Маршалы Наполеона

Глава 4
МАРШАЛ НЕЙ

Любое крупное историческое событие и тем более целая эпоха, как правило, не могут обойтись без своего рода «знаковых личностей», встречая имена которых даже непосвященному читателю становится совершенно ясно, о каком времени, собственно, идет речь. Для эпохи Наполеона Первого, времени так называемых Наполеоновских войн, такой личностью (не принимая в расчет, естественно, самого Наполеона), безусловно, является Мишель Ней — маршал Франции, герцог Эльхингенский, князь Московский, которого сам не слишком щедрый на похвалы император однажды назвал «храбрейшим из храбрых».

Мишель Ней родился 10 января 1769 г. в местечке Саррлуи, в семье бочара. Как выразился его биограф Эрик Перрен, намерение обнаружить в семействе Неев знатных предков — не что иное, как совершеннейшая химера^{385}. Отец Мишеля Пьер Ней был мелким собственником, владельцем нескольких небольших участков земли, но его главным занятием, приносящим основной доход в семейный бюджет, было ремесло бондаря. Он ловко управлялся с топором, с помощью четырех подмастерьев превращая деревянные доски в бочки. По словам биографа Нея, именно ремесло бочара помогло его семье выжить, сведя концы с концами во время небывало морозной зимы 1785 г., пустившей многих односельчан Пьера по миру^{386}.

До того, как заняться бондарным делом и создать семью, Пьер Ней несколько лет прослужил во французской армии. Ему довелось участвовать в Семилетней войне, сражаясь под знаменами Субиза в битве при Росбахе (5 ноября 1757 г.), где франко-имперские войска потерпели сокрушительное поражение от армии самого Фридриха Великого. Человек не робкого десятка, Пьер Ней дослужился в армии до звания сержанта^{387}. Выйдя в отставку, он женился на Маргерит Граванинье, ставшей заботливой матерью его троих детей, старший из которых, Жан, родился в 1767 г., а младшая, Маргерит, появилась на свет пять лет спустя. Таким образом, сам Мишель был вторым ребенком в семье. В крестьянских семьях, с их патриархальными устоями и традиционно большим вниманием к старшему сыну и наследнику, Мишель, если и не был обделен родительской заботой, то в любом случае в разряд баловней тоже не попадал.

Семья Нея была из числа протестантских, но когда Мишель подрос, отец все же решил отдать его для обучения в католический College des Augustins. В коллеже образованием подрастающего поколения ведали монахи-августинцы. Учение давалось маленькому Мишелю без труда, о чем красноречиво свидетельствовали его весьма неплохие школьные отметки^{388}.

Уже с детства Мишеля отличала склонность к лидерству, которая проявлялась во время обычных для мальчишек игр в войну. Организуя со своими сверстниками потешные баталии, «маленький Александр Великий» частенько являлся домой с разбитым в кровь носом и в разодранной в жаркой схватке рубашке^{389}. Как пишет один из биографов Нея, еще будучи совсем юным, он предчувствовал, что ему предначертано совершить нечто выдающееся^{390}. Дальнейшая судьба Мишеля Нея убедительно доказала: чем-чем, но провидческими талантами он не обладал. Поэтому утверждение его биографа о якобы по наитию открывшейся мальчонке из Саррлуи судьбе, вероятно, всего лишь красивая метафора, коими пестрят жизнеописания знаменитых деятелей, если об их детских и юношеских годах мало что известно.

По окончании коллежа Ней поступил в услужение к нотариусу, в конторе которого провел долгих четыре года^{391}. Однако, если они и принесли ему какую-нибудь пользу, то лишь ту, что он понял: это — не для него…

Годы учения остались позади, и перед 19-летним Мишелем встал вопрос о том, какую карьеру ему избрать. Родители Нея полагали, что их младшего сына вполне устроит повторение жизненного пути отца^{392}. Однако юный Ней не был склонен стать простой копией Нея-старшего. Он не желал прожить свою жизнь согласно чьим бы то ни было указаниям. Ведь в конце концов это была его собственная жизнь…

6 декабря 1788 г Мишель записался добровольцем в Regiment Colonel-Général des hussards^{393}, который нес гарнизонную службу в приграничном Меце.

Мишель служит в армии с удовольствием, не пренебрегая ничем, чтобы со временем стать образцовым гусаром. Физически очень сильный, рослый, неутомимый (это качество сразу же отмечают его сослуживцы^{394}), превосходный наездник, он скоро обращает на себя внимание начальства. Поначалу он выделяется из общей массы скорее своей приметной внешностью[149], нежели чем-либо еще. Обладатель ярко-рыжей шевелюры (именно за это солдаты впоследствии дадут ему прозвище «Le Rougeaud», которое можно перевести на русский язык, как «красноликий» или «красномордый»^{395}) и выразительных голубых глаз, Ней прослыл в своем гусарском полку превосходным фехтовальщиком. В пехотном полку де Вентимилля немедленно нашелся свой кандидат в лидеры по умению владеть шпагой. Вскоре соперники решили помериться силами на дуэли. Своевременно предупрежденное кем-то полковое начальство помешало воплощению «идеи» в жизнь, и по распоряжению командира полка Мишель был посажен на гауптвахту^{396}. По прошествии короткого времени, выйдя из гауптвахты, Ней вновь вызвал на бой своего соперника. На сей раз поединок состоялся, причем Мишель столь серьезно ранил своего противника, что тот был комиссован из армии^{397}.

Бретерская выходка сошла Мишелю с рук. Вероятно, причиной этого стало то, что молодой гусар с самого начала своей службы в полку выказывал совершенно особый интерес к военному делу, стремясь доскональнейшим образом освоить все тонкости солдатского ремесла. С другой стороны, во французской армии эпохи «старого порядка» дуэли между военнослужащими были вещью вполне заурядной, а стало быть, и не наказуемой по всей строгости закона, если, конечно, речь шла о поединке лиц, равных по званию и своему социальному статусу.

Уроженцу Лотарингии Нею пришлось в армии срочно осваивать как следует французский язык. Дело в том, что если Мишель очень хорошо знал немецкий язык, язык Шиллера и Гете^{398}, на котором свободно говорило местное население Лотарингии, на протяжении долгих веков находившееся под властью Священной Римской империи германской нации, то с французским у него были определенные проблемы. Молодой лотарингец говорил по-французски с заметным немецким акцентом, что же касается чтения и письма, то тут дела обстояли еще хуже. Мишель проявил упорство и, хотя его французский так никогда и не стал безупречным, он тем не менее смог сдать необходимые тесты^{399} и 1 января 1791 г. получил чин Brigadier fourrier (капрала-квартермейстера)^{400}. В ноябре этого года в Саррлуи умерла его мать^{401}.

Между тем начавшаяся во Франции в 1789 г. революция открыла перед Неем, как и перед многими другими честолюбивыми военными из низов, широкий путь к карьере. «Революция, исключившая множество людей (из армии), — писал один роялистский автор, — поставила на их места других для нее надобных, на которых бы они никогда без нее не были. Адвокаты, купцы… сержанты и капралы… поставлены были в предводители (французского) войска»^{402}. Конечно, в 1791 и даже в 1792 г. Ней еще очень далек от «предводительства». Он всего лишь делает первые шаги на том поприще, где ему впоследствии предстоит прославиться, став одним из самых знаменитых маршалов Первой империи.

1 февраля 1792 г. Ней получает очередное повышение — чин maréchal des logis (вахмистра)^{403}. В апреле 1792 г. Австрия и Пруссия вступают в войну против революционной Франции. Вспоминая о том времени, будущий наполеоновский маршал Сен-Сир отмечал: «Войны, которые я описываю, принадлежат к достопамятной для нас эпохе. Я горжусь тем, что участвовал в них, потому что никогда французы не оказывали столь геройского мужества, столь редкого постоянства. Чтобы сохранить целость государства и народную независимость, им надлежало победить соединенные армии всей Европы. Ни одна война не требовала от нас столь необыкновенных усилий и ни одна не увенчала нашего оружия такою славою»^{404}. «Как и многим другим, — пишет биограф Нея, — начало военных действий предоставило нетерпеливому Мишелю… шанс доказать свою доблесть»^{405}.

Инициаторы войны — жирондисты были преисполнены оптимизма насчет перспектив начавшейся военной кампании. «Эта война-потоп обновит лицо мира и водрузит знамя свободы на дворцах королей, на серале султана, на замках мелких феодальных тиранов, на храмах пап и муфтиев», — заявил вождь Жиронды Жан Пьер Бриссо^{406}.

Реальное положение дел во французской армии, сложившееся к апрелю 1792 г., впрочем, не давало оснований надеяться на то, о чем с пафосом вещал Бриссо. По свидетельству Сен-Сира, «линейные полки (французской армии) были изрядно обучены, но единственно для парадов и для маневров, и были чрезвычайно ослаблены беспрестанными побегами. Они не могли быть укомплектованы набором, потому что молодые люди охотнее вступали в волонтерские батальоны. Артиллерия состояла из семи полков, каждый в два батальона, превосходно обученных… Кавалерийских полков было пятьдесят девять, из которых двадцать четыре полка тяжелой кавалерии были весьма хорошо устроены и обучены и имели прекрасных лошадей, хорошо выезженных и, может быть, даже измученных беспрестанною манежною ездою… Драгунских полков было восемнадцать, конно-егерских двенадцать, гусарских пять: они также имели хороших лошадей и отличались устройством и преданностью. Число легкой кавалерии было недостаточно…

С этими силами, — продолжает Сен-Сир, — можно было предпринять войну против одной из первостепенных держав; но они были недостаточны против коалиции, которая угрожала Франции… К тому ж армия нуждалась в офицерах, которые начали переходить за границу именно при наступлении войны; их недоставало двенадцать тысяч, когда последовал разрыв с Австриек)»^{407}.

Настоящая служба в действующей армии (это так называемая Армия Севера, которой командует генерал Дюмурье) начинается для Мишеля Нея только в 1793 г.^{408} Впрочем, еще до того, как присоединиться со своим полком (с 1791 г. полк именуется 5-м гусарским) к армии Дюмурье, Ней меняет нашивки вахмистра на погоны аджюдана. Это происходит 14 июня 1792 г.^{409} За оставшиеся полгода Мишель получает еще два повышения по службе — в конце октября он становится подпоручиком, а в начале ноября — поручиком 5-го гусарского. Таким образом, за два года с небольшим Ней из рядового гусара «из глубинки», рыжеволосого и драчливого нарушителя спокойствия без особых служебных перспектив, превращается в офицера. С чем связана эта удивительная метаморфоза? Скорее всего с тем, о чем писал Сен-Сир: в условиях начавшейся войны с грозной антифранцузской коалицией европейских держав и почти повального бегства офицерского корпуса «старой» армии за границу, революционная Франция остро нуждалась в командирах среднего звена. Любой мало-мальски инициативный военный, пусть даже с небольшим стажем воинской службы, освоивший тонкости своего ремесла, мог рассчитывать на повышение, очередной и даже внеочередной чин. Что же касается общего уровня знаний и образования у Нея, то можно сказать, что он не претерпел существенных изменений. Как и прежде он был невысок, а грубоватая и «простецкая» внешность Мишеля приводила к тому, что люди, не слишком хорошо его знавшие, считали 23-летнего поручика, может быть, и добрым, но весьма недалеким малым.

Между тем во Франции в начале 1793 г. происходят важные перемены. 21 января 1793 г. на эшафот поднимается король Людовик XVI, которого теперь, правда, именуют Капетом, и республика, провозглашенная в стране еще в сентябре предыдущего года, получает свою кровавую жертву. Достоверных сведений о том, как Ней отнесся к этому событию, не сохранилось. Впрочем, генерал Сарразен, правда, много позже, уже во времена Реставрации, уверял, что Ней и он сам «с негодованием и яростью» восприняли «ужасное убийство наилучшего из королей»^{410}. Так ли все было на самом деле? Учитывая время, когда Сарразен сделал свое признание и даже саму его тональность («убийство наилучшего из королей»), можно усомниться в его искренности. И все же есть определенные основания, чтобы поверить словам Сарразена. Дело в том, что Сен-Сир, описывая положение, существовавшее во французской армии в начале революционных войн, заметил, характеризуя кавалерийские части (а Ней ведь как раз и служил в кавалерии): «Не знаю, почему подозревали, что эти полки были менее привержены революционному правительству, нежели прочие войска»^{411}.

Однако, если Нея и возмутила расправа над этим «бедным тираном», как выразился по поводу Людовика XVI один из его современников, то это не помешало ему верой и правдой служить революционной родине, вынесшей этот суровый вердикт.

Очутившись в действующей армии, Ней очень скоро проявляет те качества, которые затем на протяжении двух десятков лет будут отличительными чертами его «почерка» как военачальника: неукротимую энергию, сообразительность, ясность понимания стоящих перед ним задач, бесстрашие. Нею было абсолютно неведомо чувство страха. Когда однажды его спросили, испытывал ли он когда-либо страх, Ней не раздумывая ответил: «Нет, для этого у меня не было времени»^{412}.

