Глава 28. Спасибо за внимание. 10.06.49, четверг

Рассказывать он постарался максимально сухо. Совершенно не так, как ораторствовал накануне, заклиная: «отпустите меня». Нет, теперь — без эмоций, без всяких «я страдал», «я был потрясен» и тому подобного. Даже без оценочных суждений типа «мне показалось, что такой-то удивился». Только факты. И только существенные.

Приехал с Мариной сюда. Утром второго июля двадцать девятого года проводил до проходной. Вернулся в Москву. Перезванивались, переписывались ежедневно. Собирался приехать за ней тридцать первого августа. Двадцать восьмого июля произошло то, что произошло. Сначала было неясно, большинство сочло за фейк. Но Марина перестала отвечать. Метнулся сюда. Что было здесь, помнит плохо. Уже работала тяжелая техника, полиция тоже присутствовала, или это была тергвардия. Не имеет значения. Уехал.

Следующие двадцать лет тоже не имеют значения. Так Игорь объявил, а на самом деле вряд ли смог бы сказать что-то о том двадцатилетии. Туман. Но и правда: уже не важно.

Перешел к событиям последних полутора месяцев. Подсчитал, уточнил — сорока дней. Анциферов среагировал: «О-о, сорок дней… Сакральный срок!». Никто не обратил внимания.

Ежедневные обходы периметра, разговоры с дроном, выявление слабого места в оболочке, сердцебиение близ него, попытки контакта со спецслужбами, контакт, отдел 31/3 (без подробностей), финальная подготовка, прорыв. Секторы, Местные, Федюня, Слободка, Маринина башня, опять секторы, встреча с Александром.

— Остальное вы знаете, — заключил он. — Есть, правда, еще кое-что, оно важное, но это лучше пусть Марина расскажет. Ты как, Марин?

Девушка словно ждала этого предложения — заговорила сразу. Старалась выдерживать ту же манеру — эмоции в сторону. Начала с трех выходов Игоря Юрьевича из дальней галереи. Отметила, что с его появлением картинка изменилась: всегда там была осень, стала же весна, а потом зима. Реальные — Игорь Юрьевич принес оттуда ландыши, это в первый выход, и снег, это во второй и в третий.

Затем перешла к главному. Сообщила, что сразу увидела: Игорь Юрьевич — не тот, кого ждали Марина-мама и Марина-дочь. Все не то, начиная с имени. Призналась в своем полном неприятии и в том, что потом поняла: он ни в чем не виноват. Выдумать такие детали отношений с любимым, о которых знала только мама (и о которых поведала дочери), он не мог. Выходит, тоже знал. Ну не выпытал же их у настоящего маминого любимого! Да и смысл какой? Он же надеялся застать маму живую. Получается, Игорь Юрьевич и есть настоящий, кого Марина-мама ждала?

Она, Марина-дочь, разобраться в этом не может. Но к Игорю Юрьевичу относится теперь без неприятия. Наоборот. Спасибо за внимание.

— Ох-хо-хонюшки… — прокряхтел Анциферов. — А вы, Игорь, пояснить можете? Нет? Так и полагал… Однако разобраться желательно. Более того — необходимо. Потребно тщательное обдумывание. В тишине. Далее — обсуждение. Предлагаю вот как поступить: план наш все же выполнить — сейчас я о Марине Станиславовне поведаю, а после того сделаем перерыв. Паша, ты со своих позиций обдумывай, я — со своих. Матюша, а ты…

Смолёв вдруг расхохотался. Оборвав смех, проскрипел:

— Обдумыватели хреновы… Так, Иван, ты, значит, о Марине свет Станиславовне… это… как ты сформулировал?.. поведать изволишь? Уволь, я внимать не хочу. Хватит с меня. В лаборатории буду. Понадоблюсь — позовете. В случае реальной надобности, ясно вам?

Он встал, направился в холл, ни на кого не глядя. Послышался глухой стук.

— По двери ногой засадил, — сказал На-Всё-Про-Всё. И заявил: — Я тоже пойду. Не потому, что слушать не хочу — просто знаю же это все. Ты, Максимыч, про планы обмолвился, а у меня-то планы как раз и горят. Наверстывать надо. По секторам пройтись, все ли ладно… И сервис сделать второму генератору. Давно пора, почихивает он. Если что, переговорник при мне.

— Саша, погоди! — крикнул Игорь вслед. — Один момент!

Выскочил в холл, вытолкнул Сашу наружу, быстро и тихо пересказал Петин отчет о ночных событиях. На-Всё-Про-Всё мрачно кивнул, повторил: «Если что, переговорник при мне», натянул кепку, завел роллер, рванул вверх.


