Марья Карповна

VIII

Прискакав галопом на поляну, Марья Карповна остановила коня и легко спрыгнула на землю. На ней была серо-голубая амазонка с длинным шлейфом и маленькая круглая шапочка, украшенная петушиным пером, широкая складчатая юбка выгодно подчеркивала гибкость стройной талии. Алексей и Сметанов, ненамного отставшие от хозяйки поместья, тоже спешились. Еще с утра она решила выпить чаю прямо на травке. Левушка вообще-то хотел присоединиться к приятной компании, но мать воспротивилась. Марья Карповна потребовала, чтобы младший сын остался в Горбатове – скорее всего, полагала: сын станет развлекать Агафью Павловну, и в результате их свиданий наедине, которые она старалась организовать всеми правдами и неправдами, в конце концов между женихом и невестой вспыхнет-таки искра, восторжествует-таки взаимная любовь. А идея сегодняшней прогулки с пикником принадлежала Сметанову, который все чаще и чаще появлялся в большом доме, и Алексея удивляло, что его мать не скрывает удовольствия от визитов этого румяного, неповоротливого и болтливого человека. Любому было слышно издалека: он пуст до звона. Это один только фасад – ничего более. Неужели такой в общем-то умной и самодовольной женщине настолько необходимо, чтобы ей безудержно льстили, неужели ей приносили радость комплименты этого провинциального фата?

Поляну окружали могучие березы с серебристо-белыми стволами, словно бы перехваченными снизу и до самой кроны во многих местах черными кольцами. Алексей улегся в бледной трепещущей тени деревьев на траву лицом кверху, заложил руки под затылок. Над ним, наслаиваясь в воздухе пластами, просвечивая когда изумрудным, когда красновато-золотистым, двигалась, будто живая, сплетенная из веток и листвы зеленая вселенная… Сквозь дыры в этом волнующемся на тихом ветру лиственном плаще виднелось небо. Свежее, чуть горьковатое дыхание подлеска отдавало примятыми папоротниками, влажным мхом, подгнивающей корой… В любое другое время Алексей наслаждался бы этим отдыхом на траве после верховой езды, но присутствие Сметанова отравляло все удовольствие. Ему казалось, что он стал чужим в своем лесу. Сметанов, напротив, чувствовал себя совершенно вольготно: он отряхивал от трухи пень, оставшийся от срубленной осины, чтобы Марья Карповна могла сесть на него, не испачкав амазонки. Она села, и он, опираясь на локоть, улегся у ее ног – поза была элегантной и в то же время как будто бы молитвенной.

Прибыл Лука. Коляска, подпрыгивая на пересекавших лесную тропу корнях деревьев и камнях, показалась у въезда на поляну. Кучер и казачок выгрузили самовар, специальный сундучок для пикников и корзину с провизией. В мгновение ока перед Марьей Карповной на траве расстелили скатерть и вздули самовар. Наклонившись к этому гигантскому медному сосуду, мальчик дул в вертикальную трубу, чтобы уголья скорее разгорелись. Когда чай был подан, Алексей встал и подошел к матери, беседовавшей со Сметановым. Усевшись по-турецки перед парочкой, он мелкими глотками прихлебывал обжигающий напиток и время от времени откусывал от баранки.

– Ах, какой прекрасный день! – вздохнул Сметанов. – Когда я чем-то встревожен, когда сердце мое утомлено мирской суетой, достаточно мне прийти сюда, в этот березовый мир, и сразу успокаиваюсь… Я не так уж много путешествовал, но уверен в том, что Россия – поистине самая красивая страна на свете!

По обыкновению, расчувствовавшись, он тотчас же впадал в поэтическое настроение с непременным патриотическим оттенком.

– Да, да, – вторила ему Марья Карповна. – Мы живем в настоящем раю. Однако я побаиваюсь, что царь, ослепленный порывом великодушия, может разрушить все это. Освобождать крепостных – какое безумие!