С 1792 по 1794 г. Ней служит в Армии Севера. Первое крупное сражение, в котором ему довелось участвовать, — проигранная французами битва под Неервинденом (18 марта 1793 г.)^{413}. Затем следуют новые бои, стычки, наступления, отступления, — все то, без чего невозможна ни одна война. И везде, при всех обстоятельствах Мишеля не покидает присутствие духа. Его беспримерная отвага и находчивость — первые качества воина — входят в поговорку. Однажды во время отступления с маленьким отрядом в двадцать гусар Ней ухитрился наголову разбить вражеский отряд в три сотни сабель…^{414}

12 апреля 1794 г. Ней получает чин капитана. Тогда же его замечает генерал Клебер — один из самых выдающихся и ярких полководцев Республики. Шестнадцатью годами старше Нея, Клебер — сын каменщика из Страсбурга к 1794 г. был известной и популярной во французской армии личностью. Вступив в ряды Национальной гвардии в самом начале революции, Клебер уже в 1792 г. командует легионом волонтеров в армии генерала Кюстина, а затем, в течение четырех месяцев живя, как он сам выразился, «под сводом огня», возглавляет героическую оборону Майнца, осажденного австрийскими войсками. Ему удается заключить с противником почетную капитуляцию, согласно которой гарнизон Майнца покинул город с оружием в руках. Затем Клебер принимал участие в боевых действиях на Западе, сражаясь с вандейскими мятежниками[150]^{415}. Будучи направлен в Самбро-Маасскую армию генерала Журдана, Жан Батист Клебер, к тому времени уже дивизионный генерал, и заметил там Нея. Клебер захотел взять лихого капитана к себе в штаб и не был разочарован своим выбором. «Капитан Ней, — докладывал Клебер комиссару Конвента Жилле, — продемонстрировал чудеса храбрости. С тридцатью драгунами 7-го драгунского полка и несколькими ординарцами он атаковал две сотни черных гусар и отбросил их, приведя в величайшее смятение»^{416}.

Генерал Клебер

В мае 1794 г. Клебер поручает Нею возглавить отряд в 500 кавалеристов, а через два месяца он становится командиром эскадрона в Самбро-Маасской армии^{417}. Жан Батист — его непосредственный начальник, как и прежде, особо выделяет среди всех прочих упрямого и отважного лотарингца. По словам Сарразена, «Ней был вторым Клебером»^{418}. Возможно, этим удивительным сходством Клебера и Нея и объясняется тот особый доверительный, совсем не субординационный тон, который установился в их взаимоотношениях.

В конце 1794 г. Ней принимает участие в осаде Маастрихта. Во время этой осады, 22 декабря, он был ранен пулей в левое плечо^{419}.

1795 г. проходит для Мишеля без особых происшествий. Единственное жаркое дело, в котором ему довелось отличиться в этом году, — битва при Опальдене (8 сентября 1795 г.). В этом сражении обе стороны — французы («синие и белые»[151]) сходятся в братоубийственной схватке…

Начиная с 1796 г. Ней командует кавалерией дивизии генерала Колана. В этом качестве он сражается под Альтенкирхеном (4 июня 1796 г.) и участвует в штурме Вюрцбурга (15 июля 1796 г.), захватив в плен две тысячи австрийцев, хотя под его командой было не больше сотни гусар^{420}. Вскоре Нею доводится участвовать в сражении при Форхайме и, как всегда, в нем отличиться. 1 августа 1796 г. Клебер представляет его к званию бригадного генерала^{421}.

В начале кампании 1797 г., как и в предшествующие два с лишним года, Ней сражается с австрийцами в рядах Самбро-Мааской армии, под началом генерала Поля Гренье, который был его земляком — уроженцем Саррлуи. 19 апреля французы одерживают победу при Кирхберге, а уже через день близ Гиссена бригадный генерал Мишель Ней попадает в плен к неприятелю. По словам его биографов, причина этого — простая случайность. Во время отступления французской армии Ней, шедший со своими гусарами в арьергарде, внезапно обнаружил батарею конной артиллерии, по какой-то причине оказавшуюся без орудийной прислуги и, по-видимому, обреченную попасть в руки врага. Не долго думая, Ней развернул своих кавалеристов, бросив их в атаку на австрийский полк, уже почти захвативший бесхозные пушки. Не ожидавшие ничего подобного, австрийцы подались было назад, как тут прямо во фланг гусаров Нея атаковал полк тяжелых драгун неприятеля. В короткой и жестокой схватке отряд Нея был разбит, а он сам, со сломанной саблей в руке, придавленный павшей во время боя лошадью, попал в плен к австрийцам^{422}.

Ней пробыл в плену чуть больше месяца и был отпущен «на честное слово» 27 мая 1797 г., а затем уже обменен на взятого в плен австрийского генерала. Тем временем, как раз в мае 1797 г. (жерминале V года по республиканскому календарю), серьезно осложнилась внутриполитическая обстановка во Франции. Выборы в законодательные советы Республики[152] внезапно дают значительное большинство в них роялистским и пророялистским элементам, так называемой партии Клиши[153]. После некоторого колебания и непродолжительных раздумий Директория с помощью армии «наводит порядок» в стране, арестовав большинство не угодных ей депутатов.

По словам одного из его биографов, Ней принимает происходящее близко к сердцу. Он — всецело на стороне правительства. Всю присущую ему энергию и буйный темперамент Ней обращает против «эмигрантов», зловредной, враждебной республике «партии Клиши». Это был «единственный раз, когда он (Ней), — пишет Данн-Патгисон, — активно вмешивался в политику»^{423}. По счастью для Нея, его «опыт» участия в политической жизни был более чем скромен. По верному замечанию Делдерфилда, «он (Ней) никогда ничего не смыслил в политике… Его лозунгом было слово «долг»…»^{424}.

Первый же долг солдата — защищать Отечество, воевать за него. Этому долгу Мишель Ней останется верен до конца своих дней.

Обретя долгожданный мир со всеми своими противниками, исключая Англию, «Франция в эту минуту, после победы республики в фруктидоре[154], казалось, приняла на себя опеку над всеми слабыми землями и защиту их»^{425}. Все же, совсем мирным 1798 г. так и не стал. Начавшаяся Египетская экспедиция Наполеона Бонапарта вызвала целый ряд важных и долгосрочных последствий. Мертвая зябь европейской внешней политики после Кампо-Формио[155] оказалась серьезно встревожена амбициозным планом Директории утвердить французское господство на Ближнем Востоке. Однако Мишелю Нею не пришлось разделить с Бонапартом опасности и славу Восточного похода. Для него, в отличие от честолюбивого корсиканца, война началась с годичным «опозданием» — весной 1799 г.

Войска грозной антифранцузской коалиции европейских держав наступают на разных фронтах: это и равнины Италии, и Швейцарские Альпы, и прирейнские земли, и отвоеванные у моря голландские низины. Один из главных фронтов — по-прежнему рейнский, германский фронт. С началом военных действий Ней попадает в Рейнскую армию Республики в качестве командующего ее кавалерией.

Первое крупное событие кампании 1799 г., в котором участвует Ней, — осада города Маннгейма, удерживаемого большим австрийским гарнизоном. Австрийцы упорно обороняются, французы столь же упорно осаждают город. И те, и другие прекрасно понимают важное стратегическое значение Маннгейма — настоящего ключа ко всей Южной Термании.

Австрийцы полагают, что находятся в относительной безопасности, ибо между ними и французской армией — широкий Рейн, переправиться через который незаметно французам, разумеется, не удастся. Столь надежное, по их мнению, прикрытие побуждает австрийцев рассредоточить свои силы по близлежащим деревушкам, разбросанным вокруг Маннгейма. Когда Нею становится обо всем этом известно, в его голове мгновенно вырабатывается план: с небольшим отрядом незаметно форсировать Рейн и внезапным ударом (coup-de-main) захватить город. Но чтобы такая операция прошла успешно, чтобы дерзкий налет не превратился в дорогостоящую авантюру, Нею совершенно необходимо точно знать, где находятся постовые в самом Маннгейме и где расположились австрийские отряды, находящиеся вне городских стен. Мишель не может никому доверить рискованное задание выяснить, каково месторасположение австрийцев, и, «преобразившись» в пруссака, под покровом ночи он перебирается через Рейн, оказавшись на вражеском берегу. Превосходное знание немецкого помогает Нею сойти за местного жителя и беспрепятственно выяснить все то, без чего нападение на Маннгейм с малыми силами может закончиться в лучшем случае пленом для атакующей стороны. Проводя эту личную рекогносцировку, Ней, конечно, очень рискует: ведь стоит какому-нибудь бдительному австрийцу выяснить, кто он такой, и его немедленно расстреляют на месте как вражеского шпиона… Фортуна благоприятствует храбрецам. Ней возвращается в свой лагерь и уже на следующий же вечер «наносит визит» неприятелю, прихватив с собой небольшой отряд. Со штыками наперевес солдаты Нея внезапным ударом опрокидывают выставленную австрийцами стражу и вихрем врываются в город. Внезапность нападения, темнота ночи, скрывшая от австрийцев малочисленность нападавших, командирский, громовой голос Нея, потребовавшего у коменданта немедленной сдачи крепости, — все это превратило в итоге дерзкий набег в успешную военную операцию.

28 марта 1799 г. Ней получает новое повышение: теперь он — дивизионный генерал^{426}. Удивительно, но это заслуженное им отличие скорее озадачивает Нея. В противоположность большинству военных он совсем не честолюбив в том плане, что он нисколько не гонится, а следовательно, и не особенно ценит всякого рода внешние атрибуты славы вроде чинов, званий, орденов и тому подобных отличий. Слава быть со своими солдатами в самом опасном месте, слава разделять с ними все тяготы службы, честно исполнять свой долг — все это для Нея неизмеримо важнее пустых и пышных званий, чванного самодовольства выскочки. К тому же он не уверен, соответствуют ли новому высокому чину его способности. Когда вскоре после повышения правительство решает поручить Нею временно исполнять обязанности командующего Рейнской армии Республики[156], он почти с испугом пишет Директории: «Учли ли вы недостаточность моих военных способностей для того, чтобы доверить мне столь высокую должность?»^{427}.

Власть предержащие не обращают внимания на генеральскую скромность. В начале мая 1799 г. генерал Мишель Ней командует легкой кавалерией Гельвецкой армии, а три недели спустя — гвардейской дивизией, причем его непосредственным начальником здесь является генерал Николя-Шарль Удино, впоследствии, как и сам Ней, один из наполеоновских маршалов.

Удино

Из писем к Нею той поры сохранились немногие, но среди них есть одно в высшей степени интересное, поскольку оно подтверждает редкостное для военного человека отсутствие у адресата чего-либо даже отдаленно напоминающего тщеславие. Автор этого письма — Бернадот, сослуживец Нея по Рейнской армии. «Посмотри вокруг себя, мой дорогой Ней, — писал ему Бернадот 14 мая 1799 г., — и честно мне ответь: разве твоя совесть не повелевает тебе распрощаться со скромностью, которая становится ложной и даже опасной тогда, когда она чрезмерна. Нам нужны герои, сердцам которых неведом страх, соблазны и которые, сверх того, исполнены благородного честолюбия… У кого, как не у тебя предостаточно этих талантов и качеств?.. Прощай, мой дорогой Ней. Я говорю с тобой как отец, но… так же как и тот, кто связан с тобой узами искренней дружбы и огромного уважения»^{428}.

Отважно сражаясь в рядах Рейнской армии, «Ней, как и все прочие военные его эпохи, с осуждением относился к гражданскому обществу из-за его нестабильности, его аморальности и… развращенности»^{429}. Всегда пользующийся популярностью в стране, сотрясаемой глубоким и всеобъемлющим кризисом, лозунг «сильной руки», по-видимому, не был неприемлем для такого человека, как Мишель Ней. Поэтому нет ничего удивительного в том, что низвержение агрессивно-бессильной и фатально бездарной Директории в результате переворота 18 брюмера 1799 г. вполне им одобряется. Месяц спустя после этого знаменательного события в письме к командиру эскадрона Денуайе Ней с энтузиазмом рассуждал о преобразованном правительстве, искренне желающем блага для Республики, и об офицере[157], способном оказать важные услуги Отечеству^{430}. Правда, на основе этого письма Нея все же будет неправильным предположить, что он увидел в «революции 18 брюмера» нечто совсем отличное от всего происходившего во Франции начиная с 1798 г. В его представлении первый консул — генерал Бонапарт был всего-навсего первым магистратом Республики и никем иным. То, что Ней — республиканец, не подлежит ни малейшему сомнению. Прежде всего это объясняется тем, что он «рейнец». «Эта новая великая Рейнская армия, — писал об армии Рейна 1799 г. Альбер Ван-даль, — …насчитывала в своих рядах благороднейшие силы Франции; она была проникнута энергическим революционным духом и гораздо меньше предана Бонапарту чем свободе. Многие офицеры и солдаты в ней не отделяли воинского долга от долга гражданина. Именно в силу своих добродетелей и страстей эта армия была не слишком податлива…»^{431}.

Другое объяснение республиканизма Нея состоит в том, что, невзирая на изъяны своего образования, Мишель прекрасно понимал: революция и республика дали ему все; без них деревенский мальчонка из Саррлуи, наверное, мог заслужить в самом лучшем случае сержантские нашивки и ничего больше… О людях, подобных Нею, один роялистский автор писал буквально следующее: «Имея существование свое от революции, которой они предались, сии генералы защищали оную с настоятельностью воли, которая полагала, что не сделано еще ничего, когда осталось что-либо еще предпринимать, и с приверженностью, не знающею иных пределов, кроме смерти»^{432}.

Бонапарт — первый консул

Приветствуя переворот 18 брюмера, Ней, однако, — далеко не бонапартист. «Поверьте мне, мой дорогой генерал, — пишет он своему другу Лекурбу в ноябре 1799 г., — мое единственное честолюбие состоит в том, чтобы исполнить свой долг. Я никогда не унижусь до того, чтобы служить отдельным людям. Я всегда думаю лишь о моей стране… и пожертвую ради нее всем, если обстоятельства того потребуют»^{433}.

В кампании 1800 г., как и в предыдущие годы, Ней вновь сражается в рядах Рейнской армии под командованием генерала Моро. По словам одного из его биографов, именно Нею принадлежит слава победы над австрийцами в битве под Гогенлинденом (2–3 декабря 1800 г.), в которой армия Моро наголову разгромила армию эрцгерцога Иоанна^{434}. Впрочем, столь высоко оценивая роль Нея в этом сражении, его биограф, видимо, впадает в «грех» преувеличения, вообще присущий многим авторам жизнеописаний. К тому же гогенлинденская победа «была не плодом заранее продуманной стратегии, а, как верно выразился Наполеон, «удачной встречей», правда, крупного масштаба. Успех, — замечает Ганс Дельбрюк, — выпал на долю французов… благодаря качественному превосходству войск и решительности юного генерала Ришпанса»^{435}.

