Мартовские фиалки

Глава 11

Тюрьма Тегель находится в северо-западной части Берлина и одной своей стеной выходит на берег озера, а другой упирается в жилой массив компании по производству локомотивов «Борзиг». Ее стены из красного кирпича, издали похожие на шкуру доисторического ящера, бросились мне в глаза сразу, как только я повернул по Зидельштрассе. Когда тяжелые деревянные двери этой тюрьмы захлопнулись за мной, вдруг как-то сразу не стало неба, будто кто-то нажал кнопку и выключил освещение. В эту минуту я ощутил жалость к обитателям этой тюрьмы с самым строгим в Германии режимом.

Очутившись в просторном помещении, предназначенном для приема заключенных, а главное, увидев самих тюремщиков, я подумал, что попал в зверинец. Один из них, похожий на мопса, — от него несло карболовым мылом — с огромной, тяжелой связкой ключей в руке, провел меня по невообразимому лабиринту коридоров, стены которых были облицованы желтоватыми плитками — более привычными в туалетах, — и вскоре мы очутились в небольшом дворике, вымощенном булыжником. В центре его возвышалась гильотина. Каждый раз, когда смотришь на этот чудовищный механизм, мурашки бегут по коже. После того как партия национал-социалистов пришла к власти, гильотина заработала. Вот и сейчас ее готовили, скорее всего, к завтрашнему дню. Список несчастных, которых должны были казнить на рассвете, висел на воротах.

Тюремщик открыл дубовую дверь, мы поднялись по лестнице, покрытой ковром, и оказались еще в одном коридоре. Мы прошли его насквозь, прежде чем остановились у двери из красного полированного дерева. Тюремщик постучал и спустя некоторое время ввел меня в кабинет. Доктор Конрад Шпидель поднялся из-за стола, чтобы поздороваться со мной. С момента нашего знакомства прошло уже несколько лет — в то время Шпидель был начальником тюрьмы Браувейлер, около Кельна, — но он не забыл о прежней нашей встрече.

— Тогда, если не ошибаюсь, вам нужно было поговорить с сокамерником одного из заключенных. — Жестом он указал мне на кресло. — Мне помнится, что дело было связанно с ограблением банка.

— У вас отличная память, господин доктор.

— Я вспомнил об этом не случайно. Поскольку этот самый человек снова сидит, только по другому поводу.

Шпидель был высоким, широкоплечим мужчиной, примерно лет пятидесяти. Он был одет в оливково-зеленый баварский пиджак с шиллеровским галстуком на шее, в петлице пиджака красовался черно-белый бант со скрещенными мечами — знак ветерана войны.

— По иронии судьбы, я здесь снова по тому же самому поводу, — объяснил я. — Насколько мне известно, еще недавно у вас содержался заключенный по имени Курт Мучман. Я надеюсь получить у вас какую-либо информацию о нем.

— Мучман? Помню-помню. Ну, что я могу сказать? Вел он себя примерно и произвел на меня впечатление человека разумного. — Шпидель пошел к шкафу, где хранились дела заключенных. — Вот. Мучман, Карл Герман, тридцати шести лет. Осужден по обвинению в краже машины в апреле 1934 года, приговорен к двум годам тюрьмы. Проживает на Цицероштрассе, 29, в Галензее.

— Вы полагаете, что из тюрьмы он поехал именно по этому адресу?

— Я так же, как и вы, думаю, что все было по-другому. Вообще-то Мучман женат, но во время заключения жена только раз его и навестила. И похоже, что на воле ему податься некуда.

— А кто-нибудь еще у него был?

Шпидель посмотрел записи.

— Один человек из Союза бывших заключенных — как нас уверяют, благотворительной организации. Однако думаю, что и цели, и сущность данного Союза совсем другие. Имя этого человека — Каспер Тиллессен. Он дважды виделся с Мучманом.

— А кто был соседом Мучмана по камере?

— Он сидел вместе с Боком, номер 7888319. — Доктор вытащил из шкафа еще одну папку. — Ганс Юрген Бок, тридцать восемь лет. Осужден за нападение и нанесение телесных повреждений участнику забастовки бывшего Союза рабочих сталелитейной промышленности в 1930 году, приговорен к шести годам тюремного заключения.