***

Войдя в холл, Игорь обнаружил Марину, с отрешенным видом сидевшую в кресле. Удивился:

— Ты чего?

Девушка встрепенулась:

— А?.. Задумалась… А слушать про маму тоже не хочу. Все об этом знаю, что ж повторять…

— Ты спала как?

— Ничего… нормально… вы идите, Свящённые ждут.

Вернувшись в «конференц-зал», объяснил:

— Передал через Александра привет Федюне моему.

Затем устроился как можно ближе к холлу — чтобы в случае чего услышать происходящее там. Тут же сообразил: лучше поступить по-иному. Попросил:

— Петр, можно я тебя поэксплуатирую все-таки? Кофейку бы, а? — И успокоил Анциферова с Елоховым: — Пять минут, ладно? Кофе, сигарета… мозги прочищу…

Петя, похоже, мгновенно уловил замысел. Чашка эспрессо, стакан холодной воды, пепельница… нагнулся, спросил шепотом:

— Сказали СанВасиличу?

Игорь кивнул.

— Я при Марише подежурю, — прошелестел Петя. — Матвей Константиныч в лабораторию свою пошел, а она всего одним уровнем выше, а из нее снова до холла добежать — пару раз плюнуть…

— Спасибо, Петр! — громко произнес Игорь.

— Что у вас там за секреты? — с усмешкой поинтересовался Елохов.

Петя и тут нашелся:

— Это я извинялся, что раньше кофе подавал, а про стакан воды забывал, а тут вспомнил. — И объявил: — Посижу с Маришей. Тоже ведь все знаю про Марину Станиславовну, а Марише одной, может, скучно.

Он сделал было шаг, но остановился, развернулся и отбарабанил:

— Я вам так скажу. Вы, конечно, посмеетесь, а я все равно скажу. Догадка у меня есть. Игорь Юрьевич все тут у нас разузнает, во все вникнет, найдет как к себе вернуться, с учеными поделится, а те найдут как нас отсюда вызволить. Вот такая догадка. Только нет во мне твердости насчет вызволения. Чего мне вызволяться? Мне и тут хорошо, а там я и не́ жил толком. Извините, если что не так.

— М-да, — протянул Елохов. — Вот что, уважаемые. Я ведь историю Марины-старшей тоже знаю. Оценки мои с Ваниными не всегда сходятся. Споров сейчас не хочу. Пойду к себе. Толком не спал, прилягу. А не усну, так попробую свои догадки, — он усмехнулся, — повертеть. Как Мотя сказал: понадоблюсь — зовите, не стесняйтесь. Хе-хе.

Игорь допил кофе, обратился к оставшемуся в одиночестве Анциферову:

— Давайте, Иван, отсядем подальше и говорить будем вполголоса. Не хочется Марину лишний раз травмировать. Вот так, да. Отлично. Слушаю.


***

Излагая историю Марины-старшей, Анциферов старался держаться деловой манеры, заданной Игорем и Мариной-младшей. Получалось не абсолютно, но банальных метафор, театральных пауз, многозначительных повторов, игры тембрами было все-таки немного. Рассказал он следующее.

Из всех находившихся в тот день в медсанчасти, только Марина сохранила человеческий облик. Так она в первый раз оказалась здесь единственной в своем роде.

Совсем молодая; еще не дипломированный врач; вдобавок — приезжая. И, как выяснилось чуть позже, беременная. Но она справилась.

А справляться было с чем. Нет, против ураганной эпидемии первых дней бессильна была бы любая клиника мира. Но когда все более-менее стабилизировалось, когда оставшиеся в живых кое-как разместились в этих подземельях, позже нареченных Марьградом, и продолжили бренное существование, — настал звездный час Марины. Вернее, звездные годы.

Коварное словосочетание! Под звездным часом обычно разумеют период удачи, успеха, славы. Для Марины все оставшиеся ей годы стали временем адского труда и поистине святого подвижничества.

Вещи познаются в сравнении. Сегодня, спустя двадцать лет, жизнь в Марьграде налажена, все идет своим чередом. А тогда, в начале… Конечно, те, кому повезло не мутировать, иногда болели — но обычными человеческими болезнями. Стараниями Ильи, Александра, еще нескольких была в ударные сроки создана новая медсанчасть. Фактически — отлично оснащенная клиника. Обнаружили на нижних уровнях все или почти все необходимое, от богатейшего запаса любых медикаментов до компьютерных томографов, УЗИ-аппаратов и тому подобного. Перетащили все на девятый уровень, где разместились женщины — спуститься ниже они не могли, — и, по инструкциям и под контролем Марины, смонтировали, наладили, запустили. Туда же перенесли горы медицинской литературы, кем-то или чем-то предусмотрительно — или издевательски, как посмотреть, — приготовленной и даже систематизированной. Учебники, справочники, монографии, инструкции… Получилась обширная библиотека. Марине она очень помогла.