Но и Ней, несомненно, отличился в сражении 2–3 декабря, ибо вскоре после Гогенлиндена получил денежную награду в 10 тыс. франков «от благодарного Отечества»^{436}.

Однако «благодарное Отечество» в лице первого консула Республики генерала Бонапарта не спешит доверить Нею сколько-нибудь ответственный пост, поручить ему важное дело. Но репутация, которую Ней завоевал, сражаясь в рядах Рейнской и Самбро-Маасской армий, все же не может быть проигнорирована главой государства. И вот, три месяца спустя после заключения Люневильского мира с Австрией, в мае 1801 г. по приглашению Наполеона Ней является в Париж. Первый консул принимает Нея в бывшем королевском дворце Тюильри, его знаменитом павильоне Флоры, ибо отныне раззолоченные тюильрийские чертоги Бурбонов — резиденция Бонапарта. Это их первая встреча. Превосходный психолог, Наполеон легко находит нужную тональность в разговоре с неотесанным и простоватым воякой. Единственная дань формальностям — представление Нея Бонапарту находящимся здесь же генералом Бертье — в ту пору военным министром Республики. Дальше все происходит так, как если бы встретились два старых друга, один из которых безмерно рад показать приятелю свой дом и свой город. «Добро пожаловать, гражданин Ней, добро пожаловать в Париж и в Тюильри»^{437}, — такими словами встречает Наполеон Нея. Первый консул мастерски изображает радушие, напоследок одарив Мишеля саблей: «Примите это оружие, — говорит он, — на память о дружбе и уважении, которые я испытываю по отношению к вам. Оно принадлежало паше, нашедшем геройскую смерть в битве при Абукире[158]»^{438}.

Ней то ли очарован, то ли ошарашен, а скорее всего и то и другое вместе. Любопытное свидетельство тех чувств, которые он испытал, впервые увидевшись с Наполеоном в Тюильри, — его письмо, написанное Мишелем вскоре после того, как эта встреча состоялась: «Прием, который я встретил у генерала Бонапарта, превосходит все, что можно описать, — не без изумления сообщает Мишель своему корреспонденту. — Он (первый консул), — продолжает Ней, — обязал меня сопровождать его на спектакль после обеда и вслед за продолжительным и очень приятным разговором отвез меня в мою гостиницу…»^{439}.

Но, несмотря на любезный прием и обходительность, проявленные в отношении Нея, Наполеон не собирается давать мало ему известному рубаке должность или поручение, представляющие какую-либо важность[159]. Обласканный первым консулом, но не получивший никакого назначения Мишель Ней уже на следующий день после визита в Тюильри покидает Париж. Он возвращается домой, в Саррлуи. За то время, что он отсутствовал, здесь произошли перемены и, кроме постаревшего на восемь лет отца, его встречает сестра, успевшая обзавестись семейством и именуемая теперь гражданкой Мунье[160]. Генерал без обязанностей: пожалуй, первый и последний раз в своей жизни Ней оказывается в подобном положении… Те месяцы (где-то чуть более полугода), что он проводит дома, Мишель изнывает от безделья, не зная, чем себя занять. Наблюдательные деревенские кумушки зорко следят за тем, что происходит в доме у Неев, и вскоре, к немалой своей радости, открывают «тайну»: Мишель Ней встречается с некоей молоденькой немкой, которую молва немедленно превращает в его любовницу^{440}. Как знать, возможно, это и правда. Однако привыкшему к службе, напряженному ритму жизни Мишелю очень скоро надоедает праздное времяпрепровождение даже в обществе хорошенькой и неравнодушной к нему девицы.

Жозефина

Ближе к концу 1801 г. Ней-младший узнает о том, что правительство снаряжает экспедицию на остров Сан-Доминго. Экспедиционным корпусом, по слухам, назначен командовать зять первого консула — генерал Леклерк. Шарль Виктор Эмманюэль Леклерк, как и Ней, дивизионный генерал, был с ним знаком по Гогенлинденской кампании 1800 г. Быть может, это обстоятельство побудило Мишеля в начале декабря 1801 г. отправиться в Париж с намерением попасть в состав готовящейся экспедиции. 4 декабря он обратился к Бертье с просьбой разрешить ему принять в ней участие в качестве начальника кавалерии экспедиционного корпуса. Бертье дал согласие на просьбу Нея, о чем даже было опубликовано соответствующее сообщение в газетах. Но уже буквально на следующий день Ней написал Бертье записку, в которой извещал последнего о том, что он отказывается от своей просьбы, так как некие «семейные дела» настоятельно требуют его присутствия во Франции. 1 января 1802 г. Ней вновь выступает в роли просителя. На сей раз он хочет получить все у того же Бертье согласие предоставить ему пост инспектора кавалерии. Военный министр, не выказав никакого неудовольствия, соглашается дать Нею этот пост.

«Секрет» неизменного успеха Нея — в матримониальных планах жены первого консула — Жозефины; дело в том, что супруга Бонапарта имеет свои виды на статного 33-летнего генерала, ибо она задумала женить его на близкой подруге своей дочери Гортензии Аглае Огье. Чтобы не упустить завидного жениха, Жозефина стала оказывать Нею «высочайшее покровительство», настояв перед Бертье на удовлетворении всех пожеланий упрямого лотарингца.

Судьба двадцатилетней Аглаи Огье, племянницы камеристки королевы Марии Антуанетты — госпожи Кампан, была по-своему трагичной. Ее мать — ревностная монархистка — покончила с собой, выбросившись из окна в день казни королевы. Отец Аглаи, занимавший ответственный пост в финансовом департаменте, попал за решетку при якобинцах, и лишь низвержение Робеспьера вернуло ему свободу. Воспитание девицы Огье взяла на себя ее тетя, г-жа Кампан, организовавшая специальный пансион, в котором было около ста воспитанниц, получавших совсем неплохое для того времени образование и навыки поведения в светском обществе. О престижности пансиона г-жи Кампан красноречиво свидетельствовал тот факт, что в нем обучались падчерица и даже родные сестры первого консула. «Если мне когда-либо доведется создавать женскую республику, — говорил Наполеон, отмечая заслуги г-жи Кампан, — я поручу вам в ней пост первого консула»^{441}.

Высокая, стройная брюнетка, черные глаза которой на удлиненном лице, по словам современницы, «напоминали прекрасных дев Востока»^{442}, Аглая не была склонна к меланхолии, но, напротив, обладала жизнерадостным и веселым характером[161]. За годы обучения в пансионе тетушки она отнюдь не стала «синим чулком» или салонной жеманницей, успешно проскользнув между Сциллой и Харибдой светского образования. Совсем не красавица, Аглая в то же время не была дурнушкой, умея располагать к себе собеседника и как-то незаметно, исподволь внушить доверие и желание излить душу.

Занявшаяся устройством судьбы Аглаи Жозефина организовала ее встречу с будущим супругом, пригласив для этого Нея в замок Гриньон, близ Версаля, где проживало семейство Огье. Первое свидание закончилось полнейшим фиаско: жених был робок и неловок, невеста — холодна и неискренна. Причиной столь досадного для Жозефины провала, как она вскоре выяснила, был нелепый костюм и смешная прическа явившегося в Гриньон Нея, сразу же замеченные и «оцененные» Аглаей. С другой стороны, Мишель, «опыт» общения которого с благородными девицами равнялся нулю, тоже испытал разочарование: эта воспитанная барышня «с манерами» — совсем не то, что ему нужно.

Жозефина, однако, не отказалась от задуманного. Аглаю она принялась убеждать в том, что Ней — герой, а потому достоин быть ее избранником; Мишелю она с не меньшим жаром внушала мысль о том, что мадемуазель Огье обладает всеми качествами, могущими составить счастье ее будущего супруга. Попутно искушенная в модах и искусстве куаферов жена первого консула взялась за внешность «героя», заставив его приодеться и сменить прическу.

Проведя эту «артподготовку», Жозефина посоветовала Нею подарить невесте какие-нибудь украшения, что тот вскоре и сделал, сопроводив подарок любопытной записочкой. В ней он писал о том, что просит Аглаю извинить его за скромность подарка; он не может предложить ей ни жемчугов, ни бриллиантов, ибо, по его глубокому убеждению, при помощи меча можно обрести лишь славу, но никак не богатство^{443}.

Недолгий и странный «роман» Мишеля и Аглаи в конце концов завершился тем, чем завершаются многие романы. 5 августа 1802 г. в Гриньоне состоялась свадьба Мишеля Нея и Аглаи Огье. Первый консул подарил жениху великолепную саблю, украшенную драгоценными камнями, и, как он уверял, привезенную им с собой из Египетского похода. Его жена, в свою очередь, прислала молодоженам записку, где были такие слова: «Я хочу еще раз уверить вас в том, насколько Бонапарт и я заинтересованы в вашей свадьбе и какое удовлетворение он ощущает при мысли о том, что этот брак обеспечит счастье двух людей, к которым он испытывает особенно теплые чувства и уважение. Я разделяю вместе с ним оба эти чувства»^{444}.

Мадам Ней

В браке Мишеля и Аглаи, состоявшемся при деятельном участии Наполеона и Жозефины, не было и намека на глубокое, искреннее чувство, иначе говоря — на любовь. «Это был брак скорее по расчету», — справедливо пишет о браке Нея и мадемуазель Огье Гарольд Куртц и столь же справедливо уточняет, что с годами Аглая стала для Мишеля верной супругой и заботливой матерью его детей^{445}. Но тогда, в августе 1802 г., об этом, конечно, никто не мог сказать ничего определенного.

Впрочем, уже в сентябре 1802 г. Нею пришлось думать не о семейном очаге и перспективах его обустройства, а о делах служебных. В самом конце сентября[162], выполняя распоряжение первого консула, дивизионный генерал Мишель Ней отправляется в Женеву. Это было связано с разразившимся в сопредельной с Францией Швейцарией острым внутриполитическим кризисом. Сущность этого кризиса состояла в вооруженном противостоянии, возникшем между так называемыми «юнионистами» — сторонниками «единой и неделимой» республики по французскому образцу, представлявшими центральное, бернское правительство Гельвецкой республики, и так называемыми «федералистами», выражавшими взгляды жителей отсталых лесных кантонов Швейцарии и требовавшими восстановления традиционного кантонального государственного устройства Швейцарии. Вяло тлевшая в предшествующие годы вражда «юнионистов» и «федералистов» к осени 1802 г. вспыхнула ярким пламенем. Опираясь на поддержку Англии и Австрии, «федералисты» сумели установить свой контроль над большей частью страны, вынудив бернское правительство спасаться бегством в Лозанну.

События в Швейцарии существенным образом поколебали систему «дочерних республик», созданную Францией во второй половине 90-х годов, фактически «изъяв» из нее марионеточную Гельвецкую республику. Первый консул, естественно, не мог «пустить дело на самотек» и счел для себя необходимым вмешаться во внутришвейцарский конфликт. Повод для такого вмешательства долго искать не пришлось. «Эмигрировавшее» в Лозанну законное правительство обратилось к Наполеону с просьбой выступить третейским судьей в споре между «юнионистами» и «федералистами». Первый консул немедленно откликнулся на эту просьбу, для начала направив в Швейцарию своего адъютанта генерала Раппа с прокламацией, призывающей противников прекратить вооруженную борьбу. Видимо, для того, чтобы его призыв был услышан, Бонапарт приказал Нею с армейским корпусом, отданным в его распоряжение, без промедления оккупировать Швейцарию. Стоило Нею явиться со своим корпусом в альпийскую республику, как умиротворение по-французски состоялось в считанные дни. Отряды «федералистов» даже не пытались оказать сопротивления вооруженным «посредникам», благоразумно уступив силе.

Впрочем, и сам Ней предпочел разрешить конфликт, не прибегая к силовым методам. Когда к нему явилась депутация с ключами от ворот городов, особенно ревностно поддержавших в свое время «федералистов», Ней отказался их принять. «Мне не нужны ключи, — заявил он, — мои пушки в состоянии вышибить ваши ворота». И затем примирительно добавил: «Пусть ваши сердца преисполнятся покорности, достойной дружбы Франции»^{446}.

Вооруженная миссия Нея в Швейцарию завершилась полным успехом[163], и, по-видимому, одним из составляющих этого успеха было то, что военный негоциатор не пытался достичь цели, полагаясь исключительно на грубую силу. Он прибег к переговорам, дипломатическим методам урегулирования конфликта, выступив перед сенатом Гельвецкой республики в Берне с изложением точки зрения французского правительства. По мнению одного из его биографов, в значительной мере успех Нея заключался в такте и дипломатичности, проявленной им во время выступлений в Берне, сделанных на французском и на немецком языках^{447}.

По возвращении Нея из Швейцарии Наполеон поручил ему (29 августа 1803 г.) командование войсками военного лагеря в Компьене. Там находилась часть войск, предназначенных участвовать в предполагаемом вторжении в Англию^{448}.

Четыре месяца спустя (28 декабря 1803 г.) следует новое назначение. Первый консул вновь доверяет Нею ответственный пост. На сей раз — это пост командующего военным лагерем Монтрейля^{449} — самого южного из лагерей, где собираются войска для участия в грандиозной десантной операции на Британские острова. В письме Наполеона к Нею по этому поводу есть такие слова: «Полностью доверяя доблести, опытности и преданности дивизионного генерала Мишеля Нея, (первый консул) назначает его главнокомандующим войсками, собранными в лагере Монтрейля…»^{450}.

Генерал Моро

Можно почти не сомневаться в том, что Бонапарт на самом деле к 1803 г. уверовал в доблесть и опытность Нея. Однако с преданностью все обстояло далеко не так просто. Позже, когда Франция станет империей, а Ней удостоится звания маршала, Наполеон скажет о нем, очевидно, совсем не лукавя, следующее: «У него (у Нея) есть наклонность к неблагодарности и крамоле. Если бы я должен был умереть от руки маршала, я готов бы держать пари, что это было бы от его руки»^{451}.