— Он что, был штрейкбрехером?

— Да.

— А какие-нибудь подробности этого дела известны?

— Боюсь, что нет. Само дело отправлено в архив Алекса. — Он помолчал. — Вот что вам сослужит пользу. При освобождении Бок сообщил адрес, по которому он собирался жить: пансион Тиллессена, Шамиссоплац, № 17, Кройцберг. И еще одна деталь. Навещал Бока в тюрьме тот же самый Каспер Тиллессен, естественно, как представитель Союза бывших заключенных. — Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. — Ну вот, кажется, и все.

— Думаю, что мне этого хватит. — Я приободрился. — Вы были очень любезны, уделив мне столько времени.

Шпидель вдруг проникся торжественностью и произнес:

— Был счастлив оказать помощь человеку, который передал в руки правосудия негодяя Гормана.

Вот как получилось: и десять лет спустя дело Гормана все еще работает на меня.

Когда жена навещает мужа в тюрьме всего лишь раз за два года, надо думать, что его не ждет дома бисквитный торт, испеченный нежной супругой по столь радостному поводу, как выход на волю. Однако Мучман вполне мог заглянуть к ней, хотя бы для того, чтобы выместить свою злость, поэтому я все-таки решил съездить к ней и проверить, появлялся ли он там. Всегда следует исключить то, что кажется очевидным, — это азбука следственной работы.

Как несложно было предположить, по адресу на Цицероштрассе ни Мучман, ни его жена уже не значились. Женщина, которая жила здесь теперь, сообщила мне, что фрау Мучман вышла замуж снова и теперь ее можно найти на Омштрассе в жилом массиве компании «Сименс». Я выяснил, не спрашивал ли кто фрау Мучман до меня. Оказалось, что никто не спрашивал.

К тому времени, когда я добрался до жилого массива «Сименс», предназначенного для служащих компании, было уже полвосьмого. В этом квартале не меньше тысячи домов, совершенно безликих, одинаковых по конструкции, цвету и материалу. Ничего более ужасного, чем жизнь в этих коробках, так же мало отличавшихся друг от друга, как куски пиленого сахара, я вообразить не мог, но, конечно, отдавал себе отчет в том, что во имя прогресса «третьего рейха» будут вещи и пострашнее, чем кастрация архитектуры.

Очутившись у входной двери, я уловил запах мяса — мне показалось, свинины, — и тут понял, как проголодался. Мне вдруг захотелось оказаться дома или где-нибудь на концерте с Ингой, так, чтобы можно было расслабиться, не напрягаться. И когда дверь открылась и передо мной предстала брюнетка с каменным лицом и невидящими глазами, я просто возмечтал перенестись отсюда на ковре-самолете куда угодно. Она вытерла свои, в красных пятнах, руки о грязный фартук и с подозрением уставилась на меня.

— Фрау Буфертс? — Я назвал ее по фамилии нового мужа, втайне надеясь, что ошибся дверью.

— Это я, — решительно подтвердила она. — А вы кто такой? Впрочем, чего это я спрашиваю? У вас на физиономии написано: легавый. Так что я лучше сразу все скажу, лишь бы вы скорее убрались отсюда. Я не видела его уже года полтора, а может, и больше. Но если вы его увидите, скажите, чтобы он не вздумал совать сюда свой нос. Он здесь нужен так же, как Герингу шило в заднице. И к вам это тоже относится. Понятно?

Собственно, за безыскусный народный юмор и простоту нравов я и люблю свою работу.

Ночью, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, раздался громкий стук. Стучали в дверь. Я не брал ни капли спиртного в рот, но после того глубокого сна, в который я погрузился, вернувшись домой, чувствовал себя, как пьяный. Неуверенной походкой я вышел в коридор, но, вспомнив о том, что не так давно на полу моей прихожей лежало тело Вальтера Кольба, окончательно проснулся и пошел за пистолетом. В дверь снова постучали, на этот раз еще громче и еще настойчивей, а затем я услышал знакомый голос:

— Эй, Гюнтер, это я, Ринакер. Давай открывай, нам надо с тобой потолковать кое о чем.

— Это хорошо, но у меня до сих пор все болит после нашей последней беседы.

— Да ты что, до сих пор обижаешься?

