джона Рёскина (1819–1900). Этот английский автор стал тем посредником, который помог Прусту освоить богатства европейской архитектуры и живописи. Марсель, как и другие последователи философа, под его влиянием открыл для себя живопись Тёрнера, а также красоты Венеции, Падуи, Пизы, Флоренции и множества готических церквей во Франции. Воздействие английского мыслителя прослеживается и в других особенностях произведений Пруста, как, например, в отсутствии четкой композиции («Повсюду он говорит обо всем», — напишет о Рёскине один из критиков), а также в усложненном характере фразы.

Пруст познакомился с творчеством Рёскина в конце 1880-х годов. Источники его информации об английском авторе многочисленны. Возможно, что впервые он услышал о философе от преподавателя Школы политологии Поля Дежардена, который с 1893 по 1903 год в собственном журнале публиковал отрывки из книг англичанина. Благодаря Роберу Монтескью Пруст был знаком и с книгой Джеймса Уистлера «Искусство создавать себе врагов», в которой художник описывал свой конфликт с Джоном Рёскином, назвавшим картину «Ноктюрн в черном и золотом» «банкой краски, выплеснутой в лицо зрителям». Художнику, кстати, удалось выиграть судебное разбирательство против Рёскина, но победа оказалась пирровой: судебные издержки были так велики, что разорили его. Эти первые встречи с Рёскином не имели определяющего значения и, возможно, прошли бы незамеченными. Ключевым событием в истории знакомства Пруста с творчеством английского автора, без сомнения, следует считать чтение книги Робера де ля Сизерана «Рёскин и Религия красоты», опубликованной в 1897 году. Чуть позже Пруст изучит также и работу Дж. Милсанда «Английская эстетика» (1864), в которой разбору взглядов Рёскина уделено более ста страниц.

Интерес Пруста еще мало кем разделялся во Франции. Марсель находит почитателей Рёскина скорее среди иностранцев или тех, кто по долгу службы часто бывает в Англии. Так, в 1899 году один из английский знакомых Пруста Дуглас Энсли встречался с писателем в кафе Вебер, и главной темой их разговоров было обсуждение достоинств эстетических взглядов Джона Рёскина и Уолтера Пейтера. Робер де Бийи, другой светский приятель Пруста, бывший послом Франции в Лондоне, в 1898 году рассказывал внимательно слушающему писателю о том, как, руководствуясь идеями Рёскина, он посетил несколько романских церквей в Оверни и Пуату. Тот же Робер де Бийи оказал Прусту еще одну неоценимую услугу: он предложил ознакомиться с исследованием другого автора, имевшего не меньшее, чем Рёскин, влияние на художественное описание средневековой архитектуры в романе «В поисках утраченного времени». Речь шла о книге Эмиля Маля «Религиозное искусство XIII века во Франции», которая тогда только что вышла в свет. Эмиль Маль помог Прусту не только в написании множества сносок к переводам Рёскина, но также снабдил его необходимым материалом для создания образов церквей в Комбре и Бальбеке. Пруст настолько заинтересовался этой работой, что вернул книгу ее владельцу только через четыре года.

Летом 1899 года Пруст совершает свое первое паломничество по местам, описанным Рёскином. Во время путешествия в Альпы Марсель просит мать прислать ему книгу ля Сизерана. Его интересует первая глава исследования с цитатами из автобиографии Рёскина, одним из центральных эпизодов которой является описание вечера, проведенного четырнадцатилетним Джоном вместе с родителями в горах. Событие это имеет мистический оттенок и напоминает то, каким образом повествователь в романе «В поисках утраченного времени» впервые осознает, что он хотел бы стать писателем. Рёскин описывает, как его семья прибывает в городок Шаффхаузен на севере Швейцарии. Устроившись в отеле, все семейство отправляется на прогулку и наблюдает за закатом. Красота открывшегося пейзажа производит на Джона такое сильное впечатление, что определяет весь его жизненный путь. Как пишет он сам в автобиографии: «Этим вечером я спустился с земляного вала в Шаффхаузен с судьбой, уже определенной в том, что она должна была иметь прекрасного и полезного».

Как представляется, история из жизни Рёскина в трансформированном виде используется Прустом в «Поисках»: красота пейзажа (колокольни, за которыми повествователь наблюдает во время одной из прогулок в коляске вблизи Комбре) вызывает у героя непреодолимое желание зафиксировать на бумаге свои впечатления. Именно в этот момент, по мнению главного героя романа, рождается его убеждение в том, что он может быть писателем. В эпизоде с колокольнями повествователь стремится «остановить мгновение», спасти от забвения то, что без помощи артиста исчезнет в глубинах времени. Таким образом, герой Пруста начинает реализовывать программу, которой должен, по мысли Рёскина, придерживаться всякий талантливый художник, задачей которого является сохранение от гибели исчезающей, недолговечной красоты мира.

Стоит обратить внимание на то, что история обретения призвания из автобиографии Рёскина была использована Прустом в его романе, так как она легко, в силу своего романтического характера, могла быть включена в художественный текст. Собственные же впечатления Пруста от альпийских пейзажей скорее сопровождались чувством разочарования оттого, что он не испытывал ощущений, сходных с теми, что были описаны Рёскином. В результате Пруст сохраняет романтическое представление об обретении призвания в своем художественном тексте, тогда как сам решает обречь себя на долгий период ученичества, подготовки к работе над собственными произведениями, не рассчитывая на прозрения свыше.

Паломничество по местам, открытым английским «учителем прекрасного», — таково было самое очевидное влияние, которое оказал философ на своих читателей в Англии, а затем и по всей Европе: Рёскин советовал смотреть на произведения искусства своими собственными глазами, а не читать их описания в книгах. При этом, как и у большинства мыслителей эпохи (вспомним, например, Толстого), идеи Рёскина не ограничивались только искусством. Философ отдавал дань и экономике, и социологии, и проблемам образования. Поэтому его описания поездок, которые могли бы предпринять его последователи, превращаются в настоящие путеводители, в которых он представляет не только сами архитектурные памятники. Он дополняет эстетический анализ самыми обстоятельными практическими советами: как добраться до города, в котором расположена достопримечательность, какой поезд предпочесть, как избежать усталости от дороги, как вернуться после путешествия домой и даже где и как утолить голод.

Одной из главных идей Рёскина, которая просматривается в уже упомянутом эпизоде из его автобиографии, является особое отношение к красоте природы. Именно эта красота должна стать, по его мнению, основным содержанием искусства. Встречаясь с ней, артист должен ее «объяснить, воспеть и зафиксировать». Сущность эстетической теории Рёскина сближается с идеями немецких романтиков, для которых истины о мире могут быть получены двумя способами: либо погружением в глубины собственной души, либо через созерцание природы. Природа, и здесь мы возвращаемся к символистской идее тайны, спрятанной в реальности и в человеке, скрывает что-то, что требует дешифровки.

При этом задачей произведения искусства, по Рёскину, является изображение не величественного, а обыденного. Английский философ формулирует фундаментальную для искусства современного времени идею о необходимости поворота взгляда художника к повседневности, к самым непритязательным объектам (например, к домашней обстановке, одежде), а также к обычному человеку. Именно повседневное возводится им на пьедестал: так, Рёскин пишет, что дом честного человека вызывает у него не меньший восторг и благоговение, чем церковь. Рёскин мог бы сказать, как Эмерсон, автор, которого Пруст также очень ценил: «О, Поэт, истинный повелитель вод, земель и воздушных пространств, даже если бы ты пересек всю вселенную, ты не смог бы найти ни одного предмета, лишенного поэзии и красоты».

Требование обратиться к изображению повседневности, красоту которой художник должен сделать видимой, сочетается у Рёскина с другими моральными императивами. Для философа любая форма красоты является эманацией Бога, а значит, именно прекрасное является кратчайшим путем к обретению контакта с божественным. Потому подлинным искусством, по мнению Рёскина, является искусство христианское, например творения строителей соборов, сумевших выразить свое восхищение перед Создателем в формах, дающих возможность приблизиться к небесному.