У Бонапарта есть основания не верить в преданность Нея его особе. Обласканный им и его супругой комендант Монтрейльского лагеря позволяет себе поступки, которые вряд ли бы совершил человек, искренне ему преданный. В начале февраля 1804 г. Мишель Ней посещает своего бывшего командующего, опального в то время генерала Жана-Виктора Моро, дом которого, по словам Бонапарта, «превратился в сборище всех злоумышленников…»^{452}. Под конец встречи Моро поинтересовался у Нея, зайдет ли он на следующий день в Тюильри? Получив утвердительный ответ, он в сердцах воскликнул: «До чего же он обманул нас!» — и, возможно, не без удивления услышал прозвучавшие из уст своего сослуживца слова: «Возможно, но я всегда буду благодарен ему за то, как быстро и замечательно он управляется с общественными делами…»^{453}.

Командуя в течение 17 месяцев войсками Монтрейльского лагеря, Ней, кажется, первый и последний раз в своей жизни пытается освоить военную теорию, которую он вот уже больше десятка лет осваивал на практике. Он изучает специальные работы по тактике пехоты и даже сам сочиняет нечто вроде руководства по строевой подготовке для солдат своего корпуса. «Быстрые и умело проведенные марши, — гласил один из пунктов этого руководства, — почти всегда предопределяют успех в войне. Потому полковники-пехотинцы не должны пренебрегать ничем для того, чтобы довести до совершенства обычные и форсированные марши… Два условия жизненно важны для пехоты (этого, как выражается Ней, «рычага войны»): солдаты должны быть приучены к маршам и привычны к усталости, а что касается их навыков ружейной стрельбы, то они должны быть отличными стрелками»^{454}.

В инструкциях, составленных Неем, наряду с рассуждениями о роли пехоты, кавалерии и артиллерии в бою, о выносливости солдат во время долгих маршев и о меткости стрельбы есть один поистине удивительный пункт. Он настолько замечателен, что заслуживает отдельного упоминания: «Нашим солдатам обязаны объяснять причину каждой войны. Только в случае вражеского нападения мы вправе ожидать проявления чудес доблести. Несправедливая война в высшей степени противна французскому характеру»^{455}. Учитывая тот факт, что Французская республика уже давным-давно сама стала первым агрессором в Европе, этот пункт неевской инструкции звучал резким диссонансом в хоре официальной пропаганды и славословий людей, до небес превозносивших «человека судьбы» и его бессмертные деяния. Все-таки, несмотря ни на что, этот неотесанный лотарингец, сын мужика из Саррлуи, в душе оставался республиканцем…

Барон Анри Жомини

Время, проведенное Неем в Монтрейльском лагере, не пропало для него даром. Он многое узнал, многому научился, тем более, что с 1804 г. нашел для себя отличного учителя. Им стал швейцарец по национальности Антуан-Анри Жомини, впоследствии известнейший военный теоретик, историк, автор ряда классических трудов по военному искусству, человек удивительного таланта и проницательности. По мнению одного из биографов Нея, в Монтрейльском лагере и в последующие годы Жомини очень сильно повлиял на своего патрона в плане разъяснения ему важнейших правил наполеоновской стратегии и тактики^{456}. Тщательно изучив опыт войн Фридриха Великого и Итальянской кампании 1796/97 гг., полковник Жомини превосходно понял сущность стратегии Наполеона, даже, как замечает Питер Янг, «куда лучше, чем большинство маршалов (Первой империи)»^{457}. Результатом глубокого осмысления опыта войн Нового времени явилось обширное, многотомное сочинение Жомини[164], ставшее по сути учебником военного искусства — «Traité des grandes opérations militaires» («Трактат о великих военных операциях»). Мишель Ней был одним из первых читателей книги еще в ту пору, когда она представляла собой лишь весьма объемистую рукопись. Замечательно, что в отличие от других своих коллег, вроде Мюрата, не пожелавших взять в руки сочинения Жомини, Ней не только с большим интересом его прочел, но и ссудил автора деньгами для того, чтобы оно было издано. Любопытно, что, когда книга Жомини вышла в свет, Наполеон, ознакомившись с ее содержанием, обеспокоено заметил: «Эта книга позволит моим врагам узнать мою систему военных операций!»^{458}.

Маршал Ней, герцог Эльхингенский

На протяжении десяти последующих лет швейцарец Жомини будет неразлучен с Неем. Он будет сопровождать его в походах, вести его личную канцелярию, подготавливать приказы по корпусу, фактически со временем превратившись в начальника его штаба. Между высокообразованным уроженцем Швейцарии и сыном лотарингского бочара с более чем скромным интеллектуальным уровнем установятся близкие, доверительные, дружеские отношения. Причем, несмотря на разницу в военной иерархии и в возрасте (Жомини был десятью годами моложе Нея), в этом тандеме роль учителя, ментора, безусловно, принадлежала Жомини.

Между тем, пока Ней командует Монтрейльским лагерем и штудирует книги по военной теории, во Франции происходят большие перемены. Вслед за установлением в стране пожизненного консульства (летом 1802 г.), Наполеон делает следующий шаг: весной 1804 г. Франция провозглашается империей, а первый консул становится императором французов. Ave, Caesar![165]

Почти одновременно с провозглашением империи Наполеон восстанавливает в армии звание маршала, существовавшее во Франции с XI века, но отмененное в годы революции. В частном разговоре с Редерером[166] он, очевидно, совершенно искренне признается своему собеседнику в том, что, возведя своих боевых товарищей в чин маршалов империи, он надеется тем самым упрочить свое собственное положение^{459}.

В списке французских генералов, представленных к званию маршалов империи, фамилия Нея значилась одиннадцатой по счету^{460}. Был ли сын бочара из Саррлуи «очарован» своим новым, звучным титулом? Вряд ли. Человек, проведший чуть не двадцать лет жизни в казарме и на бивуаке, Мишель Ней был начисто лишен мелочного и глупого тщеславия, превыше всего на свете ценя военную славу. Богатство, отличия для него почти ничего не значили. «Его единственным… убеждением было то, что солдат должен пасть на поле боя и что те воины, которые умирают в своих постелях, — не настоящие солдаты… Для Нея существовал лишь один бог — бог войны»^{461}. Он искренне не понимал, как можно кичиться знатностью происхождения и чинами. Как-то раз, услышав рассуждения своих адъютантов, похвалявшихся друг перед другом родовитостью своих семей, он перебил их, заметив: «Господа, я — гораздо счастливее вас: я ничего не получил от своей семьи и считал себя богачом, когда в Меце у меня на столе лежали две буханки хлеба»^{462}.

Тем не менее, став одним из восемнадцати маршалов империи, Ней, конечно, не может уклониться от участия в обязательных и помпезных торжествах, которыми отмечена вся вторая половина 1804 г. «Праздники сменялись один другим, — вспоминала современница, — и соперничали в великолепии и вкусе. Армия дала один в Олимпийском театре. Он был хорош; но данный императору маршалами, в зале Оперы, никогда и ничего не имел подобного. Это было волшебство, очарование… Зала, вся украшенная серебряным газом и гирляндами свежих, ярких цветов; множество восковых свеч, отражавших свой блеск на великолепных нарядах; группы женщин, прелестных, сияющих огнем бриллиантов; платья, из которых иные были вышиты драгоценными каменьями и заставляли опускать ресницы, между тем как множество свежих цветов наполняли воздух благоуханием… наконец восхитительная музыка… все это было истинным очарованием, — завершает свой рассказ мемуаристка. — Ах, точно мы жили тогда в царстве волшебств!»^{463}.

Чреде праздников и пышных церемоний, сопровождавших учреждение империи во Франции, положила конец новая война. В кампании 1805 г. Ней командовал 6-м корпусом Великой армии.

«В конце августа 1805 г. войска Наполеона выступили из Булонского лагеря к Дунаю… План Наполеона заключался в том, чтобы сосредоточенными силами своих войск разбить противника по частям, наметив прежде всего разгром Дунайской армии (австрийцев)… раньше соединения ее с русскими, которые двигались двумя группами: Кутузова — 55 000 чел. и Буксгевдена — 40 000 чел.»^{464}. Обстановка на фронте складывалась в высшей степени благоприятно для французов. Командующий австрийской армией в Германии генерал Мак будто нарочно устремился к гибели, ринувшись в глубь Баварии и сильно оторвавшись от идущих к нему на помощь с востока союзных русских войск. Не теряя времени, Наполеон решает предпринять охват «австрийской армии левым флангом. Охват предполагал выход Великой армии на операционную линию неприятеля, что неминуемо приводило последнего к сокрушительному разгрому… Словно гигантский часовой механизм, точно и неумолимо движется армада войск по дорогам Германии. Каждый день из главной квартиры разлетаются десятки приказов, указаний и сообщений, которые постоянно дублируются и повторяются… Точно выполняя все предначертания императора, Великая армия вышла 6 октября к берегам Дуная позади правого фланга основных сил австрийцев. Грандиозный стратегический охват удался. «Маленький капрал[167], кажется, избрал новый способ ведения войны, — шутили солдаты, — он воюет нашими ногами, а не штыками»^{465}.

Во время осуществления задуманного Наполеоном маневра корпусу Нея поручено блокировать дорогу отступления армии Мака вдоль северного берега Дуная. Счет времени идет на недели, дни, часы…

Маршал Ней четко выполняет приказ властелина. Сделать это, правда, не просто, ибо наряду с австрийцами и изнурительными маршами на пути Нея встречается еще одно препятствие — зять императора, маршал Иоахим Мюрат. Не сомневаясь в том, что он вправе приказывать, Мюрат предписывает командующему 6-м корпусом изменить маршрут следования и двигаться на юг. Ней категорически отказывается исполнить приказ Мюрата, причем дело доходит до бурного выяснения отношений между обоими маршалами, взаимных обвинений и солдатской брани^{466}. «У маршала Нея, — замечает одна современница, — к… чувству собственного достоинства примешивалось величайшее отвращение… ко всему, что было выше его; всякая власть казалась тяжела ему, и даже власть императора начинала становиться для него беспокойной…»^{467}.

14 октября 1805 г. после недолгого, но кровопролитного боя корпус Нея овладевает неприступной австрийской позицией близ местечка Эльхинген[168], «что оказало непосредственное влияние на взятие города Ульма и капитуляцию австрийской армии под начальством генерала Мака»^{468}.

Во время Ульмской операции в полной мере проявились такие черты «почерка» Нея-военачальника, как его необыкновенная храбрость и столь же безграничная подозрительность. Дело в том, что, не будучи человеком тщеславным в обыденном, житейском смысле слова, Ней в то же время крайне ревниво относился к воинской славе. Когда во время боя под Мишельсбургом император отправил к нему своего адъютанта с приказом дождаться шедших к нему на помощь подкреплений из корпуса Ланна, маршал, находившийся в гуще схватки, крикнул в ответ: «Скажите его величеству, что мы не делим славу с кем бы то ни было!»^{469}.

Наполеон в сражении при Йене

В знаменитом Аустерлицком сражении корпус Нея не принимает участия. По приказу Наполеона Ней идет в Тироль и, проведя несколько успешных операций против войск эрцгерцога Иоанна, 7 ноября 1805 г. занимает Инсбрук^{470}.

В следующей кампании, 1806 г., на этот раз против Пруссии, корпус Нея действует на правом фланге Великой армии совместно с корпусом маршала Сульта и баварской дивизией генерала Вреде^{471}. В сентябре, выступив со своим корпусом в направлении на Вюрцбург, Ней, хотя и с некоторым опозданием, прибыл на поле боя под Йеной 14 октября. В этом сражении, где основным силам Великой армии под командованием императора пришлось оспаривать победу у прусской армии под командованием князя Гогенлоэ, корпус Нея, не дождавшись, пока другие корпуса займут свои позиции, сильно выдвинулся вперед и подвергся мощной атаке прусской кавалерии. Под напором пруссаков корпус Нея был вынужден отступить. Лишь своевременное вмешательство корпусов Сульта и Ланна смогло исправить создавшееся по вине Нея опасное положение. К двум часам дня битва была бесповоротно проиграна пруссаками, потерявшими 27 тыс. человек убитыми, ранеными, пленными и разбежавшимися и 200 орудий. Потери французов в сражении не превышали 5 тыс. человек^{472}.

Несмотря на успех под Йеной, Наполеон был раздосадован упрямством и непредсказуемостью Нея, в очередной раз проявившимися в этом сражении. По свидетельству Савари, император выказал маршалу свое неудовольствие, правда, в достаточно деликатной форме^{473}. Стрямясь исправить свой промах, Ней после Йены неутомимо преследует остатки прусской армии, захватив в Эрфурте уже 15 октября 1806 г. в плен 14 тыс. человек со ста пушками. Сложивший перед Неем оружие гарнизон Магдебурга насчитывает 22 тыс. человек при 600 орудиях^{474}. По словам секретаря императора Клода-Франсуа Меневаля, преследование разбегающихся во всех направлениях и разрозненных остатков прусской армии напоминало охоту^{475}. В письме к своему брату Жозефу из Берлина от 15 ноября 1806 г. Наполеон с уверенностью заявил: «Прусская армия и монархия более не существуют»^{476}.

До окончательной победы было, однако, еще далеко. После поверженной Пруссии французам предстояло победить другого, куда более грозного соперника — Россию. Наполеон, правда, не сомневался в успехе и на этот раз. «…Я сокрушил прусскую монархию, — писал он Жозефу из Потсдама, — если придут русские, я разделаюсь с ними в свою очередь…»^{477}.

Поздней осенью части Великой армии вступили в Польшу. Участвовавший в этом походе французский офицер Жан-Батист Баррес вспоминал нищие, унылые деревни, попадавшиеся по пути армии Наполеона, беспросветную нужду местного населения, едва сводившего концы с концами.