— Я-то уже все забыл и простил, но вот моя шея считает тебя persona non grata[25]. Особенно в такое время суток.

— Слушай, Гюнтер, надо забывать обиды, когда речь идет о важном деле. Тем более что оно пахнет большими деньгами. — Последовала долгая пауза, а когда Ринакер вновь заговорил, в его басе звучало уже нескрываемое раздражение. — Ну давай, Гюнтер, открывай скорее. Что тебя так пугает? Если бы я пришел арестовать тебя, то давно бы уже выбил эту дверь ко всем чертям.

Я решил, что в этом была своя логика, и открыл дверь, из-за которой возникла его мощная фигура. Он холодно посмотрел на пистолет в моей руке и мотнул головой, таким образом, видимо, признавая мое преимущество в этот момент.

— Так ты меня не ждал! — сказал он сухо и утвердительно.

— Ну почему же? Я все время поглядывал на часы, Ринакер, и успокоился, только когда твои кости застучали по ступенькам.

Он разразился громовым хохотом, табаком от него разило невыносимо.

— Ты вот что, одевайся, поедем кататься. А свою игрушку лучше всего оставь дома.

— А в чем дело?

Я стоял в нерешительности.

— Ты что, мне не доверяешь?

Он осклабился, увидев мое замешательство.

— С чего это ты взял? Симпатичный молодой человек из Гестапо стучится в мою дверь в полночь и спрашивает: не желаю ли я прокатиться на его блестящей черной машине? Естественно, у меня от счастья подкашиваются ноги, когда я узнаю, что для нас заказан лучший столик у Хоршера.

— Тебя хочет видеть одна очень важная персона! — заорал он. — Очень важная!

— А, понимаю, понимаю. Меня, наверное, включили в национальную сборную по метанию дерьма, да?

Ринакер побагровел, тяжело задышал, так что ноздри его раздувались и опускались, как две грелки, из которых выливают воду, — он уже терял терпение.

— Ну хорошо. Ясно, что мне придется поехать, хочу я того или не хочу. Сейчас оденусь. — Я прошел в спальню. — И прошу не подглядывать.

Внизу нас ожидал большой черный «мерседес», и я уселся в него без лишних слов. Впереди сидело двое головорезов, а на полу у заднего сиденья лежал мужчина, руки которого были скованы наручниками за спиной, и сам он, вероятнее всего, находился в полуобморочном состоянии. Это предположение он вскоре подтвердил своим стоном — его наверняка били. Когда машина тронулась и человек на полу зашевелился, Ринакер носком сапога двинул ему в ухо.

— За что так? Он, может, не застегнул «молнию» на ширинке?

— Чертов коци! — проговорил Ринакер с таким ожесточением, будто речь шла о человеке, пристававшем к детям на улице. — Ночной почтальон, черт бы его подрал. Мы поймали его на месте преступления — он разбрасывал по ящикам большевистские листовки, призывая поддерживать КПГ.

— Я вижу, что это по-прежнему опасная работа.

Он не обратил внимания на мои слова и закричал шоферу:

— Этого ублюдка мы выбросим, а затем поедем прямо на Лейпцигерштрассе! Нельзя заставлять ждать его высокопревосходительство.

— А где его сбросим? С Шонебергского моста?

Ринакер засмеялся.

— Может быть, и так.

Он вытащил из кармана плоскую фляжку и разок приложился.

Как раз вчера вечером в мой ящик бросили такую листовку, и там высмеивали не кого-нибудь, а самого Премьер-министра Пруссии. Я знал, что за недели, оставшиеся до Олимпиады, Гестапо лезет из шкуры вон, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Уже тысячи коммунистов были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря Ораниенбург, Дахау и Бухенвальд, в тюрьму «Колумбия-Хаус». Сопоставив оба эти факта, я вдруг понял, куда мы едем и к кому именно. От самой этой мысли мороз подирал по коже.

Машина остановилась около полицейского участка на Гролманштрассе, и один из головорезов вытащил арестованного прямо из-под наших ног. Думаю, что у него оставалось не много шансов — уроки плавания в канале Ландвер, как правило, непродолжительны.