Отметим все же, что если основная, романтическая часть воззрений Рёскина о том, что красота окружающего дает возможность прикоснуться к таинственным закономерностям, не вызывает у Пруста отторжения (хотя в его романе будет присутствовать таинственное, магическое, мистическое, но не религиозное содержание), то размышления о том, что природа имеет большее значение, чем индивидуальность художника, не будут поддержаны Прустом. По мнению писателя, художник только в том случае может считаться гениальным, если он сумел выразить в своих творениях свое собственное, оригинальное видение мира. Красота изображенных на картине предметов, по Прусту, «находится» не в самих предметах, а в глазах художника и в его умении передать свое представление о реальности на холсте. Именно на процессах, происходящих в сознании талантливого человека, наблюдающего за природой, а не на самой природе как таковой будет сконцентрировано внимание писателя в его романе «В поисках утраченного времени».

В окружении Пруста постепенно обнаруживаются и другие почитатели творчества английского философа. Мария Нордлинджер, двоюродная сестра Рейнальдо Ана, с которой Пруст знаком с 1896 года, также стала тем мостиком, который помог приблизиться к Рёскину. Она проживала в Манчестере, владела английским (что очень важно для последующей работы Пруста), к тому же была натурой творческой, так как занималась скульптурой, живописью, увлекалась французскими импрессионистами. Мария уже предприняла несколько поездок по следам Рёскина: она побывала Руане, в Сент-Уане, а также в Амьене. Это последнее «паломничество» особенно заинтересовало Марселя: Мария не только рассказала о своих впечатлениях, но и перевела молодому автору четвертую главу «Библии Амьена» Рёскина, которая посвящена подробному описанию Амьенского собора.

Именно Марии Нордлинджер 5 декабря 1899 года Пруст признается, что он оставил произведение, над которым работал в течение уже очень долгого времени, чтобы заняться небольшим исследованием, совершенно не похожим на то, что он делал обычно. Пруст уточняет, что эта работа связана с Джоном Рёскином и с его описаниями соборов. Писатель, судя по этому посланию, не предполагает еще, что будет заниматься творчеством Рёскина в ближайшие шесть лет. Только через два года, в 1901-м, он завершит свой перевод «Библии Амьена», который будет опубликован в 1903 году, и лишь в 1906 году увидит свет второй перевод Пруста — «Сезам и лилии». К своим собственным большим литературным проектам Пруст не вернется до конца этого долгого периода ученичества.

Возможно, что интерес к Рёскину определялся для Пруста именно творческими проблемами: после неудачи с написанием романа Пруст нуждался в моральной поддержке. Английский философ мог дать Прусту ощущение того, что, несмотря на творческий провал, у него еще есть шансы создать что-то значительное. Так, взгляд Пруста могла привлечь цитата из Рёскина, приведенная ля Сизераном: «По-настоящему скромный человек восхищается сначала творениями других, он смотрит на них глазами, полными изумления, и настолько очарован, что у него не остается времени на сожаление о недостатках собственных произведений». Кроме того, Рёскин утверждает, что артисту не нужно уметь фантазировать: он должен просто отразить то, что видел в течение своей жизни. Эта идея могла придать уверенности Прусту, убежденному в том, что он лишен воображения. Подход Рёскина, кстати, составит основу представления о творческом акте в романе «В поисках утраченного времени»: главный герой чувствует себя способным обратиться к созданию повествования о собственной жизни благодаря непроизвольному воспоминанию, которое открывает ему доступ к богатствам собственной памяти. Таким образом, творчество для протагониста связано не с фантазией, но с трансформацией, с переработкой пережитого.

Почему Пруст взялся за переводы Рёскина? Одна из очевидных причин — это отсутствие произведений английского автора на французском языке. В момент, когда Пруст начинает переводить, на французском изданы только две работы Рёскина из 162 произведений, которые насчитывает его полная библиография. Сам Пруст вынужден искать Рёскина на английском языке и читать его в подлиннике. Однако если задача перевести Рёскина на французский язык представляется логичной, то решение приняться за это дело самому кажется скорее сомнительным. Сомнительным потому, что Пруст не владел английским языком. Как уверял Жорж де Лори, первоначально знания Пруста были такими слабыми, что он не смог бы даже заказать отбивную в английском ресторане. Перевод «Библии Амьена» по сути имеет двух авторов: самого Пруста и его мать, которая готовила первый вариант текста. Этот первый набросок проверялся Марией Нордлинджер и стилистически правился самим Прустом. В трудных случаях он обращался к своим друзьям и знакомым, владевшим английским, как, например, к Роберу де Бийи или к Дугласу Энсли.

Конечно, работа Пруста над переводом не ограничивалась только стилистической правкой того, что было написано его матерью. Для того чтобы верно понять мысль Рёскина, Прусту приходилось осваивать массу информации. Сноски, подготовленные им к переводам и занимающие иногда больше места на странице, чем сам перевод, демонстрируют самый широкий кругозор: от Библии и Шекспира до специалистов по Средним векам, как Маль и Вьоле-ле-Дюк, от современных эстетистов, как Пэйтер, до литераторов, как Гюисманс, а также многочисленных и часто малоизвестных произведений французской средневековой архитектуры и ренессансной живописи. Как объяснял сам Пруст, он пытался с помощью многочисленных развернутых комментариев помочь читателю, который, возможно, в первый раз сталкивается с творчеством Рёскина, понять идеи мэтра в их полном объеме, увидеть переведенный текст в более широком контексте всего творческого наследия Рёскина.

ПО СЛЕДАМ РЁСКИНА: АМЬЕН, РУАН

В течение ближайших нескольких лет Пруст, вдохновленный чтением Рёскина, совершил несколько поездок по местам, которые были описаны «учителем прекрасного». Среди этих многочисленных вояжей наибольшее значение имели паломничества в Амьен, Руан и в Венецию.

Открытие Амьена отражено в статье Пруста «Рёскин в соборе Нотр-Дам в Амьене», которую Пруст опубликовал в «Меркюр де Франс» в апреле 1900 года. В своей статье он отказался от абстрактного, отвлеченного повествования об идеях философа. Он описал свой конкретный визит и поместил на первый план свои собственные впечатления. При этом он старался максимально точно следовать советам Рёскина и с неторопливой обстоятельностью повествовал обо всех деталях своей поездки. В описании чувствуется продуманность, свойственная всем культурным вояжам Пруста, обреченного в силу слабого здоровья постоянно экономить собственные силы. Стремление сконцентрироваться на самом главном видно уже в выборе пути, по которому Пруст отправился к памятнику. Рёскин предлагал путешественникам, прибывшим на вокзал Амьена, две дороги, по которым можно было приблизиться к одному из самых красивых и больших французских соборов. Одна предполагала около часа ходьбы пешком, вторая же была гораздо короче и предназначалась для тех, кто не мог или не хотел долго ходить или был вынужден вернуться в Париж тем же вечером. Пруст решил отправиться по более короткому пути, он проследовал от площади Гамбетта по улице Труа-Кайу, самой оживленной в городе.

С восхищением Пруст отмечал, что Рёскин заботился не только об эстетических впечатлениях, но и о физическом состоянии своих поклонников. Он, например, советовал остановиться в булочной, расположенной по пути к собору, и купить несколько пирожных. Пруст последовал предложенной Рёскином программе и послушно купил сладости. Далее по улице Робера де Люзарш он вышел к южному фасаду собора. Там, как и предсказывал Рёскин, он встретил нескольких нищих, которым подал по монетке, не размышляя, точно, как советовал автор «Библии Амьена», над тем, были ли достойны эти убогие получить подаяние. При этом Прусту показалось, что некоторые из попрошаек являлись такими старыми, что вполне могли быть знакомы с самим Рёскином, который побывал в Амьене девятнадцатью годами ранее.

Далее Пруст внимательно изучил статую Богоматери, на которой почти не осталось следов позолоты и которую золотили, пытаясь компенсировать потерю, лучи солнца. Статуя была убрана вырезанными в камне ветками цветущего боярышника, описанию которого Пруст впоследствии придаст такое важное значение в своем романе. Он долго всматривался в улыбку Девы Марии, которая, как сообщил Пруст, напоминала самому Рёскину усмешку веселой субретки и которой философ предпочитал более строгие образы. Именно изображение амьенской Богоматери по возвращении в Париж Пруст поместит рядом с фотографией Джоконды на стене своей комнаты. Если творение Леонардо казалось ему полным очарования, поскольку было создано руками гения, то амьенская Богоматерь имела для Пруста ценность иного характера: она была связана с меланхолией воспоминания. Джоконда в каком-то смысле принадлежит всем, она не имеет родины, тогда как Богоматерь стала для Пруста частью его самого, а также связана с местностью, которую он открыл для себя самостоятельно.

