Марья Карповна

XIV

Он с удовольствием перечитал только что законченное письмо – оно показалось автору сдержанным и достойным. Похоже, в этот поздний час только он один и бодрствует во всем обширном имении Горбатово. Две наполовину сгоревших свечи стояли по обе стороны бювара, бросая свет на его руки. Он присыпал написанное песком, высушив таким образом чернила, сложил бумагу и, оттиснув на воске свой перстень-печатку, надписал адрес: «Моей матери, Марье Карповне Качаловой». Главное было сделано, осталось положить письмо на видное место во флигеле – видимо, лучше всего на столе… Вещи были уже уложены – на рассвете, пока все еще спят, он покинет родительский дом. Лука, которого Алексей потихоньку предупредил, обещал приготовить коляску к шести часам утра. Они приедут на станцию как раз вовремя, не опоздают к отправлению почтовой кареты. С тех пор, как молодой человек решился на побег, его не покидало приятное чувство внутреннего мира, покоя, согласия с самим собой, ведь только собственная воля помогла ему избежать всякого внешнего на себя воздействия.

Алексей собрался прилечь, когда его внимание привлек донесшийся с веранды скрип половицы, потревоженной чьими-то легкими шагами. Кто это? В проеме распахнувшейся двери кабинета показалась стройная фигура Марьи Карповны. Она была в воздушном розовом пеньюаре с развевающимися полами и тонком кружевном чепчике. Лицо спокойное, печальное. Кто ей сказал? Вероятно, Лука! Все тут предатели!.. От смертной тоски его бросило в озноб, ледяные мурашки забегали по спине, холод пронизал его до мозга костей. Он почувствовал себя опустошенным, но решительным, неспособным к борьбе, но тем не менее достаточно отважным, чтобы идти в бой. Атаковать так атаковать!

– Что вам от меня угодно?

– Хочу поговорить с тобой, сынок, просто еще раз поговорить, прежде чем ты уедешь, – тихо, нежно ответила мать.

– Значит, вам донесли на меня?

– У моих людей нет от меня секретов.

– Отлично! Это все упрощает!

– Скажи, мой дорогой, ты решился на побег из-за того, что я выхожу замуж? – спросила она, склонив голову набок.

– Ну-у… Отчасти из-за этого.

– А если я откажусь от замужества?

Алексей, донельзя растерянный, уставился на мать. А она – святая мученица, прямо светится вся! – улыбалась ему из-под кружевной оборки чепчика.

– Неужели вы это сделаете? – пробормотал он.

– Разве мать не обязана жертвовать собой, жертвовать всем ради счастья сына?

Совершенно ошарашенный столь внезапной переменой, он не знал, то ли радоваться, то ли… нет, как-то это все немножко подозрительно!.. а может, она и правду говорит, как знать…

Поколебавшись, Алексей осмелился:

– Нет, матушка, я не могу вам поверить!

– Вот и напрасно, Алешенька, милый мой Алешенька! Конечно, иногда я могу вспылить, когда мне противоречат, но в глубине души – единственное, чего я желаю по-настоящему, это полной гармонии в семье. Я надеялась, что ты одобришь мой выбор. Этого не случилось, и я была страшно огорчена. Но ты слишком дорог мне, чтобы пойти на риск тебя потерять из-за Сметанова. Раз ты против того, чтобы я выходила замуж за Федора Давыдовича, скажу ему, что передумала. Ты ведь этого хочешь, сынок?

Марья Карповна говорила так искренне, так задушевно, что Алексей разволновался, растрогался. Он никак не ожидал, что мать сдаст позиции.

– Н-нет, маменька, я ничего такого не хотел… – заикаясь, начал он. – Просто мне казалось, что…

Мать приложила палец к его губам:

– Не надо слов! Я читаю в твоей душе! Я склоняюсь перед твоей волей. Ты доволен, дорогой?