– Безумие, на которое наше правительство ни в коем случае не пойдет, можете быть уверены! – отозвался Сметанов. – В крайнем случае отпустят на волю домашнюю прислугу, дворню. Но прикрепленных к земле крепостных… Их же нельзя освобождать, не дав им хотя бы клочка пашни и огорода – иначе откуда им взять средства к существованию? А этот клочок – у кого его отобрать? У помещиков? У землевладельцев? Это значило бы ускорить их разорение, уничтожить целый социальный класс, веками являвшийся главной опорой престола. Государь император не может желать гибели истинной России!…

Вдохновленный собственной речью, Сметанов возвысил голос. Марья Карповна взглянула в сторону Луки и казачка: они тоже приступили к трапезе, состоявшей из хлеба с квасом, и сидели на траве в тени экипажа, то есть не более чем в четырех шагах от господ.

– Говорите тише, – приказала она. – Нас могут услышать.

И тут же, вопреки сказанному ею же самой, довольно громко воскликнула:

– Вот! Вот! Я уже прошу вас следить за собой в присутствии рабов! Это предел – дальше уже идти некуда! Подумать только, до чего мы уже дошли – исключительно по вине политиков!

– Не тревожьтесь, – бросился успокаивать ее Сметанов, – они же все равно ничего не поймут.

Вмешался Алексей:

– Если продвижение реформ потребует от правительства, чтобы оно отняло какие-то земельные участки у помещиков, им наверняка тем или иным способом компенсируют утраченное.

– Никакие компенсации не способны окупить утраты части владений, веками переходивших от поколения к поколению одной и той же семьи! – в ответ заявил с пафосом Сметанов.

– То, что наше, – наше и должно остаться нашим при любой реформе! – поддержала его Марья Карповна.

И она принялась наливать чай Сметанову, протянувшему свой стакан. Он поблагодарил, отпил немножко и стал вытирать носовым платком вспотевший лоб. От горячего чая он всегда потел. Алексей перехватил взгляд матери, растроганно и нежно смотревшей на толстую лоснящуюся физиономию с узкими губами. Внешность Александра I пленяла ее точно так же, как в свое время любую из придворных дам.

– Успокойтесь, моя дорогая, – снова заговорил Сметанов, картавя. – На земле всегда будут люди, которые отдают приказы, и люди, которые эти приказы выполняют. Какие бы реформы ни проводило правительство, изменятся только слова. Крепостные станут называться не крепостными, а как-то иначе. Им найдут другое имя. Но человеческие отношения, отношения между нами и нашими крестьянами, останутся точно теми же, что и теперь. Неравенство заложено в природе таких отношений. Такова воля Господня. К счастью для людей нашего с вами круга. Вы увидите, почтеннейшая Марья Карповна, что при любом решении царя и при любом ходе событий мы с вами еще насладимся счастливыми днями! У нас прекрасное будущее!

Слушая Сметанова, Алексей думал, что и сам бы мог произнести эти трезвые, но себялюбивые слова, но то, что они, его слова, вышли из уст другого, раздражало молодого человека, да что там раздражало – просто бесило. Ему внезапно захотелось возразить, начать спор, заставить Сметанова замолчать, поставить его на место. Может быть, потому, что этот человек чересчур нравился матери… Он просто вынести не мог того, как она с глупым видом ослепленной великолепием рыцаря девы сама идет в ловушку. Ну, отчего, отчего она не замечает, какой у этого Сметанова противный загривок, как ему тесен воротник, какие жирные у него ляжки, а эта губа – алая и крошечная, вроде земляничины! Отчего она не чувствует, что от него за версту несет вопиющей глупостью, отчего не видит, как он претенциозен! Находясь лицом к лицу с этим надутым защитником русских традиций, Алексей ощутил бешеное желание перейти в стан революционеров.

– А я, – начал он, – полагаю, что этому режиму не суждена долгая жизнь. Так не может продолжаться. Мы – единственная страна в Европе, где до сих пор не покончено с рабством.

– Крепостное право не есть рабство! – вскричал Сметанов.