Очень скоро Великая армия стала испытывать острый недостаток в продовольствии и фураже. К этой беде добавилась осенне-зимняя распутица, невероятно затруднявшая продвижение войск в глубь страны. «Всегда по колено в грязи или в тающем снегу, совершая марши дни напролет, без какого-либо укрытия и огня»^{478}, — так описывали кампанию в Польше ее участники-французы.

В сложившейся ситуации Наполеон принимает, по-видимому, единственно правильное решение: по крайней мере до весны прекратить активные наступательные действия, став на зимние квартиры. Ней получает этот приказ, как и все прочие командиры корпусов Великой армии. Однако уже 2 января, вопреки распоряжению императора, он движется со своим корпусом по направлению к Фридланду, преследуя отступающий прусский корпус Лестока. Увлекшись преследованием, корпус Нея, как выразился Денис Давыдов, очутился в «залетном положении», которым и решил воспользоваться командовавший русскими войсками генерал Л. Л. Беннигсен. «Пользуясь бездействием французской армии, он (Беннигсен) вознамерился отрезать и истребить этот корпус на походе»^{479}.

Граф Леонтий Леонтьевич Беннигсен

Беннигсену не удалось исполнить свое намерение, но и корпусу Нея пришлось поспешно отступить, дабы избегнуть почти неминуемого разгрома. Наполеон был страшно разгневан этим самоуправством Нея. По его распоряжению начальник штаба, маршал Бертье, отправляет ему грозное послание: «Обдумывая свои планы, император не нуждается в советах, а также в том, чтобы кто-либо действовал по своему собственному почину; никто не знает его планов; наш долг — повиноваться»^{480}.

В кровавой, «ничейной» битве при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 г.) корпус Нея, подошедший к полю боя слишком поздно («в девять часов вечера»^{481}), не участвовал. Правда, как замечает один из биографов Нея, именно появление свежего корпуса Нея близ места сражения побудило Беннигсена отдать приказ об отступлении русской армии^{482}. Сам Ней был потрясен видом покрытого грудами окровавленных, слегка припорошенных снегом тел эйлауского поля. «Что за резня, — воскликнул он, — и без всякого результата!»^{483}.

«После битвы при Эйлау военные операции приостановились совершенно: один Данциг был осажден французами, причем Беннигсен не делал никаких попыток освободить крепость. Она капитулировала 23 мая… Падение Данцига побудило Беннигсена предпринять нелепейшее движение против врага, увеличившего за это время свои силы до 200 000 человек, в то время как русско-прусские войска со всеми своими подкреплениями едва достигали 120 000 человек»^{484}. Тем не менее, совершенно внезапное для французов наступление русской армии первоначально развивалось успешно. «Движение 24 мая, — вспоминал А. П. Ермолов, — столь хорошо было соображено, что корпус маршала Нея весь должен был достаться в наши руки». В развернувшемся вскоре сражении близ Гутштадта корпус Нея потерпел поражение и отступил «в ужаснейшем беспорядке». «Казакам достались обозы и между ними экипаж маршала Нея, его серебряный сервиз и другие вещи. Найдены серьги и браслеты, и трудно было бы понять, — иронически замечает Ермолов, — какое употребление делал из них господин маршал, если бы не истолковали вырезанные на серебре гербы разных польских фамилий и беспристрастие его к самым верным слугам Наполеона. Пруссия не успела еще умножить сих сокровищ!»^{485}

Вспоминая этот эпизод кампании 1807 г., мамлюк императора Рустам писал: «Но вот однажды явился адъютант маршала Нея и сообщил, что русские с сорокатысячной армией напали на наши позиции. Наши, правда, не потеряли ни одного солдата или пушки, но отступили на пятнадцать миль. Всего за два дня Бонапарт подготовил армию к наступлению и поспешил на передовые позиции, чтобы, как всегда, лично руководить боем. Он вошел в штаб маршала Нея, хотя было уже одиннадцать ночи, и смеясь спросил:

— Почтеннейший господин маршал, как это вы позволили русским разгромить нас?

Ней приложил руку к груди:

— Клянусь честью, сир, это не моя вина! Они напали совершенно неожиданно и у меня было несравнимо меньше солдат.

От моего взора не укрылось, — продолжает Рустам, — что по лицу маршала текут слезы, его, конечно, мучила совесть, что он отдал приказ об отступлении. Но за ужином Наполеон успокоил его:

— Ничего ужасного не произошло, мы все наверстаем»^{486}.

Великая армия и в самом деле «все наверстала» три недели спустя, наголову разгромив русскую армию в битве под Фридландом (14 июня 1807 г.). Подлинными героями сражения были маршалы Ней и Ланн, командовавшие пехотой, и генералы Виктор и Груши, возглавившие кавалерийские части^{487}. Особую славу в бою стяжал Ней, лично водивший своих гренадер в атаку. В один из моментов сражения, когда молодые солдаты, не выдержав града обрушившихся на них вражеских пуль, пригнули головы, Ней, подъехав к ним верхом на коне, ободряюще крикнул: «Товарищи! Враг палит в воздух; я вот выше, чем самый высокий из ваших киверов, но пули не причинили мне никакого вреда»^{488}.

Наполеон в сражении при Фридланде

«…Наполеон почувствовал, — вспоминал Рустам, — что противник оказывает серьезное сопротивление, велел укрепить опорные пункты, а маршалу Нею — атаковать дивизией мост, находившийся в другом конце города. Обе дивизии должны были усилить нападение с правого фланга. Маршал Ней поклонился Бонапарту:

— Слушаюсь, сир, мы тотчас выполним приказ вашего величества. Постараемся не разочаровать вас.

Верхом на коне Ней повел свою дивизию через весь город и, очень быстро дойдя до моста, приказал сжечь его. Армия русских оказалась расколотой на две части, и маршал Ней почти полностью разгромил правый фланг. Когда конная дивизия подходила к мосту, две другие штурмовали остальные позиции противника. Враг пытался отступить по мосту, но он уже горел. Тогда русские решили перейти реку вплавь. Три четверти войска утонуло, и большая часть пушек и боеприпасов стала нашим трофеем. Это была полная победа. Наполеон вызвал Нея, поцеловал и сказал:

— Все было отлично, господин маршал, я очень доволен вами. Сражение выиграли вы.

Ней ответил:

— Сир, мы французы и всегда должны побеждать»^{489}.

Лестная оценка, данная императором действиям Нея 8 февраля, прямо на поле боя, нашла свое подтверждение в официальном бюллетене Великой армии, где говорилось о том, что даже среди всех прочих прекрасных армейских корпусов корпус Нея является образцовым. «Вы не можете себе вообразить блистательную храбрость Нея, — писал домой маршал Бертье, — с которой сравнима лишь отвага времен рыцарства. Именно ему (Нею) мы обязаны успехом этого памятного дня»^{490}.

Бертье

После заключения Тильзитского мира с Россией Наполеон осыпает своих боевых соратников наградами. Менее чем за год (с 30 июня 1807 по 10 марта 1808 г.) он жалует Нею многочисленные денежные подарки и пенсии на общую сумму, составляющую примерно 300 000 франков годового дохода. 6 июня 1808 г. маршал Ней получает титул герцога Эльхингенского. «Маршал Ней отличился в деле при Эльхингене, — писала по этому поводу современница, — и император настолько согласился, что честь победы принадлежит ему, что… создавая титул герцогов, он желал, чтобы маршал носил имя герцога Эльхингенского…»^{491}.

Впрочем, Нею недолго доводится сидеть дома, наслаждаясь мирным досугом. Уже 2 августа 1808 г. император поручает ему командовать 6-м корпусом, пункт назначения которого — Испания^{492}. К этому моменту прошло почти сто дней с тех пор, как Наполеон заставил испанских Бурбонов отречься от престола, и чуть больше полутора месяцев с того дня, как он «пожаловал» испанцам в качестве короля своего старшего брата Жозефа Бонапарта. Однако, начавшись так успешно и «буднично», испанская авантюра Наполеона вскоре превратилась в незаживающую, кровоточащую рану на теле «великой империи». «В те дни, когда Жозеф вступал в Испанию, а Наполеон как победитель возвращался в Париж, — писал Стендаль, — …Испания была уже охвачена восстанием»^{493}.

Порывистый, нетерпеливый Ней во время Испанской войны проявляет несвойственную ему медлительность. Он принимает командование 6-м корпусом лишь 26 сентября 1808 г., почти два месяца спустя после своего назначения в Испанию. Выполняя порученные ему императором операции, герцог Эльхингенский демонстрирует прискорбное отсутствие стратегических способностей и неумение действовать совместно с корпусами других маршалов, задействованными в Пиренейской кампании. По вине Нея Ланну не удается полностью разгромить испанцев в битве при Тудела. Император с негодованием обвиняет его в том, что именно он позволил войскам Кастаньоса уйти от окончательного поражения в ноябре 1808 г.^{494} Во время нередких у него приступов откровенности Наполеон раздраженно заявляет: «Никто не может себе представить, что значит иметь дело с… людьми вроде Нея и Сульта»^{495}.

Маршал Ней. Гравюра

Герцог Эльхингенский не остается у него в долгу. Когда, преследуя отступающий экспедиционный корпус англичан генерала Мура[169], Наполеон в сопровождении всего лишь эскадрона кирасир первым ворвался в Бальдерас, Ней зло заметил: «Сир, я благодарю Ваше величество зато, что вы взяли на себя роль моего авангарда»^{496}.

Военного до мозга костей, Нея тяготит та роль, которую в основном принуждены играть французы в Испании, — роль карателя, приводящего к покорности испанских мужиков, сжигающего их дома, разрушающего их храмы и монастыри, расстреливающего схваченных с оружием в руках герильясов[170].

Жозеф Бонапарт

Ввиду новой надвигающейся войны с Австрией в Германии император «бросил в январе 1809 г. Испанию на усмотрение маршалов»^{497}, спешно выехав в Париж. Накануне своего отъезда Наполеон устроил смотр войск. Разговаривая с Неем, император высказал весьма оптимистический прогноз: «С Романа[171], — сказал император, — можно будет разобраться в течение двух недель; англичане разбиты и больше не опасны; все, — подытожил он, — здесь будет кончено месяца за три». Герцог Эльхингенский далеко не столь оптимистичен: «Жители этой страны упрямы, — слышит Наполеон в ответ, — а женщины и дети принимают участие в боях; я не вижу конца этой войне»^{498}.

Оставляя нескольких своих маршалов в Испании, император намеренно не назначает главнокомандующего, дабы не оскорбить других «претендентов» на это звание. Но очень скоро эта «предусмотрительность» властелина оборачивается против него самого. Маршалы действуют несогласованно, на свой страх и риск, не обращая ни малейшего внимания на распоряжения «дарованного» испанцам в качестве короля императорского брата Жозефа. В жалобных и многословных письмах в Париж Жозеф сетовал на «противодействие и оскорбления тех, которые должны» ему служить^{499}. Не надо быть особо проницательным, чтобы понять, о ком идет речь…

Король Жозеф весьма необдуманно «повелевает» Нею с его корпусом оказывать поддержку армии маршала Сульта, причем последний назначается главнокомандующим. Из всех решений, принятых тогда Жозефом, это — самое пагубное. Дело в том, что Ней терпеть не может Сульта, о чем тот, в свою очередь, прекрасно осведомлен. Вражда обоих маршалов имеет давнюю историю: еще в 1806 г. именно Сульт в битве при Йене выручил попавший в тяжелое положение корпус Нея и навсегда стал его… злейшим врагом. «Своеобразие» ситуации состояло в том, что не Сульт, а Ней явился инициатором этой всем хорошо известной враждебности. Стерпеть оскорбление, по-видимому, во все времена было проще, чем вынести тяжкое бремя благодарности…

После неудачи, постигшей Сульта в Португалии, откуда он был вынужден поспешно отступить[172], лишившись всей своей артиллерии и обоза, доставшихся англичанам, в Луго его встречает маршал Ней. У герцога Эльхингенского появляется «законный» повод для злорадства: отощавшие, в изношенных мундирах, потерявшие какое бы то ни было представление о дисциплине, солдаты Сульта, герцога Далмацкого, являют собою жалкое зрелище. Слишком прямолинейный, чтобы как-то скрывать свои чувства, Ней отнюдь не скупится на едкие отзывы о положении дел в армии Сульта и полководческих талантах герцога Далмацкого. В свою очередь, его солдаты, очень некстати проявив присущее французам чувство юмора, тоже не могут удержаться от того, чтобы не понасмешничать над вышвырнутым из Португалии воинством Сульта^{500}. Враждебность между двумя маршалами достигает высшей точки, что чрезвычайно пагубно сказывается на положении французских войск в Испании. Правда, там, где Ней действует сам и, надо отметить, против гораздо более слабого противника, ему сопутствует удача. В мае 1809 г. он по всей Астурии гоняется за испанской армией маркиза де ля Романа, одержав, в конечном счете над неприятелем победу при Баньосе (12 августа 1809 г.)^{501}. Но все эти частные, второстепенные успехи не могут скрыть тот факт, что в целом кампания 1809 г. для французов на Пиренейском полуострове имеет весьма разочаровывающий результат. 28 июля 1809 г. армия маршала Сульта терпит жестокое поражение от английской армии герцога Веллингтона. «Они, в Мадриде, понятия не имеют о великих военных операциях», — разгневанно пишет Наполеон военному министру Кларку 15 августа 1809 г. Десять дней спустя, в другом письме к Кларку, император, вновь возвращаясь к «испанской теме», дает герцогу Фельтрскому[173] следующее задание: «…Передайте (Жозефу), что все в Испании предпринимается без какого-либо размышления или знаний военного искусства и что в момент, когда наступает время действовать, в действиях нет ни единства, ни плана, ни решительности»^{502}.

Сульт

В письме Наполеона к Жозефу Бонапарту от 11 ноября 1809 г. есть такие слова: «…Нам неизвестно ничего о том, что происходит в Испании. И все же, как случилось, что обретенные успехи столь ничтожны, притом, что большой и находящейся в хорошем состоянии (нашей) армии противостоит столь слабый неприятель?»^{503}

Император не может, а может быть, не хочет сам отвечать на этот вопрос.