Мы ехали по Берлинерштрассе, а затем по Шарлоттенбургштрассе — то есть пересекли Берлин по оси, с запада на восток. В преддверии Олимпиады улицы были украшены черными, белыми и красными транспарантами[26]. Ринакер мрачно смотрел в окно.

— Проклятая Олимпиада! Сколько денег приходится бросать на ветер!

— Тут я вынужден с тобой согласиться.

— Для чего все это? Вот что я хотел бы знать! Мы такие, какие есть. Зачем изображать из себя пай-мальчиков? Весь этот выпендреж перед Западом меня просто из себя выводит. Знаешь, они даже притащили сюда проституток из Мюнхена и Гамбурга, поскольку берлинская полиция нравов нанесла этому бизнесу жестокий урон. И негритянский джаз разрешили снова. Что ты об этом думаешь, Гюнтер?

— Говорят одно, делают другое. И так всегда. Что ты хочешь от нашего правительства?

Ринакер неодобрительно покосился на меня.

— На твоем месте я бы был поосторожнее.

— Ты знаешь, Ринакер, я могу себе позволить говорить все что угодно. До тех пор, пока буду нужен твоему боссу. Да будь я самим Карлом Марксом и Моисеем в одном лице, он закроет на это глаза, если поймет, что я ему нужен.

— Тогда надо извлечь из этого выгоду, и по максимуму. Такой серьезный клиент вряд ли тебе когда-нибудь подвернется.

— Все они так говорят.

Сразу же за Бранденбургскими воротами машина повернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. В здании британского посольства горели все окна, а перед тротуаром стояло несколько десятков лимузинов.

Чуть притормозив, наша машина свернула под арку большого здания, расположенного по соседству с посольством. Шофер опустил стекло, чтобы штурмовики, охранявшие здание, смогли проверить, кто в машине, и отзвуки большого приема, который проходил на лужайке у посольства, донеслись до нашего слуха.

Аудиенции мы ждали в комнате размером с теннисный корт. Спустя короткое время высокий мужчина в форме офицера Люфтваффе сообщил, что Геринг переодевается и через десять минут выйдет к нам.

Это был мрачный дворец, в котором чувствовался масштаб, соразмерный самой власти. Несмотря на городское окружение, он производил впечатление старинного загородного замка. Ринакер сел на стул, напоминавший средневековые скамьи, и молча, не отрывая глаз, следил за тем, как я передвигаюсь по залу, рассматривая его убранство.

— Уютно, ничего не скажешь, — отметил я, остановившись перед гобеленом, на котором была изображена сцена охоты и, вполне возможно, сам Гинденбург в полный рост. Комната освещалась одной лампой, стоявшей на массивном столе в стиле Ренессанс. Лампа, в виде двух серебряных канделябров с абажурами из пергамента, освещала небольшую раку с фотографиями. На одной из них был Гитлер в форме штурмовика. В коричневой рубашке и кожаной портупее он выглядел совсем молоденьким и больше походил на мальчишку-скаута, чем на взрослого мужчину. Были здесь и фотографии двух женщин: как я сразу догадался, Карин, первой покойной жены Геринга, и его нынешней супруги Эммы.

Рядом с фотографиями лежала большая книга в кожаном переплете с тисненым гербом на лицевой стороне, по-видимому принадлежавшая самому Герингу. Посмотрев на герб с изображением дубинки, зажатой в бронированном кулаке, я подумал, что он гораздо точнее выражает дух национал-социалистов, чем свастика.

Ринакер достал сигареты. Я сел рядом с ним. Мы прождали примерно час, а может, и дольше, когда, наконец услышав голоса за дверью, одновременно встали. В комнату вошел Геринг в сопровождении двух офицеров в форме Люфтваффе. К моему великому удивлению, на руках у Геринга был маленький львенок. Геринг поцеловал его в голову, почесал за ушами и бросил на шелковый коврик.

— Иди, Муки, поиграй, мой маленький котеночек. — Львенок радостно зарычал и, подбежав к окну, принялся играть с кисточкой на портьере.

Геринг был ниже ростом, чем я предполагал, и потому выглядел грузным. На нем был зеленый кожаный охотничий жилет, белая фланелевая рубаха, белые тиковые брюки и светлые туфли для тенниса.

— Приветствую вас, — произнес он, пожимая мне руку и широко улыбаясь.