Пройдя внутрь собора через южный портал, он внимательно осмотрел витражи и украшенные резьбой деревянные кресла в хоре. Он отметил парадоксальное единство работы гениального скульптора по дереву с практическим использованием его творений: такое единство напомнило ему тех великих музыкантов, которые, даже достигнув вершин музыкального Олимпа, продолжали давать частные уроки. Затем он вышел из здания, чтобы полюбоваться западным фасадом, названным Рёскином амьенской библией. Описывая его, философ подчеркнул необходимость не просто глядеть на скульптуры, но уметь их «читать», то есть расшифровывать то, что было представлено на фасаде, а также привлекать дополнительные знания для понимания идей средневековых скульпторов. И Пруст обратился к описанию тех персонажей и эпизодов, которые были представлены на западном портале, начиная с фигуры Христа, которая, как он отмечал, является не только в переносном, но и в прямом смысле краеугольным камнем всего здания. Затем Пруст вышел к реке и рассмотрел северный фасад собора. Солнечные лучи, которые в тот момент прошили витражи насквозь, придали зданию еще большую легкость; памятник показался Прусту почти прозрачным.

Заканчивая статью, Пруст включил Рёскина в число тех пророков, которые были изображены средневековыми скульпторами в соборе. Конечно, скульптурного портрета Рёскина нет в Амьене, но его слова, его идеи, его описания превращают философа в часть собора для тех, кто, подобно Прусту, познакомился и полюбил книги английского автора. Таким образом, в статье Пруста в описании его поездки в Амьен переплетены две субъективные перспективы: с одной стороны, его собственные впечатления о визите, с другой стороны, оригинальное видение архитектурного памятника, предложенное Рёскином.

20 января 1900 года Рёскин скончался в своем доме в Брентвуде. Конечно, уже около двенадцати лет, с тех пор как потерял рассудок, он некоторым образом умер для своих почитателей. Однако эта «новая смерть» дала возможность еще раз вспомнить о философе. Пруст опубликовал несколько статей, посвященных этому событию, что, кроме прочего, позволило ему наконец войти в число постоянных авторов «Фигаро», любимой газеты французского высшего общества. Именно в этом издании 13 февраля 1900 года вышла в свет статья Пруста «Паломничества по местам, связанным с Рёскином во Франции», в которой он предложил всем почитателям философа, стремившимся отдать ему дань уважения, отправиться не на его могилу, а в Амьен или Руан. Немного позже благодаря знакомству с Гастоном Кальметом, ставшим с 1902 года издателем газеты, Пруст сотрудничал с «Фигаро» еще активнее. Кальмету в благодарность за его постоянную поддержку он посвятит первый том своей эпопеи «В сторону Свана», а история публикации статьи повествователя в «Фигаро» войдет и в сам роман Пруста: это событие станет для героя еще одним доказательством того, что у него есть писательский дар.

Собственному совету посетить связанные с именем английского философа достопримечательности Пруст следует и сам, о чем он рассказывает в статье «Джон Рёскин», описывающей поездку в Руан и опубликованной в двух частях в «Газетт де боз-ар» в апреле и августе 1900 года. Выбор именно нормандского города опять имеет подробно описанные субъективные причины. Благодаря случайному совпадению в день смерти Рёскина Пруст перечитывает его книгу «Семь светильников архитектуры» и замечает в ней описание небольшого барельефа из Руанского собора. Барельеф не изображает ничего исключительного, на нем представлен человек, который, скучая, подпирает одной рукой щеку. Тем не менее Пруста охватывает непреодолимое желание увидеть эту маленькую фигурку, ему кажется, что Рёскин оставил ему перед смертью какое-то важное сообщение или завещание. Пруст отправляется в поездку со своими друзьями Леоном Йитманом и его супругой Мадлен. Они долго бродят по собору, поскольку не имеют точного указания на расположение фигурки, пока, наконец, не замечают изображение, чей размер не превышает десяти сантиметров. Пруст пишет, что момент встречи с человечком был похож на воскрешение из небытия не только маленького существа, но и самого Рёскина. История маленькой фигурки кажется ему выражением одной из основных идей английского философа: творчество гения дает возможность спасти от забвения существа даже самые незначительные.

Когда Пруст писал свою историю маленького барельефа, он подчеркивал способность Рёскина даровать спасение от разрушительной силы времени. Однако сегодня если мы и вспоминаем о творчестве самого английского философа, то только благодаря его последователям: Оскару Уайльду и Марселю Прусту. Огромная популярность Рёскина начала угасать практически сразу после его смерти, а с 50-х годов XX века его уже практически перестали переиздавать. Сегодня его идеи во многом потеряли актуальность, может быть, потому, что в своем творчестве он пытался объединить качества двух разных форм выражения мысли. Как критику, ему, с сегодняшней точки зрения, явно не хватает научности, в то же время его статьи не могут считаться художественными текстами: то, что читатель готов принять в романе Пруста или Уайльда, он считает недопустимым в критическом разборе, а потому эмоциональный стиль Рёскина сегодня находит не очень много поклонников.

ПОЕЗДКИ В ВЕНЕЦИЮ

Весной 1900 года Пруст отправился еще в одну поездку, вдохновленную Рёскином. Уже давно он мечтал посетить Венецию, и единственное, что его останавливало, это то, что он не мог найти спутников, готовых его сопровождать. Весной 1900 года наконец у него появилась возможность открыть для себя Италию в компании друзей. Рейнальдо Ан и Мария Нордлинджер путешествовали по Апеннинскому полуострову, и Пруст предложил им встретиться в Венеции. Он, как всегда, прекрасно продумал свою поездку: например, выбрал не только один из самых комфортабельных отелей, но и самый литературный — «Даньели». Именно в нем проживал и сам Рёскин, и знаменитые влюбленные — Альфред де Мюссе и Жорж Санд. Кроме того, чтобы быть готовым к встрече с Венецией, Марсель в течение всего вояжа в купе поезда читал своей матери, которая также решила присоединиться к сыну, описания города из произведений Рёскина. Он настолько ясно представлял себе выбранные критиком искусств дворцы и соборы, что первое впечатление от Венеции его даже разочаровало. Однако уже к вечеру его настроение поменялось, и он с удовольствием начал исправлять перевод «Библии Амьена», сидя вместе с Марией Нордлинджер в кафе «Квадри» на площади Святого Марка.

Поездка Пруста была наполнена впечатлениями до предела. О том, как проходили дни писателя и его друзей в Венеции, в своих воспоминаниях рассказала Мария Нордлинджер. Рано утром, до наступления жары, путешественники отправлялись на гондоле осматривать достопримечательности, описанные Рёскином. Причем мадам Пруст оставалась в отеле, может быть, ощущая себя слишком усталой или не желая мешать молодым людям чувствовать себя свободнее. После обеда они пережидали жару, лакомясь мороженым в знаменитом ресторане «Флориан» и глядя на голубей, прогуливавшихся по площади Святого Марка. Далее Марсель и Мария, еще полные впечатлений от утренних экскурсий, отправлялись в собор, давший название площади, чтобы в его прохладе снова поработать над переводом. Иногда Мария читала Прусту книгу Рёскина «Камни Венеции». Вечером путешественники долго оставались в ресторане «Квадри», а затем снова нанимали гондолу и отправлялись на прогулку по лагуне.