– И какая же между ними разница? – подначил Алексей.

– Мы не берем в рабство иностранцев. Мы – соотечественники своих крепостных.

– Тем нетерпимее ситуация!

– Позвольте уж, драгоценный мой, России следовать своим путем, – наставительно произнес Сметанов. – Что хорошо для Запада, ей не годится. Впрочем, если вы поедете во Францию или в Англию, то быстро запоете по-другому. Что бы там ни говорили, Европа – царство беспорядка, соперничества и ненависти. Зато у нас царит гармония. И, конечно же, только благодаря крепостному праву. Каждый находится на своем месте. Землевладелец управляет крепостными и защищает их, а крепостные за это работают на своего хозяина несколько дней в неделю. И все это происходит в мирной, здоровой, патриархальной атмосфере, в условиях полной справедливости…

Марья Карповна впитывала его слова с явным наслаждением – умильный взгляд полузакрытых глаз, блаженная улыбка на губах…

Алексея прорвало.

– Не могу этого слышать! – заорал он в приступе бешенства.

– Ах, не можешь? Ну так и убирайся отсюда! – сладким голосом произнесла Марья Карповна, склонив голову в круглой шапочке с петушиным пером.

Он встал и сухо распрощался. Когда проходил мимо Луки, ему показалось, что кучер смотрит на него с ужасом и восхищением. Неужели славный малый расслышал какие-то обрывки его речи? Должно быть, все слуги обсуждают потихоньку возможное свое освобождение от крепостной зависимости. И есть среди них те, кто надеется, и есть те, кто боится: «Что же мы станем делать без нашей доброй барыни (или – нашего доброго барина)?» Торопливо, словно за ним гналась буря, Алексей направился к лошади. Казачок подбежал и помог ему сесть в седло: молодой барин был не из самых ловких наездников. Он бросил последний взгляд в сторону матери и Сметанова, которые уже снова весело болтали, склонившись друг к другу у самовара. Наверное, счастливы, что он уезжает…

Алексей рысью удалялся по узкой тропинке, ветки порой хлестали его по плечу. В груди ныло, его не покидало ощущение провала, ощущение собственного бессилия. Несомненно, эта жемчужно-серая амазонка, обшитая черным галуном, такая узкая в талии, молодит матушку. Верховая езда заставила ее щеки раскраснеться, глаза – заблестеть. Несмотря на возраст, она так и источает жажду жизни: так на лице и написано. И вот этого-то в глубине души Алексей не мог ей простить. О чем они теперь шепчутся у него за спиной? Смеются над тем, как он вспылил? Или, что еще вероятнее, попросту забыли о его существовании, как же, мешал ведь им вволю полюбезничать… Он уже жалел о том, что оставил их. В его присутствии они все-таки сдерживались. Пережив самый острый приступ ревности, Алексей взял себя в руки и пришпорил лошадь, пустив ее галопом. Стоит ли ему беспокоиться об этой абсурдной парочке? Его жизнь не имеет с их жизнью ничего общего. Он вообще живет в другом месте. Не в Горбатове, а в Санкт-Петербурге. Не среди чужих, а среди собственных друзей, и не с матушкой, а с Варенькой. Молодой человек с удивлением осознал, что с тех пор, как покинул Вареньку, ни разу до этой минуты не вспомнил о ней. Мало того. Все это время он не переживал из-за перерыва в их любовной связи – даже и об этом забыл. Унесенный мягким аллюром лошади, он вдруг перестал размышлять о своих проблемах и отдался радости бытия: ах, эта зелень, ах, этот ветерок!.. Он отмечал на лету почерневший пень, заросшую лютиками прогалинку, просеку с тропинкой, ведущей направо, а на тропинке следы колес в траве, остролистые кустарники, из-за которых стайкой взвились воробышки… Выехав на равнину, позволил золоту хлебов и небесной лазури окончательно поглотить себя… И пустил лошадь шагом, чтобы свободнее было любоваться красотой пейзажа…