Вместо того, чтобы попытаться каким-то радикальным способом разрешить испанский кризис, Наполеон по-прежнему ограничивается полумерами, назначив командующим Португальской армией в апреле 1810 г. маршала Массена и в следующем месяце поручив командовать французскими войсками на юге Испании маршалу Сульту. В результате очередной перетасовки командных кадров Ней оказывается в Португальской армии Массена. Как и раньше, когда командующим числился Сульт, герцог Эльхингенский в полной мере проявляет присущий ему бунтарский дух и величайшее пренебрежение к каким бы то ни было распоряжениям «свыше». Во время длившейся чуть больше месяца осады крепости Сьюдад-Родриго (с 6 июня по 10 июля 1810 г.) он удивляет всех своей апатией и беспечностью. После новой более чем месячной осады и взятия Альмейды (с 24 июля по 28 августа 1810 г.) Ней, казалось бы, напрочь утрачивает свою всегдашнюю бьющую через край энергию. Правда, при любом намеке на свое подчиненное положение он приходит в страшное негодование и недвусмысленно дает понять своим «обидчикам», что не собирается никому подчиняться. Так, когда Массена «осмеливается» направить в штаб к Нею под Сьюдад-Родриго инженерного подполковника Валазе, от герцога Эльхингенского «достается» не только попавшему под горячую руку «ставленнику», но и самому главнокомандующему. «Господин маршал, — пишет Ней Массена, — я герцог и маршал империи так же, как и вы; что же касается до вашего титула князя Эслингского, он важен только в Тюильри. Вы говорите мне, что вы главнокомандующий Португальской армией… Я знаю это слишком хорошо… Когда вы прикажете Мишелю Нею вести свои войска против неприятеля, вы увидите, как он будет повиноваться. Но когда вам угодно опрокидывать штаб армии, составленный князем Невшательским[174], разумеется, я не послушаюсь ваших приказаний так же, как не боюсь ваших угроз…». Приведшая этот своеобразный образчик эпистолярного стиля герцога Эльхингенского мемуаристка заключает свой рассказ фразой: «Невозможно описать гнев Массена, когда он читал это письмо…»^{504}.

Тем не менее во время начавшегося Португальского похода Массена Ней, действуя со своей всегдашней отвагой, наносит поражение дивизии легкой кавалерии генерала Кроуфорда (24 июля 1810 г.), вынудив ее поспешно отступить за реку Коа^{505}. Правда, излишняя горячность, качество почти столь же опасное для полководца, как и чрезмерная осторожность, побудила герцога Эльхингенского совершить один необдуманный поступок: преследуя отступавшего Кроуфорда, Ней трижды ведет своих солдат в атаку через узкий, хорошо простреливаемый вражеской артиллерией мост, без всякой пользы потеряв четыреста человек^{506}.

В битве при Бусако (27 сентября 1810 г.), части, возглавляемые Неем, атакуют оба фланга неприступных англопортугальских позиций, неся большие потери и придя в конце концов в полнейшее расстройство. Часть атакующих колонн остановилась буквально в десяти метрах от вражеских позиций, часть, совершенно обескураженная жестким отпором, беспорядочно отступила, заразив своей паникой остальную армию.

Когда армия Массена, почти добравшись до Лиссабона, «упирается» в заблаговременно сооруженные по приказу Веллингтона оборонительные линии Торрес-Ведрас, Ней решительно выступает против любой попытки их штурмовать.

В то же время, проявляя совершеннейшую непоследовательность, герцог Эльхингенский столь же решительно возражает против намерения Массена «задержаться» перед линиями Торрес-Ведрас, приступив к их правильной осаде. Короче говоря, как справедливо заметил один из биографов Нея, «ничто из того, что мог приказать его начальник, не было правильным». В значительной мере из-за упрямства и непокорности герцога Эльхингенского Массена был вынужден начать свое отступление из Португалии, распрощавшись с мыслью о взятии Лиссабона.

«Я сделал все, что мог, — докладывал князь Эслингский Бертье, — чтобы удержать армию вне пределов Испании так долго, как это только было возможно… но постоянно сталкивался с противодействием… командиров армейских корпусов, которые возбудили такие настроения среди офицеров и своих солдат, что стало опасным оставаться в нашем теперешнем положении сколько-нибудь долгое время»^{507}.

Отступление из Португалии чревато для сильно поредевшей, голодной, деморализованной армии Массена тысячей опасностей. Во-первых, отступать приходится по обезлюдевшей, разграбленной и опустошенной самими же французами во время их марша на Лиссабон местности; во-вторых, буквально по пятам за ними следует прекрасно экипированная, сытая и довольно многочисленная армия Веллингтона; в-третьих, и это тоже немаловажный момент, французы совершенно не могут рассчитывать на местное население, которое их ненавидит как насильников и разорителей своей страны. В сложившейся ситуации, несмотря на свою глубочайшую антипатию к Нею, князь Эслингский поручает ему командовать арьергардом, от действий которого фактически зависит спасение всей Португальской армии[175]. Численность арьергарда не превышает 10 000 человек, в то время как идущая вслед за ним армия Веллингтона насчитывает 40 000. При таком соотношении (1 к 4) итог борьбы был, казалось бы, предрешен… Тем не менее Ней, проявив замечательный талант тактика, сумел на протяжении всего отступления жестко сдерживать чуть не ежедневные нападения противника, не потеряв при этом ни единой пушки, ни единой обозной фуры.

Однако во взаимоотношениях Нея и Массена этот факт мало что меняет. Герцог Эльхингенский с не меньшим, чем прежде, пренебрежением относится к распоряжениям главнокомандующего. Когда Массена отдает Нею приказ двигаться по направлению к Альмейде и Сьюдад-Родриго, последний категорически отказывается его исполнять[176]. Мало того, очевидно, с намерением показать, чего в его глазах стоят приказы князя Эслингского, Ней отступает в прямо противоположном указанному направлении.

Умевший сдерживать свои эмоции Массена на сей раз дает волю чувствам. 23 марта 1811 г. он отстраняет Нея от командования корпусом. «Я был доведен до крайности, которой честно пытался избежать, — писал Массена Бертье. — Маршал, герцог Эльхингенский окончательно вышел из повиновения. Я передал командование шестым корпусом графу Луазону, старшему из дивизионных генералов. Старому солдату, командовавшему армиями в течение многих лет, прискорбно было вынести такое решение… в отношении одного из своих боевых товарищей. С момента моего приезда (в Испанию) герцог Эльхингенский постоянно мешал мне в моих военных операциях… Его характер хорошо известен, поэтому я ничего больше не стану говорить»^{508}.

По возвращении Нея домой император на удивление скоро меняет гнев на милость, хотя незадолго до этого и подтверждает правомерность его удаления из армии Массена. Уже 31 августа 1811 г. Наполеон назначает его командующим войсками, дислоцированными в Булонском лагере, — должность, которую он исполняет вплоть до 1 февраля 1812 г.^{509}

В эти относительно мирные для него полгода Ней уделяет внимание делам домашним, приобретя за сходную цену поместье Ле-Кудро близ Шатодена^{510}, находиться в котором ему было куда приятнее, чем в элегантном особняке на Лилльской улице в Париже — столичной резиденции герцога Эльхингенского и его супруги.

С 1 апреля 1812 г. Наполеон поручает Нею командовать третьим корпусом Великой армии. Именно в этом качестве герцог Эльхингенский участвует в Русской кампании императора, начавшейся почти три месяца спустя. Армии Барклая и Багратиона отступают. Французы их преследуют. Казалось бы, исход войны — очевиден и окончательный триумф «вечного победителя» всего лишь дело времени. Однако неделя сменяет неделю, но желанная победа по-прежнему ускользает из рук Наполеона…

В середине августа корпус Нея совместно с корпусом Даву и кавалерией Мюрата сражается близ Смоленска с дивизиями генералов Раевского и Неверовского, но, несмотря на огромное численное превосходство, не может сломить упорное сопротивление русских и воспрепятствовать соединению сил Первой и Второй армий Барклая и Багратиона. По мнению одного из биографов герцога Эльхингенского, в постигшей французов неудаче под стенами Смоленска более всех был повинен Мюрат, серией бесполезных и бессмысленных кавалерийских атак задержавший наступление корпусов Нея и Даву^{511}.

Когда 17 августа русские войска оставили объятый пламенем Смоленск, первыми французскими солдатами, вступившими в город, были солдаты третьего корпуса маршала Нея. Очутившись в Смоленске вместе с императором, Ней уговаривал его остановить дальнейшее наступление в глубь России. При этом герцог Эльхингенский говорил властелину о том, что русские не тот противник, которого можно окончательно разгромить, очень непочтительно напомнив ему о неудаче, постигшей французов в Испании. Наполеон, кажется, склонен внять совету Нея: «Мы их (русских) отбросим немного для нашего спокойствия, — заявляет он. — Я укреплю свои позиции. Мы отдохнем, опираясь на этот пункт (Смоленск), организуем страну и тогда посмотрим, каково будет Александру… Я обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу, а потом решу, если будет нужно, идти ли на Москву или на Петербург»^{512}.

Но остановиться в Смоленске — значит продлить тяжелую, изматывающую войну с Россией как минимум еще на один год… После недолгого раздумья Наполеон решил продолжить кампанию. «Вынудить русских к сражению и продиктовать мир — это единственный безопасный путь из оставшихся в настоящее время», — так прокомментировал решение императора участвовавший в русском походе Жомини^{513}.

26 августа 1812 г. в 108 верстах от Москвы разыгралось необыкновенное по своей ожесточенности и проявленной обеими сторонами воле к победе генеральное сражение, на которое Наполеон возлагал большие надежды. «Он (Наполеон), — вспоминал адъютант императора, граф Филипп де Сегюр, — чувствовал, что войску необходим отдых, какой бы то ни было, и оно может найти его или в смерти или в победе, ибо Наполеон сам довел его до неотступной потребности победить, и необходимо было добиться триумфа той или иной ценою»^{514}.

В Бородинском сражении корпус Нея вместе с корпусами Даву, Жюно, кавалерией Мюрата в течение семи часов подряд яростно атакует Семеновские флеши и батарею Раевского. «Страшная артиллерийская канонада, — вспоминал Коленкур, — изрыгала смерть повсюду; русская пехота делала новые усилия, чтобы отбить потерянную территорию. Большой редут обстреливал наш центр адским огнем. Маршал Ней и вице-король[177] тщетно вели комбинированные атаки для захвата этого редута; атаки были отражены. Двинувшись вторично в атаку, они достигли не большей удачи, и Ней даже несколько отступил»^{515}.

Наполеон на Бородинских высотах

В тот момент, когда, по мнению Нея, бой достиг кульминации, он через своих адъютантов настойчиво требует у Наполеона бросить гвардию в огонь. В этом он находит полную поддержку Мюрата, отправившего к императору генерала Бельяра. В ответ на просьбы и требования маршалов Наполеон отвечает, «что еще ничто не определилось и что, прежде чем пустить в дело резервы, он хочет хорошенько уяснить себе свой шахматный ход». По свидетельству Сегюра, «Бельяр в недоумении вернулся к королю[178] и доложил ему о невозможности получить подмогу от императора. По его словам, Наполеон находился все на том же месте[179] со страдальческим и убитым видом, с расстроенным лицом, с унылым взглядом, отдавая приказания вялым голосом посреди ужасного грохота войны, который, казалось, был ему уже чужд. Когда эти слова передали Нею, то он, под влиянием своего пылкого и безудержного нрава выйдя из себя, гневно воскликнул: «Что же, мы пришли сюда для того, чтобы посмотреть на поле сражения? Что делает император позади армии? Чего он там дождется, кроме поражения? Уж если он больше не полководец и не воюет сам, а желает повсюду разыгрывать императора, пусть он убирается в Тюильрийский дворец и предоставит Нам самим команду!»^{516}

Наполеон благоразумно делает вид, что ему ничего не известно о выходке Нея. Напротив, на следующий день после Бородинского сражения, которое он объявил своей победой, император называет герцога Эльхингенского человеком, сыгравшим решающую роль в этой битве, и жалует ему очередной титул — князя Московского[180].

Во время отступления из России после пожара Москвы, «ничейного» сражения при Малоярославце Ней со своим корпусом идет в арьергарде Великой армии. Несмотря на катастрофическое падение дисциплины в войсках, общую деморализацию, связанную с отступлением, князю Московскому удается организовать более или менее боеспособный арьергард из примерно 10 тыс. человек. Правда, из этих 10 тыс. солдат к моменту, когда части Великой армии дошли до Смоленска (9 ноября 1812 г.), добралось не больше 7 тыс. (по другим сведениями — не более 6 тыс.) человек^{517}. При этом арьергард потерял половину своей артиллерии и почти всю кавалерию, из остатков которой был сформирован специальный отряд для вестовой службы. «На этом отступлении (из России), — рассказывал Жюно[181], — маршал Ней был тем же, чем был он во время отступления из Португалии: последний в виду неприятеля, он выставлял себя для защиты, для покровительства жизни каждого солдата, оживлял погибшее мужество твердыми словами, и один значил больше, нежели десять батальонов…»^{518}.