В один из дней Пруст даже решается посетить Падую, где в капелле дель Арена он осматривает фрески Джотто, представляющие жизнь Богоматери и Иисуса. Пруст «вживую» хочет увидеть творения, перевернувшие европейское искусство благодаря своему вниманию к объему и создающей его тени. Особенное впечатление произвели на писателя фигуры Добродетелей и Пороков. Впоследствии они будут упомянуты в романе «В поисках утраченного времени»: Шарль Сван подарит их изображения повествователю. Как всегда у Пруста, это небольшое событие помогает герою открыть новые психологические закономерности. Репродукции Джотто заставят повествователя задуматься над тем, каким образом внешность человека соотносится с его характером. Ему покажется, что в фигурах Джотто, как и реальных людях, внешнее очень часто совсем неадекватно выражает внутреннее. В этом анализе фресок из капеллы дель Арена Пруст следует за Рёскином, который объясняет особенности символизма Джотто, имеющего средневековый еще характер, таким образом: персонажи обозначают добродетели и пороки так, что ни выражение их лиц, ни их жесты не позволяют догадаться, о какой конкретно характеристике идет речь. Рёскин, например, утверждает, что Милосердие Джотто протягивает свое сердце Богу так, как обычный человек мог бы протянуть кому-либо штопор.

СВЕТСКИЕ ДРУЗЬЯ, МОДЕЛИ СЕН-ЛУ

Поездка в Венецию, в которой Пруста сопровождали его друзья и его мать, показала, в какой степени Марсель нуждался в дружеском участии: кажется, что без такого доброжелательного окружения он просто не способен был существовать. Конечно, в теоретическом отношении дружба в романе «В поисках утраченного времени» оценивается довольно негативно: она входит в число тех преходящих ценностей, которые только оттягивают момент, когда главный герой обратится к главному делу своей жизни — написанию романа. Однако Пруст все-таки дает в «Поисках» блестящее описание дружбы с молодым аристократом Сен-Лу, наделенным всеми возможными достоинствами: душевной чуткостью, утонченной вежливостью, широтой кругозора, способностью пойти против предрассудков своего круга, любовью к новым течениям в литературе, аристократическим демократизмом. В реальной жизни Пруст тоже не был так категоричен в определении важности дружеских привязанностей, как в теоретических рассуждениях романа. Взаимоотношения со многими друзьями значительно обогатили его жизненный опыт. Такова, например, роль дружбы с Антуаном Бибеско и Бертраном де Фенелоном, которая была полна сложных эмоций и даже разочарований, но при этом внесла в жизнь Пруста динамический элемент: благодаря молодым людям Пруст ближе познакомился с миром театра, с новыми салонами, а также предпринял путешествие в Бельгию и Голландию.

В 1900 году после переезда на новую квартиру семья Прустов оказалась совсем рядом с одним из самых блестящих парижских салонов Прекрасной эпохи. По соседству с писателем, в доме 60 на той же улице Курсель, где было расположено его новое жилище, проживала княгиня Елена Бибеско, урожденная Елена Костаки Эпурано, дочь бывшего румынского премьер-министра. Елена, известная пианистка, ученица Рубинштейна, регулярно принимала у себя Форе, Сен-Санса, Дебюсси, Массне, Делиба, Гуно, а также писателей Анатоля Франса, Жюльена Лемэтра, Пьера Лоти, Метерлинка, а вскоре и Марселя Пруста. Ее супруг, князь Александр Бибеско, сын царствующего принца Валахии, большой библиофил и бывший президент Французского лингвистического общества, тоже являлся личностью не совсем ординарной. Однако Пруст очарован не старшим, а младшим поколением Бибеско, детьми Елены и Александра — князьями Эмманюэлем и Антуаном.

Пруст сразу подпадает под обаяние Антуана Бибеско — красивого энергичного молодого человека двадцати двух лет, так же как и Марсель, окончившего лицей Кондорсе. В 1899–1900 годах он уже выполнял функции атташе в дипломатической миссии Румынии в Париже, а потом получил пост секретаря миссии. Он учился на филологическом и юридическом факультетах университета и надеялся дополнить свою начавшуюся карьеру дипломата литературными успехами. Он пишет в 1901–1902 годах первую пьесу «Борьба», которая так никогда и не будет поставлена. Его драма «Ревнивец» более интересна и будет сыграна всего один раз в 1904 году. В этом произведении тема ревности приближается по своей важности к тому, какое место это мучительное чувство занимает в романе Пруста. В 1906 году Бибеско напишет еще одну пьесу — «Жак Абран», которая будет поставлена в 1910 году и выдержит несколько представлений.

Антуан, который прекрасно осознавал свою внешнюю привлекательность, постоянно был занят новыми любовными приключениями. Его кузина Марта Бибеско напишет о нем так: «От него я узнала, что значит быть соблазнителем, мужчиной, которого любят женщины». Характер Антуана сочетал умение привлечь, очаровать, быть внимательным и чувствительным с жестокостью, склонностью к интригам. Со страстью Антуана к секретам и мистификациям, кстати, столкнутся и исследователи биографии Пруста: в 1949 году, когда Антуан опубликует переписку с Прустом, он частично изменит и ее содержание, и ее датировку.

Антуан ввел Пруста в небольшой круг друзей, в который кроме него вошли Эмманюэль, старший брат Антуана, и еще один молодой аристократ — Бертран де Фенелон. Молодые люди с удовольствием играли в секретное общество. Каждый из его членов имел закодированное имя-анаграмму: Марсель превратился в Лекрама, братья Бибеско — в Оксебибов, Фенелон — в Ноленефа. Молодые люди заключили пакт, по которому должны были обмениваться информацией о том, что другие говорили о них в их отсутствие. При этом сообщения, которые запрещено передавать третьим лицам, обозначались кодовым словом «могила». Пруст надеялся, что этот пакт позволит ему контролировать друзей, а также быть в курсе всего, что происходило вокруг него. Однако очень скоро он осознал, что они, и в особенности Антуан Бибеско, слушали его признания, делились полученной от Марселя информацией друг с другом, но при этом мало или почти ничего не рассказывали о себе. Возмущенный Пруст напишет множество писем Антуану, в которых будет упрекать его в неискренности и нескромности.

Несмотря на все упреки и разочарования, Пруст сохранил привязанность и уважение к своему другу. Одной из причин этого можно считать то, что Марсель вызывал искреннее восхищение своих друзей, близких к миру искусства и способных оценить его одаренность. Если они не хотели участвовать в его психологических играх так, как ему этого хотелось, то это не значит, что они относились к Прусту с пренебрежением. Братья Бибеско были уверены в таланте Марселя и даже пытались оказать ему протекцию в издательстве НРФ, когда Пруст искал возможность опубликовать первую часть своей эпопеи «В сторону Свана». Именно в письме к Антуану Бибеско уже в 1902 году Пруст упоминал о тенях сотни героев романа, которые в его сознании, подобно теням умерших, с которыми встречался Одиссей, отправляясь в загробный мир, искали возможность обрести плоть и кровь и начать говорить. В том же 1902 году, когда мать Антуана неожиданно скончалась в Бухаресте, Пруст планировал отправиться в Румынию, чтобы поддержать друга.

Антуан и Марсель будут встречаться регулярно до 1904 года, когда Бибеско назначат секретарем Румынской миссии в Лондоне. В 1919 году друг Пруста женится на Элизабет, дочери Герберта Аскифа, бывшего премьер-министра Великобритании. Это событие будет упомянуто в дополнении к пастишу на Сен-Симона, написанном Прустом, в котором Антуан и его невеста будут названы своими реальными именами. В 1917-м Марсель также напишет другу письмо поддержки, когда узнает о самоубийстве Эмманюэля.

Отношения между Антуаном Бибеско и Марселем Прустом, как видим, были сложными. По сути, в них можно уловить повторение привязанностей Марселя к его одноклассникам из лицея Кондорсе. Пруст, без сомнения, был влюблен в своих новых друзей, однако они, несмотря на уважение, которое вызывал у них Пруст, не разделяли его чувств. Пруст пытался сблизиться то с одним, то с другим членами кружка. Так, он быстро устал от своей привязанности к Антуану и с лета 1902 года переключил внимание на другого молодого человека из «секретного общества» — Бертрана де Фенелона. При этом Антуан трансформировался в конфидента, которому Пруст рассказывал о своем интересе к Бертрану и у которого он стремился получить информацию о намерениях объекта своего нового увлечения.