С хворями мутировавших оказалось хуже. Гораздо хуже. Болели они, кажется, все и постоянно, то одним, то другим. И главное — по большей части непонятно чем. Марина почти сразу поняла: они не люди и болезни у них не людские. Да, внешне — гуманоиды (хотя и фантастически обезображенные; впрочем, сами они искренне считают естественным именно свой облик, а нормальные люди видятся им страшными в обоих смыслах — опасными и уродливыми). Да, говорят эти так называемые Местные по-русски. Да — да-да! — второе и следующие их поколения обладают врожденной способностью читать — кое-как, но тем не менее. Да, размножаются — весьма активно — половым путем.

При всем том они физиологически не люди. У всех хвосты, у самок по четыре молочных железы… да молочных ли? Марине удалось взять у кормящих образцы для анализа. Определилась странная субстанция с невероятно большим содержанием соединений металлов в составе. Всевозможных, включая даже радиоактивные, но это в фоновых количествах, а в основном — железа. Так что они и не млекопитающие. Начинают жизнь с железа в «молоке матери» и до самой смерти железом лакомятся. Похожие результаты дали анализы крови, лимфы, выделений. В последних еще и минералы всяческие выявились… Хотя показаны им также углеводы и еще что-то органическое…

Иной метаболизм, иная физиология; несомненно, иная анатомия. Марина вынашивала мысль о патологоанатомических исследованиях, надеялась, что это поможет лечить горемык. Не задалось: ход в «клинику» им закрыт, создавать «филиалы» на доступных Местным уровнях оказалось проблемно, да и свободной минуты у Марины не было. Когда она умудрялась спать — и то непонятно. Лечить толком не получалось, но облегчать страдания удавалось. Далеко не всегда, но достаточно часто удавалось.

Среди марьградских мужчин — к ним прилипло идиотское название «Свящённые» и еще более нелепое «Явреи», и было этих мужчин больше, чем сейчас, — среди них в какой-то момент едва не восторжествовало радикальное: прекратить любую помощь Местным. И по части быта — этим с самого начала занимался Саша Речицын, — и медицинскую. Радикализм обосновывали человечностью: люди кладут свои бесценные жизни на нелюдей, жизни которых никчемны! Между прочим, среди активистов был и Матвей Смолёв; он даже предлагал применить силу — держать Речицына и Осокину взаперти. До тех пор, пока нелюди не вымрут.

Александр тогда только посмеялся и предложил: «Ага, попробуйте». Марина же твердо объявила, что она врач и ее дело, если не лечить, то хотя бы просто помогать. Кому помогать, спрашивали ее, ты что, ветеринар? Мы одного корня, отвечала она. А сохранились бы в Марьграде, не исчезли бы загадочным образом все до единого животные — в беде не бросала бы и их.

Назревал серьезный конфликт. Мнения разделились. Решающее слово осталось за Марией. Она очень кротко попросила всех Свящённых подняться на Отшиб и еще кротче произнесла всего несколько слов. Предельно простых, обыденных. Воспроизвести их в точности позже не сумел никто. Это было что-то вроде: «Ребята, вы что?»

И тему сняли с повестки раз и навсегда.

Марина такого не умела. Но любили и ее, просто по-другому. Марию действительно любили и почитали, чуть ли не молились на нее. Она была «над», как отчаянно ни противилась бы этому. Нет, все сложнее: она была одновременно и «с», и «над». Стоило Марии появиться среди Местных — те сбегались толпами, и следовали за ней всюду, и сопровождали до самого входа на уровень, для них недоступный.

А Марина была только «с». Абсолютно своя для соседок по Отшибу и для Свящённых. Добрый доктор, умница, красавица… позитивная, жизнерадостная — несмотря на запредельные нагрузки и даже на выкидыш. О котором, впрочем, первое время никто не знал. Кроме, наверное, Марии…