Алексей не знал, что ответить. Видя эту покорную, согласную на все женщину, он был не способен торжествовать победу, не в состоянии наслаждаться ею: вот, дескать, моя взяла! Сражаться с идеей замужества – одно, а вот признать за собой право требовать, чтобы она и думать об этом забыла, – совсем другое! Взять на себя ответственность за такое дело страшно, непомерна такая ответственность, не по плечу она ему! Мысли Алексея метались, он пытался сосредоточиться, но все равно был как в лихорадке. Марья Карповна взяла руки сына в свои, села на диван и усадила его рядом с собой.

– Наверное, ты просто не можешь себе представить, что значишь для меня, Алешенька! – снова заговорила она, и голос ее прозвучал, как нежная мелодия. – Твое мнение для меня важнее всех остальных. Может быть даже – важнее того, что я думаю сама. Мне необходимо твое одобрение, необходима твоя привязанность, твоя любовь…

Марья Карповна говорила и говорила, тон ее был исполнен тепла и доверия, и Алексею почудилось, будто он тает, плавится в лучах этого вновь обретенного мира. Запах жасмина кружил голову, обволакивал.

– Маменька, вы можете быть совершенно уверены в том, что я останусь любящим сыном, какое бы решение вы ни приняли, – наконец выговорил он. – Как бы редко мы ни виделись, вы всегда остаетесь центром моей вселенной. И именно поэтому я так страшусь, что вы оступитесь, споткнетесь.

– Да, да, понимаю – вздохнула мать. – Все, что ты говоришь и делаешь, дружок, продиктовано самыми лучшими чувствами, самыми лучшими намерениями. Вот только ты ошибаешься в оценке Сметанова. И насчет меня тоже ошибаешься. Я ведь лучше всех знаю, что мне подходит, что нет. Однако, если ты стоишь на своем, повторяю: все будет так, как ты захочешь!

Она чуть отстранилась от Алексея и нежно дотронулась гибкой своей рукой до его волос. От этой материнской ласки – так редко ведь в жизни выпадала ему материнская ласка! – он окончательно расчувствовался и просто физически теперь ощущал, как тает в нем последнее сопротивление. Однако перед тем, как несчастному уже совсем ничего не оставалось бы, кроме как совсем сдаться на милость победительницы, на Алексея снизошло озарение. А вдруг, подумал он, все это попросту мошенничество, что, если она плутует? Что, если она только притворяется нежной, что, если она только делает вид, что готова все забыть, – исключительно для того, чтобы полностью завладеть им, подчинить себе? Он тут же прогнал эту гнусную мысль: так хотелось верить, что мать сейчас говорила искренне. Легковерие было непременным условием его счастья…

– Хорошо, маменька, – прошептал он. – Я не уеду. Я останусь и буду на вашей свадьбе.

Она осушила глаза кончиком платочка, поцеловала сына и прошептала в ответ:

– Ты уверен, что поступаешь так по доброй воле?

– Совершенно уверен.

– Тогда все в порядке. Благодарю тебя, Алешенька! Ты мое утешение на этой земле…

Они долго молчали, затерявшись каждый в своих элегических мечтаниях. Потом Марья Карповна встала, подошла к столу, указала пальцем на письмо и спросила:

– Это ты мне написал?

– Теперь в нем нет никакого смысла! – воскликнул Алексей, быстрым движением опередил намерение матери, схватил со стола письмо и разорвал его на мелкие кусочки.

Она улыбнулась:

– Вот и ладно… Спокойной ночи, дорогой!

Стоя перед сыном и протягивая ему руку для поцелуя, она продолжала улыбаться. Пик волнений прошел, и лицо ее стало прежним: твердые черты, прямой взгляд. Алексею вдруг снова показалось, что его обманули, предали, и он едва устоял на ногах, такая охватила слабость. Тем не менее, справившись с собой, он проводил мать к выходу из флигеля. На пороге она остановилась:

– Да! Не беспокойся из-за Луки, он не придет за тобой утром, я уже отменила твое распоряжение…