Бертран де Фенелон был на семь лет младше Пруста. Этот именитый аристократ отличался исключительной красотой. Именно его внешность блондина с голубыми глазами стала основой для создания очаровательного образа Сен-Лу в романе «В поисках утраченного времени». Однако Бертран, как и другие члены «секретного общества», не хотел оказаться «под колпаком» у Пруста, которого страхи, ревность и неуверенность в себе быстро превращали в невыносимого тирана. Пруст еще надеялся на то, что в лице молодого аристократа он найдет идеального друга, когда в октябре 1902 года отправился с ним в путешествие по Голландии и Бельгии, последнюю долгую поездку в своей жизни. Его цель — прояснить отношения с Бертраном и познакомиться с фламандской живописью. При этом Фенелон с самого начала его разочаровал: друг Пруста предпочел путешествовать один, поэтому они, выехав из Парижа вместе, быстро расстались, чтобы затем ненадолго пересечься в Амстердаме и Гааге. Пруст, ненавидевший одиночество, ощущал себя настолько несчастным, что признавался в письме своим родителям, что каждый день успокаивает себя только тем, что обещает самому себе назавтра возвратиться в Париж. Но, несмотря на очевидные страдания, он за время двухнедельного вояжа посетил Брюгге, Гент, Антверпен, Дордрехт, Роттердам, Амстердам и Гаагу.

Вскоре после поездки — 31 октября — Фенелон получил известие о том, что он назначен на пост атташе при посольстве Франции в Константинополе. Без сомнения, эта новость расстроила Пруста, которого раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, он сохранял еще остатки привязанности к Бертрану, а с другой — страдал от разочарования. К этому добавилось раздражение, вызванное очередным конфликтом с родителями. Дело в том, что осенью 1902 года мадам Пруст предприняла новую попытку ввести поведение сына в рамки приличия, требуя от него сократить траты и изменить режим дня. Для того чтобы воздействовать на сына, она запретила слугам не только топить его комнату, не только подавать ему еду в неурочные часы, но и вообще оказывать любые услуги. Смесь эмоций, вызванных взаимоотношениями с родными и друзьями, спровоцировала взрыв гнева, который казался совсем несоответствующим характеру чувствительного писателя. О нем Пруст рассказал в письме к матери от 6 декабря 1902 года.

Марсель сообщает, что его приятели — Жорж де Лори и Бертран де Фенелон — приходили его навестить. Пруст, пребывая в раздражении из-за поведения слуг, при первом же не очень приятном замечании Бертрана бросился на него с кулаками, начал топтать только что купленную другом шляпу и в конце концов вырвал из нее подкладку. Чтобы мадам Пруст не подумала, что он преувеличивает, Марсель даже прикладывает кусочек ткани к письму. История о приступе гнева должна была, по всей видимости, заставить мадам Пруст смягчиться и перестать требовать от Марселя «невозможного».

Драка с Фенелоном не помешала Прусту 8 декабря 1902 года прийти провожать Бертрана, отправлявшегося в Константинополь с Лионского вокзала на знаменитом Восточном экспрессе. Пруст, которого отъезд друга оставил безутешным, даже спланировал поездку в Турцию для встречи с Бертраном, но этот проект, конечно, так никогда и не был осуществлен. Добавим еще, что Бертран де Фенелон погибнет во время Первой мировой войны, подобно Роберу де Сен-Лу из романа «В поисках утраченного времени».

Если с точки зрения развития дружеских отношений поездка в Бельгию и Голландию окончилась провалом, то с точки зрения подготовки к написанию романа она имела важнейшее значение. Рёскин, который был духовным мэтром Пруста, никогда не писал о фламандской живописи. Таким образом, путешествие должно было компенсировать «недостатки» учения философа. Так, во время поездки Пруст открывает для себя Яна Вермера Дельфтского, который с этого времени вместе с Мантеньей, Тицианом и Рембрандтом входит в число любимых художников писателя. Пруста, несомненно, привлекает умение Вермера передать красоту повседневности: он противопоставляет картины фламандца творчеству художников итальянского Ренессанса, изображающих своих прекрасных, но лишенных теплоты персонажей на фоне бесконечных пейзажей.

Живопись Вермера, который стал известен широкой публике только в середине XIX века, с его, по мнению Пруста, лучшей в истории мировой живописи картиной — «Вид Дельфта» — играет капитальную роль в романе «В поисках утраченного времени». Так, Шарль Сван пишет исследование, посвященное этому художнику, которое он никак не может закончить. Писатель Бергот отправляется на выставку Вермера и, глядя на «Вид Дельфта», осознает, насколько его последние произведения были сухими, лишенными жизни. Знакомство с живописью Вермера является также индикатором, который показывает уровень культуры персонажей: так, Одетта де Креси, например, не знает, кто такой Вермер и жив ли он еще.

Поездка в Бельгию и Голландию значительно обогатила «Поиски утраченного времени» и другими элементами. Города, которые посетил Пруст, постоянно упоминаются в романе, так же как и многие фламандские живописцы (Хальс, Рембрандт, Мемлинг, Рубенс, Рейсдаль, Ван Дейк и т. д.). Число фламандцев не должно удивлять — в романе Пруста упоминается более сотни разных художников. Именно это богатство позволило Эрику Карпелесу, одному из исследователей романа, издать книгу, посвященную «воображаемому музею» Марселя Пруста и составленную из репродукций картин, которые упомянуты писателем в «Поисках». Прекрасное знание живописи, изучению которой в Лувре, а также во время поездок в Италию, Голландию и Бельгию Пруст посвятил долгие часы, еще раз опровергает идею о его беззаботной светской юности.

АРИСТОКРАТИЧЕСКИЕ ДРУЗЬЯ И СВЕТСКАЯ ХРОНИКА В «ФИГАРО»

Пруст пытался заместить остывающие отношения с Антуаном и Эмманюэлем Бибеско, а также пустоту, оставленную отъездом Бертрана де Фенелона, множеством других светских знакомств с молодыми людьми из все более именитых фамилий. Среди его друзей в 1903 году появились выходцы из самых аристократических семейств. Например, Пруст познакомился с Иланом де Каса-Фуэрте, чей отец Пьер Альварес де Толедо маркиз де Каса Фуэрте был двоюродным братом императрицы Евгении. Илан, который, кстати, довольно близко знал Люсьена Доде, был одарен в поэзии и музыке, а также, подобно Прусту, страстно привязан к своей матери. Габриэль де Ларошфуко — еще один из этой группы блестящих друзей. Литературно одаренный, он регулярно публиковался в «Фигаро», а также писал роман «Любовник и врач», по поводу которого советовался с Прустом. Князь Леон Радзивилл, происходивший из семьи литовской и польской знати, также был другом Пруста того периода. Этого молодого человека Пруст включил в число своих знакомых-миллионеров, поскольку его мать являлась богатой наследницей из Монако. Характер Леона вызывал недоумение Пруста, то очарованного новым другом, то не желавшего его больше видеть.

Пруст сблизился и с Арманом де Грамоном, высоким, красивым, немного застенчивым аристократом, с большими способностями к математике (он будет заниматься сначала аэродинамикой, а потом оптикой). С Арманом Пруст подружился настолько, что тот даже пригласил его в числе других тридцати гостей на собственную помолвку. Впрочем, у Пруста об этом светском событии останется не самое приятное воспоминание. Он был огорошен приемом отца Армана, который попросил Пруста расписаться в книге почетных гостей, но при этом ограничиться в своей записи только именем, избегая сообщать свои «мысли». Пруст, который, как он считал, как раз именем своим похвастаться пока еще не мог, был обижен этим требованием аристократического семейства. Скажем в скобках, что писатель, похоже, еще не осознавал важность того, чему некоторые его друзья уже знали цену. Так, мадам де Ноай увековечила несчастный случай, произошедший с Марселем в ее доме в 1904 году: на разбитую и восстановленную танагрскую статуэтку она приклеила этикетку с надписью: «Статуэтка, разбитая Марселем Прустом». Светская знакомая писателя вполне разумно рассудила, что имя Пруста не только не уменьшит, но увеличит ценность принадлежавшего ей произведения искусства. Еще раз с высокомерием Грамонов Пруст столкнется после войны. Увлеченный математикой Арман поднимет на смех сравнение романа Пруста с теорией Эйнштейна, которое предложил один из критиков издательства НРФ. Пруст, в романе которого идея относительности действительно является одной из важнейших, будет обижен этими критическими замечаниями аристократа.