В его облике было что-то звериное, однако в тяжелом взгляде голубых глаз, несомненно, светился ум. Пальцы были унизаны кольцами, среди них одно — с большим рубином.

— Спасибо, что пришли. Должен попросить у вас прощения за то, что пришлось подождать. Государственные дела. Надеюсь, вы понимаете.

Я сказал, что, конечно, все понимаю, хотя, по правде говоря, не знал, что вообще должен был говорить. Рассмотрев его вблизи, я был поражен тем, какая у него гладкая кожа на лице — почти как у ребенка, — и подумал, что, видимо, он пудрится. Мы сели. Несколько минут он почти по-мальчишески, и не скрывая этого, радовался моему здесь появлению, а затем решил объяснить, зачем меня сюда вызвал.

— Мне всегда хотелось познакомиться с настоящим частным детективом. Скажите, вы читали Дэшила Хэммета? Это американский писатель, но, по-моему, очень интересный.

— Должен признаться, мне не удалось пока познакомиться с этим автором, господин Премьер-министр.

— Я вам очень советую. Я дам вам почитать немецкое издание «Кровавой жатвы». Уверен, что вам это понравится. А вы носите с собой пистолет, господин Гюнтер?

— Бывает, господин Премьер-министр. Когда думаю, что он может мне пригодиться.

Геринг был возбужден, как мальчишка.

— А сейчас он при вас?

— Ну что вы! Мои сопровождающий решил, что пистолет распугает здесь у вас всех котов.

— Жаль, — сказал Геринг. — Мне очень хотелось бы взглянуть на оружие, которым пользуется настоящая ищейка.

Он откинулся на спинку стула, который, судя по размерам, принадлежал когда-то Папе из рода Медичи, толстому как бочка, и махнул рукой.

— Ну, а теперь перейдем к делу, — сказал он.

Один из его помощников принес папку и положил ее перед хозяином. Геринг открыл ее и несколько секунд изучал содержимое. Я решил, что в папке досье на меня. Думаю, что в эти дни на меня завели столько досье, что я физически чувствовал себя больным, и мне уже впору было обращаться к врачам.

— Здесь написано, что вы когда-то работали в полиции. Ваш послужной список внушает уважение. Сейчас вы были бы уже комиссаром. Что вас побудило уйти с этой работы?

Он вытащил из кармана жилета маленькую лакированную коробочку и вытряхнул на свою пухлую ладонь несколько розовых таблеток. Затем проглотил их и запил водой из стакана.

— Дело в том, господин Премьер-министр, что меня не устраивала столовая в полицейском управлении. — Геринг громко рассмеялся. — Впрочем, если говорить всерьез, я уверен, что вы прекрасно знаете, почему я ушел, поскольку в то время вы сами возглавляли полицию. Я не собираюсь скрывать, что отрицательно отношусь к «уходу» из полиции так называемых неблагонадежных офицеров. Многие из них мои друзья, и кое-кто остался без пособий по безработице. А двое лишились своих голов.

Геринг медленно улыбнулся. Своим широким лбом, холодными глазами, низким рокочущим голосом, оскалом хищника и свисающим животом он напоминал мне большого жирного тигра-людоеда. Он, казалось, интуитивно уловил, какое впечатление на меня производит. Наклонившись, он приподнял львенка и положил его к себе на колено, как на кресло. Спящий львенок даже не пошевелился, только приоткрыл на мгновение глаза, когда хозяин погладил его по голове и потрепал за уши. В эту минуту Геринг напоминал папашу, любующегося своим чадом.

— Посмотрите на него. — Геринг обращался к помощникам. — Он не ищет тени, не прячется и не боится открыто выразить свое отношение к людям. Независимость — это великое преимущество. Человек, который может и отказать мне в услуге. Он достаточно смел, чтобы заявить об этом вслух, в то время как все вокруг, боятся открыть рот. Таким людям можно доверять.

Я кивнул на папку, лежащую на столе.

— Бьюсь об заклад, что все эти бумажки собрал Дильс.

— Вы не ошиблись. Я унаследовал это досье, как и тысячи ему подобных. Это случилось после того, как этот куриный фермер выпихнул Дильса из кресла шефа Гестапо и уселся в него сам. Это была последняя услуга, которую Дильс мне оказал.