Неподалеку от Смоленска, близ Красного, корпус Нея, в котором насчитывалось где-то 6 тыс. человек, был окружен тридцатитысячной русской армией. Это произошло 17 ноября 1812 г. По словам русского участника битвы при Красном М. М. Петрова, «пушки не имел он (Ней) ни одной и лошадей только около сотни верховых и вьючных. При маршале было до 20 генералов и многие сотни штаб- и обер-офицеров разных корпусов штабов и штабов генерального военного правления… приставших к Нею в чаянии сыскать спасение свое в его удальстве, и не ошиблись»^{519}. Командовавшие русскими войсками генерал М. А. Милорадович и донской атаман М. И. Платов не сомневались в победе. Они даже отправили к Нею парламентера с предложением сложить оружие. Герцог Эльхингенский с негодованием отверг это предложение: «Маршал Франции никогда не сдается!»^{520} Собрав своих солдат в колонны, Ней отважно повел их прямо на пушки неприятеля, заставив русских отступить. «Товарищи, — подбадривал он павших было духом солдат 3-го корпуса, — время пришло: вперед! они — наши!»^{521} Остаткам арьергарда, «3000 отчаянных пехотинцев… под личным командованием наилучшего и отважнейшего из славных маршалов Наполеона»^{522} удалось вырваться из окружения. Однако это еще не означало спасения. Впереди отступавшего отряда Нея был Днепр… «Беспрепятственно дошедши до селения Сырокоренья, — пишет Ермолов, — решился он (Ней) на отчаянное предприятие: перейти Днепр по льду. Недостаточно сильны были морозы, и лед гнулся под ногами… Ней пустился, сопровождаемый до полуторы тысяч человек; за ним вели верховую, его единственную лошадь»^{523}.

Слышавший доносящуюся с востока канонаду Наполеон говорил окружавшим его людям: «У меня в Тюильри, в моих подвалах, триста миллионов франков; я их охотно отдал бы для того, чтобы спасти маршала Нея»^{524}. 21 ноября 1812 г., после беспримерного боя под Красным и еще более удивительного отступления Ней явился к Наполеону в Оршу, приведя с собой 900 человек. Это было все, что осталось от третьего корпуса Великой армии… Именно тогда, 21 ноября, Наполеон назвал Нея «les Brave des Braves» («храбрейшим из храбрых»)^{525}.

Маршал Ней в 1812 году

Во время последующего отступления Ней вновь командует тем, что, разумеется, теперь очень условно можно называть арьергардом. Он отважно сражается на берегах реки Березины в конце ноября, а в середине декабря последним из Великой армии переходит Неман близ Ковно. Как выразился секретарь императора Клод-Франсуа Меневаль, «Ней — герой этого отступления, командуя слабым арьергардом, с ружьем в руках, как простой солдат, проложил себе путь через мост у Ковно и последним покинул эту негостеприимную землю»^{526}.

15 декабря 1812 г. в ресторан небольшого немецкого городка Гумбинен, «где обедали французские старшие офицеры, вошел бродяга в рваной одежде, со спутанными волосами, с бородой, закрывшей лицо, грязный, страшный, и, прежде чем его успели выбросить на мостовую, подняв руку, громогласно заявил: «Не торопитесь! Вы не узнаете меня, господа? Я — арьергард «великой армии». Я — Мишель Ней!»^{527}

Призвав в армию всех, кому удалось избежать конскрипции[182] в предыдущие годы, и конскриптов будущих лет — безусых мальчишек, Наполеон собирает новую армию. «Если понадобится, — заявляет он, — я вооружу и женщин»^{528}.

С конца апреля 1813 г. Ней снова в деле. Он сражается с войсками союзников при Вейссенфельде (29 апреля), с чувством некоторого изумления докладывая императору о своих новых солдатах: «Эти дети сражаются, как мои старые ветераны. Они идут в бой с энтузиазмом, отвагой, о которых я не мог и помыслить»^{529}. При Люцене и Бауцене (в мае 1813 г.) вчерашние конскрипты под командованием герцога Эльхингенского покрывают себя славой. Сам Ней пять раз лично водит их в атаку при Люцене. Он ранен в правую ногу, но почти не обращает на это внимания^{530}. Его солдаты продолжают изумлять, казалось бы, разучившегося чему-либо изумляться маршала: «Сомневаюсь, — говорит он после Люнена, — чтобы мне удалось сделать то же самое со старыми гренадерами гвардии… Сообразительность и, возможно, неопытность этих отважных мальчишек сослужили мне большую службу, чем испытанная храбрость ветеранов. Французская пехота еще никогда не была столь молода»^{531}.

Сам Ней тоже вызывает удивление и врагов, и друзей в кампании 1813 г. Там, где это совсем не требуется, он проявляет упрямство, больше смахивающее на безрассудство. К примеру, вопреки советам Жомини, он проводит совершенно ненужную, сопряженную с большими потерями атаку на сильно укрепленную противником деревню Прейтиц неподалеку от Бауцена. И здесь же, под Бауценом, колебания и нерешительность, выказанные Неем, позволяют союзникам отступить, не потеряв при этом ни единого пленного и ни одной пушки.

Маршал Ней

После поражения маршала Удино в битве под Гроссбеерном Наполеон перепоручил командовать его войсками Нею, приказав герцогу Эльхингенскому прямиком идти на Берлин. Ней потребовал дать ему для осуществления этой операции 80 000 человек. Император пообещал, но не сдержал слова…

6 сентября 1813 г. Ней со своей армией попал в западню, устроенную ему под Денневицем Бернадотом. Распоряжения, которые герцог Эльхингенский отдал накануне и во время сражения, продемонстрировали его полную беспомощность в планировании крупной военной операции. Как писал Мармон, «разумный человек не сможет найти удовлетворительного объяснения предписанным им (Неем) действиям»^{532}. Забыв о том, что он командующий, Ней ведет себя под Денневицем, как старый гусар. Очертя голову, он бросается с саблей в руках в самую гущу боя. Итог битвы под Денневицем — сокрушительный разгром французов, потерявших 6 сентября 10 тыс. человек. «Мужество генералов и всех офицеров вообще, — докладывал Ней Бертье 10 сентября 1813 г. — подорвано чрезвычайно; кавалерия, состоящая при мне, так плоха, что является серьезный вопрос, приносит ли она пользу или только вред»^{533}. Впрочем, мужество подорвано и у самого командующего. Красноречивое свидетельство тому — его письмо императору после Денневица: «Я совершенно разбит, — пишет Ней Наполеону, — и до сих пор не знаю, можно ли собрать мою армию»^{534}.

В генеральном сражении кампании 1813 г., знаменитой «битве народов» под Лейпцигом (16–19 октября), Ней принимает участие, командуя частями, сдерживающими наступление противника, идущего с севера. Как прежде под Бауценом и Денневицем, он проявляет то излишнюю нерешительность и нерасторопность, то безудержную отвагу. В последний день сражения, 18 октября Ней был ранен и пять дней спустя получил разрешение возвратиться во Францию.

Во время трехмесячной французской зимне-весенней кампании 1814 г. Ней вместе со своим корпусом участвует в сражениях при Бриенне, Ла-Ротьере, Шампобере, Монмирайле, Шато-Тьерри, Краоне, Лаоне, Реймсе, Шалоне-на-Марне и Арси-сюр-Об… В большинстве из них победа остается на стороне французов. Но итог войны, тем не менее предрешен. Союзники идут на Париж, воспользовавшись тем, что Наполеон со своей армией далеко ушел от столицы, надеясь смутить противника, очутившись в его глубоком тылу.

Император бросается вслед за неприятелем, но поздно… 31 марта 1814 г. российский император Александр I и прусский король Фридрих Вильгельм III во главе своих войск торжественно вступают в Париж. Катастрофа слишком внезапна и молниеносна… Наполеон отказывается в нее верить. Нет, все еще можно исправить. Со своей армией он пойдет прямо на Париж. Его верные парижане восстанут. Враг будет разбит…

Величайший реалист, император в начале апреля вдруг становится романтиком. В своем дворце Фонтенбло в 50 километрах от Парижа он лихорадочно разрабатывает планы дальнейших действий. На бумаге они — превосходны. Наполеон не учитывает лишь один «маленький» нюанс: кто будет их осуществлять? У него близ Фонтенбло чуть больше 30 тыс. солдат. Он, вероятно, может рассчитывать увеличить численность своей армии вдвое…

Когда Наполеон сообщает маршалам о своем намерении идти на Париж, он внезапно встречает единодушный отпор. «Армия мне повинуется!» — гневно восклицает он. «Сир, — резко отвечает Ней, — она повинуется своим генералам»^{535}. Итог этого драматического диалога — отречение императора. Правда, тогда, 4 апреля 1814 г., он отрекается в пользу сына, при регентстве жены Марии Луизы, а в Париж с текстом отречения направляется депутация маршалов. Один из членов депутации, которая должна встретиться с российским монархом, — Мишель Ней, маршал империи, герцог Эльхингенский и… князь Московский. «Маршалы, — писал об этой миссии один современник, — единодушно требовали у Александра регентства»^{536}. Решительным противником такого рода требования выступает князь Талейран — экс-министр иностранных дел поверженного императора и один из его давних тайных врагов. Расположившемуся в его дворце на улице Сен-Флорантен российскому самодержцу он тоном, не терпящим возражений, заявляет, что «республика невозможна, регентство Марии Луизы или Бернадот на престоле — всего лишь случайности, одни Бурбоны олицетворяют определенный принцип»^{537}. Трудно сказать, насколько доводы князя Беневентского[183] убеждают ученика Лагарпа[184]. Скорее, его убеждает в этом другое. 5 апреля 1814 г., на следующий день после встречи Александра I с маршалами, на сторону союзников переходит корпус маршала Мармона, герцога Рагузского… Главный «козырь» Наполеона — армия — выпадает из его рук. Посланцы императора возмущены этой подлой изменой. Мармон пытается оправдаться, свалив вину на дивизионного генерала Суама. «Я отдал бы руку, — мелодраматически восклицает он, — чтобы этого не было…». И слышит в ответ исполненную презрения реплику Нея: «Скажите лучше — голову, и то будет мало!»^{538}

После окончательного отречения низвергнутого повелителя (6 апреля 1814 г.) Ней, как и все остальные маршалы, исключая Даву, принес присягу на верность Бурбонам.

Отречение Наполеона

Воцарившаяся вновь на престоле в лице Людовика XVIII «историческая династия» терпеть не может безродных выскочек, из сержантов превратившихся в маршалов Франции, верных слуг «корсиканского бродяги». Однако на первых порах ее положение столь зыбко, что бывшие паладины империи, за весьма редким исключением, удостаиваются важных назначений и наград.

21 мая 1814 г. герцог Эльхингенский получает должность командующего шестым военным округом со штаб-квартирой в Безансоне. В июне, с разрывом в два дня (1-го и 4-го числа), он становится кавалером ордена св. Людовика[185] и пэром Франции. В связи с высоким социальным статусом мужа жена Нея часто является ко двору. Но в Тюильри на герцогиню Эльхингенскую не обращают ровным счетом никакого внимания. «Природные» герцогини не желают с нею знаться^{539}. Униженная госпожа маршальша, разумеется, обо всем этом немедленно рассказывает своему мужу…

Ней и сам с трудом выносит необходимость бывать при дворе, заполненном вчерашними эмигрантами, людьми с «благородными» манерами и кривыми ухмылками… При малейшей возможности он уезжает в свое поместье Кудро. Там, в сельской глубинке, ему дышится неизмеримо легче, чем в раззолоченных парижских салонах. Он волен охотиться целыми днями или, к примеру, принимать гостей — владельцев соседних с Кудро поместий…

Конец «привольной жизни» для Нея наступает 6 марта 1815 г. Его срочно вызывают в Париж. По приезде в столицу ему попадается по пути знакомый адвокат, сообщивший ничего не ведавшему маршалу потрясающую новость: пять дней назад, тайно покинув Эльбу, Наполеон высадился на юге Франции, в бухте Фрежюс[186]. «Это большое несчастье, — говорит Ней, — что же намерены предпринять власти? Кого они собираются отправить против этого человека?»^{540}

Возвращение Наполеона с острова Эльба

Скоро Ней получает ответ на оба эти вопроса. «Власти» намерены остановить «корсиканское чудовище», выслав против него к Безансону войска, командовать которыми поручается «храбрейшему из храбрых». Только он, Ней, любимец солдат, легендарный «Le Rougeaud», сможет преградить путь узурпатору. Герцог Эльхингенский без колебаний принимает опасное назначение. Явившись в Тюильри, в припадке верноподданнических чувств, а скорее негодования по поводу очередной авантюры Бонапарта, он клянется королю, что выполнит его приказ и привезет Наполеона в Париж «в железной клетке».

Прибыв к месту назначения, Ней застал вверенные ему войска в величайшем смятении. Многие солдаты были готовы в любой момент присоединиться к императору. До этого подобное происходило уже много раз. Когда один из друзей Нея усомнился в успехе порученного ему дела под тем предлогом, что солдаты не будут сражаться против Наполеона, он услышал в ответ: «Они будут сражаться; я лично начну дело и всажу свою шпагу по рукоять в грудь всякому, кто не решится следовать моему примеру»^{541}.

То, что произошло дальше, хорошо известно. Все историки, писавшие о Стадиях Наполеона, авторы бесчисленных биографий великого императора, повторили, по сути, один и тот же рассказ. Когда император, почти достигший со своими спутниками Шалона, узнал, что навстречу ему движутся войска под командованием Нея, он написал ему коротенькую записку: «Я вас приму так, как принял на другой день после битвы под Москвой. Наполеон». Эта записка, доставленная маршалу ночью 13 марта и, вероятно, общая атмосфера, царившая в войсках, решили дело. После недолгого колебания Ней перешел на сторону императора. «Он приказал полковым командирам сейчас же собрать и выстроить полки. Выйдя перед фронтом, он выхватил шпагу из ножен и прокричал громким голосом: «Солдаты! Дело Бурбонов навсегда проиграно. Законная династия, которую выбрала себе Франция, восходит на престол. Императору, нашему государю, надлежит впредь царствовать над этой прекрасной страной». Крики «Да здравствует император! Да здравствует маршал Ней!» заглушили его слова. Несколько роялистских офицеров сейчас же скрылись. Ней им не препятствовал. Один из них тут же сломал свою шпагу и горько упрекнул Нея. «А что же, по-вашему, было делать? Разве я могу остановить движение моря своими двумя руками?» — ответил Ней»^{542}.