Несмотря на то что все названные выше светские молодые люди были одарены, умны, вращались в том же кругу, что и Пруст, ни один из них не стал близким другом Марселя. Более сердечные отношения сложились у него лишь с маркизом Луи д’Альбюфера, некоторые события из жизни которого повлияют на образ Робера де Сен-Лу в романе «В поисках утраченного времени».

Альбюфера влюблен в молодую актрису Луизу де Морнан, и перипетии их связи будут отражены в истории влюбленности Сен-Лу в актрису Рашель. Пруст, конечно, облагородит эти отношения. Если в романе Рашель — одаренная актриса, одним из прототипов которой является Сара Бернар, то Луиза де Морнан — очень красивая, неглупая молодая женщина, которая надеется сделать блестящую карьеру, но настоящего таланта у нее нет. Она будет иметь роли в основном второго плана, ее выступления будут проходить незамеченными, так что Прусту даже придется просить своих друзей-журналистов вставить в их отчеты о спектаклях доброжелательные отзывы о Луизе. А с 1906 года она вообще покинет сцену, хотя немного позже и сыграет несколько ролей в кино. Сам Альбюфера также недотягивает до уровня аристократа-интеллектуала, которым является Сен-Лу, поскольку к наиболее явным недостаткам Альбю, как называли его друзья, можно отнести то, что он не очень умен. Как заметит о нем Пруст, его ум равен таланту Луизы.

Тем не менее близость Альбюфера к образу Сен-Лу очевидна. Так, например, аристократические корни не позволят Луи жениться на Луизе, под давлением своей семьи он согласится на брак по расчету. То же самое произойдет в жизни персонажа романа. Прусту, кстати, придется играть свою обычную роль конфидента в драматический момент, когда Луиза наконец узнает о браке. Альбюфера до последнего скрывает информацию от нее, так что в конце концов она догадается обо всем, случайно подслушав фразу, оброненную одним из знакомых Луи. Пруст вынужден будет отвечать на бесконечные письма Луизы, в которых она будет жаловаться на предательство. Он же будет ежедневно посылать Альбюфера телеграммы от Луизы и передавать послания аристократа актрисе во время свадебного путешествия Луи по Египту. Несмотря на свой брак, Альбюфера не только не забудет увлечения Луизой, но до конца жизни будет выплачивать ей маленькую пенсию, точно так же как это будет делать Сен-Лу по отношению к своей любовнице.

Сходство Сен-Лу с Альбюфера в конце концов спровоцирует ссору аристократа с Прустом: узнав некоторые черты своей биографии в романе, он не сможет простить Марселю этой нескромности и порвет с писателем всякие отношения. Со своей стороны Луиза попытается представить свою дружбу с Прустом как любовную связь. В 1928 году она выставит его послания на аукционе и в интервью, данных ею по этому поводу, будет намекать на то, что писатель был ею увлечен, что у нее остались еще письма, которые доказывают эту привязанность. Однако эти «более интимные» послания так никогда и не будут найдены, а в тех, что ныне известны, комплименты Пруста имеют обычный для него преувеличенный характер.

Увлечение Пруста светом и знакомство с Гастоном Кальметом привели к рождению интересного проекта: в «Фигаро» Пруст начал публикацию серии статей, в которых описывал самые престижные парижские салоны. В течение 1903–1906 годов им были представлены салоны принцессы Матильды, мадам Мадлен Лемер, княгини Эдмон де Полиньяк, графини д’Осонвиль, графини Потоцкой. Эти статьи дополнили написанные немного ранее или в этот же период портреты нескольких героев светской хроники и друзей Пруста: Леона Радзивилла, Антуана Бибеско, графини де Герн, Альфонса Доде, Робера де Флера, Робера де Монтескью (часть из этих зарисовок так и не увидела свет при жизни писателя). Статьи, посвященные салонам, публиковались под псевдонимами, что позволяло Прусту сохранять относительную свободу в оценке того, о чем он рассказывал. Однако Гастон Кальмет открыл Мадлен Лемер имя автора, описавшего ее салон. Это обстоятельство вызвало неудовольствие писателя и стало одной из причин того, что он перестал готовить новые статьи из этой светской серии.

СМЕРТЬ АДРИЕНА ПРУСТА

В пятницу 27 февраля 1903 года на первой странице «Фигаро» была помешена статья, посвященная Адриену Прусту, умершему накануне от апоплексического удара. Статья сообщала, что еще утром в понедельник 23 ноября доктор Пруст участвовал в собрании Постоянной комиссии по туберкулезу, а после обеда он отправился к своим больным на обычные консультации. Во вторник в час дня он был на медицинском факультете, чтобы возглавить жюри на защите очередной диссертации. Именно здесь его поразил удар. Профессор скончался двумя днями позже, в четверг, не приходя в сознание.

Адриен Пруст был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Похороны собрали большое количество людей, были представлены совет университета, медицинский факультет, Академия медицинских наук. Среди присутствовавших было и множество дипломатов, пришедших почтить память того, кто боролся за санитарное благополучие всей Европы. На кладбище собрались также многочисленные аристократические пациенты доктора Пруста. Из друзей Марселя пришли его поддержать Антуан Бибеско, Луи д’Альбюфера, Анри де Ротшильд, Мария Нордлинджер. Профессор Дебов, декан медицинского факультета, произнес у могилы речь, не лишенную тонкости в оценке личности Адриена Пруста. Декан подчеркнул широту взглядов и твердость характера гигиениста: «Он был эпикурейцем настолько, чтобы получать удовольствие от жизни, не принимая близко к сердцу мелкие неприятности человеческого существования, скептиком настолько, чтобы быть терпимым по отношению к тем, кто удаляется от того, что мы считаем путем добродетели, и стоиком настолько, чтобы думать о смерти, не поддаваясь слабости».

В многочисленных письмах, написанных после смерти отца своему окружению, Пруст вспоминал последние дни жизни Адриена Пруста, и в частности свой недавний конфликт с ним. У Адриена и Марселя, как уже отмечалось, случались политические разногласия. 22 ноября, то есть за несколько дней до удара, состоялся очередной спор между отцом и сыном. Марсель напишет одному из друзей, что сожалеет о том, что он был слишком резок с Адриеном в тот вечер. Ему будет казаться, что он вел себя жестоко по отношению к кому-то, кто уже не мог себя защитить: в отличие от Марселя, который постоянно жаловался на собственное здоровье, его отец всегда стремился скрыть от детей свое плохое самочувствие.

Несмотря на это желание выглядеть полным сил и здоровья, усталый вид Адриена Пруста все-таки вызвал тревогу Робера. В день, когда с Адриеном случился удар, прежде чем отправиться на защиту диссертации, он побывал в гостях у младшего сына, который женился в феврале 1903 года и только что переехал из одной квартиры в другую. Отец хотел узнать о состоянии здоровья жены Робера, которая ожидала ребенка. Робер, заметив болезненный вид отца, решил проводить его до университета. Оставив отца в зале заседаний, Робер отправился в лабораторию, но через несколько минут один из ассистентов отца прибежал, чтобы сообщить, что Адриену стало плохо. Профессора Пруста нашли лежащим без сознания на полу в туалете и тут же отправили домой. В это время Марсель еще спал, и мадам Пруст разбудила его словами: «Извини, что я тебя беспокою, но твоей отец заболел». Как напишет позже сам Пруст, даже в этих обстоятельствах Жанна заботилась прежде всего о чувствах своих близких, стараясь не пугать их тревожными новостями раньше времени.

