Мартовскіе дни 1917 года

[41]

Любопытно, что Булгаков, оказавшись в писательской средѣ Мережковскаго, нашел, что он «в первый раз сталкивался за эти дни с таким мрачным взглядом на судьбу революціонной Россіи». Дневник Гиппіус, если он точно в своих записях передает тогдашнія настроенія своего автора, отнюдь не дает достаточнаго матеріала для безнадежнаго пессимизма. Возможно, что «дѣтски сіяющій», по выраженію писательницы, толстовец нѣсколько переоцѣнил законный скепсис язвительнаго Антона Крайняго по поводу «кислых извѣстій о наростающей стихійности и враждѣ Совѣтов и думцев»... Гиппіус признается, что навел на них ужаснѣйшій мрак» пришедшій «в полном отчаяніи и безнадежности» в 11 час. веч. из Думы никто иной, как будущій лѣвый с.-р. Иванов-Разумник: он с «полным ужасом и отвращеніем» смотрѣл на Совѣт. Позже Иванов-Разумник, в страничкѣ воспоминаній, напечатанной в партійном органѣ «Знамя», заявлял, что это он попал в «штаб-квартиру будущей духовной контр-революціи».