Когда старому королю доложили об измене Нея, он с негодованием воскликнул: «Презренный! У него, стало быть, нет больше чести!»^{543}

Покинув белое знамя Бурбонов и став под трехцветное знамя Республики и Империи, герцог Эльхингенский не обрел доверия Наполеона. Слишком свежи были у императора воспоминания о том апрельском дне 1814 г., когда Ней почти открыто потребовал у него отречения от престола. К тому же, разве можно верить человеку, способному нарушить присягу, даже если это присяга Людовику XVIII?.. Сам герцог Эльхингенский тоже, видимо, чувствовал всю незавидность своего положения и потому поспешил удалиться в Кудро сразу же после въезда Наполеона в Париж. Лишь в конце мая по повелению императора он появляется в столице. Властелин пребывает в благодушном расположении духа. «Я думал, что вы сделались эмигрантом», — шутливо говорит он, завидя Нея. «Мне следовало бы им стать, — отвечает маршал, — но сейчас это — слишком поздно»¹⁶⁰. Наполеон поручает герцогу Эльхингенскому инспектировать части, находящиеся между Лиллем и Ландау. Впрочем, это поручение он дает ему не сразу, а лишь 11 июня[187]. За восемь дней до этого (2 июня 1815 г.) император удостаивает Нея звания пэра. Учитывая тот факт, что почти год назад Людовик XVIII уже произвел его в это звание, герцог Эльхингенский становится… дважды пэром Франции.

Распоряжение отправиться к армии, которой предстоит сражаться с англо-голландцами Веллингтона и пруссаками Блюхера в Бельгии, Ней получает лишь 13 июня 1815 г. Немедленно по прибытии Нея к войскам[188] император назначает его командовать частями армии, действующими на левом фланге и состоящими из корпусов Рейля и Друэ д’Эрлона.

Людовик XVIII

Прибыв к армии за три дня до генерального сражения, Ней попадает в невероятно сложную ситуацию. Он как следует не знает состояние тех войск, которыми ему предстоит командовать. Его штаб — не более чем случайное собрание людей. Приказы, которые в изобилии сыплются на его голову, выходят за подписью его старого недруга — маршала Сульта, которого император сделал начальником своего штаба. Но число приказов и даже то, что на них красуется подпись герцога Далмацкого, — это еще не самая большая беда. Гораздо хуже то, что приказы, доставляемые из главной квартиры, часто противоречат один другому.

Фельдмаршал Блюхер

16 июня 1815 г., в то время, как император с частью армии атакует прусскую армию Блюхера у Линьи, Ней с вверенными ему войсками сражается с англичанами у Катр-Бра. Наполеон через Сульта трижды приказывает герцогу Эльхингенскому отбросить англичан и взять Катр-Бра. Как не раз случалось и прежде, Ней медлит выполнить этот приказ. Он явно опасается того, что за передовыми, довольно жидкими линиями англичан скрываются главные силы Веллингтона (на самом деле в тот момент основные силы англичан еще не прибыли к Катр-Бра). Когда же Ней все же втягивается в бой, он совершенно неожиданно для себя получает четвертый приказ за подписью Сульта: «Господин маршал, — пишет ему начальник штаба, — час тому назад я вас уведомил, что император атакует неприятеля на позиции между деревнями С.-Аманд и Бри. В настоящую минуту завязалось сильное дело; по поручению императора предлагаю вам тотчас же маневрировать таким образом, чтобы вы могли обойти правое крыло неприятеля и зайти ему в тыл. Прусская армия погибнет, если действия ваши будут решительны — судьба Франции в ваших руках. Не медлите и исполняйте тотчас предписанное императором движение, направляясь к высотам Бри и С.-Аманду. С вашим приходом мы одержим решительную победу. Неприятель, двинувшись на соединение с англичанами, захвачен нами на марше»^{544}.

Сбитый с толку противоречивыми приказами императора и к тому же, как он внезапно узнает, лишенный без его ведома и согласия корпуса д’Эрлона, которому велено идти по направлению к Линьи, Ней теряет самообладание и способность трезво оценивать ситуацию. «Мы должны напрячь все силы, — кричит он генералу Келлерману. — Возьмите свою кавалерию и атакуйте центр англичан. Сокрушите, перебейте их всех!». Но «второе дыхание» приходит к Нею слишком поздно. Веллингтон уже успел сосредоточить близ Катр-Бра почти 40 тыс. человек, в то время как у Нея — чуть больше 20 тыс. солдат… Герцог Эльхингенский не только не в силах одолеть Веллингтона, но даже вынужден от наступления перейти к обороне. «Маршал (Ней), — писал военный историк, — подавляемый превосходными силами, начал отступление и только благодаря своей энергии избегнул поражения»^{545}.

Веллингтон

Наполеон, однако, был крайне недоволен поведением герцога Эльхингенского в день 16 июня. Встретившись с ним на следующий день, он громогласно заявил Нею: «Вы погубили Францию!» В то же время император старательно демонстрировал свою уверенность в победоносном для французов исходе предстоящей битвы с Веллингтоном. «У нас девяносто шансов из ста», — говорит он Нею, рассуждая о грядущем сражении и его результате. «Веллингтон совсем не так прост, как рассчитывает Ваше величество», — слышит он в ответ^{546}.

В развернувшемся 18 июня сражении, впоследствии названном битвой при Ватерлоо, Ней, сражаясь под началом самого императора, проявляет свойственные ему в его лучшие дни неукротимый порыв и упорство. Французы атакуют англо-голландскую армию Веллингтона по всему фронту от замка Угумон, на крайнем правом фланге союзников, до ферм Папелот и Ла Э — на ее левом фланге. В 11 часов утра Наполеон продиктовал диспозицию, согласно которой Нею предписывалось «вскоре после 1 часа дня… взять Мон-Сэн-Жан (плато, находившееся сразу за левым флангом англо-голландской армии)… Таким образом, Наполеон планировал разгромить левый, более слабый фланг Веллингтона — именно сюда и был направлен главный удар французов»^{547}. Импульсивный и порывистый герцог Эльхингенский, убедившись в том, что не в состоянии сокрушить будто вросшие в землю линии англичан, ведет против них в атаку огромные массы кавалерии. В течение двух часов кирасиры, конная гвардия, гвардейские драгуны, конные гренадеры во главе с самим Неем, как смерч, обрушиваются на выстроившиеся в каре полки союзников. «Герцог Веллингтон на Веронском конгрессе, — рассказывал Жомини, — лично уверял меня, что он не запомнил более поразительной картины, как эти десять или двенадцать повторенных атак нашей кавалерии[189] на английскую пехоту, кавалерию и артиллерию»^{548}.

Маршал М. Ней сопровождает атаку

1-го корпуса графа д’Эрлона

В какой-то миг императору кажется, что победа близка и что даже появление за левым флангом истекающей кровью англо-голландской армии передовых частей прусской армии Блюхера не спасет Веллингтона от поражения.

В атаку идет старая гвардия Наполеона. Пять тысяч проверенных ветеранов, «ворчунов», как почти любовно называет их император. Эту последнюю атаку последней армии Наполеона ведет в бой маршал Ней. Он идет в пешем строю, с обнаженной саблей в руке…

Убийственный огонь английской пехоты, почти в упор расстреливавшей колонны старой гвардии, мощная атака пруссаков, сокрушивших правый фланг французской армии, заставляют ветеранов остановиться, а потом, выстроившись в каре, ощетинясь штыками, начать медленный отход. Крики «Спасайся, кто может!» и «Гвардия отступает!» лишают мужества даже самых отважных солдат французской армии. Союзники контратакуют, и французы откатываются по всему фронту. Напрасно Ней, под которым в сражении пало пять лошадей, чей мундир, простреленный во многих местах и опаленный порохом, превратился в лохмотья, чья сабля сломалась, став бесполезным куском металла, пытается удержать солдат на месте. «Здесь, — кричит он, — обращаясь к гвардии, — мы отстаиваем независимость Франции! Так ляжем же до последнего»^{549}. Когда-то, совсем недавно, он сравнивал появление Наполеона во Франции в начале Стадией с «морем». Теперь это «море» — поток деморализованных, измотанных многочасовой битвой, отчаявшихся людей… Армия бежит, и нет такой силы, которая могла бы остановить ее…

После отречения императора, капитуляции Парижа и возвращения Бурбонов во Францию Ней подумывает об эмиграции в Швейцарию или даже в Америку. Один из его боевых товарищей, маршал Сюше, предлагает ему деньги и паспорт для скорейшего отъезда в Швейцарию. В общем, Ней без труда может покинуть Францию, бежать, выражаясь менее возвышенным языком. Но мог ли бежать от кого бы то ни было «храбрейший из храбрых»? Ведь это бегство означало бы признание им своей вины, бесчестье, которое должно было пасть не только на его голову, но и на головы его детей…

Ней решил не уезжать из страны. Он отправился в замок Бессони, где и был арестован 3 августа 1815 г. Вскоре Мишель Ней, герцог Эльхингенский, князь Московский, кавалер ордена Почетного Легиона, кавалер ордена св. Людовика, пэр и маршал Франции, предстал перед лицом специально учрежденного военного трибунала. В его состав из числа маршалов, недавних сослуживцев Нея, попали: Массена[190], Журдан, Ожеро и Мортье. Не имевший отношения к трибуналу маршал Даву был убежден в том, что Нея оправдают. «Никто, — говорил он, — не сможет осудить такого человека. Никто, даже Рагуза![191]»^{550}

Битва при Ватерлоо

У Нея же на этот счет были совсем иные мысли. Он вбил себе в голову, что трибунал непременно приговорит его к смертной казни. «Они прикончат меня, как кролика», — заявил маршал и потребовал, чтобы его, пэра Франции, судил не военный трибунал, а суд палаты пэров. Многие члены трибунала вздохнули с облегчением. Теперь они не несут ответственности за приговор «храбрейшему из храбрых». «Мы — трусы, — говорил Ожеро. — Мы должны были настоять на своем праве (судить Нея), затем, чтобы спасти его (Нея) от него самого»^{551}. Вердикт Нею теперь предстоит вынести пэрам, большинство из которых — представители древних аристократических фамилий, не склонных прощать изменника…

Жена герцога Эльхингенского пишет письмо Веллингтону, напоминая ему о том, что он, «победитель Наполеона» — один из тех, кто подписал акт об амнистии накануне вторичного возвращения Бурбонов в Париж. В ответ она получает коротенькую записку, где сказано о том, что Веллингтон не может препятствовать королю Франции поступать со своими подданными так, как ему заблагорассудится^{552}. Видя нависшую над Неем угрозу, адвокаты пытаются спасти его с помощью хитрой уловки. Дело в том, что часть земель Лотарингии, согласно Парижскому мирному договору 1815 г., отторгнуты от Франции, в том числе и Сарр-луи — родина Нея. А потому, заявляют адвокаты маршала, он больше не француз… «Я — француз, — возмущается Ней, когда ему предлагают спастись подобным образом, — и умру французом!»^{553}

Начавшийся 4 декабря 1815 г. суд над Неем продолжается всего лишь два дня, завершившись вынесением ему смертного приговора 6 декабря подавляющим большинством судей[192]. Среди подписавших смертный приговор — пять маршалов: Келлерман, Периньон, Серюрье, Виктор и Мармон…

Видимо, предвидевший исход процесса, Ней воспринял приговор с полнейшим самообладанием. Накануне казни он хотел увидеться лишь со своим нотариусом, чтобы уладить все имущественные дела, и со своими близкими, чтобы проститься с ними… Когда ему сказали, что его хочет навестить священник, Ней сначала было отказался, заявив, что «попов ему не нужно», но затем все-же согласился его принять. Говорят, что к этому его побудил старый солдат, стоявший на карауле… 7 декабря приговор был приведен в исполнение.

О том, как окончилась жизнь «храбрейшего из храбрых», поведал в своих мемуарах тогдашний военный комендант Парижа, граф Луи-Виктор-Леон де Рошешуар: «Как только он (священник) появился в дверях (камеры), — вспоминал Рошешуар, — маршал Ней воскликнул: «А, господин аббат! Я вас понимаю, я готов». Он встал на колени, получил отпущение грехов, сошел по лестнице с видом спокойным и невозмутимым… я почувствовал большое облегчение, увидев его в синем сюртуке, белом галстуке, коротких черных панталонах, черных чулках, без орденов. Я опасался, чтобы он не надел мундира, тогда пришлось бы его разжаловать, срывать с него пуговицы, эполеты и ордена. Увидев, что на дворе плохая погода, он сказал улыбаясь: «Какой скверный день». Потом, обратившись к священнику, посторонился, чтобы пропустить его в карету: «Садитесь, господин аббат, сейчас настанет мой черед пройти первым». Два жандармских офицера тоже сели в карету и поместились на переднем сиденье.

В нескольких шагах от решетки Люксембургского сада, на аллее Обсерватории процессия остановилась; дверцы кареты отворились, маршал, ожидавший, что его повезут в Гренель… сказал: «Как! Уже приехали?». Конечно, он отказался стать на колени и не позволил завязать себе глаза; попросил только плац-адъютанта Сен-Биа указать ему, как надо встать: повернулся лицом к взводу, державшему ружья на прицеле. И тут, с осанкой, которую я никогда не забуду, столько в ней было благородства, спокойствия и достоинства, без всякой рисовки, он снял шляпу и, воспользовавшись краткой минутой, пока плац-адъютант отходил в сторону, чтобы дать сигнал, он произнес следующие слова, отчетливо мною слышанные:

«Французы, я протестую против своего приговора, моя честь…». При последних словах, когда он поднес руку к сердцу, раздался залп; он упал сраженный. Барабанный бой и крики войск, выстроенных в карэ: «Да здравствует король!» довершили мрачную сцену. Такая прекрасная смерть произвела на меня глубокое впечатление, обратившись к Августу де ла Рошжаклену, гренадерскому полковнику, стоявшему рядом со мной… я сказал ему: «Вот, друг мой, великий урок, как надо умирать!»^{554}

Ней в тюрьме Консьержери

Расстрел маршала Нея

Ней на смертном одре