Мадам Пруст, несмотря на то что перенести потерю ей было гораздо тяжелее, чем ее сыновьям, проявила обычную свою твердость и даже дала Марселю очень удачный совет, как преодолеть тяжелые мысли и продолжить жить. Она предложила ему заняться тем, что могло бы, будь Адриен Пруст жив, принести ему удовольствие и радость. Например, она уверяла Марселя, что его отец был бы счастлив увидеть опубликованным перевод «Библии Амьена» Рёскина. Сам Марсель был настолько разбит семейным несчастьем, что даже хотел отложить публикацию. Однако мать настояла, чтобы Марсель, не задерживаясь, довел свою работу до конца. Ее желание увидеть книгу сына опубликованной было понятно. Зная неустойчивый характер Марселя, она, без сомнения, опасалась, что тот может оставить без завершения то, что потребовало нескольких лет усилий, тем более что процесс издания и так уже сильно затянулся. Дело в том, что текст Пруста в целом был готов уже в 1901 году и в тот же момент был отправлен в издательство «Олландорф», которое планировало опубликовать полное собрание сочинений Рёскина. Однако манускрипт Пруста пролежал около года без движения, а затем издательский дом просто разорился. Писателю пришлось обратиться к другому издателю — «Меркюр де Франс», где не сразу согласились на публикацию, поскольку печатать отдельное произведение Рёскина, по их мнению, не имело смысла. В «Меркюр де Франс» настаивали на том, чтобы Пруст подготовил что-то вроде сборника избранных страниц из сочинений английского автора. Однако Марсель сумел проявить твердость и настоять на своем, подчеркнув, что «Библия Амьена» является книгой, которая полностью посвящена французской истории, французскому искусству, французским соборам, а потому, несомненно, будет иметь успех во Франции, тогда как сборник не сможет отразить своеобразия идей Рёскина. Снова отложив издание книги, Марсель рисковал потерять возможность публикации, и потому, по мнению мадам Пруст, необходимо было довести проект до конца как можно быстрее.

«Библия Амьена» увидела свет в феврале 1904 года. Пруст посвятил эту книгу памяти отца. Предисловие к ней открывала цитата из Рёскина: «Затем приходит время трудиться […] а потом время умирать, которое в жизни людей счастливых не длится долго». Эти слова были выбраны писателем, поскольку они напоминали о том, что одно из последних и самых важных желаний Адриена было реализовано. Отец Марселя Пруста за несколько недель до смерти признался своему младшему сыну Роберу: «Я был счастлив всю мою жизнь. Теперь мне хочется только одного: уйти из жизни тихо и без страданий».

ПОПЫТКИ ИЗМЕНИТЬ ОБРАЗ ЖИЗНИ

За годы болезни у Пруста выработался особый распорядок дня, который предполагал сон днем и выход в свет поздним вечером. Пруст просыпался все позже и позже, привыкнув в конце концов вставать в 5–6 часов вечера. Он начинал свой день с ингаляций, зажигая специальную успокаивающую приступы пудру «Легра». Далее он завтракал, ограничиваясь круассанами и кофе. После завтрака он одевался и отправлялся к своим светским знакомым, а возвращался домой глубокой ночью, и если его не мучил очередной приступ астмы, засыпал. Таким образом, Марсель практически перестал встречаться со своими родными, настолько их распорядки дня отличались. Этот образ жизни после смерти отца Прусту на какое-то время захочется изменить, чтобы чаще видеть Жанну. «Моя дорогая мамочка, я пишу тебе это небольшое письмо во время моей бессонницы, чтобы сказать, что я думаю о тебе. Я бы желал, я обязательно хочу просыпаться вместе с тобой, пить кофе с молоком вместе» — такими пожеланиями наполнены его письма этого периода. Он мечтал жить не только в одном ритме, но и по одним принципам со своей матерью.

Несмотря на искреннее желание измениться, эти попытки нормализовать быт не привели к конкретным результатам, так же как и надежда Пруста избавиться от постоянных приступов астмы. После смерти отца Пруст решил проконсультироваться у нескольких лучших парижских врачей в надежде найти новое чудодейственное средство против удушья. В течение 1904 года он встречался с несколькими специалистами. Решение обратиться за консультациями имело под собой серьезное желание заняться собственным здоровьем, так как Пруст не любил докторов и наносил им визиты редко, только в случае крайней необходимости. Даже накануне своей смерти он отказывался от попыток помощи со стороны врачей. Пруста беспокоило то, что ему приходилось увеличивать дозы медикаментов, а также то, что иногда под влиянием этих все более высоких доз он чувствовал себя хуже. Так, однажды для того, чтобы повидать Альбюфера в Эвре, он принял так много лекарств, что не смог вовремя прибыть к поезду, так как был на грани потери сознания.

К сожалению, медики не смогли сказать ничего нового о том, что вызвало его заболевание. Доктор Мерклен, к которому Пруст обратился в начале своих консультаций, определил его астму как нервную и рекомендовал отправиться на лечение в Германию в специализированную клинику, в которой пациентов изолировали от их окружения, а также пытались лечить внушением, заставляя забыть «привычку быть больным». Идея, поданная доктором Меркленом о лечении в закрытом заведении, пугала Пруста, однако ее кардинальный характер, а также уверенность врача в положительных результатах заставят писателя после смерти мадам Пруст решиться пройти курс в одной из таких клиник. Доктор Вашид, к которому Пруст обратился во вторую очередь, поставил тот же диагноз астмы нервного происхождения. Пруст решил также проконсультироваться с доктором Линосье, которому написал письмо на двенадцати страницах, изложив всю историю своей болезни. Письмо так и не было отправлено, но сохранилось в архиве Пруста и помогает понять, с какими ежедневными проблемами сталкивался писатель и каким был его режим дня. Он сообщает, что основное, что его беспокоит, — это астма, приступы которой случались сначала только весной, затем стали длиться и весной и летом, чтобы в конце концов продолжаться в течение всего года. Приступы удушья вынуждают его есть только один раз в сутки, если не считать завтрака. Он не может себе позволить пить много жидкости: стакан минеральной воды перед сном вместо четверти вызывает у него очередной приступ удушья. В остальное время он поддерживает свои силы только большим количеством горячего кофе с молоком.

Летом 1904 года Пруст неожиданно для всех согласился отправиться в небольшой морской круиз на яхте «Элен», принадлежавшей господину Мирабо, банкиру, директору Банка Франции и тестю Робера де Бийи. Кажется, что это путешествие Пруст предпринял не столько ради собственного удовольствия, сколько ради новых впечатлений, которые были необходимы ему для какого-нибудь творческого проекта. Путешествие началось 9 августа 1904 года в Гавре, куда Пруст добирался на поезде. В вагоне Пруст чувствовал себя прекрасно, но по прибытии на яхту у него начался сильнейший приступ астмы, который вынудил Марселя закрыться на несколько часов в каюте. Писателю стало немного легче лишь после выхода яхты в открытое море и установления солнечной погоды. Однако уже 11 августа погода испортилась, начались дожди, и у Пруста возобновились его обычные приступы. На яхте он посетил Шербур, Сен-Мало, Динан, но уже 14 августа он был вынужден возвратиться в Париж.

В романе Пруста это короткое путешествие найдет отражение в форме разговоров повествователя с художником Эльстиром, который будет объяснять, в чем заключается для него очарование яхт. В морской одежде, а также в мебели на судне художника привлекает элегантная простота, а также особые, мягкие оттенки цветов, которые возникают, когда яхта освещена светом солнца, чуть приглушенного облаками над морем.

СТАТЬЯ «ГИБЕЛЬ СОБОРОВ»

Тем же летом одна из публикаций Пруста привлекла внимание уже не только знатоков творчества Рёскина, но и более широкой читающей публики, поскольку Пруст высказался по важному для французской политической жизни вопросу об отделении церкви от государства, которое будет осуществлено в 1905 году. В «Фигаро» от 16 августа 1904 года была напечатана его статья «Гибель соборов», в которой Пруст выступил против отделения, поскольку оно, по его мнению, спровоцирует разрушение памятников, являющихся «самым высоким и самым оригинальным выражением французского гения». Пруст предвидел, что это решение приведет к тому, что многие церкви, которые не имеют достаточно прихожан, будут закрыты.

Идеи писателя, который не отличался религиозностью, могли бы удивить, если не знать о его увлечении Рёскином и средневековыми французскими соборами. Благодаря внимательному изучению церковной архитектуры он был способен в своей статье подробно (хотя многократно цитируя исследование Эмиля Маля «Религиозное искусство XIII века») описать то, как проходит католическое богослужение и в будни, и в праздничные дни (писатель упоминал богослужение в Страстную субботу). По его мнению, государство, которое финансирует Коллеж де Франс, чьи лекции привлекают лишь относительно небольшое по сравнению со всем населением страны число слушателей, тем более должно поддерживать религиозные церемонии, которые отражают сотни лет истории христианства и на которых каждую неделю присутствует гораздо большее число французов.