— Могу ли я спросить у вас, что с ним произошло потом?

— Конечно, можете. Он по-прежнему работает на меня, хотя положение занимает более скромное — руководит речным судоходством на «Предприятии Германа Геринга» в Кельне.

Геринг, когда говорил о предприятии своего имени, не испытывал ни тени смущения, считая такое положение вещей совершенно естественным.

— Как видите, — с важностью заявил он, — я не забываю людей, с которыми сотрудничаю. Правда, Ринакер?

Тот не заставил себя ждать с ответом:

— Разумеется, господин Премьер-министр, все мы чувствуем ваше внимание.

Такой ответ, конечно, оценивается высшим баллом, подумал я. В это время в комнату вошел слуга с большим подносом, на котором стояли чашечки с кофе, бутылка мозельского вина и яйца по-бенедиктински для Премьер-министра. Геринг проглотил их с такой жадностью, как будто целый день не ел.

— Хотя я больше не руковожу Гестапо, — сказал он, — но в службе безопасности остались еще мои люди, такие как Ринакер. Они работают скорее на меня, чем на Гиммлера.

— И таких людей немало, — преданно пропел Ринакер.

— Они информируют меня о том, что происходит в Гестапо. — Геринг изящным движением вытер свои широкий рот салфеткой. — Так вот, Ринакер сообщил мне, что вы посетили мою квартиру на Дерфлингерштрассе. Эти апартаменты, как он, должно быть, уже объяснил вам, я передал в распоряжение человека, в определенной области являющегося моим доверенным лицом. Его имя, я полагаю, вам уже известно. Это Герхард фон Грайс, который неделю назад, даже больше, исчез. Ринакер сказал, что, по вашему предположению, кто-то мог к нему обратиться с предложением приобрести краденую картину. Если быть точным, обнаженную натуру кисти Рубенса. Мне не ясно, на чем основана эта ваша гипотеза, и уж совсем непонятно, как вам удалось докопаться до этого адреса. Не стану скрывать, господин Гюнтер, что ваша осведомленность производит впечатление.

— Очень признателен, господин Премьер-министр.

Кто знает, подумал я, еще немного практики — и у меня будет сноровка не хуже, чем у Ринакера.

— Ваш послужной список офицера полиции говорит сам за себя, и я не сомневаюсь, что в качестве частного детектива вы не менее компетентны.

Он кончил есть, выпил стакан мозельского вина и закурил огромную сигару. В отличие от своих помощников и Ринакера, Геринг не выказывал признаков усталости, и мне стало любопытно, что это за розовые таблетки были в его коробочке. Он выпустил кольцо дыма, размером с небольшое облако.

— Так вот, Гюнтер, я хотел бы стать вашим клиентом. Вы должны найти Герхарда фон Грайса, и желательно до того, как это сделает Зипо. Не потому, что речь идет о каком-либо преступлении, вы понимаете. Дело в том, что Грайс обладает кое-какой конфиденциальной информацией, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы она стала достоянием Гиммлера.

— О какой именно информации идет речь, господин Премьер-министр?

— Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос.

— Простите, господин Премьер-министр. Если вы хотите, чтобы я сел на весла, мне нужно знать, не протекает ли лодка. Именно в этом и заключается разница между мной и сотрудником полиции. Он не может обратиться к вам с таким вопросом. Это привилегия, которую дает независимость.

— Восхищаюсь вашей прямотой. — Геринг внимательно посмотрел на меня. — Такие люди, как вы, обычно не ограничиваются обещаниями и если берутся за дело, то доводят его до конца. Возможно, что вы правы: если мы затеяли этот разговор, вы должны иметь представление о его предмете, и достаточно полное. Но при этом, господин Гюнтер, вы должны понимать, что доверие накладывает определенные обязательства. Если вы подведете меня, это вам дорого обойдется.

В чем, в чем, а в этом я ни минуты не сомневался. Мне не удавалось выспаться несколько дней подряд, придется потерпеть и сегодня. Но если я сумею выведать какие-то тайны Геринга, можно будет смело считать, что игра стоит свеч. Отступать было некуда. Кроме того, дело, похоже, пахло крупными деньгами, а я взял себе за правило не отказываться от денег, если они сами плывут в руки.