Что до Местных, они Марину любили по-своему — уважали, слушались, но и побаивались. Была она с ними строга. По необходимости. Первое их поколение — можно сказать, поколение родоначальников нового вида — болело непрерывно и почти поголовно. В следующих поколениях, в Местных, родившихся уже здесь, это несколько улеглось — эволюция, однако… А первые мучились жутко. Мало того, что хвори непонятны; донимала крайняя уязвимость к мельчайшим физическим воздействиям. Особой ловкостью взрослые Местные и ныне не отличаются. Дети-то вполне координированы и, кстати, довольно адекватны умственно. С возрастом деградируют, и начинается: например, неловко повернулся, слегка стукнулся лбом — шишка мгновенно, да не простая. У нынешних еще куда ни шло, а у «отцов и матерей-основателей» шишка вздувалась до размеров самой головы, а то и крупнее. Складки это позволяют, но боль, по-видимому, чудовищная; несчастный пронзительно воет, мечется хаотически, получает новые травмы… Марина исхитрялась обездвиживать такого страдальца буквально на мгновение и вводить эмпирически найденное успокоительное-обезболивающее. Укол сам по себе воспринимался как дополнительная боль, зато действовал быстро. И тогда Марине приходилось вскрывать нарост, сцеживать квазикровь вперемешку с квазигноем, колоть еще, потому что боль возвращалась… Потом все, как правило, проходило. Правда, один такой пациент умер прямо под скальпелем, но лишь один. Все остальные блаженно исцелялись — до следующего случая.

Вот и закрепилась за Мариной репутация избавительницы от боли через боль же. Уважали, подчинялись, но побаивались. Некоторые даже роптали. Она не уставала объяснять: врач жалеет не как все, врач бывает безжалостен как раз из сострадания. Слушали, кивали коричневыми своими складчатыми головами. И ничего не понимали…

Аналогично с режимом их питания. В самые первые дни процветало трупоедство. Это было кошмарное зрелище… К счастью, очень скоро они распробовали металл. Жрать умерших перестали, как отрезало. Переключились на железки, в агрессивных кислотах вымачиваемые. К счастью-то к счастью, но ведь необходимы им еще углеводы и грубая клетчатка, так Марина установила опять же эмпирически. Но это, видите ли, невкусно! Что на одном железе неизбежны преждевременное увядание и смерть, причем мучительная — попробуй растолкуй! Дети прислушиваются, взрослые же ерепенятся, а у них и без того смертность высокая. Марине удавалось убеждать. И улучшение очень даже обозначилось, особенно у второго и третьего поколений. Возможно, естественный отбор так сработал.

Потом Марина родила. Она долго отказывалась от зачатия (которое — искусственное ради анонимности — сама сопровождала для других). Да и по возрасту не обязана была рожать. Однако решилась. Поначалу тоже из чувства долга: учить сверстниц не успевала, они и не рвались — не вдохновляла их перспектива проводить столько времени среди Местных. А Марина, вероятно, что-то почувствовала — и стала единственной уже во втором смысле: ее дочь, Марина-младшая, частично унаследовала память и знания матери. И, конечно, долг долгом, а материнские чувства проявились у Марины-старшей в полной мере.

Третий смысл уникальности стал для Марины-мамы последним. Год с небольшим назад она стремительно мутировала — единственная из всех, кто избежал этого изначально. Успела сказать, что, наверное, заразилась. Ее, уже в новом облике, устроили на пустующем уровне, резервном для Местных. Надеялись, что выживет хотя бы так.

Зря надеялись.

Теперь вместо старшей Марины — младшая. Очень старается; все очень боятся за нее; а она очень беспечна.


***

Рассказчик замолчал. На лице его появилось искательное выражение. Игорь выдавил:

— Спасибо.

Анциферов выдохнул, расправил плечи, стал выглядеть по-былому вальяжно. Вопросил звучным бархатным баритоном, достойным лектора общества «Знание»:

— Может быть, у вас есть вопросы? Впрочем, я, конечно же, понимаю: узнать такое о своей женщине нелегко, даже если она… э-э… неизвестно чья женщина. Примите мои глубочайшие соболезнования.

Заткнись уже, мысленно взмолился Игорь. Взял себя в руки, ответил:

— Один вопрос конкретный: где похоронена?

Анциферов ответил с той же важностью:

— Видите ли, этого я вам в точности не скажу, это лучше к Александру. Он в свое время усиленно копал вблизи границы, вот и пригодилось. И для Марины Станиславовны, и для Марии Григорьевны, и для других наших усопших… э-э… женщин. Я, разумеется, сопровождал каждую в последний, так сказать, путь, но указать координаты не смогу, ибо на поверхность выбираюсь… э-э… нечасто. А Александр там бывает, бывает. У нас там, можно сказать, кладбище. С видом на Залив. Правда, вид — это условно, поскольку…

Игорь перебил:

— Спасибо, я понял. Другие мои вопросы — самого общего плана. Задам их позже.

— Совершенно верно! — обрадовался Анциферов. — Тоже имею… э-э… не столько вопросы, сколько соображения, но тоже общего плана. Однако обсуждать их следует при наличии кворума и никак иначе.

Игорь взглянул на него в упор, постарался не мигать. Анциферов заметно стушевался. Кашлянул, открыл было рот, но в этот момент из холла донеслось дребезжание переговорника.

Загрузка...