Позиция, занятая Прустом, имела под собой твердую основу: за ней стояли не только несколько лет занятий Рёскином, но и некоторые личные впечатления. Так, в одном из писем Жоржу де Лори, написанном еще в июле 1903 года, он, рассказывая о провинциальном Илье, откуда происходил его отец, подчеркивает, что в городке церковь и колокольня являются единственными зданиями, которые устремлены к небу. Он сожалеет также о том, что в интеллектуальную элиту провинциального городка, которую составляют аптекарь, инженер, продавец очков, более не входит священник. Позиция Пруста найдет отражение и в романе «В поисках утраченного времени» в описании провинциального городка Комбре. Писатель, подчеркивая исключительную важность, которую имеет церковь в жизни французской провинции, напишет: «На расстоянии десяти миль […] казалось, что Комбре состоит только из церкви, которая вобрала его в себя, которая его представляет, которая говорит о нем и от его имени далям […]».

ПЕРЕВОД КНИГИ РЁСКИНА «СЕЗАМ И ЛИЛИИ»

Одновременно с публикацией «Библии Амьена» Пруст заключил второй контракт с «Меркюр де Франс» на перевод следующего произведения англичанина — его книги «Сезам и лилии». Контракт имел более выгодные для Пруста условия, поскольку публикация производилась не за его счет, к тому же он должен был получать около 15 процентов с каждой проданной книги начиная с пятисотого проданного экземпляра. Для своего нового проекта он изменил и методику работы — теперь первый перевод готовился не Жанной Пруст, а сразу же Марией Нордлинджер. Именно этот текст правился Прустом. Перевод в целом продвигался намного быстрее, чем в первый раз, Пруст чувствовал себя гораздо увереннее, поскольку он уже освоил и стиль, и основные произведения Рёскина, он более не нуждается в паломничествах к описываемым философом достопримечательностям. Пруст гораздо больше сосредоточивался на максимально точной передаче мыслей и стиля английского автора. В его переписке с Марией Нордлинджер упоминается внимательная работа над словом, многочисленные переделки и исправления ошибок. Он, как и прежде, постоянно обращался за советом и к самой Марии, и к другим знатокам английского языка. Именно это стремление как можно более точно передать английский текст, оставаясь, однако, в рамках тех возможностей, которые предлагает французский язык, будет отмечено во многих критических отзывах на этот перевод Рёскина.

Книга, выбранная Прустом, состоит из двух частей, слабо связанных друг с другом: первая часть — «Сокровища царей» — посвящена чтению, вторая часть — «Сады цариц» — отдана рассуждениям по поводу женского образования. Эту вторую часть зимой 1905 года Пруст начал даже переводить самостоятельно, без помощи Марии, которая задержалась во время своей поездки в Америку, увлеченная американским коллекционером картин Уистлера миллионером Фриером. Часть коллекции американца, кстати, будет выставлена в Париже в 1905 году, и Пруст посетит выставку. Однако Мария успела вернуться в Париж до окончания срока контракта, и они с Марселем завершили работу вместе весной 1905 года. Учитывая важность вклада Марии в перевод, Пруст предложил ей, чтобы ее имя было упомянуто в издании, но она отказалась, как и от посвящения, предложенного писателем. Рукопись была передана в редакцию в июне 1905 года, книга увидела свет в 1906 году.

Какова роль этого перевода в творческой жизни Пруста? Сам текст Рёскина, очевидно, не имеет большой значимости, поскольку не входит в число центральных произведений английского автора. Марсель даже, несколько преувеличивая, называет его «худшим произведением Рёскина». Если первая часть, посвященная чтению, еще содержит мысли, привлекательные для Пруста, то вторая, отданная размышлениям на тему об образовании для женщин, явно не входит в круг фундаментальных для него проблем. Тем не менее важность этого текста и особенно предисловия к нему в творческой эволюции Пруста трудно переоценить.

Перевод Рёскина имел, как уже отмечалось, психологическое значение для писателя: следуя за признанным мэтром мысли, он постепенно приобретал уверенность в себе. Оставаясь в тени философа, Пруст долго — в течение шести лет — набирался сил. Однако он все яснее ощущал в себе моральное требование более не прятаться за спиной учителя, а идти своей дорогой. В этой связи отказ Пруста от предложения, полученного им от итальянского издательства на перевод еще одной, третьей, книги Рёскина, представляется совершенно логичным: продолжать делать переводы — это значит оставить в стороне собственное самостоятельное творчество.

Именно этот процесс эмансипации, как представляется, является центральной темой предисловия к переводу «Сезама и лилий», написанного Прустом и опубликованного им в журнале «Ренессанс латин» 15 июня 1905 года. Работа над предисловием становится периодом перелома в творческом развитии Пруста. В небольшом тексте отражен не только уже упомянутый духовный переворот, связанный со взрослением, с осознанием готовности к самостоятельному творчеству, но и переворот стилистический: Пруст находит наконец свою длинную, полную мыслей и образов фразу. Кроме того, он использует повествование от первого лица, с акцентом на субъективном содержании, с опорой на собственные воспоминания. В текст входит тот автобиографизм, который станет одной из характерных особенностей романа «В поисках утраченного времени».

Предисловие начинается с совершенно прустовской вводной части, представляющей собой описание того, как писатель еще ребенком проводил время за чтением. В этом рассказе можно в сжатом виде найти картины французской провинциальной жизни в городке Комбре из романа «В поисках утраченного времени», поскольку тема чтения притягивает к себе целую группу других воспоминаний, позволяет передать атмосферу летнего отдыха в провинции, описать дом, обеды, сад, прислугу, родных и т. д. То есть воспоминания приводятся Прустом целым комплексом, одно из них влечет за собой другое: в результате читатель переживает погружение в прошлое. Этот комплекс связанных между собой ощущений, затопляющих настоящее, уже во многом напоминает то, как будет описано непроизвольное воспоминание в «Поисках утраченного времени»

За вводной частью начинается теоретическая, которая по сути представляет собой полемику с Рёскином и формулирует собственную позицию Пруста по отношению к творчеству. Писатель анализирует подход Рёскина и отмечает, что английский философ вслед за Декартом представляет себе чтение как форму общения с мудрецами из прошлого, которые передают читателю свои знания. Однако, по мнению Пруста, сам по себе процесс чтения составляет лишь фундамент духовной деятельности. Согласно Прусту идеи Рёскина могут создать иллюзию того, что истины о реальности находятся в некотором роде вне самого человека, не связаны с его собственными интеллектуальными усилиями, а также с его собственным духовным опытом. Тогда как поиски истин, считает писатель, должны проводиться не через выход вовне, но через погружение вовнутрь, через исследование собственных впечатлений, своих ощущений, своего жизненного пути.

Вводная часть статьи, представляющая собой погружение в детский опыт чтения, является именно такой попыткой освоения собственных, субъективных впечатлений, попыткой, инициированной Рёскином, но не равной тому, что делает английский философ. Эта субъективация, произведенная Прустом по отношению к творчеству, является продолжением той тенденции, которая уже была нами описана при анализе описания поездки Пруста в Амьен. История собственного освоения собора по следам Рёскина трансформируется во введении к «Сезаму и лилиям» в отдельное, параллельное тексту Рёскина произведение автобиографического характера.

Новизна подхода Пруста вызвала большой интерес критики. Предисловие Пруста привлекло внимание нескольких авторов, которые практически все дали положительный отзыв о статье Пруста. Одному из них предисловие даже показалось настолько самостоятельным текстом, что он посчитал, что Пруст использовал «Сезам и лилии» только как претекст для его публикации. Жан Боннерон и Андре Бонье сравнивали стиль Пруста в предисловии со стилем Монтеня. Это сравнение, действительно удачное, подчеркивает важность субъективного начала в тексте, а также внимание к собственной личности, индивидуальности, характерное для двух писателей.