Геринг проглотил еще две маленькие розовые таблетки. По-видимому, он принимал их так же часто, как я закуривал.

— Господин Премьер-министр, Ринакер может вам подтвердить, что когда мы встретились с ним в этой квартире, он просил меня сообщить ему имя человека, на которого я работаю, — владельца «Обнаженной» кисти Рубенса. Я ему ничего не сказал, и он пообещал выбить из меня это имя. Тем не менее и сегодня он ничего не знает.

Ринакер чуть наклонился вперед.

— Это правда, господин Премьер-министр.

Я гнул свою линию:

— С клиентом я работаю на таких условиях: он дает мне полную свободу действий, я гарантирую ему сохранение тайны. Если бы я действовал по-другому, я бы долго не продержался.

Геринг согласился:

— Ну что ж, вы были со мной откровенны. Придется и мне быть откровенным с вами. Видите ли, под моим началом находятся многие бюрократические структуры рейха. В связи с этим бывшие коллеги — люди, с которыми у меня деловые связи, — часто обращаются ко мне с разного рода просьбами. Поверьте, я не обвиняю людей за то, что они стремятся использовать мое положение. Если я могу помочь, я помогаю. Но, разумеется, в расчете на взаимность. На этом стоит мир. Так что в моем распоряжении большие интеллектуальные ресурсы. Резервуар, из которого я получаю необходимую информацию. Мне легче убедить человека разделить мою точку зрения, если я хорошо знаком с вопросом. Я должен видеть перспективу. Это, если хотите, государственная необходимость. Дело в том, что многие люди, обладающие влиянием и властью, не согласны с мнением фюрера и с моей позицией в вопросе о будущем Германии, о путях, которыми должна идти наша замечательная страна, чтобы занять то место в мире, которого она достойна.

Геринг замолчал, возможно рассчитывая на то, что в этот момент я вскочу, вскину руку в партийном приветствии и начну читать вслух Хорста Вессела, но я продолжал сидеть, терпеливо ожидая, когда он перейдет к сути Дела.

— Фон Грайс был исполнителем моей воли, — вкрадчивым тоном продолжал он, — и одновременно моей слабостью. Он был моим агентом в делах, связанных с приобретением недвижимости, моим доверенным лицом в сфере финансов.

— Вы хотите сказать, что это был виртуоз в области шантажа?

Геринг нахмурился и улыбнулся одновременно.

— Господин Гюнтер, вы, я вижу, гордитесь своей честностью и объективностью, но, по моим наблюдениям, не всегда придерживаетесь умеренности. Я сам прямой человек, но козырять этим не люблю. Поймите одно: все, что идет на пользу государству, уже тем самым оправдано. В определенных вопросах нужно быть твердым. Кажется, Гёте однажды сказал, что ты либо побеждаешь и управляешь, либо проигрываешь и подчиняешься. Или страдаешь, или торжествуешь, либо ты — наковальня, либо — молот. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, господин Премьер-министр. Вы знаете, было бы хорошо, если бы я знал, с кем вел дела фон Грайс.

Геринг покачал головой.

— А вот этого я действительно не могу вам сказать. Теперь моя очередь стать в позу и разглагольствовать о свободе действий и сохранности тайны. Здесь вам придется действовать вслепую.

— Хорошо, господин Премьер-министр, я сделаю все, что в моих силах. У вас есть фотография этого господина?

Он выдвинул ящик стола, взял оттуда небольшую фотокарточку и передал мне.

— Это фото, сделанное пять лет назад. Но он не очень изменился с тех пор.

Я всмотрелся в снимок. Как и многие немецкие мужчины, Грайс предпочитал короткую стрижку. Правда, какой-то нелепый завиток свешивался на его широкий лоб. Довольно морщинистое, чем-то напоминавшее мятую коробку из-под сигарет, лицо украшали ухоженные усы. Он был похож на типичного немецкого юнкера, чьи изображения можно часто встретить на страницах старых номеров журнала «Югенд».

— Кроме того, надо иметь в виду еще и татуировку, — добавил Геринг. — Императорский орел на правой руке.

— Весьма патриотично. — Я положил фотографию в карман и попросил сигарету. Один из помощников Геринга достал сигарету из большого серебряного ящика и поднес зажигалку. — Я полагаю, что полиция разрабатывает версию, по которой исчезновение фон Грайса каким-то образом связано с его гомосексуальными наклонностями.

Я не стал раньше времени выкладывать на стол информацию, полученную от Ноймана о неком безымянном аристократе, которого прикончили члены бандитского картеля «Германская мощь». Тем более что она нуждалась в проверке. Но если эти сведения были достоверными, то уж никак не стоило сразу открывать козырную карту.

— Вполне вероятно, — с трудом выдавил из себя Геринг. — Из-за этой своей слабости он часто подвергался опасности и один раз даже угодил в полицию. Однако мне удалось замять это дело. По правде говоря, Герхард был не из тех, кто слышит колокол судьбы. Он даже вступил в известные отношения с одним крупным государственным чиновником. Эту связь нужно было пресечь любыми способами. Однако, по своей глупости, я позволил им встречаться в надежде, что в такой ситуации Герхард будет вести себя более осторожно.

К этому заявлению я отнесся с определенной долей скепсиса. Скорее всего, Геринг не стал препятствовать этой связи по другой причине: он хотел скомпрометировать Функа — пусть незначительного, но тем не менее соперника в политике, — чтобы заставить его плясать под свою дудку. И возможно, он этого и добился.

— А другие любовники у фон Грайса были?

Геринг пожал плечами и посмотрел на Ринакера, который почему-то сразу съежился.

— Никого конкретно, — Геринг говорил размеренно, — мы назвать не можем. Однако утверждать это наверняка трудно. Большинство голубых полиция нравов загнала в подполье. Старые клубы для гомиков, вроде «Эльдорадо», почти все закрылись. И тем не менее от случая к случаю господину фон Грайсу удавалось находить для себя партнеров, такое бывало.

— Вы знаете, можно допустить, — мне удалось прервать собеседника, — что во время какого-то ночного визита в поисках сексуальных утех этот господин очутился в лапах парней из местного отделения Крипо, там его избили, а затем он попал в концлагерь. Иногда проходят недели, прежде чем узнают о таких случаях.

Я, конечно, чувствовал комизм ситуации, в которой оказался: о том, как и куда мог попасть слуга, мне приходилось объяснять его господину, человеку, который организовывал такие исчезновения. Интересно, сознавал ли он щекотливость возникшей ситуации.

— Откровенно говоря, господин Премьер-министр, одна-две недели в случае, когда кто-то вдруг пропадает, не такой уж большой срок для нашего города.

— Мы тоже думали о таком варианте и кое-что в связи с этим предпринимаем, — сказал Геринг. — Но вы правильно сделали, что заговорили о нем. Из того, что Ринакер узнал о вас, можно сделать вывод, что ваша специализация — это как раз поиск бесследно исчезающих людей. Я хочу снабдить вас деньгами и всем, что может понадобиться в дальнейшем. У вас есть какие-нибудь просьбы?

Я на минуту задумался.

— Я хотел бы просить вас о распоряжении установить подслушивающее устройство на одном телефоне.

Я знал, что Управление научных исследований, ведающее установкой подслушивающих устройств, подчинялось непосредственно Герингу. Оно располагалось в старом здании министерства авиации, и поговаривали, что даже Гиммлеру приходилось просить разрешение Геринга на установку такого устройства. Я сильно подозревал, что благодаря именно этому козырю Геринг и пополнял тот «интеллектуальный резервуар», который Дильс оставил в наследство своему прежнему шефу.

— А вы хорошо информированы. Ну что ж… — И повернулся к своему помощнику: — Проследите, чтобы все сделали; И не откладывая. И чтобы господин Гюнтер ежедневно получал интересующие его записи телефонных разговоров.

— Слушаюсь, господин Премьер-министр.

Я написал два номера на листке бумаги и передал ему. После этого Геринг встал.

— Уверяю вас, это будет главное дело вашей жизни. — Он легонько обнял меня за плечи и проводил до дверей. Ринакер шел на некотором расстоянии от нас. — И если вам повезет, вы поймете, что такое щедрость.

А если я не найду фон Грайса?.. Впрочем, я старался не думать о том, что будет, если мне не повезет.